21 марта (1 апреля) 1762 года. Санкт-Петербург

 

 

В этот день, согласно уже установившейся традиции, Европа и ее американские колонии отмечали День Смеха. Шутили парижане и лондонцы, хохотали мадридцы и лиссабонцы, разыгрывали друг друга нью-йоркцы и новоорлеанцы.

 

А вот петербуржцам было не смеха. И дело было даже не в юлианском летосчислении, согласно которому до апреля оставалось еще добрых полторы недели. Петербург, Ингерманландия, Россия оплакивали своего императора. Петра Федоровича Романова.

 

Не процарствовав и трех месяцев, этот тезка своего великого деда успел сделать уже немало. Он даровал Манифест о вольности дворянства, снизил налог на соль, отменил таможенные пошлины и упразднил страшную Тайную канцелярию с ее пытками. Кто знает, каким бы мог быть его следующий шаг? Отмена крепостного права? Введение свободы вероисповедания? Выход России из войны?

 

Увы, история не знает сослагательного наклонения -- так, во всяком случае, утверждают историки. В этом, реальном мире Петра III больше не существовало. Душа его, вероятно, унеслась в небесную высь, а безучастное ко всему тело мирно покоилось в гробу.

 

Причина? Возможно, пищевое отравление на банкете третьего дня -- более точный ответ современной медицине был неизвестен. Злой умысел? Но никаких доказательств не имелось, одни лишь домыслы -- а их для обвинений было явно не достаточно, уж в этом-то современная юриспруденция не сомневалась.

 

Оставалось предаваться скорби и утешаться тем, что так, видимо, Богу было угодно.

 

У гроба рыдала безутешная вдова -- императрица Екатерина II. Казалось, она не замечала ничего -- ни накрапывающего дождя, ни сотен печально-верноподданных глаз, ни многозначительных выражений на лицах братьев Орловых, ни спрятанного в потайном кармане под юбками флакончика с мышьяком...

 

* * *

 

12 (23) февраля 1763 года. Санкт-Петербург

 

-- А ведь ваш, матушка, покойный супруг его почитал, и даже очень, -- с улыбкой заметил Алексей Орлов.

 

Екатерина лишь затрясла головой.

 

-- Пруссак порядочным человеком быть не может! -- заявила она со всей убежденностью, на которую только была способна княжна Анхальт-Цербстская.

 

Разумеется, речь шла не о каком-нибудь среднестатистическом пруссаке по имени Генрих Мюллер или, скажем, Отто Шмидт. На этот раз Екатерина имела в виду прусского короля Фридриха II, признавшего наконец свое поражение в длящейся уже семь лет войне и готового подписать мирный договор, текст которого в данный момент лежал перед русской императрицей. Что и говорить, условия мира были для Пруссии весьма тяжелыми. Согласно договору, Восточная Пруссия отходила к России, а Силезия возвращалась Австрии.

 

Невесело заканчивалась война и для англичан, так некстати заключивших в свое время союз с пруссаками. Окончательно разбив Фридриха, Екатерина смогла перебросить часть русских войск в Новый Свет для борьбы с британцами, которые к тому времени уже успели нанести французам целый ряд поражений. Потерпев в борьбе с соединенной русско-французской армией неудачу, Англия была вынуждена вернуть Франции все захваченные в ходе кампании территории -- и в Луизиане, и в Квебеке, и близ Великих озер. Более того, французы получали обратно еще и Акадию, отобранную у них британцами полвека назад. Также англичане обязывались очистить Флориду и Кубу, принадлежащие до войны Испании.

 

Еще раз бегло проглядев текст, Екатерина обмакнула перо в чернила и размашистым жестом поставила под договором свою подпись.

 

-- Поделом вору и мука, -- произнесла она при этом, в очередной раз с удовольствием демонстрируя свое знание русских пословиц и поговорок.

 

Орлов так и не понял, кого она имела в виду -- Фридриха или английского короля Георга III, которого она тоже не любила.

 

* * *

 

11 июля 1776 года. Йорк, Пенсильвания

 

Процессия, движущаяся в западном направлении, растянулась примерно на милю, но ничего удивительного в этом не было, ибо состояла она из более чем ста повозок. День стоял солнечный, повозки двигались без дорожных происшествий, а у пассажиров было вдоволь еды, питья и оружия. Тем не менее в третьем по счету экипаже, где находились предводители этого внушительного каравана, царило глубокое уныние.

 

-- Да, этого я никак не ожидал, -- в очередной раз покачал головой Томас Джефферсон.

 

Вне всякого сомнения, он имел в виду принятое неделю назад решение Второго Континентального Конгресса, большинством голосов принявшего Резолюцию о Примирении.

 

-- Безумный Георг оказался умней, чем мы думали, -- развел руками Бенджамин Франклин. -- Проиграв Семилетнюю Войну, он стал куда осторожней. Вот и сейчас у него хватило ума прислать Конгрессу новые условия. Налогов с колонистов -- меньше, самоуправления -- больше, а что касается солдат...

 

-- А солдаты, мол, для вашей же защиты, -- подхватил Джон Адамс. -- И колонисты этому охотно верят. Они всего боятся. Они боятся французов, они боятся индейцев, они боятся даже испанцев...

 

-- Какая чушь, -- простонал Джефферсон, схватившись за голову. -- Да сколько раз мы били этих французов в последней войне? Возьмем хотя бы Джорджа... -- кивнул он на генерала Вашингтона.

 

-- Били, били, -- меланхолически кивнул Вашингтон. -- А что толку? Сражения выиграли, а войну проиграли. Была Нова-Скотия, стала снова Акадия. А уйдут британцы -- что станет с Коннектикутом, Массачусетсом, Пенсильванией? Вот колонисты и сделали то, что сделали. Да здравствует король, правь, Британия...

 

-- Тьфу! -- плюнул Джефферсон. -- Даже слушать эти слова противно...

 

-- А что ж делать? -- пожал плечами Адамс.

 

-- Думать надо, -- вздохнул Франклин. -- Вот, например, куда мы едем? И зачем?

 

-- Затем, что если мы останемся, -- ответил Вашингтон, -- то нас вполне могут обвинить в измене и вздернуть на ближайшем дереве во славу его величества. А если мы незаметно удалимся, то и в Филадельфии, и тем более в Лондоне о нас просто забудут. Нет человека -- нет проблемы.

 

-- А почему мы едем именно туда, куда едем? -- задал новый вопрос Франклин.

 

-- А куда еще? -- безнадежно махнул рукой Джефферсон, все еще морщась от головной боли. -- В Европу? Где на каждом троне -- по самовластному тирану? Где в каждой стране народ забит так, что нашим колонистам и не снилось?

 

* * *

 

11 марта 1785 года. Дельта реки Миссисипи

 

 

-- А вот и Новый Орлеан, -- заметил Максимилиан Робеспьер.

 

-- Красивый город, -- задумчиво кивнул Жорж Дантон, стоящий рядом с ним на корабельной палубе.

 

-- Наше новое Отечество, -- благоговейно произнес Робеспьер, явно без всякой иронии.

 

-- Но заменит ли оно нам Родину? -- печально вздохнул Дантон.

 

Робеспьер повернул голову и уже в который раз укоризненно посмотрел на своего друга.

 

-- Жорж, ты ведь прекрасно знаешь, что там у нас ничего не получится. Нечего и пытаться.

 

-- Так ведь мы и не пытались, -- грустно улыбнулся Дантон.

 

-- Потому что и смысла не было, -- покачал головой Робеспьер. -- Не та Франция страна, чтобы... Ты помнишь 63-й год?

 

-- Смутно, -- усмехнулся Дантон. -- В те незапамятные время я был еще ребенком. Я был дитя.

 

-- Ты, может, и был еще ребенком, -- ответил Робеспьер, -- а мне уже было пять лет. И я помню тот день, когда был подписан Парижский договор, и Франция оказалась в числе победителей. Все просто с ума посходили от счастья. И я понял то, чего не понимал до этого.

 

-- И что же ты понял?

 

-- Я понял, -- мрачно и в то же время торжественно произнес Робеспьер, -- что народ, так любящий своего короля, никогда не сможет управлять собой сам. Я понял, что народ, испытывающий такие бурные верноподданнические чувства, никогда не станет свободным. Я понял, что с этим народом каши не сваришь.

 

-- А с этим? -- Дантон кивнул подбородком в сторону приближающегося берега.

 

-- А вот с этим можно и попробовать.

 

* * *

 

14 июля 1789 года. Сен-Луи

 

-- Свобода! Равенство! Братство!

 

Произнеся величественным тоном эти слова с трибуны, Дантон сделал паузу, во время которой еще раз оглядел аплодирующих ему депутатов, заполнивших главный зал городской ратуши. И снова один из лидеров Конвента с удовольствием заметил, что уроженцев французских колоний в зале не было и половины. Большинство депутатов было такими же эмигрантами, как он сам. Эмигрантами из Франции, из британских колоний, из самой Британии, из других стран Европы. Даже из России - включая тех давних посланцев Екатерины, которые на Родину так и не вернулись.

 

-- Нет никакого сомнения, -- продолжил Дантон, -- что все люди рождаются равными, что Созда... то есть Верховное Существо наделило их неотъемлемыми правами, включающими в себя право на жизнь, свободу и стремление к счастью. И любое правительство нужно людям лишь для того, чтобы эти права обеспечить. А посему правительство может существовать лишь с согласия управляемых!

 

Последовали новые аплодисменты. Громче всех, пожалуй, аплодировал Джефферсон, сидящий слева в пятом ряду. Немудрено, подумал Дантон -- ведь именно Томас написал черновик его сегодняшней речи.

 

-- А что же король Людовик, восседающий на троне в далеком Париже? -- гневным тоном произнес Дантон. -- Он полагает себя властелином этих благодатных земель, но на каком основании? Почему мы должны терпеть этого тирана, сатрапа и палача?

 

Зал недовольно загудел. Дантон, однако, не смутился -- он знал, что депутаты выражают свое недовольство не им, а Людовиком XVI.

