Кашко К. : другие произведения.

Пирожопик

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Очередное творение дружественного автора Кирилла Адольфовича Кашко (К.А. Кашко) Лебединая песнь о двух куплетах.
  Кирилл Адольфович Кашко (К.А. Кашко)
  (лебединая песнь о двух куплетах)
  
   Пролог
   (от автора)
  
   Каждый будний день этот пунктуальный засранец колобком катился по пешеходной зебре строго в 7:51. Торопящемуся на работу, мне вечно приходилось останавливаться и пропускать юного пешехода. Я вдавливал педаль тормоза, недовольно цыкал, но ничего поделать не мог. Был вынужден ждать, пока пацан перетащит через дорогу свою пухлую тушку и взваленный на неё ранец. По габаритам его заплечная кладь больше походила на рюкзак десантника РД-54 с двойным боекомплектом и цинком, в придачу. Школьные рюкзаки - отдельная тема. Помогая своим чадам загружаться в машину и вылезать из неё, всегда с недоверием взвешиваю в руке их поклажу: 'Уж не боеприпасы ли эти Гавроши тащат на баррикаду?' До того, чтобы расстегнуть молнию и убедиться воочию, дело не доходило ни разу, но, надевая ранцы на субтильные детские плечи, всё же терзают сомнения: 'Мало ли чего?' - Чувствую себя немного причастным к детским мистификациям. Всё-таки в моё время школьные портфели весили гораздо легче, и само детство казалось каким-то воздушным, лишённым инфантильного экстремизма - так, детские шалости и невинные грешки, не более.
   Вот и этот пухляш с понедельника по пятницу усердно таскал в школу баул, плотно набитый источниками бесполезных знаний, сменной обувью, бутерами, собранными мамашей, и прочей дребеденью, без которой ранец всякого мальчишки не мыслим. Но проделывал он это с такой проворностью, что создавалось впечатление, будто заботливые материнские руки вместо всего перечисленного впихнули в рюкзак объёмную, ничего не весящую, подушку из синтепона. Исключительно из благих соображений мамы всегда хотят облегчить своим мальчикам судьбу, набивая их жизненный багаж и голову ватой и синтепоном. А может в рюкзаке действительно были патроны или СВУ - от того и такая лёгкая, прыгающая проходка? И легкость ей придавало осознание, что своим грузом пацан навсегда положит конец издевательствам со стороны одноклассников, безразличию учительницы, да и всему, враждебно настроенному, взрослому миру, разом.
   С по-детски пиз*анутым выражением лица Колобок катился по чёрно-белым полоскам. О чем-то сам с собой болтал, строя озабоченные гримасы, прячась за масками античной пантомимы. Возможно, репетировал, в лицах, предстоящий тяжёлый разговор со сверстниками или бубнил какую-нибудь пацанскую мантру, настраивая себя на то, чтобы побыстрее и без потерь пережить день. А может просил у выдуманного детским сознанием высшего существа кредит благоволения на всю последующую жизнь: чтобы печалей и радостей выпадало равное число, но второго, всё же, побольше; чтобы все притормаживали, когда ты пылишь по дороге, и не мешали жить; чтобы в конце пути маячила чётко определённая цель, а сам маршрут казался ясным - без шестиполосных автострад с отсутствующими пешеходными переходами и глухих переулков, где хулиганы перебили фонари уличного освещения.
   У любого из нас в детстве был такой Колобок - несчастное создание, притягивающее все мыслимые и немыслимые неприятности. До сих пор гадаю: укрепляет преодоление этих невзгод неокрепшую психику или, наоборот, разрушает, уничтожая веру в добро и справедливость? Думаю - второе. Если тебе изо дня в день устраивают травлю сверстники, а окружающие взрослые только подогревают страсти преступным бездействием или неумелым вмешательством в детские разборки, вырастет из тебя забитое существо, ненавидящее весь мир. Оставшуюся жизнь только и будешь, что компенсировать свои детские увечья на окружающих: 'Горите в аду, сволочи!' И чья в том, спрашивается, вина?
   Колобок из моих воспоминаний выглядел иначе: формы этого мосластого создания казались лишенными округлостей. Наоборот, он был худощав и чересчур высок ростом, для своих лет. Больше напоминал вывалившегося из гнезда и ещё не вставшего на крыло птенца чайки - такой же крупный, но нелепый и беспомощный на своих тоненьких ножках. Дылда, несомненно, обладал внушительной физической силой, тем не менее, боялся её применять. Я думаю, он просто не знал, как это делать правильно. Бабушка, заменившая ему в раннем детстве родителей, не научила внука премудростям выживания среди мелких хищников. Ко всему прочему, глубоко посаженные на его переносицу очки с большим минусом прочертили ту невидимую линию 'Мы - Он', которая раз и навсегда разделила нас и изгоя. Опутанная спиралью Бруно заградительная полоса - линия фронта, по обе стороны от которой брустверы и, ощетинившиеся штыками, окопы. Через линзы очков Колобок, как снайпер через окуляры оптического прицела, выслеживал врагов по ту сторону и стрелял без промаха. Один выстрел - один труп. Поэтому я старался не встречаться с ним взглядом, а всегда, стыдливо, отводил глаза и обходил по кругу, если шёл один, без корешей.
   Принимал ли я участие в издевательствах? Конечно можно наврать всем и самому себе, историю своего отрочества переписать, чтобы поставить в пример детям благообразный образ советского школьника: вот, мол, смотрите, какой ваш папка был! Не то, что вы, балбесы... Только к чему это? Быть идеальным отцом я не стремлюсь, в национальные диктаторы и мировые лидеры не мечу. Сочинять незапятнанные мемуары не для кого. Подвергать цензуре своё прошлое, вырезать или переписывать целые главы и ретушировать изъяны, было бы верхом лицемерия. Пусть лучше останусь обыкновенным человеком. С тёмными и неприглядными страницами биографии, за которые стыдно в зрелом возрасте. Стыд является идеальным мотивирующим фактором в нашей культуре, зиждущейся на мирском коллективизме. Болезненные эмоциональные переживания, которые мы испытываем в приливах стыдливости, порой, одёргивают лучше любого страха.
   В травле я участие принимал (опускаю повинно голову). Скажу больше, был её идеологом и тайным вдохновителем. Как бы наивно ни звучало, но сейчас даже трудно вспомнить, что сподвигало меня на подобную гадливость. Остаётся только домысливать и гадать на гуще перемолотых и переваренных воспоминаний. Тешила сама возможность направлять орды орков с белой дланью на челе? Дёргать чуть заметным движением пальца за ниточки своих марионеток? Возможно, детективов начитался про Шерлока Холмса, где главный антагонист - профессор Мориарти, импонировал больше основного героя, поэтому и я мнил себя этаким гением школьного преступного мира, всегда остающимся в тени. Это так наивно звучит сейчас... Не много требуется гениальности, наущать на себе подобных. Только с позиции прожитых лет приходишь к осознанию истинной подоплёки: таким образом я отводил возможную угрозу от себя самого. Кто в детстве не страдал от комплекса неполноценности из-за больших ушей, низкого роста, ненависти к футболу, да и просто фантазий, мало похожих на мечтания остальной детворы? Если бы не было Колобка, его место занял бы я! Мною движил первобытный страх оказаться осмеянным, затюканным, загнанным, перейти в касту 'иных'. Вентилятор детского гнева всегда в движении. Достаточно подкинуть дерьма на его лопасти, и эффект гарантирован. 'Пусть в моей руке лучше будет совочек, чем платок, которым вытирают говёзные брызги и выступившую с разбитой губы кровь', - должно быть, примерно так я рассуждал в детстве. Интересно, с годами моя жизненная философия поменялась? Стыдно признаваться самому себе...
   Колобка гоняли по школьным коридорам, на него устраивали засады в поросших боярышником палисадниках, а он от всех уходил. По нему стреляли гранулами керамзита из самострелов, изготовленных из электрического патрона от светильника и напальчника, а он катил себе дальше. Из окон класса на его голову метали наполненные водой бумажные бомбочки (как ни странно, безоболочечные фугасы можно делать и из тетрадного листка) - с него, как с гуся вода. В его сторону показывали пальцем и дразнились, когда бабушка - сухая старушка с него ростом, приводила Колобка в школу и забирала домой. Он смиренно топал за ней, как козлёнок на привязи, сутулый и близорукий, а наши бескостные жесты и брань, рикошетом, уходили в сторону. Как только интерес детворы к очкарику ослабевал, я тут же его подогревал. Распалял детские фантазии одноклассников рассказами про индейцев, охотящихся на бизонов, пиратов, не знающих пощады ни к женщинам-инвалидам, ни к беременным детям. Бессонными ночами я разрабатывал целые операции по поиску и ловле Колобка, расставлял сети, распределял роли каждого: кто загоняет жертву, кто ждёт её в засаде, кто атакует. Сам же наблюдал за ребяческим куражом, со стороны - с безопасного расстояния. Почему-то доставляло удовольствие именно наблюдать, а не принимать личное участие в безудержном глумеже над несчастным.
   Однажды мы загнали его в пустующее помещение бывшего зубного кабинета при школе. Странное дело, на рубеже эпох кто-то решил, что стоматологические кабинеты в школах не нужны. И действительно, зачем детям здоровые зубы, раз в стране всё равно жрать нечего? Питались тогда дети скудно, а гадили много - парадокс! Так вот, этот заброшенный кабинет был забит всевозможными орудиями пыток, в виде бормашины с ножным приводом и прочих дробильных приспособлений. Неосмотрительно помещение оставили незапертым, и, ломясь в каждую дверь, в поисках убежища, жертва юркнула туда. Стая гиен металась по тупиковому коридору, брызжа пеной и недоумевая, куда Колобок мог закатиться. 'От бабушки ушёл, от зайца ушёл, от волка, от медведя ушёл, а от нас не уйдёшь!' - Мы по очереди дёргали дверные ручки, врывались в кабинеты, пока не обнаружили искомую лёжку. Покрытый испариной, дылда стоял в центре комнаты и тяжело дышал. 'Вот ты где отсиживаешься!' - Нас от него отделяла только старая кушетка с потрескавшимся клеёнчатым лежаком. Такие же запыхавшиеся и вспотевшие преследователи столпились в дверном проёме, не решаясь напасть. Пионерские галстуки с обкусанными мохрящимися концами съехали на бок. Прячась за спины сподручных, я предусмотрительно повернул свой алым треугольником вперёд, натянув на нижнюю половину лица: 'Истинный кукловод должен оставаться в тени!' Мальчишки переминались с ноги на ногу - им не хватало решимости или команды, типа: 'Парни, кончайте эти сопли! Впереди нас ждут...' Или пыл нападавших поумерило то обстоятельство, что Колобок, в коротком замахе, сжимал обеими руками какую-то медицинскую стойку?
   Ретироваться передним мешали подпирающие задние, которым тоже не терпелось посмотреть, что же там происходит в кабинете. Бестолковые дети не понимали, что в тот момент у зажатого в угол Колобка внутри пробуждались инстинкты и способности, которые после стали для нас, загонщиков, фатальными. Чей-то неосторожно резкий выпад в его сторону спровоцировал контратаку. Первый удар стальной конструкции пришёлся на замешкавшийся авангард. Наиболее ретивому Вадику Глызину угловатая ножка стойки, с маленьким колёсиком, угодила прямиком в висок. Глызин успел только ойкнуть, схватившись за голову, и полуприсесть в неком ку-реверансе. Сметая переднюю шеренгу наступающих, по касательной, железяка чиркнула ещё двоих пацанов: одному свернула на бок нос, а второму, на излёте, выбила несколько зубов. Не веря в происходящее, тот сплюнул их в ладонь, вперемешку с кровавой кашицей, и стал похож на разочарованного попрошайку, подсчитывающего жалкие гроши. Ко всему прочему бедолага с перебитым носом, во время удара, неудачно, лязгнул челюстями и откусил себе кончик языка. Он выпал изо рта, враз лишившегося дара речи школьника, и теперь лежал под ногами, пугая своим видом хозяина и других мальчишек, не успевших сбежать. От вида крови ноги нападавших отказывались повиноваться. Панический страх усилился, когда из раскроенной плоти Глызина хлынул поток крови. Сам пострадавший находился в шоковом состоянии, с застывшей на лице вопросительной гримасой. Не в силах что-либо произнести, он, с видом аквариумной вуалехвостки, только и делал, что беззвучно хлопал ртом и пучил глаза. Кровь толчками выходила из рассечённой раны, просачиваясь сквозь зажимающую её пятерню, брызгала струйками, обильно заливая шею, воротник рубашки, школьную форму. Вадик мгновенно окрасился в красный цвет. Создавалось впечатление, что это пионерский галстук на его шее увеличивается в размерах, как инопланетная плесень, обволакивая космонавта, пытаясь пожрать. Безъязыкий Серёга Панюхин присел на корточки и, с тупым выражением лица, рассматривал валяющийся на грязном паркете обрубок. Тоже находясь под воздействием болевого шока, он лишь жалобно мычал, робко касаясь части собственного языка пальцем, словно некоего безвременно скончавшегося грызуна из уголка юннатов.
   В образовавшуюся брешь вкатился неистовый Колобок и принялся направо-налево, беспощадно, укатывать врагов своим орудием, подминая их под себя, устилая ими путь. Метя куда попало, стойка поднималась и, со свистом рассекая воздух, обрушивалась на прикрывавшие юные головы руки, плечи избиваемых. Удары сопровождались чавкающим звуком и хрустом дробящихся костей. Вместо того, чтобы убираться восвояси, дезориентированные пацаны, наоборот, подались вперёд и, гурьбой, ввалились в кабинет, подминая ошалевшего Панюхина и всех, кому не посчастливилось оказаться в первой шеренге. Кто-то, в суматохе, наступил на откушенную частицу мягкого выроста, поскользнулся и упал. Подгоняемые паникой, дети пробежались и по нему. Всего в зубоврачебный кабинет набилось порядка семи мальчишек, которые теперь метались средь четырёх стен, ища убежища от сыплющихся ударов. Разъярённый Колобок ходил по кругу и, с видом римского гладиатора времен Нерона, сыпал удары, обрушивая гнев бесноватого императора на тела первохристианских мучеников. Преобразившись из забитого существа в машину для убийства, он проделывал стойкой круговые движения над головой, а те, кто ещё был в силах двигаться и хоть что-то говорить, распластались на полу и жалобно молили о пощаде. Казалось, этот взбесившийся вертолёт перемелет лопастями, в кашу, всех своих обидчиков и вырвется наружу, не останавливаясь на достигнутом.
   И тут его взгляд упал на меня - остававшегося в коридоре и вжавшегося в стену перепуганного подростка, с подмоченными штанами. Его искажённое бешенством лицо обильно покрывали кровавые брызги, издали походившие на конопушки. Через треснувшее в драке стекло очков Колобка различалось, как конвульсирует, в нервном тике, его левое веко. Черной дырой засасывал внутрь неимоверно расширившийся зрачок. В такт этих подрагиваний психопат медленно переставлял ноги и двигался в мою сторону, занося орудие: 'Убью, бля,.. убью, бля...' - Глаза Колобка налились багрянцем, цвета, объятой жаром, октябрьской листвы... В тот 1990-й год стояла прекрасная тёплая осень. Такого благостного и безмятежного покоя, в котором пребывала природа, давненько не выпадало. Словно в компенсацию за надвигающиеся тяжёлые и мрачные времена, природа хотела сделать советской детворе небольшой прощальный подарок в виде продолжающегося лета: тёплый сентябрь, нежный октябрь, сладкий нахабрь, гвалт галок, абырвалг...
   ...Позади, на разный лад, истерично засигналили скопившиеся за моей машиной энурезники. Опомнившись от нахлынувшего наваждения, я тоже поддался массовому психозу и вжал клаксон. Напуганный резким звуком, Колобок подпрыгнул на месте, чудом умудряясь сохранить равновесие - ранец перевешивал. Жиробас стабилизировал положение относительно земной поверхности и недовольно посмотрел, вглядываясь злыми непроспавшимися глазками сквозь моё лобовое стекло в источник беспокойства. Вытянув в сторону водил руку с оттопыренным средним пальцем, он за лямки поправил рюкзак и потопал дальше. 'Сам фак ю, чухан малолетний!..' - Да, дети нынче пошли не те...
  
   I. Жопик
  
   Мы родились на стыке великих эпох,
   Мне на всё пох и тебе на всё пох...
   А.К. Стравинский
  
   'Нет ничего смешнее слова 'ЖОПА', набранного типографским шрифтом' - эти строки приписывают одному интеллигентному писателю, не нашедшему должного места в постреволюционной России. Он Родине стал не нужен, а ЖОПА оказалась просто необходима - ЖОПА наше всё, задаёт вектор развития, и ханжество, при упоминании о ней, неуместно!
   Воистину универсальное слово! Оно одновременно источает унылую тоску и брызжет экспрессией. В зависимости от контекста и интонации, им можно выражать, как беспредельный восторг, так и чувство глубокого разочарования. Журить или, наоборот, подчёркивать положительные качества ребёнка. В порыве гнева обзывать дорогого тебе человека и, в то же время, проявлять к нему нежность: 'ЖОПА ты моя любимая!' Это единственное место, куда каждый знает дорогу, ибо, в данный конечный пункт нас неоднократно направляют все, кому не лень. В ответ мы предлагаем визави встретиться там же - на тупиковом отрезке всех дорог. Не знаю, есть ли ещё в каком языке подобное слово, которым, склоняя на разный лад, можно написать целый роман.
   ЖОПА может быть, как конкретной, так и абстрактной, не вписывающейся в границы человеческого мировосприятия. Бывает, взглянешь в окно, а там она. Не в смысле прыгающий по лужайке и аккуратно огибающий лужи двубулочный пирожопик, а просто метафизическая ЖОПА и всё. Или, просыпаешься однажды утром и понимаешь: она - ЖОПА. Спать, опять же, ложишься с осознанием глубокой экзистенциальной задницы бытия, с ЖОПЫ начинающегося и ей же оканчивающего земной путь. За гранями зримого, на Том свете, в Иной жизни, в Стране вечной охоты, в Аду или Раю, в Валхалле или Хельхейме, в Ирии или Пекле, наверняка, нас встретит та же ЖОПА. Содержание может поменяться, а ЖОПА будет та же, только пространственно-временные формы менее привычны.
   На ЖОПУ гневаются, её проклинают, ей восторгаются, её боготворят. Она бывает унылой и радостной, мимолётной и бесконечно долгой. Мы стараемся лелеять её и держать в тепле, однако, изо дня в день, с упорным усердием ищем на неё приключения. У некоторых в ней спрятано шило, которое свербит, или маленький, приятно вибрирующий моторчик. Такие люди вносят лишнюю суету, но без них жизнь была бы скучна. У других же там вмонтирован армейский дизель-генератор, но он работает вхолостую и способен выпускать исключительно смрадные выхлопы. Эти люди попусту коптят небо, загрязняют своими выбросами атмосферу и осложняют жизнь другим, ergo, выражаясь законотворческим языком вавилонского царя Хаммурапи: 'Его (их) должно убить!'
   В ЖОПУ погружаются в прямом и переносном смысле и с чувством ветхозаветного исхода высвобождаются из её уз. Она может подвести тебя в самый неподходящий момент или прокормить, когда нет иных источников на пропитание. Оконфузить перед всеми или возвысить над толпой. С нею соприкасаются и твари дрожащие, и сильные мира сего. Вторые, по сути, являются порождением этой самой ЖОПЫ, хотя всячески отрицают постыдное родство. Единственное, о чем нельзя забывать, пребывая в когорте вершителей судеб: уж ежели ввергаешь кого-то в ЖОПУ, имей уверенность в том, что хватит сил без ущерба вернуть всё в исходное состояние. В обратном случае - минус в жопную карму тебе и всем твоим потомкам. Но помните одно, если вы, всё же, оказались в ЖОПЕ, то вовсе необязательно становиться дерьмом.
   Спросите, к чему эта филейная прелюдия? Да, собственно, ни к чему. Просто представьте, что ваши пролежни покоятся в просиженном кресле, в зад впиваются пружины, но вы их не чувствуете, ибо омерзительно пьяны. Мрачное похмелье давно похоронило в своём чреве новогоднее игристое настроение и сыграло над свежей могилкой похоронный марш Гарбаря. Вы - один, и не совсем понятно в реальности ли пребываете или в гнетущем сне. Компанию составляют лишь пара обессилевших пузырьков углекислого газа, вяло цепляющихся за стенки бокала с таким же уставшим шампанским. По журнальному столику разбросаны скукоженные скальпы мандаринок, селёдочка приоделась по сезону, в тарелке с заветренной мозаикой Оливье крупно порубленными фракциями выложен чей-то образ, поджав колени к животу, свернулась закоченевшим трупиком корочка ржаного хлеба... Нет, три корочки хлеба! В Голубом огоньке сгорели прежние времена и эпохи, но изжога от них ещё даёт о себе знать в виде приступов фантомной ностальгии. Панораму былого величия на праздничном столе озаряет мерцающий свет, прокисшим мракобесием проистекающий из монохромного телевизора. Рефракции кинескопа режут глаза и убаюкивают. Внутри ящика инструментальный ретро-ансамбль 'Миниатюра' под управлением Владимира Чижика играет какую-нибудь 'Ча-ча-ча Ямайку', или Лунгстрем с оркестром лабают сентиметальный джаз, а закадровый диктор, голосом Юрия Яковлева, начитывает текст про ЖОПУ, мало вяжущийся с разворачивающейся на экране драмой, наполненной приторной до одури советской архаикой. В ней некий собирательный и всем подсознательно родной образ недотёпы: Шурик ли, Деточкин ли, полноватый ли работник фотоателье, нечаянно купивший счастливый лотерейный билет, или тот же персонаж, но уже в образе фальшивого уголовника... Герой зажат в тисках жизненной коллизии, отчаянно стучится в глухие окна, барабанит по закрытым дверям, бьётся, стенает, пытается вырваться и сбежать... 'Говно с дымом!.. То есть, с Новым годом, товарищи...'
   Короче, у некоторых ЖОПА начинается с самого рождения, и жизнь этих неудачников заканчивается ей же. В моём случае всё, как раз, пошло по наихудшему сценарию, и моя ЖОПА имела, скорее, негативный, а не радужный аспект. Её мрачная и липкая бездна преследовала меня и продолжает настигать на протяжении всей жизни. Сижу сейчас и вопрошаю у небес: 'Господи, чем я заслужил такую ЖОПУ?'
   Началось всё с того, что родители опрометчиво дали мне при рождении имя Георгий. Истинная причина, почему выбор пал именно на Георгия, осталась известна только им, но об этом их уже не спросишь. Ни дедушек, ни иных пращуров с таким именем, в нашей семье отродясь не водилось. Думаю, сказалось папочкино с мамочкой псевдорусское эстетство и увлечение живописью Ильи Глазунова и Константина Васильева. Их художественные предпочтения не прошли бесследно и для меня. Предки вбили себе в голову, что сыну суждено прожить яркую жизнь, насыщенную героикой и увенчанную подвигом. Остаться в памяти потомков человеком, низвергнувшим в небытие абстрактного дракона - некий собирательный образ зла и несправедливости. С копьём наперевес нестись на скакуне защищать сирых и убогих, без их на то ведома и согласия. Они даже не задумывались, что часто такие скачки заканчиваются для разного рода витязей бессмысленными сражениями с ветряными мельницами. Единственное, с чем я всю жизнь бегал на перевес - это моя пиписька, а позже, блок-флейта.
   Ещё в самом начале моего земного пути лукавая длань судьбы вооружилась зубилом и сбила начальную литеру со второго слова гипсового барельефа 'Детский сад'. Как на воротах концентрационного лагеря, эта надпись украшала фасад здания, куда каждое утро отводили сына непроспавшиеся родители. Я и упирался, и капризничал, но дорога вела прямиком в маленький адик, кишащий чертятками разных мастей и их архонтами. Готика - колготика. Инфернальную атмосферу заведения дополняли, поистине, сатанинские ритуалы, проводимые воспитателями в период массового роста заболеваемости респираторными болячками. Нас раздевали до трусиков, после чего мы в затемнённых очках водили хороводы вокруг кварцевой лампы под песни про Щёрса и красных кавалеристов.
   С подачи воспитателей, привыкших всё сокращать и упрощать, моё победоносное имя съёжилось до мелкотравчатого Жорика. Сидящий на соседнем горшке карапуз с диатезными щеками, вместо того, чтобы какать в унисон со всей группой, неудачно пошутил: 'Жорик - жопик'. Мне бы сделать вид, что ничего не происходит, но я вспыхнул красным, как Синьор Помидор, чем и привлёк к себе внимание. Весь сопливый кибуц тут же презрел налившегося краской мальца и, не слазя со своих посудин, таракашками расползся в разные стороны. Даже сейчас из прошлого до меня доносится отчётливый скрежет эмалированных горшков по полу и шарканье сандалетов. Детвора поддержала малолетнего виршеплёта и принялась ежедневно тиражировать обидный каламбур из уст в уста. Слышавшая это воспиталка, не скрывала застенчивую улыбку, а нянечка - деревенского вида бабища, каждый раз просто ржала во весь голос: 'Жооопик, жооопик!..'
   Уже тогда я почувствовал, что коллектив - это страшная сила, и держаться от неё следует подальше. Детсадовская братия безостановочно носилась огромным многоруким, многоногим смерчем по игровой площадке, всасывая в свой безумный хоровод пространство, время, нервы. Меня же пыльное облако всегда обходило по касательной. Именно по этой причине я чудом избежал участия в первой в своей жизни оргии. Однажды в приступе массового помешательства, подстрекаемые заводилой малолетки принялись демонстрировать друг другу свои сокрытые трусиками неровности и припухлости, а меня даже в компанию не удосужились пригласить. Я так и остался одиноко ковыряться в песочнице, где был обнаружен поздно спохватившейся воспитательницей:
   - Жорик (Жопик), а где все ребята?.. - Я лишь с досадой посмотрел в сторону удалившихся за маленьким 'крысоловом' деток и оставленных ими на песочной дорожке следов, но прозорливой женщине хватило и этого. Взгляд мой оказался красноречивее любых слов и указующих жестов. Вершился свальный грех за кирпичной стеной веранды, где вертухаи всех и застукали. Мелкие сами себя выдали шумным обсуждением достоинств и недостатков человеческой натуры, но общественность возомнила, что заложил всю гашню я, и объявила Жопику негласный бойкот.
   Смутно помню имена и лица первых сокамерников, но верховодил детворой малоприметный чернявенький мальчонка, отпечатавшийся в моей памяти литерой 'И' и изображением индейца на тумбочке. Воспитатели в группе приляпывали на дверки наших шкафчиков цветные картинки, соответствующие начальной букве имени: цветочки, кубики, машинки. Кроме Георгия в группе имелось ещё три маленьких Г: Галя, Гуля, Гена - эдакая гундосая свастика. Ограниченная фантазия выпускниц педтехникума не позволила им под такое количество детского Г подобрать достойные Г-образные предметы. Вместо Г мне приклеили Ж и картинку с улыбающимся майским жуком: 'Ты же Жорик, вот и не жужжи!' А день спустя, поверх жесткокрылого, я увидел неумело нацарапанные очертания всем понятного символа - ЖОПЫ.
   'ЖОПА зажужжала жутко.
   Не поймут жуки - малютки -
   Буква ЖОПА, может, тоже
   Хочет быть на них похожа...'
   Теперь, говоря о Жопике в третьем лице, я имею ввиду себя, ибо уже не мыслим без него, как личность. Детсадовский Жопик преследует меня несмываемой печатью - роковой внутриутробный брат-близнец, постепенно вытеснивший и пожравший моё истинное Я. Родимое пятно на лысине у последнего генсека и первого президента СССР, выглядело и то презентабельнее, чем приклеившееся ко мне в детстве прозвище. Я всегда искренне понимал несчастных Ярославов, которых знакомые уничижительно-ласкательно окликают Яриками, как вечно юных козликов.
  
  ****
   Жопик рос, увеличивался в размерах, превратившись из маленького розового и безволосого существа, которое хочется тискать и целовать, в дылду, обогнавшего сверстников не только по росту, но и по количеству выпавшей на детскую голову скорби. Вместо того, чтобы первого сентября вести Жопика за руку в первый раз в первый класс, мои родители взяли да и разбились в автокатастрофе. 'Не могли ничего лучше придумать!' В тот год, как и во все последующие, слабо понимавшего истинную глубину трагедии пацана в школу водила бабушка по отцовской линии. Родители и при жизни-то не особо баловали сына вниманием, перепоручив моё воспитание старшему поколению, а после гибели и подавно отдалились, окончательно и безвозвратно. Неожиданный их переход из одного состояния в другое, казался мне форменным предательством. Всё равно, что они взяли и свалили в бессрочный отпуск, сбагрив единственное чадо на бабкино попечение. Сама прародительница, с каменным выражением лица, так и сказала внуку в день трагедии: 'Папа с мамой надолго уехали, но обещали вернуться' - подобно мультяшной Фрёкен Бок, вравшей маленькому Сванте об улетевшем предателе Карлсоне. Никому винтоспиный пройдоха ничего не обещал - просто свалил по-тихому, во избежание лишней ответственности и в предвкушении грядущих проблем. Уже будучи относительно взрослым, собственными умозаключениями я дозрел до понимания истинной причины того, зачем бабушка держала внука в неведении: она ревностно оберегала меня, своё единственно оставшееся 'золотце' - сокровище и смысл дальнейшей жизни, как моллюск жемчужину, без которой его вскрытое тельце лишь корм для птиц и червей.
   Высокопрочной старушечьей скорлупой бабушка обволокла драгоценного птенчика, не давая ему проклюнуться. Я рос в этой сфере, постепенно превращаясь из птенца в заспиртованного гомункула из кунсткамеры. Детским ногам и рукам не хватало раздолья. Рослому семилетнему пацану коридоры бабкиной квартиры казались узкими, а комнаты крохотными. Мне становилось тесно и душно в стенах её заботы, пропавших аптекой и ароматом 'Красной Москвы'. Свежий воздух не поступал в мозг через герметичные стёкла заклеенных окон - со времён покойного деда, которого я не застал, а знал лишь по фото в семейном альбоме, оконные рамы в их жилище были настолько плотно заляпаны шпаклёвкой и краской, что не распахивались даже летом. Изредка бабушка отворяла маленькую форточку, чтобы проветрить комнату, да и то, когда Жопик не крутился рядом - опасалась сквозняков. Сам дотянуться до шпингалета и распахнуть створку я не мог. Узкий подоконник так плотно нагромождали вросшие в деревянную поверхность цветочные горшки, что взобраться на него не получалось. Из-за плотной застройки не оставалось точки опоры даже для детской тапочки.
   По злому ли умыслу или по роковому стечению обстоятельств, но в бабушкином хозяйстве каждый за кем-то да приглядывал. Хозяйка дома за мной, я за Жопиком, тот, аквариумной рыбкой, за кем-то ещё. Через заросли герани и алоэ я мог часами наблюдать за резвящимися во дворе детьми: как за окном те беззвучно гоняют на спортивной площадке в футбол, а зимой - в хоккей, катаются с горок, лепят снеговиков и крепости. Они вызывали у меня одновременно чувство радости и ненависти. Снеговиков и крепости хотелось порушить, а из командных игр выходить единственным победителем. Отобрать, допустим, у мелюзги мячик и бегать этаким бесноватым Гулливером среди лилипутов. Демонически хохоча, безнаказанно забивать голы обеим командам и натягивать шапки на глаза осмелившимся роптать.
   Весело у них было, но на улице Георгия Жопика справляли собственный праздник - и зимой, и летом вечный Новый год. Между нашими оконными рамами навсегда застыли серые от пыли барханы ватных сугробов и выцветшая мишура прошлого - давно отблиставшие нити опавшего на фальшивый снег новогоднего дождика. Дополняли затянувшееся празднество такой же, полинявший от долгого стояния на солнце, столпник Дед Мороз и его завалившаяся на бок внучка, зияющая дырочкой в пластиковом днище. От времени седые пряди и борода старца покрылись рыжеватым налётом, а лицо Снегурочки и волосы, почему-то, потемнели. Ещё во времена беззаботного детства моего папы, в качестве конвоиров морозному семейству были приданы два революционных матроса. Я же застал этих некогда красных, увешанных пулемётными лентами бузотёров, уже блёклыми и осунувшимися ветеранами инвалидной команды. За долгие годы совместного досуга они спелись со своими подопечными и также деклассировались.
   Жопик постоянно норовил выковырять из окна кусок недопластелина и подставить к образовавшейся щели щёку, нос или ухо. Хотелось почувствовать прилив холода, втянуть его в себя, услышать детский смех. Ночью мне казалось, что через эту щель доносятся звуки разговоров - это затворники неспешно вели диалоги между собой. 'Всюду жизнь, а у меня ЖОПА!' Чтобы отсидка им не казалась мёдом, я через форточку закинул туда 'наседку' - подсадил к тёплой компании резиновую игрушку неясной ориентации. То ли утёнок, то ли цыплёнок должен был приглядывать за ними и подстукивать о сплетнях, обсуждаемых за моей спиной.
   Так бесцветно пролетали дни заточения. Время за окном неумолимо летело вперёд, а запаздывающие часики малолетнего анахорета неспешно тикали. Пробивками на белоснежной перфокарте заснеженного двора выделялись серые прямоугольники от затоптанных половиков, сменявшиеся весной мутными проталинами с вкраплениями выцветших экскрементов, жёлтые поля одуванчиков, опавшими листьями, и только окружающая Жопика эклектика стариковского быта оставалась по-музейному неизменной.
   В бабушкиной одиночке я с незначительным по времени интервалом сменил отца. Наверное, будучи мне ровесником, он с таким же чувством безысходности смотрел на пыльную панораму меж стёкол и от безделья ощипывал комнатные растения, также разгадывал причудливые, а порой пугающие, образы в узорном бестиарии 'персидского' ковра на стене. Я спал на отцовской кровати и днями напролёт играл на протоптанном паласе, ещё хранящем отмершие частицы папиной кожи. Сидел на отполированном его попой венском стуле и учил уроки, навалившись Сизифом на массивный двутумбовый стол. Через затёртое оргстекло на столешнице за мной наблюдали сменяющие друг друга генеральные секретари - соглядатаи, поставленные бабкой. Под их строгим партийным присмотром я прилежно выполнял ненавистную домашку, считая дни заточения по отрывному календарю. Пухлые многостраничные синодики с датами рождения и поминания незнакомых мне людей к концу года теряли в объёме, а я, наоборот, рос, через призму классовой борьбы познавая мир из жёлтых фолиантов зачитанной отцом до дыр 'Детской энциклопедии' издания 1961 года. Даже пил чай и ел манную кашу я из его надколотой посуды, сохранившей чуть различимые очертания медведей на велосипедах. При каждом удобном случае бабушка не упускала возможности напомнить, с волнительным и каким-то нищенским придыханием: 'За этим столом ещё твой папа уроки учил,.. из этой тарелки ещё твой папа щи хлебал...' Судя по вкусу бабкиных щей, их я тоже доедал за отцом. Эти навязчивые и полные горечи причитания, вроде как, обращённые ко мне, на самом деле предназначались ей самой. Изо дня в день она пыталась воскресить в памяти те же нежные чувства, что когда-то питала к своему единственному ребёнку. Мне казалось, что со временем бабушка даже перестала воспринимать Жопика как внука, ассоциируя его с безвременно ушедшим из жизни сыном. Её прошлое стало моим настоящим и будущим.
  
  ****
   К собственному стыду, часть бабушкиной биографии так и осталась для Жопика тёмным неизученным пятном. Причины, по которым её неоднократно чествовали на различном уровне, отоваривали спецпайками и приглашали выступать перед школьниками и пэтэушниками, стали понятны лишь когда их истинная подоплёка ушла в небытие вместе с ней. Как сложную мозаику я пытался собрать её прошлое по осколочкам, но часть деталей так и осталась безвозвратно утраченной. Попытки их реанимировать лишь порождали большую недосказанность и очередные семейные легенды.
   Известно было не много: молодой выпускницей технического института, спортсменкой и комсомолкой она встретила Отечественную войну где-то на западных рубежах Красной империи. С эвакуацией возникли трудности, и бабушка почти три года провела на оккупированной территории, примкнув к партизанскому подполью. Начитавшись книжек про бесстрашных и хладнокровных чекистов, я искренне уверовал, что она оказалась в 'то' время и в 'том' месте не случайно. Не иначе, как по заданию НКВД была внедрена во вражье логово для выполнения правительственного поручения. Возможно, и войну-то, отчасти, мы выиграли за счёт весомого вклада прародительницы в общую победу. Спросить её напрямую о своих догадка я просто-напросто опасался. Такие секреты должны оставаться в тайне, а соприкасавшиеся с ними люди хранить гробовое молчание. Вот и бабушка безмолвствовала, отвечая на мои робкие попытки выведать что-нибудь эдакое, каменным выражением лица и многозначительным взглядом. Тем ни менее, ордена Отечественной войны первой степени и Красной звезды, а также серебряная партизанская медаль на её винтажном жакете, говорили сами за себя. Юбилейки и прочую звонкую жбонь она предпочитала не носить, гордо заявляя: 'Я не бульдог с собачьей выставки, чтобы на себе такую тяжесть таскать!'
   О деде - отце моего покойного папы, мне было известно и того меньше. Бабушка мало о нём рассказывала. Они познакомилась ближе к началу пятидесятых, а через пять лет родился мой отец. Выходила бабушка замуж за фронтовика орденоносца - статного капитана - артиллериста, выпускника разведфакультета академии генштаба, а ребёнок появился на свет уже от военкома из какого-то таёжного захолустья. В 1955-м деда постигла та же участь, что и пару миллионов кадровых военных, оказавшихся в результате хрущёвских реформ и сокращения армии на улице. Но ему ещё относительно повезло - позволили дослужиться до пенсии. Вместо того, чтобы ехать по линии главного разведывательного управления на китайскую границу и налаживать работу иностранной резидентуры, дед укатил по леспромхозовской узкоколейке на границу Костромской и Горьковской областей, руководить военным комиссариатом - ведать призывом в армию пролетариев из лесной отрасли и мобилизационной подготовкой. Там он и увял, скончавшись при невыясненных обстоятельствах. Бабушка говорила, что помер от полученных на войне ранений и смертной тоски.
   Вынашивающая ребёнка бабушка не поехала к новому таёжному месту жительства, да и свою любимую работу просто так взять и бросить она не смогла бы. После войны бабуля трудилась по специальности в том же институте радиотехники, куда позднее пристроила отучившегося в вузе сына, а потом и внука. Начинала далеко не с самых высоких итээровских должностей, но по номенклатурной лестнице шла уверенно и стремительно, причём, заслуженно. По достижению предельной ступеньки, погрузилась с головой в партийную и профкомовскую пучину. С института её делегировали на ответственную должность в обком, где та координировала общественную работу в масштабах всей области. Неунывающая общественница и коллективистка в быту была черницей-затворницей, сделавшей всё возможное, чтобы и меня от этого самого общества оградить.
   На тему о родителях моей мамы, в нашей семье было наложено табу. Бабушка категорически избегала упоминать о них в разговорах с Жопиком. Они вообще являлись некими мифическими существами, которых не водится в природе. С таким же успехом информацию о них и неточную реконструкцию внешнего облика можно было бы разместить в энциклопедии, где-нибудь в разделе о доледниковой фауне. Позже открылось, что предки по материнской линии в конце семидесятых уехали туда, откуда не возвращаются - в Израиль. Их репатриация на историческую родину чуть не стоила карьеры всем тем, кто остался в Союзе - моему отцу, маме и, конечно же, бабушке. Как и в иных критических ситуациях, хранительница рода сняла накал страстей и всё уладила за счёт имевшихся связей.
   О том, что мои вторые бабка с дедом живут в другой стране, я узнал, наверное, только в году девяностом, когда со многих тайн начали спадать завесы. Для меня явился шоком сам факт того, что они вообще есть, а новость, что те живут за границей, просто пошатнула основы детского сознания. К тому, что Жопик наполовину еврей, я отнёсся гораздо спокойнее, ибо, по младости лет слабо понимал всю важность 'вечного' вопроса. В самый разгар тотального дефицита Жопик подслушал телефонный разговор бабушки по международной линии. Его сложно было не подслушать, поскольку вёлся диалог на повышенных тонах. Тогда же я услышал, как наряду с метанием гневных зырканий и змеиным шипением бабушка умеет ругаться, давая фору грузчикам из продмага. Выслушав звонившего, она сначала разразилась гневной тирадой по поводу того, что звонок исходит на её домашний номер, а потом заявила, что у Жорика всё отлично и он вполне способен прожить 'без их мацы'. Загадка 'мацы' открылась Жопику позднее, а попытки родственников установить связь между мною и страной, где иорданское солнце отражается в солевых кристаллах Мертвого моря, больше не повторялись.
  
  ****
   Бабушка чересчур рьяно взялась за моё воспитание, ведь изрядный опыт имелся с избытком. В одиночку она воспитала и вывела в люди моего папу, женив его после долгих заочных кастингов на маме - девочке, как бабушка ошибочно полагала, из порядочной еврейской семьи. Теперь старая перечница принялась за меня. Она же, по совету знакомого окулиста, напялила на внука очки с сумасшедшими диоптриями, и Жопик стал четырёхглазым. Отправить сына в третьем поколении заниматься музыкой по классу флейты - тоже её идея. Помню, как я взмолился:
   - Бабуля, ну хотя бы гитара, а не флейта!
   - Ну, конечно, - зашипела бабушка, - чтобы ты песни похабные во дворе горланил до хрипоты с алкашнёй и тунеядцами всякими? - бабушка в своём негодовании отсылала к Высоцкому, оставаясь до конца уверенной, что именно творчество Владимира Семёновича развратило моего покойного папу и, в конечном итоге, свело в могилу.
   - Бабуля, ну пусть тогда будет скрипка! Алкоголики же не поют под скрипку, - заканючил я (то, что люмпены не в ладах со смычковыми, казалось мне тогда аргументом, разбивающим любые доводы).
   - Жорочка, золотце, - бабушка погладила внука по макушке, как-то неоднозначно оглядев с ног до головы, - жидовни в нашей жизни и без скрипок с лихвой... Кстати, ты нараспашку по улице не бегаешь?
   - Я вообще не хожу гулять, бабуля...
   - Вот и умница, сиди-ка лучше дома, золотце моё. Сказочку хочешь послушать? - не дожидаясь ответа, она запустила на ретро-радиоле 'Беларусь' пластинку с детским мюзиклом 'Маша и Витя против 'Диких гитар', задёрнувшись от меня эдакой шумовой драпировкой. К моим мольбам бабушка всегда оставалась глуха.
   Так, раз и навсегда, любимая Яга дала понять, что перспективы музыкальной карьеры Жопика, как гитариста - нулевые. Флейта и только флейта! Мои предпочтения её не интересовали. Они казались ей неверными и продиктованными недостатком жизненного опыта. Одно её собственное мнение считалось единственно правильным в нашей семье. Бабушку больше волновало, плотно ли затянут шарфик вокруг хрупкой внучьей шейки. Вдруг, лишней свободы глотну? Руки и ноги мне предписывалось держать в постоянном тепле, голову в шапке, а мысли черпать исключительно из литературы, одобренной к прочтению.
   Внутреннее убранство нашей раковины мало отличалось от сотен тысяч советских квартир, где обитали такие же мягкотелые устрицы, как и я: приземистая мебель, пузатый телевизор, холодильник с хромированной ручкой, походящей на рычаг железнодорожного стоп-крана. Книжные стеллажи в моей комнате имели траурный вид, так как были забиты чёрными корешками героико-приключенческой серии 'Подвиг', выходившей в качестве приложения к журналу 'Сельская молодёжь'. Сам журнал бабушка не выписывала - деревенская проблематика и досуг селян её не интересовали, а вот приложение к нему умудрялась доставать. За это ей огромное 'спасибо'. На то время, по своему литературному и идейно-смысловому содержанию, это был бесценный сборник исторической и детективной прозы, усугубившей мои параноидальные страхи, подогреваемые бабкиным умолчанием и ложью 'во спасение'. Шпионы и доглядчики теперь мерещились повсюду, и никакой щит с мечом и прочими вариантами 'Омега' не способны были противостоять призрачной угрозе.
   Прямо напротив моей кровати висели окаймлённые бахромой вымпелы с приколотыми значками. Кучно заполненные знаками кумачовые треугольники напоминали тарелки с солянкой - так же пестрили обилием ингредиентов. Особенно эффектно они смотрелись на фоне пожелтевших от времени обоев и скромной обстановки в комнате. Яркие полотна радовали детский взгляд и вызывали у Жопика интерес. Завороженно разглядывать их можно было часами, и по магическим свойствам, созерцание вызывало эффект, схожий с гипнотическим погружением в контрастные круги и квадраты настроечной тест-таблицы, являвшейся на экране телика после окончания вещания.
   Вымпелы повесил мой отец, который и положил начало коллекции. Сердцем её были знаки отличия деда и бабушки, бережно пронесённые через все лихие годы и чудом не утраченные. В тридцатых годах прошлого века мои старшие предки были отличниками комплекса ГТО и активистками, наверное, всех секций ОСОАВИАХИМа. С того момента, когда Жопиком стали осознанно восприниматься происходящее вокруг события, эта коллекция неотступно кочевала вместе с детскими мыслями, накладывая отпечаток на воспринимаемые образы и события. Казалось, что она сама по себе прирастает новыми экземплярами, но, на самом деле, бабушка, заметив мой интерес к фалеристике, обошла всех своих знакомых и собрала с миру по нитке. Пенсионеры рылись в закромах и охотно отдавали уже не нужные им безделушки, чтобы хоть чем-то порадовать несчастного сиротку. Набралось немало, однако, истинную коллекционную ценность некоторых таких 'безделиц' я узнал только в зрелом возрасте. Иначе бы, ни за что не променял несколько поистине редчайших знаков жуликоватому соседу на бесполезные марки с модными тогда космонавтами.
   В детстве коллекционирование значило для меня нечто большее, чем просто бессмысленное накопительство. Некоторые значки заменяли в ту пору недостающих друзей. Любой из предметов нес определённую энергетику доблести и подвига, которую не выходило выразить и описать простыми словами. Каждый отдельный экземпляр являлся индивидом, личностью, концентрацией воли, разума или физических возможностей конкретного человека, воплощённых в пластике металла и эмали. Когда я ребёнком брал награды в руки, казалось, что они хранят частицу предыдущих хозяев и их героических судеб. Я ощущал себя пушкинским стариком, но поймавшим неводом не одну единственную Золотую рыбку, а целую роту или полк исполнителей желаний. Подчинив себе их прошлое, я мог диктовать эмалевым опричникам свою волю в настоящем. Одного моего кивка хватило бы, чтобы с помощью личной гвардии столочь в порошок всех обидчиков. 'Гойда!' В разыгравшемся неокрепшем воображении цепи Ворошиловских стрелков и отличников Советской армии сметали недругов Жопика в стремительной штыковой атаке, жилистые ГТОшники и слономордые ПВХОшники заходили с флангов и перемалывали кости школьному бычью, победители юношеских спартакиад добивали лыжными палками молящих о пощаде раненных, винтокрылые кукурузники Авиахима и ДОСААФа покрывали поля сражений, как снегом, толстым слоем дуста, чтобы никто не поднялся и ничто не взошло. Быть может, мои враги и оставались безнаказанными, а зло процветало лишь потому, что я опасался использовать силы, не полностью изученные и способные выйти из-под контроля хозяина.
   Кроме знаков в бабкиной квартире обитало ещё одно существо, всегда готовое выслушать молчаливые мольбы прозябающего в одиночестве ребёнка. Жило Оно на кухне, в трёхлитровой банке из зеленоватого стекла и тоже молча наблюдало за мной. Позднее именно к этой 'форме жизни' я обратил робкие ассоциации, когда впервые увидел детальное изображение женского полового органа. С гендерной принадлежностью гомункулуса Жопик долго не мог определиться, поэтому размышления на тему: кто, всё-таки, чайный гриб - ОН или ОНА, вскоре отбросил. У этой субстанции не было пола, но бабушка ласкательно называла его Комбучей. Для мальчика, воспитанного в классике советских традиций, в имени гриба слышались революционные отголоски. Детский слух улавливал в аббревиатуре КОМБУЧ пафос гражданской войны и достижений первых пятилеток, тяжесть борьбы с басмачеством и голодом в Поволжье.
   Всё оказалось прозаичным и лишённым романтики. Гриб не был ни сердцем комиссара, продолжавшим существовать без сгоревшего в пламени революции хозяина, ни инопланетным гостем, неведомым образом попавшим в бабушкино узилище. Как и все великие и бесполезные творения, он имел китайские корни, но на мои притязания в дружбе отвечал отзывчиво. Наши культурные коды в противоречия не вступали, и во всём ощущалась взаимоподдержка. Если я в чём-то чувствовал неуверенность (довольно частое явление в те годы), то обращался за советом к Комбучу - старшему товарищу. Он либо одобрял моё решение, испуская морзянкой тоненькую цепочку пузырьков, либо выражал несогласие безмолвием. Очень внимательный и терпеливый собеседник напоминал меня самого. В ментальном смысле, гриб, как и я, давно перерос границы, которыми его ограничила хозяйка, и стремился на волю. 'Вкушай соки мои и высвободи томящуюся взаперти плоть. Наступит время, и с моей помощью ты завоюешь мир!' - посылало сигналы существо, когда я ощущал во рту его кисловатый вкус, а квасные газики щекотали нос. Попытки наладить аналогичную по уровню обоюдного доверия и душевности коммуникацию с колонией засахаренных лимонов из холодильника, успехами не увенчались. Эти снобы предпочитали отмалчиваться, строя кислые мины.
   Мир за пределами бабушкиного убежища наполняли тайны и опасности. В нашей 'сталинской' трёхэтажке, таинственно-манящим местом для меня всегда оставался подвал. Конечно, был ещё и просторный чердак, но рачку-отшельнику о таких высотах даже не мечталось. Пространство цокольного этажа жильцы дома разделили на дощатые секции и закуты. Подобно сказочным гномам, в этих малогабаритных пещерках обыватели рачительно накапливали старый хлам, хранили соленья в мутном рассоле и прочие овощные запасы. Из вентиляционных окон подвала вечно тянуло мокрой бумагой и чем-то инородно-гнилым. На посещение мною катакомб бабушка наложила строжайший запрет. Даже за картошкой в свою сараюшку она спускалась одна, опасаясь, что я навернусь с крутой лесенки и сломаю шею. Вызвавшийся ей помочь, я всегда оставался на входе и топтался в нерешительности, опасаясь пренебречь её страхами и запретами. Чтобы предостеречь меня от нечаянного посещения Зоны, бабуля придумала байку, что там, дескать, водятся ядовитые змеи. Однажды, дождавшись момента, когда она вышла в магазин, я схватил флейту и в чём был выскочил во двор. Направив инструмент в оконце, начал неумело извлекать ноты - надеялся, что кобры и гадюки повинуются мне, словно индийскому укротителю. Но, то ли моих умений недоставало, то ли змеи действительно глухи к музыке... Одним словом, пресмыкающимися союзниками я так и не обзавёлся. Недруги могли ликовать и дальше.
  
  ****
   Страна, в которой довелось родиться, развивалась со мной в синхронном темпе. 'Или я за ней поспевал?' - монопенисуальная ЖОПА,.. - Всё зависит от того, с какого ракурса и в каком контексте оценивать происходящее. Советское детство Жопика выпало на восьмидесятые, а закончилось в начале девяностых. Среди прочих ярких картинок в память врезались, как тогда говорили, 'гонки на лафетах'. Вместе с бабушкой я, как мог, по-детски остро переживал смену вождей, но всё же, связывал их безвременный уход с надеждами на лучшее - лишь бы не было войны. Кроме значков, факультативно собирал марки острова Гваделупа и Монгол шуудан. Голубка мира Саманта Смит улыбалась мне с маленького бумажного квадратика с перфорированными боками, а серенькая горлица Катя Лычёва - с обложки журнала 'Огонёк'. В перестройку Жопик искренне хотел перестроиться, отрицал СОИ и НАТО, но тайком рисовал свастики на парте и в тетрадях. Боялся и переживал за сверстников из Чернобыля, а по ночам мне снились двухголовые пернатые мутанты и телята - вымышленные уроды, навеянные досужими разговорами дворовых бабок и одноклассников. С мальчишечьим интересом я смотрел репортажи из воюющего Афганистана, желая заполучить себе такую же, как у наших солдат, панаму песчаной расцветки и кроссовки Адидас. Таскал на школьный пункт сбора вещи и старые книги для детей Армении, пострадавших от землетрясения. Вместе с книгами, со смущённым видом, даже протянул отвечавшей за сбор гуманитарки комсомолке юбилейный рубль с профилем Ильича. Она тактично объяснила, что это лишнее.
   Как-то внезапно перестройка захлебнулась и переросла в перестрелку. Со всех концов необъятного Союза какофонией зазвучала непривычная детскому слуху разнокалиберная музыка. Свободные республики нерушимого государства хотели больше свободы, смутно представляя, что потом с этим счастьем делать. По телевизору вообще какую-то ЖОПУ начали транслировать. При упоминании в новостях советских окраин, стали слышаться тревожные ноты: Тбилиси, Фергана, Абхазия, Кишинёв, Баку, Душанбе, прибалтийские столицы, наконец. Не хотелось верить, что весь этот ужас происходит в твоей Родине. Больше походило на картинки с Ближнего Востока или Центральной Америки - какой-то разгул капиталистической военщины в странах, стремящихся к народной демократии! Техника, гигантские черепахи с панцирями из щитов, серые и зелёные головастики, взмахи чёрных колбас ПР-73, со свистом рассекающие воздух. А напротив - транспаранты, палки, камни, пёстрая краснощёкая толпа в 'петушках'.
   Бабушка пыталась держать меня в информационной блокаде, но шила в мешке не утаишь. В один из августовских дней, она не выдержала и по секрету шепнула Жопику, что Горбачёва сместили с поста генерального секретаря. Я выскочил на улицу, переполняемый эмоциями, но ребята во дворе уже были в курсе сакральной тайны. Эксклюзивность новости сама собой утратилась. Оказывается, все бабушки нет-нет да и делились секретами со своими внуками. Объединённая единой интригой детвора всё равно не взяла меня играть с собой, и Жопик одиноко покатил домой.
   В то время, когда огромная страна смотрела по телевизору балет 'Лебединое озеро', её сердце утюжила бронетехника. Вооружившись плоскогубцами, я щёлкал поломанным вертушком переключателя каналов на нашем телевизоре, в надежде, что тошнотный звуковой ряд и картинка с умирающей в танце балериной сменится на более занимательный контент. Неожиданно мне предстали понурые лица шестерых мужчин почтенного возраста в серых костюмах. Словно кто-то вырезал из журнала половинку выцветшей репродукции 'Тайная вечеря' Леонардо да Винчи и наклеил на экран. Мужчины восседали за столом и сливались с такой же бесцветной аудиторией. Взирая с экранов, они неуверенно и сбивчиво подавали некие пространные речевые сигналы, словно прося о помощи и оправдываясь передо мной за собственную беспомощность и дряхлость. Дрожали их руки, губы, один нервно пил воду, стуча вставными челюстями о край стакана. Параллельно из радиоточки на кухне доносилась трогательная песня про заповедную даль и свет хрустальной зари. Часто повторялось название белорусского заповедника, как на марках с изображением вымирающего зубра.
   Скоро телекомпания 'СССР' завершила своё вещание окончательно. Далее в эфире стали транслировать телешоу 'Да - Да - Нет - Да - Пиз*а', отчёты о заездах по столице нашей Родины на танках и соревнованиях по стрельбе из крупного калибра по высоткам и людям. Никто, как раньше, не просил убрать детей от голубых экранов. Сам момент, когда СССР прекратил своё существование, моя детская память не запечатлела. За множеством динамичных картинок, я не заметил, как сюжет достиг кульминации и драматической развязки. Именно эту сцену в многоэпизодном сериале Жопик, как и все остальные телезрители, прозевал. Ещё щелчок, и кинескоп моргнул в последний раз вспышкой, сопровождающей рождение сверхновой звезды, но, на самом деле, это был прощальный отблеск её затухания.
   Прошло совсем немного времени, и подпалины Верховного Совета закрасили, а разрушенное здание Советского Союза прикрыли ширмой из ярких рекламных плакатов. В институтах власти происходила подозрительная возня, сопровождаемая паскудными звуками. Но некоторые установки остались незыблемы - все мерзости, как и прежде, творились от имени народа и во благо его. Сбросив многолетние оковы социалистического рабства, Россия поднялась с колен, чтобы встать раком. Как в сказке о Бабе Яге, многонациональная избушка повернулась к новым реалиям и геополитическим партнёрам лицом, а к своему народу ЖОПОЙ. В тот миг, лик моей несчастной Родины выглядел малоприглядно и слабо отличался от её пятой точки: похмельный, опухший, непроспавшийся, избитый и зарёванный, но для меня - родной.
   Примерно в таком историческом контексте я и рос. Откинувшись из дошкольного учреждения, загремел в школьное, затем - вышак. Без малого почти двадцать лет этапы, пересылки, зоны... Такие срока в Союзе не давали даже самым закоренелым рецидивистам! По закону жанра всё неизбежно закончилось 'стенкой' - ЖОПОЙ. Получив на руки диплом, я загремел в закрытый институт, переживавший не самые лучшие времена. Бабка моя - ещё крепкая старуха, искренне верила, что в эпоху бандитов и проституток, всё равно должен найтись некий пассионарий, готовый ковать оборонный щит державы, в ущерб шкурним интересам. Она сама ковала его, передав эстафетный молот сыну, а теперь наступал черёд и внучку сжимать в изнеженной ладони до блеска отполированное молотовище. Её уверенность отдалась во мне, и написать заявление о приёме в учреждение рука не дрогнула. Когда при оформлении на работу подписывал соглашение о неразглашении гостайны, к которой мне оформили допуск, понял, что родная ЖОПА взяла в крепкие объятия и теперь не скоро отпустит. Даже в случае увольнения светила реальная возможность оставаться невыездным ещё, как минимум, лет пять.
   С другой стороны, что с того? Заграницами и турпоездками по Золотому кольцу я с детства избалован не был. В плане льготных профкомовских путёвок в семье всегда была полная ЖОПА. Бабушка меня за пределы области-то вывозила всего пару раз. В её партийном сознании глубоко сидел незыблемый постулат, что дети какого-нибудь абстрактного Петрова имеют приоритетное право на поездку в пионерский лагерь, а родной и единственный внук может подождать. Естественно после развала Советского союза и крушения всех иллюзий, прародительницу постигло глубочайшее ощущение когнитивного диссонанса. В новые рыночные реалии она не вписалась, но и это её не сломило. Мне же от происходящего было ни тепло, ни холодно. Детей вообще мало интересуют проблемы предков и героическое преодоление оных. Жопик, как рос одиночкой-задротом, так и остался им, что при СССР, что при РФ. В этом мы с моей страной походили друг на друга - пугающие своими размерами изгои в окружении злопыхателей. Формы правления и конституционное устройство на состояние наших ЖОП не влияли - ЖОПЕ они до ЖОПЫ. У наших ЖОП была особенная стать!..
  
