Аннотация: 11 глава, целиком. Просьба оставлять комментарии в общем файле. Спасибо.
Глава 11
- Мы - вот здесь. До Зеленых Долин два дня пути. Но по большаку нам нельзя, поэтому... ах ты, зараза!
Карта смялась у меня в руках, затрепетала - и хлестнула по лицу. Во взметнувшем ее порыве ветра мне отчетливо послышалось зловредное хихиканье.
Нэльвё прыснул в кулак. Камелия поспешно отвела взгляд, чтобы не рассмеяться. : карта
- Хорош издеваться! Сами бы попробовали ее на весу подержать да по такой погодке! - возмутился я, скрывая досаду за злостью.
- Я предлагал разобраться со всем еще в трактире, - философски пожал плечами Нэльвё, с очередной травинкой в зубах. - Но тебя это почему-то не устроило... не помнишь, почему? Ах, да! Я помню! Тебе не терпелось уехать!
Я гордо промолчал. Про карту я действительно вспомнил только после завтрака, когда мы уже расплачивались с трактирщиком, а задерживаться еще на полчаса-час посчитал глупым. За что теперь и расплачивался.
Чутко прислушавшись к затихшему ветру, я встряхнул и расправил карту. И зорко следя за игривым проказником, доносящим нам запахи луготравья, углубился в ее изучение.
- ... по большаку нам нельзя, - как ни в чем не бывало продолжил я, проигнорировав выпад Нэльвё. - Поэтому мы пойдем вдоль, лесами между трактом и Лесом Тысячи Шепотов.
- А почему не по самому Лесу? - наивно спросила Камелия, крутя головой. Вокруг щебетали птицы, разливаясь звонкими трелями, цвели и пели луга, шептало разнотравье. У цветов, прячущихся в золотисто-медовых, с проблеском морской зелени, луговых травах, вовсю кружили шмели, грозно и низко жужжа.
Наморщив лобик, девушка добавила, разбив сковавший воздух ледок паузы:
- Они же тоже альвы, да? "Слышащие"?
Мы с Нэльвё переглянулись, решая, кто на этот раз примет на себя утомительную роль ментора.
"Ты же ее учитель", - всколыхнул Грань ехидный шепоток Нэльвё. Сам он щурился на солнце, как довольный кот.
Я выразительно скривился, но крыть было нечем.
...на первый раз.
- О Слышащих, Shie-thany, говорят, что они столетиями придерживаются политики невмешательства, - мягко начал я. - Но мне кажется, в отношении них уместнее говорить не о нейтралитете, а об изоляции. Лес Тысячи Шепотов закрыт для смертных так же, как и для иных ветвей aelvis. Поэтому и думать нечего, чтобы идти через Лес.
- А если тихонько и незаметно? - с детской непосредственностью спросила Камелия. И звонко воскликнула: - Мы же никому не помешаем!
- Камелия, закрыт - значит закрыт. Для всех и без исключения, - под наш дружный смех беззлобно пояснил Нэльвё. - А пробраться тайком, если ты с присущей Высочайшим домам изящным слогом говорила об этом, невозможно. Лес Тысячи Шепотов охраняют не стражи, которых можно обмануть, подкупить или упросить. Его опутывает Завеса. И она пропускает только желанных гостей. И тех, кого ждут.
- А что будет, если через Завесу пройдет тот, кого не ждут? - понизив голос, точно говоря о тайне, прошептала она.
- А этого, моя леди, никто не знает. Но из ушедших никто не вернулся, - подыгрывая девушке, зловеще проговорил Нэльвё, напустив на себя таинственный вид.
В глазах девушки загорелся настоящий восторг и непременно желание прикоснуться к страшной, но такой заманчивой тайне. Впрочем, почти сразу ее взгляд потух, и она надулась:
- Опять обманываете?!
Нэльвё покаянно развел руками.
Камелия хотела что-то сказать, но передумала и подхлестнула коня вперед. Мол, обиделась, и ничего общего с вами иметь не желаю! И уеду, да! Только недалеко, чтобы не пропустить ничего интересного.
- Сейчас мы едем на северо-восток, - нарочито громко сказал я, чтобы маячившая в дюжине шагах девушка непременно услышала. - Да, придется делать крюк, зато будем уверены, что не подцепим никого на хвост. Подберемся поближе к Лиирскому хребту и границе Леса, а там, как планировали... ай! Да чтоб тебя!
Дождавшись, пока я заболтаюсь и позабуду о его каверзном характере, ветер выждал момент - и толкнул меня легким, игривым порывом. Едва ощутимый для меня, он заставил карту затрепетать и щелкнуть меня по носу.
Я выругался и попытался совладать с разбуянившейся картой. Ничего не добившись, я плюнул на нее и, коротко бросив спутникам:
- В общем, вы поняли! - кое-как запихал негодяйку в сумку.
Старый и заброшенный тракт вился впереди, то ныряя, то выпрыгивая из-за покатого бока холма. Зыбкий, дрожащим среди плещущихся волн, он казался дорожкой по гребню волны, которую вот-вот смоет прибой. Местами море уже поглотило его, и там, в этой зеленоточащей ране, плескалось разнотравье. Шепчущий лес обнимал нас взглядом со всех сторон. Куда ни глянь - беспокойное море разбивалось о его скалящиеся острия, бьющие ввысь, а дорога терялась где-то среди стволов.
- А вот и лес, - приложив козырьком ладонь к глазам, негромко сказал Нэльвё, думая, похоже, о том же.
Я задрал голову, глядя на небо. Среди пуховых гряд облаков (тех самых, в которые так хочется нырнуть со счастливой улыбкой в детстве) белели далекие, но уже различимые величественные шпили Лиирских гор.
- Как красиво, - прошептала уже позабывшая об обиде и поравнявшаяся с нами Камелия. - Неужели мы уже почти?..
