Хотя уроки уже закончились - как, собственно, и весь учебный год - уходить домой мы с Лёхой Собакиным отнюдь не спешили. Вместо этого мы стояли в сенях нашей гимназии, опираясь на один из подоконников, и вели оживлённый разговор о предстоящих выпускных испытаниях, из которых лично мне наиболее трудными представлялись химия, словесность и греческий.
Однако в конце концов эту увлекательную беседу нам с Лёхой пришлось прервать, ибо к подоконнику подошла наша еврейка -- Марья Ивановна. То есть, конечно, не настоящая еврейка - их-то у нас в Киеве раз-два и обчёлся -- а учительница еврейского языка.
-- Шалом, Марья Ивановна! -- поклонились мы учительнице.
-- Шалом, молодые люди! -- улыбнулась она в ответ. -- А что это вы, ребята, до сих пор домой не идёте? Испытания, чай, уже в понедельник начинаются. Пора бы и начинать готовиться.
-- Подготовимся непременно, Марья Ивановна! -- закивал головой Лёха. -- Не извольте беспокоиться. Мы просто сейчас... товарища ждём.
Нельзя сказать, чтобы Собакин так уж бессовестно лгал. В какой-то степени сказанное им было правдой. Но лишь в какой-то степени.
-- Ну, беседер, -- снова улыбнулась учительница. -- Однако об испытаниях всё же не забывайте.
Распрощавшись с уходящей Марьей Ивановной, мы переглянулись, после чего я нетерпеливо посмотрел на часы. Но тут Лёха толкнул меня локтем в бок:
-- Смотри, идёт!
Подняв голову, я увидел выходящего в сени Витьку Юлианского из параллельной группы, явно намеревающегося отправиться домой.
-- Эй, Витька, привет! -- помешал этому намерению Лёха, заодно ещё и присвистнув.
-- Привет... -- неуверенно протянул Витька, остановившись и повернувшись к нам.
-- Мы тут с Петькой, -- кивнул на меня Собакин, -- как раз тебя ждём. Дело есть.
-- Какое дело? -- недоумённо спросил Юлианский.
-- На улице поговорим, -- заговорщически подмигнул ему Лёха. -- Там безопасней.
И мы все вместе вышли на крыльцо гимназии, после чего Юлианский устремил на нас вопросительный взгляд.
-- Значит, такое дело... -- тихо заговорил Собакин, придвинувшись вместе со мной к Витьке поближе, -- Митька Андреев из 9-й "В" переезжает с родителями в Москву.
-- В Москву? -- фыркнул Юлианский. -- В это захолустье?
-- Ну, захолустье-то захолустьем, -- не стал спорить Лёха, -- но отец его нашёл там новую работу, куда круче нынешней. Так что, хочешь не хочешь, а переезжать Митьке придётся.
-- Ну и что? -- пожал плечами Витька.
-- А то, -- понизил голос ещё больше Собакин, -- что в подвале у Митьки скопилась куча некоторых... скажем так, печатных изданий...
-- Ага! -- промелькнул отблеск понимания в глазах Юлианского.
-- Вот-вот! -- важно поднял указательный палец вверх Лёха. -- Печатных изданий... хм... не вполне пристойного содержания...
-- Порнуха... -- невольно облизнулся Витька.
Что и говорить, порнуха представляет собой для каждого гимназиста немалую ценность, которую трудно измерить в рублях и копейках. Конечно, в особых "лавках для взрослых" порнографию можно купить сравнительно дёшево -- однако подобные лавки потому так и называются, что несовершеннолетних пацанов туда не пускают. А потому порнуха и даже эротика ценится у нас, гимназистов старших групп, на вес золота.
-- Она самая, -- кивнул Собакин. -- Лежат у Митьки в подвале все многолетние накопления -- а с собой-то в Москву их не увезёшь, верно? Ну как такое добро запакуешь в ящик при родителях? Значит, выход один -- продать. А там, глядишь, на месте новые купит.
-- Значит, если купить сразу много по дешёвке, -- снова облизнулся Юлианский, -- а потом продать в розницу подороже...
-- Вот именно! -- торжествующе подхватил Лёха. -- Мы ведь почему тебе об этом рассказываем? Просто у нас-то с Петькой в карманах хоть шаром покати, а ты всегда при деньгах. Так что ты уж не жмись. Когда будешь покупать по дешёвке, возьми по две-три штуки и для нас. А мы деньги потом отдадим.
Впрочем, уговаривать Витьку больше было не нужно. Он и сам был увлечён предполагаемой сделкой не меньше нашего. Глаза его зажглись каким-то хищным огоньком, а руки едва заметно затряслись.
-- Так, ну что ж... -- быстро заговорил Юлианский. -- Давайте тогда так -- сейчас идём туда, я покупаю кучу всякого... добра, а потом вы мне его поможете тащить, а то один я и не унесу. А за то, что помогли, я вам по три штуки бесплатно отдам. Идёт?