 

-- Что сделал для нас король Людовик? -- задал Дантон очередной риторический вопрос. -- Он считает нас своими подданными, но смог ли он нас защитить во время Семилетней Войны? Разве не проиграли его войска практически все сражения? Разве не вторглись на эти земли англичане?

 

Депутаты зашумели еще больше -- некоторые из них до сих пор помнили испытанное тридцать лет назад унижение. Никто из них даже не подумал указать оратору на некоторые неточности. Например, на тот факт, что в те недобрые старые времена Францией управлял не нынешний Людовик XVI, а его отец XV. Впрочем,  Дантон в такие подробности и не вдавался. "Король Людовик" -- и все тут.

 

-- Ну да, -- картинно усмехнулся Дантон, -- в конце концов парижский сатрап обьявил себя победителем. Но лишь потому, что ему помогла выиграть войну русская царица. Если б не Екатерина, эти земли давно бы уже были британскими. И город, в котором мы сейчас находимся, назывался бы не "Сен-Луи", а "Сейнт-Луис". А Новый Орлеан наверняка звался бы "Нью-Орлинс".

 

-- Поубивал бы, -- покачал головой пышноусый депутат в первом ряду, некогда российский казак, а ныне фермер из Квебека.

 

Его коллеги также засвистели и зашикали. Впрочем, не все -- скажем, Джефферсона и Франклина английская топоминика почему-то ничуть не оскорбила.

 

-- Так низложим же этого бессильного монарха! -- повысил Дантон голос. -- Так разорвем же навсегда эти проржавевшие цепи, соединяющие нас с прогнившей династией Бурбонов! Так распрощаемся же навеки с Европой, погрязшей в средневековом мраке! Друзья мои! Товарищи! Граждане! Я предлагаю сейчас же, немедленно, сию секунду обьявить о создании свободного, демократического, независимого государства, в котором мы сами себе будем хозяевами! Да здравствует Американская Республика!

 

Переждав последовавший гром аплодисментов, председатель Конвента Робеспьер поднял указательный палец, призывая депутатов не забывать о необходимом ритуале:

 

-- Кто за предложение гражданина Дантона?

 

Ввысь устремились сотни рук. Против никто из депутатов явно не был. А если и был, то предпочитал держать свое мнение при себе, дабы не получить подзатыльников, тумаков и зуботычин от более свободолюбивых коллег.

 

Максимилиан Робеспьер понял, что самый счастливый миг в его жизни только что наступил -- и никогда уже превзойден не будет. Хотя дело всей его жизни только начиналось. Уже завтра радостный праздник сменится трудными буднями -- например, надо будет решать проблему Нового Орлеана. Ведь в столице Луизианы до сих пор шли уличные бои между республиканцами и роялистами.

 

Потому-то и Конвент пришлось созывать в Сен-Луи.

 

* * *

 

28 июня 1793 года. Сен-Луи

 

В этот вечер кабачок "Сайбер", что на Рыночной улице, был уже закрыт. Однако комнатка в заднем помещении отнюдь не пустовала -- ее выбрали местом своей тайной встречи три наиболее могущественных человека в Республике.

 

Имя первого из сидящих за столом людей было Робеспьер, второго -- Дантон, третьего -- Джефферсон.

 

-- Итак, джентльмены, -- элегантно ввернул английское слово в французскую речь Джефферсон, -- над нашей страной в очередной раз нависла смертельная угроза. С тех пор, как в Акадии высадилась армия Лафайета, посланная Людовиком Упрямым...

 

Действительно, такой сильной армии король не посылал в Новый Свет уже давно. Кроме того, ситуация усугублялась еще и тем, что большинство акадийцев совершенно не проявили революционной сознательности. Для них слова "Людовик Бурбон" и тридцать лет спустя продолжали символизировать освобождение от полувекового британского порабощения. Потому-то они и не оказали королевским войскам никакого сопротивления.

 

-- Акадия... -- произнес Робеспьер тихим голосом, полным ненависти. -- Чтобы жила Америка, надо убить Акадию!

 

-- Это не так-то просто, -- примирительным тоном заметил Дантон. -- Лафайет уже в Квебеке, и две недели как взял Монреаль. Еще немного, и он дойдет до Детруа.

 

-- А послать против Лафайета некого... -- еще тише сказал Робеспьер, глядя не на собеседников, а куда-то в пустоту. -- Измена, кругом измена...

 

-- Костюшко? -- предложил Джефферсон.

 

Да, в лояльности Тадеуша Костюшко сомневаться не приходилось. Во всяком случае, возвращаться этому талантливому генералу было уже некуда -- после очердного раздела Польши между Россией и Австрией от его родины не осталось уже ничего.

 

-- Нет, не годится, -- покачал головой Дантон. -- Костюшко нужен на юге. Кто-то должен сдерживать Рамиреса.

 

-- По-моему, все это... недоразумение, -- заметил Джефферсон, -- является не столько военным конфликтом, сколько дипломатическим. Если послать в Мадрид хотя бы Адамса ...

 

Действительно, испанский король, в отличие от французского, войны Америке вроде бы не обьявлял. Однако это не помешало корпусу генерала Рамиреса прийти в Луизиану из Мексики, оккупировать Новый Орлеан и продвинуться вверх по Миссисипи на добрую сотню лье.

 

-- И что ему скажут в Мадриде? -- саркастическим тоном спросил Дантон. -- То же самое, что утверждает сам Рамирес. Что местное население само просит у испанцев защиты от беззакония и произвола, вызванных революцией. А ведь так оно и есть.

 

Увы, Дантон говорил чистую правду. Плантаторы южной Луизианы и впрямь предпочитали испанских оккупантов законному правительству Республики. Все дело было в "Декларации прав человека и гражданина", которую не так давно принял наконец Конвент. Так как в Декларации недвусмысленно провозглашалась свобода и равноправие всех жителей Америки, рабовладельцев-южан подобные фокусы по меньшей мере не устраивали.

 

-- Всех бы их отправить на гильотину, -- прошипел Робеспьер. -- Человек, не понимающий всей аморальности рабства...

 

-- Индейцы этого тоже не понимают, -- меланхолически заметил Дантон.

 

Да, индейцы были еще одной головной болью свободной Америки. Хотя в королевские времена французам и индейцам найти общий язык как-то удавалось (не в последнюю очередь благодаря совместным войнам с англичанами), республиканцам в этом смысле повезло куда меньше. Все попытки заставить индейцев быть такими же гражданами Америки, как и все остальные, с теми же правами и обязанностями, почему-то натыкались на непонимание и сопротивление. Нечего и говорить, что конфликты с индейцами ослабляли молодую Республику еще больше.

 

-- First things first, -- произнес английскую фразу Джефферсон, не найдя похожей французской идиомы. -- Рамиреса пока достаточно сдерживать. Индейцев пока можно терпеть. А вот разбить Лафайета -- задача первостепенной важности. Нужен способный, талантливый генерал.

 

-- Можно поручить эту задачу Буоно... как бишь его... -- задумался Дантон. -- Итальянская какая-то фамилия... Буонапарти, что ли?

 

-- Буонапарте, -- поправил его Робеспьер. -- И он не итальянец, а корсиканец.

 

-- А, так это тот, что взял Тулон, -- протянул Джефферсон.

 

Конечно, Джефферсон имел в виду не порт на юге Франции, а небольшой городок в Иллинуа. И все же роялистсткий мятеж, вспыхнувший год назад в сотне лье от Сен-Луи, мог повлечь за собой самые неприятные последствия. Если бы не умелые действия капитана с корсиканской фамилией, ставшего после этого успеха генералом.

 

-- Да, именно он, -- подтвердил Робеспьер.

 

-- Только он называет себя "Бонапарт", -- уточнил Джефферсон.

 

По сути, в этом не было ничего удивительного. Несмотря не независимость от Франции, государственным языком Америки по-прежнему оставался французский. Поэтому многие иммигранты перекраивали на французский лад имена, а то и фамилии.

 

-- Это как раз не важно, -- махнул рукой Дантон. -- Бонапарт так Бонапарт, пусть будет Бонапарт. Вот его в Квебек и пошлем. Возражения есть?

 

Возражений не было.

 

* * *

 

9 ноября 1799 года. Сен-Луи

 

Застучали барабаны. Зазвенели литавры. Загудели трубы. Восторженно закричали собравшиеся горожане. Передовые отряды победоносной республиканской армии генерала Бонапарта перешли по мосту реку Миссисипи и торжественно вступили в американскую столицу, вернувшись наконец после долгой, но удачной кампании.

 

Не сговариваясь, все пятеро членов Директории -- Баррас, Шото, Радищев, Адамс и Бэрр -- подошли к окнам.

 

-- Да здравствует генерал! Слава Бонапарту! -- зашумела неподалеку толпа.

 

Из окон Дворца Республики (так теперь называлась та самая ратуша, в которой десять лет назад впервые собрался Конвент) была отлично видна как Рыночная улица, по обеим сторонам которой в ожидании победной процессии толпился радостный народ, так и площадь Свободы. Поскольку эпоха революционного террора давно уже закончилась, площадь больше не украшала гильотина, на которой сложили головы немало республиканских вождей -- Робеспьер и Сен-Жюст, Дантон и Марат, Джефферсон и Франклин.

 

-- Стало быть, вернулся со щитом, -- процедил Баррас.

 

-- Всех победил, -- не менее кислым тоном добавил Шото. -- И с Лафайетом справился, и акадийцев усмирил, и даже с индейцами как-то поладил.

 

А шум, производимый сапогами, копытами и всевозможными музыкальными инструментами, все приближался и приближался -- в конце концов, от реки до Дворца было совсем недалеко.

 

-- Daleko shagayet, pora unyat molodtsa, -- пробормотал себе под нос Радищев.

 

И вот уже показался авангард достославной армии. Во главе триумфального шествия, как и ожидалось, ехал сам Наполеон Бонапарт на гнедой кобыле. По его левую руку ехал генерал Вашингтон, по правую - генерал Пугачев. Все трое были встречены приветственными криками.