- Даже не надейся, леди! - фыркнул thas-Elv'inor.
- Как? Но ведь горы - вот они, только руку протяни!
- Так только кажется. Будь мы у подножия, ты бы их вряд ли увидела, - насмешливо пояснил он. - Llirey aethis величествены. Их когти царапают небеса, и видны за несколько дней пути... в ясный день, конечно же.
- А вы были у гор? - пытливо спросила она, не сводя глаз с вытканных из облачной дымки и радужных переливов горных вершин. Невесомых, прекрасных и эфемерных настолько, что кажутся нарисованными акварелью.
Нэльвё расхохотался.
- "Был"! Представь себе, леди, я там жил!
Камелия удивленно встрепенулась и, оторвав зачарованный взгляд от Лиирских гор, спросила:
- Но разве вы не... - и осеклась, вдруг смутившись.
- Не "что"?
- Не живете... ну... - она смущенно замолчала, надеясь, что Нэльвё не будет выпытывать до победного. Но его насмешливый, будто не замечающий написанного на ее лице отчаяния взгляд говорил об обратном.
Камелия зажмурилась и выпалила на одном дыхании:
- Разве вы не живете в подземельях?
Я позволил себе усмехнуться, спрятав улыбку в уголках губ. Нэльвё расхохотался.
- "В подземельях"! Нет, леди, мы живем в Лиирских горах. Eneid ri-Vie - "вытканная из камней". И она действительно выткана, наша столица: выткана из сердца гор, холодного горного эфира и песен северных ветров. Лиирский хребет близ Сумеречного перевала приютил нас, принял, как заблудших детей. Мы высекли город из камня, возвели дворцы на горных лугах, выстроили крепости на скалистых высотах.
- Сумеречный перевал? - округлила глаза девушка. - Тот самый?..
Нэльвё усмехнулся, позабавленный выражением ее лица, и отшутился:
- Только не спрашивай, те самые ли там Сумеречные!
- А ты их видел? - не отставала девушка, чьей любознательности мог позавидовать даже я.
- Видел, видел... и прирезал парочку, - нарочито спокойно сказал он, по-прежнему что-то насвистывая. Травинка крутилась туда-сюда, повинуясь движениям губ.
- Опять обманываешь! - возмутилась она, в этот раз раскусив его почти сразу.
- Я не вру. Я - шучу. Просто потому, что не могу отвечать серьезно на глупые вопросы, - усмехнулся Нэльвё странно тихим голосом. Он больше не бросал на подначиваемую Камелию короткие озорные взгляды, а смотрел только прямо: туда, где трепетал в белесой дымке призрачный силуэт гор. - Как бы я их увидел, леди? С Сумеречными не разговаривают, с Сумеречными схлестываются в бою, гвардия Хранителя Сумеречных дорог и наша. А я в нее не вхожу - иначе сейчас бы вряд ил был здесь, верно?
И, помолчав, уже сам себе сказал, с какой-то непонятной горечью:
- И жаль, что не вхожу.
Теперь заинтересовался уже я: он ничего не рассказывал о своем прошлом, о жизни среди thas-Elv'inor, и о том, почему пришлось с ней распрощаться.
Но Нэльвё замолчал и больше не сказал ни слова. Прерывать стрекочущую, жужжащую и шуршащую тишину разнотравья никто не решился.
***
- Мы забрали слишком далеко к северу.
- Брось! - безмятежно отозвался Нэльвё. - Чем дальше от большака, тем лучше.
- Мы потеряли уже полдня пути.
- Предлагаешь разворачиваться? Глупо: пока доедем до прошлой развилки, потеряем еще полдня, - пожал плечами он, лениво оглядываясь по сторонам.
Золото дня вплеталось в лиственные кроны, кружевом врезалось в дорожную пыль, но мы едва ли замечали это, уставшие и поглощенные спором.
- А будем ждать следующую - потеряем еще день, - настойчиво сказал я, натягивая поводья. Вялая и послушная Стрелочка безропотно остановилась - впрочем, тут же принявшись объедать рядом растущий орешник. - Предлагаю не заниматься ерундой и поворачивать прямо сейчас. Мы же все равно собирались идти по лесу: так чего тянуть?
Мои слова всколыхнули свежую, еще клейкую листву и ушли в сине-зеленую высь, затерявшись где-то в кронах и пройдя мимо обоих спутников. Камелия все так же вертела головой, как будто не насмотревшись за час на шмыгающих с ветки на ветки белок, заливающихся трелями соек и бушующую кругом весну. Нэльвё молчал, замерев, словно к чему-то прислушиваясь - но остановиться и не подумал.
Когда их силуэты стали тонуть в малахитово-зеленом дыхании волнующегося моря, я не выдержал и сорвался с места.
Нэльвё мельком взглянул на меня, когда я с ним поравнялся, и негромко, уже без прежней безмятежности в голосе, проговорил:
- Лес всего в двух часах езды. Стоит ли?..
- Мы едем на юго-восток. Заберем чуть южнее - и всех проблем.
- Может быть, найдем полянку и сделаем привал? - робко спросила Камелия, по такому случаю даже оторвавшись от любования. Взгляд ее стал жалобным и просительным.
Только после ее слов до меня дошло, что мы действительно не обедали, а с завтрака прошло не меньше шести часов. Я редко чувствовал голод - больше слабость и вялость от недостатка сил - и не редко забываю поесть. Но это, конечно, не повод не думать о других. Мне стало ужасно неловко.
- Конечно, Камелия. Но не здесь, - извиняющимся тоном сказал я. - Слишком близок Лес. Отъедем хотя бы на пару верст...
- Думаю, это излишне, - вмешался Нэльвё, непривычно тихий и спокойный. - Того расстояния, что нас разделяет, достаточно. Найдем подходящую поляну - и будет тебе привал, леди.