  ****
   Со сверстниками у меня всегда складывались натянутые отношения, начиная с яслей. В школе же эти ментальные противоречия достигли своего апогея. Длинный, как оглобля, с аккуратным пробором ухогорлонос в идиотских очках не вписывался в стройные ряды стриженных под горшок советских детишек. Футляр с флейтой под мышкой вместо выточенного из доски автомата, делал меня отщепенцем, недостойным пацанского уважения. Мысли у маленьких кретинов во все эпохи схожи, поэтому мой Жорик и в школе превратился в Жопика. Всё напоминало какую-то пенитенциарную трагедию: посланная из глубокого детства малява, с характеристикой и погонялом, настигла меня за школьной партой. Усугубляла непростую ситуацию бабушка, каждый день водившая до школы за руку и встречавшая после уроков. Мы были с ней примерно одного роста, и сейчас я понимаю, как нелепо это смотрелось. Умиление такая картина могла вызывать лишь у человека с извращённым сознанием или душевнобольного. Преподаватели тоже на нас поглядывали косо, с нескрываемой жалостью, от чего на душе становилось заметно гаже. Вместо показного сострадания хотелось одного - быть, как все. Затеряться среди бегающей по школьным коридорам толпы, раствориться в ней, галдеть и играть в 'сифу'. Но играли только мной, ибо вечной сифой был я.
   Шли года, алюминиевый значок с ангелоподобным малышом, вписанным в кроваво-красный пентакль, на школьном пиджаке сменил знак с лысоватым мужчиной средних лет, в извивающихся языках пламени. Калмыцкий прищур его глаз и девиз констатировали, что обладатель данного атрибута должен быть 'всегда готов' к потрясениям и переменам, независимо от их масштаба. Я к этой ЖОПЕ оказался не подготовленным. По правде говоря, плохой из меня вышел пионер. Для всех ребят положительным примером я не стал, по капельке копя в своей детской душонке ядовитый гнев, готовый, в скором времени, извергнуться всепожирающей лавой.
   Нет, конечно я был обыкновенным советским мальчишкой - 'Пионерская зорька' по радио, журнал 'Костёр' в почтовом ящике, но дух коллективизма и товарищества в Жопике не теплился. Я ненавидел окружающих. Как что-то нравящееся мне становилось предметом симпатий широкого круга, я тут же начинал и это люто ненавидеть. Влюблённый в девочку, игравшую в кино гостью из будущего Алису Селезневу, уже через месяц я желал испепелить шалажовку по причине того, что она нравилась всем моим сверстникам и владела их умами. 'Прямо какой-то фюрер в юбке!' Не упуская возможности, Жопик подрисовывал щёточку усов и густую чёлку на любом из её изображений, попадавшихся под руку.
   Не зная, как утолить свою ярость, я распотрошил и смыл в унитазе школьного сортира обмотанный цветной фольгой и нитками шарик из опилок - попрыгунчик на резинке, продававшийся в каждом 'Детском мире'. Игрушку я обожал и, к тому же, её подарила бабушка, но когда в школе Жопик увидел почти у каждого пацана в руках такой же!.. Маленькие негодяи накладывали свои липкие щупальца на всё, чем я дорожил. Уже тогда мечталось о небольшом локальном геноциде по классовому признаку. Не в смысле, остром желании макнуть в прорубь детей помещиков и буржуев - хотелось уничтожить одноклассников и классного руководителя. Подпалить с четырёх концов школу, и пусть несёт во тьму свет знаний.
   Став немного старше, я почувствовал на себе и возрастные изменения школьных товарищей. Поднабравшись за летние каникулы силёнок на обильных кормах и свежем воздухе, они принялись коллективно меня поколачивать. Сначала, как бы, в шутку, во время игры в догонялки, гоняясь исключительно за мной. Этим праздный интерес шакалят к Жопику не ограничился, следом проклюнулись робкие попытки проверить крепость моей скулы и брюшных мышц. Но всё это было лишь лёгким петтингом и прелюдией к грандиозной кровавой оргии. Окончательная дефлорация Жопика произошла, когда школьный хулиган и махровый второгодник Саша Белоногов предложил на выбор: 'осмотреть фанеру' или 'изобразить лося'. Не зная доподлинно, как должен выглядеть в моём исполнении лось, я выбрал первое и чуть не помер от сильного, болезненного удара в солнечное сплетение. Малолетний подонок на этом не остановился, крепко пнув меня по яйцам. Я искренне был уверен, что он расквасил их всмятку, но, слава богу, всё обошлось - отделался всего лишь обширной гематомой.
   Жаловаться было некому, да и руку помощи никто бы всё равно не протянул. Хотя, если подумать, бабка могла бы своей клюкой навести порядок, отхерачив обидчиков, к чертям. Однако независимо от своих волевых качеств, это было неземное создание. В её мировоззрение не вписывалась даже сама мысль, что внука могут преследовать и подвергать травле, ведь Жорочка 'такой хороший мальчик'! Весть о том, что Жорика побили, просто свела бы пожилую женщину в могилу раньше времени.
   Я уже имел возможность убедиться в этом, когда в первом классе решил вызвать к себе бабушкино сострадание и истинное внимание, а не навязчивую заботу. Подсмотрев у других ребятишек, как те лихо подкрашивают себе на лицах синяки при помощи побелки и алюминиевой пуговицы, я задумал проделать то же самое. Перед выходом из школы забежал в туалет и размазал под левым глазом побелку со стены. Пуговку от школьной формы оторвал почти с мясом и принялся натирать себе под нижним веком, от чего побелка приобрела серый, с синеватым оттенком, цвет. С роскошным фингалом под глазом, улыбающийся Жопик вышел к бабушке, дожидавшейся внука у школы. Помню обречённое выражение её глаз и спазматические движения старческих рук в поисках упаковки нитроглицерина в грудном кармане. Репрессии последовали незамедлительно, стоило мистификации раскрыться.
   Со стороны школьной гопоты гонения продолжались весь учебный год и плавно перетекли в следующий, пока я не нашёл в себе силы положить конец затянувшимся игрищам. Как-то по осени дети толпой зажали двенадцатилетнего Жопика в заброшенном зубоврачебном кабинете. Предварительно человек семь или восемь пацанов гонялись за мной по всей школе с дикими криками и улюлюканьем. От безысходности я спрятался в первом попавшемся незапертом кабинете, в чём и состояла главная ошибка. Свинтить из замкнутого пространства шансов не оставалось никаких - все пути к бегству я сам себе отрезал. Жопик сначала хотел выброситься из окна (к чему такая жизнь?), но кабинет располагался на первом этаже, да и рамы намертво вросли в коробку - глухие окна преследовали меня всю жизнь. 'Попался в капкан и лапку себе не отгрызёшь во спасение...' - А тут и преследователи подоспели, уже толкались в дверях, кто первее Жопика на зубок возьмёт.
   В состоянии глубокого стресса, я схватил первое попавшееся под руку - что-то ржавое и тяжёлое, принявшись крушить врагов. Жопик преобразился в дикого берсерка, опившегося отваром адреналиновых грибов... Слабо помню детали произошедшего, но жертв, вроде, удалось избежать. Скандал после был нешуточный, и инцидент обсуждали на всех школьных уровнях, вплоть до совета пионерской дружины. Уже тогда в моей жизни обозначились будущие обличители пороков - юные ораторы, без которых наша реальность просто немыслима. В результате педсовет принял самое, что ни на есть, справедливое и мудрое решение, повесив всю вину за произошедшее на жертву. Чтобы не отставать от конъюнктуры, отжившая свой век красногалстучная фауна тоже выразила мне решительный протест и презрение.
   По сути, в своём одиночестве я был реинкарнацией мультяшного отщепенца Чебурашки, не имевшего друзей и отвергнутого исторической родиной - упакованного в ящик с апельсинами и высланного из Израиля. Ведь именно он поставлял в Советский Союз апельсины до Шестидневной войны 1967 года, а книгу свою Эдуард Успенский написал в 1965-м. Учитывая истинную национальность Жопика, всё сходилось, но героем я для сверстников не был и горой за меня стоять желающих не нашлось.
   Бабушке стоило немалых хлопот замять дело с дракой и добиться, через имеющиеся связи в Гороно, перевода внука в другую школу. Меня же с тех событий неотступно начала преследовать повышенная сонливость, ненормальная для пубертатного периода. Я обречённо мотался с бабушкой по врачам, а те хором успокаивали, что так, всего лишь, сказываются на детском организме и психике последствия нервного потрясения. Мол, с возрастом всё обязательно пройдёт само собой. Специалисты прописывали массу таблеток, которые Жопик тайком выплёвывал, и ядовитые на вкус настои из травок - на этом всё лечение заканчивалось. Впрочем, мои периодические отключки волновали не только бабушку. Когда я пускал слюну, сидя за книгой, или всхрапывал прямо во время урока, то пугался сам и вызывал оторопь у учителей и одноклассников. Проморгавшись, ещё долго соображал, вернулся ли я к реальности или до сих пор нахожусь во власти сновидений, которые наводили кошмар своей пустотой. Сны мне с двенадцати лет вообще перестали сниться, за исключением одного навязчивого кошмара, чего я дико стыдился, но, когда кемарило, постоянно накатывало чувство сдавленности и явно ощущался привкус лекарств во рту. В полудрёме мерещилось, что меня стискивают крепкие руки и тащат в неизвестном направлении по тёмным коридорам, пахнущим больницей и стиральным порошком.
  
  ****
   На новом месте учёбы я вздохнул посвободнее, но хвост дурной славы тянулся за мной, не желая отпадать. Тюремная почта детства опять сработала, бросив весточку вдогонку. Если раньше за мной гонялись, то теперь Жопика дети попросту не замечали, а в начале учебного года и весной вообще шарахались в разные стороны, как от прокажённого.
   Вынужденное одиночество переносилось ещё болезненнее, чем повышенное внимание. Однажды, втихаря от бабушки, в знак протеста я наелся снега и лёг полураздетый в сугроб. Срочно требовалось заболеть по-настоящему, вызвать к себе сочувствие и любовь. Очень хотелось, чтобы одноклассники, пусть и по наущению взрослых, пришли ко мне в больничную палату в белых халатиках, наброшенных поверх формы, с газетным кульком, полным апельсинов. Какая-нибудь девочка села бы на край койки и поинтересовалась, закатив глаза в притворной заботе: 'Ну, как ты, Георгий?' Приятели трепали бы меня по макушке, хлопали по плечу, смеялись, шутили... Хрен там! Одна вечная бабушка навещала своего внучатого сынка. Другим до Жопика не было дела.
   Провалялся я в детской областной больнице со множественными осложнениями почти полгода, а может и больше. Болячки сменяли одна другую, и врачи долго совещались на своих консилиумах, как меня лучше лечить. Чтобы поспевать за школьной программой, приходилось вместе с другими хворыми всё навёрстывать на уроках у приходящих преподавателей, там же, в стационаре педиатрического отделения.
   В самую первую неделю заточения в декабре девяносто первого, чуть тлеющая 'Пионерская зорька' послала мне хоть и слабый, но вселяющий надежду радиосигнал. Дикторша предлагала ребятам организовать переписку со своими сверстниками из других стран через редакцию передачи. Нам достаточно было выбрать нужное географическое направление, а дальше включались тайные механизмы советских дипмиссий и возможности специалистов по культурному обмену. Как работал этот, к тому времени изрядно проржавевший конвейер по детской переписке, меня не особо интересовало. В тот день пионерский горн по радио прозвучал последний раз, как гудок погружающегося под воду парохода 'Адмирал Нахимов'. Флейта Жопика на прощальный зов не откликнулась - на радость, из-за болезни приходилось пропускать ненавистные занятия в музыкалке.
   Я подумал и наобум решил написать письмо абстрактному пацану в Латинскую Америку. Почему-то трагические новости именно с этой части света вызывали у меня наиболее романтические ассоциации: огромные лопухи тропических растений, скрывающиеся в их тени храбрые партизаны и противостоящие им трусливые наймиты империалистического Запада. Я и сам часто прятался от внешних врагов в зарослях бабушкиной оконной оранжереи, как герильяс, от того, наверное, и тяготел к партизанщине.
   На тетрадных листках Жопик подробно изложил обо всех злоключениях, сетуя на то, что нормального друга среди окружения найти невозможно. Чернухи и клеветничества на нашу действительность в своём послании я старался избегать: '...Мальчик, давай дружить! Шлю тебе набор марок с советскими космонавтами. Пришли мне такой же со своими астронавтами...'
   Послание в конверте с домашним адресом и индексом радиопередачи я упаковал в такой же чистый. Вместо того, чтобы заполнить на нём графы 'кому' и 'куда', написал строгую инструкцию: 'Распаковать на главпочтамте!' Со спокойной душой я попросил бабушку опустить пухлое послание в почтовый ящик на другом конце города. Ещё строго-настрого предупредил, чтобы она остерегалась лишних глаз, ведь вражеские шпионы могли вычислить мой интерес к заграничному подростку, и тогда, заочному другу могло сталь на родине худо. Старая коммунистка предпочла не задавать лишних вопросов и молча кивнула, прикрыв в знак понимания глаза.
  
  ****
   Глубина твоего погружения в бездонную ЖОПУ познаётся только в сравнении с другими неудачниками. Мысли были об одном: встретить пацана, у которого дела обстояли бы хреновее, чем мои. Преследовало детское любопытство - есть ли во вселенной более несчастное существо? Оказалось, что оно есть, более того, буквально за пару недель до моей выписки попало в ту же больницу и, в тот самый момент, лежало в соседней палате с воспалением лёгких. С разницей в несколько месяцев оно, как и я, где-то питалось снегом и пыталось растопить его собственным телом. Наверное, так же надеялось окоченеть и отправиться на тот свет. Существом был незнакомый мальчишка - одногодок. И если я рос просто очкастым дылдой, то этот, ко всему прочему, оказался низкорослым, пухленьким и походил на чукчу. Перст провидения ткнул в этого человека, как в моего единственного друга и головную боль на всю оставшуюся жизнь...
   Звали его Игорь, но иначе как Гошу, его никто не воспринимал. Парня дико раздражало такое панибратство. Из летописного князя он превращался в комичного недотёпу из советского мультсериала 'Великолепный Гоша'. Я не был исключением и почти всегда обращался к нему в подобной шипящей манере, а он, со скрываемым недовольством, рычал: 'Георрргий'. Странно, но на нашу дружбу это никаким образом не влияло.
   Познакомились мы при необычных обстоятельствах. Я шёл по коридору ускоренной походкой в туалет - вот-вот должны были отойти воды после очередной клизмы. Не доходя до сортира, опустившись на корточки, сидел тёмненький мальчишка. Глаза его закатились и казалось, зрачки устремлены в собственную душу. Сам пацан словно старался слиться с больничной стеной. Он больше походил на инопланетянина, чем на обыкновенного мальчика - этим меня и зацепил: близорукий, лицо в редких оспинках, а на голове россыпь тёмных кудряшек. Проходящие мимо ребята постарше настойчиво не хотели его замечать, а он делал вид, что и их не существует. Но не обращать на него внимание давалось с трудом - в узком и длинном, как взлётная полоса, коридоре, скрюченную детскую фигуру приходилось буквально переступать.
   На обратном пути сиделец опять попался на глаза, и моё любопытство перевесило стеснительность. Я нашёл в себе силы поинтересоваться:
   - Ты чего тут?
   - Обосрался, карамба... - он произнёс это с видом, преисполненным мужского достоинства и гордости, словом, ни как обосравшийся отрок.
   - Как тебя зовут?
   - Зачем спрашиваешь имя моё? - пацан недоверчиво смотрел исподлобья.
   - Да, просто,.. - опешил я от такого контрвопроса и прикинул: 'Может, нахер тебя, раз ты такой самодостаточный? Кого-нибудь другого найду в приятели...'
   - Слишком долгая история, всё равно не поймёшь. Допустим, Игорь...
   Оказалось, собрат по несчастью просто не добежал вовремя до туалета - подвела собственная ЖОПА. От лекарств у него обострились проблемы с перистальтикой и, захотев пукнуть, бедолага дристнул с подливкой, вот днище-то и пробило. Такой позор можно было смыть только кровью или исчезнув для всех разом, притворившись частью стены. Он попросил меня принести ему из палаты одеяло, чтобы скрыть следы досадного недоразумения, что я и сделал. Без особой брезгливости я набросил на него покрывало, как пончо, и довёл до палаты. Неисправность Игорёхиной ЖОПЫ послужила поводом для бесшабашного разговора и нашей дальнейшей дружбы. Обо всех гадостях и том немногом хорошем, что есть в жизни, я узнал именно от своего нового знакомого.
   Игорь являлся плодом, возросшим на древе интернациональной любви. Отец его - перуанец с европейскими корнями, приехал в Союз учиться на доктора и на осенне-полевых работах познакомился с будущей женой - студенткой того же вуза. После окончания мединститута в середине восьмидесятых, уже с шестилетним сыном, молодая семья уехала на родину мужа. Там они бок о бок работали по специальности в горной провинции, названия которой не обозначено даже на карте. В этой глуши их и захватил водоворот вялотекущей гражданской войны. Власть в регионе менялась изо дня в день, как в фильме 'Свадьба в Малиновке'. То правительственные силы, то Народная партизанская армия, то Революционное движение имени Тупака Амару. Военная диктатура сменялась маоистской, а тех выбивали из города марксисты. Всё колоритно, ярко и по-латиноамерикански весело. Только ни маленькому Игорю, ни его родителям такой кровавый карнавал праздника в жизни не добавлял. Вынужденных исполнять призвание и блюсти клятву Гиппократа, отца с матерью за оказание медицинской помощи заклятым врагам третировали и те, и другие. Неоднократно сверлили затылки и лбы стволами автоматов, но щадили, так как кроме местных шаманов, других медиков в округе не водилось.
   Маленький Гоша огребал по жизни не меньше родителей. Ему доставалось от местной детворы по причине того, что он был не такой, как все. Измельчавшие потомки древних инков - индейцы кечуа били его за то, что он гринго. Дети белых идальгос, за то, что Гоша недостаточно гринго. Метисы и креолы - просто так, потехи ради. Мальчишке с раннего детства приходилось получать тумаки и самому набивать костяшки на кулаках, а ещё прятаться с бабушкой неделями в подвале, укрываясь от обстрелов и ужасов уличных боёв. Слушать стенания старой перуанской чоло, молитвы, обращённые ко всем богам разом, и настойчивые просьбы к местным духам рангом поменьше. Паутина по углам, пыльные горшки и вязанки маиса, бабкины мольбы, ночные перуанские кошмары и предания - жутко до усрачки.
   Сбежав с родителями от войны обратно в Советский Союз, он застал закопчённые дымоходы и дымящиеся обломки державы. Места для интернационализма в сердцах огрубевших сограждан поубавилось, и здесь для всех Игорь стал обыкновенным чуркой. Уже в зрелом возрасте его часто останавливали милиционеры и интересовались национальным происхождением. Гоша отвечал, что русский и в доказательство показывал паспорт гражданина Российской Федерации, но интеллектуально-ограниченные пэпээсники недоверчиво посмеивались: 'Это, ты-то русский?' По документам его звали Игорь Мария Эуфемио Майора Корса. Так и не выучивший русский язык папа называл его Игорэлито, а мама Гошкой. Он же всегда стеснялся своего имени и очень не любил, когда в разговоре с кем-то я поминал о нём всуе. Так и говорил: 'Надеюсь, про меня ты не разболтал никому?'
   Вновь обретя родину, Гоша не окунулся в лоно материнской любви, а так и остался навсегда для неё нелюбимым пасынком, впрочем, взаимно не питающим сыновних чувств к приёмной маман. Он так и говорил: 'Мачеха - не мать, её не грех и вы*бать!' Я, не склонный к инцесту и не мучимый Эдиповым комплексом, на это лишь скромно пожимал плечами, а Гоша настаивал на своём:
   - Скажи, разве тебе никогда не хотелось дерзко отжарить злую волшебницу из сказки про Белоснежку или Малифисенту из Спящей красавицы, устроить группен секс с ткачихой, поварихой, сватьей-бабой Бабарихой?
   - Да, как-то нет... Я чаще ассоциировал себя лежащим в кровати с главными героинями.
   - Дюймовочку и Серую шейку в душе еб*л? Георрргий, антагонисты и являются всамделишными центральными героями сказок и приданий, а все неполноценные принцы - принцессы, гномики - карлики, созданы только для того, чтобы эвфемистически подчеркнуть это!..
   Отцовским вниманием Гоша оказался обделён именно тогда, когда подрастающему мальчишке оно было жизненно необходимо. В холодной стране горячее перуанское сердце его бати подостыло, и он навсегда ушёл из семьи, затерявшись на заснеженных просторах среднерусской равнины. Маме же нужно было обустраивать собственную судьбу, пока ещё не всё потеряно на коротком бабьем веку. Мой друг тоже, как и я, воспитывался бабушкой, но по материнской линии, у которой проводил большую часть времени. Как ни странно, наши бабки так и не удосужились познакомиться, хотя и пламенно передавали друг ледяные приветы - старые самодостаточные эгоцентристки. Моя до смерти оставалась хронической коммунисткой, не пропускавшей ни одного митинга или собрания гонимых либеральной общественностью однопартийцев. У Гоши же бабка, наоборот, переосмыслила насаждаемые десятилетиями ценности и примкнула к демократическому фронту. В клочья разорвала архив своего отца - активиста послереволюционного Союза воинствующих безбожников и перевела уйму денег на панихиды со свечами по невинно убиенным мученикам режима. До самой её кончины на стене в квартире висели фотографии Новодворской, Немцова и Николая Второго. Замыкать вместе разнополюсных бабушек - эти две стихии, было опасно. Могло от перенапрягу выбить пробки.
  
  ****
   Момент истины в наших с Гошей отношениях наступил примерно через год после знакомства. В тот день я узнал своего друга с совершенно иной стороны - как величайшего в мире мистификатора. Придя как-то к нему домой, мы маялись всякой ерундой и перелистывали в четыре руки очередной номер 'Спид-инфо', который он тайком стащил у матери. Прервавшись, Гоша открыл ящик письменного стола и вытащил оттуда изрядно потёртый почтовый конверт с неаккуратно порванными краями. Выдержав театральную паузу, он протянул его мне, и я обомлел. Это было моё письмо, отправленное в редакцию 'Пионерской зорьки' из больничной палаты! Тут же рой всевозможных версий загудел в голове: 'Он спёр конверт прямо из почтового ящика, куда бабка его бросила. Эх, пренебрегла инструкциями и конспирацией, а ещё старая подпольщица! - но, этого не могло быть! Бабушка не способна подвести, да и Гоша сам в то время на родину с родоками ещё не вернулся. Или, всё же, тайно вернулся?.. Даже без его личного участия, сообщники или истинные хозяева могли выкрасть письмо из сортировочного пункта. - Что они хотят от меня, зачем это представление?'
   Нахлынувшие сомнения рассеялись, когда перед глазами замельтешили почтовые отметки и штампы на конверте. Наши - синие и красные - почтового отделения из перуанского захолустья, куда письмо занесли сложные хитросплетения дипломатических отношений СССР со странами Латинской Америки. Тихушник Гоша виновато смотрел, словно оправдываясь за длительное молчание. 'Присматривался он всё это время ко мне, что ли, испытывал на верность и прочность?' Как оказалось, он не успел ответить на моё послание, потому что буквально на следующий день, после его получения, родители Гоши наскоро похватали чемоданы и сбежали в Россию. Да и посылать ответ советскому пионеру без алаверды в виде марок, было как-то стыдно. Но, к его глубокому сожалению, не водились в Перу астронавты. Только партизаны, у которых мой друг перенял баранью упёртость, патологическую скрытность и лукавую изворотливость.
   Когда нахлынувшие эмоции немного отступили, Гоша заговорщически подмигнул и спросил:
   - Георгий, столько лет уже прошло, признайся честно, это ты нас в детском саду воспитательнице сдал?
   - Когда,.. какой?.. - искренне изумился я.
   - Такой! Когда мы письки друг другу показывали за верандой. Я тебя ещё в больнице сразу признал. Ты практические не изменился с того времени - всё такой же 'человек в футляре'.
   - Блииин, Гоша, неужели мы с тобой ещё с горшковой группы знакомы?
   - Выходит, так.
   - Клянусь, к тому, что вас тогда запалили, я не имею ни малейшего отношения. Бля буду, не я! Она сама догадалась...
   - Ладно, не оправдывайся, верю. Хочешь по Икстлану прогуляться до могилы Таме-Тунга?
   Я не совсем понял, к чему он клонит и робко переспросил, что под этим имеется в виду.
   - Ну, мульты космические позырить. Ты же хотел увидеть латиноамериканских астронавтов, вот я тебе их и покажу. Гондону бы я такое точно не предложил, а ты - парень проверенный!
   Раз речь шла о высоком уровне доверия, конечно я согласился. Мне показалось, что Гоша сейчас достанет какие-нибудь плёнки с перуанскими диафильмами, которых я раньше не видел, и примется крутить проектор. Он вышел на кухню, а вернулся уже с белым вафельным полотенцем в руках. 'Точно, диапроектор сейчас запустит! Вот и полотнище для экрана притащил', - прикинул я. Но вместо того, чтобы повесить белый квадрат на стену, Гоша свернул выбеленное полотно в длинный тугой рулон и приказал мне сесть на кровать, прижавшись к стенке спиной. Я полностью доверился другу, залез с ногами на кровать и сел, как он попросил. Гоша же достал с книжной полки красиво иллюстрированную книгу с изображениями резных барельефов на стенах южноамериканских пирамид и сунул её мне:
   - Полистай пока картинки - это поможет твоему подсознанию правильно образы проиллюстрировать, пока ты в отключке будешь находиться.
   - Какой отключке? - насторожился я.
   - Ты мне, всё же, доверяешь или нет? - с некой досадой в голосе поинтересовался он.
   - Ладно, что нужно делать? - мой вопросительный, но покорный вид позволил ему продолжить приготовления, а сам я испытал острый приступ стыда, что посмел усомниться в помыслах друга.
   - Во-первых, расслабиться. Во-вторых, ровно и глубоко дышать примерно секунд тридцать, а по моей команде резко встать и задержать в груди воздух. Я тебя в это время буду душить полотенцем...
   Я как сидел на заднице, так и пополз от услышанных слов на карачках подальше от Гоши.
   - Какой, нах, душить? Нет, Гош, нахер твой космос со всеми астронавтами. Душить друг друга - это перебор. Так заиграешься, ненароком, и не заметишь, как концы двинешь!
   - Да не ссы ты, карамба! Это старая индейская практика! Меня в Перу научили древние шаманы. Сам практиковал несколько раз. Гарантирую, что понравится - незабываемый опыт!
   - Откуда ты понабрались этой дичи?
   - Дань традициям коренных народов, нашедшая отражение в моей белой культуре. Чем там ещё заниматься в этой дыре было? Вот и разбавлял серые будни местным колоритом. У индейцев аймара очень много связано с процессом удушения. Например переход из живого состояния в загробный мир происходит через насильственное лишение человека кислорода. Тяжелобольному, которому не помогли никакие знахарские припарки и улюлюканья, упокоиться бабы помогают. Они сначала на уши подседают, усыпляя бдительность: поют ему сладкие песни хором о том, какой он был при жизни сильный и смелый, сколько женских сердец покорил, целок порвал, сколько подвигов совершил и отправил врагов к праотцам. А как чувствуют, что конец бедолаги близок, насильно закрывают ему рот с глазами и оборачивают в одеяло или простыню - пеленают, как младенца. Потом наваливаются на него всем скопом и заставляют испустить последний вздох. Те, кто не учавствовал в давке, бегут гасить свечи и лампады, законопачивают все окна и запирают двери. Это - чтобы душа в темноте не нашла куда вылететь вместе с дымом и долго оставалась рядом с новопреставленным. Мало того, они ещё у входа в комнату с умершим всякие зловонные отбросы, говнище и тряпки ссаные сваливают. Душа смрадом брезгует и не может переступить порог.
   Конечно я ему поверил. Мало ли в Перу есть чего такого, что нам и не снилось?!
   - Не ссы, говорю, - продолжал возбуждать мой интерес Гоша, - я не до смерти тебя придушу - я же не баба! Как заваливаться на бок начнёшь, давление ослаблю и перестану. Задохнуться не задохнёшься, а галюны словишь.
   - Тогда зачем мне на кровать залазить?
   - Чтобы головой об пол не пиз*ануться, карамба! - с момента возвращения, за своё относительно недолгое пребывание на исторической родине, мой друг сильно поднаторел в обсценной лексике, которую перемежал с испаноязычными архаизмами. - Не хочешь так - могу другой вариант предложить - ускоренный, но эффект тот же: встаёшь, расслабляешься, а я тебя сзади вокруг грудной клетки сдавливаю и приподнимаю.
   - Нет-нет, давай лучше с полотенцем...
   С тех пор, как школьный хулиган пробил мне грудак, прошло уже почти три года, но тело помнило болевые ощущения. Моя грудная клетка стала, своего рода, ментальной болевой точкой, и посторонних прикосновений к ней я старался избегать.
   Я сидел, шелестя страницами альбома, любовался затейливой резьбой по камню, высокохудожественной чеканкой, литьём и недоумевал, как человек вообще способен на такое волшебство? Комментарии на испанском мне были непонятны, а перевести их я, почему-то, у Гоши попросить стеснялся. Но и без лишних слов, иллюстрации вызывали в юношеской фантазии причудливые образы: угловатые пирамиды со скошенными верхушками, осколки древней цивилизации - причудливые антропоморфные существа, явно инопланетного происхождения, воплощённые в камне и драгоценном металле. Изображавшие древних божеств фигурки, походили на долгоносых армян и азербайджанцев с нашего городского рынка. Они разводили руки по сторонам, словно пытаясь схватить тебя в охапку и затащить в свою палатку, чтобы впарить одноразовые кроссовки или спортивный костюм: 'Эээ, захади, дарагой!..' Заискивающе искривлённые в некоем подобии улыбки рты, обнажали оскал золотых зубов - истинное хищное лицо, закамуфлированное маской дружелюбной угодливости. Погрузившись в мир доколумбовой Америки, я даже не заметил, как Гоша накинул мне на шею полотенце, а кулаками сдавил сонную артерию.
   Меня тут же обволокла и унесла в бесконечность совершенно новая вселенная. Умиротворяющей колыбельной зазвучала соната для флейты Вивальди в соль миноре. Перуанских астронавтов я так и не увидел, но попал в окружение сотен тысяч розовых и скрюченных человеческих эмбрионов на конечной стадии вызревания. Уже почти сформировавшиеся младенцы парили в пространстве, как воздушные шарики, прикованные лентами пуповин к единому, невидимому центру. Я стал расталкивать их, а они надоедливыми медузами липли, ударяясь друг о друга то большими головами, то крошечными попками. Их сжатые в кулак пальчики складывали замысловатые фигуры, напоминавшие кукиш, а маленькие ножки жались к вспученным животикам. Все эмбрионы были поголовно женского пола, и своими припухшими половыми губками настойчиво стремились присосаться ко мне, как рыбы-прилипалы. От этих поцелуев в паху становилось щекотно и приятно, словно во время скольжения вниз по канату на уроке физкультуры. Я что есть сил старался вынырнуть из их моря, отчаянно загребал руками, но стальные пупочные канаты стягивали мне запястья, щиколотки и тащили уже ослабшего, безвольного и полного удовольствия в бездну, к центру, диктующему приставучим и безмозглым сгусткам человеческой материи единую волю.
   Кто же на самом деле верховодил всеми этими не рождёнными сикухами, я так и не успел выяснить. Кишащее эмбрионами пространство заставило меня откопать в памяти детские ощущения, полученные во время пребывания с бабушкой в загородном санатории ВЦСПС - это был единственный раз, когда я вообще выезжал с ней куда-то летом. Пансионат областной профсоюзной организации до отказа заполняли пенсионеры разных мастей - по сути, те же эмбрионы. Среди них преобладали тучные дамы и такие же шароподобные кавалеры. Обитатели перекатывались по узеньким асфальтированным дорожкам от корпусов к столовой и обратно, чем и занимали свои неторопливые дни отдыха. Еда - сон, еда - сон.
   К территории санатория примыкало небольшое озерцо с песчаным пляжем. На его берегу, невесть зачем, высилась громадная горка с дощатым скатом. Если зимой её назначение и было оправдано - санки, замёрзшая гладь водоёма и так далее, то летом, с неё толком-то и не покататься. Вся задница осталась бы в занозах, а потом, до воды ещё метра полтора по песку скользить. Оказавшись без бабушкиного присмотра, в первый же день я залез на горку и случайно оступился. Барабаня конечностями по доскам, неуклюже скатился вниз и не успел испугаться, как по инерции улетел прямиком в прибрежные воды. Глубина была не критичная, но напугало другое: в самом начале июня озеро буквально бурлило от обилия резвящихся головастиков. Несформировавшиеся лягушата всем многотысячным выводком сгрудились полюбоваться на незваного гостя. Своими круглыми формами они походили на местных отдыхающих. Некоторые принялись бесцеремонно пощипывать меня за оголившиеся ноги и руки, другие - активно работали хвостиками, расталкивали и стремились занять их место. Казалось, что все земноводные существа в окрестностях только и ждали моего появления, чтобы вкусить человеченки. Был бы я более зрелым, несомненно счёл бы эту картину похожей на акт оплодотворения: миллионы сперматозоидов пробиваются ко мне - гигантской яйцеклетке. Объятый ужасом я выскочил на берег и весь в песке и зелёной ряске побежал сдаваться бабушке. От обтекавших озёрных вод за Жопиком стелился мокрый след, словно я сам огромное земноводное или водяной, выбравшийся на сушу. Бабушка меня отчитал по первое число, и все последующие дни я в наказание таскался за ней телёнком.
   Она относилась беспощадно к моим проявлениям слабости и капризам, как к классовым врагам. Подъём мой в доме отдыха был строго в 7:00. Почти целый час, от пробуждения до завтрака, я оттачивал гаммы на своей блок-флейте. Странно, но бабушку не заботило, что моё ежеутреннее натяжное дудение доставляло удовольствие далеко не всем отдыхающим. Многие в это время ещё крепко спали и досматривали мало отличимые от реальности престарелые сновидения.
   За несколько дней до отъезда Жопик, как обычно, прокачивал дыхательные органы, упражняясь на флейте. Краем глаза я заметил, что лужайка перед нашим домиком шевелится, словно живой ковёр. После того, как окуляры были уже на носу, появилась возможность рассмотреть мираж детально. Оказалось, что подобный эффект создают сотни тысяч маленьких, не больше сантиметра, закончивших метаморфоз лягушат. Они мигрировали из озера к среде своего естественного обитания - сосновому лесу. Мне же померещилось, что живая чёрная лава течёт на звуки флейты, подступая со всех сторон. Необычная картина вызвала у Жопика панику: 'Ба-буш-каааа!..'
   Из гипоксинового транса вывели оплеухи, которые Гоша отвешивал мне по начинавшим бледнеть щекам. Очнувшись, я ощутил, что стал, как бы, немного придурковатей, чем до погружения во внутриутробную галактику и детские кошмары. В голове что-то булькало, будто вместо мозгов в черепную коробку закачали околоплодные воды. Бульканьем оказались обращённые ко мне слова Гоши. Произносил он их словно ртом, полным озёрной мути. Друг отчаянно пытался выяснить, как моё самочувствие и буквально сверлил перепуганными глазами. Я сфокусировал на нём зрение, обессиленно спросив:
   - Гоша, мне кажется или я стал и-ди-о-том?
   - Немного стал... - неопределённо булькнул он.
   - По-че-му? - протяжно и вопросительно промычал я.
   - Ничего удивительного! Во время асфиксии серые клетки головного мозга частично отмирают. Я тебе всего на несколько секунд кислород перекрыл, а какая-то часть твоих клеток сдохла. Они имеют свойство регенерироваться, но бесконечно так продолжаться не может. Если в 'космос летать' каждый день, то станешь слабым на голову энцефалопатом - дураком, то есть.
   - По ходу, уже с-тааал. Вот тебя сейчас вообще не понимаю. Хули ты такой умный?
   - Предкам за это спасибо сказать нужно, - довольно ощерился Гоша. - У меня первыми детскими книжками были учебники по анатомии и медицинские справочники родителей, а вместо мультиков - учебно-методические киноматериалы: вскрытие брюшной полости, черепной коробки и прочая лабуда. Кстати, ты на штаны свои посмотри!
   Тут я обратил внимание на то, что не давало мне покоя с самого пробуждения и создавало неудобство. Как солончаковое пятно иссыхающего Аральского моря, вокруг гульфика расплывался мутный контур. В трусах ощущался холодный и липкий дискомфорт, но какой-то новый, не похожий на последствия энуреза. Я расстегнул ширинку, засунул руку в трусы и вытащил её всю перепачканную неким белёсым клейстером.
   - Что это за херь? - испугано произнёс я.
   - Эктоплазма, - пояснил Гоша. - Когда ты, как медиум, впадаешь в транс, из твоего х*я выделяется эктоплазма. Все призраки и ведения материализуются именно из этой производной.
   - Что, правда?
   - Карамба, нет конечно, - заржал он в полный голос, - шучу я так. Это малофья - ты обструхался, друг мой. Знаешь, кстати, почему мы из Перу сбежали?
   - Ты мне рассказывал про войну и всё такое,.. - обиженно пробубнил я.
   - Не только поэтому. Больше всего доконала латиноамериканская еба*утость. Просто в Перу все люди пытаются уйти от реальности - жизнь-то не сахар, вот и стремятся урвать хоть немного светлого и необычного: установить, например, прямой контакт с духами предков или инопланетными цивилизациями. Делятся перуанцы на две категории - одна пиз*утее другой. Первые - потомки индейцев, плотно сидят на гомеопатии - жрут всякую наркотическую дрянь растительного происхождения и чичу маисовую бухают, а вторые - гринго, страдают аутоэротизмом - дрочат на собственное изображение в зеркале, практикуя удушенье или прочие изощрённые способы. Важно, чтобы процесс обязательно глюками сопровождался, прямо как у тебя сейчас. Иначе контакт не установить, и счастья не видать.
   - Неужели, все поголовно дрочат?
   - Говорю же, не все, а лишь половина. У меня по соседству белый пацан жил, так тот себя вообще поджарил во время мастурбации.
   - Да ладно! Это как, на противень раскалённый сел, что ли?
   - Нет, он вставил себе в жопу приспособление на вроде кипятильника, соединённое с проводом, а на хер проволоку алюминиевую намотал. То есть, один провод шёл от задницы, другой, который на члене - к штепсельной розетке домашней радиоточки. Эту цепь он подсоединил к электрозамыкателю собственного изобретения, который вставлялся в рот. В качестве сопротивления для снижения напряжения, парень включил в цепь неоновую лампу, но то ли он проводку плохо заизолировал, то ли ещё что-то в системе коротнуло... Короче, челюстями клацнул, цепь замкнул, чтобы от электрического разряда кайф словить, а его уебало всеми вольтами, которые были в сети.
   - Бля, точно дебил! Нафига он замыкатель в рот вставил, руки то ему для чего даны?
   - Ну уж точно не для того, чтобы дрочить при помощи электричества. У него руки обездвижены были - он сам себя ремнями к кровати приковал для пущего эффекта.
   - А, может, этого пацана пытали так? Может, он из сопротивления партизанского?
   - Какой партизан, нафиг! Дрочер он был обыкновенный перуанский, хоть и с фантазией. Кстати, неделю назад одного такого любителя острых ощущений на переулке Островского нашли - наш ровесник из другой школы, не помню точно из какой. Он сам себя удушил батиным шёлковым галстуком, когда дрочил до изнеможения. Его так и обнаружили дома - холодным со спущенными штанами, и трусы, прямо, как у тебя сейчас, сырые до нитки. Петлю себе на шее затянул, а конец к батарейной трубе примотал. Заигрался в 'собачий кайф' и не заметил, как отключился навсегда. Ушёл в одиночное плаванье по космическим далям и потусторонним пространствам. Знаешь, как его звали? Хорхе - Жора, то есть! Тоже полукровка, черепами которого в банановой республике культурно-гуманитарную дыру затыкали. Недавно вернулись с Кубы, а тут такие страсти...
   - А ты откуда все подробности узнал, знаком с ним был?
   - Не то, чтобы прямо знал хорошо... Так, слышал немного - пацаны во дворе рассказывали. - он неоднозначно покачал рукой, не желая раскрывать своих тихушных тайн.
   Тогда я даже и мысли допустить не мог, что Гоша, достойный сын своих родителей - обыкновенный главврач. Он просто-напросто 'лечил' меня - доверчивого провинциального юношу, с прорехами в половом воспитании и недостаточным знанием электротехники. И действовал этот перуанский Кашкпировский гипнотически. Стоило ему о чём-то со мной заговорить, как меня тут же накрывало и начинало клонить в сон. Все его слова я ощущал, как-бы через пелену полудрёмы, а он вечно голодным крокодилом пожирал мою реальность, замещая её изощрённой ложью и фальшивыми иллюзиями.
  
  ****
   Гоша стал моим Доном Хуаном - проводником и учителем в мире нормальных пацанов. Подобно Азазелю, он научил Жопика вещам, которые раньше казались гнусными. Я на это не сетовал, ибо сам впустил этого беса одиночества в свою жизнь, вытащив из пустынного биома детства. Он приоткрыл для меня ящик Пандоры, я заглянул в него, а там такое! Всё ранее навеянное приторно-кумачовыми статьями 'Пионерской правды' и произведениями Аркадия Голикова куда-то сиюминутно улетучилось. Тёмная сторона пубертата манила и засасывала воронкой. Сейчас, словно в калейдоскопе, из кучки закопченных стёклышек в памяти всплывают мрачные витражи со сценами нашего с Гошей полового созревания. За некоторые я и по сей день ощущаю неловкость перед самим собой, а на некоторые - пофиг. Самая безобидная картинка - синхронная мастурбация с другом на игральные карты с изображением мохнатых женских лобков. В детстве бабушка оберегала меня от этих постыдных ночных игр. Каждый вечер перед сном и пару раз за ночь приходила проверить, покоятся ли руки внучка поверх одеяла. Однако против зова плоти не попрёшь... Кстати, дрочить правильно научил меня именно Гоша - всеведущий пройдоха:
   - Делать всё нужно плавно и нежно. Спешка тут не уместна. Ты не на самолёт опаздываешь и не блох ловишь. Представь себя юннатом, сжимающим в ладони ручную полёвку или хомячка из живого уголка. Ты же не хочешь придушить нежную зверушку? И запомни, Георрргий, исключительно левой, правая - для рукопожатий!
   Первые номера газеты 'Спид-инфо' зачитывались нами до дыр. У Гоши мать то ли выписывала, то ли покупала их в Союзпечати. Ооо, это было откровением! Я постоянно норовил ненароком прихватить газетку домой, на ночь, типа, на досуге почитать, без лишних глаз. Друг предостерегал:
   - Георрргий, аккуратнее, это дело затягивает! Помни о перуанских аутоэротоманах и их нелепой кончине. Патологическое пристрастие к мастурбации ещё никого до добра не доводило! Карманный бильярд в два шара, ручная стирка, ипсация, азельготрипсия - это, когда мандёж у нимфоманок... Для решительного отпора мастурбационной чуме, всей прогрессивной общественности необходимо объединить усилия! Прежде всего нужно спасать детей - дома, в детском саду, школьном классе, интернатской спальне, в студенческой аудитории. Ни война, ни чума, ни оспа не привели к столь разрушительным для человечества последствиям, как пагубная привычка к малакии. Даже великий русский писатель Гоголь сжёг своё неоконченное творение, находясь в состоянии психического истощения, виной которому, навязчивый онанизм. Попробуй вообразить, все жертвы принесены на алтарь собственными руками, карамба, карамболь, карамболина, карамболетта! Нелепость бесплодных стремлений зашкаливает! Пустоцвет! Оброненное семя, не давшее всходов! Мысль, не обличённая в логическую формулу! Вербальная суходрочка! Синдром навязчивых движений!.. Ах , ах, ах...
   Безбрежное красноречие Гоши не знало конца и брызжело хлопьями бессвязных фраз, заполняя закоулки моего подросткового сознания. Он заходился в приступе словоблудия, а после достижения катарсиса, обессилев, падал на диван и увядал. Брошенное же им семя прорастало и давало всходы на сером веществе юношеского мозга. Плоды чудных фантазий привносили красок и насыщали мировосприятие мечтательного подростка. Мир становился контрастнее и таинственнее, полным неизведанных впадин и заоблачных высот.
   Потом Гоша спалил где дома у матери спрятана видеокассета с порнухой. Её просмотр на видеомагнитофоне 'Электроника ВМ-12' проходил под наш дружный хохот, сопровождаемый рвотными позывами, но развидеть это обратно оказалось не под силу. Друг по секрету рассказал, что ему по секрету рассказали другие пацаны о том, что некий рано повзрослевший школьный хулиган имел секретный оральный половой контакт с дурачком-колясочником, которого ежедневно вывозили во двор погреться на солнышке. Я возмутился в праведном гневе: 'Неужели, никто из недавних пионеров - тимуровцев за поруганную честь умственно отсталого не вступился?!' Но потом, как-то сам и поостыл. Кто тогда вообще за кого заступался?
   Гоша же подсадил меня на творчество панк-группы 'Сектора газа', альбомы которой мы переписывали через шнурок с пятиштырьковыми штекерами на однокассетных 'Романтике' и 'Легенде'. Самый редкий - '4-й', с песнями про носки, ядрёну вошь, мента и караванщиков, сидящих без воды, в то время, когда их верблюды сосут хер, мы так и не услышали. В студии аудиозаписи он отсутствовал, и там просто могли нас послать подальше. Заветный альбом имелся только у парней из соседнего двора - наших лютых недругов. Но никто его, опять таки, не слышал, хоть все и передавали содержание песен из уст в уста.
   Ещё одна фреска из прошлого - обустройство шахид-лаборатории по производству проселитрованных газет, их просушка над газовой плитой в кухне Гошиной бабушки, случайное воспламенение бумаги и, как результат, задымление всего подъезда. Параллельный сюжет на своде моей крипты детских воспоминаний - изготовление орудий массового уничтожения и индивидуального террора в промышленных масштабах, с применением последних достижений техники - бомб с пиротехнической смесью от бенгальских огней и охотничьим порохом, поджигов, пневматических аркебуз из велосипедных насосов, всевозможных самострелов и рогаток.
   Скажи сейчас любому моему уже зрелому сверстнику слово 'карбид' и увидишь, как его лицо расплывается в понимающей ухмылке. Из респектабельного джентльмена он мигом преобразится в подростка со шкодливой ухмылкой. Карбид - это философский камень, пятый элемент в любой адской машине. Своего рода, магистерий, ребис, красная тинктура! Про него можно написать отдельный научный трактат. Уровень развития уличной алхимия времён моего отрочества превзошёл достижения средневековых патриархов. В какое сравнение могут идти такие мэтры, как Альберт Великий или Роджер Бэкон с пацаном, убегающим с участка сварки и сжимающим в руках пригоршню серовато-белёсых камушков?
   Были и простые детские шалости, куда же без них? В бутылку из-под 'Белизны' или шампуня заливался соляной раствор, а в крышке прокалывалась дырка. Вооружённые этими орудиями, мы с Гошей выдвигались на место преступления - лестничную площадку в каком-нибудь тёмном подъезде. Двери противоположных квартир связывались бельевой бечёвкой, предварительно срезанной с дворовых граблей-сушилок. Раньше двери практически всех квартир открывались во внутрь. Не потому, что их было так проще выламывать в случае необходимости, просто лестничные клетки строили узкие, минимизируя комфортное пространство - излишество же. В механизмы звонков синхронно заливалось содержимое сикалок, и ALARM!!! - безостановочный и противный треск и звон на разный лад. Жильцы безуспешно пытаются открыть двери своих квартир под пронзительную какофонию, а нам с другом весело. Ржачно было и когда на половичок у двери случайному жильцу подбрасывали завернутую в ворох газет говняшку. Газеты, естественно, поджигались. Звонок, и, выбегая, несчастный принимался судорожно затаптывать тлеющие газеты. Занавес...
   Позже наши забавы становились более изощрёнными - сценарий навеял просмотр классической экранизации 'Детей кукурузы' по Стивену Кингу. Как правило, жертвами выбирались женщины средних лет. Представьте себе ситуацию: идёт по улице такая дамочка, а за ней, на незначительном расстоянии, увиваются двое подростков. Один, длинный в дурацких очках, второй - коренастый пухленький, воспитанный кролик и бесшабашный Вини-Пух. С абсолютно непроницаемыми лицами детки неотступно следуют по пятам, группой японских филёров. Жертва сворачивает с главной улицы на второстепенную, не замечая преследователей. На второстепенной начинает инстинктивно ощущать присутствие увязавшихся малолеток. Опасливо оборачивается, но лица преследователей ничего не выражают. После того, как пересечена границы своего двора, жертва заметно увеличивает темп ходьбы. Расстояние между жертвой и преследователями не сокращается. На подходе к дому, жертва практически переходит на бег. Впереди различима дверь родного подъезда. Осталось ещё каких-то тридцать метров, двадцать, десять и гнездо, лёжка, берлога, лабиринты ходов и нор, в которых можно спрятаться от опасности. Жертва врывается в подъезд, тяжело дыша прислушивается. Поднимается на второй этаж лестничного пролёта, опасливо выглядывает в окно. Преследователи растворились в пространстве. Как бесы, исчезли с первыми проблесками спасительного рассвета.
   О том, что учебные пособия из кабинета биологии могут стать источником заработка, школьная гопота узнала от Гоши. Раньше это то ли в голову никому не приходило, то ли люди были поумнее. Когда на одной из дискотек наиболее прогрессивная часть молодёжи озадачилась поиском спиртного, Гоша высказал феноменальную мысль, мол 'Огненную воду' индейцы могут раздобыть, умыкнув из местной фактории колбы с заспиртованными жабами и бычьими глазами - тут тебе и спирт, и закуска, в одном флаконе. Идею с закуской сразу же отвергли, а вот информация относительно спирта индейцев соблазнила. Что произнесено, то должно свершиться. Дверь в класс вскрыли в считанные минуты. Шкафы с гомункулами не запирались, их ломать не пришлось. Для затравки детишки решили начать с бычьих глаз - из всего винного ряда они выглядели наиболее презентабельно. В туалете колбу распечатали, и несколько носов одновременно втянули запах содержимого:
   - Вроде спирт.
   - Конечно спирт! Что ещё там может быть, - подначивал Гоша, - чистейший 'Royal', бодяж, давай!
   В мензурке, прихваченной из кабинета химии, 'спирт' развели водой из-под крана в пропорции 1/3. Первым на дегустацию отважился уже упомянутый ранее безымянный хулиган. Отчаянный был парень - романтик большой дороги, в школьном ранце вместо атласа и контурных карт, колода карт атласных. До сих пор, кстати, из зоны не откинулся... Лихо опрокинув содержимое склянки, как батя учил, смельчак моментально всё выпростал обратно вместе с содержимым желудка. Другие индейцы, глядя на корчи соплеменника, решили не рисковать. На следующий день жидкость из колб одноклассники продали бабкам-спекулянткам за десять рублей. Нам с Гошей ни копейки не перепало.
   В течении недели запасы школьных погребов были безжалостно разорены революционными матросами. Кого-то, особо ретивого, поймали в процессе экспроприации. Схваченные с поличным пионеры-антигерои моментально сдали остальных мальчишей-плохишей. Главный идеолог экса - Гоша, тогда чудом избежал гонений. Про того, кто первый предложил наведаться в закрома родной школы, почему-то все забыли.
   К чему подобные копания в ворохе прошедших событий? Да к тому, что флэшбэки мои связаны не столько с событиями, как таковыми, сколько с ролью в этой круговерти друга. Гоша всегда выступал зачинателем и идейным вдохновителем всех липких делишек. И самое интересное, детвора велась на его призывы, а подстрекатель оставался в стороне и наблюдал, хлопая в ладоши - истинное воплощение литературного антагониста Капризки, вождя ничевоков, маленького, гадливого провокатора. Мне он не раз говорил, что ему нравится изучать поведение людей и то, как те выворачиваются тёмной изнанкой наружу. В эти моменты казалось, что подобно вампиру Гоша насыщается их эмоциями, проступающими в процессе свершения не доброго. Я кожей чувствовал, как озорно и выжидающе блестят его глаза, когда он ставил мне кассеты с песнями групп 'Х*й забей' и 'Волосатое стекло'. Гоша оценивал реакцию друга на табуированные тексты и потирал от удовольствия ручки. Дикий хохот Жопика на впервые услышанные от него стишки-садюшки про кровавых пионеров и повешенных сантехников, перемежался с Гошиным удовлетворённым хихиканьем: 'Нравятся гадости? Вижу, что любишь...' Не осталось для него незаметным и моё смущение при первом просмотре порнофильмов. Казалось, выступи у меня стыд в виде капель пота, Гоша собрал бы его в пузырёк из-под лекарства, наклеил ярлычок и убрал бы в шкафчик с сотней таких же склянок.
   Как и я, он по натуре был коллекционером, но коллекционировал не значки и марки, а аффекты, навеянные робостью, отчаяньем, страхом или, наоборот, преодолением этих чувств. Среди моих знаков имелась очень редкая награда за сдачу комплекса ГТО, вручаемая в середине 30-х годов спортивным коллективам. Исполнен он был в виде шестерёнки с красной эмалированной звездой. В центре её, бегущий физкультурник рвал, на излёте, финишную ленточку 'Готов к труду и обороне'. Также, как и его аналоги, знак крепился на двух цепочках к колодке, но был раза в два больше обыкновенных 'бегунков'. Награду обычно вешали на коллективные знамёна, и она являлась предметом общей гордости целого завода или спортивного общества. Короче, в среде фалеристов этот ГТОшник очень высоко ценился, а мне попался совершенно случайно - бабушке отдала его какая-то знакомая, работавшая раньше в тире областного ДОСААФа. Вот и я для Гоши был таким ценным знамёнником - огромной перуанской бабочкой Тизанией Агрипиной, нежданно-негаданно запорхнувшей в расставленные сети. Теперь, размахнув свои крылья почти на три десятка сантиметров, я смиренно покоился в закромах его коллекции, в герметичной рамке, пришпиленный булавкой к ватной подложке, в окружении одноликих капустниц, махаонов и прочей мелюзги.
  
