Поликлиника Ведомства. На двери процедурного кабинета - объявление: 'Стучитесь'. Ниже какой-то умник приписал пляшущими буквами: 'Только нежно', ещё ниже нацарапано: 'И страстно'. Стучусь негромко, вежливо.
- Входите! - раздаётся девичий голос.
Хотел было отпустить шуточку на счёт того, достаточно ли нежно и страстно я постучал, но передумал. Всё же на серьёзное дело пришёл, а не девчонку клеить. Медсестра поправляет бейджик на бело-зелёном халатике.
Молодая - плохо: неопытная, будет вводить шприц по-садистски медленно. Был бы я инквизитором в средневековье, распорядился бы самых безнадёжных еретиков отдавать в руки начинающих палачей.
Кстати о средневековье. Вон и 'феодал' пожаловал, холёный, подчёркнуто небрежный во всём, от кое-как намотанного шарфа (полчаса перед зеркалом) до манеры держаться. Всем своим видом показывает: 'Я тут мимоходом'.
- Мужчина, - это он мне, двадцатилетнему, - подождите, будьте любезны, мне на пару слов с девушкой.
- Но...
- Я быстро, я же не на процедуры, - покосился он на табличку с расписанием и просьбой страстно-нежного постукивания.
- Ладно, иди! - говорю.
- Иди-те, - поправляет он, выделяя 'те' - держит дистанцию от низов общества, от меня то есть.
- Алиночка! - вип-пациент на ходу прищуривается, вчитываясь в надпись на бейджике медсестры и вынимает из-за пазухи тощий конвертик, потом прикрывает за собой дверь, до меня доносится:
- Ваш доктор сказал, мне...
- Да, да. Глеб Романович предупреждал. Секундочку.
Секунда, две, пять. Мажор выходит с конвертом, уже другим - в таких выдают готовые снимки мастерские фотопечати.
- Улётная девчонка, - кивает мажор на дверь, будто давая понять: тебя, убогого, точно отошьёт.
- Да иди-те вы, - бурчу вслед.
Здороваюсь с Алиной, сажусь на кушетку, оголяю руку до локтя.
- Рукав не надо закатывать, инъекция в правую грудную мышцу, - говорит медсестра.
- Для вас - хоть в левую! - Картинно хватаюсь якобы за сердце. Всё-таки не удержался, пошутил. 'Идиот', - мысленно ругаю себя.
- Сердце, между прочим, расположено посередине! - умничает Алина.
- Да что вы говорите! - делаю вид, что удивлён.
Она надевает большие круглые очки в тёмной оправе, листает мою карту.
- Мне надо задать вам несколько вопросов. - Перебирает страницы, то и дело отгибает вклеенные справки, вчитывается в почерка-шифровки.
- Хорошо.
- Почему вы решили сделать Л-инъекцию?
- Работать пришёл в ведомство, вот и послали.
- Я про ваше личное решение. Это для бланка.
- Для бланка. Кхм, - обвожу взглядом потолок, белый, как тот самый лист, с которого я собираюсь начать новую жизнь. - Если для бланка, тогда скажу. В общем... заработать хочу. В подразделении 'Л' платят хорошо. И перспектива повышения...
Алина пишет, смешно отставив указательный палец, совсем как когда-то моя школьная соседка по парте, Светка Зарывайкина. Списывать контрольные у неё было сущей мукой: палец постоянно закрывал верхнюю строчку. 'Зарывайкина, убери палец!' - эту фразу я шептал под наркозом, когда мне оперировали грыжу.
Зачем-то рассказываю Алине про Светку.
Она улыбается, продолжает писать, диктуя себе:
- ...повышения по карьерной лестнице. Так, ясно...
Снова листает карту.
- Странно, а тут у вас другое написано.
- Не всё ли равно.
- Ладно. Я уже записала. Теперь семейное положение, год рождения, рост, вес, опыт работы...
- Девушка, ну всё ведь есть в карте!
Она сдвигает очки на лоб, вздыхает. Ладно, ладно, надо - значит надо. Допуск к Л-инъекции у меня уже есть, писульки старательной девчонки ничего не изменят, тем не менее, терпеливо отвечаю:
- Холост, девяносто девятый, метр семьдесят девять, восемьдесят два кэгэ, ООО 'Верхолаз', промышленный альпинист, уволился, сейчас учусь при Ведомстве на курсах спасателей.