Я еле удержался от гомерического смеха. Витька как будто нарочно вёл себя именно так, чтобы соответствовать самым дремучим стереотипам о собственном народе.
-- Идёт, идёт, -- закивал Лёха. -- Петька, ты согласен?
В ответ я лишь кивнул, всё ещё боясь открыть рот.
-- Отлично! -- потёр руки Витька. -- А где всё это... торжище находится?
-- А вон в сарае, -- показал пальцем Собакин.
Собственно, показывать пальцем Лёхе было совсем не обязательно. И так было ясно, о каком сарае шла речь.
Обветшалое помещение, находящееся на старом пустыре в пяти хвилинах ходьбы от собственно гимназии, некогда принадлежало купцу Рогозину, который хранил в нём писчебумажные товары. Однако лет двадцать назад оный купец ушёл на покой и уехал в Чернигов, а сарай передал в дар нашей гимназии -- ибо когда-то на заре юности в ней учился. Сначала начальство предполагало построить в сарае новый гимнастический зал -- но денег на это предприятие постоянно не хватало, и в конце концов идея была попросту забыта. Вместо этого сарай представлял собой причудливую смесь заброшенной свалки и своеобразного клуба, в котором могли беспрепятственно собираться гимназисты старших групп, не опасаясь попасться на глаза своим учителям.
Туда-то мы все втроём и направились.
* * *
Подойдя к сараю, Лёха осторожно постучал в дверь. Через пару мгновений она заскрипела и сдвинулась с места, после чего из образовавшейся щели показалось лицо Славика Григоровича.
-- Мы пришли, -- лаконично сказал Собакин.
-- Ну раз пришли, -- как-то ехидно ухмыльнулся Славик, -- то рады вас видеть, милости просим и добро пожаловать!
С этими словами Григорович открыл дверь пошире, после чего Витька нетерпеливо двинулся внутрь. Мы же с Лёхой последовали за ним, словно почётный караул. В какой-то степени так оно и было.
Однако внутри сарая, к немалому удивлению Юлианского, никакого торжища не было. Не было там также никакой порнухи. И даже эротики. И вообще каких бы то ни было печатных изданий, если не считать сваленных в углу старых газет.
Вместо этого в центре сарая лежала куча разнообразного мусора, на которой восседали три молодых человека. Слева находился Миша Гусев, тихий троечник из 10-й "В". Справа -- Яша, или же Яаков Леви, отец которого уже пару лет работал в иудейском посольстве. Парень как парень, хоть и немного туповатый. Но принадлежал он к богоизбранному народу -- так что тут хочешь не хочешь, а зауважаешь.
А между Мишей и Яшей сидел Серёга Петухов -- один из лучших учеников гимназии, красавец-сердцеед и вообще прирождённый вожак-заводила.
Автоматически сделав ещё несколько шагов, Витька остановился и недоумённо посмотрел по сторонам.
-- А... где же... -- недоумённо протянул он, обращаясь как бы ко всем сразу.
-- Где же порнуха? -- весело переспросил Славик, стоящий слева от Юлианского. -- Извините, ваше благородие, порнухи сегодня нету. Не завезли, понимаете ли...
Всё ещё не понимая, что происходит, Витька обернулся и вопросительно посмотрел на нас с Лёхой. В ответ Собакин лишь ласково усмехнулся и закрыл дверь, после чего безмолвно к ней прислонился. Также прислонился к закрытой двери и я.
-- Ты, Витя, на дверь не смотри, ты на нас смотри, -- посоветовал Юлианскому нарушивший наконец молчание Серёга. -- В конце концов, это мы тебя сюда... пригласили. Поговорить надо.
-- О чём? -- пожал плечами Витька. Похоже было, что он был не столько удивлён происходящим, сколько огорчён из-за того, что намеченная выгодная сделка сорвалась.
-- А сам не догадываешься, о чём? -- захихикал Славик. -- А если подумать?
-- Помолчи, -- недовольно поднял руку Серёга, после чего Славик заткнулся. -- Миша! -- обратился Петухов к Гусеву.
-- Да? -- как-то испуганно откликнулся тот.
-- Миша, расскажи нам, пожалуйста, -- ровным голосом попросил Серёга, -- о чём вы с Витей говорили после уроков три дня назад.
Витька едва заметно вздрогнул -- и снова покосился на дверь.
-- Юлианский сказал мне, -- тихо ответил Миша, -- в общем, одну вещь...
-- Какую же именно вещь? -- задал уточняющий вопрос Петухов.
-- Он сказал... -- неуверенно пробормотал Гусев, -- он сказал, что это... короче, что Христа распяли не римляне, а евреи.
-- Что-о-о???
Это слово произнесли сразу несколько из присутствующих, включая меня. Что и говорить, сказанная Мишей (вернее, Витькой) фраза была весьма... неожиданной, если не сказать невообразимой.
-- Что за ерунда, да? -- больше всех возмутился Яша. -- Какая чушь, да? Сам понимаешь, что сказал?