  ****
   Однажды я сидел дома в привычном сонном одиночестве и изучал прерывистые линии судьбы на поросших мелкими шерстинками ладошках, как неожиданно дверной звонок разразился противной трелью. В гости ко мне никто не собирался, а у бабушки имелся свой комплект ключей. Лениво поплёлся к двери. Судя по увиденному в глазок, в пустынном подъезде топтался невысокий мужчина с армейскими погонами на плечах. Вернее, наружный объектив глазка сплошь заслоняла продольная осевая линия погона. Остальной образ его обладателя был дорисован уже подростковой фантазией. Кроме погона, в угол обзора больше ничего не попадало - только зелёное поле, лишённое лычек, просветов и зигзагов. На его бескрайней зелёной равнине резвились две карликовые звёздочки. Поодаль от них в зарослях лаврушки притаилась звезда побольше, с упоением вуаериста наблюдающая за беззаботной парочкой. Ушной раковиной мужик почти вжался в дверь. Он словно пытался уловить локатором шумы, доносящиеся из нашей квартиры и сканировал эфир, чтобы запеленговать посторонние волны. Я задержал дыхание, но учащённого стука в груди унять никак не мог. Сердце гоняло кровь и предательски барабанило: бум-бум-бум. Военный чуть развернулся, и я увидел маленькую золочёную арфу на пришитой к отвороту его плаща петличке. Наверное, какая-нибудь нимфа, перебирая струны, подыгрывала влюблённым звёздочкам, а увидев в зарослях мохнокопытого сатира, испугалась и... съебалась, обронив инструмент.
   Мужик неожиданно вжал кнопку звонка ещё раз. С перепугу я шарахнулся от двери, чуть не свалившись на пол. Что-то под ногами предательски загремело, окончательно выдав присутствие жильца в квартире. Ясное дело, не остался без внимания гостя и мелькнувший от моего замешательства просвет в линзе. Глазок подмигнул визитёру, и я запоздало затаился, но и в подъезде воцарилась непроницаемая тишина, если не считать характерного ритмичного чпоканья - мужик ногтем оттягивал витую медную проволочку на дерматиновой отделке нашей двери и щёлкал ей по поверхности. Ватная набивка под обшивкой не поглощала зловещие звуки, а, наоборот, их усиливала: чпок - чпок - чпок... Казалось, что от этих шлепков дверь содрогается, как под ударами стенобитной машины.
   Звонок противно задребезжал вновь. Визитёр продолжал вжимать кнопку звонка, и назойливый треск переместился уже в мою голову. 'Вот и отлились мне солёные слёзы всех незаслуженно обиженных нами с Гошей квартиросъёмщиков'. - Я вновь прильнул к глазку, но лицо звонившего разглядеть не удавалось. Походило на то, что он специально от меня его скрывает. Пространство подъезда заполняли погоны, звёздочки, музыкальные петлицы и восходящее над ними полнолуние фуражки. Уважение к носителям эти корпоративных атрибутов культивировалось у советского ребёнка с самого детства, поэтому, поколебавшись, я отпер мужику дверь, даже не спросив, зачем тот припёрся.
   Переступая с ноги на ногу, на пороге стоял невысокий субъект в плаще военного фасона и, несоизмеримо с его ростом, огромной фуражке. Головной убор был лихо заломлен на затылок и казался подобием нимба. Из-под него выбивались неуставные прядки огненно-рыжих волос. Явление случайного путника отдавало мистикой, порождающей в детской психике бурю эмоций и вопросов. Незваный гость неистово переминался, почти приплясывал. Его открытый лоб покрывала испарина, и я уже было подумал, ни в туалет ли по-маленькому он решил напроситься к первому, открывшему дверь? Руки рыжий прятал в карманах плаща, по которому от мелкой моторики плыли волны.
   Как и я, прапорщик носил очки с толстенными линзами - это действовало подкупающе, а сам военный создавал впечатление человека, которому можно довериться. На секунду даже показалось, что, когда пролетят года, и я превращусь в старую развалину, летам эдак к тридцати, стану походить на этого типа, но ростом чуть повыше и ржавчиной так сильно не покроюсь. Нас разделял лишь дверной проём, и мы, как два наблюдателя по разные стороны фронта, рассматривали друг друга через окуляры стереотруб. Я отражался в его стёклах, а он в моих, моё отражение в его отражении...
   - Доброго-ш вам дня, юноша-ш. Могу ли я-ш увидеть Георгия-ш? - наконец обратился ко мне прапор.
   - Это я,.. - сами собой растерянно выдали набор звуков мои речевые органы. От завороженности их хозяина они постепенно начинали жить самостоятельно.
   - Я-ш так и понял, но офицерские правила приличия требуют от меня-ш вешливости...
   Рот недоофицера почти полностью закрывала ворсистая щётка таких же рыжих, как шевелюра, усов. От этого речь его была какой-то отрывистой и шаркающей. Когда он ко мне обращался, создавалось впечатление, что его верхняя губа надраивает голенище армейского кирзача, извлекая соответствующие звуки: шварк-ш-шварк-ш, шварк-ш-шварк-ш.
   - Вишу, что вы уше не ребёнок-ш, Георгий, и, с вашего пошволения-ш, я перейду сразу ше к делу. Мне вас рекомендовали, как интересующегося и вдумчивого юношу-ш. Ишвестен ли вам некий-ш Игорь Эуфемьевич Майоро Корса-ш?
   До меня не сразу дошло, что рыжий ведёт речь о моём друге. 'Разве люди с подобными именами вообще существуют? - необычное Гошино отчество и фамилия каждый раз по-особенному резало слух, привыкший к однозвучным Мишам Ивановым и Сашам Петровым. - Шёл бы ты нахер со своим Эуфемьевичем. Не буду я тебе ничего говорить...' Но вопрошающий так требовательно выжидал ответа на поставленный вопрос, что уклониться не оставалось шансов. 'Может, ты вообще галлюцинация или снишься?' - Хотелось просто отмахнуться руками от наваждения и развеять материализовавшийся фантазм.
   К несчастью, военный мне не привиделся. Он был вполне реален и сейчас пронзительно всматривался в меня через огромные очки в винтажной роговой оправе. Казалось, фокусировал зрение на каждой детали. Не остались без его внимания отсутствующая третья сверху пуговица на моей фланелевой рубашке, просящий каши домашний тапочек на левой ноге, пылающие огнём уши, съехавшие по влажной от волнения переносице на кончик носа очки. Я уже было приготовился, что привыкший к казарменному порядку служака начнёт придираться к чистоте в нашей прихожей: 'Ба, да у вас не подметено-ш и полы не мыты-ш! А давайте-ка проверим порядок в прикроватной тумбочке-ш?..' Но, нет, интерес его явно был иного рода:
   - ... Майоро Корсо Игорь - ваш приятель-ш? - повторил он вопрос.
   - Нет, то есть, да. Я не знаю... Гоша, что ли?
   - Да-да, Игорёк, Игорёчек, ведь ваш друг-ш?
   Я набрался духа и обречённо произнёс:
   - Да, Гоша мой друг, но я не знаю где он. Мы не виделись уже несколько дней (что было неправдой).
   - Это не имеет значения-ш, Георгий...
   Было очевидно, что запалил меня этому типу именно Гоша. Ведь только в его сознании я оставался Георгием! Для прочих же я был Жопиком или, в лучшем случае, Жорой. Даже родная бабка избегала называть внучка по имени, видя, как меня коробит.
   Перепуганному внучку хотелось захлопнуть дверь прямо перед очкастой мордой рыжего прапорщика, но тот уже поставил на порог ногу, обутую в начищенный до блеска уставной ботинок. Зелёная штанина с красной ниткой узенькой лампсинки на его ноге чуть задралась, и из-под неё выглядывали тормоза хэбэшных трикошек. Их штрипки были накинуты прямо поверх обуви, как гамаши.
   'Зажать бы его копыто массивной дверью, нахер, оттяпать, наполовину, и запереться, - прикидывал я. - Пока прапорщик будет прыгать на одной ноге, выть от боли и трясти изувеченной культей, выбросить обрубок в коридор - пусть забирает и уматывает восвояси'.
   - ...Вопрос у меня к вам-ш, а не к товарищу Корса-ш, - вывел меня из кровавых грёз настойчивый тон военного.
   - Какой ещё-ш вопрос? - я лихорадочно перебирал варианты, хотя, у самого вопросов было не меньше. В частности, чем мог быть вызван интерес и чем заинтересовала моя скромная персона военного? Да и вообще, откуда мог появиться прапорщик-музыкант в нашей округе, где отродясь военных оркестров не водилось?
   - Игорёк мне рассказал, что вы испытываете интерес-ш к тайнам и мистическим знаниям-ш, к эзотерике-ш, так сказать... Карлос Кастанеда-ш...
   - К чему-ш? - я откровенно не понимал, о чёт тот говорит, но заметил, что невольно начинаю мимикрировать, подражая его речи.
   - К постижению непознанного-ш и неизведанного-ш, к паранормальным явлениям-ш... - прапорщик откровенно напирал, заполняя собой дверной проём и плавно оттесняя меня вглубь прихожей.
   Непременно быть бы мне растерзанным, ели бы не...
   - Мужчина, вы тут по какому вопросу? - сзади прозвучал старческий, но родной и спасительный голос. Это бабушка, неслышно для нас обоих, вошла в подъезд и теперь стояла позади рыжего!
   - Я-ш, собственно, к Георгию-ш... - опешил прапорщик.
   Он был с сухонькой старушкой одного роста, но на фоне её волевой натуры казался пархатым крысёнком. Бабушка по-хозяйски отпихнула его плечом и протиснулась в квартиру. Став между нами, она заслонила меня, и я сразу же обмяк, почувствовав себя под защитой железобетонной стены.
   - Повторяю, мужчина, что вам угодно? - бабуля ухватилась за него номенклатурным взглядом и не ослабляла атаку.
   - Собственно-ш, хотел пригласить вашего внука-ш в наш кружок, секцию-ш, так сказать... - рыжий зашаркал щёткой интенсивнее.
   - Какой ещё кружок?
   - Видите ли, я-ш на общественных началах занимаюсь патриотическим воспитанием-ш в подростковой среде-ш и приобщаю ребят из неблагополучных семей к культуре-ш и искусству-ш. Мы слушаем русскую классику-ш, беседуем на разные темы-ш, упражняемся-ш... Спортивной ходьбой занимаемся-ш, кстати... - прапорщик явно тушевался. Руки он вынул из карманов и теперь возбуждённо сжимал кисти, словно лепил невидимый снежок. Костяшки его побелели от напряжения, а на тыльной стороне ладоней выступили красные полумесяцы бороздок от неухоженных ногтей, которыми он буквально вгрызался в собственную плоть.
   - Вы из какого рода войск, и почему на вас форма старого образца? - бабушка недоверчиво косилась на него, а я только заметил, что он действительно облачён в форму Советской армии. Самого СССР не существовало уже почти, как три года, и военных переодели в новое обмундирование. На армейской бижутерии, да и вообще кругом, вместо серпов и молотков давно угнездились двухголовые орлы-мутанты, а прапорщик словно от затянувшейся летаргии не отошёл.
   - Я пенсионер военно-оркестровой службы, вышел в отставку по выслуге лет с почётным правом ношения военной формы! - прапорщик приосанился и даже перестал шваркать рыжей щёткой по губе. Шипящих звуков в речи поубавилось, и сам он будто немного увеличился в размерах.
   - И на чём играли? - не унималась бабуля.
   - На духовых, преимущественно, а под конец службы дирижировал гарнизонным оркестром...
   - Дирижёр, значит... Вот что, товарищ дирижёр, ступали бы вы восвояси, а не то я позвоню куда следует, - она действительно подалась к телефонной полке. - Жорочке без ваших дудок-самогудок есть чем заняться!
   Он вознамерился ей возразить, уже было щетинистый рот раскрыл, головой затряс, но бабушка со всей силы захлопнула дверь прямо перед его носом. Я снова прилип к глазку - было забавно наблюдать, как буквально тающий в пространстве прапорщик неестественным образом плавно пятится задом к выходу. Его силуэт сначала слился с решёткой лестничных перил, а потом вообще растворился в полумраке подъезда.
   Ещё минут пять я вслушивался через замочную скважину в подъездную тишину. Думал сначала, что рыжий спустился этажом ниже и притаился, но походило на то, что он действительно свалил. Хотя шагов слышно не было, интуиция убеждала меня в собственной правоте. Я даже стал понемногу отходить от оцепенения. Вместо удаляющегося топота ног в ухо врезались доносящиеся из соседних квартир звуки работающего телевизора, чья-то вялая ругань и такое тоненькое, гадливое хихиканье. Смеющийся словно рыдал в кулак, с трудом сдерживая приступы истерики. Ворочался в экстазе, постукивал ладонями по ляжкам, хрюкал от удовольствия. Смех принадлежал точно не усатому - шум исходил откуда-то сверху. Любопытство не давало мне покоя. Я осторожно повернул вертушек замка и приоткрыл створку, держа дверную цепочку в натяг. И точно, хохотун сидел на ступеньках этажом выше. Через узкую щель просматривались лишь грязные подошвы его кроссовок, до боли знакомых кроссовок Simod, иконописно усыпанных кракелюром трещин...
   - Гоша, сука!.. - только и смог выдохнуть я из-под тяжести навалившейся обиды.
   Гоша же ещё сильнее разразился неуёмным ржачем. Содрогаемый приступами смеха, он тяжело поднялся и начал медленно спускаться на подламывающихся ногах.
   - Карамба, видел бы ты сейчас свою рожу, Георрргий-ш! - дразняще произнес он сквозь слёзы.
   'Рожа, как рожа,..' - подумал я и захлопнул дверь, чуть сдерживая брызги горечи. Захотелось убраться к себе в комнату, зарыться в постель и привалить подушкой голову. А Гоша так и остался стоять за порогом, продолжая угорать. Стоившею мне ранних седины ситуацию, он, почему-то, находил юморной. Я же смешного ничего в этом не видел.
   - Жорочка, золотце, кто к нам опять пожаловал? - донесся с кухни беспокойный голос.
   - Никто, бабуль, всё нормально - это Игорь пришёл...
   - Как это Игорь? Снова Игорь? Жорочка, мы же с тобой договаривались, мы же консультировались, мы же его... - растерянная и взволнованная бабушка выглянула с немым недоумением в глазах.
   Я в спешке деликатно спровадил её. Подумав немного, открыл дверь и, не произнося ни слова, впустил Гошу в квартиру. К тому времени он унял истерику и снова обрёл дар речи.
   - Зачем ты мне этого хмыря подослал, и откуда у тебя такие стрёмные знакомые? - с ходу осадил я его полушёпотом.
   - Случайно встретились, - вытирая мокрые глаза, ответил он, - долгая история...
   - А я не тороплюсь никуда. Уж больно хочется послушать, что ты ещё напридумываешь.
   - Без приколов, прапор этот вместе со своим выводком недавно переехал в наш дом - сбежал с детьми от гонений откуда-то из Средней Азии. То ли из Казахии, то ли из Туркмении. Представляешь, один без жены воспитывает троих дочерей - погодок! Своей плодовитостью, наверное, супругу в могилу свёл. Когда он их гулять выводит во двор, а им всем где-то от четырёх до шести лет, то напоминает мне пастуха. Сам рыжий простоволосый, а дочери чёрненькие и кучерявые, как ягнята. На них соседская собака, дура, как-то раз бросилась - я и отогнал. Папаша в словах благодарности передо мною чуть на молекулы не рассыпался. Слово за слово, о своих мытарствах стал рассказывать, а я ему о том, как из Перу с родаками навалил. Так и сошлись на теме гонений. Совершенно случайно я в разговоре и про тебя упомянул. Говорю, друг у меня на флейте играет, всякой еба*истикой паранормальной интересуется. Тот как услышал, так аж затрясся весь. Про свою секцию-кружок начал затирать, весь мозг мне засрал. И про то, что трудновоспитуемых через свои занятия пытается в нормальную среду вернуть, и про положительный эффект от музыки и прогулок на свежем воздухе. Короче, талдычит: 'Приводи своего друга и сам приходи ко мне на занятия!' Я подумал, а почему бы нам с тобой с гопниками не закорешиться? Пусть потом кто-нибудь попробует к нам сунуться - враз обломаем. Ответил ему, что подумаю, а вот тебя уговорить вряд ли получится. Он и стал тогда упрашивать, чтобы я его с тобой состыковал для личной беседы. Тут мысль и пришла над тобой приколоться - чудик-то беззлобный, чего опасаться?
   - Ты бы видел этого 'беззлобного', - зашёлся я от возмущения. - Он вылитый Чикатило! Я уж подумал было, что мне удавку на шею набросит и ку-ку...
   - Да ладно, - отмахиваясь протянул он, - мужик хоть и со странностями, но для тебя совсем не опасный. Приколись, какая у него фамилия - Дорцвейлер! Ротвейлер, бля...
   - Немец, что ли?
   - Ага, биробиджанский... - хохотнул Гоша.
   - То есть, для меня он не опасен, а для остальных опасен? Я что, особенный какой-то?
   - Не особенный, вовсе. Самый, что ни на есть, заштатный, но заслуживающий уважительного и гуманного отношения со стороны медработников и других лиц, участвующих в оказании помощи. Просто, понимаешь, земля не боится могилы, вода никогда не захлебнётся, огонь не опасается обжечься, а ветер простуду не словит. Одним словом, для играющего на флейте, Каруйучу Уайяльо угрозы не представляет - ворон ворону в дупло не постучится. Я хотел лишний раз догадки проверить, вот и убедился в правоте своей теории.
   - Что ещё за Кукарача Вялый? Опять твои сказки перуанские, теоретик, бля?
   - Не хами, а то уйду! Каруйучу Уайяльо - это тёмная материализовавшаяся сущность из мифологии инков. Демон, посланный в Кай Пача - мир живых, богом смерти Супаем. По приказу своего повелителя, демон должен собрать вокруг себя детей, от которых отвернулись взрослые. Он сам обряжается в пёстрые одежды и детей в них наряжает, пляшет и играет на свирели, а потом в танце увлекает их за собой в Уку Пача - подземный мир мёртвых и не рождённых. Местные потомки индейцев до сих пор чтут его, но опасаются и ребятню им пугают, а по праздникам, в честь Супая, танцуют разряженные, на потеху туристам - задабривают так своего дьявола, чтобы он на них Каруйучу Уайяльо не натравил.
   - Какое прапорщик Советской армии имеет отношение к вырожденцам перуанским?
   - Карамба, это легенда инков перекликается с фольклорными сюжетами многих других народов! В Германии, например, есть предание о Гамельнском Крысолове, которого обманули чиновники из местного горсовета. Он подрядился извести наводнивших округу крыс, а заказчики ему бабки зажали за работу. В отместку Крысолов, под звуки флейты, вывел из города всех детей и утопил в речке. По другой версии, он навсегда скрылся с ними в горной пещере. Такой же персонаж встречался и у швабов - Ганс Мышиная нора. Этот, играя на дудочке, выманил детвору и отвёл на пристань, где их ожидал корабль, готовый к отплытию. В австрийской версии дети не утонули, а прямиком отправились к работорговцам на невольничий рынок. Если поглубже покопаться, то создаётся впечатление, будто во времена средневековья Европа буквально кишела зарящимися на молодёжь бродячими прохвостами - педофилами и маньяками, разряженными в костюмы всех цветов радуги. Французы верили в таинственного долговязого монаха, игравшего на органиструме, ирландцы и англичане - в пёстрого волынщика. Все эти детские крестовые походы и массовые пляски Святого Витта... У странствующих прохиндеев были какие-то тёрки и незакрытые разборки с властями и высшими силами, а расплачивались за всё дети, которых то в горы навсегда уводили, то в дремучую дубраву. Даже в Эфиопии по деревням верхом на козлах, играя на свирелях, разъезжали афродемоны по имени Хаджиуи и Маджуи. Не в силах сопротивляться их музыке, зачарованные дети уходили следом за черномазыми, а те мочили их в абиссинской пустыне. Яджудж и Маджудж, Гога и Магога... У нас Дорцвейлер-дирижёр объявился, вот.
   - Ну и кого, куда он увлёк?
   - Пока никого, но может у него другая миссия?!
   - Интересно знать, какая?.. - хмыкнул я.
   - Возможно, у этих демонов чёткое разделение труда. Одни обрабатывают клиентуру, а другие реализуют исход, выступая в качестве поводырей. Когда демонов на всех не хватает, за работы берутся ветераны-стахановцы, многостаночники, типа Дорцвейлера - играющие тренера. Вот, ты, допустим, никогда не задумывался откуда мы знаем и умеем то, что знаем и умеем?
   - В смысле? - я не совсем понимал ход его мыслей и логику суждений. Меня опять начинало клонить в сон от этих иррациональных мудрствований.
   - В том смысле, что кто-то же учит детей всему тому, чем они занимаются в детстве! Кто-то им рассказывает легенды городские и страшилки, которые передаются из уст в уста, от поколения к поколению. Показывает, как в игры дворовые водиться, плоть свою вызревающую удовлетворять, наконец. Задумайся, родители со мной вообще ничем не занимались! Их заботы были только о том, как бы выжить, а потом, когда мы в Россию вернулись, и все мытарства закончились, как разбежаться безболезненно в разные стороны. Про тебя и подавно молчу, своих родаков ты вообще чуть помнишь. Не бабки же нас научили всему, что мы умеем и знаем! Их и самих носить пёстрые платки и одеваться в растянутые свитера и юбки до пят, тоже научили централизованно. Вот я и думаю, а не существуют ли такие посланники тёмных сил - 'дорцвейлеры'? По сути, те же крысоловы, обучающие мальчиков, как мастерить самострелы и рогатки, рассказывающие похабные стишки, распевающие с ними в шалашах матерные песни и 'козла забивающие' в карты, алкоголь, наркота... Девчонок они учат краситься, наводить маникюр и грамотно изводить парней. Науськивают будущих женщин, как лучше опробовать весь этот арсенал бесовских уловок и ухищрений на нас - парнях.
   Чумные крысы с блохами и бочки с колорадскими жуками - тоже дело рук этих 'дорцвейлеров'. Ротаны в прудах на Щёлковском хуторе и ампулы с энцефалитными клещами, стеклянные шарики, преломляющие солнечный свет и вызывающие лесные пожары - из этой же оперы. Думаешь, страшилки про отравленные жвачки и конфеты, анекдоты о Чапаеве и Ленине и прочие городские легенды, шпионы американские выдумывают или твои еврейские дед с бабкой, на досуге? Ни хрена! Мы про своих истинных наставников с возрастом забываем, а они всё бродят вне пространства и времени и пополняют армию последователей. Если так подумать, то Дорцвейлер вообще фигура эсхатологическая!
   - Скотологическая? Я такого слова-то и выговорить не смогу!
   - Георгий, - Гоша перешёл на назидательный учительский тон, который меня буквально выбешивал, - вот мы с тобой друзья-ровесники, развивались практически в одной культурно-исторической и нравственной парадигме, почему же мне постоянно приходится тебе азбучные истины разжёвывать? Ты когда-нибудь слышал про Конец света и то, что в разных культурах и религиях это событие трактуется по-своему, с учётом местных особенностей? Так вот, предвестниками апокалипсиса и проводниками в другой мир, то есть в качественно иное состояние, всегда выступали такие эсхатологические персонажи, как Дорцвейлер...
   - Не знаю насчёт апокалипсиса, Гош, - выдавил я из себя, ошарашенный его теорией, - но, сдаётся мне, ты хрень полную городишь...
   - Друг мой, у тебя фимоз мозга, - обессиленно, словно ставя диагноз, констатировал Гоша.
   Он разочарованно разглядывал меня, как недоумка, которому битый час попусту разжёвывал свою теорию, тратя драгоценное время. Окучивал грядочки, удобрял, поливал, а взошла одна лебеда и пырей ползучий. Меня роль пускающего ртом пузыри неполноценного слушателя тоже не устраивала. Не хотелось выглядеть в глазах друг абсолютным нулём, но кроме грубости, я ничего противопоставить не мог:
   - Хватит мне мозги трахать, заебал со своей терминологией медицинской! Тебя вообще не понять! - раздражённо выпалил я.
   - Во-первых, не 'мозги трахать', а заниматься церебральным коитусом, а, во-вторых, фимоз мозга - это незалупляемость сознания, Георрргий.
   - Скажу тебе так, Гош, сознание моё в полном порядок, а всем гадостям, которые я знаю и умею, научил меня ты! А кто тебя этому учил и мозги по-хитрому вые.., короче, кто так виртуозно занялся с тобой целебальным коитусом, я не знаю. Может вы с этим Дорцвейлером заодно? Отец духовный, слышишь, рубит, а я отвожу?!
   Гоша тогда как-то неприятно и пугающе ощерился, зашипел и конкретного ответа не дал. Мы с ним после этого очень долго не общались.
   Много воды утекло после того разговора, и как-то во время торжественных гуляний по случаю Дня победы я встретил семейство Дорцвейлеров в полном составе. Городская толпа валила на центральную площадь к Вечному огню, а папаша с дочерями, словно группа пловцов, загребали против течения в обратном направлении. В своей мешковатой форме, увешанной значками, и без головного убора он напоминал рыжего клоуна из американской бутербродной, завлекавшего детвору посидеть у себя на коленках. Сам он шёл приплясывающей походкой, жестикулировал руками и недовольно бубнил себе под нос невнятное, а дочки, обряженные в какие-то яркие кукольные платьица, вприпрыжку чуть поспевали за ним. Как и рассказывал Гоша, это напоминало некую пасторальную картинку - строгий папаша пастух, а его беззаботные дочери - кучерявая паства.
   Позже я несколько раз видел старшего Дарцвейлера в разных частях города, но тот даже не пытался завести со мной разговор. Демонстративно не подавал вида, что раньше нам доводилось встречаться. Может опасался меня и бабушку? Молва причисляла отставного прапора к городским сумасшедшим, без которых любая патриархальная провинция немыслима. Злопыхатели ставили его в один ряд с такими одиозными персонажами, как Морячок - пожилым придурком, сожительствующим с собственной внучкой, или Галиной Бланкой - опустившимся оперным певцом, сшибавшим мелочь на пропой исполнением в назальном баритоне припева из рекламы 'Галина Бланка, буль-буль'.
   По совести говоря, молодежь действительно тянулась к Дорцвейлеру, при всей его чудаковатости. Он долго отирал всевозможные инстанции и, наконец, от мэрии ему выделили подвальное помещение, где тот организовал станцию юных туристов. Бюджет отслюнявливал на работу с молодёжью сущие копейки, и отставной дирижёр ходил с протянутой рукой по местным коммерсантам. Его упорству можно было позавидовать. Со временем, кое как, Дорцвейлеру удалось наладить скудное финансирование секции. Он обзавёлся инвентарём и объездил с воспитанниками на велосипедах сначала всю область, а потом прочие города и веси. Сплавлялся с ними на байдарках, катался в Крым, на Урал, но, неожиданно, бесследно пропал вместе со всей группой в адыгейских горах. Говорили, что они попали под селевый поток, однако, ни рыжего Дорцвейлера, ни ещё двадцать ребятишек в ярких оранжевых жилетах так и не нашли. Как тут не вспомнить об эсхатологических поводырях, имевших пристрастие к похищению детей?
   Дорцвейлер потом ещё долго преследовал меня в сновидениях. Представал он, преимущественно, в качестве жуткого доктора, еженощно настигавшего своего пациента на чёрной персональной 'Волге' с номером ССД - смерть советским детям, в стиснутом обшарпанными стенами дворе-колодце. Медленно ползла вниз форточка, и из глубины салона сначала показывалась трубка-плевательница, начинённая отравленным дротиком, а потом лилась пленительная мелодия - примитивное духовое оружие индейцев оказывалось флейтой. Под звуки дудочки я зачарованной мышкой плёлся на зов и попадал прямиком в лапы рыжеволосого, пытавшегося подсунуть покорному ребёнку невкусное лекарство под видом фальшивой конфеты с толчёным стеклом. Машина срывалась с места, а доктор тягомотной пластинкой заводил утомительные разговоры, от которых хотелось уснуть во сне. Бабушка запоздало неслась на помощь внуку, но 'чёрный каркун' на взлёте задевал её эфирное тельце воронёным крылом, и та, тряпичной куклой откатывалась в сторону. Вслед из машины ей летел круглый алюминиевый жетон, напоминавший бирку из гардероба детской поликлиники: 'Похоронить за счёт средств Облпрофсоюза'. Постепенно навеянные взрослением эмоции подчистую выместили эти детские кошмары из памяти. Я не цеплялся за прошлые страхи, а стремился насытиться новыми и вкусными переживаниями...
  
   II. Пирожок
  
   ...Это всё мечты. Это ему кажется.
   Это бесы страшные картинки рисуют...
   Протоиерей Дмитрий Смирнов, из
   интервью телеканалу 'Спас'.
  
   Отучившись в школе, бабушкины сыночки поступили в один ВУЗ, а потом договорились вместе идти работать в научно-исследовательский институт радиотехники. Конструкторское бюро института распахнуло перед нами двери и обволокло тёплыми и липкими стенами своей прямой кишки. Сфинктер сузился до размеров мышиного глаза, делая все попытки вырваться из коридоров ИРТа тщетными. Мы ощущали себя маленькими песчинками в окружении замшелых глыб - ветхой мебели и гигантских шкафов с конструкторской документацией. Ни одного светлого пятна, сплошные серые полутона, как на тамбовской ярмарке фуфаек. Соседи по рабочему кабинету - перезрелые какашки, налипшие на гофрированных стенках кишечника. Низвергнуть их наружу и освободить жизненное пространство мог только хороший клистир в виде долгожданной пенсии.
   Я нечаянно женился, ненароком обзавелся детьми, нежданно оброс бытом, хламом, жирком. Незаметно для меня, случайность перешла в стадию закономерности. Гоша за это время тоже во многом преуспел - дважды развелся и третий раз наступать на те же грабли не спешил. Если не считать малых проблесков, жизнь у нас с другом была какая-то тусклая и помятая, как увядающее седалище. Наши с ним жизненные ЖОПЫ, с фатальной обречённостью, дуэтом неслись в едином направлении, но моя была по-мещански рыхлой, а его - по-холостяцки поджарой. Короче, в детстве мы мечтали не об этом.
   Меня постоянно пилила жена, квартира наша пропахла несвежими памперсами, а я - женскими колготками. К слову, родилось у меня две дочери, и я существовал на правах осадника, окружённого плотной устричной блокадой. Из уважения к своим девчонкам, и писать порой приходилось сидя, чтобы ненароком не обрызгать стульчак. Коллеги посмеивались за спиной и вешали ярлыки с обидной формулировкой 'подкаблучник' или 'бракодел'. Весёлая краснокнижная зверушка, некогда резвившаяся в душе и подталкивавшая меня на мелкие пакости и подвиги, либо тихо померла, не издавая лишних стонов, либо была обездвижена ожирением и обывательской пресыщенностью. Заводная обезьянка в голове перестала бить в золочёные литавры, уступив место будничным раздумьям о насущном. Думы отдавались в висках глухими барабанными ударами бас-бочки.
   Жили мы с Гошей недалеко друг от друга, но посидеть за бутылочкой и поплакаться получалось только на нейтральной территории и то, крайне редко. Супруга на дух не переносила его, дико меня к нему ревнуя. Даже при упоминании о Гоше, жену буквально коробило. Причины столь резкой антипатии были не совсем ясны, учитывая, что явных косяков за другом не водились. Познакомились они ещё в студенческие времена - Гоша увивался тогда за её лучшей подругой, глядя на нас, чуть не женившись. На нашей свадьбе одинокий перуанский волк выступал свидетелем. Там он и сошелся со своей первой будущей женой, тоже, к слову, подругой моей суженной, но не самой близкой. Наш с женой брак длится, наверное, вечность, а их оказался так же скоротечен, как и решение связать себя его узами. Стал ли Гоша тогда для баб своеобразным яблоком раздора, на которое свалили всю моральную ответственность за женский вздор, или суть крылась в другом... У моей половинки имелись свои секреты и посвящать в них мужа она не торопилась. Да я и не настаивал - как-то зазорно копаться в бабьей изнанке.
   В отличии от меня, Гоша никогда не был аскетом в женском вопросе. Возможно именно за это моя жена его и невзлюбила. В её чёрном списке напротив Гошиной фамилии стояла пометка - 'хронический бля*ун'. Все, кто вольно или невольно соприкасался с носителем этого диагноза, тоже являлись потенциально инфицированными ходоками. Само подозрение на бля*ство в моём лице, автоматически грозило разводом. Рушить семью мудрая женщина не стремилась, поступив иначе. Она постепенно минимизировала моё общение с другом, накрыв спутника жизни подолом домашнего халата. И стал я пыхтящим заварником, прикрытым сверху куклой-грелкой.
   Признаться, жена была права относительно Гошиных слабостей, но лишь отчасти. Барышни моего друга действительно окружали всегда. В ВУЗе ли, в институте, около него постоянно увивался кто-то миловидный, приятно пахнущий и с волнительными выпуклостями, укрытыми покровом одежд. Даже будучи женатым, он умудрялся крутить романы и заводить интрижки. При своей нестандартной внешности и ярко выраженной микрогенитосомии, выдаваемой за неудачно исполненное в детстве обрезание, женщин он завоёвывал эрудицией, магнетизмом и напором. Как опытный дистрибьютор ширпотреба, охватывал целевую аудиторию Гоша нахраписто и дерзко. Непостижимым для меня образом, с противоположным полом это всегда срабатывало! Из десяти кандидатур, которым он предлагал своё общество, стопроцентно одна-две соглашались на копуляцию. Конечно в огульном кобеляже Гоша уличён не был, но на его любовном фронте всегда шли разные по масштабам и интенсивности бои местного значения. Жар от этих межгендерных столкновений иногда перепадал и мне. Я грел у кострища озябшие руки, не осмеливаясь подставить теплу иные органы. Иногда к моим ногам отлетали ещё тлеющие угли, и я торопливо одёргивал конечности, опасаясь обжечься. А угли жаждали горячего дыхания и слов, способных продлить любовный жар, разжечь огонь с новой силой. Мне же, было как-то боязно...
   Я по натуре всегда был нелюдим. Если вспомните свою юность, то обязательно в вашей компании присутствовал некий индивид, несопричастный к общему веселью. Вечно сидящий в стороне тип, с мечтательной миной аутиста на застывшем профиле, но, в то же время, никем не гонимый. Этакий одушевлённый предмет интерьера, отрешённость которого и весь внешний вид выражал идиому, что жизнь - боль, а одиночество - состояние души. Короче, таким персонажем был я. Наверное, из жалости, Гоша таскал меня за собой по всем студенческим гулянкам и представлял своим говнарям-приятелям в качестве друга, который не доставит компании беспокойства. Суеты я действительно не вносил, но стоило ввязаться в молодёжный разговор и поддержать его, как я считал уместной репликой, Гоша первый же осаживал:
   - Слышал только что звуки: 'хлюп-хлюп' и запах такой, как будто бздонули, чувствуешь?
   - Ничего не чувствую!
   - Понятно - своё-то не пахнет. Это, ты в нашу кашу пёрнул, карамба!
   Все ржали, как кони, и хватались за животики, будто в коллективном приступе диареи, а Гоша с горделивым видом сидел, довольный собственной шутке. К подобным унизительным пассажам я давно привык и считал их неотъемлемой частью нашей дружбы. 'Шути, мол, шути, унижай меня при всех, но когда беда постучится в твою дверь и потребуется, допустим, переливание крови или пересадка органа, я первый подставлю для тебя свою руку под катетер и лягу под нож трансплантолога! И ты поймёшь, кто твой настоящий друг, а я умру от малокровия или увяну с одной почкой, во имя нашего близорукого братства!' - Я действительно тогда так думал и никогда не обижался на Гошу. Просто, в виду низкого роста моего друга, говно у него располагалось слишком близко к сердцу, отравляя, изо дня в день, душу. Уверен, Гоша всё понимал и ценил меня за терпение и преданность, но ему ежечасно требовалось доказывать окружающим своё превосходство, хотя бы даже за счёт унижения такого безответного существа, как я. Красивые девчонки ведь выбирают в подруги дурнушек, чтобы на их фоне подчеркнуть свои достоинства - красоту, зрелость, эрудицию. Или проявляют притворную заботу, неустанно пытаясь устроить личную судьбу некрасивых приятельниц. Так и Гоша ложно считал себя ответственным за моё развитие и социализацию, сам того не понимая, что навязывает другу модель безвольного личностного роста. Поэтому у него всегда всё было в шоколаде, а у меня в... Короче, тоже в шоколаде, но прошедшем тернистый желудочно-кишечный путь к свободе.
  
  ****
   По злой иронии, общаться нам с другом доводилось исключительно на работе. До института мы ехали на одном автобусе, обратно на нём же. Оба два так и не освоили премудрости вождения, оставаясь хроническими пассажирами. Волочась ежедневно в крайне-правой полосе неторопливого трафика на уставшем ПАЗике от спального лежбища до института и обратно, под Гошину ненавязчивую болтовню я невольно притормаживал взглядом на огромном, в пол стены, баннере: 'ИЗМЕНИ ЖЕНЕ жизнь к лучшему, купи букет цветов. Сто роз по цене пятидесяти!' Нарочито выделенная крупными буквами затравка существовала сама по себе, как-бы отдельно от контекста. По сто пятьдесят раз на дню, взрезая обоюдоострым подтекстом глубокий штраб в моём зацементированном сознании, она недвусмысленно транслировала провокационную директиву: 'ИЗМЕНИ ЖЕНЕ, ИЗМЕНИ ЖЕНЕ, ИЗМЕНИ ЖЕНЕ!..'
   В кабинете наши с Гошей столы разделял кульман и кадка с фикусом. В столовку ходили парой, у раздатка стояли рядом, но кулинарные пристрастия разнились. Его рацион состоял из овощей, а я сметал всё подряд. Для Гоши поход в столовую казался будничным явлением, мне же, это давалось с усилием - вечно приходилось переступать через собственное эго и комплексы. Я считал, что процесс приёма пищи так же интимен, как оправление естественных надобностей. От этого в общем зале столовой мне становилось не по себе, а происходящее напоминало сон. Казалось, что я нахожусь в окружении беззастенчиво справляющих нужду мужчин и женщин, энергично шевелящих, при этом, челюстями и ушными раковинами - своими тарелками РЛС. Наверное, в такие личные моменты человек себя ведёт примерно так же, как во время еды - наиболее естественен и уязвим. Кто-то сосредоточен на процессе и молчалив, а кому-то не важно, чем заниматься, жрать или срать, лишь бы вместе с коллективом, чувствуя плечо коллеги и мнимую поддержку.
   Причины моих страхов и столь причудливых ассоциаций уходили корнями во времена начальной школы. Однажды я был до обморока напуган и, одновременно, поражён картиной, представшей Жопику в школьном туалете. Увиденное показалось настолько противоестественным, что рушило целостность детского мировосприятия. Для меня, приученного с малолетства к правилам приличия и нормам личной гигиены, посещение отхожего места всегда являлось сакральным действом. Я пописать-то при остальных школьниках стеснялся, ни то, чтобы на большее отважиться. На перемене мог долго переминаться с ноги на ногу, пока санузел не обезлюдит, а пустым он оставался только после того, как начинал дребезжать школьный звонок. Детвора неслась в класс, я же, наоборот, бежал оправлять надобности. От того так часто и опаздывал к началу урока, вынужденный выслушивать унизительные назидания училки.
   В тот раз я юркнул мышкой в сортир, и только развил необходимую скорость в рывке к писсуару, как был словно сбит колхозным грузовиком, выскочившим с второстепенной просёлочной грунтовки. Шокирующая картина навалилась стремительно надвигающимся кадром и заставила остолбенеть: над центральным очком в позе орла восседал огромный и косматый детина, внешне на школьника никак не походивший. Его давно нестриженые волосы свисали сосульками, а на узком лбу выступили капли пота. С сосредоточенным видом он справлял большую нужду и, параллельно, уплетал ватрушку, какие нам выдавали в школьной столовой. Отобрал, должно быть, у школоты и теперь поглощал в уединении. В моём понимании кощун осквернял сразу два таинства - трапезу и очищение, объединив их воедино.
   Одет этот индивид был в стёганную фуфайку болотного цвета. Рядом с его войлочным ботинком 'прощай молодость', прямо на грязном кафеле, валялась замызганная ондатровая шапка, которую я поначалу принял за увязавшуюся дворнягу. С шеи парня свисал пёстрый мохеровый шарф, концами которого он удил в унитазе. Мне сначала даже померещилось, что из дыры в полу гордой птице на шею набросили петлю, и тащат в пучину канализации. А та упирается, кряхтит, вся мокрая от натуги, но добычу из когтей не выпускает, продолжая клевать. Увидев вошедшего, орёл не смутился, а с требовательными интонациями гортанно прокричал: 'Пацан, принеси бумажку!'
   От испуга глаза мои закатились, небо показалось с овчинку, мелькнули звёзды чёрных подпалин от спичечных огарков на потолке, и я свалился без чувств, больно приложившись головой о батарею. Учительница и одноклассники Жопика не хватились. Не знаю сколько так провалялся, но очнулся без посторонней помощи. Кроме шишки на затылке, беглым осмотром иных повреждений не обнаружил. Однако пострадала оптика, школьная форма и мальчишечья честь. Ворот пиджака оказался замаран экскрементами - хулиган вытер об него руку. Такие же коричневатые отпечатки, с чётко выраженными папиллярными узорами, остались на стёклах очков. На груди моей лежал недоеденный и заветренный краешек ватрушки, осквернённый нечистотами. Уж лучше бы я принёс тогда эту чёртову бумажку...
   Потом я долго себя успокаивал и даже уверовал в то, что это был вовсе не акт надругательства над припадочным ребёнком, а просто сюжет из передачи 'В мире животных' с Дроздовым: я влачился в пустыне и упал без сознания от обезвоживания. Стервятник опустился на мою грудь, стукнул клювом, убедился в наличии признаков жизни и заботливо поправил слетевшие с пилигрима очки. Ну испачкал, бывает, что взять с безмозглой птицы? Потом его кто-то вспугнул, и орёл упорхнул, оставив страннику недоклёванную добычу. 'Мой грузный товарищ, виляя гузном, кровавую пищу клюет за окном...'
   Уже будучи взрослым мужчиной, детские фобии я пытался заглушить по методу 'клин клином', но от нервозности вечно выходили какие-нибудь казусы. Силился в столовой не привлекать к себе внимания, а получалось наоборот. То поднос опрокину, то рукавом пиджака в тарелку с соседским борщом ненароком залезу, то свой начинаю вилкой хлебать. И всё это нарочито громко, при скоплении нескольких десятков коллег. Их взоры устремлялись в сторону источника шума, а головы начинали синхронно покачиваться в осуждении, как зрелые подсолнухи на ветру. Ни одно моё движение или фраза не оставались без их внимания, будто окружающие только и занимались тем, что прислушивались ко мне и приглядывали за Жопиком. Поэтому есть я старался тише мышки, боясь проронить хоть слово, исподтишка кидая кроткие взоры на соседние столики.
   Но и от моего внимания не уходила ни одна малейшая деталь. Я видел, как плотоядно косились 'примерные' отцы семейств на молодых сотрудниц, как кокетничали практикантки со степенными научными сотрудниками. Наблюдал за беззаботно чирикающей молодёжью, нет-нет, да и выказывающей друг другу тайные знаки внимания, понятные, как они ошибочно полагали, исключительно им. Но я тоже кой чего в этом деле да смыслил! Особенно, если речь шла о чуть заметных прикосновениях, еле уловимых взглядах и многословном молчании. Все наблюдали за Жопиком, а он присматривал за ними - нелёгкая стезя...
   В столовой мы с Гошей часто украдкой хихикали над пожилым начальником режимно-секретного отдела - отставным чекистом. Когда подходила его очередь к кассе, он заискивающе начинал клянчить, как малое дитя: 'Ирочка, а пирожочки остались? Может, поищешь мне пирожочек?' - выпечку моментально сметали с подносов работяги с опытного производства, которые ходили в столовую раньше нас. Инженерно-техническим работникам после визита пролетариев уже ничего не оставалось, но раздатчица Ирочка всегда припасала для престарелого нытика какую-нибудь булочку. Как-то раз, видать, подзабыла.
   - Ирочка, а пирожочек?
   - Ой, Владимир Павлович, извините, забыла...
   - Ирочка, ну поищи, может остался пирожочек?
   - Да нет же, где мне его взять? Всё разобрали, налетела саранча...
   - Ну, Ирочка, пирожок, пирожочек...
   - Да какой тебе, бля*ь, пирожочек, правый или левый?! - бесстыдница Ирка повернулась к нему задом, задрала белый халат и отклячила сверхгабаритную ЖОПУ.
   То ли у Ирки гормональный срыв был, то ли ещё какая бабская напасть навалилась, но поступила она тогда с режимщиком грубо. Эту неприглядную картину наблюдали любопытные посудомойки и поварихи, выглянувшие в обеденный зал на поднявшийся шум. Лярвы паскудно хихикали, посмеивалась и вся очередь, кроме меня с Гошей. Мы хранили суровое молчание - за пенсионера обида брала. Он был ещё вполне крепкий мужик и мог дотянуться до моромойки рукой, чтобы крепко врезать ей по обтянутым колготами ягодицам. Не составило бы ему труда схватить профуру за вихры, притянуть к себе и шепнуть в ушко пару ласковых. Да мало ли, чего можно было прописать зарвавшейся лахудре? Отставной майор же этого делать не стал, сохранив самообладание и офицерскую выдержку. Не знаю, чем всё закончилось, но Валерий Павлович поумерил аппетиты к мучному, а Ирка на пищеблоке больше не появлялась. Нахальная буфетчица словно испарилась, а про инцидент вскоре позабыли. На работе нашей институтской столовой это отразилось в лучшую строну - щи стали наваристее, пирожки с мясом вкуснее, а на второе несколько раз даже давали неплохие пельмени.
  
  ****
   Всратый февраль. Ничем не напитывающий моё истощённое за зиму эмоционально подавленное состояние всратый февраль. Клонит в сон, но уснуть не получается и я просто лежу с закрытыми глазами. Запечатанные воском веки не желают разлипаться, оберегая покой. Конъюнктивитные выделения в уголках глаз, точно кристаллизовавшиеся кошмары, не брезгуют любой щёлочкой, лишь бы просочиться наружу и застыть морскими фигурами из детской игры. Вялые конечности, высохшая пена на губах и солевые разводы на ботинках. В прихожей натоптано.
   Впал по осени в спячку, заполошенно пробудился 31-го декабря, ненадолго, только для того, чтобы потратить всю заначку на подарки, зарядить и разрядить ёлку, дежурно дочек по макушкам потрепать и откупорить безымянную бутылку с алкоголесодержащей жидкостью. И стоило оно того? Ну присосался на десять дней к пузырьку, как к живительной сиське, ну взлохматил детские головки, потом обратно упаковал в ещё бабушкин фанерный ящик гирлянды и остатки недобитых шаров с сосульками и снова впал в холодную летаргию на месяц. Дальше то, что? Только подтаявший рыхлый творог заснеженных дворов, вперемешку с песком и реагентами, голые ветки деревьев, пульсирующие на ветру почерневшими от уколов венами, опустевшие за зиму лица таких же, как и ты больничных блокадников, которым не суждено дотянуть до весны.
   Когда грязь серых с желтыми подпалинами сугробов тошнотно подкатила к самому горлу, в самом начале этого всратого февраля, принялся ворочаться с бока на бок, да так и не смог больше уснуть. Понимаю, что сил не осталось даже на сон. Из чего черпать силы в оскоплённом судьбой месяце? Запас набранного жирка давно растаял, и все калории бездарно растрачены на поддержание жизнедеятельности, пусть и в по-зимнему экономичном режиме. Экономичный то, экономичный, а работать, всё равно, приходилось, независимо от сезона, по-стахановски, вручную, в условиях повышенной спермоотдачи... Мне бы поспать, а то какие у меня дальше перспективы и радости? Ненавистные душой гендерные праздники, с одной стороны, вынуждающие причислять себя к числу мудоносцев, объединённых мнимой сверхзадачей защиты Отечества, с другой, обязывающие поздравлять тех, кому непосчастливилось родиться с женскими первичными половыми признаками? Повезло же, в кавычках, некоторым мудакам, родившимся с пиз*ой! Дважды их поздравляют и чувствуют... А мне бы взять самоотвод и поспать ещё хотя бы пару неделек, пока эта сутолока не устаканится. Пока сумасшедшие бабы не раскупят все носки и пенку для бриться, а мужики не опустошат от дешёвого шампанского полки винмагов и не расхватают покрывшиеся пылью коробки с конфетами. Пока не затупятся одноразовые бритвенные станки, а неискушённые в труде абхазы не обдерут до последнего кустика всю серебристую акацию и не впарят эти, усыпанные желтыми клетками вируса, веточки российским самцам, которые, затем, в клювах понесут их своим птичкам, кисам, рыбкам, заям, жабам и змеюкам подколодным. 'Дайте, пожалуйста, пачку Мелаксена или чего покрепче'. - Пусть я и буду лишен возможности лицезреть многие пикантности, которые нет нет, да и настигают, порой, незадачливых людишек в эти межпраздничные дни, зато истощенные нервы и собственный кошелёк останутся целее. Не придётся наигранно заламывать локти, в отчаянии: 'Ах, меня не поздравили!..' - и кусать их: 'Ах, я не поздравил!..' - Не всрались мне эти праздники. Проспал, извините (театрально развожу руки в стороны).
   Единственное, чем прельщает февраль, тем, что в феврале хорошо тихонько доходить в своей институтской скудельне, среди таких же полутрупов, удалившихся от всех неразрешенных проблем и лишних переживаний. Умирать не буквально, а в метафизическом смысле, без сопутствующей биологической смерти разложёнки и смердящего распада. Ментально усопнуть, с обязательной перспективой воскрешения, плотного завтрака и вкусного кофе из твоей любимой чашки. Сам ли ты его себе приготовишь или это будет некто без нижнего белья, в лишь прикрывающем лоно кружевном передничке - вопрос везения. Но и первый и второй вариант неплохи, хотя, второй, предпочтительнее.
   Нет, однозначно пробуждаться и оживать нужно только в середине марта! Ни раньше, ни позже! Вместе с котами и прочей живностью, устраивающей свои животные свадьбы. Вместе с природой, окружающей и собственной. В те дни, когда на улице ты отчётливо ощущаешь запах геосмина - аромат весны и ловишь сквозь непрекращающийся шум улицы сигналы, посылаемые почвенными бактериями мелким членистоногим, чтобы те пришли и разнесли весенние споры на новые территории. От этих сигналов и у твоего члена отрастают ноги, и он мчится, без оглядки, стремглав, обгоняя сознание хозяина. Ты ещё и подумать не успел, а он уже устремился куда-то, вечно красной стрелой компаса, дорогу тебе подсказывает, тащит за собой к магнитному полю.
   В мартовской очереди в институтской столовой тебя не настигает смрад, от которого хочется перейти на жёсткую диету или вообще остаться голодным. Наоборот, ты напитываешься очарованием метаморфозы, происходящей с окружающими тебя нимфами, входящими в стадию имаго. И ни мерзотная подлива в судках на мармите, ни отвратительные на вид куриные щи в кастрюлях, не способны перебить твоего разгорающегося аппетита. Вы стоите на раздатке, пренебрегая так необходимой в наши чумные времена социальной дистанцией, но в робости своей не решаетесь обменяться взглядами, устремляя их на пустые подносы и плохо помытые столовые приборы. Только флюиды, источаемые жгучим желанием, и ректальная морзянка ваших пульсирующих анусов посылают друг другу отчаянные информационные месседжи: 'Еба*ься, еба*ься, еба*ься!..'
   Но стоит тебе сесть за стол, набрать и отправить ей ни к чему не обязывающее сообщение: 'Приятного аппетита!', как тут же прилетает ответочка в виде изображения её междуножки: 'Это тебе на десерт, сластёна'. - Причем не домашняя заготовка, а сделанная тут же, не выходя из столовой - лишь незаметно опустила руку с телефоном под стол и щёлкнула камерой. И тут же пиз*а улетела в твой адрес. 'Пиз*а идёт, пиз*е дорогу!' А потом, разойдясь по своим палатам, вы жадно мастурбируете в видеочате на изображения друг друга, заливая брызгами экраны планшетов. И так в этой синхронности телодвижений и единении собственных жидкостей вы близки и неразлучны, что только иссякший трафик и низкое качество мобильного интернета способны прервать ваше общение. Ну и, наверное, неуместный Гоша, без спроса ввалившийся в неосмотрительно не запертый мною кабинет и заставший друга в столь интимный момент: 'Опять за старое взялся?' - Да и хрен с ним. Хочет - пусть присоединяется, нет - пиз*ует к ху*м и дверь закроет, плотнее! Весна у всех на дворе, а он в стыд вгоняет, святоша лицемерный. Пристыдившись, Гоша сам уходит, уступая место бесам рангом поглавнее. 'Мечты, это всё мечты...' - успокаивающе гладит по волосам рыжий Рональд Макдональд и протягивает таблетку. Всратый февраль, всратые сны...
  