- Образование, место жительство. Травмы, наследственные заболевания, аллергия.
Выкладываю всё как есть. Скорее бы уже уколола.
Наконец с бумагами покончено.
Рубаха моя давно расстёгнута. Со всей этой писаниной чуть не забыл, что собирался пафосно распахнуть её, мол, стреляй: воин не боится смерти. Когда я волнуюсь, веду себя как балагур или просто идиот. 'Серёжа, не надо,' - мысленно говорю себе и тут же распахиваю одежду театральным жестом. Алина снисходительно улыбается - наверняка тут каждый второй такой же шутник - и, открыв ключом шкафчик, достаёт пакет с препаратом.
- Девушка, он у вас не запечатан!
- Конечно, не запечатан! В упаковке две ампулы, одну я уже использовала.
- А, понятно.
- Предупреждаю, укол болезненный. Потерпеть надо.
- Пф-ф-ф!
Её ловкие, очень ловкие для молоденькой медсестры, пальчики быстро ставят на моей груди метку боли. Боль растёт, разворачивается огненными лепестками, обжигает всё внутри. Мне кажется, вспышка задевает сердце. Оно замирает, и на несколько мгновений я теряю способность дышать.
Ничего себе прививочка! Из глаз невольно брызжут слёзы, зубы сжимаются, сдерживая немой рык.
Алина прикладывает к месту укола пахнущую спиртом салфетку, которую мне тут же хочется сжевать. Можно без закуски. Лишь бы скорее забыть укол, словно выжегший меня изнутри.
- Всё, верхолаз! Посиди минут пять, приди в себя. И ещё, никакого алкоголя и вообще ничего такого...
- А с красивыми девушками можно... того самого? - пытаюсь снова завести пластинку балагура.
- С девушками - можно, с красивыми - даже нужно! - Она ничуть не смущается и улыбается тепло, даже будто с уважением. Может, это от того, что я стойко выдержал болезненную процедуру. А может, прочитала в моей карточке ответ предыдущей инстанции насчёт причин, побудивших согласиться на Л-инъекцию: 'Имею опыт скалолазания, в том числе восхождения на крупнейшие вершины миры. Принял решение отказаться от личных амбиций в альпинизме и пойти работать в Ведомство, где мой опыт поможет в деле спасения людей'.
На самом деле всё было не так. Алина не видела ту, другую, анкету, которую я заполнял, когда поступал в учебку. Хорошо, что лейтенант из комиссии порвал первый бланк.
- Такое начальник не пропустит. Перепиши, мой тебе совет.
- А что не так-то? Всё ведь правда!
- Понимаешь, эта работа не терпит личных мотивов.
- А чего тогда писать?
- 'Хочу служить Родине, спасать людей', как-нибудь так.
- И... в это поверят?
- Сто процентов!
В это поверят. А в то, что у меня друг погиб под лавиной и после этого я уже ни за что не пойду в горы просто туристом - в это не поверят. И в то, что отца не успел спасти - мог успеть, но не успел. В это тоже не поверят. Странные люди.
***
Снова учебка, на этот раз для подразделения 'Л', для имеющих метку боли. Да разве это боль: девчонка кольнула, пусть даже и где-то рядом с сердцем. Забылась давно та боль - три месяца тренировок вытравили.
Построение. Начальник оглядывает нас, четверых курсантов, тревожно-сочувственно.
- Аистов! - это он меня.
- Я!
- И остальные. Если и сегодня не сдадите норматив, с полигона прямым ходом в медблок. Пусть разбираются, кто бухал после инъекции, кому просрочку вкололи. Ясно?
- Ясно!
- Отряд, к выполнению учебной задачи номер четыре-дробь-один-эль приготовиться! На старт, внимание, марш!
Срываемся с места. Мы - последние, кто не сдал. А ведь я был лучшим в прошлом году на курсах спасателей и думал, что инъекция 'Л' превратит меня в супер-машину, не меньше. Трое, что бегут сейчас чуть позади меня, наверное, думали так же.
Пять минут сорок семь секунд. Пересечённая полоса закончилась. Дальше - ровная дорожка из прорезиненного покрытия. Её начало отмечено белой чертой, через сто шагов - желтая линия, ещё через пятьдесят - красная.