-- Тихо! -- снова поднял руку Серёга. -- Скажи нам, Витя, правду ли говорит Миша? Действительно ли ты, Витя, придерживаешься таких... неортодоксальных взглядов на исторические события?
Ещё раз покосившись на дверь, Витька безмолвно пожал плечами.
-- Правда это всё, правда, -- закивал Миша. -- Он мне действительно так сказал.
-- Давай колись, -- хохотнул Славик, подмигнув Юлианскому. -- Признание душу облегчает и наказание снижает.
-- Наказание? -- переспросил Витька. В его голосе появились какие-то новые оттенки. -- За что?
-- Стало быть, -- всё так же спокойно уточнил Серёга, -- ты и впрямь полагаешь, что в распятии Господа Нашего виноваты не римляне, а... -- покосился он на Яшу, -- кто-то другой?
В ответ Юлианский снова пожал плечами, после чего неохотно кивнул.
-- А как же это понимать? -- снова подал голос Славик.
-- Да, что за глупости? -- подхватил и Яша.
-- Сапиенти сат, -- пробормотал что-то непонятное Витька.
-- Че-го? -- не понял и Славик.
-- Это латынь, -- по-прежнему спокойным голосом пояснил Серёга.
-- Ты вот что, дружок, -- обратился Славик к Юлианскому, -- латынью своей нам зубы не заговаривай. Ты давай на человеческом языке. Можно по-гречески, я на нём кое-как балакаю. А можно и по-еврейски -- ежели чего и не поймём, то Яша вон переведёт. А лучше всего по-русски -- как-никак, мы на Руси живём, а не в какой-нибудь там загранице.
-- Ладно, хватит скоморошничать, -- снова заткнул Славика жестом руки Петухов. -- Продолжим нашу научную беседу. Итак, Витя, ты полагаешь, что в распятии Христа римляне не виноваты. Но разве не римские воины распяли Господа Нашего и Спасителя? И разве не римский прокуратор Понтий Пилат подписал смертный приговор?
-- Это так, -- кивнул Витя. -- Но ведь Пилат лишь утвердил смертный приговор Христу, вынесенный еврейским Синедрионом под руководством первосвященника Каифы. Так кто же предал Иисуса смерти?
-- Ну вот, опять враньё с ног до головы! -- вскипел Яша.
-- А ведь действительно враньё, -- согласился с Яшей и Серёга. -- Разве Иудея тогда уже была независимым государством? Она тогда, если мне не изменяет память, находилась под сапогом римских захватчиков. И что же мог сделать Синедрион, у которого никакой настоящей власти-то и не было? Члены Синедриона понимали, что Христос, по сути, призывал народ иудейский не подчиняться римлянам. Не осуди они его -- и захватчики жестоко подавили бы народные волнения. Так что упрекать Синедрион за принятое под нажимом обстоятельств трудное решение -- это, Витя, как-то... мягко говоря, нехорошо.
-- А как же народ иудейский? -- покачал головой Юлианский. -- Почему же толпа кричала "распни его!", практически заставляя Пилата утвердить приговор? Нет уж, если кто и виноват в смерти Христа, то точно не римляне!
И вот я наконец понял, какие именно оттенки появились в голосе Витьки. На смену как алчности, так и нерешительности пришли стойкость и гордость. Теперь уже Виктор Юлианский защищал не просто оброненную им фразу, а честь собственного несчастного народа.
-- Россказни о криках "распни его!" -- ответил Витьке Петухов, -- весьма преувеличены. Более того, хорошо известно, что некоторые римские воины нарочно кричали эту фразу по-арамейски, дабы свалить на евреев вину за совершённое римлянами преступление.
-- Мне это не известно, -- пожал плечами Юлианский.
-- Вот нахал-то, да? -- снова не выдержал Яша.
-- Однако всем доподлинно известно, -- сказал Серёга, -- что произошло на следующий день после распятия. Божественная Истина открылась народу иудейскому, и поняли евреи, что Иисус Христос -- это и был явившийся на землю Мессия, отдавший жизнь свою не только за народ свой, но и за всё человечество. После чего и возникло христианство -- вера не только для евреев, но и для всех прочих народов. А что было дальше, и так все знают.
Да, Петухов был прав -- дальнейшее известно любому детсадовцу. Распространив новую веру среди других народов империи, евреи восстановили их всех против опостылевшего римского владычества. И через несколько лет христиане подняли под руководством евреев и греков всеобщее восстание, после чего ненавистный Рим наконец рухнул. А христианство постепенно проникло во все уголки Европы, включая и нашу Русь -- а там и в другие части света. Стоит ли уточнять, что евреи до сих пор почитаются как первый из христианских народов -- а лишённые родины римляне и поныне разбросаны по всему миру?
-- Я говорю не о том, что было дальше, -- упорно стоял на своём Витька. -- Я лишь утверждаю, что римляне в смерти Христа не виновны.