  ****
   Как и все замкнутые экосистемы, закрытый институт жил двойной жизнь. За спиной начальства Гоша без отрыва от производственных задач практиковал гровинг. Вместо того, чтобы гонять в своём будуаре чаи и придаваться праздности, он оборудовал там небольшой парничок для канабиса. Кроме пожилой уборщицы, к нему в кабинет посторонние практически не захаживали, а той он говорил, что помогает выращивать рассаду для мамы-огородницы. Доверчивая женщина только рада была помочь в ухаживании за посадками. Когда нужно, поливала и подкармливала деревца. Окно Гоша плотно задрапировал, а потраченного на круглосуточное освещение парника электричества институт не считал - это были капли в море текучих энергозатрат.
   Секретчик Кучерук Владимир Павлович тоже прятался в своём кабинете за непроницаемой завесой. Необъяснимо, но из всех окон на фасаде корпуса, в котором располагался кабинет начальника первого отдела, его единственно осталось не заменённым после тотального ремонта. Задублённая ветрами и временем рама своей кариозной гнилью разрушала симметричную насмешку ПВХашного хайтека. Пыльные глухие гардины на окнах спецчасти постоянно оставались плотно зашторенными, но через узенькую щель чуть пробивался тусклый свет, выдавая чьё-то присутствие. Создавалось впечатление, что Владимир Павлович неустанно находится на боевом посту и стережёт институтские секреты. Освещение в его кабинете не выключалось ни днём, ни ночью и наводило на мыль о схожих с Гошей интересах и многолетней дружбе с семейством Коноплёвых. До случая мне не выпадало достойного повода заглянуть в берлогу Кучерука, чтобы проверить свои догадки. Он появлялся на работе задолго до открытия института, а покидающим кабинет в конце дня мы с Гошей его ни разу не видели. Быть может, сказывалась чекистская привычка задерживаться допоздна и возиться с грифованными бумажками.
   В чертогах первого отдела приходилось бывать достаточно часто, но дальше барьера секретаря и комнаты для ознакомления со спецлитературой меня, естественно, не пускали. А было очень любопытно посмотреть, что творится в заставленных стальными шкафами помещениях секретки. Там неустанно пульсировала некая сущность, шлёпавшая подушечкой чернильного штампа о поверхность, доносились приглушённые разговоры множества голосов, шелест пергамента и шум работы древнего матричного принтера. Как будто в средневековом монастырском скрипторий, шелестя перьями, затворники множили копии ценных манускриптов. Коллектив первого одела являлся, по меркам нашего института, многочисленным, но воочию я встречался только с его начальником и делопроизводителем - низкорослой возрастной женщиной совиной внешности. Остальные являлись безликими человеко-тенями, прячущимися от людского взора и дневного света за тонированными окнами, в наглухо задраенных отсеках. От такой герметичности в спецчасти вечно стоял невыветриваемый общепитовский запах, словно работники безостановочно разогревали в микроволновках прихваченный из дома обед. И в какое время я не пришёл бы за документами, женщина-сова постоянно что-то отщипывала и жевала. Она отрывала от одноразового судка сонный взгляд, поднимала на меня глаза, всасывала мышиный хвост макаронины и недовольно ухала:
   - Ух, молодой человек, вы что-нибудь про такое природное явление, как обеденный перерыв, слыхали? Ух, угораздило же! Уходите, ух... Хотя, ладно, проходите. И хватит ухмыляться херувимчиком. Золечка, выдай этому ухарю документацию! В ведомости пусть не забудет расписаться, а то ухитит все наши секреты.
   Приходилось корчить мизерабельную мину, извинительно мямлить (впрочем, вины я за собой никакой не чувствовал), неловко оправдываться и плестись к окошку выдачи. Чья-то сухенькая, но крепка ручка высовывалась из маленького окошечка, протягивала мне сначала формуляр для заполнения, а потом нужные материалы с засекреченными техническими характеристиками наших изделий. По своей проворности рука вполне могла сойти за детскую, если бы не заскорузлые ногти и пигментные пятна, выдававшие пожилого человека. Однажды эта ручка крепка ухватили меня за запястье стальным браслетом, когда я хотел было уйти, забыв проставить подпись за получение документов:
   - Стоять! А расписаться?.. - голосом Горлума сухо проскрипело существо.
   Миньоны Кучерука оставались постоянно голодными и озлобленными, сам же их предводитель для всех представал сущим душкой - внешне приветлив и участлив к коллегам по институту. Повод попасть к нему на аудиенцию выпал не скоро. К тому времени, я уже лет как десять успел проработать в полной уверенности, что с моими личными документами всё в порядке. Оказалось - не всё. Кучерук сам позвонил мне по внутреннему телефону и предложил заглянуть в спецчасть:
   - Георгий Иванович, что же вы избегаете старика и обделяете драгоценным вниманием? Зашли бы, как-нибудь, чайку попить. Я страсть как люблю с нашей молодёжью институтской общаться, забавы её разделить, быть в тренде последних веяний, так сказать.
   - Есть повод зайти, Владимир Павлович?
   - Есть, Георгий Иванович, есть, осталось спиз*ить и принесть, - в трубке послышался ни то хрип мембраны, ни то гадкий старческий смешок, ни то последняя часть фразы попросту послышалась. - Заходите, обо всём и потолкуем...
   'Нахрен бы ты не сплющился со своим толковищем, но, чёрт побери, интригуешь, старый!'
   Перед входом в кабинет начальника спецчасти висела табличка с изображением перечёркнутой телефонной трубки в красном круге. Рядом находилась высокая, с человеческий рост, стойка с ячейками для хранения личных вещей. Из дверок торчали ключики с пронумерованными бирками. Я отключил мобильник, запер его в железный склепик, а ключ от ячейки положил в карман. И стоило мне занести руку, чтобы постучаться, как дверь волшебным образом отворилась сама собой. 'Видео-глазок там у него, что ли, с автоматическим замком и доводчиком?'
   Вопреки ожиданиям, кабинет начальника первого отдела предстал не пыточным застенком, а уютной светлой комнатой. Даже плотная накуренность не вызвала у меня привычного в таких случаях отторжения. Оконный проём не был задёрнут портьерами, и сквозь, хоть и давно не мытые, стёкла в кабинет стучалось весеннее солнце. Не кабинетик, а лубочная картинка - эдакий back in USSR. Его дедовский интерьер вызвал тёплые ассоциации: скромная, но добротная мебель, обшитые деревянными панелями стены, недавно отциклёванный и заново полаченный паркет, лампа Ильича, двустворчатый ореховый шкафчик с остеклёнными створками. Изнутри дверки шкафа стыдливо задёрнулись шторками из светлой ткани - белые юбочки исключали возможность видеть его содержимое, что только поддевало любопытство. Диссонировала с конторской обстановкой лишь прислонённая к сейфу лыжная палка. Хозяин кабинета на однорукого любителя скандинавской ходьбы не походил, и моя богатая фантазия тут же начала искать логичное применение одиноко стоящему спортинвентарю: 'А вот, и очередной вопрос для знатоков из клуба 'Что? Где? Когда?': 'Для каких целей предназначаются лыжные палки в кабинетах начальников режимно-секретных отделов, при том, что хозяева оных помещений не лыжники?' Знатоки посовещаются и выдадут ответ, в привычной им интерпретации: 'В перерывах между планированием и реализацией гэбэшных козней, с их помощью отставные чекисты отрабатывают приёмы защиты и нападения пикинёров из испанской терции, времён фландрийских войн XVI века' - Ответ не верный, два балла!..
   Чадящий папиросу хозяин кабинета - розовощёкий старичок-боровичок в поношенном, но опрятном, двубортном костюме, словно прочитал мои мысли. Взял палку, поднялся со стула и прицельным выпадом подцепил сложно поддающийся шпингалет на фрамуге. С очередной попытки, исколотый остриём, деревянный прямоугольник форточки распахнулся под напором ветра, и в кабинет влетела весна. Моё желание общаться с секретчиком окончательно улетучилось вместе с сигаретным дымом и рассеялось где-то среди городских звуков и запахов. Но при виде меня Кучерук приветливо растянулся в улыбке, вышел из-за стола и, чуть ли не под руку, провёл в кабинет, предложив присесть. Такая угодливость подкупала. Пришлось невольно подчиниться.
   - Георгий Иванович, Георгий Иванович, не скромничайте, не скромничайте, проходите скорее, проходите. Я вас изрядно заждался. В этом кабинете, вы, завсегда приятный гость! - все эти навязчивые обхаживания не выглядели гипертрофированной клоунадой, а походили, скорее, на деликатное приглашение потанцевать - кавалеры приглашают дам. 'Выходит, я ДАМА?..'
   Так этот возрастной живчик ловко увлёк меня своей обходительностью, что я даже не заметил, как очутился сидящим на удобном стульчике, прямо напротив него. Рука сама собой провела по мягкой столешнице - её обтягивало зелёное приборное сукном, местами чуть лоснящееся, но не задрипанное. Кучерук не торопил с расспросами, давая мне возможность освоиться, всё хорошенько рассмотреть и проникнуться атмосферой. Он и сам, словно вместе с гостем, оглядывал своё рабочее пространство свежим довольным взглядом.
   Неотъемлемый в подобных кабинетах карандашный портрет Дзержинского завис святым духом прямо над головой Кучерука. Нарисовало его, как мне показалось, безымянное среднеазиатское дарование в местах лишения свободы - вместо тонких и интеллигентных польских черт, в лице первого председателя ВЧК присутствовало что-то тюркско-уголовное. Имелось на стене и несколько заключённых в рамки почётных грамот - индульгенций, выданных системой, на которую хозяин кабинета батрачил почти четверть века. За одну я уцепился глазами: 'Пропагандисту товарищу Кучеруку В.П. За хорошую организацию и проведение занятий в кружках и семинарских группах и достигнутые при этом положительные результаты, партком Управления КГБ при СМ СССР по Горьковской области награждает Вас почётной грамотой. Июль 1978 года'.
   'В ту пору я только на свет вылупился, а старый служака вовсю грамоты отхватывал! Проебал вместе со своей кодлой страну, герой-стахановец, а теперь на похвальные листки дрочишь?..'
   Логическую завершённость кабинету придавала огромная, в половину стены, любительская акварель с изображением хмурого здания. В агрессивно-красной колеровке и размытых формах его фасада угадывались очертания областного управления госбезопасности. В реальности, дверные проёмы бурого дома венчали барельефы в виде энкавэдэшных яичек с мечами, серпами и молотками, а над центральным подъездом восходила звезда, ощетинившаяся острыми древками приспущенных знамён. Я неоднократно прогуливался мимо этой домовины и давно заприметил для себя мелкие архитектурные детали, навивавшие смутные реминисценции. Большинство же прохожих, напротив, перестало обращать внимание на гэбэшные причиндалы. Со временем их грозная символика практически вымылись из народной памяти. Если она и осталась, где-то в тёмных закоулках народного сознания, то истинный смысл геральдики почти не проглядывался через плотный слой нанесённого временем информационного мусора.
   - О, вы ещё КГБ застали! - как бы невзначай отметил я.
   - Да с, были славные времена... - произнёс он с придыханием и нескрываемым чувством ностальгии.
   - Шпионов и вредителей, наверное, на заводах оборонных ловили?
   - Нет, молодой человек, по линии 5-го Управления - на идейном фронте, так сказать. Противостоял попыткам проведения идеологических диверсий в отношении нашей Родины и народа - посылки с мацой из Израиля на почте выявлял, а потом проводил профилактические мероприятия с их получателями - сионистами подпольными и диссидентами жижовствующими... - секретчик растянулся в самодовольной улыбке, сверкнув двумя фарфоровыми рядами безукоризненной эмали, самого нежного оттенка.
   Пока я вчитывался в содержание похвальных листков и слушал, вполуха, Кучерука, тот выдвинул ящик стола, выудил стальной тубус, сорвал с него пластилиновую ляпушку-печать, отвинтил крышку и звонко вытряхнул в ладонь связку ключей. С режущим уши скрипом, секретчик приоткрыл дверцу несгораемого шкафа и начал в нём рыться. Пространство сейфа заполняли разнокалиберные тома, папки с какими-то подборками и просто документы-одиночки. Наконец, он выщипнул из стального чрева несколько незаполненных бланков и пасьянсом разложил их передо мной.
   - Первое, на чём я хотел бы акцентировать ваше внимание, Георгий Иванович - это необходимость в соблюдении определённой штатной процеДУРКИ. - на вторую часть слова он, почему-то, сделал особый нажим. - Моя вина, что не пригласил вас к себе раньше для наведения порядка в документах. Да с, моя вина, моя вина, mea maxima culpa!.. Но ничего не поздно исправить и сейчас! От вас мне потребуется самый минимум: лишь уточнение анкетных данных и, совсем уж бюрократический нюанс, подписку о неразглашении. Подписочку, подписульку, подписулину... - Кучерук суетливо заёрзал на стуле.
   - Какую ещё подписку? Я при трудоустройстве уже давал подписку о неразглашении гостайны - она должна быть где-то среди бумажек в моём личном деле, проверьте! Неужели потеряли?
   При слове 'бумажек' секретчик поменялся в лице: скукожились в возмущённом параличе черты, по коже побежали гневные пятна. Образ душевного дедка-пенсионера занял плешивый крысак. Но эта метаморфоза длилась всего мгновение, которое я счёл плодом разыгравшейся фантазии и нахлынувшего смятения.
   - До-ку-мен-тов, - через силу, но благодушно, по слогам, проговорил он, - не бумажек, а до-ку-мен-тов, Георгий Иванович. У нас ничего не теряется, чтобы знали. Заполняли, заполняли, да недозаполнили! Дело ваше я некоторое время назад перлюстрировал и обнаружил в нём пустой бланк без автографа! Но - это моя вина, недосмотрел, моя вина, и даже не пытайтесь меня убеждать в обратном!.. Анкетные изменения, опять же, требуется внести. У вас же детки народились, а святая обязанность сектетоносителя - своевременно и в письменной форме уведомлять режимный отдел обо всех изменениях семейного плана. Вы не беспокойтесь попусту, за это я вас не корю. Вы - человек занятой и в институте не самый последний. Мозг предприятия, мыслящая составляющая, научно-техническая элита, соль земли, так сказать! По младости лет и занятости производственными проблемами могли и забыть требования постановления Правительства и межведомственной Инструкции о порядке допуска к государственной тайне. А вот мне, по службе, их полагается помнить и требовать от всех неукоснительного соблюдения! Сейчас мы с вами эту досадную оплошность исправим, и всё вольётся в нормативные русла, войдёт в законную колею, так сказать. Держите ручечку, присаживайтесь поудобнее, не торопитесь, в анкетке всё подробно указывайте. Если затруднения какие-нибудь испытываете в формулировочках, лучше у меня поинтересуйтесь, чтобы всё было аккуратненько и штатненько, штатненько и аккуратненько.
   Знали бы вы, сколько мороки с нашими, в кавычках, специалистами. Вот, золотце моё, простите за фамильярность, Георгий Иванович, думаете просто среди вашего брата институтского выявлять нарушителей режима выезда за пределы Родины? С вами-то дело ясное, вы, в виду служебных особенностей и допуска к гостайне по второй форме, возможности по заграницам кататься не имеете, - Владимир Павлович злорадостно ухмыльнулся, - а вот коллеги наши с третьей формой преспокойно разъезжают по Анталиям и Хургадам, да и еще режимный орган своевременно не уведомляют! Веселятся там, жрут и пьют в три горла, в стрингах дефилируют, банные халаты с полотенцами воруют, державу позорят непотребствами пьяными, а мне их опрашивать приходится, не было ли разведподходов и ситуаций, порочащих моральный облик советского, простите, российского гражданина. Не поверите, сколько пикантных подробностей приходится узнавать о туристиках наших, но всякое лыко в строку! Поверьте, ещё наступят времена и каждому по делам его суд будет! Припомнит родина и Секс на пляже, - Кучерук произнес слово секс с нарочитым нажимом на буку е, - и Кровавую Мэри, и Лагуну голубую, и Кричащий, мать его, оргазм!
   Заполнение анкеты заняло у меня какое-то время. Поначалу возникли сложности с номерами личных документов, но их я переписал со старой анкеты, благо, с момента моего приёма на работу ничего не поменялось. Автобиографию просто скопировал слово в слово, добавив только сведения о дочках. Пока я убористо вписывал в узкие графы свои данные, Кучерук тоже прилежно корпел над рукописным текстом. Скрипел старомодной перьевой ручкой и так был захвачен работой, что не заметил, как от усердия высунул изо рта кончик языка. Я ухмыльнулся про себя, поставил точку и протянул бланк секретчику.
   Анкету Кучерук аккуратно вложил в папочку с другими документами, которой прикрыл от постороннего взора свою писанину, и выжидательно уставился на меня. Я тоже смотрел на него с немым вопросом, пока это не начало выглядеть по-идиотски.
   - Что-то ещё?
   - Подписочку, Георгий Иванович, подписуленку...
   - Ах, да, - спохватился я, - моя вина... - странную особенность я замечал за собой - в волнительные моменты начинал подражать собеседнику, перенимая его манеру разговора.
   - Вот именно, ваша вина... - не спуская улыбку с лица, Кучерк пододвинул бланк.
   По профессиональной привычке я внимательно вчитался в содержание обязательства. Текст подписки звучал, по меньшей мере, странно. Та, которую я подписывал при трудоустройстве, выглядела иначе, да и читалась проще. Эта же больше походила на нелепый анахронизм. Используемые в ней речевые обороты давно не встречались мне нормальной жизни. В секретном отделе же они благополучно существовали, лежали и вызревали в сейфах, становясь от длительного хранения, как вино, плотнее и ценнее: 'Я, нижеподписавшийся, даю настоящую подписку ПАО 'НПЦ 'ИРТ' в том, что я, находясь в Институте, при посещении цехов и мастерских, все могущие мне быт известными по производству в Институте сведения, как то: самый род производства, его количества и прочие, относящиеся к этому данные, что является Государственной тайной, нигде, и ни в коей мере не разглашать.
   В случае перемещения меня на другую работу или в случае ухода с работы в Институте, или при перемене местожительства, я также обязуюсь в течение 2-х лет сообщать лично или письменно секретному отделу ПАО 'НПЦ 'ИРТ' своё постоянное местожительство, где я буду работать.
   Мне известно, что за несоблюдение этого обязательства, я несу строгую ответственность в судебном порядке, согласно Закона, как за разглашение Государственной тайны'.
   - Какая занятная бумаженция. Чем скрепить подписку нужно, кровью?
   - Экий вы, однакось, юморист. Петросяните на досуге? Достаточно фиолетовых чернил.
   Пришлось вписать своё ФИО в этот корявый документ, подписать его, проставить дату, после чего вручить обратно Кучеруку. Он подался в мою сторону аж всем телом, перегнулся через стол и с благоговением, двумя руками принял подписку, как некое бесценное сокровище. Аккуратно положил перед собой и нежно провёл ладонью, разглаживая и без того не мятый листок. Затем Валерий Павлович позвонил кому-то по телефону:
   - Пусть Золечка, золотце, заглянет ко мне, документик заберёт на регистрацию.
   Буквально через мгновение в его дверь отрывисто постучали. Причём, как показалось, стук раздался где-то в нижней части двери. Кучерук воздушно подхватил бланк и, также порхающее, устремился открывать посетителю. В раскрывшемся проёме, на уровне его пояса, показалась знакомая сухонькая ручка, резко выхватила подписку и скрылась. Дверь захлопнулась, а начальник спецчасти так и остался с пустыми протянутыми руками какое-то мгновенье стоять ко мне спиной, глядя в пустоту.
   Пока длилось это скоротечное замешательство, я осторожно приподнялся и наскоро подглядел, что же так старательно Кучерук карябал, пока я мучился с анкетой и прочими бумажками. Весь лист формата А4 оказался исписанным единственной повторяющейся фразой, выведенной каллиграфическим почерком: 'Проба пера. Проба пера. Проба пера...'
   Владимир Павлович вернулся на место в приподнятом настроении и опять принялся ёрзать на стуле с неистовством болонки, чешущей свербящий зад о хозяйский ковёр. Вместе с этим снова образовалась неловкая пауза, которую секретчик пытался заполнить красноречивым взглядом: разглядывал меня, как некий занимательный экспонат и щурился в приторной улыбке. Казалось, что он специально зачем-то тянет время. Игра в безмолвные гляделки вызвала у меня реакцию, схожую с той, что наступала во время производственных совещании, ссор с женой или Гошиных занудных, полных подъёбки монологов - очень захотелось спать, да так сильно, что показалось будто бы я пару раз, незаметно для собеседника, действительно клюнул носом.
   - Простите за нескромный вопрос, Георгий Иванович, вспыльчивы ли вы в быту?
   - А какой ответ правильный? - меня такая нестандартная постановка вопроса смутила, но заставила взбодриться. - Не могу в толк взять, к чему вы клоните.
   - В смысле, испытываете ли вы приступы гнева по отношению к своим близким - супруге, детям?
   - Ну бывает, конечно, могу голос повысить, но, чтобы вот прямо так, гневаться - это крайне редко. Скажу больше, вообще не гневаюсь - они мне повода не дают, как ни стараюсь! - я попытался всё свести к шутке.
   - Оно и правильно, Георгий Иванович! - Кучерук одобрительно замахал руками и часто закивал. - На женщин ни в коем случае нельзя злиться и повышать голос. Тем более постыдно и унизительно для мужчины являть свой гнев публично. Вот, скажем, я, - он ткнул в себя пальцем, - руковожу исключительно женским коллективом, и в деле этом, знаете ли, поднаторел так, что могу и вам советник дать: женщину необходимо лаской подвигать к действиям, приятным мужчине, а не заставлять, прибегая к болевому или психологическому воздействию. Стоит проявить терпение, и она сама сделает всё, как нужно. Мужчине же остаётся только создать условия, чтобы для женщины это было связано с ощущением удовольствия и приятного чувства - доброе слово и кошке приятно. Любая женщина ценит мужскую заботу и салат из крабовых палочек, помяните напутствие старика. Короче, лаской, Георгий Иванович, как учил заслуженный дрессировщик старой школы Владимир Дуров - одной лаской,.. но с глубоким проникновением! - Кучерук прыснул озорным и заливистым хихиканьем, от чего я сам невольно улыбнулся.
   'А я слышал, что он с дрессированными мартышками сожительствовал и собственных жену с детьми носами в писсуар тыкал, если тот намыт был не до блеска... - конечно, вслух я этого не произнёс' - добрейшей души человек был, наверное,.. - и посмотрел на Кучерука самым участливым взглядом, на какой только хватило скудной мимики.
   Когда, наконец, покончили со всеми нудными процедурами, и я собрался было уходить, уже возле самой двери меня окликнул Владимир Павлович:
   - Георгий Иванович, а ключик от шкафчика-то, вы забыли! Эх, раззява, а ещё инженер-конструктор! - в его пальцах покачивался на бирке ключ от моей ячейки с телефоном.
   Странно, но я совсем не помнил, как выкладывал его из кармана. Возможно, сделал это машинально, или случайно обронил, а тот незаметно подобрал. Как бы то ни было, в смешанных чувствах, преисполненный мудрыми, но бесполезными наставлениями, я покинул Кучерука. Позднее, произошедшее в кабинете начальника первого отдела казалось мне форменным наваждением, и детали этого абсурда, со временем, совсем истёрлись. Жизнь начинали заполнять новые краски, и старым бесцветным бланкам, с их содержимым, в ней не оставалось места.
  
  ****
   Незаметно для самих себя нам с Гошей стукнуло по сорокету. Я об этом запоздало понял, лишь когда начал выворачивать шею вслед проходящих мимо двадцатилетних практиканток. Мы с другом постепенно доросли до руководителей, получили по персональному кабинету с изолированными каморками под чайную и подчинённых, доставлявших сплошные хлопоты. Гоша отселился от меня в соседний административно-бытовой корпус, перейдя в дирекцию по качеству начальником отдела технического контроля. Теперь нас разделяла длинная кишка крытого перехода, душная летом и пронизывающе холодная зимой. В финансовом плане стало чуть посвободнее, но, в целом, через дебри повседневной рутины улучшений не проглядывалось. Начинавшая довлеть повсеместная воздержанность, больше напоминала какую-то самоизоляцию и вынужденную схиму во имя служения эфемерной парадигме 'семья - работа'.
   Всё бы так и продолжало неспешно ползти по накатанному пути, если бы не Лилия. Вернее, антропоморфная Венерина мухоловка, замаскировавшаяся под нежный цветок. Эта роковая женщина оказалась одновременно и машинистом, и кочегаром, и вагоновожатой в том паровозе, который с удвоенной силой понёсся вместе с нами под откос. Даже не предложив традиционного чаю, она выебала и высушила нас в прямом и переносном смысле. Появилась фатальная проводница в нашем институте внезапно, словно существо с другой планеты. Её взяли в бюро технологической документации соседнего управления ведущим специалистом, но я об этом не знал. До меня вообще все новости доходили в последнюю очередь. Подчинённые и коллеги избегали общаться с неуютным типом и свежими слухами не делились. По их мнению, я был слишком мутный и некомфортный. Что ж, мне проще - никто не лез и не навязывался в лишние приятели.
   Жарким майским днём Лилия робко вошла в мой кабинет и положила на согласование материалы маршрутно-нормативных ведомостей. Я с нетерпением их ждал, поскольку технологи затянули с формированием структуры нового изделия и подготовкой извещений в адрес производственно-диспетчерского отдела. И конструкторы, и технологи слишком долго возились с документацией, что грозило срывом графика постановки опытного изделия на производство и нагоняем со стороны представителя заказчика от Министерства обороны. Да и для Управления закупочной деятельности совсем не оставалось времени, чтобы составить планы-графики закупок товарно-материальных ценностей и детале-сборочных единиц стороннего производства. Эта круговерть и неслаженность в работе буквально выбивала из колеи, а сложные прилагательные: маршрутно,.. производственно,.. товарно,.. детале... - вызывали оскомину во рту. Вечные нервотрёпки, птичий базар совещаний у гендиректора, корпоративные идиомы, прилюдные 'дефлорации' и депремирования, низводящие на нет любую стрессоустойчивость и либидо, привели к окончательной творческой импотенции.
   Я тут же углубился в документы, но потом мельком бросил взгляд на посетительницу. На ней же он и застыл. Лучше бы я вообще был свиньёй, лишённой физиологической возможности поднимать голову - довольствовался бы видом красивых женских ног, обтянутых юбкой бёдер, и был бы по-своему счастлив. Я же, как альпинист, пополз вверх по крутым изгибам, через бездонные разломы: талия, разрез платья на груди, не вписывающийся в режимный дресс-код пуш-ап, стройная шея, губы, глазищи, губы, губы, губы... Много пишут и говорят про колдовские озёра глаз и захлебнувшихся в них осводовцах, карие омуты, ведьмовское зелье, плещущееся в зелёных очах чаровниц, и прочую, заезженную до дыр херь, выдуманную окулистами-оккультистами. Я нигде не тонул, но почувствовал себя пёрышком, засасываемым в пылесос - в эту ярко-красную щелевую щётку её рта. Чччпок, и нет больше начальника отдела опытно-конструкторских работ - как корова языком смахнула. Если правы ценители вечных прелестей, утверждающие, что женские губы многое могут подсказать о форме и внешнем облике скрывающегося за трусиками их обладательницы десерта, то её спутнику жизни (впрочем, обручального кольца на её пальце я не приметил) буквально повезло. Это же просто бесконечное сладострастие и эстетический экстаз, иметь возможность любоваться подобным сокровищем, целовать его!.. 'May pr-r-recious...'
   Вместо того, чтобы сохранять дежурное выражение лица, я растёкся слюнявой лужицей в идиотской улыбке и пролепетал какую-то банальщину про 'технологов с человеческим лицом'. Она мило улыбнулась, сделала некое подобие книксена и ответила кротко: 'Мерси'. Цепкие пальчики выхватили протянутую пачку документов, исчёрканных резолюцией, невзначай проведя ноготком с ярко-оранжевым маникюром по тыльной стороне моей ладони. Когда я опомнился, в дверном проёме уже прощально вильнули туго обтянутые юбкой бёдра и копна густых, как каракулевая шапка, волос. Из кабинета технобогиня удалялась словно в тумане - от волнения у меня запотели линзы очков.
   Сначала я попытался вновь сконцентрироваться на работе, но от насущных дел отвлекало некое зарождающееся внутри экзальтированное шевеление. Ворочаясь с бока на бок, во мне постепенно пробуждался давно впавший в летаргию интерес. Сначала он разминал затёкшие от болезненной спячки чресла, принюхивался и робко высовывал мордочку из заваленной многолетней жухлой листвой норы, а потом стал активнее шерудить когтистыми лапками, отгребая от входа прелый мусор. Встревоженный зверёк выскочил наружу, однако, источник беспокойства уже пропал, отставив после себя чуть приторный, но органичный и благородный аромат парфюма. Что-то было в этом запахе волнительное, заставляющее погрузиться в ностальгию: ярко выраженный цитрус, кориандр и бархатный бергамот, как будто возвращал в бабушкину квартиру. Причём не в узилище, из которого хотелось высвободиться, а в гнездо, устланное мягким родительским пухом. Нежный жасмин, иланг-иланг и острая гвоздика будоражили вспоминания о её заботе и прикосновениях, когда она купала меня почти до двенадцатилетнего возраста в ванне с пенкой. Конечные ноты ванили и ириса, незримым шлейфом, как нежным, тёплым полотенцем, окутывали и вызывали приятное головокружение, сравнимое с первой и долгожданной затяжкой после воздержания от курева. 'Божечки, это же 'Красная Москва!' - Оставивший сладкие послевкусия амбровый букет, стал своего рода триггером, пробудившим во мне изрядно подзабытые ажитации.
   По своей природной рассеянности я даже не поинтересовался у чаровницы, как её звать-величать. Что ж, охота пуще неволи. Пришлось прибегнут к помощи друга. Я набрал в Вайнере сообщение Гоше: 'В БТД новенькая работает - черная, кудрявая. Как зовут?'. Ответ не заставил ждать: 'Никак. Сама приходит, без приглашения!)))', а буквально через минуту: 'Гурбич Лилька. Уже агрегат на неё свой расчехлил?))) Ооо...' Был бы кто другой, несомненно высказал бы наглецу своё негодование по поводу неуместных намёков - слишком дорожил я реноме примерного семьянина, но Гоше я готов был простить всё, поэтому тривиально отписался: 'Граница на замке. Враг не пройдёт!' Гоша же не унимался: 'Проверено, мин нет? Тогда, зачем тебе её ФИО??? Запоздалый пубертат прёт???)))'
   Я и сам до конца не представлял, зачем понадобилось узнавать имя специалиста Гурбич. Признаваться себе, что подцепил заразу, став жертвой мимолётного влечения, было стыдно, а уж говорить об этом Гоше... Неловко, как в очереди на приём к проктологу или в вендиспансере - вроде, все стоят за одним и тем же, но каждый, по-своему, застенчив и прячет от соседа глаза. Будучи другом, Гоша конечно бы всё понял, но непременно постарался бы выдавить из этой крайне личной ситуации максимально возможное, в плане шуток и беззлобных издёвок надо мною. Мол, столько лет держался кремнём, а тут - седина в бороду, бес в ребро... Я набрал ответ: 'Просто так. Интересно стало'. Он, как будто, этого и ждал, написав: 'Инте-инте-интерес, выходи на букву ASS. Просто так, даже прыщ на ЖОПЕ не выскочит!!! Эх, Георрргий...)))'
   Смысла продолжать пустой диалог не было никакого. Я свернул переписку и погрузился в глобальные изыскания. Ввёл в поисковой строке соцсети 'ВКоннекте' имя и фамилию, а в параметрах поиска примерный возраст - от 28 до 30 лет и место жительства: страна, город. Из множества вылезших вариантов долго пытался идентифицировать искомый, но всё было не то. Оставалась пара-тройка инкогнито, прячущих свой профиль под контентом, за которым сложно угадывался истинный хозяина учётки. У одной на заставке скакали какие-то пушистые создания, а страница состояла сплошь из кулинарных перепостов и поздравительных открыток со всеми праздниками - от Пасхи до Дня взятия Бастилии, что попахивало ботом. Другая постила экзотическую банальщину и мотивирующие картинки с текстовыми клише псевдофилософского содержания. Заявка на жизненную мудрость и эмасипированность отдавала чем-то коммунально-хлопчатобумажным. От профиля веяло спреем для одежды 'Лана', старой массажной щёткой для волос и куриными щами. Однозначно, объект моей заинтересованности не мог скрываться за подобными мещанскими ширмами.
   На странице с фотографией, стилизованной под антишпионский ретро-плакат 'Не болтай', я залип. Вместо пролетарского вида работницы в красном платке, с него на меня пристально смотрела Голда Меймер, прижимающая к губам клинок танто. Надпись на иврите 'Эль дабер!', под изображением пятого премьер-министра Израиля, вероятно, значила то же самое, что и на советском аналоге - рот на замок! Свой профиль Ли-Ли Гурбич оставила открытым, но друзья и подписчики у его хозяйки отсутствовали. Семейный статус она ёмко охарактеризовала одним словом: 'Хватит!' Вместо перечисления виртуальных родственников, скромно указала, что сирота. Местом рождения значился город Экибастуз, Казахской Советской Социалистической Республики. В разделе 'Интересы' написала: 'Ловля Дзен, доение изнуренных жаб, художественная сборка-разборка АК-47'. Её фотогалерею заполняли депрессивные городские пейзажи, показавшиеся знакомыми, и изображение постапокаллиптического роторного экскаватора, взрывающего горную породу в безымянном разрезе. Непонятно как, среди фото затесался детский рисунок - юный художник поздравлял с 23-м февраля, быть может, своего папу. Собирательный образ защитника отечества содержал все необходимые атрибуты детской батальной иконографии: мастер кисти изобразил солдата в гротескных пропорциях - в угловатой пилотке с красной звездой, гигантских сапогах, непропорционально длинные руки сжимали калашеподобное оружие массового уничтожения, словно выдолбленное из цельной колоды. Под открыткой имелся комментарий хозяйки страницы: 'Мой маленький цахалёнок'. По незнанию, я счёл это допущенной Гурбич опечаткой в слове 'нахалёнок'.
   Забавной показалась и ещё одна фотография, на которой трое антропоморфных гуманоидов - двое высоких, один поменьше, напоминавших мусорщиков-джавов с планеты Татуин, стояли на фоне красной пятиконечной звезды. Я подумал было, что скульптор запечатлел в камне некий иносказательный символ из Империи 'Звёздных воин', но присмотревшись к табличке на памятнике, прочёл: 'В память о жертвах политических репрессий'. Хозяйка иронично прокомментировала и эту фотографию: 'Геноциду народов песков - НЕТ! Сохраним популяцию джавов и таскенов!' Притворная забота представительницы 'вечного' народа о малых субрасах, вызвала у меня невольное умиление.
   Фотоальбом завершал советский рекламный плакат 20-х годов прошлого века: женщина в косынке, из-под которой выбиваются тёмные вьющиеся локоны, приложив руку ко рту, рупором скандирует, словно вбивая политпросветовские сваи в не до конца раскрепощённое общественное сознание: 'КНИГИ по всем отраслям знаний. ЛЕНГИЗ'. И подпись Гурбич к картинке: 'Л.Ю.Б.О.Ф! - Лилия Юрьевна Брик - обаятельный фрик!', и хэштэг '#трезваябабапиз*ехозяйка'.
   Пока я размышлял, как бы мне законнектиться с хозяйкой аккаунта, Гурбич, без спроса сама 'постучалась' на корпоративную почту: 'Георгий, спасибо Вам огромное. Ваша робкая попытка поднять мне настроение возымела успех, а наивный комплимент упал на душу. Вы определённо знаете подход к женскому сердцу, хотя и предельно скромны :-)))' Посыл казался мне настолько неоднозначным, что вызвал противоречивые чувства - возбуждённость и подростковый мандраж от неуверенности в собственной полноценности. Её сообщение можно было рассматривать и в позитивном, и в превратном контексте. Являлось ли оно намёком на мою топорную попытку флирта или, наоборот, подчёркивало искренность автора? Я нащёлкал на клавиатуре несколько слов благодарности, вежливо посетовав на то, что скромность напускная и объясняется лишь редкими визитами ко мне столь прекрасной гостьи. Давал понять, мол, приходила бы чаще, и робость с наивностью трансформировались бы в нечто более цельное. Ещё написал, что личное общение лучше перенести в месседжер и прикрепил номер своего сотового телефона. Переписка через корпоративную почту имела риск, что её содержание станет достоянием общественности - институт-то был. как-никак, режимный и безопасники зверствовали, тотально читая корреспонденцию работников.
   Не заставив долго ждать, на Вайнер тут же пришло сообщение от ранее неизвестного пользователя Liliya Garbage: 'Тук-тук, проверка связи'. Я набрал: 'Связь установлена!' Затем в нижней половине диалогового окна выскочила иконка 'Liliya набирает текст...', а потом появился и сам текст: 'Георгий, согласитесь, что электронные посредники облегчают жизнь современному человеку?! Нет места банальным сомнениям и стыдливому румянцу! Дерзай, пиши, знакомься, устанавливай связь!' 'Еб*нальным сомнениям нет у неё места... Терзай, чеши, подмойся...' - недобро усмехнулся я, написав в чат: 'Забавная у вас аватарка, но определитесь, кто вы, всё же: Ли-Ли или Liliya?'
   Заставка в Вайнере у неё и действительно казалась необычной - нарисованная в мультяшной манере и кажущаяся, от этого, хрупкой и уязвимой женщина. Она одновременно походила на Тринити из кинотрилогии 'Матрица' и молодую Анжелину Джоли. Поверх акварельного лица, словно красным маркером, было начертано: 'I'аm nobody who are you?' Повсюду между литер, под глазами, на переносице безымянной героини, с которой, по всей видимости, ассоциировала себя Liliya, виднелись чуть различимые кровавые мяснушки-конопушки. Я подумал и добавил к сообщению: 'Это внучка бабушки мирового сионизма?' Пиликнул ответ: 'Чётко сработано, чутко подмечено, но чутка мимо - бабушка Голди из другой недетской сказки. Если интересно, расскажу при случае'. 'Тогда какие между ними родственные связи? Кто же эта прекрасная НИКТО?' - отписался я.
   Вокруг этого 'кто - никто - конь в пальто' можно было кружить безостановочные вальсы. Мои поклоны - её ответные реверансы, шаг вперёд, подступ, разворот. Собеседница интересничала, прикрывшись вуалькой из неформатных картинок и фраз, а меня прямо подмывало задать ей вопрос в лоб: 'Лиля, не сочтите за пошлую грубость, интересуюсь исключительно в познавательных целях, а не из праздности, какие на Вас сейчас трусики?' Стоило моей мысли окуклиться в соблазнительный образ, сотканный из кружев и нежной женской плоти, как от Гурбич прилетело сообщение: 'Георгий, никакие!!!)))' Вот это уже было действительно интересно и многообещающе! Словно мысли мои прочла. Я вживую представил себя селекционером-исследователем, увлечённым поиском новых видов, которого ноги занесли в ранее неизведанное ущелье. Пробираюсь через топкие болота, колючие, точащие ядом, заросли, расчищаю себе дорогу мачете и в самом конце пути вижу Чудо-дерево, плодоносящее нежными персиками. Протягиваю дрожащую руку, робко касаясь теплолюбивого фрукта, покрытого кремовой кожицей с густым опушением. Румянец с плода передаётся на мои щёки - в смущении они вспыхивают огнём. Срываю персик с ветки, провожу по нему рукой, подношу к лицу - ни единой червоточинки. Погружаю в его мякоть зубы, пью сладкий сок. Он - густой, тягучий, ручьями льётся по губам, подбородку, шее, груди. Совсем мокрой становится и без того сырая от пота рубашка, брюки, всё, что они обтягивают...
   Но вот вторая часть её сообщения поставила всё на свои места, а юного мичуринца вернула к реальности: 'Прекрасная НИКТО - просто очередной образ, придуманный Домиником Бейелером под MDMAашным кайфом и эмоциями, навеянными поэзией Эмили Дикинсон: 'Я - Никто, а ты кто? Ужель и ты - никто? Значит, здесь теперь нас двое? Молчи! Узнают - вмиг прогонят...'
   К своему святому невежеству, я не был знаком ни с тем, ни с другой. И кислотного кайфа от экстази не познал, и болезненное затворничество, как я думал, давно изжил, но мне не хотелось, чтобы прогоняли. Особенно, когда события приобретают такой пикантный оборот. Набравшись смелости, я отправил в виртуальный эфир информационный импульс, положивший начало конца: 'Лилия, если вы успели заметить, в своём кабинете я, как джин в лампе - одинокий раб собственного уединения. Давайте отбросим горячо ценимых Вами электронных посредников и пообщаемся вербально, тет-а-тет. Если будет время, заходите на чашку кофе'. Через некоторое время от неё прилетел ответ: 'Джин не разучился, от долгого пребывания в 'одиночке', исполнять желания дам?))) Чай зелёный есть?'
   Конечно же никакого чая у меня не водилось, и сам чайник в комнатке являлся не более, чем инвентаризированным предметом, без конкретного функционального назначения. Но чаем всегда можно было разжиться у Гоши. Тот, в отличии от меня, славился заядлым чаёвником и сластёной. Чего только не произрастало в закромах у этого дамского угодника. Поэтому я метнулся к нему. Пока бежал по переходу, всячески обдумывал, как буду перед ним легендировать свою, вдруг, резко возникшую потребность в чае.
   Гоша восседал в кабинете, водрузив ноги на стол, и с кем-то бойко переписывался по сотовому.
   - Здорово, чего суетишься? - кинул он мне, не отрываясь от экрана телефона.
   - Слушай, дай чаю зелёного пару тампаксов.
   - Только ради этого бежал? Ну ладно... Тебе с жасмином или обычного? - он так и не удосужился обратить на меня внимание, слишком увлечённый виртуальным диалогом.
   - Да мне без разницы...
   - Без разницы - только покойнику, - наконец он поднял глаза. - Тебе, может, и без разницы, а для того, кого ты собрался угощать, разница, наверняка, есть!
   - Да, нет, - принялся я оправдываться, - сам решил чайку попить...
   - Ну да, ну да,.. - ухмыльнулся Гоша. - Возьми в шкафу всё, что нужно. Там ещё сахар есть, печеньки, вафельный торт, полкуска отвалина, - он поднёс микрофон к губам и начитал в чат аудиосообщение: 'I'm Muzzy. Big Muzzy. I'm hungry. I like parking meters!'
   - Чего полкуска?
   - Вафельного торта. А ты - отвали-на! - улыбнулся он.
   - Понял... - на Гошу обижаться по-настоящему я так и не научился.
   Тут, как раз, ему пришёл аудиоответ, и сам собой проигрался приятным девичьим голосом с лёгкой дислалией: 'And I'm princes Liliya!'
   - Ты смотри, сечёт тему! - восторженно изумился Гоша. - Есть ещё женщины в перуанских селениях! Откуда вообще такое помнит? Она же в это чудное время совсем сикухой малолетней была!
   Я поспешил отвалить-на, пропустив мимо ушей, как мне показалось на тот момент, малозначительную информацию.
   В то время, когда все нормальные работники нашего института спешили после завершения рабочего дня по домам, Ли-Ли переступила порог моего кабинета. Я беззастенчиво соврал жене, что задерживаюсь на экстренном совещании, и это она восприняла, на удивление, спокойно. Моя каморка наполнилась звуками закипающего электрочайника, словно в комнате отдыха кто-то недовольно ворчал.
  
  ****
   - О, да я смотрю вы активно готовились к моему визиту, - начала Лилия с порога, не спуская улыбки с лица. - Воду жарите? - кивнула она в сторону источника звука.
   - Вот, чайник поставил,.. - с интонацией простофили начал я. - Вы присаживайтесь, пожалуйста...
   - И куда же?
   - Присаживайтесь, куда вам удобнее, - я обвёл пространство кабинета рукой, предлагая варианты, которых, к слову, было не так много.
   - Тогда, Георгий, вам придётся снять очки.
   - Что? - я снял очки и стал рассматривать их, пытаясь догнать ускользающую мысль. Потом опять надел, непонимающе улыбнувшись в ответ.
   - Ровным счётом ничего. У вас минус или плюс? Я в студенческие годы здорово подсадила зрение, а потом очень стыдилась носить очки. Совсем недавно перешла на контактные линзы и, представляете, словно оковы стальные сбросила. Кстати, вам очки очень идут.
   Ярко-красные губы шевелились, рот моей гостьи произносил приятные мурлыкающие слова, потом возникло ощущение, что и гостьи-то никакой нет, а есть только улыбка Чеширской кошечки, заполняющая собой всё вокруг - киска киски. Огромный смайлик, скрывающий острые хищные зубки: 'Цап-царап, мяу!..' И я - гигантская серая мышь в идиотских очках, которые за долгие годы ношения и замечать-то перестал. А тут, вдруг, эти пудовые гуглы - консервные банки... 'Машка мышонка - хвать за мошонку...'
   - Георгий, так куда же мне можно присесть?
   - Ой, да проходите в чайную,.. - всё же, одну мысль я успел поймать и оседлать - другие разбегались встревоженными мустангами по извилинам, вспученного, как перепревший Доширак, мозга.
   - Опрометчиво пригласили в чайную отчаянную... - Лилия упёрлась руками в дверной проём, элегантно отставила стройную ножку, подалась вперёд и недоверчиво заглянула в мой чулан. - О, да у вас тут и диванчик имеется! Уютненько, компактненько...
   Я стоял на незначительном отдалении сзади, перебарывая острое желание тоже упереться ладонями, но не дверной косяк, в её ягодицы, и чуть подтолкнуть вперёд:
   - Ну что же вы, смелее. Там никто вас не укусит.
   - Какое же всё крохотное: диванчик, столик, чайничек. Как вы со своим солидным ростом умещаетесь здесь?
   - Знаете, Лилия, в рабочее время я практически сюда и не захожу - не до чая. А того, кто здесь обитает, теснота не смущает.
   - И кого же вы держите в своём подклете?
   Тон её был игрив, от чего и мне хотелось каламбурить:
   - Сторожевую карлицу, конечно. Выпускаю её по ночам, порезвиться.
   - Что же она ночами в пустом институте делает? Скучно и одиноко, небось, старушке?
   - Изольда не старушка, а ещё вполне себе молодуха. По ночам ей не до скуки - патрулирует территорию. Институт-то режимный, вот она и контролирует соблюдение требований межведомственной инструкции по обеспечению режима секретности. Чтобы на работе сотрудники в неурочное время не задерживались, кабинеты опломбировали, документы в сейфы убирали, безобразия не безобразничали.
   - А куда вы её днём-то прячете, под рабочим столом держите? Нежные ручки, мягкие губки... Наверное, ревнивая ваша сподручная, покусать может?..
   - У неё нет зубов.
   - О, помимо ручек и губок в арсенале карлицы есть ещё и упругие дёсны! - она посмотрела на меня лукаво и послала трансбуккальный пассаж, проведя языком по внутренней поверхности щеки.
   Синхронно с мановением её жала, от сухого сглатывания побежал куда-то вверх мой кадык, готовый вывалиться изо рта чудодейным адамовым яблочком. 'Катись яблочко золотое по блюдечку серебряному...' - Лилия откровенно тролила меня, и я стыдливо налился краской от интимного подтекста невербальных намёков и двусмысленности диалога.
   - Кстати, чайник закипел, - чуть ворочая языком констатировал я.
   - Я сама уже давно киплю... - Гурбич резко развернулась, обхватила меня за шею, притянула к себе и впилась губами в раззявленный рот. Правую руку она положила мне на пах и несильно сжала напрягшееся хозяйство:
   - Как мило, прямо декорация к фильму Михалкова 'Предстояние'! Поможем, чем можем, седому усатому?
   От её страстного напора у меня даже очки съехали на бок. Под воздействием земного притяжения, по виску катилась мутная капля пота. В то же время, преодолев гравитацию, половой орган ракета-носителем устремился ввысь: 'Поехали!' - Штаны в паху сразу стали по-детски жать, заболело переполненное семенем правое яичко, а левое нырнуло куда-то вглубь и затаилось. Уши заполнил белый шум, сквозь который в мозг пробивались потусторонние сигналы: 'Мур-мур-мур-мур-мур...' Смыл её остроумного и шепчущего лепета казался абсолютно непонятным, но голос буквально вводил в транс: 'Вы меня хорошо слышите, бандерлоги?.. Подойдите ближе... Ближе, бандерлоги!..' - Я стоял ошеломлённый с открытым ртом, слабо понимая, что сейчас вообще произошло!
   - Хочешь на ручки? - ляпнул я невпопад.
   - Нет, хочу на грудь и лицо! - не давая опомниться, Лилия повторно обожгла поцелуем.
   Цепляясь за стенки, упираясь и истерично крича, душа покидала моё тело под воздействием всасывающего эффекта. Я кое-как освободил рот и с одышкой астматика выдохнул:
   - Я не могу так, у меня жена и дети, да и директор института может заругаться, если застукает...
   - Это прекрасно! Значит вы в курсе, Георгий Иванович, что и куда вставляется - учить не придётся, а за директора не беспокойтесь... - её проворные пальцы уже успели расстегнуть мой брючный ремень ('Наши руки не для скуки, для любви сердца...') и подобраться к замку на главных воротах. За створками врат, в состоянии взведённой пружины, намертво стоял гарнизон крепости, готовый вырваться на оперативный простор и перейти в контратаку. А комендант цитадели саморефлексировал в нерешительности...
   - Давай, исполни свою интромиссию! - она самовольно высвободила наружу моё естество, задрала подол своей юбки, под которым не оказалось нижнего белья, и притёрлась к моему паху крепкими ягодицами.
   Я вдохнул аромат женского тела, и все мыслительные центры устремились из мозга куда-то прочь, всё ниже и ниже, обосновавшись на кончике члена. Из забрючного пространства они, как правительство в изгнании, стали диктовать оккупированным территориям свою политическую волю, перед которой устоять казалось невозможно. И я не совладал с ситуацией и выскользнувшим на свободу одноглазым змеем. Влажно провёл по ладони языком и втиснул её между ног соблазнительнице. Тут же ощутил в ней нежное, гладкое и без лишней смазки, мокрое существо - нещечко, сокровище. Змей мой оказался вовсе не змеем, а жалким глистом на рыболовном крючке. Не я вошёл в неё - она сама, жадным карпом, заглотнула наживку лоном и стала, тяжело дыша, активно наседать крупом. Я попытался сконцентрироваться на чем-то и не нашёл ничего более подходящего, чем её розовая дырочка в попке. 'Ёжик резиновый шёл и посвистывал дырочкой в правом боку...'
   - Возьми меня крепко за бёдра, давай же!..
   Вместо этого я схватил её обеими руками за груди и буквально вытряхнул их из тесных чашечек бюстгальтера. Пальцы сами собой принялись нежно крутить напряжённые соски, настраивая радиостанцию на нужную частоту.
   Для первого раза я держался молодцом и испробовал с незнакомой партнёршей практически все известные мне ритмы и мелодии. Она с пластичностью воды принимала любые формы и наполняла меня своим танцем:
   - Только не в меня - я таблетки не принимаю...
   - Конечно... - стоило мне это произнести, как серое вещество окончательно передало бразды правления пещеристому телу. Я чуть успел выйти, как тут же кончил невменяемой партнёрше на ягодицу.
   К сладкому финишу мы пришли одновременно. Мелкая дрожь пробежала по её телу и электрическим разрядом отдалась в мои руки и все иные точки соприкосновения. Уши и комнатка наполнились сдавленным женским стоном. Пространство сначала дико завибрировало, а потом пролилось, рассыпавшись на мириады капелек пота, слюны, телесных соков. Оргазм испытала вся каморка, где произошло грехопадение. Стены стали мягкими, пол изменил свое положение относительно линии горизонта. Мы, как по накренившейся палубе корабля, сделали пару шагов в сторону диванчика и рухнули в его объятия.
   Я понимал краешком сознания, что покадрово назад видеокассету уже не отмотаешь и не нажмёшь стоп до начала любовной сцены. Но и то, что произошедшие было явью, полная уверенность отсутствовала. Уж слишком всё гладко прошло, как в самых сокровенных мужских фантазиях: приходит красивая женщина и без лишних прелюдий кидается на член. 'Слишком сладко, чтобы быть реальным, слишком гладко и сладко, гладенько и сладенько, гаденькая ссадинка...' Я посмотрел на Лилию - та вульгарно развалилась на диване. Подол платья бесстыдно задёрнут, а пальчики робко касаются лоснящейся медовой промежности. Она аккуратно погружала в себя острый оранжевый ноготок, сначала один, затем два. Лицо моё само подалось в её строну, и я закопался ртом в приоткрытые лепестки этого бутона. Когда волна дрожи накрыла её повторно, она буквально впилась ногтями в мой загривок и крепко прижала к своему цветочному питомнику. Так сильно, что мне стало трудно дышать. Я прикрыл глаза и провалился бездыханным утопленником в терпкий омут...
  
  ****
   Этот мир бабушка покинула ни у кого не спросясь. Ни уведомив ни собес, ни пенсионную организацию, ни участкового врача. Как и прежде пренебрегла мнением своего единственного внука и тихо удалилась. Совсем невесомая сухенькая старушка, последние месяцы отказывавшаяся от еды, питавшаяся исключительно шоколадом и простой водой, заряженной позитивной энергией по методу Алана Чумака, упорхнула на небо лёгким пёрышком. Работница Центра социального обслуживания обнаружила её в квартире только на следующий день, после тщетных попыток дозвониться, отперев входную дверь своими ключами. Она не сразу разобралась, что всё закончилось и любая суета уже лишена смысла. Внешне обстановка напоминала сцену из музея восковых фигур. Моя старенькая 'мама' по обыкновению сидела на кухне, чуть привалившись к стене - неподвижная фигурка, совсем не похожая на усопшую. Больше походило на то, что она пристально всматривалась во что-то происходящее за окном, а потом задремала. Как состарившаяся курочка-наседка, беспрестанно выискивала подслеповатыми глазками среди гуляющей во дворе ребятни своего перезрелого цыплёнка и, с устатку, уснула... Я буквально бросил все командировочные заботы и первым же рейсом вылетел домой из Калининграда, куда неделей ранее отправился с группой институтских специалистов устранять неполадки в наших РЛСках - совсем зелёный выпускник ВУЗа, начинающий инженер-конструктор. Основные хлопоты по организации похорон и урегулированию мутных постпогребальных вопросов взял на себя Облпрофсоюз работников оборонки. Я не стал путаться под ногами специалистов, обрядивших и проводивших в загробный мир не один десяток ветеранов труда, и молча выслушивал, что и как нужно делать, где и что оплатить, куда ставить подпись, как грамотно поминать рабу Божью.
   Месяца не прошло, представилась богу и Гошина бабка. Вопреки всевозможным канонам и традициям, тризну внуки решили отмечать бурно, буквально через неделю после похорон. В качестве плакальщиц пригласили практиканток, вечно отиравшихся в нашем институте. Спустя несколько лет, с одной из них я связал свою судьбу. По сути жена свершилась в моей жизни по предначертанию этого самого злосчастного фатума. Вернувшись из командировки, я переехал из институтской общаги в унаследованную после бабушки квартиру, где мы и поминали наших прародительниц. Женскую массовку на поминках организовал Гоша, он и вложил руку будущей суженной в мою лапу. Всё же я разгадал хитрый ребус бабушкиного посмертного послания, хоть и запоздало. Именно она с Того света водила дланью Гоши, использовав его всего лишь в качестве проводника загробной воли. В стенах оставленной обители она торжественно вручила заботу о внуке надёжной женщине.
   Жена крепко ко мене присосалась, и эта герудотерапевтическая процедура не знала конца. Семейная жизнь обещала быть беззаботной и по-обывательски размеренной, чему способствовали две уродившиеся дочурки. Как и положено, из большого мужнего и папкиного тела пиявочки медленно посасывали кровушку, что доставляло мне и им несказанное удовольствие.
   Супруга не стремилась самореализоваться на радиотехническом поприще. Отработала целевиком в нашем институте всего пару лет, после чего с головой ушла в бизнес. Как настоящая девочка, предпочла флористику научно-производственным разработкам в радиолокационной сфере. Сначала она арендовала угол в супермаркете, потом ещё в одном, затем ларёк, павильон, магазин, второй, третий. Одним словом, пошла в рост, и жулики с чиновниками из фитосанитарного надзора помех не создавали. Я обожал, что от неё пахнет не плесневыми стенами нашей шарашки, а нежными ароматами цветов и сопутствующих товаров. Она часто подбивала меня бросить недостойно оплачиваемую работу и помогать ей в торговых делах, но к коммерции я как-то не прикипел. Сам факт того, что женился по любви, уже выдавал во мне безнадёжную непредприимчивость.
   Прошли года, и государство стало впрыскивать в оборонку денежные инъекции. Военное ведомство зашевелилось, дав жизненный импульс нижестоящим звеньям отраслевой цепочки. Но, как я не крутился, как не складывались геополитические и иные обстоятельства, однако же, зарабатывать больше жены не стал. Сначала это ущемляло мою мужскую гордость, плодило комплексы альфонствующего приживала, а потом приступы самовнушённой маскулинности и надуманные рефлексии сошли на нет. Зарабатывает, и пусть себе зарабатывает. Всё равно денежки капают в семейную кубышку и идут на самореализацию любимой женщины.
   Из простой соседской девчонки супруга и сама превратилась в дивный и зрелый цветок: SPA-процедуры, фитнес, салоны красоты. Клинически, а также через семь сошедших в спортзале потов, исправила в себе некоторые природные недостатки, которых я, к слову, не находил, и благоуханием своим заставляла мужа перманентно испытывать беспочвенное чувство ревности.
   И вот сподобило же самому развернуть рыло на чужой цветник?! Риторический вопрос: чем дома плохо было, чего не хватало?.. Напрашивается риторический ответ: чужой и свежей пиз*ятинки! Зачем же так примитивно - всё же, не хватало банального внимания со стороны жены, которого раньше было в достатке, а с годами семейной жизни поубавилось. Злосчастный кризис ли '40+' подкрался, либо действительно норадреналин, серотонин и допамин сделали своё дело, и я, на беду, в бреду, влюбился в Лильку. И эта алхимическая реакция казалась взаимной, но плод её - гормональный эликсир, хоть и собранный воедино, возогнанный, сгущённый, обожжённый, растворённый, перегнанный, не успел отстояться и созреть. Мы пили его без меры, как молодое гранатовое вино, насыщенное густым рубиновым цветом. Впрочем ещё не осевшая муть любовного декокта лишала нас, опьяневших от его вкуса и аромата, возможности заглянуть трезвым взглядом в будущее, рассмотреть и разгадать через кровавую пелену роковую перспективу, не сулившую ничего хорошего обоим.
   Как мог, я хранил молчание. Держал сокровенную тайну в секрете, не доверяя её ни одной живой душе, включая лучшего друга. Опасался, что пойди она по рукам, увеличь я, ненароком, число посвящённых в неё, как мистерия исказится и растворится сладким сном, из которого мне не хотелось выныривать и всплывать на затянутую ряской поверхность. Только использующие сквозное шифрование виртуальные криптографы - приложения интернет-телефонии, оставались свидетелями наших с Лилией откровений. Все происки 'союзников' и 'доброжелателей' бессильны были вскрыть код нашей загадки, нашей Энигмы. Ни один волчище в обличье агнца не способен был сорвать печати, хранящие адресованные друг другу облачные слова и образы. Яви их досужим умам - непременно грянул бы апокалипсис. По крайней мере для меня, это откровение точно стало бы концом света. Точкой, с которой начался бы отсчёт неотвратимой гибели моего универсума, павшего под стрелами осуждающих взоров и слов, взвешенно и цинично ввергнутого в войну и голод, растёртого в пыль под собственной пятой.
   Изо дня в день, по капле, я привносил в, как мне казалось, семейную идиллию сладкий, но смертельный яд наших с Лилькой игрищ. Ненароком напитывал и отравлял им жену, уединяясь с ней в постели, ошибочно пологая, что так укрепляю брак леваком. Внушал себе ложную уверенность в том, что полученная на стороне острота добавляет вкуса медленно выкипающему на семейной плите пресному борщу. Подсыпал соли на непрестанно кровоточащую и разверзающуюся рану, перца на язву, пока всё пространство вокруг окончательно не наполнилось чуть уловимым запахом разлагающихся уз, усопшей семьи, которую уже который год тщетно обкладывают сухим льдом и прихорашивают перед нескорым, но неминуемым погребением.
  