Между белой и жёлтой надо взлететь.
Я молюсь об одном - чтобы получилось хотя бы в пределах красной. Чёрт с ним, с разрядом, пусть дадут самый низкий, сейчас не до амбиций.
Бегу. Страшно: вдруг снова не смогу. Так страшно было в детстве, когда я лежал на кровати, в уличных джинсах и куртке, даже ботинки снять не был сил. Комната моталась передо мной, будто я находился внутри огромного маятника, а он качался, разгонялся. Подступала тошнота. Рот - будто забит горькой ватой: ни проглотить, ни сплюнуть. Рядом батя. На самом деле - не рядом. Он - в другом конце комнаты, стоит в проёме, подпирая дверной косяк, но его голос врезается в голову, будто отец стоит надо мной, большой-пребольшой. А я маленький-маленький, ужался в точку, в пыль, микроба.
- Помираешь? Ничего, выживешь - умнее будешь, - слова бати.
- Папа, он же умрёт! Ты что, не видишь? - истеричный вопль сеструхи, ей пятнадцать.
- Может, скорую? - всхлип матери.
Про скорую - это она так. К нам в посёлок хорошо если через час доедут. Но сперва надо бежать в клуб - звонить, вызывать. Клуб закрыт, значит - к завхозше Томке за ключом. Она, небось, на кладбище ушла, к сыну, что погиб в Абхизии. Второй ключ - у председателя, он уехал в город - стопроцентная инфа, мы с пацанами за его лупоглазой 'шестёркой' гнались до поворота, орали: 'Прокати, дядь Саш'. Не прокатил, спешил сильно.
Звать мужиков, чтобы вынесли дверь клуба? Просить соседа, Чипыча, отвезти в город на его мотоцикле с коляской? Так он, Чипыч, конечно, а не мотоцикл, пьян в стельку. Впрочем - мотоцикл не намного надёжней хозяина: километр едет, полкилометра толкать, и это если повезёт - сразу заведётся.
- Помрёт! - стонут мать с сеструхой в два голоса.
- Ничего, оклемается, будет знать, как...
Дядя Саша не прокатил, тогда мы с пацанами пошли в киоск на трассе и купили сигарет. Крепких - мы же крутые: девять лет - это не восемь и не семь. Что нам 'Л&М' или ПолМол', эти для девчонок.
Половину выкурили за огородом. Улика осталась в моём кармане. Отец учуял запах, нашёл пачку и заставил меня выкурить всё, до последней. Я чуть не помер. С тех пор на дух не переношу.
Только когда я окончил школу, батя признался, как тогда ему было страшно за меня. Руки тряслись, а в голове одна мысль: 'Только бы не...' Также страшно и мне теперь. Страшно, что не взлечу. Но ещё больше - что в следующий раз не успею, как не успел три года назад.
Мы тогда жили уже в другом, городском доме, в квартире-коробочке. Родители с нами переехали из загибающегося посёлка в город, чтобы мы учились, 'людьми стали'. Когда отец отсыпался после смены, коротнуло проводку. Загорелись обои, шторы, диван. Я ломал железную дверь, а когда вытащил батю, он уже наглотался дыма. Не откачали. А мог бы через окно вынести. Если бы умел летать.
Потом были горы. Санька, товарищ, лежал за перевалом. Буря не оставила вертолёту спасателей ни шанса взлететь. Я крутил ручку приёмника, ждал, когда начнут спасательную операцию. Эфир шуршал, будто кто-то там, далеко издевательски разворачивал шоколад. Мы сидели в занесённой снегом палатке и ждали. Все ждали, и я ждал. А мог бы долететь.
Вот она настоящая причина, о которой я не сообщил тогда медсестре Алине, а до этого - приёмной комиссии. Страх. Это он держит на земле. Он, а не бракованный препарат.
До жёлтой черты шагов двадцать. Руки раскинуты. Сейчас? Нет, не получается - шаги всё тяжелее, дыхание сбивается, переходит на тихие хрипы. В горле щиплет, почти как тогда в детстве.
Сверху раздаётся лихое 'Йес!' - Андрюха взлетел и обогнал меня по воздуху. До жёлтой взлетел, молодец. Через несколько секунд: 'Йохо́у!' - это Валька. Красава, и он сумел до жёлтой. За ним - Ванька, тоже с этим дебильным 'Йохо́у!'