Камелия притихла. Нэльвё насвистывал уже другую песню - не медлительно-задумчивую, а залихватскую и беззаботную. Но мне упорно слышались в этом насвистывании настороженность и тревога.
Ветер с неожиданной злостью заколыхал вершины деревьев, тонкостволых и темнокудрых. И меня в ясный весенний день вдруг обдало невыносимым холодом: как бывает тихой лунной ночью. Распахнешь вдруг дверь, сам не зная, зачем, будто повинуясь чему-то - и замрешь на пороге, не решаясь ни выйти навстречу зовущей тебя ночи, ни вернуться назад, в тепло и уют дома. Потому что в недвижимости воздуха, почти прозрачного, дрожащего искристой серебряной дымкой, видится взгляд. Он жжет, точно расплавленное серебро; жалит льдистым крошевом открытые руки и щеки. Не дает шелохнуться, даже вздохнуть - и вынуждает стоять так, на ветру, подставляя лицо морозу, пробирающему даже накинутый полушубок...
Я обхватил плечи в тщетной попытке согреться. Меня колотил озноб. Я вскинул голову, жмурясь от слез, запутавшихся в ресницах. Ветер, беснующийся в вышине, не мог дорваться до меня, и я не мог услышать его предупреждений - только крик и тревогу. Тревогу, которая постоянно нарастала. Воздух не просто похолодел - словно вымерз до последней капельки воды, осыпавшись ледяным крошевом. Я сам не заметил, как остановился. Одна только мысль о том, чтобы идти дальше отдавалась болью в висках, и из груди поднимался, захлестывая меня с головой, всепоглощающий ужас.
- Я не пойду дальше, - безотчетно сказал я, не сводя взгляда с волнующегося надо мной пронзительно-зеленого, густо-изумрудного моря.
- Что? Ты снова передумал, и мы возвращаемся? Неожиданно! - рассмеялся он, подъезжая.
- Я. Не поеду. Дальше, - повторил я отрывисто, односложно.
- Почему? - усмешка сменилась недоумением.
- Мне не нравится эта дорога.
- А мне не нравятся леса. Что же, мне по ним не ездить? - иронично спросил Отрекшегося, но я не разделял его веселья.
Я отвел взгляд от несущегося надо мной потока с пенной дымкой облаков и в упор посмотрел на Нэльвё.
- Я не сделаю больше ни шага.
Он нахмурился. Ему совсем не нравилось, что вместо того, чтобы найти место для долгожданного привала и, наконец, пообедать, мы стоим посреди чащи и препираемся. Не нравилось настолько, что он, обычно наслаждающийся спорами и конфликтами, терпеливо спросил, стремясь покончить с недоразумением как можно скорее и отправиться дальше:
- И что же именно тебе не нравится?
- Просто не нравится, - упрямо сказал я.
Запоздало подъехала Камелия, с любопытством переводя взгляд с меня на Нэльвё.
Тревога и накатившая слабость постепенно отступали, и я уже сам не понимал, почему и зачем упорствую.
- И как ты это определил?
- Мне здесь стало нехорошо.
- Это, наверное, от голода живот прихватило, - миролюбиво предположила девушка, как всегда улыбчивая и невыносимо этим раздражающая.
- Какой, к драконьей матери, живот?! - рявкнул я, не успев погасить вспышку. И тут же сбивчиво добавил, пожалев: - Извини. Просто это действительно глупо.
- Глупо, - проникновенно начал Нэльвё, - останавливаться просто потому, что кому-то стало нехорошо и в этом, видите ли, виновата дорога. Я почему-то полагал, что с логикой у тебя проблем нет. Видимо, ошибался.
Холодный тон, с которым он отчитывал меня, был невыносим. Злость накатила вперемешку с обидой и разочарованием - и захлестнула, вымыв приливной волной все чувства, кроме обжигающей ярости.
Лишь осознание того, что они не могут услышать, почувствовать и понять удерживало меня от срыва.
"Не могут! Так какого, пожри их драконье пламя, они не верят тому, кто может?!" - взвилось яростное, вызвав очередную вспышку.
Не верят - и не поверят, как ни старайся объяснить.
И как объяснить то, что нельзя не только объяснить кому-то, но и понять самому до конца?
Да катитесь вы в Бездну, если так хочется!
Я хлестнул поводьями Стрелочку, бросив назад злое:
- Слепец! Иди навстречу смерти, смейся ей в лицо! Только потом не моли о пощаде.
Лицо Нэльвё вытянулось, а я прикусил язык. Язвительное замечание прозвучало злым пророчеством. И если раньше я еще гадал, чему принадлежит наваждение - прошлому ли, будущему ли, - только случится или случилось уже давно, то теперь с небывалой ясностью осознал: случится.
Тревога, злость, ярость - все ушло, оставив мне пустоту и серость поблекших красок.
Я в очередной раз клял себя за несдержанность. Слова - не золотые монетки, сыплющиеся на чаши весов мироздания. Слова - нити, которыми ткутся дороги. Неосторожное, случайно вырвавшееся из груди тонким вскриком ли, тихим вздохом - или осознанное, намеренное, твердое и ясное, - слова одинаково сильны. Повинуясь им, прядутся судьбы и ткутся пути, расцвечивая маковое бездорожье. А я так легкомысленно ими разбрасываюсь! Столько лет живу - и никак не научусь вовремя замолкать.
Сказитель, который не умеет держать язык за зубами - вот же нелепица!
Правда, на сей раз у меня было подозрение, что без Её вмешательства тут не обошлось. Но оправдывать собственную слабость происками Воли, склочной судьбы или детским "он первый начал!" было как-то несерьезно, поэтому я продолжал немилосердно отчитывать себя.