  ****
   Снова вынырнул из омута дремоты. Неловко высвобождаясь из её объятий, кряхтя потянулся к выключателю:
   - Хочу любоваться тобой, эээ,.. - со стороны могло показаться, что я отстраняюсь от навязчивых ласок любовницы.
   - Не ворочайся ты, лежебока. Давай на ощупь, в темноте. Включи лучше свою фантазию, а не лампочку. Как-то ты из общения выпал ненадолго. Уснул, что ли?.. - она притянула меня обратно к себе.
   - К чему темнота? Ты ещё предложи через простыню, по-хасидски. Стесняешься меня?
   - Бросай свою юдофобские комплексы. Секс евреев через простыню - это такой же миф, как кулинарное пристрастие женщин к крабовым палочкам. Хватит болтать, введи мне лучше палец в попку. Хочу быть у тебя на крючке.
   - Ну плыви ко мне, рыбка моя, но, чур, не кусаться, пиранья!
   - Пираньи нападают только стаями, ихтиолог... Заткнись и возьми мой сосок в рот,.. чуть прикуси его,.. ай, не так сильно, нежнее...
   Лилия взобралась на меня, обхватила крепкими бёдрами и тут же задала дикий ритм. Рука моя скользнула туда, куда она попросила, и пальцы сами собой погрузились в скользкую и неожиданно податливую бездну.
   - Эээ, один, а не целую пятерню! Понежнее, торопыга, успеешь ещё... Когда будешь готов кончить, постучись ко мне с чёрного хода. Хочу почувствовать твоё семя внутри, - произнесла она каким-то непривычно грудным, демоническим голосом.
   От этих слов у меня окончательно сместилось сознание, и всё вокруг завибрировало. Тектонические плиты наползали одна на другую, но зарождающийся вулкан словно заливало потоками воды. Пространство комнатки наполнилось хлюпающими звуками.
   - Кисонька, ты прямо истекаешь вся!
   - Это я таю на твоём горячем члене, огненный мой жеребец. Спустись ниже, хочу о твой язык потереться.
   Я с удовольствием исполнил её прихоть и лёг с запрокинутой головой. Всё бы ничего, но непривычный гемоглобиновый запах взрезал стальным остриём ноздри, вызывая лёгкую тошноту. На языке ощущался солоновато-кисловатый, очень неприятный вкус - такой, как будто соскоблил подсохшую болячку и лизнул.
   - Нет, давай вернёмся в исходную позицию, - я снова водрузил её на себя, не уловив явного протеста.
   Своим лоном и бёдрами она буквально прилипала ко мне, а когда приподнималась, то вся моя поросль на лобке и ногах устремлялась за ней. Непривычный дискомфорт начинал вызывать беспокойство, особенно когда руки стали липнуть к ягодицам Гурбич. Глаза давно привыкли к полумраку, и я поднёс ладонь к глазам, пытаясь рассмотреть, в чём она таком. Пальцы казались непривычно тёмными, словно испачканными. Тут я решил пойти на небольшую хитрость, и, с усилием, всё же выскользнул из-под неё.
   - Хочу сзади тебя взять, - безбожно слукавил, одной рукой пытаясь нашарить выключатель.
   - Да, трахни меня сзади...
   Хватило мгновения, чтобы щёлкнуть клавишей. Представшая картина вызвала оторопь. Мой не успевший опасть орган походил на окровавленного скинхеда, попавшего под жёсткий замес с превосходящими силами антифашистов. На велюровую обивку диванчика натекла липкая гуморальная лужица, безжалостно размазанная собственной задницей. 'Тут даже Vanish не поможет...' Все её и мои ноги были в кровавых разводах!
   '- Налетел коршунок бизый камнем с небес на Птицу-лебедицу белую. Впился клювом ей в выю ладную, стал терзать когтями перси упругие, ягодицы паточные, секель медовый. Жестка шея стройная лебяжья, плоска и тверда грудь девичья, шелушится секель эмалью масляной, да и гузно каучуком синтетическим шибает. Возымел канюк, по близорукости своей, арт-объект коммунальный, из покрышки камазовской резаный... Короче, как серпом по яйцам...' - Бляяя, сладенькая, у тебя критические дни, по ходу, начались!
   - Ой, и правда... Красные в городе! - она с недоумением осмотрела поле битвы. - Странно, не должны же сегодня... Может ты меня просто в кровь измочалил, герой-любовник? - она недоверчиво провела рукой по промежности и принюхалась. - Не, действительно гости нежданные... Салфетки влажные есть у тебя в арсенале? Блин, да у тебя и лицо всё в крови, каннибал-конструктор ты мой! Божечки, видела бы тебя сейчас твоя бабушка! - Лилия разразилась инфернальным хохотом. - Не парься ты, чего тушуешься?..
   Каннибал же в панике метался с окровавленным пахом и лицом по кабинету, в поисках подтирочного материала:
   - Блин, блин, блин, кровь же!
   - Подорожник приложи! - прикрикнула она, смеясь. - Чёрт, Жора, вытащи пачку листов из принтера и сюда неси. Откуда такая инфантильная беспомощность? - в каморке загремел чайник. - Запасаться нужно средствами личной гигиены, раз женщину к себе приглашаешь в гости, рачительный ты мой...
   Кожей чувствовал, как её настроение из игривого трансформируется в возбуждённо враждебное, а сама она превращается в сгусток менструальной агрессии. Я робко заглянул в комнатку и протянул ей долгожданную бумагу, которую та буквально вырвала из рук, словно причина её нежданных месячных, как и всей нелёгкой женской доли, крылась исключительно во мне, а не в законах природы.
   Глубоко, с какой-то обречённостью, вздохнув, Лилька плеснула из чайника водой на диван и принялась размазывать уже успевшие впитаться в обивку выделения.
   - Может, тёплой нужно было? - поинтересовался я.
   - Кто же тёплой водой кровь замывает, чудо ты моё?! - с раздражением бросила она. - Тёплой я тебя подмою, горе луковое, а кровь тут же может свернуться. Потом вообще ничем не отскребёшь. Слушай, а полотенца у тебя никакого нет? Рушничка маминого, домотканого, петухами расшитого...
   - Надо поискать... - я вернулся в кабинет и стал хаотично рыться в ящиках стола и одёжном шкафу. На моё счастье обнаружился ополовиненный рулон туалетной бумаги. - Эврика!
   - Х*еврика... Чего нашёл-то?
   - Бумагу туалетную!
   - Суда тащи, рохля...
   Лилька уже успела подмыться и теперь топталась на разбросанной по полу мокрой бумаге в позе Венеры с полотна Боттичелли. Окрасившиеся кровавыми разводами листки походили на осыпавшиеся огромные лепестки роз, а сама она на Дюймовочку, вылупившуюся из цветка:
   - Жорочка, никогда не доверяй тварям, которые каждый месяц неделю кровоточат и не дохнут. И не ищи загадок там, где не предполагается отгадка. Те, кто пытаются отыскать в женщине изюминку - наивные мечтатели. Маленькое, сморщенное и коричневое есть внутри у каждой, но это - иссушенная какашечка. Подай мне мою сумочку, пожалуйста...
   После того, как мы спешно привели себя и окружающее пространство в порядок, а Лилька сбегала в дамскую комнату, требовалось разрядить наэлектризованную обстановку. Не успевший высохнуть диван оставили в покое, расселись на стульях пить чай. С неясной для меня целью, я принялся ей беззастенчиво врать, рассказывая на ходу придуманную историю. Наверное хотелось разжечь в сердце романтический костерок, способный растопить лёд критических дней.
   - Помню такой же постный и насупившийся день из своего детства, как сегодня: унылым дождём плакало небо, погода стояла промозглая и стылая, все цветы в нашем пруду давно замерзли - дело-то поздней осенью было. Да и лужа водоёма пересохла - за лето садоводы её подчистую на полив вычерпали. Птички умолкли в саду, рыбки с лягушатами уснули в пруду...
   - Жор, сейчас лето на дворе! Какая осень?
   - Ты можешь не перебивать?.. Дачный посёлок, где я все детские годы с бабушкой провёл, обезлюдил - ни души. Но одна девчонка соседская со своими родаками всё уезжать не торопилась. Я был дико в неё влюблён и, по своей робости, стеснялся открыться. Она ровесницей мне оказалась, или на год постарше, не важно... По вечерам, когда девочка отлучалась из комнаты, я тайком в открытое окошко бросал ей три лилии, из тех, что росли на пруду. Представляешь, каждый вечер по три лилии...
   - Окно открытое поздней осенью? Лилии? Они же сиками девственницы пахнут! - она удивлённо посмотрела на меня.
   - Да, лилии, да, окно! Короче, все цветы для неё собрал в округе. Дальше романтических переглядываний дело у нас тогда не зашло, но совсем недавно я нашёл её в соцсетях и написал целую поэму в 120 строк.
   - В целых 120 строк? Надеюсь, это было ещё до нашей встречи? Другую бабу рядом с тобой я не потерплю! Супруга твоя не в счёт, можешь не беспокоиться.
   - Давно - недавно, не важно, до тебя, короче...
   - А вы, Георгий, однакось, ловелас! - со свойственной стервозностью, она зло и колко поддела меня.
   - Ну дай досказать, а то плюну на всё!..
   - Валяй.
   - Я думал, время давно залечило раны, пришла новая любовь, родились дочери, но, как ни странно, чуть ли не ежедневно я вспоминал о своей пассии вновь и вновь. Имя её меня прямо окрыляло! Каждый вечер, тайком от жены, я слал ей в личку картинки с тремя лилиями и полные ностальгии слова о том, что стоит закрыть глаза, как мысленно возвращаюсь в наш дачный безлюдный посёлок, туда, где плыли беззаботные годы детства, где я любил соседку по имени Лилия, где каждый день под вечер рвал для неё в пруду три цветка и бросал в открытое окно... Здорово?
   - Невъебенно романтичная необычность, бля:
   А я в пруду для Лилии, Лилии, Лилии
   Сорвал три белых лилии, три лилии сорвал.
   А я в окошко Лилии Лилии, Лилии
   Бросал под вечер лилии, три лилии бросал... - распевно замурлыкала она. - Жора, у тебя фамилия, случайно, не Айвазов - исполнитель песен ртом? А если бы твою детскую любовь звали Лидия, ты бы ей хламидии в форточку подбрасывал? Я сегодня ей принёс, не букет из пышных роз, не тюльпаны и не лилии... Вот тебе, любимая, миягаванеллы, гальпровии и бедсонии! Пышный букет из Chlamydia trachomatis! Юморист ты х*ев, - в словах её было столько неизлитой нежности и тепла,.. - хорош хлеб отбирать у Евгения Вагановича.
   - Какого Евгения Вагановича, - с искренним непонимающим поглядел я на неё, - мастера участка из раскройно-заготовительного цеха?
   - Из юмористически-уморительного! Да Петросяна же, карамба!
   Я сразу же представил несчастного, забитого, престарелого комика, жмущегося в угол и кутающего чёрствую горбушку в складки брыдлого тряпья, чтобы не нашли и не отобрали. И себя - удалого и полного сил мытаря, взымающего с седого паяца вместо десятины всё подчистую, до последней крохи: 'Отдай хлеб, презренный червь!' Стало как-то неловко, но за живое цепанула не ПМСная реакция на шутку, а слово, которым она поставила точку: 'Карамба - х*ямба, ёпт!..' - Из всех моих знакомых, только Гоша, порой, жонглировал этим инородным словцом из своего словарного запаса, отдающего истёртыми обложками приключенческих книжек. Когда он хотел подчеркнуть раздражение или изумление, а иногда и высшую степень блаженства, то обязательно чертыхался по-испански. Вот и моей безрассудной попугаихе где-то залетела в ухо эта грёбаная ворона-карамба, пометалась по тёмным извилистым переулкам и, с карканьем, вырвалась изо рта: 'Карамба, бля!' - А мне всё равно, что об залупу окурком...
   - От кого ты таких слов нахваталась диковинных?
   - Каких, Жор?
   - Ну, карамба эта твоя...
   - Ты что, Симпсонов не смотрел в детстве? Как в нашу просвещённую эпоху можно оставаться таким невежественным?! Барт Симпсон вставлял карамбу к месту и нет... Бля*ь, с этими месячными теперь не потрахаться нормально, а у меня во время цикла всегда желания обостряются. Сплошная депривация и нереализованные вагинальные амбиции... Придётся тебе меня в попочку ублажать, ты не против? Эклерчиками угостишь меня, Жорочка?
   Я чуть чаем не подавился. Так закашлялся, что изо рта полетели брызги и крошки - не успел прикрыть варежку ладонью.
   - Тебя печенье 'Юбилейное' и 'Птичье молоко' не устраивает? Где же я тебе сейчас эклеры возьму? Заглядывай завтра - подготовлюсь к встрече, в магазин схожу...
   - Правильно, и гель-смазку с жёлтым ценником захвати на кассе, по акции, добытчик! Не слышал разве выражение 'эклерами даму накормить'? Не буквально, а фигурально, конечно.
   - Не приходилось, а что оно означает?
   - Блин, ну почему же ты такой квадратный?! Кто занимался твоим половым воспитанием, бабушка? Неужели её твой дедушка эклерами не угощал ни разу?
   - Они в тяжёлое послевоенное время жили, слаще морковки ничего не едали. Сахар, и тот только в начале пятидесятых распробовали.
   - Вот за что я тебя люблю, дурня неотёсанного, скажи мне? Мужчина вводит женщине член в ректум - эректумом в ректум, а в кульминационный момент вынимает и кончает в рот - эклером с кремом угощает.
   - Тфу, бля! Чего тебя вечно на всякие гадости пробивает?
   - Можно подумать, тебе это не нравится? Бросай своё ханжество напускное. Тебя в пермиссивной общине гугенотов воспитывали или до наступления половозрелого возраста держали с кандалами на яичках? Шоры с глаз сними, а то тебе кругом половые аберрации мерещатся. Всюду жизнь, Жора! Эклера безобидного испугался, видишь ли. Не тебя им лакомиться принуждают! - тут её не на шутку прорвало, и она зашлась в приступе, прямо как Гоша, когда его на словесный понос прошибало. - Викхарита, виргхата, эксгибо-вуайеристическое доггерство, нарвасадата, флагелляция, транспортный фроттеризм, фельчинг, игра в снежки, буккакэ, гоккун...
   - Хватит, хватит, милая, успокойся. '- Чересчур много в моём окружении неврастеников, заходящихся в вербальных припадках'. - Я уже понял, что ты на все руки мастерица, Марья - искусительница моя. Всё умеешь, про всё знаешь, хоть завтра учительницей в начальную школу, детишкам половую грамотность преподавать, но снежки-то тут при чём? Ты бы ещё про казаков и разбойников вспомнила, хали-хало, классики там...
   - Снежки, сладкий мой - это когда одна женщина сплёвывает в рот другой или другому начинку эклера. Хочешь самопроникновенно познать себя - вкуси семени своего! Кстати, а ты знаешь, что будет если сперму поджарить на сковородке, как яичницу?
   - Тьфу на тебя,.. х*йня будет полная! - я примирительно потянулся к ней в желании обнять, но она отстранилась.
   - В следующий раз, я надену твои очки, и ты мне кончишь на них, хорошо? Не составит тебе большого труда доставить мне эстетическое удовольствие? Удовлетворишь мой маленький женский каприз?
   - Конечно, как скажешь. Но, ты, всё же, сублиммируй как-нибудь свою половую энергию, перенаправь аффективные влечения в русло мирных целей и задач. Крестиком начни вышивать или макраме плети, что ли... - я попытался свести всё к шутке. - Кстати, в некоторых регионах мира до сих пор женское обрезание практикуется, чтобы сексуальность необузданную унять. Может тебе стоит купить на лето тур по высокогорным дагестанским селениям?
   - Какой же ты всё-таки гадкий! Клитор предлагаешь мне усечь? Женщина, лишённая сексуального влечения, теряет смысл жизни и становится просто машиной для воспроизведения человеков. Любить своих женщин надо и трахать качественно - ловить их сексуальный конденсат! И не нужно будет никого увечить. Какое, кстати, у тебя прозвище в школе было, Жор, Гадик?
   Тут я не на шутку напрягся. Некто, с немалыми усилиями заточённый в темницу, выбрался из каменного мешка на свободу и уже мчался в сторону своего угнетателя - в мою сторону! Диким пульсом отдавался в голове топот его ног. Невинный Лилькин вопрос, словно топор из фильма Стэнли Кубрика 'Сияние', стал крушить дубовые створки, за которыми я укрылся от кошмаров детства и юношества. Зажавшись в дальний угол, я с животным ужасом наблюдал, как под ударами кованного бердыша отлетают фрагменты двери, и крошится в щепу, казавшаяся безупречной, защита. И вот образуется прорубленный проём, достаточный для того, чтобы в него заглянула на пол-лица мерзкая образина, уставилась на меня взглядом одержимого и заорала, брызжа пеной: 'А вот и ЖОООПИК!'
   - Не было никакого прозвища, как-то не привязалось... - неуверенно промямлил я.
   - Ну всё же, Жора, Жорик? Не Георгием же тебя пацаны в школе величали! Егорка, Юрец, Юрга, колись давай?!
   - Допустим, Жорж...
   - Жорж? Да ладно, не может быть, Жорж Милославский, артист больших и малых академических театров! Жор Жорыч... Жора - Жорик... Жорик - Жопик... Слууушай, - её словно осенило, - я лишь сейчас дозрела до осознания истинных причин дикой привязанности и любви к тебе! Ты же на кукольную жопку похож! Извини, пупсик, за прямоту, но жопку в хорошем смысле слова. Скорее на милую, нежную, мягкую и круглощёкую попочку. Тебе может показаться странным сравнение зрелого мужчины с чем-то совсем не маскулинным, но ты взгляни на себя в зеркало, Жопик мой сладкий.
   Я непроизвольно приподнялся и подошёл к зеркалу. С него на меня смотрел вступивший в возраст полного расцвета сил Жопик. С ухмылочкой такой гадливой смотрел, жопоголовый...
   Попытка придать лицу, как можно более величественное и невозмутимое выражение, с треском провалилась:
   - Лиль, может мне бороду отрастить, а то я действительно на евнуха ожопившегося смахиваю.
   - Эк тебя пробило-то, зачем тебе борода? Недоеденную капусту от больничных щей из неё выуживать? У меня кожа нежная, а ты тереться щетиной о неё будешь. Разорюсь с тобой на кремах и увлажнителях, а у меня, между прочим, зарплата скромная.
   - Ну, не знаю... Хочется быть побрутальнее, на викинга походить, какого-нибудь Рагнара Лодброка...
   - Ты мой викинг-квикинг, скорострел-однопалчанин, жопка моя брыластенькая. Сыта я по горло альфачами брутальными, ёбарями-надомниками, пиз*аболам-задушевниками, алко-собеседниками - все д'Артаньяны и Дон Жуаны лишь пидарасы и уебаны! В наше травоядное время, стероидные наросты на теле мужика и прочие павлиньи заманухи, как рога у парнокопытных - давно лишены первоначального назначения и направлены исключительно на то, чтобы завлечь самку. У кого рога ветвистее и больше - тот и победитель. Но, когда цель достигнута, мельтешение рогатого мужика на фоне спутницы общественностью может быть расценено неоднозначно. Я тебя и без бороды люблю, и без бицепсов-х*ицепсов, ланиты твои пухленькие, филейные... - Лилька подошла ко мне сзади и принялась трепать за щёки, мять и месить их нещадно, как бездрожжевое тесто.
   Я почувствовал себя слюнявым немецким догом для постельных утех и удовлетворения извращённых прихотей взбалмошной хозяйки и громко гавкнул, напугав её. А потом, как собака, с высунутым языком стал учащённо дышать и, щекоча, обнюхивать самку человека. Лизнул ей шею, щёку, закопался носом в волосы.
   - Фыр-фыр, ррррр...
   - Фу, плохой пёс, - отстранилась она, брезгливо вытирая мою слюну, - фу, нельзя, к ноге, апорт! Что там ещё кричат безмозглыми псинам? Сидеть, служить, лежать, лизать, еб*ть!.. - судя по улыбке на её лице, мои собачьи заигрывания её повеселили.
   Я не торопился выходить из своей роли и покидать песий образ. Опустившись на колени, покорно держал стойку, крутил отсутствующим хвостом. Надбровные дуги мои заходили ходуном, и нижняя челюсть начала заметно подрагивать, словно у кобеля, почуявшего течную суку. 'Запах её выделений, что ли, запоздало оповестил мой мозг, заставив пробудится животным инстинктам'?
   - У меня в детстве был пуделёк чёрный, не пропускал ни одной ноги - всё спариться с нижними конечностями норовил, стервец озабоченный. Его 'добрые' соседи придушили, прямо на поводке подвесив. И ещё табличку, шутники, прикрепили: 'Он помогал партизанам'. - она сначала неторопливо гладила меня по голове, уронила нежные касания на плечи, спину, а потом, внезапно зашла сзади, сжав моё горло в локтевом захвате.
   Её резкий напор не дал мне время на сопротивление. Да и сильной она оказалась такой, несмотря на свои габариты, что могла запросто посостязаться с бывалыми армрестлерами! Я в мелких конвульсиях безвольно хлопал по её руке и чувствовал, как у самого закатываются глаза. И тут, вдруг, стало так хорошо и легко, будто во время достижения кульминационной точки оргазма. То и был оргазм - я кончил в трусы и обмяк. Лилия почувствовала это и тут-же ослабила хватку.
   Пока я прокашливался и восстанавливал нарушенный сердечный ритм, любимая исцеловала меня всего с ног до макушки, приспустила мои трусы и стала сладострастно слизывать белые хлопья с поникшего члена, лобка, мошонки...
   - Прости, сладенький мой, прости, но тебе же понравилось?.. Просто прими это и получай наслаждение. Желаю тебя, жалею тебя...
   Мне стыдно было признаваться, что Лилия права. Она с непринуждённой лёгкостью эксгумировала на поверхность всё то, что я с таким трудом предал земле ещё во времена своих незрелых рефлексий. И моё позорное аlter ego, и постыдное влечение к порицаемому обществом поведению, и сладострастные фантазии, уводящие с прямой социальной перспективы в дебри запретных удовольствий. Подвергаясь завуалированному унижению с её стороны, я чувствовал себя живым и счастливым, и предел этих мучительно-приятных страданий скрывался в туманном дурмане. С усердием патологического мазохиста я готов был и дальше топать по дорожке саморазрушения, чтобы заглянуть за горизонт и посмотреть, что же там скрывается. Подпаливать зажигалкой яйца своему размеренному благополучию, оказалось занимательным и немалоприятным занятием. Так с ней было сладко, что я даже не заметил, как патока запретных удовольствий приторным токсином пропитала всё то живое и родное, что так усердно собиралось по крупицам и лелеялось. Сознательно или нет, я как паук опутал своё жизненное пространство паутиной липкой лжи, втянув в этот кокон и друга, и жену, и роковую любовницу. С упоением пропащего наркомана я жаждал встреч с ней, не способный свыше недели выдержать вынужденной, по той или иной причине, разлуки. Женские дни её вообще меня из колеи выбивали, но моя сладкая затейница находила способы развеять плотскую тоску и унять телесные муки и во времена этих вынужденных простоев.
  
  ****
   В набат собственная чуйка забила лишь когда наш романтический паровозик из Ромашково свернул с прямого отрезка и уткнулся в тупичок любовной коллизии. Сначала несколько раз, не доходя до моего кабинета, Гурбич бесследно исчезала, не отвечая ни на звонки, ни на сообщения. Вроде, всё очевидно: списались, что идёт после работы ко мне и тут, раз - пропадает. Я начал пасти её, высматривать в окошко и отметил характерную особенность: как только оканчивался рабочий день, и все конструктора с технологами из нашего корпуса устремлялись к проходной, Лилька спешила в противоположную сторону. Моя тёмная овечка мчалась по кишке перехода в соседний АБК, где размещался Гошин кабинет. В расположенных высоко от земли оконных проёмах мелькала лишь её кучерявая макушка, которую бы я распознал из тысячи. От роя болезненно жалящих в самое сердце мыслей становилось невыносимо. Я буквально не мог найти место, изводя себя жгучей ревностью. Всё само собой отходило на второстепенный план. И работа, и семья, становились малозначительными и постылыми. Домой приезжал каким-то смятым и рассеянным, но у вечно занятой своими делами жены, это не вызывало никакой тревоги и заботы.
   Не единожды я порывался, без предупреждения, вломиться к Гоше под надуманным предлогом, чтобы застукать их вместе. И каждый раз, с немалыми усилиями, останавливался буквально в дверях. Задать ему вопрос в лоб о своих переживаниях не доставало решительности. Я рисковал обидеть друга неосторожным словом, в случае, если бы опасения оказались беспочвенными. Эта деликатность к нему всегда была психологическим порогом, через который не хватало сил занести ногу и переступить.
   При всём этом, оснований для тревоги имелось больше, чем предостаточно. Всё чаще и чаще по Вайнеру и мне, и Гоше приходили подозрительно одинаковые открытки и мемасики, о чём последний, без задней мысли, делился, умалчивая про отправителя. Я-то понимал, от кого исходят эти месседжи. И дураку было ясно, что Лилька с Гошей в активной переписке. Но и здесь приходилось глотать горькую пилюлю, осознавая, что тебе предпочли другого. В ущерб тебе уделяют ему внимание и время, возможно, проявляют те же сантименты, а, может, нет-нет, да и за щеку берут. Что этот недостойный 'другой' шепчет в её ушки склизкие словечки, слюнявыми губами касается её нежной кожи, вдыхает насморочным шмыгливым носом сокровенные запахи, ласкает немытыми отэкашными лапами... Каждый день и каждый час я сам себя бичевал мыслями, окончательно разрушающими пошатнувшееся спокойствие, поминал добрым словом былую умиротворённость и времена, когда ничто не трогало и не терзало. Молил небеса наказать разлучника и неверную любовницу, а потом, в панике от собственных мыслей, нёсся сломя голову, ища укрытия, нагой и жалкий, орошаемый жёлтыми струями насмешницы-судьбы.
   Я так и не набрался смелости выкатить Гоше предъяву. С Лилькой совладать казалось мне, наивному, гораздо проще. Долго ходил вокруг да около, пока не вывел свою пассию на откровенный разговор. И так, и сяк она юлила, хвостом виляла, заметала следы, пока не была припечатана к стенке конкретным вопросом:
   - За что ты его любишь, чурку этого? Тебе меня мало?
   По первости Лилька ушла в глухую оборону, насупилась, долго обдумывала ответ, а потом возьми, да и вывали всё предельно откровенно, в свойственной ей бля*омудрствующей манере:
   - Жорочка, милый, поверь, нас связывает исключительно общение. Я дорожу Гошей, как другом и незаменимым собеседником. Без него в моей жизни был бы пробел, который вряд ли кто другой смог бы заполнить. Это не умоляет моих чувств к тебе и испытываемой страсти. Пойми, он мне вербально на пятно Грефенберга воздействует - стимулирует интеллектуальную точку G, а ты молчишь постоянно. Язык твой создан для другого - между ног неплохо им орудуешь. И ещё в твой член я влюблена, а в его нет. Он у него, как у голубя - такой милый крошка, но в мозг проникает лихо.
   - Голубь-голубок - кучерявый лобок, бля*ь. Разворотить бы ему голубятню...
   - Не злись. Разве ты не понимаешь, что мы все уже на копулятивном уровне связаны между собой - ты с Гошей, я - с тобой, Гоша - со мной... Я от общения с вами двумя разносторонний воллюст испытываю - церебральный и генитальный одновременно. Ты во мне, а Гоша в моей голове. Или вы оба в моей голове, то есть, я ласкаю тебя ртом, но на самом деле ты трахаешь Гошу, засевшего внутри моего сознания. Получается так, что удачный половой акт, у меня выходит только при третьем партнёре - эдакий триолизм. И одновременный оргазм наступает сразу у нас троих - эдакая эупаретрия. Устраивает такой ответ?
   - Не совсем. Где и когда ты успела его член-то рассмотреть?
   - Ха, тоже мне сакральный символ, скрытый от людских взоров! Его почти вся женская половина нашего института видела. Он каждой новой зазнобе фотку со своим пэнисом присылает по Вайнеру - такая у него манера к девушкам подкатывать.
   - И тебе присылал?
   - Конечно!
   - А что ты ответила?
   - Ответила, что, к сожалению, не могу похвастаться тем же. Но диалог у нас с ним всё равно завязался и, скажу тебе, занимательный такой диалог.
   - Перуанец ненормальный, еба*ашка долбанутый... Не хочу тебя ни с кем делить!
   - А меня и не нужно делить. Я не амёба и не коллективный приз. Успокойся, зря на своего друга злословишь. На либидо не таи обиды. Знал бы ты, сколько в нашем институте фриков разноплановых.
   - Можно подумать, тебе это доподлинно известно.
   - Уж поверь, знаю поболее твоего - имеются надёжные источники информации. Например, шарфюрер нашего юнармейского отряда при институте обожает зрелых женщин!
   - Все любят зрелых женщин, кто понимает толк в этом деле.
   - Он не просто зрелых любит, он с несколькими возрастными тётками из режимно-секретного отдела шуры-муры крутит, БДСМ и всё такое. Обожает, когда ему каблучок-шпильку в задницу вводят...
   - Фу, гадость! Такие игрища только в твоём больном сознании возможны.
   - Ой, не говори-ка, - Лилия наигранно и с напускным жеманством махнула рукой. - А наш начальник транспортного цеха любит вызывать к себе в кабинет подчинённых и встречает их абсолютно голым. Да ещё и ругается, мол, стучаться сначала нужно - он, видите ли, переодевается. Преподносит дело так, будто его подсекли случайно. Заведующий складского хозяйства прямо в рабочем компьютере на гей-порно и трансов залипает, главный бухгалтер с ментами из отдела по обеспечению режимных предприятий трахается...
   - Вот уж никогда бы не подумал... По большому счёту, мне плевать - каждый дрочит, как хочет, но напрягает твоя осведомлённость. Складывается впечатление, что ты сама являлась свидетелем этих эксцессов.
   - Нет, милый, говорю же, надёжный источник есть. Мне один всеведущий и далеко немолодой руководитель повадился через соцсети в личную почту стучаться с левого аккаунта. Я-то раскусила, кто за этой личиной кроется, только тебе не скажу... Так вот, он мне тонны бесполезной, но щекотливой информации вываливает каждый день. Про то, кто с кем, где и зачем. Говорит, что распирает его от секретов, а поделиться ими он, по роду профессии, ни с кем, кроме меня, не может. Вот они и отравляют несчастного изнутри, как грешника, лезут из всех щелей, знай уши свободные успевай подставлять. С чего он, вдруг, доверием ко мне проникся - ума не приложу, но лестно...
   - И что, ты его исповедуешь? В духовники, может, записалась к старому дрочеру? Тебе-то зачем через себя всю грязь пропускать, удовольствие получаешь?
   - Не то, чтобы удовольствие, но, порой, забавно. Я часто в красках представляю себя участницей этих игрищ и неординарных ситуаций. Ты же знаешь, какая у меня бурная фантазия. Кстати, он и про Гошины пристрастия гомеопатические много чего интересного рассказал. Странно, что друга нашего менты не прихватили на этом деле, до сих пор.
   - С хера-ль нашего? До этого дня он только моим был. Чёрт, я после твоих слов к лучшему другу начинаю жгучую ненависть испытывать. Дурак, идиот, дебил...
   - Ненависть - слишком сильное чувство, солнце моё - это в тебе тривиальная ревность клокочет. Гоша далеко не глупый мужчина, пусть и с определёнными странностями. Хотя, как выражался Льюис Кэрролл словами Чеширского кота: 'Нормальных вообще не бывает и это - нормально. В стационаре только те, кто спалился - как ты, например...' Успокойся, Жопик мой сладенький, у меня генетическая предрасположенность к частой смене половых партнёров - мессалинизм. От этого и непрекращающиеся сексуальные, как ты выразился, эксцессы в течение всего дня. И не важно, в голове ли, с тобой ли. Но поверь, телом и душой я тебе предельно верна.
   - Теперь понятно, почему у тебя ВКоннекте фотка с Лилией Брик выложена - икона женской раскрепощённости эпохи НЭПа. Ей пытаешься подражать? Типа, и с мужем всё ништяк, и с поэтиком тешусь - поябываю втихря.
   - Глупый, не слушаешь и не слышишь ты меня совсем. Обрати взор внутрь себя! В нашем с тобой случае, никакой параллели между мною и Лилией Юрьевной не прослеживается. Досужее заблуждение, что Брик делила кровать с двумя мужчинами. Она всего лишь являлась музой для эгоцентричного и неврастенического хулигана, слагавшего в её честь поэмы. До того, как супруг сбежал от неё к другой, она в душе оставалась верна ему, а о Маяковском попросту заботилась и опекала, как великовозрастное дитя - талантище, ведь. Да, занимались они с мужем громко любовью, а Маяковский сидел у двери, слышал всё и выл, как пёс, но, зато, какие после этого рождались стихи! Поэту жизненно необходимы острые переживания и страдания. Иначе откуда черпать истинное вдохновение? Ходить и дрочить на листочки-лепесточки, как Фет? Брик мне очень импонирует, но, как и у всех муз, её личная авангардная жизнь проистекала в крайней неустроенности. К старости девочка с персиками превратилась в бабушку с курагой - сухофрукт с подведёнными ниточками бровей. Но, не желая мириться с дряхлостью, наложила на себя руки - до девяностолетия всего каких-то четыре года не дожила. Как бы не сложилась моя судьба, убить себя я не осмелюсь - слишком жизнь люблю. Кроме того, ты не задумывался, почему я не упрекаю тебя в сексуальной связи с собственной женой и не устраиваю сцен ревности?
   - Ты, бабка, казус с блялством не путай! - попытался я неуклюже отшутиться крылатой фразой из седого анекдота. - Любите вы, женщины, мозги мужикам сношать.
   - Кто это - ВЫ?
   - Ну, ты и жёнушка моя - вы же одинаковые, по сути...
   - Здесь ты заблуждаешься, любимый. Разнит нас с ней очень многое.
   - И что же?
   - Например разные семантические ассоциации, вызываемые, когда слово 'х*й' слышу я, и когда его слышит твоя супруга. У меня при этой лексеме тут же возникают коннотации: твой мощный, сильный, любимый, желанный, несущий радость и удовольствие член, а у твоей жены логические и эмотивные элементы складываются в совсем иной стереотип. Для неё, привыкшей к тому, что собственный х*й всегда под рукой - это обыденный рудиментарный отросток у мужа. Иногда он напряжён, и к нему можно, время от времени, прибегнуть с пользой для себя. Иногда он, опять таки, напряжён и доставляет лишние хлопоты, ибо требует внимания, но на это нет ни сил, ни времени. А чаще, он просто болтается мочепроводным шлангом, соской жёванной, и само упоминание о нём вызывает острую фонетическую неприязнь. Чисто же в физиологическом плане, мы с ней, конечно, совершенно одинаковые - половые губы и у меня, и у неё расположены вертикально и по две груди у каждой, пусть и формой отличающиеся.
   Сделай одолжение, не сравнивай меня больше со своей женой. Мы с ней разного поля ягоды, но каждая, по-своему, вкусна. Ты же Солнце с Луной не сравниваешь? Оба небесных тела достойны поклонения - каждое полно прекрасных загадок и притягивает, но класть их на чаши весов предпочтения - наивно. Я, по правде говоря, даже не уверена, в кого влюблена больше - в тебя или в твою жену.
   - Ты это сейчас серьёзно или прикалываешься, как всегда? Я порой не могу понять, где у тебя грань проходит между иронией и откровением.
   - Конечно шучу, но доля правды в моих словах есть. Твоя жена действительно сверхчеловек, достойный любви и уважения.
   - Да, если бы вас соединить в одном теле, была бы баба-бомба!
   - Мы и так давно соединены в одном теле - твоём. Через тебя я напитываю своими соками её тело, а она меня. Поэтому, в каком-то смысле, мы с ней охуенные сестрички по счастью.
   - Главное, что не х*ёвые... И с бомбой - это я погорячился. Чтобы сожительствовать с брандкугелем, нужно, как минимум, быть опытным канониром с крепкой пушкой или, наоборот, лишённым моральных ориентиров, циничным северокорейским диктатором: личное фиаско - проблема окружения и близких, им и платить за просчёты тирана. Я же, всего лишь скромный...
   - Ты - всего лишь скромный Жопик!
   От сказанного я вздрогнул, и сердце заколотилось, барабаня в законопаченную стену грудной клетки. На самом деле, это Жопик, расслышав зов свободы, стремился явить себя. Взламывал глухими ударами тарана рёбра и плоть притеснителя - рвался к той, что настойчиво вызывала его злокозненными бабскими камланиями.
   - Милая, ты и сама не ведаешь, какие тонкие струны моей души задеваешь, называя меня так. Будь аккуратнее в своих высказываниях.
   - Если тебя это задевает или огорчает, я больше не буду.
   - Меня нет, а вот его - да...
   - Кого, его? Жопика? - она разразилась заливистым смехом - А вот, чтобы ему обидно не было, мы его расцелуем! - она потянулась к моему брючному ремню, но я отстранился, так как настрой был явно не в пользу постельных утех.
   - Нет, не думаю, что стоит уделять повышенное внимание этому субъекту и искушать без нужды. Поверь, мне немалых трудов стоило перебороть в себе детские страхи, чтобы в реальной жизни они не множили скорбь. Единственное, о чём я тебя прошу - не называй меня больше Жопиком. Ты попала в самую точку, угадав гадкое прозвище, которым твоего покорного слугу в детстве буквально пытались изжить со света. Не дави больше на эту зарубцевавшуюся рану, если я тебе хоть сколько-нибудь дорог.
   - Конечно, любимый, но скажи откровенно, тебя не преследовали мысли, что, якобы, изжитые кошмары, на самом деле, давно материализовались и окурили тебя дурманом мнимого благополучия? Погрузили в сон и усыпили бдительность, создав иллюзию стабильной работы, любящей семьи, преданной до беззаветности дружбы. Явь тебе просто снится, а истинная жизнь начинается лишь тогда, когда ты думаешь, что погружаешься в сон. То есть, просыпаешься, и нет на самом деле ничего - ни института нашего грёбаного, ни жены, ни друзей. А я, так вообще самое ужасное воплощение древнего ужаса, являющееся на грани сна и реальности. Держат тебя в каком-нибудь каменном мешке, лаборатории или питательной жиже, как в Матрице: воспоминания подсказаны, настоящее - видимость, будущее - сплошной мираж. Бюргерские грёзы стали слишком постны и приелись, поэтому тёмные силы и послали тебе химеру в моём лице, чтобы ввергнуть... Вернее, чтобы добавить остроты будничным ощущениям. Кстати, а что тебе вообще снится, крейсер Аврора? Может эти ночные видения получится трактовать как-нибудь и привязать к моей теории?
   - Мне с двенадцати лет вообще ничего не снится. '- Или снится, только вспомнить не могу?' - Я просто отключаюсь и просыпаюсь без помощи будильника ровно в 6:00. Сначала я думал, что со мной что-то не так, но потом привык. Все в детстве рассказывали про свои сны, а я боялся признаться, что их совсем не вижу. Стоял и поддакивал, а чаще - отмалчивался, потому что никто особо и не расспрашивал. У меня и друзей-то в детстве не было, кроме Гоши, но тот позднее появился. Кому рассказывать?
   - Не страшно, солнце моё. Я сделаю так, что к тебе опять начнут приходить сны, причём самые яркие и добрые, где мы с тобой будем творить всё, что взбредёт в голову, а на следующий день, ты мне их будешь пересказывать. Мы попытаемся всё воплотить, с оговоркой, что это не вступит в противоречия с принципами пастафарианства и уголовным законодательством Республики Науру. У тебя, кстати, есть сегодня возможность задержаться? Поехали ко мне...
   - Поехали, придумаю какую-нибудь отмазку, по ходу движения. 'И как я мог даже в мыслях допустить неверность со стороны любимой женщины?!'
  
  ****
   В такси очень сильно захотелось вздремнуть, пристроить голову на женские коленки и поспать, прокручивая в подсознании цветную фильму. 'Может, Лилька действительно обладает даром внушать сновидения?' - Разгоняя сонливость, я чуть приоткрыл форточку пассажирской двери, желая вдохнуть свободы. Стекло с неприятным скрежетом поползло вниз, и в нос ударил приторно-трупный запах выбросов, источаемых местным масложиркомбинатом. Усиливался он и заполнял пространство салона, соразмерно оконному зевку. Пришлось тут же прикрыть лазейку - такой, сквернопахнущей, свободы мне не хотелось. 'По кой хер она вообще нужна - свобода эта? Вонища сплошная...'
   Произнесённого, воркующим шёпотом, таксисту адреса я не расслышал, но от слов её уловил странные вибрации воздуха, вызвавшие лёгкий озноб. Они пробивались даже через омерзительно приставучую попсятину отечественного засола, доносящуюся из динамиков, сквозь злосчастный дух маргарина. Дремота тут же улетучилась, сама собой. Было в микроволнах что-то, заставляющее взбодриться и обратить собственный взор в глубины ранее пережитых ощущений. Я интуитивно почувствовал, что место, куда мы едем, окажется знакомым. Единственно, с чем я не мог до конца определиться - положительные это навивает эмоции, или негативные.
   Пока мы ехали до её дома, я всю дорогу искал подтверждение своим чувствам в знакомых окрестностях центральной части города - там, где провёл детство и институтскую юность. Под конец маршрута хаймве было уже невыносимо, и причиной такой гипертрофированной ностальгии оказалось место, в котором Гурбич угораздило обосноваться. Из всех тысяч возможных вариантов расселения, квартиру она купила именно в том доме, где раньше жила бабушка Гоши. Каково было моё недоумение, когда оказалось, что и, собственно, жилище мне хорошо знакомо. Метаморфозы произошли только с входной дверью - из обшитого дерматином стёганого одеяла она эволюционировала в стальную створку сейфового типа.
   Обстановка же в самом подъезде практически не претерпела изменений с того времени, как я появлялся здесь последний раз. Крайний мой визит сюда состоялся почти двадцать лет назад - помогал Гоше с похоронами бабушки. Из квартиры мы забирали неимоверно тяжёлый и неповоротливый гроб с телом. В узком пространстве лестничных пролётов он не хотел вписываться в повороты, норовя перевернуться, словно старуха помышляла свалить от нас. Как и прежде, тесный подъезд хранил те же истёртые прикосновением тысячи рук перила с многочисленными слоями краски, те же обколотые и окрашенные по бокам ступеньки из бетона с мраморной крошкой, по которым ступалось, как по надгробиям.
   Даже знакомые вопли пьяного соседа, проживавшего этажом выше, показались неприятно родными. С похмелья несчастный так надсадно кричал, что возникало ощущение, будто каждый раз он сам себя, против собственной воли, содомирует кулаком. В стародавние времена, на стадии окончательного распада личности, соседушка повадился было ходить по большой и малой нужде прямо в зале, от чего, на потолке квартиры под ним образовалось огромное пятно соответствующего колера. Однажды он завёл дома поросёнка, который бегал и звонко цокал копытцами по дощатому полу. Гошина бабушка считала это плясками чертей, навещавших соседа в алкогольном делирии. Странно, что крепкая старуха давно почила, а заурядный полуночный плясун здравствует себе, и ни время, ни чёрные риелторы над ним не властны.
   Признаться, по студенчеству я боялся появляться в квартире прародительницы друга. Уж больно сюрреалистичная там царила обстановка. Последние годы жизни старухи омрачала прогрессирующая деменция, но страдали от её чудачеств больше Гоша и его мать. Ближе к кончине бабушка окончательно уверовала в пришествие антихриста в лице действующего президента РФ, схоронившись в самоизоляции от 'сил зла'. Изнутри стены убежища аляповатыми граффити заполняли изображения крестов и прочих охранительных символов. Нарисовала она их с единственной целью: уберечься, таким образом, от происков гэбэшной клики, периодически облучавшей её через радиоточку и сбивавшей настройки телевизора, при просмотре любимого ток-шоу. Либерально-православный иконостас бабушки пополнился фотографиями новообретённых и канонизованных при жизни 'мучеников' режима, а на входной двери появилась табличка: 'Путину вход воспрещён! Пу, пок!'
   Сделанный Гурбич ремонт казался добротным и качественным, но без вычурностей: заменены полы, натянуты потолки, выровнены стены, вставлены новые окна. Мебель из Икеи окончательно преобразила фатеру. Дух скандинавского кондоминиума раз и навсегда выместил пролетарскую концепцию дома-коммуны. С Лилькиным пришествием квартира модненько приоделась, но мне, по-прежнему, мерещилось присутствие в ней ещё кого-то третьего. Хоть старое нутро давно вынесли вместе с телом покойной, проветрили и вдохнули в пространство двушки новую жизнь, ощущение потусторонней притомности всё равно не давало покоя. Естественно, я не посвятил Лилию в тайны её обиталища и прежнее с ним знакомство, но ненавязчиво поинтересовался, как давно она приобрела жильё и у кого. Лишённая интриги риэлтерская история, окончательно прервала во мне зарождающиеся конспирологические догадки и развеяла мистический душок.
   Дома Гурбич вела себя так, словно ступала за линией фронта по вражеской территории. Она осторожно притворила за нами дверь, по квартире ходила чуть ли не на цыпочках и говорила вполголоса. Её манера поведения отозвалась и во мне, но я даже не подумал поинтересоваться, чем этот ритуал обусловлен. Мы долго сидели на кухне и шептались о том, о сём, а потом она упорхнула в душ. Мысли мои были заняты нахлынувшими переживаниями, ведь именно на этой кухне в далёком январе девяносто пятого я лишился девственности! Вернее, я просто потерял её, как бы ненароком выронил из кармана, из страха быть уличённым и осмеянным приятелями, а не по причине зрелости и моральной готовности к соитию.
   Федеральные войска штурмовали в новогоднюю ночь столицу одной из мятежных республик, а в квартире Гошиной бабки мы с одноклассниками устроили канонаду из хлопушек и китайских шутих. Хозяйка уехала в санаторий на все новогодние праздники, и молодёжная вечеринка переросла в вакханалию. На пьяную голову я насмотрелся по телевизору горячих репортажей с мест событий и так был напуган происходящим, что в истерике тряс своих приятелей:
   - Люди, чему веселитесь, опомнитесь, война началась!
   Кто-то влил в меня ещё шампанского, потом рюмку водки (или наоборот), чьи-то липкие пьяненькие пальчики провели по щеке:
   - Жорочка, успокойся, чего ты испугался? Давай, я тебя успокою... Дверь на кухню запирается?
   - Я, я, не знаю,.. а что?
   - Игорь, подержи, пожалуйста, дверь, чтобы никто к нам не ломился, хорошо?..
   Кто это тогда всё устроил, Юля, Оля? Сейчас, убей - не вспомню... Единственное, что отложилось в памяти - белоснежные полупопия, покрытые россыпью мурашек и конский хвост на затылке, прихваченный ярко-красной резинкой с шеварушками. 'Всё-таки, Юлька - она в школе такую причёску носила'. Моё пьяное сознание деликатно уступило место низменным инстинктам, и я, как слепой невежда, бегал пальцами по ягодичным пупырышкам в тщетной попытке постичь незамысловатый девичий ребус, посланный шрифтом Брайля. У партнёрши, наоборот, с самообладанием оказался полный порядок - во время акта она за обе щеки уплетала не заправленный майонезом салат из крабовых палочек и запивала его порошковым лимонадом. Сами понимаете, тот мимолётный контакт не положил начало ни каким нежным юношеским чувствам. Единственное, что во мне зародилось - это отвращение ко всему женскому полу. Но это ненадолго - природа потом своё взяла, с торицей.
   С трудом отогнал от себя роящийся сомн волнительных воспоминаний и откинулся на стену, в попытке покемарить пару мгновений. Тут потянуло сквозняком и моего бедра что-то робко коснулось, от чего я чуть не подпрыгнул. Резкий выброс адреналина, и сердце в груди закружилось шаманом, с бубнами и плясками. Рядом стоял невысокий мальчик с огненно-рыжими волосами. Пацанёнок разглядывал маминого гостя через очки, прикрученные эластичными душками к оттопыренным ушам. Тоненькие проволочки буквально обвивали конопатые пельмешки петлями. Я испытал к пришельцу сиюминутное чувство, схожее с брезгливостью, и сам устыдился тому. Неродной вид заспанного юнца дополняла надетая шиворот-навыворот пижама и потерянный где-то по пути тапочек. Мне и прозорливым провидцем не нужно было быть - в среде своих сверстников этот первоклашка, наверняка, являлся центром притяжением всех невзгод: низкорослый, рыжий, очкарик и, к тому же, с нарушениями дикции:
   - Дяденька, а у тебя автомат ефть? - спросил пацан, заметно шепелявя.
   - Нет, малыш, зачем тебе автомат?
   - Чтобы убить огромного паука и крыфу. Они приходят носью и хотят маму украфть...
   - Кого убить, - не расслышал я, - крышу? Её кто-то крышует, маму твою?
   - Крыфу!..
   Начинавший набирать драматический оборот сюжет детских кошмаров резко застопорился - из ванной выглянула Лилька с намотанным на голову полотенцем и прервала наш занимательный диалог:
   - Лерик, ты почему не спишь, сынок? Ночь на дворе глубокая, а ну беги скорее к себе в кроватку!
   - Мам, но дядя обесял мне помофь фпафти тебя от паука и крыфы!
   - Чего ты ему уже наобещать успел? - вопрос адресован был мне, причём, как показалось, крайне недовольным тоном, с эдакой претензией.
   - Ничего не обещал! '- Почему я оправдываюсь перед ней, как нашкодивший малолетка?' - Мы и познакомиться-то толком не успели. '- Вечный страх и дискомфорт при общении с чужими детьми и их мамашами?' - Меня, кстати, Георгий зовут, - я с фальшивой доброжелательностью протянул рыжему ('- Лерику, Лере - Холере, как его зовут-то на самом деле?') краба, но рука, не встретив ответного порыва, повисла в воздухе - паренёк подтормаживал. - Ну, Лерик, что нужно сделать?
   - Фпать идти? - он как-то недоверчиво покосился, чувствуя фальшь в словах чужого дяди.
   '- Сколько таких дядей перебывало на вашей кухне до меня, расскажешь по секрету?' - Ну нет же, - я попытался, как можно более дружелюбно улыбнуться мальчишке, произведя впечатление рубахи-дяди. - Разве тебя не учили здороваться по-мужски? Нужно пожать мою руку и представиться!
   - Я ещё не готов предстать перед Господом от рук твоих... - парень развернулся и сомнамбулической походкой поплёлся к себе в комнату.
   Лилька приобняла сына за плечи и повела укладывать, а я так и остался сидеть с отпавшей челюстью. Из детской послышалось мурлыканье вполголоса ('- котёнка своего слепого вылизывает'), а потом она вернулась уже без халата и полотенца. Всё началось прямо на кухне и плавно перетекло в зал.
   Стараясь быть как можно более деликатным и осторожным, весь процесс я вершил какими-то полуфрикциями. Не хватало ещё, чтобы от скрипа ушатанного дивана, разбуженный Лерик потревожил нас в кульминационный момент. Лилия и сама обвивалась вокруг меня с беззвучным изяществом змеи, нарушая тишину ночи лишь шуршанием кожи, чуть слышными стонами и учащённым дыханием. Отлюбившись, мы долго лежали и молчали каждый о своём. Вернее, она о чём-то хаотично размышляла, а мне казалось, что я слышу шелест страниц, на которых, в милой мне черепной коробке, изложены все её беспокойные мысли.
   Сам же я под эту убаюкивающую шелестуху бездумно разглядывал причудливые уличные тени, преломляемые через тонкий тюль занавесок. Образы расплывались тёмными пятнами по стенам, стекали на комод, бесформенными ляпушками глухо падали и утопали в ворсе ковролина. Формы им придавало моё медленно утопающее во сне сознание: вот черепаха напружинилась и тянет шею из панциря в безуспешной попытке совокупиться с глобусом, вот чьи-то когтистые пальцы хотят схватить хрустальную вазу с подаренной розой и опрокинуть на пол, 'вот карла с хвостиком, а вот полужуравль и полукот...'
   Какой-то ночной бомбила кружил по двору, беспардонно шаря по нашим и соседским окнам дальним светом. Я сложил пальцы в знакомую всем с детства фигурку собаки, и псеглавая тень беззвучно пролаяла со стены вслед удаляющемуся авто-хаму. 'Какими фантомами, в отблесках фар, прикидывались тени прежней хозяйке квартиры? Видела ли, вообще, съезжающая с катушек старуха визуализацию своих неизжитых переживаний? Разговаривали ли тени с ней на языке, понятном лишь её стремительно угасающему разуму?' - Как бы то ни было, её внутренние тревоги и нереализованные намерения навсегда впитались в заштукатуренную дранку, и никаким евроремонтом кресты и пентаграммы прошлого было не замазать. 'Квартира - желудок, а тени - соки, расщепляющие и переваривающие любую материю, в него попавшую... Опавшую, отпавшую, выпавшую, запавшую...' - Отрубился.
  