 

-- И долго он здесь пробудет? -- поинтересовался Баррас.

 

-- Дня два-три, не больше, -- успокоил его Шото. -- А там уж и на юг. Давно пора с Рамиресом разделаться.

 

Авангард процессии заметно приблизился.

 

-- He is dangerous... -- вполголоса заметил Адамс.

 

-- There is no man that cannot be stopped... -- философски ответил ему Бэрр.

 

 

 

 

 

Лошадь Бонапарта поравнялась с воротами дворца. Все члены Директории помахали полководцу руками, изо всех сил стараясь изобразить на лицах радость.

 

-- A duel? -- непонимающе прошептал Адамс.

 

Ответить Бэрр не успел, ибо в следующий момент Бонапарт как-то загадочно махнул рукой, и процессия... остановилась. После чего все трое генералов сделали поворот налево. Их примеру последовала рота гренадеров.

 

-- Это еще зачем? -- удивился Баррас, продолжая фальшиво улыбаться.

 

Ответом была рука Бонапарта, которую полководец поднял -- и указал на ворота дворца.

 

Рота гренадеров решительно двинулась именно в этом направлении. Сойдя с лошади, туда же двинулся и Бонапарт.

 

-- А... а... -- забормотал Шото.

 

-- А взвод охраны дворца? -- закончил его мысль Радищев.

 

Увы, солдаты взвода охраны сражаться явно не собирались -- побросав ружья, они подняли руки и расступились по сторонам, пропуская противника в здание без всякого сопротивления.

 

-- Поднимите ружья, -- бросил им Бонапарт, входя в раскрытые ворота. -- Они вам еще понадобятся.

 

Бэрр понял, что дуэль не состоится.

 

* * *

 

27 марта 1801 года. Париж

 

-- Ну, вот тебе и исполнилось шестнадцать лет, -- улыбнулся Людовик XVI своему сыну.

 

-- Да, отец, похоже на то, -- улыбнулся в ответ дофин Луи той ослепительно-доброй улыбкой, которая уже сделала его всеобщим любимцем не только при дворе, но и во всей Франции.

 

-- Ты становишься совсем взрослым, -- сказал король более серьезным тоном. -- Не так уж далек тот день, когда ты сменишь меня на французском троне.

 

-- Не говорите так, отец, -- покачал головой дофин. -- Вы проживете еще долго.

 

-- Все может случиться, -- несколько философски заметил его величество.

 

-- Но что же может случиться с королем? -- возразил ему Луи. -- Ведь мы же находимся во Франции, а не в какой-нибудь...

 

Тут принц запнулся. Он явно хотел сказать "в какой-нибудь Америке", но не желал сыпать любимому отцу соль на раны.

 

-- К сожалению, все мы смертны, -- пожал плечами король. -- И потому, сын мой, рано или поздно тебе придется стать моим наследником.

 

-- А ведь я к этому совершенно не готов! -- сокрушенно заметил Луи. -- Мне уже пят... то есть уже шестнадцать лет, а я так мало знаю.

 

-- Ну, не прибедняйся, -- усмехнулся Людовик XVI. -- Будь уверен, в твоем возрасте я знал гораздо меньше. Я, конечно, интересовался жизнью моих будущих подданных, но не настолько, чтобы...

 

Король не стал заканчивать эту фразу, но Луи и так без труда понял, что речь шла о том месяце, который дофин несколько лет назад по собственной инициативе провел в семье простого сапожника. Все это, разумеется, составляло строжайшую государственную тайну, но слухи, домыслы и легенды уже успели распространиться по всей стране. Что, впрочем, подняло престиж монаршей фамилии на еще большую высоту.

 

-- Но я не мог поступить иначе, отец, -- с юношеским пылом ответил принц. -- Хороший король просто обязан узнать, как живет простой народ. Узнать лично, а не по рассказам придворных.

 

-- Ну и как, по-твоему, живет простой народ? -- спросил король с улыбкой, хотя глаза его неожиданно стали очень серьезными.

 

Взгляд дофина помрачнел.

 

-- Плохо, отец. Конечно, простой француз живет лучше, чем какой-нибудь африканец или азиат. Возможно, во Франции живется лучше, чем в России или Испании. И все же если сравнить бедность простонародья с той роскошью, в которой живет дворянство... Мне кажется, что жизнь нашего народа следует улучшить.

 

-- Допустим, -- задумчиво ответил король. -- Предположим, что это так. Как именно ты собираешься это делать?

 

-- Я полагаю... -- несколько смешался принц под пристальным взглядом отца, -- я много думал, и мне кажется, что народу следует дать хоть какие-то политические права. Создать нечто вроде парламента...

 

-- Нет, -- резко ответил Людовик XVI.

 

-- Нет? -- переспросил дофин.

 

-- Нет, Луи, этого делать нельзя. Ничего хорошего из этого не выйдет. Ты ведь сам хорошо знаешь, к каким ужасам привели свобода и народовластие в колониях.

 

Хотя король и признал наконец независимость Америки после окончательного поражения Лафайета, он по-прежнему называл потерянные для Франции заморские земли именно этим словом. Что делать, старые привычки всегда забываются с трудом.

 

-- Но ведь в Англии... или в Голландии... -- попробовал возразить Луи.

 

-- Франция, сын мой -- это не Англия и не Голландия. Французское общество, как и большинство других обществ, является традиционным, -- важно поднял указательный палец его величество.

 

-- Что вы имеете в виду, отец? -- не понял принц.

 

-- Какой общественный институт основан на самых давних традициях? -- ответил вопросом на вопрос король.

 

-- Ну... пожалуй... армия? полиция? судопроизводство? -- попытался угадать Луи.

 

-- Нет, сын мой. Этот институт -- семья. А потому традиционное общество -- это именно общество-семья. А в каждой семье есть единственный хозяин -- отец семейства. Он всем распоряжается и за все отвечает. Другие же домочадцы ему подчиняются, причем безропотно. Именно на этом основан мир в семье. А в традиционном обществе эту роль выполняет монарх. Он -- отец, а его верноподданные -- любящие дети.

 

-- Понятно... -- кивнул головой дофин. -- Стало быть... -- тут принц немного замялся, но в конце концов продолжил: -- стало быть, отделившиеся колонии подобны выросшим детям, покинувшим отчий дом?

 

-- Можно сказать и так, -- нехотя ответил Людовик XVI. -- Однако если сын все еще живет в отчем доме, то обязан подчиняться родителю. А иначе он подлежит наказанию. Нет, Луи, ни о каком самоуправлении народа не может быть и речи. Для Франции подобное... нововведение будет равносильно самоубийству. Хватит с нас Фронды, которая в свое время чуть не погубила во младенчестве царствование твоего великого прапрапрадеда.

 

-- Хорошо, -- задумчиво сказал принц. -- Но ведь отец семейства не только наказывает своих детей, но и заботится о них.

 

-- Это так, -- согласился король. -- Но мне всегда казалось, что я и так проявляю о своих подданных достаточную заботу.

 

-- И все же, отец, -- вздохнул Луи, -- мне кажется, что этого недостаточно. Те, у которых есть работа, еще могут как-то прокормить себя и свои семьи, но вот если у человека работы нет... Тогда он от отчания начинает просить милостыню, а то и становится разбойником. Или просто умирает от голода, что еще хуже. А вот если бы король оказал ему помощь...

 

-- Каким образом? -- поинтересовался его величество.

 

-- Я долго размышлял над этим вопросом, -- потупил взгляд дофин. -- Сначала мне казалось, что следует просто раздавать безработным деньги или еду. Но потом я понял, что такая помощь приведет к тому, что безработный просто обленится -- и работать уже не захочет. Нет, когда я стану королем, то поступлю по-другому!

 

Скромность и застенчивость, обычно присущие молодому принцу, куда-то исчезли. Таким уверенным тоном он не разговаривал с отцом уже давно.

 

-- Я сокращу в несколько раз огромные траты на содержание многочисленной оравы придворных и всевозможную версальскую роскошь. А освободившиеся средства использую для всякого рода общественных работ -- постройки домов, прокладывания дорог, уборки городских улиц. И вот именно этим трудом займутся безработные! За умеренную плату -- которой, однако, хватит, чтобы не голодать. А называться все это будет... ну, хотя бы "Королевские Мастерские"!

 

Возникшую паузу прервал голос короля:

 

-- Ты умен не по летам, мой мальчик! Это действительно отличная идея. Теперь я окончательно уверен в том, что ты будешь одним из величайших монархов, которые когда-либо правили Францией!

 

Отец прослезился и обнял сына. Оба Людовика были счастливы.

 

* * *

 

18 июня 1815 года. Геттисберг, Пенсильвания

 

Пробудившись из-за канонады после трехчасового сна, Наполеон тут же потребовал от маршала Бертье доложить обстановку.

 

-- Обстановка не изменилась, ваше величество. Маршал Понятовски по-прежнему атакует, но Веллингтон не отступает ни на шаг.

 

-- А что Груши?

 

-- От маршала Груши никаких новостей. По-видимому, он до сих пор преследует Блюхера в Мэриленде.

 

-- Что ж, Бертье, в таком случае пусть маршал Юлаев берет гвардию -- и идет на помощь Понятовскому.

 

Бертье вышел из шатра, чтобы отдать соответствующие распоряжения, а Наполеон остался наедине со своими мыслями.

 

Он достиг высшей власти более пятнадцати лет назад. Он недолго пробыл первым консулом -- очень скоро Американская Республика, как некогда Римская, превратилась в Империю. Время парламентов, конвентов, директорий, сенатов прошло -- никаких конкурентов император Наполеон I не терпел.

 

Однако власть свою он употребил во благо. Он подавил последние мятежи, установив наконец во всей Империи мир и спокойствие. Он даровал народу "Кодекс Наполеона", кодифицировав право. Ликвидировав парламентаризм, он тем не менее не покусился на личную свободу и равенство американских граждан.

