Сегодня я узнал, что Кантри умер: его зарезали в пьяной драке из-за портовой шлюхи в каком-то убогом кабаке на Агилере и выбросили на помойку в соседней подворотне. Самая приличествующая ему смерть. А все равно как-то грустно стало. Как будто обнаружил, что в интересной книжке вдруг кто-то вырвал последние несколько страниц, причем в самых низменных физиологических целях. Что я мог сделать? Я даже напиться толком не мог, чтобы помянуть его, потому что завтра в рейс. Поэтому я просто заказал двойной скотч, накрыл стакан галетой и стал вспоминать.
Познакомились мы с Кантри в имперском флоте. Я был новобранцем, только-только прошедшим учебку, а он - ветераном, отбарабанившим пятнадцать лет, но не дослужившимся даже до мичмана. Не знаю, как ему это удавалось, но волосы у него всегда были сальными, рожа - небритой, а зубы - желтыми, хотя мылся-брился-чистил зубы он наравне со всеми нами. Обычно в мужском коллективе достаточно одного взгляда на нового знакомого, чтобы понять: будешь ты с ним дружить, драться, или ваши интересы не пересекутся. Так вот Кантри я сразу решил не принимать во внимание ни как будущего друга, ни как источник опасности: замусоленный мужик с какими-то мерзкими козлиными интонациями в голосе, явный аутсайдер в любой компании. Конечно, у него было какое-то имя, но все звали его Кантри, даже начальство, обычно объявляющее ему выговор или наряды вне очереди.
Кстати, свои первые наряды вне очереди я получил именно по милости Кантри. Меня вызвал боцман и сунул под нос кружку.
- Твоя кружка, трах-тарарах? - заорал он так, будто нас собрались атаковать спирсяне, а у меня не подшит подворотничок.
- Моя, - не стал отпираться я.
- Чем пахнет, чуешь?! - он сунул мне кружку под нос.
Я принюхался. Пахло... даже не пахло, а разило солдатским одеколоном. Понятно, что во время полета на корабле существует строжайший сухой закон. И понятно, что какой-то гад с помощью моей кружки его нарушил. Из флакона-то одеколон пить противно, об этом каждый юнга знает, а если из кружки одним глотком - терпимо.
- Эту кружку у меня украли вчера вечером, господин боцман!
- Р-р-растяпа, трах-тарарах! Три наряда вне очереди, чтобы лучше следил за своими вещами!
Потом ребята мне сказали, что тем вечером Кантри был явно навеселе, но, в принципе, я и не сомневался, что это он спер мою кружку: никто другой на корабле не решился бы нарушить сухой закон, а ему, похоже, было все равно. Я не стал тогда предъявлять ему претензий - было противно.
Еще раз мы с ним пересеклись на Шакире, когда во время охраны периметра я подстрелил гельминосепта. За надбровный бугор этого зверя полагалась немалая премия, но, когда я добежал до добычи, над ней уже стоял Кантри с ножом, собираясь оттяпать заветный приз.
- Это я его подстрелил! - возмутился я.
- На нем не написано, - проворчал Кантри, делая первый надрез.
Было ясно: он рассчитывает, что новобранец не станет конфликтовать с ветераном. Мне действительно не хотелось драться, но отдавать добычу не хотелось еще больше.
- Тебе понравилось пить из моей кружки? - светским голосом спросил я. - Не желаешь ли выпить еще раз, с боцманом на брудершафт?
Кантри поморщился, встал и, поглядев на меня с отвращением, побрел в расположение части, а заветный бугор достался мне. Понятно, что я блефовал: я бы в жизни не стал стучать на товарища, но Кантри мне поверил.
Вот примерно и все мои впечатления о Кантри за первые месяцы службы. А потом мы... ну, не подружились, слишком разные у нас были взгляды на жизнь... и приятелями мы тоже не стали, но, скажем, стали более лояльны друг к другу, что ли.
Как-то раз мы с Серегой, моим другом и товарищем по призыву, разгадывали кроссворд, оставалось одно слово.
- Опера Мусоргского... - бормотал Серега. - Я не знаю, кто это...
Я знал, кто такой Мусоргский, семь классов музыкальной школы давали о себе знать, но флотская жизнь настолько прочно выбила из головы все остальные интересы, что я никак не мог вспомнить это треклятое слово.