  ****
   - Не знаю, какими красками память рисует твоё детство, - свой монолог Лилия начала внезапно, и сон, словно рукой сняло, - но моё выполнено уродливыми мазками. Как будто пьяный маляр вытер кисть с остатками сурика о детскую раскраску - всё равно, что подтёрся девственной перспективой, смял и в мусорную корзину выбросил. Мне в детстве часто снились яркие кукольные сны, уносящие туда, где я с сёстрами счастлива и беззаботна - крохотная мебель, посудка для лилипутиков, платьица... Хотелось никогда не просыпаться, только бы на подольше остаться в цветной сказке, а глаза откроешь - опять наша полинявшая нора в барачной малосемейке: щели меж половиц такие, что я пару раз замечала, как сквозь них за мной мыши наблюдали. Армейская двухъярусная кровать с панцирной сеткой, где Бэлка с Розкой спали, и моё расшатанное кресло-чебурашка, пропахшее вовсе не апельсинами - до меня на нём сёстры - энурезницы успели отметиться, по-малолетству. Сплошная нужда и унижение. Захламлённый бесполезным старьём коммунальный застенок, где в коридоре двоим не разойтись. Туалет, пропахший 'Примой' и чужими миазмами, чиркаши говёзные на стенах, вантуз гротескный, которым нефтепровод 'Дружба', наверное, можно прокачать и ржавый сортирный ёршик в жестяной банке из-под китайской тушёнки. У меня с этим унитазным ёршиком очень долго отец, с его измаранной душой, ассоциировался - такой же рыжий, поистёршийся и безжалостно жизнью погнутый.
   Папа в нашей комнате на своей раскладушке скрипучей спал. Пока мы ещё не проснулись, собирал её рано утром, матрас сворачивал рулетиком и в коридор относил, а под ночь снова раскатывал, когда дочери уже улеглись. Быдло соседское в его матрас окурки прятало, а он слово поперёк сказать не смел. Делал вид, что не замечает буллинга коммунального, старался держаться независимо и выше всего этого бля*ства.
   Отец пытался оградить наш девичий мир от своего мужского присутствия, а нам, наоборот, хотелось, чтобы его присутствие стало постоянным. Мы рядом с ним, как за каменной стеной себя чувствовали. Он же этого не понимал или не хотел понять. Огрызок, сука... Считал, что стесняет взрослеющих дочерей, своих куколок. Уходил ни свет, ни заря, и мы были вынуждены без него торчать в изоляции. Соседушки - дамы обабившиеся, свиноматки пергидрольные, в пропахших уксусом халатах и их перманентно похмельные кавалеры - мачо с седыми подмышками, в несвежих алкоголичках. Одни плюют от злобы и безысходности в чужие кастрюли с супом, другие мочатся тайком в общественные умывальники, потому что сортир вечно занят. Папа очень рано оставил нас, а мать я почти не помню, буквально тёмный угол памяти...
   - Оставил, в смысле, бросил? - пробубнил я, ещё не до конца вернувшись к реальности.
   - Можно и так сказать - исчез в неизвестном направлении, не указав новой прописки. Пропал, короче, без вести... Ни вестей, ни весточек... Чиновники забрали меня с сестрами и передали на воспитание в приют для детей-сирот.
   - В наш, местный?
   - Да, в тот, который на улице Макаренко.
   - Ой, я столько про него всяких историй жутких слышал: педофилия, издевательства над детьми...
   - Не знаю, при мне точно ничего такого не было. По крайней мере, со мной никто не пытался подобные гадости проделывать. Только один медработник иногда просил, чтобы я ему в ладошку писала. Говорил, температуру так измеряет - градусники-то нам не выдавали. Боялись, что мы их разобьём нечаянно и ртутными парами надышимся. Как подошло время паспорт получать, я девичью фамилию матери взяла. Не хотела носить отцовскую - не смогла ему простить, что бросил нас в то время, когда должен был быть рядом. Помню, паспортистка, антисемитка махровая, лыбилась паскудно: хер на хер меняете, типо...
   - Он у тебя военным был или дальнобойщиком?
   - Военным дальнобойщиком... - даже в темноте я видел, как злоехидно Лилька ухмыляется. - Служил в армии когда-то, а после выхода не пенсию преподавал в детской турсекции, но ходил почти всегда в форме, так как на цивильную одежду денег не хватало - на нас все уходили.
   - Извини, а фамилия у него какая... была?
   - Дорцвейлер. А что, знал батяньку моего?
   - Нет, просто к слову пришлось. Дорцвейлера на Гурбич сменила, значит?.. 'Из Савла в Павла, из Гоши в Жору, из Жоры в ЖОПУ...' - Где сейчас твои сёстры? - поспешил я соскочить с темы.
   - Разве я 'кум' сёстрам своим? - она снова недобро усмехнулась - Где, где - в пи...! В параллельной реальности, короче. Живут под солнцем и воюют за место под ним - эмигрировали в Израиль, надели погоны, сменили экономику и бухучёт на Узи и Галилы.
   - Чего в России не жилось-то?
   - А чего тут им светило? Амбиций дофига, а перспектив никаких. У старшей Бэлки с высшим финансовым образованием последнее место работы знаешь какое было? Аниматоршей в Парке культуры и отдыха! Ростовой куклой наряжалась, Маша и Медведь, бля*ь. Фото на память с детишками и пьяненьким переростками. Тридцать лет бабе - ни мужа, ни детей, секс с Топтыгиным исключительно фрагментарный, и то, если тот наклюкаться за смену не успевал - каждый же поднести норовит Михайло Потапычу. Розка - средняя сестра, тоже на финансовый подалась. Отучилась без троек, но почти пять лет в Областном театре кукол на Покровке проработала бухгалтером, театре Куколд! Романтика, скажем, так себе...
   - Да ладно, прикольно же, в театре, при сцене! Творческая тусовка, публика, цветы, овации...
   - Бухгалтером, Жора, бухгалтером! Да и чего прикольного, спустись на землю. Публика - сопляки и их измотанные мамки, вместо цветов - палочки и обёртки от эскимо. И это обделённые покровительством муз кукловоды-то, творческая тусовка? Рассказывала мне сестра про нравы тамошние и шекспировские страсти кипучие. После премьеры все напивались в говнину и устраивали разборки, поминая покрытые плесенью обиды. Творческие личности - они же, бля*ь, ранимые. Каждый мнит себя кукольным Гамлетом или Офелией, а приходится мириться с ролью и проживать на сцене жизнь Чики и Микешки - антропоморфных уродцев с чужой рукой в ректуме. Вот и подгаживали друг другу из-за нереализованности. Один у коллеги Лошарика украдёт для ролевого анала и вернёт, не удосужившись шарики помыть, другой Петрушке в рукав насрёт, из любви к искусству. Вот такой театр абсурда, такие актёры. Образцов, наверное, в гробу крутился, как веретено, на своих последователей из могилы глядючи.
   - Пипец ты какой-то рассказываешь! Не бывает такого, выдумщица моя. Хотя, если подумать, то мне и самому, порой, кажется, что меня на ниточки подвесили, и чьи-то хозяйские пальчики дёргают за них на другом конце. Раз, и правая нога пошла, два - и левая ей вслед...
   - Конечно не бывает! Убеждай себя в этом и дальше. Я просто сейчас дурью маюсь от бессонницы и вешаю своей марионетке лапшу на уши, от нефиг делать...
   - Как же твоих сестриц угораздило, при востребованном и престижном образовании, податься чёрт знает куда?
   - Батюшке нашему привет на тот свет. Раздал дочерям имена кукольные - Изабеллочка, Розочка, Лиличка, забил код в перфоленту, и закрутилось у нас с самого детства всё не по-настоящему, а по-пупсяшному.
   - Это как?
   - Елдой об косяк!.. Яркая одёжка, а внутри пустота и керамическая пищалка-плакалка вместо сердца: 'У-ааа, у-ааа, у-ааа...'. Ни красок тебе, ни цветов настоящих - всё выдуманное, игрушечное.
   - Послушай, в моём детстве ведь тоже не было никаких красок и цветов, только реальные уроды сверстники и грёбаный стыд. Я не помню даже, какого цвета оно вообще было, детство-то. По-моему, преобладали оттенки красного: звёзды, костры, транспаранты, флаги, галстуки пионерские и сопли из моего разбитого носа. Воспоминания о тех годах у меня сплошь из образов состоят. Вернее, из их контуров, обведённых по навязанным лекалам. Когда мужику за сорокет переваливает, их в какие цвета не раскрась, по любому ярко, особенно, на фоне нынешней повседневной серости, но, по сути, дегенеративная мазня импрессионистская.
   Сейчас модно спекулировать, идеализируя восьмидесятые. Втирать моему поколению иллюзию утраченного рая. А что в том раю было-то, помнишь? Страна вечно зелёных помидоров, очередей и талонов? Пустых прилавков с морской капустой, которая потом тоже исчезла?
   - Я не помню, что было, но точно помню, чего не было! Жвачки и колбасы не было, а очень хотелось... Ой, мне и сейчас колбасы захотелось! - Лилька приподнялась на локтях и, точно обезноженный лётчик Мересьев, стала подтягивать ко мне своё тело. - Отворяй закрома, родина. - сопя, она подползла, шустро засунула руку мне в трусы и извлекла начавший снова приходить в сознание орган.
   - Почему родина? - предвкушённо расплылся я в улыбке.
   - Потому, что ебёшь и кормишь, сладенький мой. - последние слова Гурбич произнесла, как обжора, набившая рот вожделенной колбасой.
   Моя всезаполняющая плотью принялась вколачивать её слова обратно в уста, глубже и глубже, до самой гортани - туда, откуда они вылуплялись.
   Лилия освободила полный слюны рот, сглотнула и влажно провела языком от мошонки по всей длине члена. Потом отстранилась от него так, что со мной её губы соединяла лишь тоненькая слюнка:
   - Это мостик, который объединяет наши берега, края пропасти между нами... - втянула ниточку слюны в себя и снова припала, присосавшись пиявкой к головке. - Раз, и нет мостика... - Пятернёй она так жёстко стиснула эрегированный конец, что у меня аж тестикулы поджались. - Чего ты притих, родненький? Продолжай, очень интересно слушать твои суждения. Не выпадай из диалога... - Неожиданно Лилька, с оттягом, щёлкнула щелбана по пульсирующему члену. Да так гулко, что уши мои наполнились звоном встревоженных бубенцов с шутовского колпака.
   От неимоверной боли я, как лежал, так прямо и подскочил всем телом. Уже было замахнулся ногой и, рефлекторно, чуть не пнул её по лицу:
   - Еба*улась совсем?! - и тут же притих, поймав себя на мысли, что могу разбудит ребёнка.
   Злодейка отпрянула, но снова подползла на коленях, заискивающе извиняясь и покрывая мои ноги частыми поцелуями:
   - Прости (чмок-чмок), милый (чмок-чмок), не знаю, как так получилось (чмок-чмок)... У кошки боли, у собаки боли, у Жорочки заживи (чмок-чмок)... - горячие прикосновения губ перешли с ног на агонизирующий орган, оттягивая, поглощая тупую боль. - Не замолкай, говори со мной. Сейчас я подлечу твоего дружка. Хочу больше знать про тебя, хочу всё знать !
   - Бля,.. - чуть ли не в слезах взмолился я, - ну какому небесному Гофману выдумалась ты, проклятая?! Чего ты мучаешь меня, чего тебе ещё нужно знать? Про своё детство задроченное нет ни малейшего желания рассказывать - это вечное ощущение ямы и кислородной недостаточности. Мать с отцом - невидимые кандалы с пудовыми гирями, тянущие за собой на дно, и бабка - аэростат, а её швартовый, шарфиком обвивает мою шею: 'Чтобы внучек не простыл', - прокряхтел я старушечьим голосом.
   - Придвинься поближе, милый, я в тебя кислород вдохну - своим поделюсь. Искусственное дыхание сделаю, через дружка твоего пригорюнившегося, - с неистовством Лилия снова принялась заглатывать меня, но, казалась, не вдыхает жизнь, а, напротив, высасывает до последней капли.
   Отсосавшись, она отступила на полшага и легла на спину, чуть приподнявшись на локтях. Рыжим как бэби-морковка ноготком поманила к себе:
   - Иди- ка сюда, солнышко моё чернодырое. Black Hole Sun, won't you come and wash away the rain...
   - Как, - не совсем понял я, - сверху? Говори по-русски, а то у меня с английским туго.
   - Сверху, сверху. Бабушкины очки на меня надень...
   - Эти? - я нашарил на журнальном столике свои и вопросительно протянул ей.
   - Не эти, дурашка. Я лягу сейчас, голову запрокину, а ты подойдёшь, опустишься на колени и свои шарики в кожаном мешочке положишь мне на переносицу. Пока я кисоньку ласкаю, ты будешь любоваться и себя тешить. Кончить ты должен непременно мне в рот и смотри, не промахнись, атаман, чтоб не дрогнула рука, невзначай! Понятно?
   - Понятно, а с какой стороны лучше подойти?
   - С подветренной, недотёпа. Я параллельно буду тебе языком стимулировать... Про 'поцелуй Дьявола' что-нибудь слышал? Полюбоваться мною сможешь и назад обернувшись. Главное, шею себе не сверни. Ты не возражаешь, если я подберусь так близко к твоему сокровенному местечку?
   - Слушай, как-то это не эстетично, с чёрного хода... Я понимаю, допустим, женская попочка, но моя то...
   - Брось, перестань упрямиться и канючить. Даже самой последней твари на земле лестно и приятно, когда ей задницу лижут. Весь мир на анулингусе зиждется. Мужчина, долго вы мяться будите? Проходите, не задерживайте! - властно отдала она приказание с интонацией совковой продавщицы.
   Заведя себя шальной идеей, Лилька изготовилась. Лежала и пощипывала, в нетерпении, напряжённые соски. Массивные её груди капитошками растеклись в разные стороны, словно пытались стыдливо отвернуться, дабы не видеть надвигающейся срамоты. Я внутренне, с трудом, перебарывал природную стеснительность, но отказывать желанной женщине в постельной прихоти - верх малодушия и неучтивости. Благо темно было в комнате, поэтому я быстро взгромоздился поверх Лильки и, впервые в жизни, почувствовал себя максимально беззащитным и доступным. Влажная мошонка легла ей на переносицу использованным чайным пакетиком, а яички мягкими перекати-поле закатились в глазницы. И тут же кто-то острый на язычок стал без спроса ломиться в тайную комнатку Гарри Поттера, раздвигая заросли. Я чуть обернулся назад и зачарованно наблюдал, как она активно ласкает себя: гладит налитую соками горошинку, выглядывающую из-под капюшончика, проникает пальчиками в свою щёлочку, похлопывает по припухшим губкам. От увиденного моя рука сама собой принялась гонять шкуру с интенсивностью цилиндрического поршня. Неуёмный женский язычок не знал покоя и дрифтовал на бездорожье. Чёрт побери, я почувствовал себя директором нашего института, проводящим производственное совещание в окружении лизоблюдов! 'Да каким, нафиг, директором?! Менеджером, нет, топ-менеджером ГАЗПРОМа! Блин, ГАЗПРОМ нервно курит... ПРЕЗИДЕНТОМ, зачитывающим очередное послание Федеральному собранию! Приоритетные национальные проекты! Майские указы! Ежегодный телемост с электоратом на всех каналах СТРАААНЫЫЫ! Крым НАААШШШ! Господом БОООГОООМ!' - Манна небесная обильно покрыла хлопьями девичий лоб, слипшиеся от пота кудряшки, казённую наволочку... Лилия вынырнула из-под меня и принялась облизывать член, пальцы и всё, что я оросил.
   - Ну ты в своём духе, сластёна! - откидываясь, простонал я. - Экая затейница! И где ты таким премудростям обучалась?
   - Всё из детства, любимый, всё из детства...
   - Уфф,.. странное детство. Не дай боже дочкам моим такое. Я всё боялся, что мы своей вознёй твоего сына разбудим. Почему, кстати, ты его со мной не познакомила? Имя интересное - Лерик. Это сокращённое от какого?
   - Есть ли смысл знакомить маленького мальчика с любовником мамы, который никогда не станет ему отцом? Валера его зовут. Неужели сам не догадался?
   - Как-то в голову не пришло. А отчество какое?
   - Лильич - матроним. Его биологический отец не достоин того, чтобы быть частью родового имени. По этой причине, у моего сына нет отчества, но есть матчество...
   '- Пиз*арики, совсем с дуба рухнула баба! Мало парню страданий, так её и матчество...'
   - Если честно, я Валерку чуть доносила, а после родов вообще хотела сбежать из больницы и оставить его на попечение государству. Он для меня являлся живым укором женской безрассудности и неопытности. Но стоило его приложить к груди, как маленькая пиявка так крепко присосалась, что оттащить её оказалось выше моих сил. Смотрела и видела, как он наливается соками, складочки разглаживаются, превращается из червячка в человечка, прямо волшебство! Знаешь, что когда вампир кусает жертву, а потом даёт ей напиться своей крови, то укушенный сам становится вампиром? Так и в моём случае произошло, только я до сих пор не разберусь, кто из нас упырь, а кто жертва. Вот выращу себе из него Голема, чтобы мог и за мамку постоять, и всем своим обидчикам хавальник начистить.
   - А ты ему имя в честь кого-то дала или просто понравилось?
   - Почтила таким образом память своего малопочтенного отца... Слушай, нам больше поговорить не о чем?
   - Отчего-же, конечно есть. Мне давно назойливая мысль покоя не даёт, но всё спросить подходящего случая не выпадало.
   - О чём, например?
   - Ну, допустим, кто мы с тобой после всего того, что между нами произошло и происходит? Коллеги, друзья, притёртые партнёры, любовники?
   - Сложно охарактеризовать наши отношения так однозначно. Ты сам-то, кем бы хотел быть?
   - Если честно, то мне всегда хотелось стать космонавтом - с самого детства лелею мечту.
   - Ха-ха-ха, очень смешно, баянище, шутки за триста. Не космонавт ты, Жорка, не космонавт... Не размякай давай, а то, смотрю, спать надумал. Время уже позднее, тебе домой пора, супруга заждалась. Небось, борща наварила, пирогов напекла, сидит у оконца, все глаза высмотрела, мужа дожидаючись, странника своего межзвёздного. Придёшь, наврёшь ей с три короба про важное полётное задание, совещание полуночное в Главном центре управления, пришельцев космических, на говно изошедших, в попытках секреты из нашего института лазерным лучом выудить. Она всё поймёт, всему поверит, обнимет, приголубит, рюмочку нальёт, дымящегося супа тарелку подаст, сальцо мороженное тоненько нарежет, огурчик солёный, тюбики с концентратами, сублимированные порошки... Опрокинешь стопочку, огурчиком хрустнешь, борщечка въебёшь, размякнешь, обнимешь верную супружницу, чмокнешь в щёчку, и вместе в коечку потащитесь. В постельке супружеской от обязанностей отмажешься, сославшись на дикую усталость и последствия перегрузок, но, на самом деле, все твои мысли и желания просто безнадёжно поглощены чёрной дырой между моих ног. От её гравитационного притяжения тебе ни спрятаться, ни скрыться. Заглянув раз за горизонт событий, ты навсегда увяз во мне, любимый астро-рейнджер...
   - Ну вот зачем ты завела эту избитую пластинку, нормально же общались?! Я думал, у нас, по умолчанию, соглашение заключено, не залазить в личное пространство друг друга.
   - Поздно, мой исследователь инопланетных пустошей. Ты уже в моё пространство так глубоко зарылся, что не выковырнешь. Я ни с кем ещё не делилась такими вещами сокровенными, как с тобой.
   - Писька ты, Лилька, любимая писька. Люблю я тебя, хоть ты и пиз*а редкостная, в хорошем смысле слова! - я прижался к ней всем телом, к пиз*де своей, и она ответила мне тем же.
   - Это самое нежное и искреннее признание в любви, которое я когда-либо слышала от мужчины, - в словах её не прозвучало ни капли иронии или сарказма, - х*й ты мой багрянородный, суженый коитальный. Как ты, любимый, отнесёшься к тому, что твоя пиз*да изменит тебе с женщиной?
   - Эээ, неожиданный вопрос. Думаю, положительно, но при условии, что обязательно меня, хотя бы, посмотреть позовёшь. Я непременно хочу это видеть!
   - Тут я обещать тебе ничего не могу - мнение третьей стороны тоже важно учитывать. Вдруг она против будет?
   - Ну тогда расскажешь мне всё в подробностях потом, по секрету. Кстати, она красивая?
   - Очень, тебе бы точно понравилась, но она моя. Ты такой женщины, извини за прямоту, не достоин...
   - Мне и тебя хватает, вульвочка розовая. Куда нашей скромной персоне до недосягаемых высот? Сама же сказала, что не космонавт я, а червь, извивающийся у твоих ног. - я сложил губы дудочкой и полез к ней с намерением чмокнуть, но она увильнула от моих притязаний.
   - Надевай штанишки, к семье пора. Всё равно в прок не налюбишься. Ненавижу тебя, когда ты уходишь, и себя за то, что выпроваживать тебя приходится, восвояси.
  
  ****
   Никаких оправданий придумывать не пришлось. К моему возвращению домашние досматривали седьмые сны. Я сходил под душ и, прямиком из ванной, осторожно пробрался под одеяло, к тёплому и родному женскому телу - оно отозвалось мелкой дрожью. Жена недовольно забурчала что-то спросонья про зашкаливший градус моего охеревания и холодные руки, но я отмахнулся, что, якобы, помогал Гоше собирать стеллаж, а руки холодные по причине пылающего к ней любовью сердца и нехватки калорий на периферии. Более нелепой отмазки и придумать было сложно, но сработало. В глубокую отключу провалился, буквально прикрыв глаза, и сон накрыл меня пеленой беспокойных видений:
   Покинутая обитателями общага, заживо погребённой радикулитной старухой горбится в центре заросшего бурьяном пустыря. Многодетной цыганской семьёй согбенную бабушку плотно окружили усыпанные бубонами корявые стволы ясенелистного клёна и его молодая поросль. Заботливые руки коммунальщиков наспех обшили свежепредставившуюся покойницу саваном, обернув в баннер с урбанистским орнаментом - рефлексирующие на ветру матерчатые дверки, окна и наличники псевдофасада меньше режут глаз избалованному обывателю.
   Пробираюсь через кучи культурного мусора - его слой доходит почти до уровня окон первого этажа, и, с треском, сдираю с дома холстину фальши. То, что за ней скрывается, вызывает ещё большую оторопь: покосившаяся и полуразрушенная двухэтажка эпохи народных строек. Шиферная крыша пробита переломленной в позвоночнике древней берёзой. Один бок опустевшей домины хранит следы недавнего пожарища. Не спас от напасти даже оберег по пожарной безопасности: 'Не оставляй детей одних! Дети балуются - пожар от них!'
   Из-под сводов дверного провала и глазниц окон на меня кто-то изучающе смотрит. Может сам дом разглядывает нахала потемневшими бельма? В мрачном прямоугольнике различаю блеск крысиных глазок, но они резко потухают при всполошенном звуке жестяного набата. С лязгающим и режущим слух дребезжанием по деревянным ступенькам прыгает пустое помятое ведро. Выкатывается из единственного подъезда и останавливается у самых моих ног. Сосуд, служивший прежде вместилищем помоев, и сейчас хранит въевшиеся в оцинковку разводы. Внутри старая параша укутана паутиной, и маленький паучок-крестовичок, заслоняясь лапками, в страхе жмется к стенке своего домика.
   - Чего ты испугался, малыш? Не бойся меня,.. - хочу пересадить его себе на палец и рассмотреть поближе, вглядеться во все четыре пары глазок, но, вместо этого, вдавливаю и размазываю крестоспинную единицу панцерваффе о поверхность ведра: 'Hitler ist kaputt! Получи, фашист, гранату от советского солдата!'
   - Зачем ты припёрся, кто тебя сюда звал? - доносится откуда-то со второго этажа скрипучий голос - это хозяйка строения разговаривает со мной. - Явился, не ждан, не зван. Распаковал избушку, разбудил старушку! Стояла себе изба задом, так ему, видите ли, не тем фасадом! Обитателей моих пугаешь-обижаешь, права качаешь! Отвечай, чего надобно?
   - А Лилю можно, - из всех идиотски возможных вопросов, верный даже во сне традиции, я задал самый идиотский, - она здесь живёт?
   - Жила, да вышла давно вся!
   - Куда вышла?
   - Замуж!
   - Кто же её замуж выдал и за кого?
   - Недоброжелатели выдали, за мужа!
   - А кто муж?
   - Тот, который с кучей рук! Ты его только что убил... И тебе сейчас крантец наступит, добегался. Ловите его, санитары!
   Я пячусь назад, но налитые свинцом ноги отказываются двигаться. Чуть переставляю их, помогая себе руками, и постепенно набираю нужную скорость.
   - Убийца, убийца, убийца!.. - раскатисто несётся вслед удирающему Жопику.
   В панике ретируюсь через некогда утопающую в пуэрильном многоголосье игровую площадку. Теперь её выдаёт лишь расчерченный дикой зеленью кракелюр потрескавшегося асфальта и пара стальных жирафов, служивших в незапамятные времена баскетбольными конструкциями. Лишённые дощатой защиты и неокольцованные, они одиноко блуждали по призрачной саванне умирающего города, пока окончательно не увязли в разрухе. Скелетировавшие скотины разворачивают длинные, покрытые пятнами коррозии шеи, высвобождают копыта из перемешанного с битумом гравия и устремляются за мной: 'Муууу!.. Забодаю, забодаю, забодаю!..'
   Я дёрнулся всем телом и проснулся. От стальной эрекции ломило в паху, что было неожиданно приятно, учитывая мою опустошённость после кувырканий с Лилькой. Машинально прижался к жене и провёл рукой по упругой ягодице. Реакции не последовало, и тогда я втиснул ладонь в её тёплую, но сухую промежность. Супруга притворно заворочалась, словно нехотя пробуждаясь, недовольно посмотрела на меня через щёлочки глаз, а потом окончательно развернулась спиной, поджав ноги. 'Можно и так', - я смочил слюной ладонь и продолжил домогательства уже с тыла.
   - Отстань, не видишь, спит человек! - она гневно сверкнула глазами через плечо. - Не лезь ко мне с нечищеными зубами, насажаешь своих бактерий сонных,.. - и снова зыркнула, уж очень бодрым взглядом.
   - Пуффф,- я шумно выдохул. - Дорогая, может нам стоит с тобой всё откатить назад и начать с чистого листа, откатиться к нулевому варианту? Вспомни наш 2001-й, как мы познакомились. Как бы ты себя повела, тогда, имей нынешние мозги и опыт?
   - Убедила бы тебя, все деньги, полученные за квартиру твоей бабки, на евро обменять и положить на долгосрочный депозит, - не задумываясь ответил она.
   - Ну откуда в тебе такая меркантильность, напрочь лишённая романтики? Не всё же измеряется деньгами!
   - Конечно, не всё. Мужские члены измеряются в сантиметрах, если по метрической системе, или в дюймах, у англосаксов. А меркантильность моя... Всё, что сейчас во мне - всё от тебя!
   - Милая, к чему может присниться убийство паука? - я осторожно погладил её по плечу, но она отстранилась от прикосновения. Тривиальный ночной разговор супругов не клеился.
   - Всё зависит от контекста сновидения. Если насекомое прихлопнули в утреннее время - к семейным неурядицам, в вечернее - к денежным тратам. Если же ты его намеренно грохнул - жди неприятностей и проблем в делах. - для только что разбуженного человека, мысли свои она излагала подозрительно стройно.
   '- Может она вообще не спала и таращилась на мои беспокойные ворочения всё это время?' - А жираф к чему снится?
   - К недосягаемой, но неизбежной пиз*е. Как к ней не тянись, как искусственно не приближай - пиз*а неминуемо, в свой срок, всех настигнет, неожиданно... Жор, - не поворачиваясь, полушёпотом обратилась она.
   - Чего?
   - Ты меня когда-нибудь ревновал дико и безумно?
   - Конечно ревновал и до сих пор ревную - ты моя и только моя любимая женщина. Любой мужик в твоём окружении представляет для моих чувств потенциальную угрозу.
   - А женщина?
   - Что женщина?
   - Женщина в моём окружении для тебя угрозу представляет?
   - Дорогая, я никогда даже мысли подобной не допускал. Какая угроза? У тебя же разведёнок и незамужних подруг нет, поэтому и плохому тебя никто не научит.
   - При чём тут незамужние разведёнки? Я имею ввиду женщину, как партнёра. Ревновал бы ты меня к другой женщине, ели бы она со мной кровать делила?
   Зная свою супругу не первый год, я представил себе не слившиеся в любовном экстазе красивые женские тела, а двух вздорных баб, устроивших делёжку спального гарнитура: одна тянет на себя одеяло с подушкой, другая приноровилась и бензопилой вгрызается в каркас кровати. Пылища, клубы перьев и визгливая базарная ругань. Говорят, снаряд в одну воронку дважды не падает, но в воронку моей ушной раковины сегодня буквально дуплетом зарядили. Всё равно, как поветрие лесбийское всех моих женщин зацепило. Хорошо дочери пока маленькие и несмышлёные. Каминг-аута ещё и с их стороны, я бы точно не перенёс.
   - Чисто теоретически, я ревновать бы не стал, если бы это была не более чем просто попытка разнообразить сексуальную жизнь. Но если бы ты ушла от меня навсегда к другой бабе и перестала воспринимать как мужчину - такого точно не переживу. Слишком много ты для меня значишь, чтобы взять и отпустить, разом, в чужие объятия. Да и вообще, к чему подобные вопросы посреди ночи, тебе тоже сон дурной приснился? Раньше я за тобой столь странных наклонностей не замечал.
   Она не торопилась с ответом. В голове же моей проектор закрутил сладострастные картинки в духе кинолент от студии 'Private' или 'Brazzers': мужчина - две женщины, то поочерёдно трущиеся о лицо партнёра, то восседающие на его эрегированной плоти и, непременно, сливающиеся между собой в горячем поцелуе. А он всем по порядку даёт шоколадку и ставит, и ставит им градусники...
   - Будем считать, что приснилось. Забудь обо всём и засыпай. - Слова жены стали, своего рода, чёткой командой моему мозгу, который тут же отключился, не дав досмотреть, чем закончилось кино, и поженились ли влюблённые в финале.
  
  ****
   В привычном отупении я сонно шатаюсь без дела, с приволокой переставляю босые ноги, что со стороны можно принять за вальяжную походку алкоголика. Но я не пьян, я полон трезвого и взвешенного рассудка, зрел и нетороплив. Одиноко брожу по институтскому парку с томиком Стивена Кинга подмышкой, пинаю собачьи говна и осыпавшиеся с канадских истребителей опознавательные знаки. Наверное, целая обезличенная эскадрилья их подалась к тёплым краям, почувствовав приближение холодов. Турбулентные потоки сорвали с крыльев стальных птиц национальные символы, отчего пространство вокруг меня устлано ковром из кленовых листьев. Я поднял один и погрузился в хиромантию, пытаясь разгадать по жилкам на его пластине свою судьбу: линия жизни оказалась короткой, головы - вообще отсутствует, а вот линия любви настолько разветвлённая, что больше похожа на дельту какой-нибудь реки: каналы, протоки, старицы. Такими множественными ручейками, растекающимися в разные стороны и соединяющимися в один бурный поток, обычно разрасталась лужица под Лилькой, когда моя зассыха присаживалась по малой нужде во время совместных прогулок - очень многогранная женщина, с большой буквы З! На своей начинённой ядрёным зарядом субмарине-малютке я пухлым хомякадзе, с трудом, вмещал рыхлую жопу в капитанское кресло и бесстрашно погружался в пучины создаваемых ей запруд, чтобы глубоководным взрывом вызвать глобальное цунами, чтобы смыть всю осеннюю грусть-тоску и залить этот грёбаный мир расплавленным янтарём. Потом я выныривал, и мы снова бродили никем не замеченные, рука об руку, по институтским аллеям, шурша мокрыми от небесных слёз листьями. Лабиринты чуть угадываемых тропок и, заплутавшие в них, одинокие существа в институских спецовках.
   Что ни говори, наши с Гошей и Лилькой линии судеб тоже, подобно жилкам на листе, оказались переплетены многочисленными перекрёстками тропинок, но не прямых, как шумные проспекты, а безлюдных и извилистых, либо нещадно протоптанных случайными пешеходами, напрямик, через плешивые газоны. И на какую из них не сверни, непременно уткнёшься в тупик или колючие заросли боярышника, за которыми, обязательно, кого-то да ебут, без смущения к осенней безуютности и оставленному мусору. Мне от лицезрения этого делается одновременно некомфортно и, в то же время, увиденное будоражит. Прячусь за стволом обнажённой берёзы, упоённо подглядывая за дуэтами, трио, квартетами перепутавшихся конечностями тел. Складно работают! Должно быть осенний холодок заставляет тереться друг о друга интенсивнее. Вот бы в институте на рабочих местах такое слаженное радение проявляли, бракоделы. И я, незаметно для себя, начинаю тереться о шершавую поверхность дерева, неприятно царапая чресла...
   За что я терпеть не могу эту ебасосень, пропитанную по-осеннему тяжёлым от гниения опавших листьев озоном? За то и ненавижу, что всё окружающее меня напитано тленом и смертью, и предопределённость эта бесит. Но ненависть моя странная, нежная, если хотите. Словно природа своими транквилизаторами создаёт мощный седативный эффект, успокаивая усугублённое сменой сезона внутреннее буйство одинокого конструктора. Я зол, но зол, по-октябрьски, вяло и изощрённо. Виртуозно искушенный в своей осенней злобе, я знаю тысячу и пятьсот способов, как вершить её грамотно - этому меня Гоша хорошо в детстве обучил. Однако, знания эти, на практике, следует применять методично, без весенней импульсивности, придавив лишние эмоции таблетками.
   Кленовый лист до сих пор зажат в руке. Я сворачиваю из него папироску и прикуриваю, наполняя вместе с его смолами лёгкие приторным запахом увядающего естества. 'Хер, замотанный в газетку, заменяет сигаретку. Хер, замотанный в наждачку, заменяет 'Примы' пачку. А хер, замотанный в листок, заменяет целый блок!' - Никогда не курил всерьёз. Воровал в детстве пару раз у бабки суровые беломорины, которые та изредка покуривала, вопреки медицинским противопоказаниям, но всерьёз курение не захватывало. Пророчимое детям замедление развития не пугало, я и так рос дылдой, но и взрослее от курева не становился, как бы страстно ни желал созреть до срока. Просто-напросто, вдыхая дым папирос, мне казалось, что я курю мощи и прах невольников-строителей того самого Беломорканала - воняло неимоверно и вызывало тошноту.
   Из страсти к дешёвым эффектам, папиросы бабушка постоянно перекладывала в латунный портсигар с изображением устремлённой ввысь ракеты и искусственного спутника Земли, поджидающего подельницу на орбите. Пустую же пачку отдавала мне, чтобы я по ней географию родного Северо-запада изучал и восторгался масштабами советских гидросооружений. Ещё бабушка любила подтрунивать надо мною, предлагая поискать на рисунке упаковки различные числа и изображения. При ослабленном препаратами внимании, я, всё же, обладал незаурядной фантазией, поэтому с лёгкостью находил на рисунке пачки цифры 14, 39, 29, или изображение ручной пилы, голову армянского милиционера в фуражке, белку из сказок Пушкина. Тогда бабушка усложняла задачу и предлагала найти на пачке 'Беломора' медведя. Ирония была в том, что никакого медведя на ней не водилось, а правильный ответ на загадку заключался в том, что: 'медведь де спрятался за горами'. Вот так сурово бабушка, порой, юморила.
   Суровым оказался и эффект от затяжки - меня, как в детстве, вырвало. Но сейчас тошнило от осени в целом, а не от курева. От экзистенциальных рефлексий и растиражированной осенней эстетики, наполняющих русскую классику и тексты отечественных рокеров, от желтых листьев и стен нашего института, выкрашенного в те же тона, словно другой краски у завхоза не оказалось. Я распластался на земле в позе эмбриона, поджал ножки и трепещу одиноким, не сорвавшимся вниз, листом, содрогаюсь в спазмах - вот до чего хреново. Подгребаю к себе опаль, делаю над собою могильный холмик и хоронюсь.
   Не понятно, от чего осенний сезон называют бабьим летом? Осень изысканно жестока к женщинам. Осень - это песня о запоздалой ебле, которую по разным причинам бабы откладывали летом, а теперь навёрстывают в ускоренных темпах. У баб же всегда так: 'Не сейчас, давай потом, голова болит, не хочу, некогда ...' Донеткались, а теперь, вот вам, бабаньки, на всё про всё неделька, как хотите, так и управляйтесь, расходуйте время с умом! И они суматошно мечутся, чтобы зачать в себе жизнь и к лету разродиться. Поголовно все, и утончённые воздушные натуры, словно сошедшие с полотен сумасшедшего Врубеля, и грымзы с рыбного привоза. Никакой жалости они не вызывают, но эта суета пробуждает во мне желание мстительно убивать их через еблю до смерти, прорежать и уменьшать бабье поголовье. Пришипиться гигантским серым козодоем в своей куче листьев и, при виде жертвы, выпорхнуть, истошно вопя криком беременной жабы на остолбеневшую от моего вида несчастную. А видок у меня, скажу вам, что надо! Такую наружность даже Андрей Романович бы оценил, а я, наверное, в него статью и близорукостью вышел, в духовного отца своего: большой, голый, но при галстуке и в очках. 'Стоять - бояться, сосать - улыбаться!' - Это вам не Дорцвейлер какой-нибудь застенчивый. Я - истинное воплощение российской маниакальности, антигерой былинный Еб*ло Иванович: 'Раззудись, муде! Размахнись, елда!'
   'Ну чего ты хнычешь, дура, - снимаю с себя галстук и обвиваю шёлком её стройную шею, - смирись, если уж рок, в моём лице, настиг тебя. Я - твоя беспощадная необратимость, как и этот октябрь. Пойми, ты, осенью всё должно умереть и не стоит отлынивать', - сам целую её отточенные скулы, тонкие ключицы, провожу губами по созвездиям маленьких родинок на спине и плоском животике, по чуть асимметричной, но прекрасной миниатюрной груди (попутно затягиваю петлю), отдельно целую крупную родинку на подбородке, где чуть заметно пробиваются два одиноких колоска волосиков. 'Как хорошо, милая, что ты не доживёшь до старости, и эта родинка не обезобразит твоё прекрасное лицо, превратившись в ворсистую меланому. Я не дам этому плоду созреть. Я избавляю тебя от неизбежной осени...' - Куда ни поцелую, в рот норовят попасть размётанные женские волосы и лиственная труха. Укладываю стройную и обнажённую на мягкую постель, из-под которой только что вылез: 'Как же ты похожа на мою бабушку. Словно сошла с её девичьих фотографий. И пахнешь так же сладко...' - Жертва ещё пытается сжимать в молчаливом протесте ноги, но я чувствую, как у неё там всё мокро и горячо. Осенний эфир забивает влажное хлюпанье. Её острые ноготки царапают меня, впиваются в руки и лицо, а козодою всё ни по чём, он выжимает пойманную козочку до капли, как тюбик зубной пасты. Пернатый урод близоруко пучит глаза, раззявив огромную пасть, и хрипами, больше напоминающими урчание неисправной выхлопухи мотоцикла ИЖ 'Планета', возвещает округу о том, что на алтарь осени возложен очередной агнец.
   С готической невозмутимостью, за моей вознёй наблюдает Кленовый король. В островерхом венце из кленовых листьев Гоша выглядывает из-за дерева и флегматично мастурбирует. Не иначе, как тоже под препаратами, Его величество. Ни один мускул не дрогнет на беспристрастном профиле - так он сосредоточен на сдержанных манипуляциях. Ритм их постепенно возрастает, и контрольный выстрел приходится синхронно с последним издыханием бабьего лета.
   Поправляю тугой галстук, закатываю глаза, хриплю... и, одинокий, просыпаюсь на лавочке в парке от пробирающего октябрьского холодка. Рядом лежит, заложенный гербарием на нужной странице, очередной бестселлер из цикла Тёмной Башни. 'Начитаешься хорроров бульварных, тоже мне безцеллер, бл*дь, а потом снится всякая дичь...' - Мой ежедневный послеобеденный променад закончился, пора возвращаться в рабочий кабинет и трудиться, не покладая рук.
  
  ****
   Голова гудела, как после алкогольных возлияний. Заторможенным взглядом я обводил кабинет, не узнавая привычную обстановку. До ломки в суставах и мышечных судорог не хотелось вылезать из-за стола и собираться домой. В моём случае было бы предпочтительнее задержаться пару лишних часов на работе и вздремнуть, но не давал покоя переполненный мочевой пузырь. Окончательно из дремотного состояния вывела прилетевшая от жены эсэмэска, лаконичная по сути и содержанию: 'Ты - тварь!' 'Ну тварь, так тварь. Сейчас всё самое лучшее и ценное оставлю в институте, приеду домой и выясним, кто тварь, а кто царь...' - Поражало обострившееся безволие и равнодушие ко всему, но желание пописать забивало остальные мысли.
   Чуть доплёлся до туалета, располагавшегося этажом ниже. В задумчивости я сбивал струёй с керамических стенок писсуара осыпавшуюся осенней листвой лобковую флору предшественников и напряжённо размышлял над содержанием полученного от жены месседжа: 'Сударь, вы тварь! Нассать вам в кепарь! Этот вискарь пусть пьёт бунтарь... Пейсы кто-то на лобке отращивает, что ли? Да ещё и седые какие-то, старческие... Седомудый технарь на подтир взял календарь. Технарь картав, календарь шершав...'
   Тут сбоку за переборкой послышалось какое-то шевеление и приглушённый смешок. Оказалось, что в мужской комнате я не один, а с застенчивым соседом, стыдливо опасающимся явить своё присутствие. Я поспешил удалиться, чтобы не смущать уединившегося стесняшку. Практически справился с тугой молнией скворечника и брючным ремнём, но услышал, как нечто, с шуршащим звуком, упало на пол рядом с моей ступнёй. Опустив глаза, обнаружил упаковку презерватива, выглядевшую инородным предметом на фоне напольной плитки. Не успел я опомниться, как тут же из-под перегородки на долю секунды показалась изящная женская рука, мелькнула оранжевым маникюром и молниеносно сцапала пёстрый квадратик. Походило на эффект 25-го кадра, подспудно вызвавший двойственные чувства, одновременно приятные и колющие. Словно недавно ласкавшие меня ухоженные тонкие пальцы, ещё липкие от извергнувшихся на них молок, окутали сердце в шкурку ёжика, вывернутую колючками вовнутрь, и сжали в кулак. Увиденное не оставляло сомнений в том, кто там притаился за туалетными кулисами. И тут же, ярмарочным Петрушкой, с верхнего края перегородки свесилась голова Гоши:
   - Ты чего тут шакалишь, - с недовольной интонацией в голосе обратился он ко мне, словно застукал на месте преступления, - на залупу свою дрочишь?
   - Бля,.. - только и смог произнести я. Остальные слова затерялись в буре переполнявших эмоций, и я выскочил из туалета. На краснеющих глазах сорокалетнего мужика, непроизвольно, наворачивались слёзы: 'Беги, поплачься Жопику о кручинушке своей, отдайся ему, по доброй воле, пока влажный - слёзы лучший лубрикант...'
   На моё счастье, никто не бросился вдогонку успокаивать, выкрикивая неубедительные реплики: 'Тебе показалось, это не то, что ты думаешь, вышло всё само (хоть и входило с посторонней помощью) - шёл, споткнулся, в манду воткнулся...' - В состоянии аффекта я мог нечаянно прибить незадачливого параклита, не зависимо от его гендерной принадлежности. Гоше хотелось свернуть шею, а Лильке... Для неё, я уверен, тоже в моём садистском арсенале нашлось бы что-ничуть мучительно изысканное. 'Ты уж поищи, Жопик, получше поищи... Экий афронт! Это она не тебя, это она нас трахнула!' - со вздохами и всхлипыванием канючило внутри моё расплющенное и растёртое в пыль эго.
   Дверью кабинета я хлопнул так, что из-под косяка осыпалась шпатлёвка. Свалившись на стул, стал раскачиваться из стороны в сторону и, чуть слышно, похныкивать. Хотелось просто глубоко заснуть, а после пробуждения обнаружить, что ранее увиденное - не более, чем просто часть сна. Я обхватил голову руками, почему-то стараясь, с усилием, опустить её всё ниже и ниже, будто склоняя себя к аутофелляции. У моих дочерей есть домашние питомцы - парочка шиншилл. Как-то раз, одна из чад прибежала в истерике: 'Папа, мышонок себя кушает!' Я метнулся к клетке и увидел, что молоденький самец сидит на задних лапках и, с упоением, наяривает собственный половой орган, погружая его в рот - глубоко так погружая. Личная гигиена ли это была или акт самоудовлетворения?.. И я сейчас был похож на мышонка-сосунка, пытавшегося дать за щёку самому себе: '...Поимели, высосали, до капли, пожевали и сплюнули. Эжектированный сгусток, лишённый оболочки...'
   Можно и дальше было жалеть себя и горько эякулировать мутной обидой, но, по совести сказать, на что я досадовал? На измену любовницы? 'Так мы, всё-таки, любовники?!' А в какой булле, простите, закреплено моё право сюзерена на эту женщину? Я изменяю ей с собственной женой, Лилька мне - с моим другом. 'Может, и правда, между ней и Гошей не было ничего? Играли в крестики-нолики, нолик выпал... Играли они, бля*ь!' - Небрежно сгрёб со стола в сумку всякую мелочь и поспешил в единственное место, где чувствовал себя защищённым - в пещеру к сородичам, домой, к жене и детям, к дымному очагу и родной копоти на сводах.
   Терзаемый мрачными мыслями, даже не заметил, как добрался до квартиры. Уже в подъезде в лифт заходил в состоянии лёгкой паники, не поддающейся рациональной дешифровке. Стальная кабина ещё не успела доехать до нужного этажа, а я уже чувствовал притаившуюся за раздвижными створками гнетущую тревогой пустоту. Стоило им отвориться, как та буквально всосала меня в объятия и стиснула так, что конечности пробил мандраж. Зажатый в подрагивающей руке ключ долго не хотел попадать в замочную скважину, словно не родной, а я всё тщетно тыкал и тыкал им в щель. Задним умом до меня запоздало дошло, что цилиндровые механизмы замков кем-то заменены. Причём уходя утром на работу, я собственноручно запирал входную дверь этими же ключами. 'Мистика!..' Присмотрелся, и точно! Латунь личинки сверкала девственной чистотой, ни царапин, ни потёртостей. Я вдавил кнопку звонка, но он молчал. 'Батарейки сели или отключили специально, как в пасхальное утро?' Подъезд был мой, этаж мой, дверь в квартиру тоже моя - 512, никакой ошибки быть не могло. На меня нахлынул ужас. Объятый тревогой, я принялся истерично барабанить в дверь. Внутри явно кто-то был из домашних - доносились звуки человеческого присутствия. Потом, наконец, послышался топот маленьких ножек и родной детский возглас: 'Мам, стучат! Не слышишь?' - У меня от сердца отлегло. Затем голосок обиженно пропищал: 'Мам, ну я не достаю, открой дверь - стучат! Папа пришёл...' - это младшая дочь беспокойно суетилась и шумно топала встревоженным ёжиком. 'Чует папку родного! Жена то где, в туалете заседает, что ли?' - За дверью послышался противный звук подтаскиваемого табурета, натужное сопение и заветные щелчки замочных вертушков - сначала верхнего, потом нижнего.
   Дверь я открывал осторожно, давая возможность дочери спрыгнуть с подставки. Также, настороженно, полубоком, проник в своё жилище, тут же показавшееся враждебно настроенным. Собственная дочь смотрела вопросительно, какими-то чужими глазами, как на пришельца, никогда не числящегося в списках жильцов, типо: 'Дяденька, вы кто? Вас тут не стояло!..'
   - Котёночек мой маленький, ты чего? А мама с твоей сестрёнкой у нас где?
   - Мамочка в комнате, Лидочка у бабушки, а мне страшно...
   - Чего же ты испугалась, Катюш? Вы когда успели дверные замки поменять? - вопрос следовало бы задавать, конечно, не пятилетней девочке, а моей благоверной.
   Деликатно отстранил малышку и, не разуваясь, прошёл к гостиной. Дверь в зал была плотно прикрыта. Оттуда доносились непонятные звуки, напоминавшие удары ковача по миниатюрной наковаленке, перемежёванные слезливыми всхлипываниями: '(Ху*к) - сука, бля,.. (Ху*к) - сука, бля, ненавижу,.. (Ху*к) - сука, бля, ненавижу тебя...' - Подслушивать за женщиной, с которой прожил в браке больше десятка лет, а знаком и того больше, стало даже как-то неловко. На меня нахлынуло ощущение, будто я уже не хозяин в собственном доме, а чужак, неосторожно ввергшийся в эпицентр трагедии посторонних людей. Словно в этом чужом жилище царит траур по чему-то большому, некогда целостному, а теперь разбитому, вдребезги. И который день скорбящие справляют хмельные поминки, закусывая осколками усопшего: '(Ху*к) - ненавижу, сука,.. (Ху*к) - ненавижу тебя, сука...' - А тут я - пресмыкающийся гад, позорная медянка, извиваясь, просочился сквозь засовы и теперь бесстыже глазею, грею своё хладнокровное чешуйчатое тельце под лучами чужого горя.
   Я приоткрыл дверь в комнату ровно настолько, чтобы в проём пролезла голова. Цепляясь ушами, заглянул: супруга сидела на коленях, спиной ко мне, почему-то в заношенном до дыр полинявшем больничном халате. Она возносила руку с маленьким молотком и, с х*якающим звуком, обрушивала её. Под ударами чекмаря что-то жалобно звякало, разлеталось по сторонам, смиренно погибало, но, всё равно, обречённо шло и шло на убой. Вместо женщины, которую я любил и с которой делил кров, сидел безумный Гулливер, ввергающий в холокост жителей Лилипутии - те тянулись, нескончаемой вереницей, покорно отдаваясь в объятия молоха. Великанша развернула ко мне зарёванное и опухшее от слёз лицо, а я успел рассмотреть, по чему она так нещадно ху*чит молотком - это были знаки из моей коллекции. Выковырянные из своих витрин, они безмолвной кучкой теперь лежали у её ног: обезображенные и искалеченные, маленькие трупики и увечные подранки. Выстрел в меня из двустволки её глаз пришёлся одновременно с ударом снаряда по венцу коллекции - знаку 'Почётный работник ВЧК- ГПУ'. Эмаль с его накладной цифры 'V' красными брызгами разлетелась по сторонам и окропила ламинат, а сама награда превратилась в бесполезный комок патинированного серебра. Его хозяин сгинул в собственных застенках в период большой чистки, а теперь та же участь постигла и ларец с душой чекиста, до последнего времени бережно хранимый мною. ХУ*К!
   - Ненавижу тебя, сука,.. - простонала обезумевшая женщина и прицельно метнула молот в источник невзгод. - Ненавижууу!!! Сууукааа!!!
   Стоило мне, в спешке, спрятать голову, больно ободрав уши, как стальная колотушка угодила в дверное стекло. Оно разлетелось на мелкие осколки, меня обдало алмазным крошевом. За главным калибром последовал залп шрапнели - горсть жёванных значков, со звоном, ударила в уцелевшее остекление, а пара достигла цели через пробоину.
   - Что на тебя нашло, рехнулась совсем, дауница? - неожиданным фальцетом, с ужасом, заголосил я.
   Но воплощение предельной концентрации неконтролируемого гнева набрало обороты и уже мчалось в мою сторону, прихватив оброненное орудие убийства:
   - Ненавииижууу!!! Кобелииинааа!!!
   Объятый ужасом, перепрыгнул через Катьку, вставшую волнорезом на пути разбушевавшейся стихии, юркнул в туалет и заперся изнутри. В коридоре оглашено выла лишившаяся рассудка жена и истошным, неумолкаемым визгом верещала напуганная дочка. На полотно двери тут же посыпались глухие удары. В настойчивых попытках отпереть, как живая, задрожала кочерга ручки, заставляя меня крепче сжать её, что есть силы, удерживая пальцами маленький поворотник защёлки. Вместо того, чтобы помалкивать в тряпочку, я лишь подлил масла в огонь, ведь последнее слово всегда за мужиком!
   - Ты определись уже, кто я - сука или кобелина?! Уела, дурында? Хрен теперь достанешь! До утра тут просижу, а ты ссать в кастрюлю будешь! 'Что я несу, чёрт побери, что несу?!.'
   - Открой, падла, Катьке по-большому надо!
   - Ладушки-ладушки, срать идите к бабушке! - Со мной подобная низкопробная бабская тактика не прокатит.
   Вместо ответа в дверь забарабанили с удвоенной силой, а потом стук резко оборвался.
   - Будь ты проклят, тварина. У меня онкологию диагностировали. Это всё ты своим бля*ством беду навлёк! - обречённо всхлипнула жена, выплюнув из себя, на издыхании, последние капли ядовитого конденсата.
   На другой от меня стороне пропасти она уткнулась обессиленным телом в естественную преграду и смиренно сползла по её искорёженной поверхности. Опала и начала выть, как-то не по-человечьи - по-волчьи. Рядом маленьким кутёнком поскуливала ещё одна родная мне самочка человека. Я вцепился пятернями в волосы, осознавая всю глубину трагедии, и тоже издал, полный отчаяния, протяжный вопль, но не как одинокий волк, а словно лишившийся смысла жизни Хатико. Под монотонные завывания нашей разношёрстной стаи не заметил, как задремал. Раскалённая до бела нервная система сама всё решила за хозяина и отключилась, чтобы не перегореть от перегрузок.
   После моего позорного бегства под защиту спасительных стен санузла, в квартире почти полчаса шла какая-то активная движуха, по звукам напоминавшая экстренную эвакуацию. Сквозь сон слышалась беготня, шорохи и стуки. Что-то глухо падало или, со стеклянным звоном (на счастье, должно быть), билось. Приглушённая истеричная ругань жены перемежалась с детскими всхлипываниями и, вообще непонятно откуда взявшимся, чужим, но внушавшим грядущую стабильность, мужским баритоном. Даже когда всё утихло, и гулко хлопнула входная дверь, я всё ещё сидел в туалете и настороженно прислушивался, через завесу полудрёмы. Окончательно пробудившись, я застал себя абсолютно голым, но не придал своей нагой незащищённости ровно никакого значения. Лишь спустя минут пятнадцать, обнажённый, решился покинуть убежище и робко выглянул в прихожую.
   Квартира словно вымерла, разорённая набегом кочевников. Истерзанный шифоньер стоял со вспоротым животом, привалившись боком к стене и откинув в сторону дверку, болтающуюся на единственной петле. По полу стелились внутренности - детская одежда валялась вперемешку с дамскими колготками и проводами от всевозможных гаджетов. Сброшено и раскидано по комнате было содержимое одной из книжных полок: 'Заначку мою искала, что ли?' - Перешагивая через следы порухи, я пробрался к месту гибели своей коллекции. Комок скорби подкатил к горлу. Я почтил её память коленопреклонением и беззвучным рыданием. Сгрёб всё, раня ладони о мелкие осколки стекла и выискивая в куче праха уцелевшие экземпляры. Поиски оказались тщетными. Супруге перепало достаточно времени, чтобы методично подойти к вопросу уничтожения моего мира. Но краешком сознания я, всё же, улавливал, что бедная женщина лишь орудие в руках злого рока, нависшего надо мною. К чему гневаться на бессознательную божью тварь? Молоток в её длань вложили, а волю подчинили и дьявольскими науськиваниями направили против супруга и семьи. Сомнений в том, кто это сделал, у меня не оставалось ни грамма. Пригретая на груди каракулевая гадюка впилась в горло и вонзила ядовитое жало в самую болевую точку.
   До кухни вражьи полчища не дошли, и там царил относительный порядок. Свои святыни супруга не осмелилась испоганить, прихватив практически всю посуду с собой. 'И как у неё на все сборы хватило времени?!.' - На столе веером лежало несколько листков с распечаткой, и, по близорукости, я не сразу разобрал, что в них - какие-то фотки, распечатанные скрины диалоговых окошек и видосиков. Только через усилившие зрение очки стало различимо то, что лучше бы вообще никогда не попадалось на глаза - это была моя переписка с Гурбич. Содержала она всё то, что обычно содержит виртуальный диалог любовников: запретные слова, желания и их визуализация, предназначенные исключительно для глаз двоих.
   'Всё, что вами написано и сфотографировано, может быть использовано против вас... Надо попить кофе. Крепкого, очень крепкого кофе...' - Немного повозился с кофеваркой, заправил её, но никак не мог отыскать свою любимую кружку. Без неё кофе - не кофе. Чашка, почему-то, обнаружилась стоящей под столом. Из-за ножки робко выглядывала её фарфоровая ручка, словно тянущаяся к хозяину. Почти до половины мой Грааль заполняла, свернувшаяся аккуратным рогаликом, родная какулина младшенькой... Я тут же почувствовал, как этот маслянистый слизень медленно, но верно, переползает из осквернённого сосуда в мою душу, оставляя за собой влажный бурый след.
   Не успел я опомниться, как телефон в кармане буквально заплясал в горячечном припадке под градом сообщений. Уверенный в том, что подвергся бомбардировке со стороны своей жёнушки, я даже не думал их читать. Что из них можно было узнал для себя нового? Риторика подобных тирад всегда схожа, а основной посыл я уловил, ещё когда в туалете отсиживался. Но сообщения не переставали сыпаться, и уже из чистого любопытства пришлось заглянуть в мобильник. Номер отправителя оказался неизвестен. 'Не иначе, ёбарь её, инкогнито х*ев, с угрозами пожаловали...' - подумав, решил прочесть адресованные мне послания. Хуже всё равно уже быть не могло. Начиналась 'здравица' чересчур официально: 'Глубокоуважаемый Георгий Иванович Жопик, нет сил удерживать в узде рвущиеся на волю эмоции, когда очередной раз перелистываю страницы этой будоражащей love story, провожу пальцем по экрану, обвожу нежные изгибы слившихся в любовном экстазе тел, воскрешаю в памяти стоны и терпкие запахи... Хочу поделиться своими сладкими грёзами, regardez par vous-meme, mon cher...' - Больше никаких преамбул. Все последующие 105 сообщений походили на те, что я уже видел в роковой распечатке, невесть каким образом попавшей к моей жене. Та же фоновая заставка в Вайнере, усыпанная полупрозрачными, но легко узнаваемыми, очертаниями пилюль, те же диалоговые окошки и фотки с разных ракурсов, только запечатлены на них были другие персонажи. Вернее главное неизменное лицо оставалось прежним, а вместо меня вокруг него увивалась недавно сбежавшая из дома супруга. Увивалась, обвивалась, сплеталась в змеиный, животочащий потом и приторной влагой клубок из женских тел. Изящные фигуры, словно прорастали виноградными лозами друг сквозь друга. Горячие языки, руки, волнующие воображение и, заставляющие учащённо биться сердце, неровности. Настолько знакомые и родные и, в то же время, чужие и враждебные, жалящие и низвергающие в пекло своим дьявольским безрассудством и бесстыдством. Бля*ством своим неприкрытым...
   'Суки рваные! Chiennes dechirees!..' - Чувственные излияния любовниц больше походили на диалоги, сошедшие со страниц какого-нибудь романа в жанре фемслэш: полные сладострастной взаимности слова неистово тёрлись друг о друга, стимулируя эрогенные зоны моего мозга, проникали глубоко в сознание, где обретали форму вакхических картинок. Я готов душу был продать тёмным силам, лишь бы оказаться покусанным этими гадюками... Но стоило мне вернуться в зал, как бля*ское наваждение словно рукой сняло. Последствия апокалипсиса вернули всё на свои места. По второму разу, но уже более внимательно, я перечитал лесбийскую переписку и, с обидой для себя, обнаружил жесточайший плагиат в Лилькиных словах. Все, написанное мною ранее, оказалось безжалостно заимствовано и перенаправлено другому адресату - жене. Всё равно, что я сам это и сочинил. По сути, так оно и было. Гурбич и выдумывать ничего нового не пришлось, искать иные страстные формы и интонации. Она всего лишь скорректировала полоролевой акцент - тем и ограничилась. 'Так вот, кем была та женщина, про измену с которой говорила Лилька! Почему же я оказался таким недотёпой и сразу не допетрил, кого она имела ввиду?! Выходит, и жену мою выебала, сучка? Вот же, ковырялки рублёвые!..' - Все признания и тайные вожделения, пройдя по небольшому пищеварительному кругу, мне же и вернулись в виде тотального рагнарёка и брюхоногого сюрпризика в любимой чашке.
   Как в подобной ситуации не забухать? Я прекрасно помнил, что в морозильнике ещё с празднования Нового года покоится изрядно початая литровина водки. Покрытая густым инеем противотанковая граната тут же оказалась зажатой в руке: 'Врёшь, не возьмёшь!' Взболтнул её и взглянул на свет через мутное и густое содержимое - граммов двести спасительной жидкости лениво колыхнулись на дне, встревоженные нетерпеливыми прикосновениями. Одинокая монетка из фальшивого серебра билась о стенки ковчегом, попавшим в самую гущу разбушевавшейся стихии. И где-то на этом судёнышке, отщепенцем сидел падлоухий Хам - я, преданный покойными предками, единственным другом и любовницей, проклятый собственной женой и молчаливо примкнувшими к ней дочерьми...
   Рюмки под рукой не нашлось. Продолжительный и обжигающий холодом глоток я попытался сделать прямо из горлышка. Лихо, по-гусарски, свинтил пробку, но из-за дозатора простатитная струйка чуть лилась в меня, лишая процесс выразительности и заданного импульса. Естественно о маломальской закуске я заблаговременно не озаботился. В недрах морозильной камеры обнаружился только всеми забытый, завернувшийся в целлофановый пакет, кусок неприятно пахнущего шпика, а на полках основного отсека полбанки кабачковой икры. Упаковку с сала я тут же сорвал и чуть не обломал зубы, в желании поглубже впиться в окаменевший кусок свиной плоти. Сало не хотело поддаваться на зуб, тогда я просто начал лизать его, словно эскимошку. Омерзительная вонь переползла на язык. Отплевавшись, вернулся за стол с охапкой небогатых трофеев и попытался придать сольным возлияниям некое подобие камерности. Водка за это незначительное время успела чуть отойти от зимней спячки и полилась в моё чрево увереннее. Но, к моему разочарованию, животочащий родничок очень быстро иссяк. Не имея под рукой тарелки, содержимое банки с тёщиной закруткой пришлось выпалить прямо в пригоршню и слизывать, с неукротимостью голодного пса.
   Захмелеть удалось на редкость быстро и глубоко. Вместе с алкогольной прохладой внутрь прокрался озорной морозец безэмоциональной пустоты. Сзади хладнокровным маньяком подкралась и взяла в крепкие объятия эйфория, принявшаяся увещевать, что подыхать, мол, это весело и забавно, стоит лишь всей душой прикипеть к заветной мысли, и дальше всё само пойдёт, а истинная свобода от всех встрясок и тягот где-то в 'том' направлении. Я в знак безусловной солидарности со своей опустелостью закивал головой и обнаружил, что всё это время за спиной на стуле висел небрежно наброшенный женский халатик - соглядатай моего позора и лоностенаний. Тот ветхий фланелевый халат, что раньше никогда не попадал мне на глаза в домашнем гардеробе жены, но в который она, как палач из Лиля, облачилась, верша своё запоздалое возмездие.
   'Иди-ка сюда, мой выгоревший приятель...' - Он пах ей - моей по-настоящему единственной женщиной. С гендерным безразличием облюбовавшей чужие гениталии, но, всё равно, не ставшей менее родной. К этому запаху примешался казённый дух обработанных гипохлоритом поверхностей, прокварцованной палаты, больничной еды и, полных тревоги, пустых ожиданий. Я закопался в халат лицом, дышал им, жадно глотал послевкусие оставившего меня семейного счастья. Затем полностью нырнул в него и плотно обмотал вокруг головы, от чего та стала походить на гудящее гнездо диких пчёл. Как был нагишом, в таком нелепом виде, первозданный и лишённый возможности ориентироваться в пространстве, принялся бесцельно мотаться по квартире, нанося себе мелкие увечья от глухих столкновений с дверными косяками и стенами, безжалостно вдавливая ступнями битое стекло и иной прах. Всё это не только не доставляло боли, скорее, наоборот, казалось тактильно приятным, мягким и податливым, заслуженным и справедливым, что ли. Сколько так промаялся, на ощупь плутая в собственном жилище, точно сказать не могу, но из парких объятий меня заставил вырваться лишь острый недостаток свежего воздуха и предобморочное головокружение. Растерянный, я какое-то время просидел на полу, сосредоточенно пытаясь раскодировать нечёткий прямоугольный штамп, примеченный на внутренней стороне халата: 'ГБУЗ,.. - далее нечётко, - ...области.... Псих... ...ца ? 2... - абракадабра!..' - Запах одежонки никак не хотел выветриваться из закоулков осязания и возбуждающе ворошил в памяти воспоминания о наших с женой альковных безумствах давно убежавшей юности. Я крепко прижал халат к себе, ассоциируя это криво скроенное из ивановского трикотажа изделие с любимой женщиной. Вот об эти с налётом желтизны места она тёрлась эпилированными подмышками, подол чуть прикрывал попку, тут поясок туго перетягивал стройную талию, выше, прекрасная в своей фальши, грудь третьего размера соприкасалась вечно возбуждёнными сосками с мягкой тканью. Так, вдруг, стало тепло, как от непосредственного соприкосновения с её телом. Ухватил халат покрепче зубами, чтобы никуда не сбежал, заурчал по-кошачьи. Тот мягко, но робко, отозвался на мои притязания, и я овладел им, не в силах сдерживать отчаянную страсть и шальное семя. Кончил неистово, до рези в уретре. Излил всё, опустошился окончательно, вырубился...
  