 

Дабы упростить управление огромной территорией, он ознакомился с "Заметками о федерализме" своего министра юстиции Гамильтона, после чего разделил страну на несколько десятков небольших регионов, назвав их по швейцарскому примеру кантонами. Гражданам каждого кантона было предоставлено самоуправление -- они выбирали губернатора и ассамблею. Правительство кантона само решало местные вопросы и издавало свои собственные законы -- конечно же, не противоречащие общенациональным.

 

Кстати, именно федерализм помог окончательно решить индейскую проблему. Каждому индейцу Америки император предложил свободный выбор -- или стать американцем индейского происхождения, ничем с точки зрения закона не отличающимся от других граждан Империи, или же жить в специальном индейском кантоне согласно традиционным индейским обычаям. Такие кантоны (например, Оклахом) пользовались более широкой автономией, хотя верховную власть императора все же признавали.

 

-- Ваше величество!.. -- отвлек Наполеона от воспоминаний Бертье. -- Посланец от англичан!

 

-- Веллингтон сдается? -- возбужденно спросил император.

 

-- Нет. Собственно говоря, посланец... не совсем от Веллингтона.

 

-- А от кого же? -- не понял Наполеон.

 

-- От принца-регента. Из Лондона.

 

Хотя король Георг III был еще жив, но из-за прогрессирующей душевной болезни фактическая власть в Британии принадлежала его сыну.

 

-- Вот как? -- удивился Наполеон. -- И что же он пишет?

 

-- Но... -- смутился Бертье, -- ведь письмо адресовано вашему величеству в собственные руки...

 

-- Мне незачем зря напрягать глаза, -- презрительно фыркнул император. -- Открывайте и читайте сами.

 

Разорвав конверт, Бертье молча зашевелил губами. Обычно в таких случаях приказание Наполеона "читайте" вовсе не означало "читайте вслух".

 

-- Итак? -- нетерпеливо спросил Наполеон, когда Бертье закончил чтение.

 

-- Его высочество предлагает мир, -- несколько удивленным тоном ответил маршал.

 

-- На каких условиях? -- небрежно поинтересовался император.

 

-- На условиях возвращения к status quo ante bellum.

 

-- В корзину! -- махнул рукой Наполеон.

 

-- Простите, но я не вполне понимаю... какую корзину ваше величество имеет в виду?

 

-- Мусорную корзину, Бертье, мусорную. Другого места такое... послание не заслуживает.

 

Исполнив приказание императора, Бертье снова покинул шатер, а Наполеон опять мысленно погрузился в прошлое.

 

Конечно, без военных побед все остальное было бы немыслимо. Поскольку французы императором были уже изгнаны, он занялся испанцами, разбив корпус Рамиреса наголову. Что же до плантаторов южной Луизианы, то с ними Наполеон поладил очень просто, обьявив, что "Декларация прав человека и гражданина" распространяется лишь на тех жителей Америки, которые к моменту ее принятия были лично свободными людьми. Негры же, находившиеся в рабстве у белых, по-прежнему остались рабами. Как и индейцы, находившиеся в рабстве у других индейцев. А после внедрения федерализма император оставил вопрос о рабовладении на усмотрение ассамблей кантонов. В результате рабство сохранилось лишь на Юге -- в других кантонах, где рабов практически не было, его довольно скоро отменили.

 

С испанцами же Наполеон ладить отнюдь не собирался. За многолетнюю оккупацию Нового Орлеана кастильские идальго заплатили дорого -- освобождением собственной территории император отнюдь не ограничился. Повернув на восток, он отобрал у Испании Флориду. Снарядив морской десант, он высадился на Кубе и захватил этот остров за две недели. И в довершение всего он послал корпус маршала Даву на помощь мексиканским повстанцам. Получив эту поддержку, Мексика обрела независимость, после чего земля загорелась у испанцев под ногами во всей Центральной и Южной Америке. За исключением Бразилии -- там земля заполыхала под ногами у португальцев.

 

-- Ваше величество! -- ворвался в шатер Бертье.

 

-- Ну, что еще? Веллингтон уже выкинул белый флаг?

 

-- К сожалению, я вынужден сообщить вашему величеству несколько иные известия...

 

-- Короче, Бертье!

 

-- С юга надвигается Блюхер. Прикажете отозвать гвардию с позиций?

 

-- Нет, отзывать мы никого не будем, -- махнул рукой Наполеон. -- Пусть Юлаев с Понятовским давят Веллингтона и дальше. Сколько дивизий у нас осталось в резерве?

 

-- Всего две, ваше величество!

 

-- Скажите Мюрату, пусть берет обе и становится в оборону.

 

-- Но хватит ли этого против Блюхера?

 

-- Бертье, ну как вы не понимаете?! -- воскликнул император. -- Первый удар Блюхера Мюрат выдержит, а второго уже не будет. Ведь за Блюхером несомненно идет Груши!

 

Оставшись снова один, Наполеон лишь хмыкнул. Уж кого-кого, а Блюхера он не боялся. Ну какой из пруссака полководец? Чему он мог научиться в этой своей жалкой крошечной Пруссии? То-то ему пришлось покинуть Берлин и наниматься в армию к англичанам.

 

Впрочем, и англичан император не боялся нисколько. Их он тоже бил неоднократно. Отправившись в Северный Поход, Наполеон отобрал у англичан все побережье Гудзонова залива. Еще несколько войн привели к захвату всех спорных территорий, ставших американскими кантонами -- Теннеси, Миссисипи, Алабам и так далее. В конце концов у Англии осталось в Северной Америке лишь тринадцать колоний на Восточном побережье.

 

И вот теперь у них не будет и этого. Еще час-другой непрерывных атак -- и Веллингтон сдастся или побежит. И тогда ничто не помешает американскому императору войти в Филадельфию -- столицу Новой Британии.

 

-- Ваше величество! -- пулей влетел в шатер Бертье.

 

-- Ну что? -- спросил Наполеон, ожидая вестей о победе.

 

-- Блюхер вот-вот прорвет позиции Мюрата!

 

-- А что же Груши? -- недоуменно уставился на Бертье император.

 

-- А Груши нет, ваше величество! Даже на горизонте. И никаких вестей. Боюсь, он заблудился в Мэриленде...

 

-- Вот как?

 

Лицо Наполеона заметно помрачнело.

 

-- Ваше величество, прикажите отступать! -- не унимался Бертье. -- Может быть, тогда удастся избежать разгрома...

 

-- Не удастся... -- тяжело опустился на стул император. -- В любом случае Веллингтон и Блюхер возьмут нас в клещи... Это конец, Бертье.

 

Маршал открыл рот, чтобы то ли возразить, то ли утешить своего командира... но у него явно не было нужных слов.

 

И тут Наполеон вскочил на ноги.

 

-- Корзина! -- закричал он возбужденным голосом.

 

Мгновенно все поняв, Бертье бросился в угол шатра -- и через секунду уже лихорадочно копался в мусоре.

 

-- Вот оно! -- триумфальным тоном закричал еще через десять секунд маршал. К счастью, письмо принца-регента Англии было не изорвано, а только измято.

 

-- Пишите ответ! -- скомандовал Наполеон. -- На мир согласен, условия принимаю, искренне ваш. Потом дайте оба письма парламентеру, пусть доставит их Веллингтону.

 

-- Отличная тактическая уловка, ваше величество! -- расплылся в довольной улыбке Бертье, ставя последнюю точку.

 

-- Нет, Бертье, это не уловка, -- покачал головой император, расписываясь в углу. -- Это действительно мир.

 

-- А потом -- новая кампания? -- спросил Бертье таким тоном, как будто эта фраза даже и не была вопросом.

 

-- Нет, и потом мир, -- вздохнул Наполеон. -- Понимаете, Бертье, все хорошее когда-нибудь кончается. До сих пор мне везло, и я шел от победы к победе. Но вот сейчас везение кончилось, и я проиграл. А идти от поражения к поражению мне как-то не хочется. Хватит, навоевался.

 

На это Бертье ответить было нечего, да и некогда. Схватив письма, он побежал искать парламентера.

 

 

* * *

 

4 июля 1848 года. Сен-Луи

 

В этот день, как обычно, император Наполеон II вошел в свой кабинет в пять часов утра. Будучи по натуре "жаворонком", единственный сын Наполеона I и Мари Джефферсон пробуждался ото сна гораздо раньше всех своих министров и придворных, что позволяло ему провести первые два-три часа рабочего времени в блаженном одиночестве -- чаще всего за чтением нового романа или накопившихся писем.

 

Однако сегодня властелин Америки сразу понял, что уеидиниться ему не удастся. Уже хотя бы потому, что кабинет был переполнен людьми.

 

И это не были какие-нибудь слуги, занятые генеральной уборкой. Не были эти люди и случайными прохожими, которых угораздило перепутать императорский дворец с ночным трактиром. И даже на просителей, пришедших с утра пораньше жаловаться на жизнь, они нисколько не походили.

 

Заполнившие кабинет императора несколько десятков человек принадлежили к цвету, к элите, к сливкам американского общества.

 

Среди них были губернаторы нескольких кантонов. Мэры Нового Орлеана, Монреаля и Шикаго. Четверо министров. Трое служителей Церкви -- пусть и отделенной от государства, но все же весьма влиятельной -- включая архиепископа Миссурийского. Пятеро индейских вождей, включая вождь-губернатора Семинолии Оцеолу Пауэлла. Несколько журналистов, включая самого Герцена. С десяток руководителей всевозможных партий, обществ и союзов -- среди них сразу выделялся бронзовый лик Фредрика Дугласа. Двое крупных промышленников. Маршалы Поль Пестель, Луи Кошут и Жозе Гарибаль -- герои только что закончившейся Мексиканской войны. И, наконец, Джон Квинси Адамс -- некогда гувернер, некогда первый министр, сейчас же просто старый друг и подчас советник.

 

Не будучи робким человеком, Наполеон все же немного... растерялся.

 

-- Доброе утро, господа! -- сказал он первое, что ему пришло в голову.

 

-- Доброе утро, ваше величество! -- нестройно ответили его нежданные собеседники.