-- Однако я, как видишь, -- холодно заметил Серёга, -- придерживаюсь по этому вопросу иного мнения. Как и другие уважаемые участники нашей беседы.
-- Значит, мы не сошлись во мнениях, -- снова пожал плечами Юлианский. -- На этом, полагаю, наш спор можно прекратить. И разойтись по домам.
-- А вот тут-то ты, милок, и ошибаешься! -- в очередной раз противно захихикал Славик.
-- Да, Витя, ты ошибаешься, -- спокойно сказал Петухов. -- Мы тут все, что и говорить, не очень-то богобоязненные христиане -- как мог бы не раз засвидетельствовать и отец Алексий. И заповеди нарушаем, и постов не блюдём, и даже иной раз грешим не в меру. Но тем не менее Господа Нашего мы почитаем, и богохульства теперь не намерены. Тем более в устах язычника-христоубийцы, да ещё и упорствующего в своих заблуждениях. А потому, Витёк, за слова свои будешь ты примерно наказан.
Произнеся эту небольшую речь до конца, Серёга замолчал -- и в сарае возникла зловещая тишина. Оглянувшись на нас с Лёхой, Витька явно понял, что уйти невредимым ему не удастся -- даже если он и добежит до двери раньше своих обидчиков, то всё равно разбросать нас с Собакиным в стороны и выбраться наружу ни за что не успеет. Да и не сможет.
Если только... Если только я не собью прямо сейчас Лёху с ног, после чего открою скрипучую дверь и крикну "беги, Витька!"...
Но я прекрасно знал, что ничего подобного не сделаю. Духу не хватит.
-- Ну что, начнём? -- гадливо улыбнувшись, поплевал на руки Славик.
Вместо ответа Серёга поднялся с места. Его примеру последовали и Яша с Мишей.
-- Не надо... -- тихо сказал Витька.
-- Надо, Витя, надо, -- наставительно хмыкнул Славик. -- В другой раз будешь знать, что за базар отвечать положено.
И Юлианский явно понял, что просить пощады -- равно как и прощения -- у своих мучителей бессмысленно. Вместо этого он лишь пробормотал несколько слов, из которых я понял лишь слово "Юпитер".
-- Ты Юпитера-то не поминай, -- фыркнул Славик. -- Твой грёбаный Юпитер тебе не поможет.
-- Язычник вонючий, -- добавил Яша.
-- Варвары, -- процедил Юлианский, медленно пятясь к двери.
-- Ах, мы варвары, значит? -- почти ласково переспросил его Серёга. -- А у тебя, между прочим, почки не прикрыты.
После чего Петухов неожиданно нанёс Витьке первый удар, после которого тот немедленно свалился на грязную землю. Следующий удар Серёга нанёс ногой.
-- Вот тебе за варваров! А вот за богохульство! -- и Петухов ударил Юлианского в бок другой ногой.
-- За распятого Христа! -- ударил ногой Витьку и Яша.
-- За Спартака! -- добавил и Славик.
-- Это... за Карфаген! -- неуверенно сказал Миша, после чего также ударил лежащего Витьку.
На этом выкрики закончились -- теперь удары ногами, судя по всему, наносились без всякой причины. Не кричал также и Юлианский -- его сил хватало лишь на слабое постанывание.
Что же касается нас с Лёхой Собакиным, то мы в избиении участия не принимали. Собственно говоря, свою задачу мы выполнили -- и теперь вполне могли отправляться домой. Но оторваться от этого мерзкого зрелища было невозможно, как невозможно оторваться от заокеанского боевика. Даже от самых кровавых сцен -- собственно, чем они кровавей, тем оторваться труднее.
Впрочем, хвилины через две всё закончилось. То ли палачи устали махать ногами, то ли нанесение необратимых повреждений в их намерения не входило.
-- Всё, заканчиваем! -- сказал Серёга. -- Хватит руки марать.
-- И ноги тоже! -- подхватил Славик.
-- А ты, богохульник вонючий, -- обратился Петухов к лежащему на земле Витьке, -- чтоб не вздумал жаловаться. А то...
Что именно "а то...", уточнять Серёге не потребовалось. Каждый гимназист на Руси с младых ногтей твёрдо знает, что жаловаться взрослым на товарищей -- это "западло", недостойное "настоящего пацана". Да и помощи от взрослых, как правило, не дождёшься -- как городовые, так и многие учителя полагают, что "мальчики сами лучше разберутся". Возможно, этот тезис остался на Руси с тех не столь давних времён, когда ядерного оружия ещё не существовало -- и государство не могло обойтись без всеобщей воинской повинности.
А войско -- без огромного количества молодых ребят, ещё в гимназии обученных жестокости и насилию.
* * *
-- Слушай, Петь, а чего ты такой грустный? -- спросил Лёха.
Покинув место расправы с Юлианским, мы с Собакиным шли к автопантонной остановке.
-- А чему радоваться? -- вздохнул я. -- Если б я знал, что именно в сарае произойдёт...