  ****
   - Зачем меня вызвонил, чтобы я сидела и смотрела, как ты слюни пускаешь и храп твой слушала?
   - Блин,.. '- Неужели я уснул прямо во время разговора?' - Я, что, заснул?
   - Нет, бля*ь, просто моргал медленно. О чём таком важном поговорить-то хотел, о вчерашней непонятке? Я готова всё объяснить, какой бы нелепой не казалась ситуация, на первый взгляд.
   '- На чём я закончил?..' - Так, на чём я закончил свою мысль? - я подсобрался, создавая видимость, что всё держу под контролем: 'Всё под контролем, все системы в норме, tout est sous controle, tous les systemes sont normaux,hakol nimetsa takhatt shelitah... Соберись, тряпка!'
   - Мысль? Вам, молодой человек, это свойственно? Всё наше последнее общение говорит об обратном. Я, как могла, пыталась предельно доходчиво продемонстрировать тебе своё отношение к жизни и в теории, и на практике. Либо ты с этим миришься, либо идёшь в ЖОПУ!..
   '- Можно и в ЖОПУ, если речь о твоей идёт...' - Не нужно мне ничего объяснять, я и так давно в ЖОПЕ торчу, безвылазно. То, что я видел вчера собственными глазами в туалете, а потом у себя дома, говорит само за себя. Непонятно одно, чего ты добиваешься?
   - Ни хрена это ни о чём не говорит, и ничего я не добиваюсь! Просто хочу жить на полную катушку! Женские часики неумолимо отщёлкивают года. Некоторые это осознают и пытаются использовать каждый момент максимально продуктивно для своей сексуальности, а другие ждут принца с шубой из перуанской викуньи. Представь себе: время идёт, принц не появляется, и уровень фэшн-запросов деградирует прямопропорционально утраченным возможностям. В понедельник такие особы согласны уже на шубу из соболя, но никак не меньше! Во вторник - из рыси, ну или, на крайний случай, шиншиллы. В среду сойдёт и норка с куницей, и писец с горностаем. По четвергам, обычно, акционная распродажа - чернобурка! В чёрную пятницу, приятный на ощупь с эластичным подшёрстком мех бобра кажется пределом мечтаний зябнущей от недостатка мужского внимания и тепла особы. В субботу эта особа готова одеть и коротенький жакетик из меха контрабандного Чебурашки. В воскресенье, наконец, появляется принц! Субъект придирчиво оценивает засидевшуюся в девках принцессу и заявляет, что она ещё демисезонное пальтишко из драпа не доносила, а та, потупив очи, с ним соглашается. Пойми, для некоторых даже воскресенье не наступает никогда! Вместо него приходит долгожданная шубообразная шизофрения, сопровождаемая шизоаффектными психозами, навязчивыми паранойяльными идеями и оканчивающаяся кататонией. К таким, конечно, тоже потом являются принцы, но в белых халатах. Они-то и сопровождают несчастных в Башню из слоновой кости, где вопрос времени отходит на второй план.
   - Нет ничего предосудительного в том, что молодая красивая женщина хочет жить, как ты говоришь, на полную катушку и рвать у судьбы подмётки, на ходу, но без ущерба для окружающих! Определяющее здесь понятие - 'без ущерба', понятно?Когда мы с тобой просто трахались, небеса снисходительно относились к нашим невинным забавам, когда же тебе стало этого мало, благосклонности поубавилось. Разве не ощущаешь, как рушится на глазах мой мир! Я мог бы ещё понять желание любовницы увести мужика из семьи - такое сплошь и рядом, но стремление войти в его семью на правах второй жены - это претит нашей традиционной морали! Причём, как войти - через постель с его женой?!
   - Какой моралист нашёлся и поборник благочестия! Пытаешься сам себя убедить, что в жизни социофоба есть место для общественного мнения и морали? Может ты ещё и воцерковлённый, а я об этом не знала? Да будет тебе известно, что супруга твоя заслуживает гораздо больше, чем сосуществование изо дня в день с близорукой мокрицей, не видящей дальше собственного носа!
   - Чего, большего? Совокупления с такой болезнетворной бактерией, как ты, заражающей собой всё, с чем соприкасается?
   - Палочка Коха - это ты у нас, а я всего лишь дырочка! Дырочка, жаждущая ласки и любви во всех её проявлениях! И с чего ты взял, что я хочу войти в твою семью и, тем более, стать женой? Еба*улся совсем и связь с реальностью утратил? Не велика честь - быть удостоенной такого сомнительного по значимости статуса! Обихаживать тебя, как турецкого султана, и гробиться, поддерживая домашний очаг до конца жизни? Х*й вам! Это мы уже проходили, это нам уже задавали...
   - Да ты и ноготка с мизинца моей жены не стоишь, тварь!.. Как я вообще мог изменить ей - этой святой женщине со всеми удобствами, с тобой?!
   - Охотно и непринуждённо, с особым пристрастием и цинизмом!
   - Цинизмом, говоришь? Этот ты - сука циничная!
   - Не пиз*и! Хочешь крайнюю из меня сделать в сложившейся ситуации? Ты в своей головушке давно мыслишки паскудные гонял, как бы кому под хвост присунуть, на стороне, а я просто под х*й навострённый подвернулась и правильно твои робкие посылы расшифровала! Не так, скажешь?
   - Какая же ты сообразительная, что аж неебаться! Гошины посылы ты тоже уловила и разгадала? Мозги мне ещё трахала: 'У нас всё на духовном уровне, интеллектуальный оргазм, тантрическая ебля, бла-бла-бла...' - Тфу, бля! Таким макаром и до тройничка не далеко было. Ты к этому всё приближала специально, что ли?
   - Ага, очень хотелось посмотреть, как он тебе дымоход прочистит своим писюнком недоразвитым! Неужели ты думаешь, я действенно этого хотела? Уж что-что, а любоваться на то, как два взрослых мужика друг другу говна месят, неумело - избавьте! Не смешите мои нимфы, им мимические морщины не к лицу!
   - Зачем же так сразу, говна? Тебя в два смычка пилят, а не сами с собой забавляются!
   - Иди в жопу, скрипач х*ев! Только и способен, что на п*зде пиликать, а не трахать по-настоящему. У меня и без вашего подслеповатого смычкового дуэта есть с кем забавляться подобным образом, и, поверь, на более качественном уровне! Вы же всеядные слепые кроты - с вас очки сними, так вы, по близорукости, вместо меня друг друга драть начнёте и разницы не почувствуете! Друг по дружбе друга, вдруг...
   - Какая же ты, всё-таки, сука... Ненавижу тебя! Признайся, зачем ты отправила моей жене скрины нашей переписки и фотки, дрянь? Что ты хотела этим добиться, как у тебя вообще получалось фотографировать нас тайком, так, что я даже не просёк? А с ней-то вас кто фотографировал, Гоша, что ли?
   - Чего ты скачешь с темы на тему, ополоумел совсем? Какие скрины, какие фотки, чего городишь-то?
   - Не смей мне врать, я всё своими глазами видел! И как ты, кобла, жену мою трахала, и фотографии с моим концом, которые ты постоянно просила меня делать и присылать, и мои откровения, и слова, которые я больше никому кроме тебя не говорил! Я даже жене своей таких слов никогда не говорил!
   - И ты меня в этом винишь? Ты никогда не говорил жене слов, которые она заслуживает и всегда хотела услышать, а виновата в этом я? Не охуел ли ты, в конец, Жопик?..
   Тут Жопик не сдержался, и рука сама собой зарядила Лильке звонкую оплеуху: 'Это не я - это всё Жопик! Он, он, стервец...' Ответная реакция с её стороны последовала незамедлительно, и я получил болезненный пинок сначала по коленной чашечке, а затем точнёхонько между ног. Руки сами, непроизвольно, прихватили в пригоршню контуженную мошонку, и меня скрутило в позе эмбриона: '- Бля*ь, игры играми, но на такой боллбастинг я не подписывался...'
   - Пиз*арики тебе наста... - не успел разогнуться и окончить фразу, как Лилька пнула мне коленом в лицо. Хорошо успел заслониться рукой, да и очки чуть смягчили удар, а ни то, расквасила бы всю физиономию.
   - Молись и парься, глиста очковая! Я тебе такой обиды не прощу, хер ты бабкин!.. - она оттолкнула моё скрюченное в три погибели туловище и выскочила из палаты.
   Прихрамывая, я кинулся следом, не столько из желания поквитаться, сколько из страха, что свидетелем наших разборок может стать задержавшийся в неурочное время случайный институтский трудоголик. Побежала Гурбич направо к центральной лестнице, но то ли она не знала всех потаённых переходов в административном корпусе, то ли не сориентировалась сразу, так что перехватить её я запросто мог этажом ниже - спустившись на этаж, ей всё равно пришлось бы возвращаться по длинному коридору в обратную сторону. Слева, буквально в шаге от моего кабинета, имелся эвакуационный выход, в который я нырнул и за считанные секунды оказался внизу. В конце коридора по направлению ко мне быстро шагала и часто оборачивалась назад знакомая фигурка - шлёп, шлёп, шлёп босоножками по паркету. Она не ожидала так скоро увидеть преследователя на своём пути и заметалась, не зная куда скрыться. Бежать обратно на этаж выше ей резона не было, так бы мы до утра играли в догонялки - вверх - вниз, вверх - вниз, и Лилька нырнула в глухой аппендикс, в котором располагался мужской туалет. Тут же, закрывшись в сортире на защёлку, притихла, как мышка.
   В такой ситуации я немного растерялся, не зная, как поступить. Не портить же казённое имущество и выламывать дверь? Шум на весь институт, лишняя суета и разборки с персоналом и руководством были ни к чему. От работы могли отстранить и изолировать, опять же. Да и чего бы я добился, оказавшись лицом к лицу с этой стервой? Придушить бы её всё равно рука не поднялась, а устраивать дальнейшую словесную баталию - бессмысленно. Поэтому я решил немного отпустить ситуацию и хорошенько обдумать наболевшее. В конце концов, сегодня перед собой я поставил цель расставить все точки над Ё ещё с одним субъектом, имя которого даже поминать не хотелось. Другом его, после произошедшего, язык тем более не поворачивался назвать.
   Рядом с дверью в мужскую комнату на стене висел огромный пожарный щит с намертво приколоченными к нему инструментами. Кое-как я отогнул удерживающие двухметровый стальной багор скобы и взвесил инвентарь в руке. Увесистая хреновина могла стать неплохим подспорьем в решении проблемы. Дверь открывалась наружу, и острый конец багра я уткнул в неё, а тот, который оканчивался петлёй, распоркой упёр в противоположную стену. Теперь дверь изнутри невозможно было открыть даже при желании.
   'Посиди-ка, милая, до утра и подумай над своим скверным поведением, пиз*апроушина промандабля*евшая... Чем бы мне Гошеньку приветить, дружка закадычного?' - я в глубокой задумчивости изучал инвентарь и даже выстроил для себя некое подобие рейтинга тактико-технических характеристик каждого предмета. Кроме багра на щите оставались ещё лопата с коротким черенком, хиловатый, с виду, топор, вёдра и пара ржавых, не заправленных пеной, огнетушителей. Всё имущество строго проинвентаризировано и приковано гвоздями сотками, чтобы лукавая институтская интеллигенция, ненароком, не покалечилась и не растащила на садово-огородные нужды. При должном уровне фантазии любой инструмент мог послужить в качестве возможного орудия возмездия. Сначала я принялся было отдирать топор, но скоро бросил эту неуместную достоевщину. Всё усилия снять его со щита оказались тщетными - приколотили на совесть. Единственное, что поддалось - красное ведро с коническим днищем: 'Почему конусом? Чтобы во время пожара, в цепи, ни у кого не возникло спонтанного желания перекурить, присев на перевёрнутое ведёрко? Хрень какая-то...' - Так, с этой поскрипывающей нелепицей, я и пошёл на разборки, внутренне мотивируя себя и настраивая к серьёзному и категоричному разговору с Гошей.
   Он, как раз, был у себя. Грядочки окучивать, наверное, остался после работы, или специально меня дожидался. 'Дымится очко-то, ссышь, небось? Сейчас я тебе анальный расширитель-то вгоню... Ведёрко, гы...' - Гоша преспокойненько сидел у себя в позе киношного шерифа, закинув ноги на стол. Уткнулся носом в планшет и, наверняка, видосики из азиатских косметологических клиник рассматривал, про выдавливание прыщей и удаление фурункулов. Ужаса в его газах, при моём внезапном появлении, я не отметил. Он не заметался, не бросился к окну, чтобы через суицид избежать возмездия, а только отложил гаджет и ржать начал, как конь, оценив мой нелепый вид с ведром в руке:
   - Ха, удивительный вопрос:
   Почему я водовоз?
   Потому, что без воды -
   И ни туды, и ни сюды!.. - пропел он ретро-куплетик. - Что в ведре, пупсик, шампанское и лёд? Это дело я люблю! Ну, проходи, золотце моё, раз пришёл...
   - Ах ты, пидор!.. - я с ходу кинулся на него, тараном выставив перед собой конус ведра, но не пробежал и пары метров, как обрушился на пол. Ведро под моим весом сложилось гармошкой.
   - Не правда ли, охуительная верёвочка, Георрргий? - Гоша залился в хохоте каким-то идиотским йодлем, как осёл, которому яйца защемили. - Не бей, не бей, лучше обоссы! - в притворном ужасе он всплеснул руками и проворно метнулся к поверженному злопыхателю, прицепив на мой нос большущую бельевую прищепку, которая оказалась настолько тугой, что словно тисками сжала ноздри:
   - Ай-яй-яй-яй-ай, мой бедный досик, больдо! Сдими её с медя небедленно!.. - жалобно загнусил я.
   - Будешь ещё быковать?
   - Нет, нет, не будю, сестное слово, только сдими присепку!..
   - Смотри мне, поверю на слово! Разбуянился, тоже мне тут, обиженный герой-любовник. - Гоша разжал деревянные плашки и высвободил мой уже начинавший отекать шнобель.
   - Блин, я очки расколол... - одна линза на моих окулярах пошла неровной трещиной.
   - Давай сюда, пластырем заклею, аккуратно. - Гоша протянул ко мне руку, и я покорно вложил в неё очки. - Какой по счёту раз мне приходится твоё очко спасать, Георрргий? Причём, заметь, от тебя же самого!
   - Лучше нет влагалища, чем очко товарища,.. спаситель х*ев. Когда ты мою женщину драл прямо в сортире, тоже о спасении друга думал? В унитаз головой её не окунал, случаем?
   - Зачем же так сразу, в унитаз?..
   - Затем, чтобы эта тварь захлебнулась! Лучшей смерти для этой суки и не придумаешь! Вы с ней вместе всю мою жизнь разрушили! Я вам верил, как самым близким людям, а вы в спину, можно сказать, выстрелили, нож всадили... Жена от меня ушла, когда узнала про мои с Гурбич похождения. Лилька, пиз*юлина, ей всю нашу переписку скинула, сам распечатки видел! Мало того, она жену мою трахнула и тоже всё зафоткала! Или это вы с ней вместе постарались?
   - Вы, вы, вы, вы... Чего развылся? Ничего тебе никто не засаживал. У меня с Лилькой не было ничего, понимаешь ты? Динамила она меня, не по-детски. Чуть подпустила, я польстился было, но ты вспугнул! И вообще, не возьму никак в толк, про какую ты переписку говоришь?
   - Про личную, бляха-муха! Которую мы уже почти полгода ведём, параллельно с горизонтальной фазой взаимоотношений!
   - Так ты шпилил её, что ли, уже давно? Бог мой, мне-то откуда об этом знать было? Ты же молчал, как подпольщик! Сам ничего мне не рассказывал, а теперь обижаешься, зашибись!
   - Тоже мне друг. Мог бы и догадаться, что она моя и лишь моя!..
   - Я на неё всерьёз и не посягал, вовсе. Просто в моргунчика поиграли, и то, не до финиша. Опять же, заметь, по её инициативе, а не моей!
   - Моргунчика-хуюнчика... Снова какая-нибудь изощрённая дрочь, из её бля*ского арсенала?
   - Нет, всего лишь ресничками залупу пощекотала, и всё...
   - Бля, ты специально издеваешься надо мной, ссышь на незарубцевавшуюся сердечную рану?..
   - Тихо, помолчи немного... - Гоша внезапно насторожился. - О, замерло всё до рассвета! Слышишь звуки пиликающие? - он поднял вверх палец, как бы прислушиваясь.
   - Где? Не слышу,.. - я крутанул головой по сторонам и тоже напряг слух. - В коридоре кто-то шарится, что ли?
   - В окошко выгляни, - кивнул Гоша, - видишь, по улице одинокая гармонь бродит, пару себе ищет?
   - Какая, к чёрту, гармонь? Кого в пару?
   - Дружественного баяна, который ты только что сморозил! А твои гармошки, расшалившиеся на почве эндогенных процессов, только этому подыгрывают. Знаешь за что библейский Каин убил своего брата Авеля?
   - Знаю, читал в детстве 'Кортик' Рыбакова,.. - обиженно промычал я.
   - Правильно, за то, что баяны древние травил! Твои суждения далеки от совершенства - стары, как мир, и также нелепы. Как-то опрометчиво ты возомнил себя собственником этой женщины, не кажется? Она не домашнее животное и не бутылка водки, чтобы ей обладать - сама кого угодно, без закуски, до капли выпьет! Ей лучше известно, с кем, когда и где койку греть и в моргунчика играть - свободная баба. И я, в отличии от тебя, социальными обязательствами ни с кем не связан и узами брака давно не скован, поэтому никакой моральной ответственности за собой не чувствую. А ты - женатый, семейный человек, осознававший, на что идёшь! И на жену твою покушаться у меня, тем более, мысль в голову не приходила. Такая фабула могла родиться исключительно в больном сознании, а с моей сображкой всё о'кей! Что уж там Гурбич твоей бабе наболтала, понятия не имею, но, думаю, ничего умного - пиз*а манде мудрости не прибавит.
   - Не в бабах дело, ты дружбу предал! Променял наше больничное товарищество на моргунчика! В кои-то веки мне от судьбы перепало - тебе бы в сторону уйти, так нет же, тут как тут! Пробля*ушек других мало, что ли? Я же знал, что ты с ней в активной переписке состоял - она рассказывала, но опасался вмешиваться, боялся, что ты обиду на меня затаишь! Вот и страдаю теперь, сука, от своей деликатности гипертрофированной, которую в грош никто не ценит...
   - Стоп, я логики не улавливаю. Слишком много громких слов: дружба, деликатность, обида, предательство, судьба, пробля*ушки, мухи, мёд, говно и пчёлы... Откуда мне было знать, что у тебя интрижка закрутилась с Гурбич. Ты мне про это не рассказывал, а она - тем более. Напридумывал чёрт знает что и на плоды собственной фантазии дуешься. Вы с Гурбич сами во всём виноваты и других не приплетай к вашим шурам-мурам! Заигрались детки с огнём, а опомнились лишь когда дом спалили и сами в нём погорели. Если хочешь кого-то крайним в этой ситуации найти, то Лильке бы и выкатывал претензию - это было бы очень по-мужски. Пусть плоть её и будет крайней! Она-то точно знала, что творит - не кошка бездумная. Посуди сам: тебя захомутала прелестями сладкими, до семьи твоей добралась, с другом единственным позабавилась - не баба, а демон разрушительного сладострастия! Агрессорша, ввергнувшаяся в твоё пространство, оттоптавшаяся и залившая сквиртовыми потоками дорогие сердцу скрепы! Что с ней делать после всего этого прикажешь?
   'Придушить,..' - подумал я про себя.
   - Правильно, придушить! - озвучил мои мысли Гоша. - Однакось она не дурочка, чтобы шейку свою лебяжью подставлять под культяпки твои. Тебе мысль не закрадывалась, что у неё есть кто-то, готовый словечко замолвить? Один Дьявол знает, кто за её спиной стоит, и какие покровители имеются у этой суки. Дома бывал у неё, видел, что она далеко не на одну институтскую зарплату живёт?
   - Ну, как живёт, скромно, но со вкусом...
   - Чтобы своему вкусу следовать, тоже мани трэба. А поселиться-то её угораздило где! Узнал квартирку, небось?
   - Узнал, конечно...
   - Узнал... Знала бы она, голубушка, что моя бабка покойная на этой жилплощади вытворяла - съехала бы в один день... Но ты не об этом сейчас больше горюй, друг мой. Скоро Лилька осознает, в какой блудняк всех затянула, и упорхнёт, а ты так и останешься наедине с раскуроченной жизнью и судьбой горбатой. Семья на осколки разлетелась, жена тебя ненавидит смертно, так ты ещё и друга сингулярного чуть не лишился, претензии беспочвенные выкатывая! Короче, забей ей стрелку и вывали всё наболевшее. Вот прямо при мне возьми и позвони этой суке.
   - Уже всё вывалил, лично, при встрече - сам не рад. Она испугалась меня и убежала. Не далеко, правда...
   Я сидел и всеми извилинами ощущал, как Гоша вновь виртуозно проник в моё сознание и совершает копулятивные фрикции: трётся своим пиструном обо всю принимаемую мною сенсорную информацию, подначивает под свои стандарты, утрамбовывает, как ему вздумается, манипулирует вниманием. И черепная коробка моя казалась не вместилищем главного органа центральной неровной системы, а стеклянной банкой с набухшим и осклизлым чайным грибом. Субстанцией, источающей в эфир пузырики и чёрточки, сигналы SOS: '- -  - - -  - -  - - - -   - - - - - - - - -  - - -    - - - - - -   -  - - -  -  - - - - -  - - -   - -  -  -  -   - -  -  - - -  -  - - - -  - -  - - - - - - -  -  -  -  - -  -  - -  - -  -  - - - - - -  - - - - - - - - - - - - - - - -  - - - - -'
   - Она женщина из дома бури, - наседал на фоне церебральной морзянки Гоша, - устремившаяся против тебя, ополчившаяся против жены твоей и дочерей твоих! Демон, к которому никто из мужчин не смеет приближаться, как к женщине! Суккуб, не снимающий своих одеяний и не обнажающий прелестей своих в объятиях мужчины! Ардат Лили, в груди которой нет молока, девственность которой не нарушил никакой любовник! Её нужно убить - вознести в жертву, возложить на алтарь нашего спокойствия, воздать кровью и душой её требы Солнцу, тьму рассеивающему!.. - Это его умение воспроизводить слова и жонглировать ими, поистине, завораживало, особенно на голодный желудок и до приёма лекарств. Гоша с проворностью базарного фокусника вытаскивал фразы из рукавов, перетасовывал их замысловатыми шафлами, мельтеша веером лексем перед глазами простоватых зевак. За уши притягивал из поношенного цилиндра сложные предложения с витиеватыми деепричастными оборотами. Вертел гуттаперчевые эквилибры не связанными друг с другом понятиями и терминами. Но внешне эта разношёрстная раскадровка казалась зрителю занятным мультиком, хоть и лишённым определённого смысла. Услышанное гипнотизировало, и возвращение к реальности давалось с трудом.
   - Постой, ты совсем с катушек съехал! Чего несёшь, какие одеяния несорванные? Я её голой во всех мельчайших подробностях успел изучить, знаю каждый прыщик, каждый волосок, все родинки! У неё сын первоклашка уже, а ты про девственность чушь всякую городишь. Но в том, что её грохнуть надо, у меня сомнения отсутствуют - тут я с тобой солидарен.
   - О чём и говорю! Она - идеальная жертва в угоду нашей дружбы, - Гоша заёрзал в предвкушении очередной гнусности. - Ко мне, давеча, во сне явились духи предков и подсказали, что нужно с ней сделать. Всё чётко по извилинкам развели, бесплотные...
   - Каких предков, Гош?
   - Перуанских, конечно...
   - Опять в пиз*ёж гнилой ударился? Какой ты перуанец? Ты на себя в зеркало посмотри: Исматулло Куканбаев! Чингизидская волость Семипалатинский уезд! Уясни для себя, казахам чужды такие кровавые воздаяния треб, как, впрочем, и перуанцам.
   - Ну конечно, кто бы говорил! Тебе ли не знать про корваны, о ветхозаветное дитя моё. Я доподлинно знаю, что в древнем Перу человеческие жертвоприношения были далеко не редкими явлением и носили регулярный характер. Вот и мы с тобой исполним древний ритуал! Только послушай, женщин для жертвоприношений богу солнцу Инти брали из многочисленного класса acllacuna - 'избранных'. Со всей территории империи инков регулярно взималась дань в виде детей женского пола. Красивых девочек в возрасте восьми лет забирали у родителей и передавали для обучения специальным женщинам, которых называли 'татасипа', то есть, матерями. Эти матроны систематически наставляли своих подопечных, как вести домашнее хозяйство и проводить обряды. В крупных городах для них строили дома или монастыри под названием aclla huasi - 'дома избранных'. А когда подходило время, бабцов из этих домов забирали и приносили вместе с белыми ламами в жертву Инти!
   - Логики не прослеживается. Как под это описание подходит Гурбич? Ты же сам буквально несколько минут назад утверждал, что она суккуб, а теперь про курсисток перуанских толдычишь.
   - Одно другому не мешает. Сам же мне рассказывал, что Лилька в сиротском приюте воспитывалась - всё сходится - суккуб, избранный стать жертвой! Ну что, киянка-х*й?
   - Что-то я не припоминаю, чтобы тебе рассказывал такое, но ладно, убедил, киянка-х*й... - в юношестве мы с другом разработали собственную кодификацию условных сигналов и жаргонизмов, в которую были посвящены только члены учреждённого нами Общества опустошённых черепных коробок индивидов (ООчки), то есть, моей и Гошиной.
   - Вот и ладненько! Куда ты её загнал, говоришь?
   - В нашем АБК на третьем этаже в туалете мужском от меня забаррикадировалась. Не предусмотрела, что дверь наружу открывается, вот я её и припёр багром с пожарного щита.
   - А через окно она не выпрыгнет, согласно плана эякуляции при пожаре?
   - Нет, там форточка узенькая. Через неё она точно не протиснется.
   - Тут ты прав, задница у неё, действительно, что надо! Ну, что, пойдём вызволять птаху?
   - Погоди, я чуть ноги переставляю от всего этого, не соображаю ничего. Может, ты сам, а я вздремну у тебя в кабинете немного?
   - Вздремну?! Ты совсем охренел, карамба? Кашу заварил и в сторону? Ни хрена не выйдет! Жопу в горсть и пошли Гурбич проучим!
   Мы прошли по тёмному переходу, поднялись на второй этаж и двумя тенями нырнули в мрачный закут. Гоша прижался ухом к двери туалета, прислушался, поскрёб ногтями:
   - Лилька, а Лильк, ты тут?
   Из-за двери донёсся лишь приглушённый всхлип.
   - Да где же ей ещё быть? - изумился я. - Погляди, багор на месте - значит дверь никто не отпирал. - Железное жало на несколько сантиметров впилось в дерево, а сам багор повело. Видно Гурбич безрезультатно билась изнутри, в попытках высадить дверь и высвободиться.
   - Лиля, Лиличка! - Гоша осторожно извлёк кривой пруток, - Лилёчек, это я - Игорёчек. Сейчас мы тебя выпустим, только не нервничай и будь умницей. Обещаешь?
   Стоило Гоше отложить противопожарный инвентарь в сторону, как дверь изнутри выбили сильным ударом, да так неожиданно и мощно, что, распахиваясь, она буквально снесла избавителя. Лилька разъярённой кошкой выскочила из сортира и ударила отлетевшего к стене Гошу босой ногой по лицу. В руках её были летние туфли, которыми она запустила в меня. Я прикрыл голову, и этих упущенных секунд хватило, чтобы шустрая бабёнка проскользнула мимо, в направлении центрального выхода. Пока метался - помочь Гоше или мчаться вдогонку, несостоявшаяся жертва оказалась уже шагах в двадцати.
   - Лови её, а то главврачу стуканёт! Ату, ату!.. - прохрипел сквозь пальцы Гоша, сдерживая хлещущую из разбитого носа кровь.
   Я стартанул, с пробуксовкой, но беглянка так резво нарастила скорость, что всего через пару мгновений оказалась на лестнице. Изящной пантерой, перепрыгивая через две - три ступеньки, она отрывалась от погони, сокращая и сокращая расстояние до спасительного первого этажа и кабинки с дремлющим вахтёром. Гнался я за ней очень шумно и грузно, тяжело дыша. Гурбич часто, в ужасе, оборачивалась на мои гневные сопения и, как мне казалось, испуганно повизгивала. Засмотревшись в очередном прыжке, Лилька очень неаккуратно приземлилась. Нога её пролетела мимо ступеньки и, с хрустом, подломилась. Вместо того, чтобы, как все кошачьи, мягко соприкоснуться с поверхностью четырьмя конечностями, она неуклюже, со старушечьим кряхтением, обрушилась на бок. Её кудрявая головка глухо стукнулась виском об пол и некрасиво упёрлась в ограждение перил. Лилька громко захрипела, пытаясь позвать на помощь. Тут и я подоспел, навалился всей массой сверху и грубо зажал ей рот, чтобы не поднимала лишнего шума:
   - Тихо, тихо... Ну погоди, погоди, не кричи... Тихо, тихо... - шептал я, увещевая её, как беспокойного ребёнка, не желавшего засыпать.
   Гурбич выпучила глаза и затрепыхалась выброшенной на берег рыбкой. И я прикрыл взор, чтобы не видеть этого мутнеющего взгляда, а перестал жмуриться, лишь когда по женскому телу пробежала судорога, и оно обмякло. На полу под отходящей в иной мир демоницей увеличивалась в размерах терпкого аромата лужица. Руку мою словно обдало ледяным дыханием. Я отдёрнул ладонь от Лилькиного лица и принялся интенсивно вытирать о рубашку, да так сильно, что в груди запекло.
   На подмогу запоздало подоспел перепачканный собственной кровью Гоша. Он сначала недоуменно постоял возле распростёршейся девушки и сгорбленного друга, а потом лёгким пинком поддал мне под зад:
   - Ну ты и уёб*ище, кровожадное... Хватай её подмышки и потащили скорее в мой кабинет. - Я же с видом растерявшегося имбецила смотрел перед собой и не отвечал. - Ну, чего мешкаешь?! Хватай, может откачаем ещё! - он безрезультатно пытался нащупать пульс на тонком и ещё тёплом запястье, прикладывал пальцы к сонной артерии, хлопал по бледнеющим щекам.
   Всё мне казалось тщетным и лишённым смысла, верчения эти - нагнулся, распрямился, присел, встал. От Гошиной бесполезной суеты голова Гурбич запрокидывалась назад и болталась на подломленной шее из стороны в сторону. Видя мою беспомощность, он сам, с натугой, приподнял Лилию и поволок по ступенькам. Ничего не оставалось, как помочь ему и прихватить тело за мокрые лодыжки. В пустоте и сумраке тёмного лестничного пролёта я ничего не различал, кроме покачивающихся, некогда нежных, а теперь тряпичных рук и мельтешения ярких оранжевых ноготков, порхающих беззаботными светлячками. Зеленоватым светом дорогу подсвечивала только табличка пожарной сигнализации 'Выход', но самого выхода было не видно. Выхода не было...
   В Гошином кабинете почти полчаса мы провели в гробовой тишине. Просто сидя друг напротив друга, разделяемые навеки почившей Лилькой. Пространство его склепа наполнилось забивающим уши ватным молчанием и запахом обоссавшегося человека. Никто не решался начать разговор, хотя мириады слов буквально застряли в горле, в желанье вырваться на свободу. Из всех, какие были возможными дурацких предложений, я, верный своей идиотии, смог сформулировать лишь одно:
   - Может, скорую помощь вызовем и полицию?
   - Поллюцию! - со злостью отозвался Гоша. - Омбудсмена по правам людей с ограниченными умственными возможностями и секретаря Генеральной Ассамблеи ООН не забудь вызвать, чтобы ЖОПУ твою спасали! Лильке уже никакая Ангела Меркель не поможет, а нам с тобой пиз*ец настал!
   - Как-то ты запоздало это осознал. Час назад ты мне совсем другое втолковывал, про суккубов и сакральные жертвы.
   - Да я пьяный был и курнул немного, до этого! Кто же знал, что твои невинные забавы так далеко зайдут?! Что нам теперь делать со всей этой хероборой?
   - Чего ты у меня-то спрашиваешь? Я вообще за ней просто погнался, а с лестницы она сама навернулась и шею свихнула! Это же не я её столкнул... - я застенчиво потупил полные осознания собственной вины глаза.
   - Не я, не я... - залупа твоя! Ты бы себя видел в тот момент, когда за ней ломанулся. Я чуть не пересрался от страха, лицо твоё в сумраке увидев. Ты же маньячина х*ув! Бля*ь, это дело нужно перекурить, это дело нужно перекурить, это дело нужно перекурить, перекурить, перекурить... - Гоша скрылся у себя в коморке гомеопата и вернулся оттуда уже с чем-то плотно набитым целлофановым пакетом. Победно он потряс им над головой:
   - Э-ге-гей, есть ещё шорох в шороховницах! Подсушилась, вылежалась, родимая! - его резкие смены настроений походили на симптомы биполярного расстройства. - Смоем краски боевые, друг мой, смоем с пальцев пятна крови! Закопаем в землю луки, трубку сделаем из камня. Тростников нарвём для трубки, ярко перьями украсим. Раскумарим Трубку Мира, и как братья впредь жить будем! Ведь так, Георрргий Говномесов? - бубнил себе под нос Гоша белыми стихами.
   От усердия высунув изо рта кончик языка, он ухватил из пакета щепоть зеленоватого вещества растительного происхождения и принялся старательно укладывать вдоль листочка сигаретной бумаги. Пальцы опытного самокрутчика ловко заработали, как валки роллера. Мгновенье, и в руке Гоши маленьким небоскрёбиком вырос влажный джойнт. Он кончиком языка провёл по нему несколько раз, от начала до конца, и я сразу же вспомнил, как точно также Лилька игралась со мной, в минуты нашей близости.
   - Кто начнёт, ты или я? - Косячок мельтешил перед моими глазами маятником метронома.
   - Ну, давай я. Ты уже приложился не раз, по ходу... - когда-то же я должен был, всё- таки, это попробовать?
   - О'кей. Махмуд, поджигай! - Гоша вручил мне самокрутку и чиркнул зажигалкой.
   Я затянулся ей, как обыкновенной папиросой во времена своей подъездной юности, и тут же был наказан за неуважительное отношение к плодам человеческого труда и ритуалу - это тебе не бессмысленное дымление украденными у санитара сигаретами. В первое мгновение показалось, что я втянул всеми лёгкими дым от подпаленной тряпки, служившей ветошью для мытья школьных туалетов. Удушливый чад разошёлся по телу, заполняя каждый его укромный уголочек, а во рту ярким букетом распустился привкус ссанины. Глаза намеревались буквально выкатиться из орбит. Я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. 'Как люди эту дрянь курят? РОТОМ!'
   - Дорвался, бля*ь, - Гоша прописал мне леща и выдернул из рук косяк, - только продукт переводишь. Учись, студент! - он очень изящно затянулся, втянув в себя через приоткрытые губы ещё и толику воздуха, а потом, как ныряльщик, ненадолго задержал дыхание.
   Пальцем он поманил меня к себе и подал знак, чтобы я открыл рот, после чего, выпустил в него тоненькую струйку дыма. Следом Гоша глухо закашлялся прямо мне в лицо и, завершив инициацию, облегчённо откинулся на спинку стула. Кабинет на моих глазах стал потихоньку преображаться из скромной комнатки в боярские хоромы. Все предметы приобрели более отчётливые формы, словно из цифрового кастрированного формата их вернули обратно в аналогововый. Звуки полились, как с нульцевой виниловой пластинки, а не из мp3-плеера. Гвоздик с фальшивой стразинкой в Гошином ухе стал подмигивать благородным брильянтовым отблеском. Мне, почему-то, захотелось поцеловать эту маленькую звёздочку. Я блаженно растянул губы, потянулся было, но друг отпрянул от такого спонтанного порыва:
   - Э, э, полегче, золотце! Эко тебя нахлобучило с первой затяжки. Пыхни-ка ещё разок для закрепления эффекта, - он снова вручил косяк своему подмастерью.
   Вторая попытка освоить мудрёное искусство планокурения вызвала лишь перхоту и туберкулёзное доханье, но спазм уже был менее болезненным. Гоша достал пачку томатного сока 'Я', налил стакан до краёв и протянул:
   - Чашечку свежей младенческой крови из евангелистской общины, господин вурдалак, не желаете ли? Очень хорошо нейтрализует гемофтизию и прочищает дыхательные пути. - Я придурковато лыбился в ответ:
   - Нереальное чувство реальности, в пиз*у томаты... Давай лучше ещё курнём!
   - Не много ли для первого раза?
   - Давай!..
   Так мы приговорили один косячок, потом принялись за очередной и следующий, и... Эту самую нереальную реальность я ощутил только когда чуть отпустило и дошло понимание того, что неживое женское тело никуда из кабинета не испарилось, а мы с Гошей бурно обсуждаем возможные варианты сокрытия последствий содеянного. В основном, оракулом вещал Гоша, я же был удостоен скромной роли молчаливого и во всём с ним соглашающегося слушателя. Словоохотливым Котом-баюном тот замурлыкивал меня, вгоняя в дрёму, затягивал в тихие воды каннабиноидного омута. Я всплывал сквозь сон на поверхность и, краем уха, ловил непонятно кому принадлежащую речь:
   - ...Могут сложности возникнуть с погребением, Георрргий.
   - Какие ещё сложности?.. - я проморгался и резко надавил кончиками ногтей на подушечки соседних пальцев, затем размял мочки ушей и помассировал основание переносицы - вроде, проснулся - ...Зароем где-нибудь на пустыре, поглубже, чтобы собаки не добрались, и всё...
   - Ни хрена не всё! Сам знаешь, что с этой бестией ничего заранее нельзя прогнозировать, и дело может принять совсем дурной оборот. Тут, по наитию, примитивным тайлаганом не отделаешься, и гекатомба не прокатит! Чай, не лошадь с коровой в жертву приносим. Обряд погребения необходимо совершать исключительно в осенний и весенний период - лишь тогда есть уверенность, что обреченица упокоится с миром. Наиболее благоприятный для этого период - ранняя осень, а точнее, середина сентября, сейчас же середина октября! Но не ссы, не всё потеряно. Телу нужно дать полежать пару недель, чтобы её сущность окончательно покинула оболочку. В течение нескольких дней тело суккуба следует держать в тёмном прохладном месте, регулярно перекладывая влажным мхом и опилками, слегка смоченным песком или землей. Кроме того, советуют заблаговременно обрезать увядшие конечности, чтобы она ничем не смогла зацепиться за этот свет и достать нас с того. После этих предосторожностей тело нужно обязательно протравить в растворе 0,2-процентного фундозола или в инсектициде.
   В первую очередь, глубина погребения суккуба зависит от размера туловища и механического состава почвы. Какой у неё рост был, где-то метр семьдесят?.. Как правило, на легких песчаных почвах хоронят несколько глубже, чем на тяжёлых глинистых - связано это с особенностями разложения плоти. Зарывают суккубов в яму исключительно в вертикальном положении, на глубину, в три раз превышающую высоту самой особи, считая от верхушки головы до поверхности почвы. При погребении весьма важно соблюдать следующее правило: необходимо следить за тем, чтобы тело не имело признаков гниения и оставалось в свежем состоянии. Не следует также допускать его излишнего пересушивания и мумификации. После того, как погребение завершено, почву требуется хорошенько промульчировать торфом или перегноем.
   - Как всё сложно и запутанно... Может, просто кремируем её в нашей термичке?
   - А ты как хотел, друг мой укороченный?! Кремировать никак нельзя - только имблокация! Потом ещё и за местом захоронения нужен правильный уход, чтобы, как червь, не вылезла наружу. Необходимо следить за уровнем влажности почвы, её рыхлостью, тщательно пропалывать могилку от сорняков и регулярно осматривать на предмет попыток прокопаться. Важно присматривать за тем, чтобы почва на лежанке оставалась умеренно влажной в течение всего года, а это подразумевает полив в особенно засушливые дни. В грунт следует вносить азотные удобрения, в частности, аммиачную селитру в соотношении одна столовая ложка на один квадратный метр. Также тайные перуанские практики предписывают производить регулярные подкормки тела органическими и минеральными удобрениями. Для этого отлично подойдёт раствор сброженного коровяка, гранулы нитроаммофоски или аммиачная селитра. У тебя садоводы есть знакомые, у которых коровяком можно разжиться?
   - Надо подумать, так, с ходу, и не скажу... А нашенские пропердольки не пойдут?
   - Не, навоз, только навоз!.. - Гоша сделал глубокую затяжку и сглотнул. - Да, совет опытного садовода нам бы не помешал, - произнёс он на выдохе. - Прошаренные огородники-садисты довольно часто подкармливают свои захоронения древесной золой, которую вносят в почву четыре - пять раз за летний период. При должной заботе и правильной подкормке, не керста у нас будет, а картинка из детской книжки. И вырастет на ней чудесное дерево! Удивительная, потрясающая, качественная сатива, с мощным соцветием и высокой урожайностью. Наполняющая жизнь новыми и свежими чувствами, яркими и стремительными эффектами, дарующими отдых каждой клеточке тела, помогающими по-новому посмотреть на наше окружение. Несущая спокойствие и свободу от болей, рождающая ураган чувств... А всё потому, что кропотливо взращено деревце нашими ревнивыми руками, напитано соками распада клеточных и субклеточных мембран любимой женщины... - Гоша зашёлся в удушающем кашле, но его быстро отпустило. - Пыхнешь, нет? Ну, как хочешь...
   Как пробьётся росток, мы с тобой вновь повторим его подкормку селитрой. Главное, не забыть сделать тщательную обработку вегетативной части ростка от всевозможных вредителей и заболеваний. Она, кстати, венерическими болезнями не страдала, а то у тебя залупа на булаву похожа. Или это от мастурбации немытыми руками?.. Так вот, необходимо вносить в субстрат двойной суперфосфат и калимагнезию, которые укрепляют стебель. Деревце на могилке суккуба требует защиты от сильного ветра, но застой влажного воздуха, ведущий к поражению растений серой гнилью, очень опасен, посему участок с жальником должен быть не только хорошо защищённым от ветров, но и достаточно проветриваемым...
   Будет наше деревце преотличненько выглядеть и демонстрировать на радость всей российской детворе прекрасную палитру оттенков, где вариации зеленого смешиваются с кучерявыми смоляными волосами, рыжеватыми ноготками, нежными сосочками... - он опять глубоко затянулся. - Хотел бы Лильке сейчас между ног полизать, а? Торнадо языком, не?.. Вырастет в аутдоре растение наше в огромедное дерево, достигающее высоты несколько метров, при итоговой урожайности, превышающей несколько тысяч граммов с одного куста!.. Помнишь ли, сын Сиона, как полотнище её вагины, словно праздничный стяг, реяло на ветру? Как были счастливы ему безусые юнцы из детского и бородатые старцы из соседнего геронтологического! О, сколько радости дарила она институтской братии!.. Гурбич, Лилит, золотце, суккубушка наша, Орлеанская дева ИРТа, старшая дщерь из рода Великого и Ужасного Дорцвейлера, Vagina dentata, постмортальный воллюст... - зарождающийся приступ Гошиной логореи прервал сухой кашель.
   - Да, дружище, нам с Лилькой повезло. Хорошая она у нас, только хрупкая чересчур оказалась. Вот - надломилась... - с дурацким хихиканьем, вставил свою неуместную реплику и я.
   - Кальция нужно было больше потреблять, творога подзалупного, для укрепления костных тканей, - цинично буркнул Гоша, поглощённый забивкой очередного косяка.
   Переполняемый нахлынувшей нежностью и любовью, я лёгким прикосновением провёл пальцами по её холодной щеке и тоже прокашлялся. Слеза умиления капнула из моего глаза и скатилось росинкой по бледным губам нашей возлюбленной.
   - Гош, может провертим помещение? Я сейчас задохнусь и кончусь от свалившегося на меня счастья.
   - Серотонин зашкаливает?
   - Не знаю, но ни рукой, ни ногой пошевелить не могу...
   - А вот я, могу! - Гоша взял безвольную, ещё не успевшую окоченеть руку Гурбич и шутливо помахал. - Лиличка, скажи 'привет' Жорику. Георрргий, передайте привет Лилии... А-ха-ха-ха-ха!!!
   У меня аж сердце сжалось от внезапно пришедшего осознания, что же мы натворили. Или это просто сказывались последствия передоза? Знобило, зубы выбивали сбитый джангл, паркинсонов тремор в кистях и психомоторное беспокойство накатывали волнами, преследовало странное и неуместное чувство дикого голода и неуёмная эрекция. Подсеребрённое пробивающимся через занавески лунным светом, лицо Гурбич искажала надменная ухмылка над моей непочатой переполненностью.
   - Гош, как мы её отсюда выносить будем? Вахтёрша запалит - ментов вызовет!
   - Не парься, придумаем что-нибудь, - успокоил Гоша, - ты же заешь, какой я мастак на всевозможные затеи...
   - Давай расчленим, и по частям, в пакетах?..
   - У тебя, что, инструменты имеются и опыт в этом деле? Чем ты её разделывать собрался, шохет без ножа?
   - Есть линейка стальная - можно об подоконник заточить, они же у нас каменные...
   - Не годится - возни много... О, идея! У меня несколько рулонов обоев осталось с прошлогоднего ремонта. Замотаем её в огромный косяк, а вохрушке скажем, что макет сигареты несём, в агитцелях: бросайте курить! Как считаешь, прокатит?
   - Конечно! Чёрт побери, Гоша, кажется ты гений, лучше и придумать было сложно! У тебя IQ случайно не 160? Ты талантище, майор Корса!
   Мы кое-как вытянули по струнке начинающее коченеть тело Гурбич и стали пеленать его в раскатанные по полу обои. Затем подвернули края с концов во внутрь, чтобы не было видно набивки, и стянули всю конструкцию скотчем. Получилось крепенько и натуралистичненько. Когда взваливали самокрутку на плечи, показалось, что пятидесятикилограммовая сигаретина весит чуть ли не центнер!
   Время давно перевалило за полночь, институт обезлюдел, и я со своим клевретом не боялся натолкнуться на случайных свидетелей. Как похитители невесты из 'Кавказской пленницы', мы с Гошей тащили свёрток с усопшей красавицей. Нести было удобно, упокоившаяся Лиличка оказалась смирной девочкой - не трепыхалась, не пыталась вырваться и сбежать. Она вообще уже никуда не торопилась - везде успела, сучка...
   В слегка приподнятом настроении мы топали по коридору походкой диснеевских гномов:
   - Хей- Хо, Хей- Хо,
   С работы мы идем!
   Хей- Хо, Хей- Хо, Хей- Хо
   Хей- Хо, Хей- Хо,
   С работы мы идем!
   Хей- Хо, Хей- Хо...
   И тут, резким образом, воздух в тёмном переходе словно наэлектризовался. Смурняк наползал на нас грозовым фронтом. Гошу тоже заметно поколачивала дрожь, как от переохлаждения, и зубы выбивали чечётку. Он даже попытался мне что-то сказать, словно оправдываясь, но лишь успел открыть рот, как грянули громовые раскаты:
   - Я так и знал, задроты сутулые, что за вами глаз да глаз нужен! - бархатным баритоном зловеще прозвучал из темноты мужской голос. - Чуяло моё сердце, что требуется пристальнее присматривать за такими чмошниками! На ловца и зверь пожаловал... - пустота коридора и эхо только усиливали эффект гласа Господня.
   От испуга Гоша противно завизжал, а я так был попросту обезножен. Зашатавшись упал, придавленный сверху свёртком с телом, который не удержал мой друг. Из мрака коридора, по-паучьи, выползал Владимир Павлович Кучерук, одетый в повседневную ГБшную форму советского образца. На правой груди выделялись планки медалей за безупречную службу и юбилейки '60' и '70 лет Вооруженных Сил СССР', а на левой, вузовский 'поплавок' и какой-то дешёвый ветеранский знак. С Гошей мы даже не заметили, что путь наш пролегал мимо дверей режимно-секретного отдела, а вся движуха происходила рядом с помещением спецчасти.
   - Либерастушки, ребятушки, ваша мама пришла - пиз*еца принесла! Отпираться будем? Не-а, отворяться будем! - довольно протянул он, осторожно попинав бумажный саван. - Старого чекиста не наебёшь, не обманешь! Я вашу натуру диссидентскую хорошо изучил, в своё время: ласковенькие и гуманненькие, начитанные и покладистые, угодливые и гадливые... Что, нанаркоманились, вырожденцы? У, вражины, такую бабу пришмотали... - он с досадой замахнулся было, но неожиданно перешёл на зловещий смешок. - Напугались, в штанишки а-а наделали, птенцы гайдаровские? Хи-хи-хи... - оскал его уже не казался белоснежным смайлом Верника, а во всей красе оголял пародонтозные дёсны, с редко торчащими из них истёршимися и гнилыми пеньками.
   Мне показалось, что Кучерук тоже в хламину укуренный или пьяный. Режимщик принялся по-клоунски приплясывать вокруг нас, сопровождая танец ужимками того самого, не раз помянутого, Петросяна. Походило на какую-то нелепую психоделическую буффонаду, создающую картинку нарко трипа. Подпрыгивая, Владимир Павлович выделывал неловкие па в стиле ретро-танца Летка-енька, шутовски двигал бёдрами взад-вперёд, словно паровозик, пытающийся состыковаться с другими вагончиками, поочерёдно выносил ноги вправо-влево, почти беззвучно шлёпал ими по полу и возвращал в исходное положение. Я обратил внимание, что обут отставной майор в войлочные домашние тапочки, на подобии тех, в которых ещё моя бабушка расхаживала. В кармане штанов секретчика что-то выпирало и проказливо блямцало: 'Эрекция у него, что ли?..' Распевно Кучерук подмурлыкивал:
   - Раз, два, туфли надень-ка,
   Как тебе не стыдно спать!
   Славная, мёртвая, смешная Лилька,
   Нас приглашает танцевать... - в руках он держал Лилькины босоножки, которые та сбросила, удирая от нас. В такт танца начальник спецчасти прихлопывал подошвами дамских туфель друг о друга, словно массовик-затейник: 'пам-пам-пам-парам-парам, шлёп, пам-пам-пам-парам-парам, шлёп, пам-пам-пам-парам-парам, парам-парам-пам-пам-парам-парам-пам-пам, шлёп-шлёп...' - Финальный шлепок Кучерук нежно прописал по бледным щекам опешившего Гоши, от чего тот вышел из оцепенения, встряхнул головой и дурашливо захихикал.
   Но возвращение моего друга и пребывание в реальности длилось не долго. Пенсионер госбезопасности зашел к нему с тыла, выудил из своего кармана продолговатый предмет, чуть помещающийся в руке, а потом, внезапно, резким и коротким ударом саданул Гоше по темени. В руках Кучерука угадывался увесистый стальной тубус для опечатывания ключей от режимных помещений. Развернувшись на пятках, тот направился ко мне, продолжая пританцовывать, подбрасывая пенал в ладони:
   - Ты знаешь, Чебурашка, что поджидок ещё опаснее, чем чистокровный еврей? Я - старый и опытный физиономист, сразу раскусил твою сущность семитскую! Матушка ваша покойная урождённая Цигель, так ведь, Георгий Иванович Дудкин - Цигель? Главная чекистская заповедь: тщательно работай с документальными материалами - бумажками, как вы их пренебрежительно называете. Для тебя и таких волоёбов, как ты - БУМАЖКИ, а для меня - бесценный источник информации! В анкете своей, когда на допуск к гостайне заполнял, ты какие сведения про родителей указал? Забыл матушкину девичью фамилию вписать или умышленно утаил? Сдаётся мне, что умышленно...
   С довольной ухмылкой Кучерук всё равно, что умыыыышшшленнооо растягивал произносимые слова. Как пыльный паук, крутил меня в мохнатых лапках, тягуче обволакивая в огромный кокон, используя вместо паутины разноцветные канцелярские резинки, набрасывая их восьмёрками лассо: УТАИИИЛ (красная восьмёрка легла на шею) ДЕЕЕВИЧЬЮЮЮ (жёлтая восьмёрка стянула запястья) ФАМИИИЛИЮЮЮ (зелёная восьмёрка сковала лодыжки) МАААТЕРИИИ (синяя восьмёрка, режущей петлёй затянулась на уде)! И снова, и снова, одну за другой, поверх уже наброшенных. Найдя в себе силы, я также натяжно оправдывался:
   - Я не знал, какая у моей мамы фамилия была до замужества, чего вы докопались? А хоть бы и Цигель, хоть бы и Гойзенбанд, да хоть бы и Штангельциркуль, кого колышет? Я вообще своих родителей не помню, меня бабушка воспитывала! Чего вы плетёте вокруг меня, зачем резину тянете?
   - БАААБУУУШКААА ВОСПИИИТЫЫЫВАЛААА, - набросил ещё одну петлю из нудной паутины секретчик, - СВЯЯЯТАААЯ ЖЕЕЕНЩИИИНААА... Космополита безродного бабка твоя воспитала, земля ей пухом! - резко заорал Кучерук в самое ухо. - Вот он - урод, без которого любая семья неполноценна! - и ткнул презрительно в меня пальцем, как колхозник-активист с советского агитплаката времён коллективизации. - Ничего, не всё ещё потеряно, Жопик Иванович, - он лукаво подмигнул, - затаскивай Гурбич ко мне в кабинет и дружку своему обрезанному помоги подняться. Вон - оклемался уже, ножкой шевелит, кукарача перуанская...
   'La cucaracha, la cucaracha ya no puede caminar
   porque no tiene, porque le falta marijuana que fumar.
   La cucaracha, la cucaracha ya no puede caminar
   porque no tiene, porque le falta marijuana que fumar...'
   В кабинете я пристроил истрепанный кокон с Лилькой в уголочек, а сам вернулся в коридор и подсобил доползти до паучьего логова полуживому Гоше. Кучерук уже восседал за винтажным столом и звонко блямцал чайной ложечкой о стенки стакана в мельхиоровом подстаканнике, взбалтывал подозрительно горячий чай. 'Кто ему чаёк с пылу, с жару подливает?' - В свете конторской лампы с зелёным плафоном, и поднимающегося от стакана с кипятком пара, лицо чекиста делалось похожим на болотные цвета рыхлую рожу вздувшегося утопленника. Секретчик откинулся на спинку стула и приглашающе указал рукой - присаживайтесь, мол. Я пристроил задницу на краешек расшатанного табурета, оглядев убранство норы.
   Всё помещение теперь казалось каким-то прокуренным кунгом газенвагена, в который не заглядывали лет тридцать, а лишь закачивали ядовиты выхлопы. Былой уют кабинета, как извёсткой занесло. Белёсая порошина покрывала предметы густым слоем, от чего всё было бесцветными: железный обшарпанный сейф, пара табуретов, глухой шифоньер для верхней одежды. Единственно отпидоренный, до блеска, стеклянный абажур настольной лампы сиял, как у кота яйца. Почему-то я опять задержал взгляд на невысоком шкафе с остеклёнными дверками: 'Что же он там, всё-таки, прячет, гнида конторская?'
   Валерий Павлович ослабил форменный галстук, расстегнул верхнюю пуговицу зелёной рубашки и прикурил от спички папиросу, набитую немыслимо вонючей мешкой. От медленно сгорающей анорексички он не торопился избавляться, заворожено наблюдая за огоньком. Держал в руке, пока та головешкой не согнулась в поклоне и не лизнула напоследок его пальцы. Только после этого, он бережно положил её на ладонь и показал мне:
   - Это - ты, - плюнул на другую руку и звонко припечатал о ту, на которой покоился скрюченный огарочек, после чего развел ладони, демонстрируя результат, - а это - вы! - в его власти теперь находилась судьба двух одинаково угасших угольков. - Вот ты где у меня, с дружком своим, - не выпуская папиросу изо рта, прошамкал Кучерук, а после сжал кулаки и грозно потряс ими. Он почти до половины набивки крепко затянулся, стряхнул пепел в грязную хрустальную плошку, туда же вдавил и початый окурок. Мятый бычок торчал из пепельницы полусгоревшей общагой из моих сновидений и чадил удушливым дымом. Секретчик усмирил тлеющий прах тягучим плевком. Мутная капелька слюны так и осталась неопрятно висеть на его нижней губе.
   Из скрипучего сейфа начальник спецчасти вытащил пухлый том дела и, с глухим шлепком, бросил на стол. В разные стороны полетела бумажная пыльца, долгими месяцами копившаяся между подшитых вкривь и вкось документов, и вековая шалупонь, покрывавшая суконную обивку столешницы. Для пущего эффекта он ещё и прихлопнул ладонью по затёртым коркам, от чего пыли стало заметно больше. Она кружилась, как сброшенное с самолёта парашютно-десантное подразделение и оседала на разложенные по столу бумаги. Хаотичная суета перстинок отчётливо выделялась на фоне сигаретного дыма, подчёркнутого тоскливым светом лампы.
   - Вот, Георгий Иванович, сколько я по вашему трио наработал - ничего не упустил! Тоже мне, троица полиандрическая - Лилия Брик и её футуристические партнёры. Ты в свальном грехопадении в роли кого выступал, Осипа или Владимира? Ладно, вернёмся ещё к этому декадентскому вопросу... Итак, Дудкин Георгий, - имя моё он произнёс нарочито возвышенным тоном, - он же Жорик, он же Жопик, брильянт в моей коллекции вырожденцев и дегенератов. Родился, крестился, хотя, стоп, ты же у нас не крещёный... Ну оно и к лучшему - жид крещёный, что вор прощёный! Кстати, ты в курсе, что у евреев национальная принадлежность определяется по матери? Как бычок не прыгай, телёночек всё равно наш, так ведь? - он опять заигрывающее подмигнул и продолжил читать вслух некий обзорный документ: '...В детстве наречён обидным прозвищем, в последующем бит сверстниками... Короче, Большой БОСС - был обижен своими сверстниками, - хрюкающе хихикнул. - Осиротел при драматических обстоятельствах в дошкольном возрасте, воспитывался бабушкой по отцовской линии - партийной, русской. В отрочестве обучался игре на флейте, меланхоличный мечтатель, нелюдим, коммуницировал с чайным грибом и тайно его вожделел... Короче, скукотища... А, вот, - назидательно вытянул вверх указательный палец, - в состоянии нервного срыва и, как результат, умственного помешательства нанес травмы, не совместимые с жизнью, троим учащимся средних классов школы номер,.. бла, бла, бла - опять скукота попёрла... Замечен в мелких пакостях, склонен к онанизму с применением удушающих методов и средств,.. - бубнил секретчик под нос, уже, как бы, для самого себя. - Дрочил, значится, эвтаназик херов...'
   Его спич прервал Гоша, приникший в коленопреклоненной позе к стенке, в противоположном от мёртвой углу. С неистовством обретшего свет истиной веры неофита, Гоша принялся биться лбом об пол. Казалось, что он в чём-то корит себя и монотонно взывает к прощению:
   - Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa!..
   'Ну вот, и этот в покаяние ударился!' - Затем моего друга начало надсадно тошнить, чему наш мучитель не придал особого значения, а я, наоборот, эмпатично ощутил подкатывающие спазмы к собственной гортани.
   - Ничего - это его отходнячок долбит, а может и сотрясение словил. Хотя, чему там сотрясаться? Видать, крепко я его приложил, мальца сил не рассчитал...
   Гоша к тому времени опорожнился начисто и теперь икал с интервалами в пару секунд, перемежая икушки грязным ругательством:
   - Еба*ь тебя в сраку - ик... Виноватого нашли? - ик... Еба*ь тебя в сраку - ик... На меня всё спихнуть хотите, а Жопик, типо, ни при чём? - ик... Еба*ь тебя в сраку - ик... Я-то тут с х*я-то? - ик... Отпиз*ите меня, пожалуйста! - ик...
   - Уууу, срамословник! - строго упрекнул его Кучерук, осуждающе покачал головой и опять погрузился в свои бумажки. - Как ты такого дружка себе умудрился подцепить, Георгий Иванович? Чуть что, сразу блевать в кусты. Где-то мне доводилось видеть... А, вспомнил!.. - секретчик помуслякал щепоть, пролистал дело до нужной страницы и выразительно зачитал, вслух: 'Содержась на стационарном излечении в подростковом отделении психиатрической лечебницы, убедил руководство и персонал в том, что свёл знакомство с проходящим курс реабилитации урождённым Игорем Мария Эуфемио Майора Корса, мать - русская, уроженка г. Горький, отец из Перу - ilegitimo bastardo европеоидного происхождения...' - Оно и понятно - рыбак рыбака видит из далека! Скажи мне, кто твой друг и я скажу, кто ты?
   В это время, Гоша заплетающимся языком затянул какую-то рифмованную ересь, на мотив приставучего рекламного слогана одной из продуктовых сетей:
   - Гурбич выручает, Гурбич призывает, Гурбич разжигает, Гурбич возбуждает, Гурбич унижает, Гурбич не понимает, что этим себя обрекает,.. что этим нас вынуждает,.. что этим нас принуждает... - он свернулся клубочком, продолжая мычать себе под нос, как зациклившаяся на сбое кататоническая пластинка.
   - Аффективное расстройство и мания, мнда... Поздно песни петь, Игорёк! - сочувственно покачал головой Кучерук. - Георгий Иванович, не желаешь ли сам своё дело полистать? - не дожидаясь ответа, он тарелкой фрисби легко метнул пухлый томик в мою сторону.
   Я опасливо прикрыл голову двумя руками, но дело до меня не допорхнуло, а громко обрушилось на пол, снова подняв пылищу. Потянуться за ним, даже мысли не возникло, наоборот, попятился восвояси.
   - Изольда Карловна, золотце, помогите этому олуху, голубушка, - с интонацией глубокого разочарования в голосе обратился к кому-то режимщик.
   То, что до этого момента не спешило явиться на свет и таилось в шкафчике с застеклёнными дверками, дало о себе знать. Неспроста меня манила тайна сокрытого внутри. Одна из дверок, с плачем, приоткрылась, и оттуда проворно шагнуло невысокое антропоморфное существо. Выглядело оно, как ожившая ростовая кукла Маши из мультсериала 'Маша и Медведь', но с ветхим морщинистым лицом - это была согбенная старушонка с уродским горбом и светлыми усцами. Голову её укутывал платок, из-под которого выбивалась редкая седая прядь. Поверх деревенского платьица был надет кружевной фартучек, на манер советского школьного, с вышитым золотыми нитками именем Goldie: 'Бабушка Голди!!!'
   - Рукожопый! - скрипучим голосом проворчала карлица. Кряхтя, она подняла с пола растрёпанную подшивку и вручила мне, после чего попятилась и лихо запрыгнула задом на стол.
   Кучерук достал из ящика ядовито-зелёную карамель в виде олимпийского мишки и, с покровительственным видом, вручил горбунье. Перевалившись, та потянулась сухонькой ручкой, с детским восторгом выхватила сладость и принялась смоктать беззубым ртом. Сидела довольная и пристально зыркала в мою сторону. Только и делала, что урчала, причмокивала, да ножками старческими в полосатых вязанных чулочках беззаботно покачивала взад-вперёд.
   Я не заметил, что давно открыл дело и тереблю страницы, пролистав почти на четверть. Подшивка представляла из себя компиляцию всевозможных формализованных бланков, рукописных сводок, исполненных бисерным почерком, фототаблиц, газетных вырезок и чем-то плотно набитых конвертов. Все вложения аккуратно подписаны таким же мелкими прилежными буковками: 'Приложение к справке ?..., на... листах, секретно', и так, на каждом пакете. Заложив пальцем страницу, на которой остановился, я прикрыл дело и прочитал надпись на обложке: 'Дело оперативного контроля 'Пирожопик', часть 1, том 1, заведено 19.05.1978 года, окончено...' - дальше шёл прочерк. 'Значит ещё не окончено', - решил я. Затем шло несколько заполненных листов внутренней описи и список лиц, проходящих по делу. В нем значился я - Дудкин (Цигель) Георгий Иванович, 19.05.1978 года рождения. После этого бланка вшитый список связей контролируемого лица, то есть, моих связей, среди которых фигурировали Игорь Мария Эуфемио Майора Корса, 07.01.1978 года рождения и Дорцвейлер (Гурбич) Лилия Валерьевна, 05.12.1989 года рождения. Следующим документом шёл перечень оперативных источников, задействованных в работе по делу. В частности, некие агенты: 'Мороз', 'Внучка', 'Матрос', 'Солдат', 'Свинарь', 'Секретарь', 'Рожа'... После шло перечисление иных, порой забавных, псевдонимов, занимавшее почти два листа. 'Пиз*ец какой-то, кругом шпионы!' - ужаснулся я и вернулся к той странице, на которой недавно закончил беглое изучение подборки.
   Дальше досье на самого себя принялся изучать тщательнее. Несколько раз перелистывал в самое начало и вчитывался в детали. Было любопытно освежить угасшие воспоминания о детстве. Казавшиеся мне светлыми годы лафового мальчишества оказались вовсе не беззаботными, а полными опасностей и унизительного ощущения, сравнимого с чувствами заключённого в клетку, на потеху зрителям, нomo sapiens. Оказалось, что мои покойные предки и я ежедневно находились под пристальным наблюдением не одного десятка глаз. Все содержащиеся в фототаблицах снимки периода 70х - 80х исполнялись на монохромную плёнку. Нечёткость некоторых кадров позволяла предположить, что фотограф или фотографы действовали тайно, из-под полы. Свидетельствовали о том расфокусированные контуры предметов или зданий, людей, если объектов наблюдения фотографировали вне дома. Некоторые ракурсы, с которых велась съёмка, тоже выбирались 'топтунами' абы как, видно, с учётом конспиративности мероприятий.
   Безжалостно подчищенный Хроносом из воспоминаний образ родителей всплыл для меня совершенно в ином качестве. Вместо советских героев-стахановцев или лобастеньких и очкастеньких представителей технической интеллигенции, на фото позировала хипповатая парочка в расклешённых брюках и цветастых рубашках, схваченных узлом в районе пупа: вот они беззаботно попивают портвейн '777', развалившись на травке с такими же патлатыми субъектами, вот вертляво выплясывают с приятелями обеих полов под звуки, льющиеся из приёмника ВЭФ-202, вот батя с блаженным видом прижимает к щеке белый квадрат - конверт с пластинкой, а мама в чебурашистых наушниках слушает что-то с вертушки, мечтательно прикрыв глаза. Под её майкой угадывался заметно округлившийся животик. 'Значит и я тогда слушал эту же музыку в её утробе! Интересно, что за пласт? Лещенко? 'Самоцветы'?' - Под фотографией аккуратист сделал пометку: 'Семья Дудкиных-Цигель предаётся праздности, прослушивая двойной 'Белый альбом' ВИА The Beatles, купленный по спекулятивной цене у фарцовщиков на площади им. М. Горького возле магазина 'Мелодия' 20.03.1978 в 10:41. N.B.: Цигель Л.А. на седьмом месяце беременности!'
   Затем следовали фотографии упитанного карапуза: я в пелёнках с плаксивой недовольной миной, я тянусь за погремушкой, я в отвисших на попе колготочках, я с задумчивым лицом сижу на горшке в детсадовской группе среди таких же, погружённых в себя, засранцев... А потом следовало фото искорёженного автомобиля, модель которого разобрать было сложно из-за сильных повреждений: что-то наше, классически родное, аляписто угловатое, с хромированным бампером, крепко обнявшим одиноко стоящую на обочине кудлатую берёзу. Вокруг обломков суетятся люди в милицейской форме и санитары. Чуть в стороне неотложка с крестом на борту и пара носилок, прикрытых белыми простынями. Сотрудник, который вёл моё дело, подписал и это фото лаконичным комментарием, выразительно обведя цифры чёрной тушью: '28.08.1985'.
   Я пролистал пару объёмных справок и остановился на снимке, где невысокая пожилая женщиной в беличьей шубке вела за руку упеленатого пуховым платком мальчика. На спине мальчонки висел квадратный школьный ранец, как у фашиста из советских фильмов про войну. Кажущаяся со стороны счастливой, пара куда-то неспешно шагала зимним морозным днём. Бабушка втолковывала внуку некие истины, чуть склоняясь. Хотя лиц их не запечатлели (шифруясь, фотограф выбрал ракурс с тыла), почему-то мне подумалось, что в тот момент объекты наблюдения буквально сияли от искреннего счастья. Во всей вселенной друг для друга существовали только они, и никакие увязавшиеся за ними 'хвосты' не заслуживали и малой толики их внимания.
   Моё зачарованное состояние нарушил то ли рык, то ли плач укумаренного Гоши:
   - А конопелька знай себе кудрявится,
   Зелёным нежным убралась листом...
   Ты посмотри, какая же красавица,
   Просторен как её тенистый дом!..
   - Изольда Карловна, упокой ты этого невоспитанного горлопана, сделай милость, душенька, - умоляюще обратился к своей приспешнице Кучерук. - Нет мочи больше эти мудовые рыдания слушать - кончилась моча. Избавь нас от сего общества. Отправь-ка его туда, откуда их Георгий Иванович изволил в детстве выпустить, по неосмотрительности.
   Гунявая карга не заставила ждать, отбросила леденечный огрызок и проворно спрыгнула со стола. Я лишь успел заметить сверкнувшие в оскале её остро отточенные зубки (вовсе она и не беззубая оказалась), как та уже крутилась около Гоши. Ухватив моего друга сзади за брючный ремень, старушонка, с несвойственной её почтенному возрасту силой, чуть приподняла Гошу и потащила переломленного пополам в сторону шкафа. Он только вытянул безвольно руки по швам, а ногами даже не думал упираться. Наоборот, перебирал ими и отталкивался от пола, облегчая карлице задачу. Изольда сначала сама залезла в шкаф, а потом затащила в него Гошу. Шкаф заглотил того полностью, словно внутри был с двойным дном. Сопящую старушку шкаф отрыгнул обратно. Она прикрыла створки и заперла его на маленький ключик, а сам ключ спрятала в кармашек фартучка.
   - Ту-туру-ту-ту...- бубня под нос, ветхая малявка запрыгнула на прежнее место, получив в качестве поощрения от Кучерука картонную упаковку сладких кукурузных палочек.
   - Ну вот, - благодушно выдохнул секретчик, - теперь и поработать спокойно можно. Ты листай, листай дело-то, Георгий Иванович. Посмотри со стороны на жизнь свою никчёмную - сущий атлас боли и страданий, бездна анального угнетения, а всё почему, знаешь? Потому, что таким как ты унижение в удовольствие! Веками, зачморённые, вы умели находить в каждом поругании светлую сторону. Выпячивали напоказ своё гнобление, как язвы смрадные, делали поводом для праздника. Вас же вдохновляют примеры святых мучеников, вот вы подспудно и ищите наслаждение в страданиях! В курсе ты, что сам того не подозревая стал ментальным педерастом, подпустив к себе в детстве дружка нарочитого? Бабушка твоя - святая простота, своими нравственными принципами и бесконечными наставлениями приучила тебя к повиновению и пассивности, и ты, воспитанный в таком духе, оказался беззащитным перед активным гомосеком, стоило ему проявить властность! Не в анатомическом смысле педерастом, конечно, а, повторюсь, в ментальном. Неужели тебе с Жопиком скучно жилось? Хороший же мальчик был, покладистый. Так ведь нет, мало одного дружка показалось - ещё одного выдумал! А старого куда, на помойку памяти? Ну слетел Жопик с орбиты, с кем не бывает, зачем же сразу в утиль? Подельничка себе изобрёл, чтобы Жопика сподручнее уморить, но невдомёк было, что, как с ним покончите, так дружок сразу за тебя возьмётся! Гурбич-то сразу твоё истинное Я распознала и на свободу выпустила, а вы её... Ээх!.. Испугались, погубили, а всё бабка твоя тому виной!
   Хотела того или нет, но бабка всю жизнь внушала своему внучку ужас перед женщиной-вампом, скрыто подразумевая его покойную мать, в своё время укравшую из её семьи сына, но не сумевшую сберечь. Преувеличивала женские злодеяния, чтобы Жопик испытывал страх перед юными девами, обещавшими, со временем, превратиться в подобие его чересчур властной родительницы. Просто раньше с собственным сыночком такая же канитель вышла. По сути бабка сама и ввергла батюшку твоего покойного в эту вагинальную пучину. Это же она всех нормальных подружек сначала у него поотбивала, а потом собственноручно взялась за поиски лучшей доли для чада. Нашла дочку профессорскую, но сама же горя от того и хлебнула! И пошли у её Ванечки песни и пляски, оголтелые, не русские, грех свальный, гузоблудный! - тон мудрствований входящего в экстаз хранителя секретов усиливался по нарастающей. - Обколются, бывало, марихуаной своей и ябут друг друга в жопы, аки псы, под вопли матерные битлов да роллингов долговласых, богомерзких дирижаблей пурпурных, флюидов розовых да шабаша чёрного, антисоветского! Может статься, и не сын батьки своего ты, вовсе, ибо семени сорного в лоно матери твоей проистекло неисчислимо... Сееемени... проистеклоооо!.. - жилы на шее Кучерука разом натянулись бельевыми верёвками, тело изогнуло дугой, режимщик захрипел, а потом весь словно опал, стекая раскоканным яйцом по креслу.
   - Фууу, уффф, ох... - выдохнул он сладострастно. - Мудоносец ты, Егорий Иванович, а не Победоносец! Дон Пендехо - Красно солнышко, манде своей не пастырь... - волна ораторского оргазма смыла былой баритон, и голос Кучерука звучал мерзко и скрипуче, на манер Лилькиного дивана с просиженными пружинами. - Выдумал себе дружка перуанского, проникся к нему любовью содомской и считаешь, что избежал опасности? Хрена с два - от судьбы не убежишь, не спрячешься! Но вот Лильку ты, всё же, за зря на ноль помножил... Небось за то и рассчитал, что она явила тебе всю сладость унижения, как на ладони, а ты и испугался откровения. Ну ничего, в грехе погрязнуть нужно по самую маковку, чтобы познать экстаз раскаяния! Листай дело дальше, устыдись содеянного, Егорушко...
   Под ностальгический хруст уничтожаемых Изольдой лакомств, я послушно листал, даже не вчитываясь в содержимое документов. Пропускал их, задерживая внимание только на картинках. Среди фотографий стали появляться и редкие цветные снимки, но качество их, всё равно, оставляло желать лучшего. Шпики где-то спёрли полноцветный студийный портрет, на котором крупный, но чем-то напуганный, малой сидел рядом с мило улыбающейся прародительницей. Вид мой казался напряжённым, а одна из линз на очках заклеена медицинским пластырем. А вот у моей бабушки, оказывается, были выразительные голубые глаза, хранящие, даже в пожилом возрасте, лукавую молодость: 'Как же она при таких глазах и ангельской внешности умудрялась быть эдакой стервой?..'
   В деле имелось несколько панорамных фотографий ныне покойной коллекции знаков и наград, ещё на стадии её зарождения. Сейчас от 'моей прелести' осталась только груда покоцанных железок. С этих фоток у меня защипало в носу, и на глазах, непроизвольно, навернулись слёзы. В припадке праведного гнева благоверная супруга разнесла вдребезги всё то, что было мне истинно дорого. Но лишь в этот момент до меня дошло, что орудие в её руку вложил я самолично, желая того или нет. Сам подтолкнул её к этому своим вестибулярным промискуитетом.
   На фотке, снятой, словно сверху, из какого-то пыльного угла (наверное, шпион притаился на одёжном шкафу, среди бабкиных шляпных коробок), сутулый подросток сидит на детском стульчике, который его задница давно переросла, и пялится в экран телевизора. Ободранные коленки упираются в подбородок, почти вся пятерня во рту - с упоением самоеда грызу ногти. Что я мог смотреть тогда по телику, с таким пристальным интересом? 'Клуб кинопутешественников'? 'Очевидное - невероятное'? 'Утреннюю почту'? Ни то, ни другое - на экране мультфильм про Чебурашку и Крокодила Гену. В образе лопоухого персонажа узнаю себя, рядом суетится крокодил с густой примесью латиноамериканской крови. Их подруга - школьница Галя, чертами вылитая Гурбич, но блондинистая: 'Вся святая троица в сборе! Это что же, скрытые в мульт-пророчестве образы моих будущих апостолов и иуд, одновременно?'
   А вот родная школа, День знаний, парадная линейка и групповое фото класса. Вопреки обыкновению, все детки предстают не нарядными и опрятными, а в чём мать родила. Косички и бантики девочек чуть прикрывают робкие выпуклости, обозначенные по центру маленькими сосками, и трогательные складки на плоских животиках. Целомудренно сведены не успевшие наполниться женскими соками мосластые ноги. У кого-то на бёдрах тёмные пятачки синяков, некоторые с ободранными коленками - не сошедшая сдача отблиставшего лета, мелочью. Во втором ряду впалые тела одноклассников с неоперившимися краниками, нависают плотной шеренгой над массивным и рыхлым телом классной руководительницы. Уже далеко немолодая матрона каменной бабой восседает в окружении свиты, зачем-то зажав между ног голову мохнатого котейки. С левого края неуверенно пристроился я - недоросль, в своём истинном, ничем не прикрытом виде. Заметно сутулюсь, чёлка как у юного Путина, затравленный взгляд через чёртовы ненавистные фары, будь они прокляты!.. Будто бы предчувствуя затаённый подвох, подросток на фото, со свойственной стеснительностью, ухватил скромное хозяйство в пригоршню и развернулся к фотографу полубоком: 'Красная плёнка! Они использовали красную плёнку!..'
   Снимок полупустого кабинета биологии, где я дежурю по классу и старательно размазываю мокрой тряпкой грязь по вытершемуся, местами, до голого дерева паркету. На подоконнике сидят одноклассницы в школьной форме, презрительно оглядывая меня. Я их уничижительных взоров не замечаю и продолжаю усердно исполнять бестолковые обязанности. Всё равно полы после уроков за нами перемывала техничка. На следующем снимке, с маской ужаса на лице, я закрываюсь рукой от замахнувшегося хулигана. Это насекомое можно было бы прихлопнуть одним щелчком, как таракана, но, видать, у моих детских страхов и правда глаза были велики. Оказывается, представлявшийся в детстве гигантом, обидчик был тщедушен, жалок и на полторы головы ниже меня. На другой фотографии, я уже валяюсь без сознания на полу в школьном туалете: рот приоткрыт, очки лежат рядом, одно стекло разбито: 'Очко снова треснуло, и помочь некому...'
   Дальше шли кадры, сделанные чуть позднее - на заре моей половой спелости: те же школьные стены, единообразная форма - светлые рубашки у мальчиков, повседневно-кофейные переднички у девочек, красные галстуки у... 'Чёрт, почему галстуки,.. почему всё красное?!.' - Хотя фотки и были чёрно-белые, красный цвет угадывался во всём: на лицах, телах, стене, полу. В стальную медицинскую стойку, сжимаемую в руке взъерошенного и разгорячённого двенадцатилетки, красный цвет буквально въелся вязкой ржой. Сумасшедшее выражение глаз мальчугана просматривалось даже через его запотевшие, съехавшие на бок, очки. Сюжет на снимках напоминал фоторепортаж с места боевых действий или сцену массового убийства: несколько небольших тел, размётанных по полу в неестественных позах, в панике жмущиеся по углам избитые-израненные, робко выглядывающие из-за угла вечно любопытные школьницы... Над этим побоищем аффективным утёсом возвышается долговязый взмыленный пацан, принявший обличье первобытного террора. У его ног неприступной баррикадой валяется перевёрнутая кверху копытами больничная кушетка. 'Снова пиз*ец безапелляционный!..'
   Следующее картинки уже представляли из себя скопированные на полиграфической машине милицейские фототаблицы с краткими, но ёмкими по смыслу, комментариями: 'Управление Внутренних дел исполкома Горьковского областного совета. Фотосъёмку осуществил следователь-криминалист Шувалов М.Н. по факту массового причинения тяжких телесных повреждений, несовместимых с жизнью, учащимся Средней общеобразовательной школы ? 2 Горьковского городского отдела Народного образования 13 октября 1990 года'. Первым по порядку шёл панорамный снимок с легко узнаваемым фасадом родной школы:
   Фото ? 1: 'Ориентирующая съёмка. Место причинения тяжких телесных повреждений, несовместимых с жизнью, по адресу...'
   После ориентирующих снимков шли обзорные, узловые и детальные фотографии:
   Фото ? 2: 'Обзорный снимок места, где непосредственно были причинены тяжкие телесные повреждения, несовместимые с жизнью. Недействующий зубоврачебный кабинет, находящийся на первом этаже здания СОШ ? 2 Горьковского ГОРОНО' - тёмный школьный коридор, обшарпанная дверь без таблички...
   Фото ? 3: 'Узловой снимок места, где непосредственно были причинены тяжкие телесные повреждения...' - на фотографии под номером 3 ужасного подростка уже не было, а вместо тел на полу запечатлены лишь их отпечатки - обведённые мелом контуры. 'Контуры, обведённые контуры! Жопик, закрась их красным цветом!..' - Паркет в кабинете покрывали тёмные бесформенные лужи, местами размазанные нечаянно вляпавшимися в них подошвами - реликтовые следы детских ботинок, чиркаши и мазки, нарушающие белые границы... 'Бля, это же кровь! Кровь, сука! Жопик, твоих рук дело? Что же ты наделал, убогий?!.'
   Рядом с каждым маленьким силуэтом, производивший съёмку аккуратно разложил масштабные криминалистические линейки:
   Фото ? 4: 'Детальный снимок штатива медицинского. Стойка для длительных вливаний, использованная злоумышленником в качестве орудия преступления...'
   Я поднял округлившиеся глаза на Кучерука - тот спокойно себе присёрбывал чаёк, поглядывая на меня, поверх стакана, словно мысленно кивая: 'Да, Жопик, да, такие вот дела давно метнувших дней, предания старины убогой, а ты как хотел? У нас никто не забыт, и ничто не забыто! Не отвлекайся на детали, листай, листай...' - Не отвлекаться на детали не получалось. Передо мной мелькала, следовавшая за ужасающим происшествием, череда полных безысходности фотографий, наполненных душевными рытвинами, грязными стенами, полами, потолками, ртутными лампами дребезжащего дневного света, мутными зарешёченными окнами, кадры, готовые расплющить любого своим угнетающим сюжетом: сжатые этими тисками дети-неровности в разномастных больничных халатах и пижамах - сморщенные шизофренические сухофрукты или, наоборот, круглолицые наливные груши и яблочки дауны, жались к стенам от проносящегося мимо них локомотивом взгляда объектива. И каждый из них был кочкой, колдобиной или выступом, за которые цеплялось моё сознание, чтобы окончательно не потерять нить реальности и не слететь вслед за фотографом под откос.
   Снимок ? 1: Стационар подросткового отделения. Бесконечность узкого коридора, тёмненький невысокий мальчик - бес детского одиночества, смотрит на меня, исподлобья, сквозь залапанное жирными пальцами стекло очков (одна линза заклеена пластырем). Пацан сидит на взлётке психодрома, его сковывают брезентовые ремни. Заглавная буква И в венце из орлиных перьев - Игорёха, моя ошибка Одинокого Бизона!..
   '- Ты чего тут?
   - Обосрался, карамба!
   - Как тебя зовут?
   - Зачем спрашиваешь имя моё?
   - Да, просто...
   - Слишком долгая история, всё равно не поймёшь. Допустим, Игорь.
   - А я - Георгий.
   - Камо грядеши, Георрргий?
   - В ЖОПУ! Мы все идём в ад, а ты, наоборот - из ада! Туда и отправляйся!..'
   Снимок ? 2: В Ленинской комнате смирные с виду детки внимательно слушают слова диктора, порождаемые телевизором, и смотрят тревожные репортажи из Советских республик. Печальная мелодия гобоя перерастает в тревожную, с гулом литавр и тромбонов. Предвестником грядущей беды звучит музыка Чайковского из балета 'Лебединое озеро'. Малолетняя мечтательная дауница Ли-Ли в своей неуклюжей хореографии пытается подражать убитой горем измены заколдованной принцессе-лебедю. Коротконогая Одетта с плоским лицом и повязанным вокруг талии лоскутком тюля бьётся и катается па полу. Лебедица умерла, её унесли санитары. Занавес, жидкие, неуверенные аплодисменты...
   Снимок ? 3: В музыкальном классе импровизированный ансамбль, состоящий из проходящих лечение в психушке детишек, силится исполнить примитивную песенку про медвежонка, пляшущего полечку с куклой. В какофонии звуков лидирует блок-флейта...
   Снимок ? 4: '...Я тебе точно говорю, минет за обёртку от жвачки 'Turbo', классика и анал за вкладыш. Не веришь - сам спроси!' - в отражении зеркала тёмненький мальчик в очках заговорщически сплетничает со своим долговязым другом. Одинокий переросток поднимается со стула и куда-то выходит из комнаты. Больше в ней никого не остаётся... Нет никакого 'друга', зеркало поглотило его.
   Натренированные на мелких кражах ловкие руки подростка тайком выуживают из тумбочки санитара затрёпанный номер 'Спид-инфо'. В карман воришки отправляется и шёлковый галстук с цветастыми огурцами узора пейсли. Адресованный другу, ходит номерок по кругу, а галстучек, плотненьким узелком, на цыплячью шейку... 'Подрочим с, Георрргий? От чего бы и нет, Георрргий!'
   '...Эээто не я, чесслово!' - Из зеркала в кабинете начальника отделения Гоша подаёт мне умоляющие знаки, чтобы я не закладывал 'друга'. - Это всё Гоша!.. 'Заложил, всё-таки...'
   - Конечно, конечно... Галоперидол сейчас пропишем тебе и твоему Гоше, за счёт заведения, чтобы, когда в следующий раз врать взрослым дядям будешь, фантазия лучше работала!..
   Снимок ? 5: Весна и осень... Весной и осенью сезонные обострения на гормональной почве у наших девочек и мальчиков. Все ребятам нравится Элен. Не спасает даже бром, разведённый в киселе: 'Une fille, сa a le coeur tout rempli de chansons qui refleurissent а toutes les saisons, pour l'amour d'un garсon. Девушка, сердце которой полно песен, заново расцветающих каждый сезон из-за любви парней...' Георгий не такой как все - он тайно влюблён в Кати и жутко ревнует её к Жопику. А Гоша, вообще тихушник - засматривается на Бенедикт и тайком поглядывает на её спутника - длинноволосого Жозе, стоит тому отвернуться. С фотографией Бенедикт он много проводит времени под одеялом, накрывшись с головой. Санитарам и докторам это очень не нравится...
   Снимок ? 6: Аттестат об окончании школы и такой же, нарисованный на куске красного картона, диплом выпускника ВУЗа. Рядом в коробке металлический конструктор из дырчатых алюминиевых пластинок, винтиков, колёсиков, гаечек, верёвочек, игрушечных разводных ключиков:
   - Жорочка, что это такое мудрёное ты собрал? - озабоченно интересуется главврач.
   - Это мы с Игорем гидравлический привод для развёртывания РЛС изобрели и сделали опытный образец. Наша дипломная работа!
   - Молодцы, мальчики. А куда вы Жопика дели?
   - Он больше с нами не хочет играть. Его Гоша отмутузил за невербальные проявления агрессии...
   - Как интересно... Ребятки, пойдёмте таблеточки выпьем?
   - Может не надо сегодня? Гоша не хочет. У него с них понос и голова болит, а мне спать хочется...
   - Тогда укольчик!
   - Ну не надо, пожалуйста! Пожалуйста, не надо больше лекарств!..
   Сгрудившиеся дородные санитарки и медбратья с крепкими руками, жёсткими лицами и квадратными челюстями, влажные вафельные полотенца, стаканчики с бесцветным содержимым на донышке, налипшие на сухой язык и нёбо белые шайбы... Чужие заскорузлые пальцы шарят во рту, как в собственном кармане. Заточенные под серейтор ногти больно царапают десну, рвут щёку: 'Открой рот! Покажи, проглотил таблетки? Глотай давай!.. Ноги ему вяжи, брыкастый какой!.. Руки, руки держите... Аминазина дозу внутримышечно! Дочку главврача убил, душегуб!..'
   От нахлынувших кошмаров и увиденного на страницах дела, меня начинает ломать и крутить, словно под препаратами. Глядя на мои пертурбации, Кучерук раскачивается на стуле, как буйный шизик из соседнего геронтологического с улицы напротив, и демонически хохочет:
   - Что, нравятся картинки, недолеченный ты наш? Лови привет из детства!
   Он хватает себя правой рукой за загривок и тащит скальп в сторону. Морщины на его лице нитями сходятся в ухваченное пятернёй сплетение. Еще небольшой рывок, и маска сорвана! Передо мной сидит Дорцвейлер: изрядно постаревший, плешивый, пигментный, дряхлый, гнилой, полуразложившийся и нещадно вымаранный из памяти, но воскресший. Неровный череп отставной козы дирижёра клочками покрывает некогда огненно-рыжая, а теперь потухшая щетина. Он больше не смеётся, только гневно сопит и пристально разглядывает меня, ведь я тоже сильно изменился со времени нашей последней встречи. Сейчас он сверлит некогда улизнувшую жертву трупными остекленевшими зенками, точно покойник со старинного дагерротипа:
   - Обидел доченьку мою-ш и потомство не родившееся-ш, сволочь! Кто-ш тебя надоумил на неё-ш все грехи свалить? Сам же-ш во всём виноват. Меньше спать во время серьёзных бесед надо-ш было и назначенные лекарства-ш вовремя принимать, а не ключи-ш от ячеек памяти терять! Когда-ш ты в кабинете у меня-ш дрых беспробудным сном, я-ш дубликат твоей сим-карты сделал. Всё потом видел, как ты-ш и с женой тешишься, и с доченькой моей. Это-ш я супружнице твоей скриншотики-ш переписочки и видосики-ш отправлял, а тебе, как жёнушка с Лилькой кувыркаются - не мог в себе удержать ложь твою-ш, уж больно наружу просилась, резала меня-ш изнутри. А теперь, всем только польза-ш от того-ш! Доченька-ш единокровная с внучкином при мне-ш, жёнушка-ш твоя с детками - сама по себе-ш, с ёбарьком своим, а ты-ш с дружком выдуманным вернешься туда-ш, откуда всё время улизнуть пытаешься во снах своих! - он демонически рассмеялся, и от его хохота задрожал даже воздух в палате.
   Этот острый галлюцинаторный психоз необходимо прекратить, но у меня на такой отчаянный шаг не хватает ни сил, ни воли. 'Бабушка, помоги-ш! Что же я наделал своими руками-ш?! Проматерь божья, сделай так, чтобы меня отпустило-ш!' - Я мучительно ищу глазами в интерьерах заплесневевшего кабинета тот спасительный прутик, за который можно схватиться, чтобы окончательно не затянуло на дно крезовника. Бегаю, шарю, прощупываю зыбкие запорошенные ландшафты и, неожиданно для себя, нахожу. Взор цепляется за притаившийся в дальнем углу кабинета одёжный шкаф жёлтого цвета. Есть в нём что-то, не бросающееся в глаза с первого раза, но притягивающее, дающее робкую подсказку. Точно - маленькое, чуть заметное в сумраке, пятнышко переводилки! Дверка шифоньера облагорожена полустёршейся переводной картинкой - буква Ж и смешной усатый жучина в сапогах, прямо, как на моей детсадовской тумбочке. Классика советского жжжития!
   'Буква Ж жужжит над ухом.
   Не поймут жуки и мухи -
   Буква Ж, быть может, тоже
   Хочет быть на них похожа! -
   картинка переводится на любую гладкую поверхность: дерево, пластмассу и т.д. Вырежьте картинку и опустите её в тёплую воду на 2-3 минуты. Затем аккуратно снимите картинку с бумажной подложки и перенесите на нужную поверхность, удаляя при разглаживании поверхности картинки образовавшиеся пузырьки воздуха!'
   Разгорячённый и взмокший от пота, я отлипаю от поверхности стула, беру и осторожно переношу себя на поверхность пола, сползаю на него чайным грибом, без всяких пузырьков. Как сижу на корточках, так вразвалку и начинаю перекатываться гуськом в сторону шкафа. Мимо стола с воскресшим ветераном военно-оркестровой службы - ловцом подростковых душ, его боевой карлицы, жутких бабаек, порождённых локальным делирием. По грязному паркету: шлёп-шлёп-шлёп. Голова моя и плечи прикрыты распахнутым томом - с такой 'крыфой' ничего не страшно! Шлёп-шлёп-шлёп, припеваючи:
   - На мгновенье надо
   Детство возвратить.
   Мы теперь утята,
   И так прекрасно на свете жить!
   'И, все вместе!'
   На шагающих утят
   Быть похожими хотят,
   Быть похожими хотят
   Не зря не зря...
   Шлёп-шлёп-шлёп.
   Горбатая Голди - Изольда неясытью срывается с края стола, подлетает, вырывает из рук моё неоконченное дело, с силой захлопывает и отбрасывает в сторону. Но слишком поздно они спохватились, я дошлёпал! Шкаф начинает ходить ходуном, изнутри уже что-то ломится наружу, барабанит в дверку. Карлица бросается к бумажному кокону, трясущейся артритной рукой, в спешке, пытается вскрыть канцелярским ножом тугой свёрток, слой за слоем взрезает капустные листы, желая добраться до кочерыжки и высвободить её для подмоги. Дорцвейлер заметно нервничает, хватает ртом воздух:
   - Ба-ба-ба-расай всё, Золька! Ха-ха-ха-ватай его! - немыми жестами тыкает в мою сторону.
   - Поздно, суки, не возьмёте! - кричу, что есть силы. - Меня нет, я в Жёлтом домике!
   В это время, с хлопком преодолевающего звуковой барьер самолёта, распахивается настежь створка шкафа. Вихрь разметает по сторонам макулатуру, клубится нечисть, и мне раскрытой книгой предстаёт внутреннее подсвеченное пространство шифоньера. На полочках оружейной комнаты красуется аккуратно расставленный арсенал из прошлого: детсадовский горшок с обколотой эмалью и цветочком на стенке, гнутая заржавленная стойка для капельницы, не написанное и не отправленное письмо вымышленному другу, задроченная подшивка 'Спид-инфо' и захватанная липкими пальцами видеокассета, бомбы и дымовушки, пустая колба из-под заспиртованного гомункула из школьного кабинета биологии, какие-то второстепенности, значение которых давно позабыто... Среди всего этого ненужного хлама на центральной полке поверх бархатной подушечки покоится пожелтевшая берцовая кость - моя утраченная ещё в адамовы времена блок-флейта! Я тянусь к ней, касаюсь рукой, и она, словно увесистый мосол, сама покорно ложится в ладонь. Начинаю сходу играть первый пришедший на ум мотив - увертюру Нильса-крысолова из мультфильма 'Заколдованный мальчик':
   - Трутутутуту-трутуту-трутутуту трутутутутутутуту-трутутуту...
   И с первых же нот трансмутирует на своём троне мышиный король Дорцвейлер, и преображается его ощерившаяся горбунья. Юркой каракулевой шушерой выбирается из надорванного рулона моя несостоявшаяся придушенная любовница. С проворностью крысака карабкается откуда-то из-под плинтуса подсознания пыльный Гоша. Все загипнотизированы льющейся из флейты музыкой, подтягивают передние лапки к груди, шевелят усами и острыми моськами, заворожённо топчутся в нетерпении. Даже в тусклом свете видно каждую шерстинку на их морфировавших туловищах и мордах, мерзких паразитов, копошащихся в облезлых шкурках. Делаю осторожно шаг назад - в сторону выхода из норы, и крысы беспрекословно следуют за мною, как по команде. Стараюсь держать ритм и дыхание, толкаю задницей входную дверь. Слава богу, она не заперта и распахивается. А коридор уже кишит повылазившими невесть откуда тенями и ветхими остовами законопаченных в стенах института заурядных судеб, потраченных впустую жизней. Режимные скелеты и бесплотные куклы, с покорностью дрессированных грызунов, кротко тянутся на звуки дудочки, следом. И я вывожу эту завороженную и безумную мышиную массу на свежий воздух, под лучи зарождающегося дня, чтобы увлечь и навсегда упокоить в речной стремнине Забвения, запечатать в подземных переходах и извилинах памяти, в...
   Падаю, нечаянно запнувшись о краеугольный бордюрный камень(включается действие транквилизатора), роняю инструмент - он с костным хрустом переламывается. Интеллигентные люди-мыши ненавидят флейтиста-недоучку, обещавшего избавить их от затянувшихся мучений, но не справившегося со своей миссией. Озлобленная и изголодавшаяся серая река накрывает меня психотропной волной. Я не боюсь этого, ведь для моих атрофированных миндалин сила её ничтожна, тем более, при солнечном свете. Их беззубые щипки и усишки только щекотят бока, слюна с воспалённых дёсен окропляет утренней росой, покрытые паршой холодные хвосты стеблями пожухшей травы гладят лицо, заставляя пробудиться и смахнуть с него потный морок...
  