 

После этих слов император немного успокоился. Похоже, что о государственном перевороте речь все-таки не шла. Тем более что ни у кого из присутствующих не было видно ни табакерки, ни шарфа, ни оружия. Если не считать висящих в ножнах шпаг у трех маршалов, облаченных в военную форму.

 

-- Чем могу служить, господа? -- спросил Наполеон, усаживаясь за рабочий стол. Возможно, следовало бы предложить сесть и незваным гостям, но в кабинете больше не было стульев.

 

Возникла некоторая пауза -- похоже было, что никто не решался заговорить первым. Наконец неловкое молчание прервал Александр Мутон, губернатор Южной Луизианы:

 

-- Ваше величество... -- начал он, явно обдумывая каждое слово. -- Мы, как государственные и общественные деятели американского государства... пришли к вам, как к главе государства... для того, чтобы попрос... потреб... предложить... некоторые изменения государственного... строя нашего государства.

 

Поморщившись не столько из-за неприятных подозрений, сколько из-за косноязычия Мутона, Наполеон осведомился:

 

-- И в чем же заключаются ваши... предложения?

 

Новая пауза. На этот раз самым смелым оказался Луи Блан, глава "Трудового Союза":

 

-- Ваше величество! Через десять дней вся страна будет праздновать очередную годовщину Американской Революции. Чем руководствовались Робеспьер, Дантон и другие отцы-основатели Америки? Каким они видели будущее государство? Не следует забывать о том, что краеугольным камнем их философии была идея правительства, избираемого народом, а не власть одного-единственного человека...

 

-- Не следует забывать также и о том, -- перебил Блана император, -- что власть необузданной черни привела Америку к жесточайшему террору, а потом -- к ужасающему хаосу. И только после превращения Республики в Империю наша страна обрела достойную жизнь и превратилась в первую державу континента.

 

Не ожидавший такого ответа Блан замолчал, но ему на выручку пришел Мартен ван Бюрен, министр финансов:

 

-- Вы правы, ваше величество. В то страшное время американский народ только-только появился на свет. Пребывая, по сути, во младенчестве, он еще не был готов к самостоятельной политической деятельности, к парламентаризму, к демократии. Однако с тех пор прошли десятилетия. Народ, образно говоря, возмужал, привык правильно пользоваться личными правами и свободами, приобрел бесценный опыт местного самоуправления. Америка стала стабильнее, сильнее, богаче, достигнув процветания благодаря притоку иммигрантов, освоению новых земель и правильной финансовой политике. В последней войне американцы проявили небывалый патриотизм, единство и мужество, за счет чего и одержали убедительную победу. Я полагаю, ваше величество, что народ достиг политической зрелости, а потому достоин участия в управлении собственной страной.

 

Остальные собравшиеся одобрительно закивали головами. Двое журналистов и один губернатор даже зааплодировали.

 

-- Стало быть, господа, -- медленно протянул Наполеон, -- вы пришли сюда для того, чтобы низложить меня и восстановить республику?

 

-- Нет, ваше величество, -- покачал головой Джон Квинси Адамс. -- Мы предлагаем поступить совершенно иначе. Вы помните ту знаменитую теорию, которую некогда изложил ваш уважаемый дед?

 

-- Карло Буонапарте? -- изумился император.

 

-- Нет, Томас Джефферсон. Он указал на необходимость разделения законодательной и исполнительной власти. Если законодательная власть будет принадлежать избираемому народом парламенту, а исполнительная -- вам, как главе государства, то обе, так сказать, ветви власти будут друг друга дополнять и в то же время сдерживать. Таким образом, народу не будут страшны ни тирания, ни террор, ибо ограниченной властью, в отличие от неограниченной, злоупотребить куда труднее.

 

-- Что ж, это меняет дело, -- задумчиво сказал Наполеон. -- И насколько же моя власть будет... ограничена?

 

Ответить на этот вопрос вызвалось сразу несколько человек -- Адамс, ван Бюрен и несколько их товарищей. Перебивая друг друга, они описали предлагаемую систему более подробно, уточняя некоторые из деталей прямо на ходу.

 

-- Понятно, -- наконец остановил их император. -- А теперь, господа, ответьте мне еще на один вопрос. Что произойдет, если я ваши предложения... отклоню?

 

Он знал, что этот вопрос можно было и не задавать -- и все же любопытство пересилило. Возникла новая пауза, уже которая по счету.

 

-- В таком случае... -- на сей раз нарушил молчание маршал Кошут, устремив на императора такой взгляд, что Наполеону стало немного не по себе, -- мы сделаем то, к чему призывает нас честь и долг. Мы подадим в отставку.

 

Император с облегчением вздохнул.

 

-- Да, ваше величество, -- подтвердил слова маршала ван Бюрен. -- Не только мы, но и наши единомышленники, которых в стране немало. Например, большинство мои коллег, включая первого министра.

 

-- И добрая половина губернаторов, -- добавил Мутон.

 

-- И большинство государственных чиновников, -- сказал Адамс. -- Вот тогда, ваше величество, вы и увидите, каково управлять государством в одиночку.

 

Ну разве можно было сердиться на добрую улыбку старого учителя?

 

-- Что ж, не буду испытывать судьбу, -- улыбнулся и Наполеон. -- Сегодня же поручу секретарю подготовить новые указы. Первый -- о выборах в двухпалатный Сенат, которые будут проведены в конце года во всех кантонах. Второй -- о создании специальной комиссии, которая разработает проект конституции. Третий -- о конституционном плебисците, который мы назначим... ну, скажем, на следующую весну. Все три указа будут официально оглашены в День Независимости. Что-нибудь еще, господа?

 

Вместо ответа Пестель, Кошут и Гарибаль достали из ножен шпаги. К счастью, маршалы не использовали их по прямому назначению, а подняли вверх для торжественного салюта:

 

-- Да здравствует император!

 

-- Да здравствует император! -- эхом отозвались все остальные. Кроме императора.

 

Вторая Американская Революция свершилась.

 

* * *

 

11 марта 1861 года. Сен-Луи

 

-- Я знал, что мое царствование будет нелегким, -- покачал головой Наполеон III, -- но не мог и подумать, что трудности начнутся так скоро.

 

Он нисколько не преувеличил. В самом деле, с момента коронации прошла всего неделя, а власть нового императора уже не распространялась на добрый десяток южных кантонов, которые успели за эти семь дней обьявить о выходе из Империи и создать Американскую Конфедерацию -- по примеру Швейцарской.

 

-- А ведь я вас предупреждал, ваше величество, -- сказал наставительным тоном первый министр Стефан Дугла.

 

Большинство других министров, также созванных императором на экстренное совещание, закивали в знак согласия. Но не все.

 

-- Если вы, господин Дугла, -- гневно возразил министр юстиции Симон Шассе, -- имеете в виду коронационную речь, то его величество не погрешил в ней против истины ни единым словом. Мы называем себя самой свободной страной мира и смотрим на Европу свысока, а тем не менее по-прежнему терпим такое отвратительное явление, как рабство...

 

--...Которое уже отменено и в Британии, и во Франции, и даже в России, -- подхватил и сам Наполеон. -- А у нас в Америке по-прежнему один человек может продать другого человека с торгов, забить кнутом до смерти, заставить работать до изнеможения. Пришла пора положить этому конец. Мой прадед Джефферсон был одним из тех, кто освободил Америку от Бурбонов. Мой дед освободил ее от революционного террора и хаоса. Мой отец -- от собственного самовластия. А я освобожу свою страну от рабства.

 

-- Ваше величество, -- мягко заметил министр иностранных дел Гийом-Анри Сюар, -- я нисколько не подвергаю сомнению ваши добрые намерения. Да, я тоже читал Генриетту Бише. Но ведь далеко не все плантаторы такие звери, как Симон Легри из "Хижины дядюшки Тибо". Большинство из них обращаются с рабами вполне гуманно и милосердно. А посему незачем было их от себя отпугивать, да еще так скоро...

 

-- Но ведь я и не планировал отменить рабство на следующий же день! -- воздел руки к небу император. -- Я всего лишь собирался обратиться к Сенату и предложить создать комиссию, которая определила бы справедливый размер компенсации, которую получили бы после освобождения рабов бывшие владельцы. Более того, в работе этой комиссии смогли бы принять участие и сами плантаторы.

 

-- Для подобных компромиссных предложений, -- едко усмехнулся Дугла, -- существуют закулисные переговоры, а не торжественные речи.

 

-- Императору нечего скрывать от своих сограждан! -- высокопарно ответил Шассе.

 

-- Императору следует прислушиваться к мудрым наставлениям опытных государственных мужей, -- резко ответил Сюар, -- а не к советам наивных идеалистов.

 

-- Нет смысла выяснять, кто виноват в создавшейся ситуации, -- мягко заметил министр просвещения Николя Чернышевски. -- Вопрос следует поставить по-другому. Что делать?

 

Это замечание отрезвило всех присутствующих. Действительно, делать что-то было надо.

 

-- Обьявлять войну? -- вслух подумал Дугла. -- Нужно немедленно обратиться к Сенату...

 

-- Мы не можем назвать это "войной", -- перебил его Сюар. -- Войны ведутся между государствами, а эта самозванная Конфедерация -- не более чем кучка мятежных кантонов.

 

-- Не имеет значения, -- пожал плечами Наполеон, -- война это или подавление бунта. Так или иначе, нам необходимо срочно собирать войска. И армию, и флот.

 

-- Вся Луизианская Флотилия уже перешла на сторону мятежников, -- заметил Шассе, доставая из кармана полученную час назад телеграмму.

 

На несколько секунд в комнате воцарилось глубокое уныние. Впрочем, неприятная новость не была такой уж удивительной -- ведь Луизианская Флотилия базировалась именно в Новом Орлеане. Оставались, правда, Квебекская и Калифорнийская, но даже вдвоем эти две лояльные флотилии не смогли бы составить конкуренцию одной мятежной.

 

-- В любом случае главное -- армия, -- нарушил тишину император. -- Пошлем телеграммы во все гарнизоны, включая самые дальние. И в Монреаль, и в Сен-Франсуа, и в Ванкувер. "Бог на стороне больших батальонов" -- так говаривал еще мой дед.