Жёлтая всё ближе. Шагов десять. А ведь у меня запросто получалось стартовать с вышки, с обрыва, самолёта. С земли - нет.
Пять шагов. Земля держит цепко.
Три шага. Я уверен, сейчас получится. Чувствую знакомое покалывание в ступнях и ладонях.
Один шаг - отрыв.
Возможно, я даже успел оттолкнуться до жёлтой. Но сейчас уже неважно.
Главное, я в воздухе. Лечу! Я сдал! Теперь - к парашютной вышке, что торчит на том конце полигона, как одинокая бескрылая мельница. 'Не грусти, подруга, - мысленно говорю ей, - я тоже без крыльев, но лечу!'
Три метра в высоту, пять, обгоняю Андрюху и Вальку с Ванькой.
До вышки метров пятьсот, теперь - выровнять дыхание и наслаждаться высотой. Пока есть возможность наслаждаться. Уже скоро полёты превратятся в тяжёлый труд. А пока - можно поиграть в птицу. Эге-ге-е-й, расступитесь, Аистов летит!
'Ура-а-а!' - от моего запоздалого ликования, казалось, облака шарахнулись в стороны.
Крик слился с воплем сирены. В наушниках тревожно забубнил командир:
- Тревога! Посторонние объекты над полигоном! Учебный отряд, на снижение! На снижение, Аистов, мать твою!
Начинаю спускаться и замечаю, что со стороны вышки к нам движутся какие-то черти: размалёванные, с рогами, хвостами. За спиной болтается что-то типа крыльев. Промеж ног - тьфу, хоть бы штаны надели, уроды.
Мажорчики. Эти - похуже нечисти. Читал в Интернете, недавно один такой напоролся на ЛЭП. Голый, вымазанный в чём-то чёрном, тоже с хвостом. Шабаши у них - развлекаются ребятки, играют. Накупили, сучёныши, Л-препаратов из-под полы. Из-за таких мне досталась ампула второго сорта - его инъекция болезненная, с кучей побочных эффектов, с запоздалым действием, со сроком хранения, который вот-вот улетучится. Бюджетникам - спасателям, полицейским, пожарным - часто достаются как раз такие. Кучу жалоб и рапортов, говорят, написали, но пока махина развернётся и дело наберёт обороты, пострадает много народа.
А эти - взлетают через день после укола, причём возносятся хоть из положения лёжа, хоть бухие в хлам, хоть обкуренные.
- Гражданские, на снижение! Вы находитесь над территорией полигона! - гремит громкоговоритель.
Я делаю мысленное усилие, поворачиваю вниз, и вижу: прямо на меня прёт один из 'чертей' и сияет, собака, как новенький биткоин. 'Чёрт' держит в объятиях девушку, обычную, без маскарада, в джинсах и водолазке. В какой-то миг вспомнилась Алинка. Нет, не она, эта намного худее.
- У-ху-ху! - орёт чёрт, - хотела полетать, лети, - с этими словами он расцепляет руки - девчонка камнем несётся вниз и визжит. Дико визжит. Её перехватывает другой 'чёрт', снова поднимает выше, смачно целует в губы и отпускает. Она снова падает, но первый успевает поймать за ремень.
Со стороны базы приближаются тёмные точки: наши вылетели, но они будут здесь минут через пять, не раньше. Вдалеке рычит мотор машины, громкоговоритель требует прекратить беспорядки в воздухе.
- Эй, отпусти её, слышишь! - кричу 'чёрту'.
- А то что, сладенький? - ко мне подлетает девка, из той же компании. Девка совершенно голая, если не считать слоя блёсток и остроконечной шляпы. 'Ведьма' кружится вокруг метлы, как стриптизёрша у шеста, и дебильно смеётся.
- И вообще, не отпусти, а отпусти-те! - издевается первый 'чёрт'.
- Спустите! - кричу, - На землю её спустите!
- Ну ладно, уговорил, на счёт три от-пус-каю! Раз, два, три!
- Стой! Стой, не делай этого! Эй!
- Фу, какой невоспитанный! Что за 'эй'? - 'мажор', да, тот самый, который был тогда в поликлинике, смеётся. Девчонка визжит от страха, цепляется за него.