-- А чего ты ожидал-то? -- удивился Лёха. -- Зачем, по-твоему, нас попросили заманить туда этого козла?
-- Я думал, -- ответил я, -- что Витька действительно кого-то обидел. Надавал кому-нибудь из младших по морде. Или обжулил. А оказывается -- просто ляпнул какую-то глупость...
А Петухов эту глупость назвал богохульством, подумал я. Хотя на самом деле ничего плохого о Христе Юлианский не говорил. Тогда как Славик Григорович назвал Витькиного Юпитера "грёбаным". И кто же тогда богохульник? Впрочем, вслух я этого не произнёс.
-- Ну, сказали бы ему, что он заблуждается, -- продолжил я, усаживаясь на пустую скамейку у остановки. -- Ну, дали бы в крайнем случае пендель. Но так вот ногами...
-- Нет, Петька, ты неправ, -- замотал головой Собакин, усаживаясь рядом со мной. -- Ему ещё и мало дали. Этим язычникам спуску давать нельзя. А то если с ними по-хорошему, так они тебе на голову сядут и в душу нагадят.
-- Лёха, ну что ты такой злой? -- поморщился я. -- Ты-то ведь не язычник, а христианин. А ведь в Писании сказано -- "ни эллина, ни иудея". Так что ты к римлянам прицепился?
-- Э, нет, Петька, так на Библию ссылаться нельзя! -- не согласился со мной Лёха. -- Там ведь сказано "во Христе ни эллина, ни иудея"! А не во Христе? Сколько лет уже прошло, как их вонючей Империи нет больше? Чуть ли не две тысячи! А они, гады, по-прежнему своим богам молятся, а креститься, видите ли, не желают! Гордые больно, понимаешь ли! Нет, Петька, мочить этих римлян надо, и чем больше, тем лучше. Правильно их германцы резали во время последней войны...
-- Ладно, Лёха! -- прервал я эту пламенную речь своего приятеля. -- Вон мой автопантон идёт, так что мне пора.
К счастью, Собакин жил от меня далеко, так что ему нужно было ехать домой совсем в другую сторону. Я говорю "к счастью", потому что слушать излияния Лёхи мне больше не хотелось.
А спорить с ними -- тем более.
* * *
Но и дома лучше не стало. То и дело перед глазами вставала всё та же картина -- лежащий на грязной земле Витька Юлианский. И мне по-прежнему было невесело и противно.
Разумеется, я пытался отвлечься -- но не очень-то успешно. Можно было, конечно, начать готовиться к испытаниям -- но первым из них была история, которую я и так знал очень хорошо. Может быть, не так здорово, как свои любимые физику с математикой -- но всё же достаточно хорошо, чтобы рассчитывать на "пятёрку" без всякой подготовки.
Другой возможностью развеяться была любопытная статья в новых "Вопросах механики". В частности, в статье упоминалась новая кинематическая теория двух известных учёных -- Авраама Коэна и Спиро Мавродаки. А в конце статьи -- две сетевые ссылки на подробности. Одно плохо -- судя по ссылкам, подробности теории излагались не в русском переводе, а именно в том самом виде, в котором Коэн и Мавродаки их у себя на страничках изложили. И если по-еврейски я могу читать научные работы без особого труда, то вот греческий, увы, даётся мне куда хуже...
Закончив чтение статьи, я включил телеор. Но и здесь ничего заслуживающего внимания я не нашёл -- даже по спутниковым программам. Футбола сегодня не было, фильмы показывали или уже виденные мною ранее, или попросту скучные -- а политические новости меня никогда особенно не занимали. Ну какая мне, в самом деле, разница, кого в Греции изберут послезавтра архонтом -- Фемиди или Онассиса?
Итак, отвлечься мне не удавалось -- напротив, совесть мучила меня всё сильнее и сильнее. Хоть звони Витьке и извиняйся... но я прекрасно понимал, что делать этого не буду.
Вздохнув, я решил, что можно и просто пораньше лечь спать. Авось во сне совесть от меня отстанет.
Встав с кровати, я вышел из своей комнаты и направился в ванную, дабы совершить вечернее омовение перед отходом ко сну. Но достичь заветной цели мне не удалось.
-- Петя! -- окликнула меня из гостиной мама.
-- Да? -- повернулся я к ней.
-- Я сейчас с тётей Юлей говорила, сынок, -- грустно сказала мама. -- Завтра вечером мы идём к ней в гости.
Следует заметить, что эту тётю Юлю я ни разу в жизни не видел. Собственно, моей тётей она вовсе не была -- просто мама до сих пор продолжает в разговорах со мной называть всех взрослых "тётями" и "дядями". А "тётей Юлей", насколько я знал, мама называла свою сравнительно новую сотрудницу, с которой уже пару месяцев вместе работала в библиотеке.
-- А что случилось, мама? -- удивлённо спросил я, ибо не видел в походе в гости ничего грустного.