- "Хованщина", - проходя мимо нас, бросил Кантри.
- В смысле?! - дернулись мы с Серегой.
- Опера Мусоргского - "Хованщина", блин! - повторил он.
- Кантри! - завопил Серега. - Ты что, такой умный?!
- Я не умный, блин, я эрудированный, на хрен, - заявил Кантри и пошел дальше по своим делам.
Он, конечно, говорил не "блин" и не "хрен", а совсем другие слова, но мне не хотелось бы заменять их многоточиями, поэтому приходится пользоваться такими вот эвфемизмами.
Я тогда в первый раз воспринял Кантри не как неприятную деталь флотского быта, а как личность. Никто не мог ожидать, что рядовой, пятнадцать лет оттрубивший на флоте, может знать фамилию древнего композитора и название оперы, которую тот написал. Черт, да спроси любого из пары тысяч бойцов, служащих на нашем корабле, никто из них не сможет объяснить, что такое "опера", не то что вспомнить название хотя бы одной из них!
Или еще случай. Прохожу я мимо, пардон, ватерклозета, а оттуда раздается свист. Ну, мало ли кто свистит, я и сам иногда могу, когда денег в кармане нет, но тут насвистывали во-первых - полонез Огинского, а во-вторых - виртуозно. То есть я и сам могу насвистеть любую мелодию, в том числе и упомянутый полонез, но одно дело - свистеть на уровне выпускника средней музыкальной школы, и совсем другое - так, как это делал неведомый виртуоз в туалете.
Я вошел в туалетную комнату. На толчке восседал Кантри, читал газету и увлеченно свистел. Картина была комическая, но мне почему-то не хотелось смеяться. Я помялся, пытаясь сформулировать вопрос, но так и не смог его задать. В самом деле, что я его спрошу? Где он научился так свистеть? Или какую консерваторию он закончил? Я просто сказал ему "браво", а он слегка наклонил голову, принимая комплимент.
Было в нем что-то нестандартное, выделявшее его из общей массы. Какая-то ерунда вспоминается, но все же. Как-то раз на той же Шакире мы пробирались патрулем через лес и услышали вдалеке трубный рев галадонта - трехкилометровой древней зверюги, водившейся на этой планете. Мы все застыли - вполне естественная реакция человека, в одну секунду ощутившего себя ничтожной козявкой, а Кантри вдруг вытянулся в струнку и тоскливо заорал: "Иу-а-а-уи-а-а-а!", повторяя интонации галадонта, но явно имея в виду что-то свое.
Что тут началось в лесу! Со всех сторон орала разная живность, в том числе и пара-тройка галадонтов, где-то трещали и валились деревья, нам на выручку прислали транспортный катер, а бурная перебранка монстров в лесу продолжалась еще не одни сутки. Помнится, после этого специальным приказом по флоту было запрещено подражать крикам инопланетных тварей, но, думаю, вряд ли кто-нибудь, кроме Кантри, смог бы достичь такого эффекта.
А еще он был страшным бабником. Сослуживцы обожали его слушать и частенько по вечерам подбивали его на скабрезные рассказы.
- Кантри, расскажи про спирсских баб! - требовала молодежь. - Как у них там это дело устроено? Ты же знаешь!
- Знаю, - не скрывал Кантри. - Но вам этого лучше не знать, а то спать по ночам не сможете.
- Ну, слушайте... - начинал Кантри, и в течение ближайшего получаса сослуживцы покатывались от хохота, слушая о его похождениях среди женщин планеты Спирс.
Я не запомнил практически ничего из его рассказов, хотя и хохотал вместе со всеми. Единственное, что меня удивляло: как он мог нравиться всем этим женщинам, про которых рассказывал? Разве может нравиться женщинам этот замызганный, дурно пахнущий субъект? Я думал, он сочиняет свои рассказы, но нет: те, кто знал его давно, утверждали, что практически в каждом космопорту Кантри с нетерпением ждет какая-нибудь зазноба и даже обещали при случае мне этих зазноб показать.
Один его рассказ я все же запомнил, наверное, потому, что он был не смешной.