 

-- Осталось решить вопрос с командованием, -- сказал Дугла. -- К сожалению, все лучшие маршалы примкнули к бунтовщикам. Включая Кошута и Гарибаля.

 

-- Я об этом уже подумал, -- кивнул Наполеон. -- Остается еще маршал Лье, вот его-то главнокомандующим и назначим. Я уже послал ему официальное предложение, так что он здесь будет с минуты на минуту.

 

В следующее мгновение раздался стук в дверь.

 

-- Lyogok na pomine, -- сказал что-то непонятное Чернышевски.

 

Но это не был маршал Лье. Это был посыльный, приславший от маршала ответ. С нетерпением его распечатав, император прочел следующее:

 

"Ваше Императорское Величество!

 

Будучи глубоко польщен Вашим предложением о назначении меня на должность главнокомандующего Императорской Армией, я, тем не менее, вынужден сие предложение с прискорбием отклонить.

 

Поскольку я родился и вырос в кантоне Алабам, куда мои родители в свое время переехали из новобританской провинции Виргиния, я не могу в этот грозный час не разделить судьбу своей родины. Таким образом, выход моего родного кантона из Американской Империи и вступление его в Американскую Конфедерацию вынуждают меня предложить свою шпагу, воинскую доблесть и боевой опыт правительству оной Конфедерации. Поступить иначе для меня было бы равносильно предательству.

 

Прошу принять от меня самые искренние уверения в совершеннейшем к Вам почтении.

 

Маршал Робер Лье"

 

Дочитав письмо до конца, Наполеон мрачно уставился на поверхность овального стола.

 

Он окончательно понял, что быстро решить возникшую проблему не удастся.

 

* * *

 

9 апреля 1865 года. Маюми, Семинолия

 

Этот день можно было без всякого преувеличения назвать историческим. Последние конфедераты покидали материк. Оставалась бригада Борегара, спешно грузившаяся на корабли в стремлении успеть до подхода имперских войск.

 

За этим величественным зрелищем печально наблюдали два человека, медленно прохаживающиеся по палубе фрегата "Аламо".

 

-- А все-таки стыдиться мне нечего, -- уверенным тоном сказал маршал Робер Лье, главнокомандующий вооруженными силами Конфедерации. -- Мы сделали все, что смогли.

 

-- Вас, маршал, никто и не обвиняет, -- кивнул президент Конфедерации Робеспьер Деви. -- Хотя поначалу я все-таки надеялся на то, что нам повезет больше.

 

Да, первые два года сложились для нового государства весьма удачно. Несмотря на численное преимущество, лоялисты смогли добиться лишь чисто символических успехов. Конфедераты же не только успешно оборонялись, но и сами подчас показывали зубы и когти. Взять хотя бы рейд в Иллинуа, когда Лье обошел вражескую столицу с севера и чуть было не ворвался в Сен-Луи с запада!

 

-- Если б не дьявольская хитрость этого тирана... -- проворчал Деви.

 

Безусловно, президент имел в виду Указ об Освобождении, изданный Наполеоном III в канун 1863 года. Хотя император и нарушил собственную конституцию, самовольно освободив всех рабов без всякого выкупа, возражений со стороны Сената не последовало.

 

-- Да, это несколько ухудшило наше положение, -- вздохнул Лье.

 

-- Еще бы! -- воскликнул Деви. -- Во-первых, нас так и не признали Британия, Франция и другие европейцы. Во-вторых, что куда хуже, наш тыл сотрясли волнения рабов -- одно только восстание ямасси попортило нам немало крови. Нарушились коммуникации, часть войск пришлось отвести с фронта для подавления беспорядков... Что и говорить, узурпатор сделал великолепный ход.

 

-- А ведь я предлагал достойный ответ, -- заметил Лье. -- Раб идет в армию, а после войны получает свободу. Вместе с семьей. И солдат бы у нас было больше, и волнения бы сразу улеглись. Однако вы так и не согласились...

 

-- Я и не мог на это согласиться, -- покачал головой Деви. -- Если бы я посягнул на священное право собственности граждан Конфедерации, то чем бы я был лучше Наполеона? Зачем мы тогда вообще отделялись от Империи, если не для защиты рабства?

 

-- Видите ли, -- пожал плечами Лье, -- я-то воевал не за рабство, а за свободу родного Юга...

 

-- Вы воевали доблестно, маршал, -- неуклюже-льстиво сменил тему разговора Деви. -- Даже несмотря на все сложности...

 

А сложности начались очень скоро после того злосчастного Указа. Когда численный перевес лоялистов стал просто подавляющим, они начали наконец теснить конфедератов на всех фронтах. Сперва Грантье перешел в наступление на востоке, в результате чего Кошут потерял Луивилль, потом Нашвилль, а затем и жизнь -- ее оборвала шальная пуля в самом начале неудачной контратаки. Потом Калиновски ворвался в Техас из Нуво-Мексик и взял Сен-Антуан после кровавого боя, во время которого погиб Гарибаль -- так военная карьера прославленного итальянского эмигранта завершилась там же, где в свое время началась.

 

И все же шансы на победу еще оставались -- так, во всяком случае, считал Лье, собираясь нанести новый неожиданный удар по Сен-Луи. И ему действительно поначалу удалось продвинуться вперед -- но цели своей маршал так и не достиг, проиграв трехдневное сражение при Кап-Жирардо. После этого конфедераты наступать уже не могли.

 

Оставалось отступать под мощнейшим в истории континента нажимом, проигрывая битву за битвой, сдавая город за городом. Петит-Рош, Шревпор, Батон-Руж... и вот пришла очередь Нового Орлеана, столицы рабовладельческого Юга. Долгая осада, жестокая бомбардировка... и вот маршал Шарман со своей армией входит наконец в город, а правительство Конфедерации бежит на последнем корабле, направляясь в кантон Миссисипи. Потом -- в Алабам. Потом...

 

-- Когда мы потеряли Новый Орлеан, война кончилась, -- вздохнул Лье. -- Началось избиение младенцев.

 

-- И отступление превратилось в простое бегство, -- кивнул Деви. -- Мы дергались туда-сюда подобно шахматному королю, пытающемуся убежать от неизбежного мата.

 

-- Который все-таки наступает, -- меланхолически заметил Лье. -- Пора сдаваться, господин президент.

 

-- Ни в коем случае, -- резко сказал Деви. -- Через полчаса погрузка закончится, и мы поплывем на Кубу.

 

-- И вы намерены управлять Конфедерацией, состоящей из одного кантона? -- иронически осведомился Лье.

 

-- Название, конечно, придется сменить, -- признал Деви. -- Скажем, "Республика Куба".

 

-- И это убедит Наполеона оставить нас в покое? -- недоверчиво хмыкнул Лье.

 

-- А что он может сделать? -- презрительно фыркнул Деви. -- Тут ему не помогут ни Грантье, ни Шарман. Наш флот сильнее имперского, а пока он будет строить новые корабли, мы возведем по всему побережью такие укрепления, что с ними Кубу не только этот Наполеон не возьмет, но не взял бы и тот. А посему наша Республика навсегда останется Островом Свободы!

 

Лье лишь покосился в сторону двух черных рабов, уныло драивших палубу.

 

* * *

 

20 февраля (3 марта) 1878 года. Тильзит, Россия

 

Дернув за ручку двери, Александр II в очередной раз поморщился. Царю ужасно не хотелось заходить внутрь, но делать было нечего -- кайзер настоял на личной встрече тет-а-тет.

 

-- Добрый день! -- поднялся со стула, радушно улыбаясь, Франц-Иосиф I, император австрийский и германский. -- Как я рад вас видеть!

 

-- Я тоже очень рад вас видеть, ваше величество, -- солгал Александр, пожимая протянутую руку своего коллеги.

 

-- Ну зачем же эти формальности? -- улыбнулся еще шире кайзер. -- "Величества" мы с вами лишь для своих подданных, а друг с другом нам следует быть на равной ноге, не так ли? Зовите меня "Франц-Иосиф". Или даже просто "Франц".

 

-- Хорошо, -- согласился царь, -- но тогда и вы называйте меня "Александр", или даже... ну хотя бы "Алекс".

 

Собственно, он предпочел бы "Сашка", но по-французски "Алекс" звучало как-то естественней.

 

-- Очень хорошо, -- кивнул Франц-Иосиф, усаживаясь за обеденный стол (другого в комнате не было) напротив своего визави. -- Говорят, Алекс, вас можно наконец поздравить?

 

С чем поздравить, царь уточнять не стал -- это и так было ясно.

 

-- О да, Франц, -- согласился Александр, -- причина для поздравлений безусловно есть. В настоящий момент генерал Гурко находится в нескольких километрах от Константинополя. Напуганные этим фактом, турки признают свое поражение и готовы заключить мир, очистить Балканы и уйти наконец из Европы -- если не считать собственно Константинополя и прилегающего к нему вилайета.

 

-- Великолепно, Алекс! -- зааплодировал Франц-Иосиф. -- Я просто восхищен вашей победой! Наконец-то Россия освободила от иноверного ига многострадальные христианские народы. Что ж, друг мой, пришла пора, я думаю, обсудить будущую судьбу всего этого... я бы сказал, османского наследства.

 

Царь понял, что разговор вошел в серьезное русло.

 

-- Что ж... -- запинаясь от нахлынувшего волнения, заговорил Александр, -- я полагаю... целесообразным создание на территории Молдавии и Валахии Королевства Румынского, а на территориях, населенных болгарами -- восстановление древнего Царства Болгарского. Также я считаю целесообразным... присоединение Румынии и Болгарии к Российской Империи.

 

Закончив эти рассуждения о целесообразности, царь напряженно замер в ожидании ответа, явственно ощущая биение собственного сердца.

 

-- Мой дорогой друг, -- мило улыбнулся Франц-Иосиф, -- я совершенно с вами согласен. Если вы желаете добавить "Король Румынский" и "Царь Болгарский" к своим многочисленным титулам, то я ничего не имею против. В конце концов, разве не полита румынская и болгарская земля кровью освободивших ее русских солдат?