-- Да у тёти Юли неприятности, -- вздохнула мама. -- Её сына сегодня в гимназии какие-то хулиганы сильно побили. А кто побил, он не говорит.
Вот это совпадение, подумал я. Или?..
-- А сколько ему лет? -- на всякий случай задал я, казалось бы, праздный вопрос.
-- Да вот твой ровесник. И, кстати, ходит в ту же гимназию, что и ты. Витей его зовут. Может, ты его знаешь?
Я чуть не оцепенел. Вот тебе и совпадение!
-- Вроде нет, -- пробормотал я, -- у нас в группе ни одного Вити нету. А какая у него мишпахия-то?
Стоит ли уточнять, что ответом моей мамы было слово "Юлианский"?
* * *
Теперь уже выбора не было. Пришлось идти обратно в свою комнату -- и делать над собой усилие. И ещё одно. И ещё.
И так, пока я наконец не поднял дрожащей рукой трубку. И не нажал другой рукой кнопку перезвона. Втайне надеясь, что у Юлианских будет занято.
Увы, надежды мои не оправдались -- после третьего гудка трубку подняли.
-- Да? -- раздался мужской голос.
-- Здравствуйте, -- неуверенно сказал я. -- Можно... позвать Витю?
-- Виктор слушает.
Чёрт, а ведь это был действительно голос Витьки!
-- Витя, привет, -- всё так же робко пробормотал я. - Это... Петя говорит.
-- Какой ещё Петя?
-- Ну, Петя Лебедев... из десятой "А"... который сегодня...
-- А-а, -- понимающе протянул Юлианский. -- Который сегодня вместе с Лёхой Собакиным заманил меня в сарай?
-- Ну... в общем, да, -- тихо сказал я.
Нечего и говорить, что от стыда я был готов провалиться сквозь землю. Даже без зеркала я знал, что мои уши покрылись краской, да и лоб со щеками пылали, как при сильной простуде.
-- И зачем же... -- помолчав, ответил Витька, -- ты мне звонишь? Что тебе ещё от меня нужно?
-- Я звоню потому, -- торопливо заговорил я, -- что хочу извиниться. Мне очень неприятно всё, что сегодня... произошло.
-- Ах, вот как? -- не без сарказма сказал Юлианский. -- Неприятно, значит? А когда ты сегодня днём сторожил дверь, чтобы я не убежал, то тебе, напротив, было приятно? Или всё-таки неприятно -- но не так чтобы очень?
-- Витя, ну я же не знал, что так получится, -- искренне ответил я. -- Я вообще сначала не понимал, что Серёге от тебя надо... А когда до дела дошло, так уже было поздно.
-- А извиняться не поздно? -- задал логически безупречный вопрос Витька.
-- Не поздно, -- более твёрдым голосом сказал я. -- Потому что мне очень совестно. И я должен попросить у тебя прощения.
-- Подожди-ка... -- задумчиво произнёс Юлианский. -- Что-то такое мама говорила полчаса назад... что к нам завтра среди прочих гостей придут и какие-то Лебедевы... Это не твою семью она имела в виду?
-- Мою, -- управшим голосом ответил я, прекрасно понимая, что сейчас Витька скажет.
-- Теперь-то всё ясно! -- протянул Юлианский чуть ли не с торжеством в голосе. -- Когда ты узнал, что идёшь к нам в гости, то сразу понял, в каком ты окажешься положении. Тебе придётся сидеть весь вечер с опущенной головой и прятать взгляд, чтобы ненароком не посмотреть на меня. И вдобавок ты будешь бояться, что я не выдержу и всё-таки заложу тебя своим родителям -- а заодно и твоим! Тут-то, Петя, твоя совесть и проснулась...
-- Это не так, -- замотал я головой, хотя Витька меня и не видел. -- Вернее, не совсем так. Мне было стыдно с самого...
--...С самого избиения, -- услужливо подсказал мне нужное слово Юлианский.
-- Ну да, с... того самого. И я действительно хотел тебе позвонить и извиниться, но решился на это только тогда, когда узнал о походе в гости. Так что ты прав, но только отчасти.
-- Ну, допустим, -- вздохнул Витька. -- Допустим, тебя мучает совесть. Но почему я должен тебя прощать? Почему бы тебе немного не помучиться, как помучился сегодня я?
-- Но я ведь не просто прошу прощения, -- твёрдо сказал я. -- Я готов... возместить ущерб.
-- Это каким же образом? -- не понял Юлианский. -- Или ты полагаешь, что я могу простить побитую морду за денежное вознаграждение?
-- Разумеется, нет, -- ответил я. -- Но я готов сделать всё, что угодно -- лишь бы загладить свой поступок. Лишь бы ты меня простил.
-- Ах, вот как... -- протянул Витька и замолчал. Возможно, он что-то обдумывал, ибо только хвилины через две заговорил снова: -- Ладно.
-- Что ладно?