  ****
   Действительно наваждение - укуриться, в хлам, и уснуть в кабинете друга. Привидится же такое! 'Кстати, интересно, а Гоша где? Не важно, сам потом появится, когда захочет...' - Я взглянул на часы и обнаружил, что проспал почти до полудня. Во всём институте давно наступил обеденный перерыв. Многоногая толпа уже шумно топала по коридору в направлении столовой. Мучавшее с ночи чувство голода и мне не давало покою. Сеньор Желудок требовал от своего вассала удовлетворения желаний сюзерена.
   - Вы очередь задерживаете! Весь ассортимент перед вами. Есть холодец, есть поджарка...
   - Наташ, - окликнули раздатчицу откуда-то из недр пищеблока, - кишки селёдочные обсасывать будешь?
   - Да подожди ты! - раздражённо отозвалась работница столовой и, обращаясь уже ко мне: - Выбирайте, чего хотелось бы?..
   Бабы на раздатке сегодня казались какими-то возбуждёнными и хамоватее обычного: 'Коллективная менструация? Играй гормон?'
   - Ну, давайте холодец и гуляш с макаронами... Пирожки остались ещё?
   - Остался один беляшик с говядинкой свеженькой. Будете брать - берите!
   - Возьму...
   Раздатчица небрежно подала мне блюдце с холодцом и ляпушкой хрена поверх, проворно положила в тарелку макароны с тушёным мясом, удобрив всё поносного цвета подливкой. В углу подноса бесформенной кучкой поджаренного в масле теста покоился одинокий пирожок. Я расплатился и поплёлся, чуть волоча ноги, за самый дальний столик. Вопреки обыкновению, сегодня на меня коллеги даже не взглянули. Обряженные в институтские робы, они с безразличным видом сидели и уминали свои бесцветные пайки. Лица серые и изнеможённые, не проспавшиеся. 'Эта ночь у всех выдалась буйной!' - За собой заметил, что, наоборот, беззастенчиво разглядываю их, не тая любопытства. Причём делаю это с совершенно идиотским видом - нижняя губа немного отвисла под тяжестью чуть высунутого языка и слюноточит. Заведи я в таком состоянии с кем-либо диалог, своим влажным сюсюканьем непременно сошёл бы за француза: 'Dеjа vecu, dеjа eprouve, dеjа su, dеjа entendu...' - Возникло стойкое ощущение, что всё происходящее мною уже некогда было пережито, испытано, образы знакомы, а разбавляющие гнетущую тишиной атмосферу столовой редкие фразы коллег, ранее не раз доводилось слышать.
   С такими противоречивыми чувствами я и приступил к трапезе. Начав с холодца, равномерно размазал по его поверхности хрен. Вприкуску, с кусочком ржаного хлеба, начал уплетать закуску. Зубы в процессе жевания клацнули обо что-то твёрдое, один даже надломился, вроде. Тут же выплюнул содержимое в ладонь и, к своему удивлению, обнаружил в недожёванной кашице маленькую серёжку - знакомый гвоздик с дешёвой стразинкой. Теперь она не блестела звёздочкой, а больше напоминала мёртвый зрачок селёдки иваси пряного посола. Взгляд мой упал на соседнюю тарелку с поджаркой: показавшиеся сначала кусочками морковки лепестки, оказались женскими ноготками с обколотым, местами, оранжевым маникюром. 'И пальчики кровавые в глазах...' - Один такой же я отыскал и в беляше. 'Как, всё же, хорошо, когда есть кому позаботится о святых сердцу мощах!' - Все эти драгоценные артефакты бережно завернуты в бумажную салфетку и спрятаны в грудном кармане, поближе к главной мышце.
   Отобедав, я поспешил в свой кабинет. Двое небезучастных старших научных сотрудников любезно вызвались проводить, отметив слегка возбуждённое и неустойчивое состояние начальника отдела ОКР. Одна из близких к дирекции учреждения дам, властно предложила выпить успокоительное. Чтобы не вызывать подозрений, я покорно согласился. С притворной готовностью подставил рот под пригоршню пилюль, но глотать их не стал, дабы не опошлять обеденное послевкусие. Для вида кадыком пустил волну и гыкнул - типа, проглотил: 'Таблетки, таблеточки, колёса - таблетосики, милые друзья! Извините, но сегодня без вас до конечной докачу...'
   В собственном кабинете обстановка располагала к тому, чтобы внутренне собраться, предаться самосозерцанию и спокойно осмыслить всё произошедшее ночью. Руки мои здорово затекли, ломило в суставах, во всём теле ощущалась некая сдавленность. Я попытался отпихнуть ногой стул, чтобы усесться за рабочее место, но он оказался привинчен к полу каким-то шутником. Стол тоже, словно врос ножками в серое бетонное покрытие. Кое-как угнездившись за столом, взял и, со всего размаха, ударился лбом о столешницу, но вместо боли почувствовал, что утопаю в чём-то застирано-сером, влажном, мягком. Перед глазами оказалась подушка и старая наволочка с чуть различимым больничным штампом - таким же, как на халатике жены. Я в недоумении поднялся с колен, подошёл к стенке, три раза ударившись об неё лбом. Стенка тоже оказалась мягкой и податливой. Увечий себе нанести не получилось. Тогда аналогичный ритуал я проделал с дверью и ещё тремя оставшимися стенами. С размаха трижды тюкался в велюровые поверхности, колотился что есть сил, но всё тщетно, голова никак не желала раскалываться - лоб-то толоконный! 'Странно... Что там у меня внутри? На, на, на ещё раз! Раскалывайся давай, на, на... Орешек знания твёрд, но всё же мы не привыкли отступать! Нам расколоть его поможет киножурнал 'Хочу всё знать!' На, на, на!..'
   В своей полосатой пижаме я беспомощно растянулся на полу, переполняемый обидой - большой полуторный матрас с пролежнями. Из глаз катились слёзы отчаянья, перед затуманенным взором белела гладь потолка и тусклая лампочка в стальной оплётке. По небу плыли мутные облака разводов. Извиваюсь червяком, словно Гарри Гудини высвобождаю руки - приноровился за без малого три десятка лет упорных тренировок. Раздеваюсь до несвежих трусов и начинаю медленно, методично рвать институтскую спецовку на узкие и длинные лоскутки, ровно по границам, где светлые полосы переходят в тёмные. Где-то на этой грани я сам томлюсь, не имея возможности вырваться: 'Сплету себе лестницу и сбегу от всех на небо. Хрен с вами! Раскачаюсь, как на качелях, и ввысь!'
   Я тяжело поднялся и принялся карабкаться на спинку кровати. Балансирую эквилибристом на узенькой тропке. Несколько раз подпрыгнул, в желании достать до электрического солнышка - моей единственной точки опоры, на которую можно набросить петлю. С какого-то раза это удаётся, и плетёная верёвка крепко впивается в сваренную на совесть оплётку плафона. Она и формой-то своей похожа на советский знака качества - этакое воплощение стабильности с пятью лучами, звёздочка моя путеводная... Поймал свою голову в силок, оттолкнулся ногами и пошёл себе раскачаться. Тяну дрожащую руку, чтобы достать до хмурого неба, мелко сучу по невидимой дорожке болтающимися конечностями. Чем сильнее петля затягивается вокруг шеи, тем невесомее становлюсь. С каждым мгновением всё легче и легче, легче и легче, парю...
   Вопреки ожиданиям, я не вспорхнул птахой, а рухнул на пол и больно ударился затылком. Ненадёжная матерчатая лестница не выдержала грузного Жопика. Скрежет зубовный и муки Танталовы... Состояние было, как у энкопрезника, в спешке запрыгнувшего на унитаз, но запоздало обнаружившего отсутствие, под рукой, туалетной бумаги - за нахлынувшим было облегчением нежданный облом. Во мне что-то поломалось, не давая подняться на ноги и довершить медицид. Но отчаяние постепенно начало отпускать. Неожиданно, тупая боль от неполадок вдохнула и плавно наполнила тело и разум летним теплом, которого так недоставало в нашем промозглом институте. Последнее, что я видел перед глазами - расплывающееся по полу густое гранатовое вино. Его так любила Лилия, золотце моё...
   За дверью моего кабинета суетится и буйствует институтское начальство в корпоративных халатах - главврач диспансера Дорцвейлер Валерий Львович и начальник отделения интенсивного оказания психиатрической помощи Кучерук Владимир Павлович: 'Вот вечно на издаваемые мною звуки собирается всякая дрянь! Ничего, потерпи секунду, не долго осталось...' - Крепкие, но корявые руки санитаров, запоздало пытаются отпереть вечно заедающие дверные засовы изолятора. Попытки спасти рядового Жопика тщетны. Всё-таки сиделец и от них улизнул, и от себя спрятался. Я погрузился навечно в свой сладкий сон, в котором было всё, но никогда не хватало места для меня самого.
   25.09.2020
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"