Кругом царило зеленое безмолвие. Стрелочка брела сквозь лес, предоставленная самой себе. Мы скорее петляли, чем придерживались одного направления, и в какой-то момент я понял, что совершенно не представляю, откуда пришел. Треск сучьев, шелест раздвигаемых ветвей и неразборчивая ругань Нэльвё, единственные, не давали мне затеряться в этом бескрайнем, пенно-льдистом океане света и зелени. Я завертел головой, тщетно пытаясь понять, откуда доносятся обрывки звуков и разговоров, но чаща скрадывала их мягкой кошачьей лапкой. От мельтешения бесконечных серо-коричневых росчерков стволов и оперенных листвой ветвей закружилась голова.
Я потянул поводья, заставляя Стрелочку замедлить шаг и остановиться.
Было душно и скучно. Лесная тишина обнимала переливами шепотков, звонких птичьих трелей и шорохов. Я потянул за край рубашки и лениво его встряхнул. Воздух всколыхнулся порывом ветра, едва мазнувшим по щекам и плечам - и растворился в сонной недвижимости полдня. Заскучав и совсем позабыв о дороге, я едва не вылетел из седла, когда Стрелочка потянулась вперед. Чудом усидев, я хотел было в сердцах треснуть ее поводьями по лбу, как поднял взгляд и передумал.
- А, успокоился-таки, - пробурчал поравнявшийся со мной Нэльвё. Где-то позади шелестела ветвями, пробираясь сквозь них, Камелия. - А я все думал, когда же...
Что именно он думал, я так и не узнал: Нэльвё осекся на полуслове, поперхнувшись очередной колкостью, когда увидел пробивающийся сквозь переплетенные ветви кустарника свет.
Пропустив вперед Нэльвё и Камелию, уставшую и растерявшую всю бойкость нрава, я въехал сам, с любопытством оглядываясь. После второго дня, проведенного в седле, больше всего хотелось упасть в щекочущую зелень трав, уткнуться в нее лицом и лежать, не шевелясь. Но я не мог позволить себе отдых: сердце, мое глупое сердце слишком хорошо помнило безотчетный страх и пробежавшую по венам морозным дыханием тревогу, и пугливо сжималось, не давая спокойно вздохнуть.
Я вскинул голову. Ветер, шальной и игривый, путался в кронах. В его детском озорстве не было и тени беспокойства, и меня резанула неприятная мысль: а действительно ли это было предчувствие, а не разыгравшееся воображение? Я нахмурился, пытаясь вспомнить, о чем тогда думал, - но тщетно.
Как легко спутать Ее шепот с шелестом потревоженных трав и прошлогодней листвы. Как легко читать Ее во всем, что случилось и не случилось, что было и не было...
И как легко видеть в каждом неосторожном порыве ветра, в каждом всплеске волн свободную волю.
Я выпрыгнул из седла. Подхватив поводья, потянул за собой Стрелочку и направился к краю опушки, где уже устроились мои спутники, пряча за натянутой улыбкой и нарочито бодрой походкой сумятицу чувств. Если долго делать вид, что все в порядке, рано или поздно сам в это поверишь.
- Ну что, обедать? - спросила Камелия, слабо улыбнувшись, когда я поравнялся с ними.
- Ужинать. И не раньше, чем через час, - бессердечно развеял ее надежды Нэльвё.
- В сумке лежит несколько яблок, - вспомнил я - и тут же смутился. Съестным запасался я, в то время как Нэльвё расплачивался за комнаты, а леди еще нежилась в постели. - Простите, я совсем забыл.
Камелия посмотрела на меня, как на мучителя, - исполненным укоризны и жалости взором - но отказываться от запоздалого предложения не стала.
- Что у нас из еды, кстати? - полюбопытствовал Нэльвё, прикидывая, где лучше развести костер.
- Каши, - пожал плечами я.
- Фу, - выразительно скривился он. - Ну и дрянь!
- Есть вяленое мясо, - тоном, будто делаю величайшее одолжение, сообщил я.
- Еще лучше!
- А что я, по-твоему, должен был взять?
- Ну... хотя бы птицу, - не очень уверенно заметил Отрекшийся.
- Вон, - неопределенно кивнул я на небо, - полный лес птиц. Иди да подстрели. В пути она стухла бы за день.
Я умел. Руку дам на отсечение, что Нэльвё - тоже, но ни за что в этом не признается. А раз так, пусть перебивается вместе со всеми питательными и несложными в приготовлении кашками.
- Ну вот и снят вопрос, не правда ли?
Нэльвё скорчил в ответ страшную рожу. И тут же, позабыв об "обиде", встряхнул ладонью. С пальцев сорвался сноп рыже-золотых искорок - и пламя, не столько разожженное, сколько выпрошенный у Хозяйки леса, заплясало на тоненьких сухих веточках, почти сразу их слизнув.
- Вот и варите свою кашу, раз такие специалисты, - фыркнул Нэльвё, подхватывая котелок.
- Еще скажи, что не умеешь. В жизни не поверю!
- Умею. Но я развел костер и принес воды.
- Принес? - вздернул бровь я.
- Почти принес, - осклабился он. - Дело двух минут. А вы не сидите! Каша не ждет, костер тоже - потухнет еще. А я после таких трудов отдохну, искупаюсь схожу...
Я, уже было совсем махнувший на дурачества Нэльве рукой и развернувшийся, чтобы вернуться в лес и собрать хворост, не удержался от вопроса:
- Ты хотел сказать, "умыться"? Вряд ли в ручье тебе удастся искупаться.
Тихую кудель воды мы не столько слышим, сколько чувствуем. Воды мурлычут, что-то шепчут, свивая текучую пряжу цвета летнего неба, и их ласковое, размеренное течет по венам вместе с кровью, вливаясь в нее спокойствием задумчивых озер, поющим восторгом горных потоков и озорной радостью весенних ручьев.
- Искупаться. Ты плохо слушаешь песнь воды, Мио, - улыбнулся он. - Спорим, здесь есть река?