-- Ладно, -- повторил Юлианский. -- Если ты действительно хочешь... помочь, то тогда нам есть о чём разговаривать. Тогда продолжим нашу... беседу завтра.
-- А что будет завтра?
-- А завтра ты придёшь ко мне в гости. Вот тогда и потолкуем.
* * *
Всю первую половину следующего дня я провёл на диване в гостиной. Правда, для очистки совести учебник истории всё же полистал. Конечно, суббота -- выходной день, как и воскресенье. Но когда наступают выпускные испытания, о выходных днях полагается забывать.
Хотя, я слышал, есть такие люди, которые в субботу не работают ни при каких обстоятельствах. Они - вроде как евреи, но, в отличие от всех других евреев, Христа Мессией не признают, в церковь не ходят и даже не крестятся. А живёт эта странная община где-то в центре Иерусалима, не так уж далеко от Храма. Причём Иудею как государство они также признавать отказываются. Мол, раз Мессия ещё якобы не пришёл, то и еврейское государство как таковое создавать строго воспрещается. Евреи-нехристиане -- чего только на белом свете не бывает!
Но вот наконец моё лежание закончилось -- пришло время садиться в машину и ехать вместе с родителями в гости к Юлианским. Разумеется, после вчерашнего разговора с Витькой я волновался куда меньше, чем до оного -- но в то же время невольно пытался угадать, о чём же именно Юлианский хочет со мной потолковать...
Как оказалось, мы пришли отнюдь не первыми -- в многокомнатных хоромах Юлианских уже было человек десять других гостей. Причём все сплошь среднего возраста -- ни одного моего ровесника. Кроме Витьки, конечно -- но он мне лишь мельком кивнул, после чего удалился в свою комнату. Я уже решил последовать за ним, но тут меня и моих родителей повели знакомиться с убелённой сединами Клавдией Марковной -- Витькиной бабушкой. Она в этой семье явно была кем-то вроде матриарха -- причём её степенное лицо действительно выглядело благородно и даже как-то властно.
-- А вы, милая, тоже из наших будете? -- спросила Клавдия Марковна мою маму. -- Из римлян?
-- Нет, не из римлян, -- почти извиняющимся голосом ответила мама.
-- Жаль, жаль, -- покачала бабушка-матриарх головой. -- А на вид такое интеллигентное лицо.
-- Простите, какое? -- не поняла мама.
-- Ой, извините, это я по-нашему. Умное лицо у вас, голубушка, очень умное.
В ответ мама лишь неловко улыбнулась -- как-никак, Клавдия Марковна её похвалила, пусть и немного своеобразно.
-- Ну всё, пора садиться за стол, -- сказала тётя Юля. -- Все вроде в сборе, только вот Витенька занят у себя в комнате, да Валечка куда-то пропала...
-- Я здесь, мама, -- послышался голос.
Обернувшись, я увидел девушку лет шестнадцати -- как тут же выяснилось, младшую сестру Витьки.
-- Валентина, -- улыбнулась она мне. -- Или же Валя.
-- Петя, -- кивнул я ей в ответ. -- Он же Пётр.
Должен заметить, что эта Валя мне как-то сразу понравилась. Нет, она не была писаной красавицей, да и тело её стройным назвать было нельзя ни в коем случае -- напротив, Валя была слегка полновата. Но вот её голубые глаза, в которых горел милый такой огонёк... А главное -- улыбка. Улыбка, которой я ни у какой другой девушки никогда не видел. Такая добрая и в то же время... смущённая, что ли. Как будто Валя за что-то извинялась. Например, за то, что она улыбается, пытаясь заразить собеседника своим хорошим настроением -- но кто знает, вдруг собеседник предпочёл бы немного погрустить? Одним словом, улыбка у Вали была замечательной.
Возможно, я ей понравился тоже -- во всяком случае, за стол она села как раз напротив меня. И вот началось пиршество. Будучи немного голоден, я принялся поглощать бутерброды -- но в то же время то и дело поглядывал на Валю. И она тоже на меня поглядывала и улыбалась -- с той лишь разницей, что поглощала она не бутерброды, а холодец.
Утолив кое-как голод, я понял, что молчать дальше нельзя. Если я не заведу с ней разговор в течение ближайших пяти хвилин, то потом мои скованность и нерешительность только возрастут -- и домой придётся идти хоть и обожравшись, но в то же время не солоно хлебавши. Мысленно перекрестившись для храбрости, я открыл рот:
-- Валя?
-- Да? -- немедленно устремила она на меня свой взгляд.
-- Валя, скажи... а... где ты учишься? -- задал я ужасно дурацкий вопрос. То есть не то чтоб дурацкий, а просто... скажем так, совершенно неподходящий для первого знакомства.
-- В Тридцать Второй гимназии. Естественно, в женской, -- улыбнулась Валя. -- А ты где учишься, Петя?
-- А я в Шестнадцатой. Если разделить 32 пополам, то как раз будет 16, -- изрёк я на удивление неуклюжую шутку.
-- Так ты учишься вместе с Витей?