 

-- Вы действительно согласны? -- несмотря на услышанные только что слова, Александр не мог поверить своему счастью.

 

-- Разумеется, Алекс, разумеется, -- ласково сказал кайзер. -- Это такой пустяковый вопрос, что его нечего и обсуждать. Давайте-ка лучше я изложу вам мою собственную... идею. Я предлагаю вам подумать о создании Сербского Королевства, которое включало бы в себя не только собственно сербские земли, но также боснийские, македонские и албанские.

 

-- Это отличная идея, Франц!

 

Царь совершенно не кривил душой. Такого удачного развития событий он не мог и ожидать. Пожалуй, зря он тяготился этим нежеланным свиданием.

 

-- Вот так же считает и князь Милан Обренович, -- кивнул Франц-Иосиф, -- который безусловно станет достойным сербским королем. Кроме того, князь Милан изьявил желание включить новосозданную Сербию в Германскую Империю.

 

-- Что? Простите, не понял...

 

Разум Александра II и впрямь отказывался понимать только что услышанное.

 

-- В Германскую Империю, Алекс. Кстати, примеру Сербии пожелала последовать и Черногория.

 

-- Но... как же так? -- царь по-прежнему оставался в ошарашенном состоянии.

 

-- Да очень просто, мой друг, -- хитро прищурился Франц-Иосиф. -- К Российской Империи отойдет Румыния с Болгарией, а к Германской -- Сербия с Черногорией. Еще Господь завещал нам делиться.

 

-- Нет уж, -- покачал головой Александр, -- я вынужден с вами не согласиться. Как же тут можно что-либо делить, если мы полтора года воевали, а вы...

 

-- А мы, Алекс, -- любезно перебил царя Франц-Иосиф, -- употребили все свое дипломатическое искусство, дабы удержать от вступления в войну Англию с Францией. Или вы предпочли бы, чтобы произошло то же самое, что и четверть века назад?

 

На это возразить было нечего. В самом деле, Крымская война, начатая еще отцом Александра, окончилась для России бесславно.

 

-- Положа руку на сердце, -- продолжил кайзер серьезным и даже торжественным тоном, -- мне бы очень не хотелось новой войны между великими державами. Вы же знаете, Алекс, как я не люблю войну.

 

"Ври больше, сказочник венского леса," -- подумал Александр. -- "А как же все твои войны в Германии и Италии? Ну да, если сильный бьет слабого, так это небось по-твоему уже и не война?"

 

-- Но вместе с тем, -- наставительно поднял указательный палец Франц-Иосиф, -- всякий труд должен быть оплачен. А посему будет только справедливо, если Германская Империя удовлетворит просьбу сербского и черногорского монархов.

 

-- Простите меня, Франц, но как же это возможно? -- возразил царь. -- Ведь Сербия -- это не Бавария, не Саксония, не Пруссия, наконец. С каких это пор сербы стали немцами?

 

-- Меня не интересует кровь моих подданных, -- величественно ответил Франц-Иосиф. -- Возьмите хотя бы Австрию, которой я управлял еще до того, как объединил Германию. В Австрии помимо немцев живут также венгры, фламандцы, валлоны...

 

-- Но сербы -- не венгры и не валлоны! -- почти закричал Александр. -- Они славяне!

 

-- Вы не дали мне закончить, -- лукаво улыбнулся кайзер. -- В Австрии также живут чехи, словаки, хорваты, словенцы -- то есть славяне. Нет, Алекс, в Германской Империи есть место всем, а отнюдь не только немцам. Не все германцы -- немцы, да и не все немцы -- германцы.

 

"На Прибалтику намекает," -- понял царь. -- "На моих остзейских подданных".

 

-- Но ведь сербы, да и черногорцы, -- почти взмолился Александр, -- народы православные. А Россия издавна...

 

-- А Россия издавна является православной державой? -- подхватил Франц-Иосиф.

 

-- Вот именно! Россия и православие неотделимы друг от друга.

 

-- Ясно... -- кивнул головой кайзер, как бы над чем-то задумавшись. -- Стало быть, мой дорогой Алекс, Россия и Православный Мир -- это одно и то же? Но тогда что делают в Российской Империи варшавские и виленские католики? А кенигсбергские и рижские лютеране? Я уж не говорю о мусульманах и евреях...

 

-- Ну... дело в том... -- Александр не совсем понимал, к чему клонит его коллега.

 

-- Дело в том, что некоторая разница между Россией и Православием все же существует? -- хитро улыбнулся Франц-Иосиф.

 

Царь понял, что аргументы кончились. А если бы какие-нибудь и оставались, то и на них у кайзера противоядие нашлось бы наверняка. Похоже было, что кайзер готовился к этой беседе долго. В отличие от Александра.

 

-- Ладно, -- вздохнул царь. -- Бог с ней, с Сербией. Остается еще Греция.

 

-- Да-да, совершенно верно, -- закивал Франц-Иосиф. -- Причем не только континентальная Греция, но также и острова -- Крит, Кипр и Додеканес. Мне кажется, все это следует обьединить... ну, скажем, в Греческое Княжество. Которое станет частью Британской Империи.

 

-- То есть как Британской? -- Александру показалось, что кто-то сошел с ума. Или он сам, или кайзер.

 

-- А вы как думали, друг мой? -- ласково усмехнулся Франц-Иосиф. -- Чтобы удержать Англию от вмешательства, следовало ей пообещать хоть что-нибудь.

 

-- Ну, допустим, что-нибудь. Ну, скажем, остров Кипр. Но всю Грецию?

 

-- А куда иначе ее девать, Алекс? -- задал риторический вопрос кайзер. -- Кому она достанется, если не англичанам? Вам или мне? Вот какой возникнет вопрос, на который мы с вами дадим совершенно противоположные ответы. А зачем же нам, дорогой Алекс, ссориться из-за какой-то Греции, когда мы только что так полюбовно поделили все остальное?

 

"Да уж, полюбовнее некуда," -- чуть не задохнулся от ярости Александр.

 

-- Ну в самом деле, -- проникновенно продложил Франц-Иосиф, -- не независимой же ее делать. Давать независимость малым народам -- это, знаете ли, прецедент весьма опасный. Да вы это и сами не хуже меня понимаете.

 

"На поляков намекаешь," -- понял царь. -- "А зря. Ведь если они, не дай Бог, подымутся, так заполыхает не только у меня в Варшаве и Гданьске, но и у тебя в Кракове".

 

-- Тем более, -- добавил кайзер, -- когда речь идет о греках, чье сознание затуманено всевозможными античными и византийскими мифами. А вдруг независимая Греция потребует Константинополь, нарушив мир, к которому вы только что с таким трудом принудили султана? А вдруг Греция заявит, что это она, а не Россия, является наиглавнейшей православной державой? Нет уж, Алекс, пусть лучше Греция станет британской. Вы же умнейший человек, и должны понимать, что я желаю вам и вашей стране только добра.

 

Будучи действительно умнейшим человеком, Александр II прекрасно понимал истинные мотивы действий Франц-Иосифа I. В свое время кайзер, объединив Италию силой австрийского оружия, оставил ее независимой (пусть и посадив на трон своего брата Максимилиана) -- вместо того, чтобы присоединить к Германской Империи. Дело было не в благородстве, нет -- просто Франц-Иосиф понимал, что такой большой "кусок" его империя может и не "переварить". Именно так обстояло дело и сейчас -- если "проглотить" Сербию с Черногорией Германия могла, то "откусить" сверх того еще и Грецию -- опасалась.

 

Но не России же ее отдавать! Уж лучше Англии.

 

-- Я вижу, Алекс, вы со мной согласны, -- по-своему понял молчание царя Франц-Иосиф. -- Что ж, я очень рад. Вот мы с вами и поделили османское наследство по справедливости, поступив по-настоящему честно и принципиально.

 

Этого Александр уже не вынес.

 

-- Вы просто лицемер, Herr Hapsburg, -- резко сказал царь, произнося немецкое слово "Herr" с явно русским оттенком. -- Вам плевать на справедливость, начхать на честность, на**ать на принципы. Вы думаете только о том, чтобы укрепить свою власть и мощь своей империи.

 

-- Как и вы, уважаемый gospodin Romanoff, -- любезно улыбнулся в ответ кайзер. -- А это значит, что нам всегда удастся договориться.

 

На это Александру возразить было нечего.

 

* * *

 

15 (27) мая 1887 года. Симбирск, Россия

 

-- Мы пойдем другим путем, -- твердо сказал Володя Ульянов.

 

В самом деле, тот путь, которым в свое время пошел его старший брат Саша, особой привлекательностью не отличался -- не далее как неделю назад террорист Александр Ульянов был повешен за подготовку покушения на своего царственного тезку, российского императора Александра III.

 

-- Каким? -- спросил из другого угла комнаты Саша.

 

Хотя Володя и был семнадцатилетним юношей, а Саша -- шестилетним карапузом, двое молодых людей были давними друзьями. Несмотря на свой почтенный возраст, Володя Ульянов очень любил детей. Особенно таких, как Саша -- умных, начитанных и любознательных.

 

-- Сделаем новое оружие? -- попробовал сам угадать Саша. -- Большую такую бомбу? Чтобы убить не только царя, но и всю его семью?

 

-- Нет, Саша, -- возразил Володя, -- я не об этом. Терроризм, увы, к цели нас не приблизит. Всех сатрапов и палачей не поубиваешь, придут ведь новые. А темный и забитый народ еще больше своих угнетателей полюбит. Как же, теперь ведь не только царь-батюшка великомученик, но и семья его тоже...

 

-- Так что же мы будем делать? -- удивился Саша. -- В народ пойдем, что ли? Или будем эту... пропо... пропаганду вести? Листовки тайно расбрасывать?