- Спорим-спорим! Надейся, что это действительно была река, а не поросший тиной и ряской овражек, - со смешком сказал я.
- Всенепременно!
Голос донесся уже откуда-то из-за деревьев, как раз в направлении звенящего ручья. Я, насвистывая какой-то дурацкий мотивчик, - вот же дурацкая особенность перенимать привычки приятелей! - шагнул под сень деревьев, выискивал среди травы опавшие ветви. Их было мало. Я едва насобирал небольшую охапку - настолько небольшую, что легко удерживал ее в руках. Ломать отмершие, высохшие ветви было жаль - как будто погожий весенний день мог подарить им вторую жизнь. Поколебавшись, я оставил их, решив, что пока хватит и этого, и вернулся к лагерю.
Камелия сидела, склонившись над мешочками с крупкой, и с интересом их рассматривала. Вещи уже были разобраны - вернее, разбросаны в беспорядке по поляне. Я подозревал, что она, не мудрствуя, просто перевернула сумки вверх дном и вывалила все на землю.
Только осознание, что девушка "хотела как лучше", позволило мне не наорать на нее сразу. Я вздохнул, мысленно досчитал до десяти... нет, до двадцати - и, проглотив все пришедшие на ум колкости, обратился почти дружелюбно:
- Камелия! Ты все вверх дном решила перевернуть?
Девушка ойкнула и, спохватившись, взмахнула руками. Вещи рванули, кто куда. Каши в обнимку с подстилкой нырнули в одну из чересседельных сумок, завернутый в тряпицу сыр юркнул в мешок с овсом, сменная рубашка повисла на ветви склонившегося к поляне дерева, а чемодан Камелии зачем-то перелетел через круп моей Стрелочки.
("Стрелочек" у нас теперь две. С Звездочкой проблем не возникло (чалую кобылку, сразу приглянувшуюся леди, продавший нам лошадей крестьянин все же изволил назвать). А вот чем отличались друг от друга Ленточка и Стрелочка мы так и не поняли, и, не мудрствуя, стали называть обеих Стрелочками - за характерные полосы вдоль переносицы. Наши непривередливые лошадки ничего против не имели. Я подозревал, что они отзывались на что угодно - только бы кормить не забывали и не слишком утруждали).
Камелия, осознав ошибку, поспешила исправиться. Только-только улегшиеся вещи вновь взвились в воздух и, сталкиваясь друг с другом, разлетелись по причитавшимся местам.
Когда последняя из чересседельных сумок захлопнулась, девушка заискивающе посмотрела на меня. Я только покачал головой, мысленно поздравив ее с тем, что этой сцены не видел Нэльвё. Он, кстати, за то время, что я выискивал хворост и задавался этическими вопросами, успел вернуться, соорудив вокруг костра сложную конструкцию, водрузить на нее котелок - и снова удрать.
- А как варить кашу? - смотря на меня щенячьим, полным обожания и мольбы взглядом, робко спросила девушка.
Мне очень хотелось во все горло закричать: "Никак!!!" - и вырвать мешочек из ее тоненьких, незнакомых с тяжелой... да вообще ни с какой работой пальчиков (подозреваю, самое тяжелое, что она когда-либо держала - столовая вилка!), но я героически сдержался, сохранив каменное выражение лица. И мягко предложил:
- Камелия, быть может, вы оставите эту работу мне?
Любая другая девушка благородного происхождения, оказавшаяся в ее ситуации, с радостью бы спихнула подобную "радость" на сопровождения. Но - увы! - Камелия к "любым девушкам" не относилась.
- Вы работаете, а я сидеть буду? Нет уж! - воскликнула она возмущенно. И добавила, уже тише, без прежнего пыла, зато рассудительно: - И дольше.
Я присел у огня. Пламя, пляшущее среди травы, не выжигающее землю, приветливо потянулось к навстречу. Оно могло гореть и само, без хвороста, но тогда почти не согревало и казалось безжизненным, мертвым. - Подай, пожалуйста, мешочек с кашей.
- Нет, я сама! Пожалуйста! - глаза Камелии пылали, как никогда, и казались ярко-бордовыми в свете пламени глазами. - Высыпать сейчас или...
- Когда закипит, - обреченно сказал я. - И не забудь посолить. Хотя нет! Не надо!! Я сам, - спохватился я, живо представив, на что будет похожа каша, "посоленная" девушкой.
Хвороста оказалось даже меньше, чем я надеялся. Придется принести еще, причем немедленно.
Я встал и, небрежно отряхнув штаны от налипших травинок, коротко предупредил:
- За хворостом. Вернусь совсем скоро.
- А как долго варить? - окликнула меня Камелия уже у самой кромки леса.
- Пока не загустеет, - брякнул я, застигнутый врасплох такой постановкой вопроса. По мне так каша или еще не готова, или уже готова. А сколько там времени проходит, всегда забываю.
Я шел, выискивая в полусгнивших прошлогодних листьях и робких ниточках свежих трав хворост. Солнце разбрызгало золотую краску повсюду: по листьям, траве, густым кронам и светлым стволам. Настроение, подпорченное внезапным приступом, окончательно выправилось, и теперь я насвистывал глупую песенку про русалку и влюбленного в нее лорда уже с удовольствием, стараясь вспомнить ритм и попадать в ноты. И что я так всполошился? Глупость, честное слово. Меньше стоит придавать внимания всякой...
Ветер, совсем затихший было, яростно всколыхнул загудевшие, как натянутые до предела струны, ветви деревьев. И надсадное воронье карканье, взрезавшее и пресекшее вдруг утихшие птичьи трели, прозвучало также неожиданно, как тревожный набат среди карнавала.
Я пошатнулся от накатившего дурного предчувствия. Или это тень ушедшего страха?..
Некогда думать! Я развернулся и рванул, что есть сил, туда, где среди лиственных переплетений еще блестел клочок неба. Ветви хлестали по рукам и лицу, кустарник цеплялся за ноги, словно мешая идти, пытаясь удержать, - но я мчал вперед, не замечая их.