- Аистов, вниз, быстро! Не смей, ты не умеешь! - орёт командир мне в уши. Сбрасываю наушники. 'Чёрт' отпускает девчонку с словами:
- Поймайте, кто успеет!
Одна из размалёванных 'ведьм' делает пьяный зигзаг и подхватывает жертву, но тут же отталкивает с воплем:
- А-а-й, больно, сучка, нахрена ногтями-то в меня вцепляться!
Девчонка пытается схватиться за 'ведьму', но та уворачивается, остальная 'нечисть' со всех сторон бросается к ней, но они не очень спешат, сталкиваются в воздухе, противно хохочут, то удерживают, то роняют жертву. Я врываюсь в толпу, вокруг мельтешат чёрные перья, хвосты с кисточками, разноцветные патлы, краем глаза замечаю что у двух парней за чёрными кожаными поясами заткнуты пистолеты.
Ловлю девчонку. Успел! Она лёгкая, килограмм сорок, но с нею меня резко сносит вниз. Изо всех сил сопротивляюсь притяжению, но приземляемся всё равно жёстко. В нарушение всех норм техники безопасности падаю на спину, девчонка - на меня. Плитки полигона - квадратные полуметровые пластины вздыбливаются слева и справа от нас - вот так приземлились!
Слышу над собой:
- Вали их, и чешем отсюда, пока менты не припёрлись!
- Ты чё, ментов зассал?
- Ментов нет, а вот папка...
Только сейчас до меня доходит: я не чувствую веса навалившейся на меня девчонки, совсем не чувствую. Будто у меня нет туловища, нет ног. Только руки ещё могут как-то двигаться. Сгребаю девчонку в охапку, прижимаю к себе . Пытаюсь прикрыть, как щитом, одной из плиток. Выстрел - 'щит' разлетается, крошки цемента обдают нас с ног до головы. Второй выстрел вздымает фонтан бетонных осколков где-то рядом с нами.
- С воздуха идут! - кричат 'черти' и целятся уже не в нас, а в подоспевших спасателей.
- Стой, стреляю! Убрать оружие - это наш препод, мировой мужик, его никакими чертями не запугать. Только стрелять он не может, просто потому что не из чего. Мы - спасатели, а не военные, и не полиция, нам не положено оружие. Но участники мажорского шабаша слишком пьяны, чтобы мыслить здраво.
Кто-то из девиц хорохорится:
- Ну, стреляй же, стреляй, дяденька! Тебе потом знаешь что будет?
До остальных, похоже, доходит, что пока есть шанс надо уматывать: даже пьяные, они способны лететь гораздо быстрее и выше наших.
***
Я тоже рвался в погоню, но не смог даже приподняться.
Пока ждали носилки с базы, девушка рассказала, что тот парень, Сева, сын местного кого-то там. Познакомилась с ним на работе, он приходил по какому-то делу, потом красиво ухаживал, замуж звал.
- Сказал, похудеешь до сорока пяти килограмм, возьму полетать. Я и похудела. Сначала всё было классно. Потом у них будто крышу сорвало в воздухе и началось... Ну, ты видел. А так, Сева - он хороший. Они не хотели меня убить, ты не думай.
- Не, убить не хотели, только как мячиком играли. Ну ты и дура, Алина.
Да, это та самая Алина. Изменилась: похудела, стрижка другая и очков нет, но я её узнал
- Так ты меня знаешь? Погоди-ка... Да, точно, я тебя видела! Вас много ходит на процедуры, всех не запомнишь... Ой, извини, не то хотела сказать.
- Да ладно. Всех не запомнишь, не все же Севы.
Молчание.
- А я думала, ты уже людей спасаешь. - Алина пытается заполнить паузу.
- Ещё нет, я не волшебник, только учусь, - говорю и выключаюсь, словно перед глазами гаснет свет.
Пролежав два месяца в гипсе, я вернулся в отряд. Экзамен зачли автоматом. Командир сказал, что я взлетел за шаг до жёлтой.
Алина несколько раз навещала меня в больнице, притаскивала клюквенный морс и хурму. Мы недолго встречались. Так, от нечего делать. Потом она поступила учиться в Москву. Общение по скайпу потихоньку сошло на нет, и больше я её не видел. А Севу и компанию видел ещё не раз. Спасал их. И от них спасал.