-- Почти. В параллельных группах.
На этом разговор об учёбе явно подошёл к концу. Снова возникло молчание -- ещё более неловкое, чем до сих пор. Я судорожно перебирал в голове тысячи фраз, но ни одной подходящей среди них не было.
-- Слушай, Петя, -- вдруг прервала молчание Валя, -- а что ты любишь читать?
Признаться, на какое-то мгновение я оторопел -- но тут же оценил, насколько хорош был услышанный мною вопрос. Ведь именно чтение книг, как ни крути, очень даже влияет на внутренний мир человека.
-- Ну, если говорить не о научных книгах, а о художественных... -- начал я.
-- Да-да, -- улыбнулась Валя, -- именно о художественных.
-- Из современных произведений, -- сказал я, -- мне нравятся уголовные драмы, но не просто про перестрелки городовых и преступников, а именно психологические головоломки. Ещё я люблю смесь приключений с историей -- ну, вроде "Трёх всадников" или "Проклятых князей".
-- Да, я тоже, -- кивнула Валя.
-- Но больше всего, -- продолжил я, -- мне нравится русская словесность позапрошлого века. Пушкарёв, Толстых, Достоевич...
-- Ой, и мне тоже! -- радостно сверкнула глазами Валя. -- Я как раз две недели назад дочитала до конца "Идиота"!
Ух ты, подумал я, вот это повезло.
-- А я "Идиота" прочёл месяц назад!
И тут уж мы с Валей принялись, перебивая друг друга, обсуждать перипетии этой замечательной книги. Что и говорить, повесть получилась у автора на славу. Особенно главный герой -- боярин Кошкин, прикидывающийся мямлей-идиотом. Ну, не идиотом, но дурачком, вроде Иванушки из сказок. Но в то же время Кошкин в итоге обводит вокруг пальца всех остальных -- и простоватого купца Рогожкина, и надменного стратега Епанчинцева вместе с его женой и дочерьми, и молодого прощелыгу Скворцова. Лишь Анастасии Федотовне удаётся псевдоидиота "раскусить" -- но и тут он делает "ход конём": очаровывает её, предлагает руку и сердце -- и уезжает с ней куда-то в Западную Европу. То ли в Британию, то ли в Галлию.
-- Другого такого героя днём с огнём не сыщешь, -- заявил я.
-- Ну почему же? -- улыбнулась Валя. -- А как же другие герои того же автора? Например, школяр Сокольников? Или братья Богомазовы?
Так бы мы с ней говорили и дальше, заодно принимая вкусную и полезную пищу. Но тут уровень шума за столом перешёл все допустимые пределы. Все остальные гости зачем-то принялись обсуждать какого-то Льва Юлиановича, которому "по понятным причинам" (хотя мне они были совсем не понятны) кто-то "не давал" защитить диссертацию -- так собравшиеся почему-то называли экзитезис. Хотя лично я ничего увлекательного в злоключениях неизвестного мне Льва Юлиановича не находил, разговор взрослых гостей тем не менее безбожно заглушал нашу с Валей беседу. В конце концов она не выдержала и спросила меня:
-- Петя, что ты больше хочешь делать -- есть или говорить о книгах?
-- Говорить о книгах, -- ответил я не задумываясь.
-- Тогда пошли.
И мы действительно пошли. В библиотеку. Нет, не в ту, где работали наши мамы. А в одну из комнат, где действительно на полках было видимо-невидимо всевозможных книг.
Причём не только на русском языке -- были здесь книги и на греческом, и на еврейском. И даже на латыни -- хотя, конечно, удивляться тут было нечему.
-- Ты что-нибудь из этого читал? -- спросила Валя, указывая именно на "латинскую" полку.
Я замялся. Пришлось сознаться, что латинского алфавита я толком не знаю. Очень уж он у них... коварный. Часть букв вроде такая же, как и в нашей русской мефодице -- но далеко не все звучат одинаково! Скажем, латинское "В" -- это на самом деле "Б", а "Р" почему-то звучит как "П". Ещё есть буквы, вроде похожие на наши -- но почему-то перевёрнутые ("R" напоминает "Я", а "N" -- "И"). А остальные буквы -- скажем, "G", "Q", "F" -- и вовсе ни на что не похожи.
-- Ничего, это дело поправимое, -- улыбнулась Валя. -- Давай я тебя научу.
И действительно, через какой-нибудь час с небольшим я уже мог уверенно читать латинские слова -- пусть и не понимая пока их смысла. Возможно, присутствие Вали меня каким-то образом окрыляло -- и придавало моему разуму дополнительные силы. Или же она оказалась отличной учительницей.
-- Видишь, как всё просто, -- сказала Валя. -- А хочешь, покажу книгу, которую лет сто назад написал мой прапрадед?
-- Конечно, хочу...
Но увидеть книгу Валиного прапрадеда мне так и не удалось. Дверь в библиотеку открылась -- и на пороге показался Витька.