Свет больно ударил по привыкшим к сумраку леса глазам, когда я вылетел на поляну. Я сделал еще несколько шагов - и остановился, не веря тому, что вижу.
Сердце бешено колотилось, под ребрами кололо. Сбиваясь на каждом слове, когда перехватывающем дыхание и голос, я отрывисто выдохнул:
- Все... в порядке?
Камелия с такой отрешенной сосредоточенностью помешивала бурлящую кашу, что заметила мое возвращение, только когда я ее окликнул - и приветливо улыбнулась, не отрываясь от своего занятия. Ни сварить, ни поджариться она еще не успела, и ни в каких вмешательствах не нуждалась, но девушка, боясь оплошать, упорно ее помешивала.
Размеренность и неторопливость, царившее в этом маленьком уголке спокойствия, далеким от бурь и гроз, передались мне. Я уже готов был поверить в то, что обманулся, но дикий, исполненный боли и ненависти крик разбил стеклянную тишину.
Ложка выскользнула из тоненьких пальчиков Камелии и с чавканье втянулась в варево. Хворост, собранный в охапку, все-таки выпал из в миг ослабевших рук.
Крик оборвался высокой, пронзительной нотой, отголосками пропел, прокричал в кронах. Глухой удар, всплеск - и тишина, до того плотная, что я почти чувствовал ее прикосновения, упала на лес.
Я нервно облизнул пересохшие губы, не решаясь даже шевельнуться. Недвижимость леса обняла нас. Казалось, любое, даже самое осторожное движение может потревожить ее, всколыхнуть - и обрушить.
Нэльвё появился беззвучно, неуловимо, за какую-то долю секунды. Я пропустил этот миг - и невольно отшатнулся, увидев его.
Вытянутая из ножен сталь задрожала низкой нотой. В пронзительном взгляде Отрекшегося, в движениях - отточено-собранных, в спине, натянутой звонкой струной, - читалось напряжение и злость. Не ярость, не ненависть, а злость. Холодная и острая, как клинок, на рукояти которого лежала его рука.
Время замедлилось, словно увязнув вместе с нами в этой тягучей тишине. Нэльвё, не моргая, смотрел в ту сторону, куда еще недавно ушел, нахально спихнув на нас все походные заботы. Неведомого гостя - с которым он, видимо, столкнулся у речной запруды - он ждал именно оттуда. Ждал - и не угадал.
Я был готов увидеть кого угодно: обезумевшего волкодлака, разъяренную мантикору, - и плевать, что первые ни за что не вылезут из логова днем, а вторые едва ли набросятся на aelvis, - но не ее.
Из зарослей малинника, совсем в другой стороне. не тревожа ни веточки, шагнула девушка. Тоненькая, болезненно-бледная, нечеловечески прекрасная, с пепельно-русым шелком волос и глазами, глубже северных озер.
...глазами fae.
Я хотел окликнуть ее, но не решался: что-то в ней казалось неправильным, чуждым. А через мгновение слова и вовсе застряли у меня в горле, когда она, увидев Нэльвё с оголенной сталью, только зашипела рассерженной кошкой - и, оскалив маленькие и острые, как у ласки, зубы, бросилась на него. Thas-Elv'inor, ничуть не удивленный и - больше я в этом не сомневался - ждавший именно ее, рубанул мечом перед собой, заставив безумную отшатнуться.
Безумную... да, безумную. Безумие я видел в ее глазах, в лишенных плавности, резких и нервозных движениях, безумие слышал в щекочущем нос, удушающе-сладком запахе, разлившемся в душно-весеннем воздухе. Она могла призвать лес, заставив его восстать против нас; могла раствориться в полуденном ветре, стать безмолвной тенью, одним из тонконогих ясеневых стволов, затаившись - но вместо этого она в глухой ярости бросалась на Отрекшегося, раздирая одежду, кожу на руках, лице, тонкими и острыми ноготками.
Нэльвё почти не парировал ударов, боясь причинить ей боль, и только уходил от ударов. Это давалось ему все сложнее с каждым новым шагом, с каждым уклоном и поворотом: удары fae становились все злее, остервенелее, осмысленнее, а он так и не мог решиться нанести свой последний, решающий, перерубив тонкое тельце far одним серебряно-лунным росчерком.
Четыре кровавые полосы от длинных, когда-то прекрасных, тоненьких и розоватых ноготков, располосовали руку, которой он заслонился, не успев отшатнуться. Я до боли стиснул кулаки, понимая, что ничего, совершенно ничего не могу сделать.
Боль отрезвила Нэльвё: я увидел это по вмиг ожесточившемуся, прояснившемуся взгляду. Он коротко рубанул, не тратя времени сил на замах. Клинок вспорол воздух в каких-то двух пальцах от ее головы. Fae отшатнулась - и, закричав тем же изломанным горем и болью голосом, резко обернулась.
Мы встретились взглядом. Что-то осмысленное мелькнуло в ее бездонно-синих глазах. Она признала меня, безошибочно, разглядев даже сквозь дымку безумия. Признала - и тут же перевела взгляд, потеряв интерес.
И увидела ее, Камелию. Идеальную жертву Охоты.
Идеальную, гори все черным пламенем!
Мы поняли это слишком поздно - я и Нэльвё. Не перехватить, не остановить, как не сбить сорвавшуюся в полете стрелу. Нэльвё изогнулся в длинном, поразительно длинном выпаде - и все равно не достал.
Я видел все, как в дурном сне: неестественно медленно. Камелию, побледневшую и какую-то обмертвевшую, завороженную, не способную и шагу сделать от неумолимо приближающейся смерти. Fae, бросившуюся к ней с улыбкой-оскалом. Нэльвё, рванувшего вслед за ней, не успевающего, так же как и я...