 

-- Нет, и это не поможет, -- вздохнул Володя. -- Я же говорю, народ у нас темный до ужаса. Ему как ни разьясняй, что он забит и замучен, а он все равно будет думать, что власть о нем заботится. А если и усомнится каким-то чудом, так царь ему очередную подачку подкинет -- или рабочий день на час уменьшит, или минимальную зарплату на гривенник в день подымет, или бесплатную квоту в гимназиях для малоимущих на полпроцента увеличит. А народ и доволен, и о свободе с революцией уже и думать забыл. И ведь так не только в России. Во всей Европе темное царство, ни единого лучика.

 

-- Ясно, -- разочарованно протянул Саша, но тут же снова возбужденно запрыгал на стуле. -- А что тогда за другой путь ты придумал? Расскажи!

 

-- Давай, Саша, мы с тобой отсюда уедем.

 

-- Давай! Давай! -- загорелся Саша, но тут же спросил: -- А куда?

 

-- В Америку, -- торжественно произнес Володя, на всякий случай понизив голос.

 

-- Ух, как здорово! -- обрадовался Саша. -- Поехали! Давай сначала на поезде, потом на санях, потом по льду в Аляску, а там уж и Америка будет! Мы там здорово заживем, я буду гарсондеваш, и ты тоже!

 

-- Ну уж нет, -- строго нахмурился Володя. -- Пасти коров на Диком Западе нам не пристало. Мы там займемся политикой. Там ведь, Саша, демократия, хоть и буржуазная. Там давно уже и Маркс с Энгельсом, и Кропоткин с Плехановым. И партия наша там в чести, на последних выборах уже 30 мест в Сенате получила. Конечно, в основном на Юге.

 

-- Ну, можно и политикой заняться, -- махнул рукой неприхотливый мальчик. -- А когда поедем-то? Я завтра не могу, у нас на ужин торт со взбитыми сливками.

 

-- Нет, так скоро не выйдет, -- покачал головой Володя. -- Мне сначала Казанский Университет закончить надо, а тебе -- хотя бы гимназию. Так что покамест будем учиться, учиться и учиться.

 

Внезапно энтузиазм Саши заметно угас, и он грустно произнес, покосившись на стенные часы:

 

-- Вот не везет... У меня как раз через полчаса урок этой... ри-то-ри-ки. Папа специального учителя нанял, господина Венизелоса. Пора идти домой.

 

-- Так это же архивеликолепно! -- воскликнул Володя. -- В политике без ораторского искусства никуда. Потом возьми у учителя визитку, я у него тоже буду брать уроки...

 

Но Саша Керенский уже спускался по лестнице, и просьбы друга так и не услышал.

 

* * *

 

19 июля (1 августа) 1914 года. Санкт-Петербург

 

-- Германский посол принять просят, ваше превосходительство.

 

Сердце Сергея Сазонова упало. Конечно, российский министр иностранных дел знал, что этот визит неизбежен, но все же надеялся на лучшее. Хотя бы и на чудо.

 

Но чуда не произошло -- граф Фридрих фон Пурталес уже вошел и сухо поздоровался. Даже не выслушав приветственных любезностей Сазонова, посол немедленно приступил к делу:

 

-- Господин министр! Как известно, более месяца тому назад эрцгерцог Франц-Фердинанд пал жервой покушения в городе Скопье на юге Сербского Королевства. Это страшное преступление было совершено террористом по имени Гаврило Принциповски.

 

-- Разумеется, господин посол, мне это известно, -- кивнул Сазонов, стараясь изобразить на лице скорбь. -- Как известно и то, что Николай II, Император и Самодержец Всероссийский, немедленно осудил этот злодейский поступок и выразил глубочайшие соболезнования императорскому дому Габсбургов.

 

-- Расследование, -- продолжил Пурталес, никак не прореагировав на слова министра, -- проведенное сербской полицией при участии германской контрразведки, показало, что Принциповски действовал не один, а по заданию македонской террористической организации "Черный кулак", добивающейся отторжения Македонии от Сербии и передачу ее Болгарии. Более того, руководство "Черным кулаком" осуществляется непосредственно из Софии.

 

-- Расследование, проведенное российской полицией на территории Царства Болгарского, -- попытался возразить Сазонов, -- не выявило абсолютно никаких террористических групп, так или иначе действующих против Сербского Королевства.

 

Министр знал, что говорит чистую правду. Из чего следовало, что посол нагло лжет. Но сказать это вслух Сазонову не позволяли как дипломатический протокол, так и элементарная вежливость.

 

-- Дабы произвести надлежащее расследование на территории Болгарии, -- продолжил посол свою явно отрепетированную речь, -- правительство Сербского Королевства обратилось в Софию с просьбой о содействии, однако положительного ответа не получило.

 

-- Вы же прекрасно знаете, -- вынужденно мягким тоном ответил Сазонов, -- что Царство Болгарское является не независимым государством, а частью Российской Империи. Разумеется, софийское генерал-губернаторство не могло дать Белграду какой бы то ни было ответ, касающийся внешней политики.

 

-- После чего, -- кивнул Пурталес, явно ожидавший именно такой ответ, -- правительство Германской Империи, частью которой является Сербское Королевство, направило Царю Болгарскому дипломатическую ноту, в которой содержался ряд обоснованных требований.

 

На самом деле германская нота, полученная Николаем II неделю назад, была просто образцом неслыханной наглости. Дело было даже не в том, что она была адресована не "Императору Всероссийскому", а "Царю Болгарскому". Документ ужасал именно своим содержанием. Мало того, что от царя требовалось запретить (пусть и только на территории Болгарии) какую бы то ни было антисербскую или антигерманскую пропаганду (включая тексты школьных учебников). Мало того, что Николаю II предписывалось публично отказаться на веки вечные от каких бы то ни было территориальных претензий к Германии. Мало того, наконец, что ультиматум настаивал на праве сербских и германских сыщиков вести следствие по "македонскому делу" на болгарской земле. Однако Франц-Иосиф I включил в ноту еще один пункт, совсем уж немыслимый -- об отводе российских войск от болгаро-сербской границы на пять километров. С заменой их на германские -- якобы с тем, чтобы "предотвратить проникновение террористов на сербскую территорию".

 

Само собой разумеется, принять эти требования Николай II не мог. Даже если б его владения действительно состояли из одной только Болгарии, и то об этом не могло бы быть и речи.

 

-- Я пришел для того, -- вежливо, но холодно поклонился Сазонову посол, -- чтобы получить наконец долгожданный ответ.

 

-- К моему величайшему сожалению, -- твердо ответил министр, -- Его Величество Николай II вынужден отклонить те условия, на которых настаивает правительство Германской Империи.

 

-- Надеюсь, Его Величество сознает, -- осведомился Пурталес, -- к каким пагубным последствиям может привести его отказ?

 

Безусловно, царь это сознавал, как сознавал и Сазонов. Не было и сомнения в том, что вся эта провокация была делом рук германской контрразведки, чтобы хоть как-то оправдать столь желанную войну. Увы, на склоне лет Франц-Иосиф I потерял былую осторожность, равно как и чувство меры. Ему уже мало было империи внушительных размеров, простиравшейся от Адриатического моря до Северного и Балтийского. Хотелось большего -- выхода к Черному морю, обьединения под своей властью былой Польши, присоединения Восточной Пруссии и других остзейских земель. Уже десятилетиями Германия готовилась к большой войне, и это не было ни для кого секретом.

 

-- Да, господин посол, -- кивнул головой Сазонов, -- Его Величество сознает это в полной мере. Однако он сознавал возможность подобных... инцидентов и раньше, благодаря чему принял... соответствующие меры.

 

Разумеется, министр имел в виду франко-русский союз, заключенный еще в прошлом веке и не утративший прочности до сих пор. Подобно своим предшественникам, Людовик XX восточного соседа не любил и побаивался. А также не оставлял давнюю мечту Бурбонов об Австрийских Нидерландах, частично населенных франкоязычными валлонами.

 

-- Иными словами, -- презрительно посмотрел на Сазонова посол, -- он полагает, что этих... мер окажется достаточно?

 

И это не было для министра сюрпризом. К сожалению, Германская Империя была так сильна, что Франц-Иосиф I воевать на два фронта не боялся. Более того, война с Францией была бы ему только на руку -- ведь германский император давно мечтал об Эльзасе и Лотарингии. Равно как и об африканских колониях, которых у австрийца было до обидного мало -- все лучшее досталось англичанам и французам, а ему пришлось довольствоваться разной мелочью, вроде Конго со столицей во Францйозефштадте.

 

Кроме того, у Германии тоже были союзники -- как фактически вассальная Италия, так и Османская Империя, мечтающая хотя бы о частичном реванше на Балканах.

 

-- Во всяком случае, -- по-прежнему твердо ответил Сазонов, -- Его Величество не считает нужным соглашаться на изложенные в германской ноте условия, которые не могло бы принять ни одно государство, дорожащее своей честью и суверенитетом.

 

Хотя Пурталес, возможно, этого и не знал, но слова Сазонова, заранее согласованные на высочайшем уровне, не были продиктованы пустой бравадой. Ибо в союзниках у России находилась не только Франция, но также и Англия. И что бы там ни говорил о возможном нейтралитете коллега Сазонова сэр Эдуард Грей, а остаться в стороне британцы просто не могли. И дело тут было не в какой-то особой любви к России, а в многовековом принципе британской политики, заключающемся в недопущении гегемонии какой бы то ни было державы на европейском континенте. В данном случае кандидатом в гегемоны была Германия.

 

-- Что ж, господин министр, -- пожал плечами Пурталес, -- я вынужден спросить вас в последний раз: согласен ли Император Всероссийский и Царь Болгарский на выполнение изложенных в ноте условий?

 

-- Нет, не согласен, -- решительно покачал головой Сазонов. -- Однако Его Величество желал бы уладить возникшие разногласия дипломатическим путем, а не...

 

-- Тогда, -- перебил его посол, -- я имею честь вручить вам вот это.

 

Достав из папки с бумагами текст новой ноты, Пурталес с поклоном протянул его министру.

 

Впрочем, Сазонов и так понимал, что там написано.

 

 

 

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"