И, с какой-то бессмысленной, абсурдной уверенностью, которая может быть только во сне, сделал то единственное, что еще успевал, ни секунды не сомневаясь.
- Стоять! - рявкнул я, каким-то чудом опередив само время.
Fae замерла. Как бежала: на середине шага, едва удерживая сейчас равновесия. Мучительно изогнутые, скрюченные пальцы с отточено-острыми когтями замерли в непозволительной близости от шеи Камелии, которая до сих пор, кажется, боялась вздохнуть.
- Стоять, - медленно повторил я в раз севшим голосом, не сводя с нее взгляда. В воцарившейся в лесу тишине мой голос едва можно было различить.
Fae изогнула голову ко мне под немыслимым, неестественным углом, точно птица. И встретившись с ее бездонным взглядом, я вдруг оскальзываюсь - и, провалившись в омут ее чувств, захлебываюсь в них.
Боль, безумие, смерть, боль, всюду боль. Корежащая, ломающая, выворачивающая, выкручивающая... Каждый вздох изорванными легкими - боль. Каждый шаг - боль. Жить - значит чувствовать боль. Невыносимую, сводящую с ума. Боль - до слез, до смеха, до сомкнутого спазмами дыхания... боль, боль, боль! Боль - и больше ничего.
Она всхлипнула, задохнувшись отравленным солнцем воздухом - и полупрозрачная, как цветочный нектар, кровь веером взметнулась от раскроившего тело меча.
Боль, сводившую с ума каждый миг, каждый вдох, вытеснила другая - короткая, единовременная, разовая. Несущая освобождением и счастье.
Не в силах отвести взгляд от тускнеющих, выцветающих глаз, я захлебывался цветочной кровью вместе с ней. И не разобрать в сплетении нервов, кто умирает там - я, fae или Она.
Голова вдруг взорвалась звоном и темнотой. Меня, едва стоящего на ногах, отбросило куда-то в сторону. Левую скулу обожгло огнем. Я упал, неловко подвернув руку и навалившись на нее. Боль - та, другая, чужая - ушла, и только теперь я запоздало сообразил, что кто-то с размаху врезал мне кулаком.
Новая вспышка боли затмила все мысли. Еще удар, уже ногой, в бедро - но, кажется, не такой сильный, как мог бы. И ругань, вперемешку на староальвийском и северском, которую почти невозможно разобрать сквозь злое шипение.
Я резко вскинул голову - и Нэльвё, ожегшись о мой взгляд, осекся на полуслове. Нога, занесенная для удара, замерла.
- Умрешь, - чужой, пугающе-спокойный, ничего не выражающий голос я услышал как будто со стороны, и не сразу понял, что говорю сам.
Нэльвё хотел было взорваться очередной вспышкой ярости, но почему-то передумал, и, зло сплюнув, отошел.
Я кое-как поднялся и выпрямился, нетвердо стоя на ногах. Тело почти не слушалось. Чувствовал я себя отвратительно. Как новорожденный котенок, брошенный в чужой и жестокий мир - слепой, беззащитный и потерянный.
- Лжец, лгун, лицемерная тварь! Нет, вы только посмотрите! - слова ни на секунду не умолкавшего Нэльвё терзали оголенные нервы. - "Я - жертва обстоятельств! Я - слабый, ничтожный волшебник! Мне никак не обойтись без вашей помощи"! "Нет, я не знаю, кто эти люди и что им от меня нужно"! "Подставляйте за меня спины, идите со мной в пекло, рискуйте ради меня жизнью - а я буду смотреть и смеяться над вашей наивностью, не вмешиваясь"!
От его сорвавшегося на крик голоса птицы, только-только устроившиеся в кронах разлапистых деревьев, сорвались серой лентой в лазоревую высь. Нэльвё, заметавшийся по поляне сшиб подвернувшийся под ногу котелок, опрокинув - и от души пнул его.
- "Подставляйте за меня спины, ничтожества, а я посмеюсь над вами"! Что, не так?! - рыкнул Нэльвё. И, вдруг остановившись, резко повернулся ко мне. - Нет?!
- Прекратите, пожалуйста! - отчаянно воскликнула Камелия, пытаясь перекричать нас. Бледная, как выбеленное полотно, она едва держалась, чтобы не расплакаться, и комкала в таких же бледных пальцах подол рубашки.
- Не так?! - повторил Отрекшийся, опасно полыхая сейчас не фиалковыми - темно-синими глазами. Повторил - и в два размашистых шага оказался рядом. Проклятая слабость все еще подгибала ноги, не давая мне ни дать отпор, ни уйти.
- Нэльвё! - слово-окрик хлестнуло его, но не смогло остановить.
Отрекшийся схватил меня за грудки и рывком приподнял. Я дернулся назад, но вырваться из захвата Нэльвё можно смог бы, только оставив в его руках часть рубашки. Она была мне слишком дорога, и я только бессильно выплюнул: - Я же сказал: умрешь!
- Прекратите, пожалуйста, прекратите!
- Да плевал я на твои проклятия, ясно?! Давай, прокляни меня! Заставь меня! Убей меня! Ну, где же твои Слова, "Сказитель, низвергающие города"? Где горы, восстающие по одному твоему сиюминутному желанию?!
- Действительно, где?! - рявкнул я, как всегда мгновенно взрываясь яростью после мнимого спокойствия, да так, что он вздрогнул. С непонятно откуда взявшейся силой я оттолкнул Нэльвё. - Действительно, где мои слова?! И где тот сказитель, кто все это может?! Да-а, сказитель! Конечно! Сказитель, который не может повторить того, что с легкостью делает посредственная смертная! Который не может сплетать чары, едва ворочая потоками силы! Сказитель, который погибает от рук Карающих, не способный уйти от них! Это, по-твоему, и есть всемогущество?! Нет? Так где же оно, где это всемогущество, если я сказитель?! Действительно, где низвергаемые города и восстающие горы?! Где?! Ну, не молчи! Мне интересно не менее твоего! Молчишь? А знаешь, почему? Потому что их нет!
- Хватит! Прошу вас, хватит!
- Ты мог водить меня за нос раньше, но не теперь. Я прекрасно вижу, кто ты и что ты. Вижу, как видела fae, когда бросилась на Камелию, а не на тебя. А почему? Потому что ты сказитель, и этого достаточно, чтобы весь мир крутился вокруг тебя, короли преклоняли колени, Сумеречные безмолвно выполняли приказы, звери и тронуть не смели! Да что там звери и короли - даже смерть отступает перед Ее любимчиками! А я-то гадал: как это он выжил?! А все, оказывается, так просто: сказитель же! Как это Воля отпустит свою любимую игрушку?! И...
Нэльвё дернулся от удара - такого же, как у него, в скулу - осекшись на полуслове и, кажется, совсем его не ожидая. Он медленно поднял на меня взгляд: ясный, больше не затуманенный злостью и невозможно-удивленный, почти шокированный. Даже то, что я сказитель, поразило его меньше чем то, что я ему врезал. Нэльвё так и замер, не отнимая ладони от подбитой скулы и смотря на меня, как будто впервые увидел.
Но мне было плевать, что он чувствовал. Меня трясло. То, что я так долго держал в себе; что я никому не говорил и прятал так далеко, что, кажется, сам стал забывать, поверив в ложь, вырывалось сейчас с беспощадной честностью - и ненавистью.
- "Любимая игрушка" - ах, как точно! "Игрушка"! Должно быть, здорово отобрать у меня все! Здорово сломать, разбить, пропустить через камнедробилку - и с улыбкой смотреть, как же я буду выплывать из этого дерьма! Да, именно дерьма: как ни бейся, а в масло его не взбить. Лишиться семьи, друзей, единственной цели и смысла жизни, потерять все то, что я любил и чем дорожил - это действительно благословение, это завидная участь! Да что ты знаешь, что ты вообще знаешь, чтобы в чем-то меня обвинять?! Ты не знаешь, не можешь понять, каково это, когда тебя лишают выбора, хочешь ты жить или нет. Когда тебя лишают голоса, оставив слух, и заставляя раз за разом переживать то плач Ильмере, то безумие fae, то чью-то тревогу, принесенную из ушедших веков. Заставляя переживать, слышать - и стоять в стороне, мучительно осознавая собственное бездействие и невозможность вмешательства. Это пытка, всей чудовищности и жестокости которой тебе никогда не понять.
Я не видел ничего, кроме каменеющего с каждым словом лица Нэльвё. Говорил, говорил, не способный остановиться хоть на секунду, выплескивая злость, обиду, ненависть и отчаянье - все то, что так долго сводило меня с ума. И услышал тихие всхлипы, только замолчав. Уже зная, что вижу, я медленно, словно надеясь, что этот миг никогда не произойдет, обернулся.
Камелия, отчаявшаяся нас перекричать, обессиленно опустившись на землю, обхватила колени руками и беззвучно плакала. Чувство вины подступило к горлу неожиданной горечью. Надо было что-то сделать, что-то сказать, но я не знал, что.
- Камелия... - тихо окликнул я севшим, охрипшим от крика голосом.
Нэльвё бросил на меня хмурый, сумрачный взгляд и, тихо подойдя к девушке, опустился рядом. Он, похоже, тоже не представлял, что нужно делать. Гладить по волосам? Приобнять? Но любая аристократка сочтет это оскорблением.
Камелия разрешила возникшее недоразумение со свойственной ей непосредственностью: не задаваясь вопросами этикета, она уткнулась ему в колени и разрыдалась уже в полный голос.
Я неловко переступил с ноги на ногу, несколько раз открыл было рот, не зная, что сказать - а потом с досадой пнул подвернувшийся камень и ушел прочь.
***
Шлеп-шлеп-шлеп!
Круги разбегались по воде, как будто оставленные легкими, невесомыми шажками игривой fae.
Шлеп-шлеп-шлеп!
Камешек - небольшая, окатанная и обтесанная озерными водами галька - подпрыгнула раз, другой и ухнул всего в паре шагов от берега.
Досадливо поморщившись, я подтянул колени к груди. Пускать камни по воде я так и не научился, как и еще сотне вещей, которыми мог похвастаться любой ребенок.
Шлеп-шлеп-шлеп!
Я вздрогнул от неожиданности - и насупился еще больше, когда понял, что не один.
Камешек, пущенный не мной, упрыгал далеко вперед, всколыхнув зеркальную гладь затерянного в лесу озера.
Почти полсотни шагов. "Даже он умеет пускать эти проклятые камушки", - пришла мне в голову обидная и совершенно дурацкая мысль. Такая дурацкая, нелепая и неуместная, что я невольно улыбнулся. И негромко сказал:
- Ты мне проспорил.
Голос, едва слышимый, утонул в сонном стрекоте цикад.
- Проспорил, - согласился Нэльвё.
Трава зашуршала под мягкими шагами - и смялась с тихим шелестом, когда он тяжело опустился рядом.
- Реки здесь действительно нет, - продолжил он с усмешкой. - Только озеро.
Только озеро...
Только озеро - и больше ничего. Ранний закат плавил лес в томно-алой неге. Небо и гладь прозрачных, чистейших вод бесконечно отражали друг друга, как стоящие напротив зеркала, дрожа под омывающими их волнами ветром.
- Во всей этой ситуации, - с откровенным сарказмом начал Нэльвё, - меня утешает только одно: как идиот вел себя не я один.
- О да! - не выдержав, рассмеялся я. - Не один! У нас теперь свое тайное общество... идиотов. Даже опознавательный знак есть: подбитая левая скула. Или ты уже свел ссадину?