- Послали меня поправляться после ранения в пансионат "Сосновая роща" на планете Рианна, - рассказывал Кантри одним из вечеров. - А делать там ну абсолютно нечего! И контингент - молодняк какой-то, какая-то конференция студентов, посвященная спасению чего-то там. Ну, сами знаете, студенты вечно что-то спасают на свою голову. Малолетки какие-то, ни одной приличной бабы. И пить не дают, представляете? На всей планете вообще нет спиртного! Я знаю, боцман нарочно тогда мне эту путевку достал, из вредности.
Ну так вот, поварихи там все старые, а отдыхающие, наоборот, молодые, короче, полный абздюль. Считаю дни до отбытия, валяюсь на койке целыми днями. Как-то зашел в комнату отдыха, хотя глупое название, как будто в других комнатах не отдыхают, а там - в комнате этой - на стене висит гитара, настоящая "ямаха" двадцатого года выпуска, сейчас таких не делают. Ну я и взял потренькать. От тоски тихонько запел...
Тут Кантри закрыл глаза и вдруг запел бархатным баритоном:
La vie sans toi
Le coeur a l'envers
C'est l'eau sans la mer
C'est froid comme l'hiver...
Я даже вздрогнул, настолько проникновенно у него это получилось. А Кантри продолжал:
- Смотрю краем глаза, а студентики-то подтягиваются поближе, послушать, что им тут этот старпер заливает. А я продолжаю (Кантри снова запел):
C'est long comme la nuit
C'est lourd comme l'ennui
La nuit sans l'aurore
C'est long comme la mort...
- Заканчиваю второй куплет, - рассказывал Кантри, - открываю рот, чтобы третий петь, и вдруг с другого конца комнаты доносится (Кантри снова запел, на сей раз голосом потоньше):
Vivre sans vivre
Moi qui n'ai jamais su marcher
Que pour te suivre
Ivre de vivre
Pour respirer l'air que tu respires
Laisser parler nos coeurs sans rien dire
- И так она это пела... Вроде тихонько, но ее голос легко проносился через всю комнату, перекрывая все другие звуки. Вы себе не представляете, ребята. Вероятность того, что кто-то знает эту песню, да еще чтоб этот кто-то оказался женщиной, да еще и красивой, да еще чтоб она так умела петь, равна... я не знаю... ничему она не равна! Так не бывает! Никогда! И ни у кого! А у меня - было! Это просто судьба меня нашла! В конце мы пели дуэтом, и когда спели последнюю строку, у нас по щекам бежали слезы. Студентики хлопали в ладошки и что-то нам кричали, но мы с Танюхой (ее звали Танюхой) просто встали и, не говоря ни слова, пошли ко мне в номер. Ребята! Мы две недели друг от дружки не отрывались, пока у меня отпуск не кончился!
- Это было... понимаете... Ни хрена вы не понимаете!!! - вдруг вскочил Кантри. - Вот он, - ткнул Кантри пальцем в меня, - он еще немножко соображает, о чем я, он и сам такой, а вы...
Он бессильно махнул рукой и пошел спать.
Я потом осторожно расспросил ребят, что за Танюха такая, и что там было у нее с Кантри. Оказалось, они даже три года были женаты, он уволился с флота, но потом она не выдержала его пьянства и ушла, а он вернулся на флот... Такая вот история.
А потом его комиссовали. Как-то во время боя он вытащил новобранца из-под вражеского огня, сам при этом получив осколок в живот. Я того боя не помню по причине контузии, но ребята рассказывали, что Кантри сначала подстрелил четырех спирсян, желавших добить раненого, а потом волок его на себе три километра, несмотря на собственное ранение.
После того боя Кантри списали из флота вчистую по состоянию здоровья. Мы переписывались с ним, пару раз даже встречались, но он тяготился этими встречами, и через некоторое время наши пути разошлись.
А как-то на Эворе ребята показали мне ту Танюху, про которую он рассказывал. Толстая усатая мужеподобная бабища волокла за ручку мальчугана лет шести. Я остановился, как вкопанный. Глупо, конечно, но захотелось плакать. Я как-то лучше стал понимать, за что женщины любили Кантри и почему прощали ему неопрятность, пьянство и распутство. В каждой своей женщине он видел богиню. Вот и в Танюхе своей он не замечал ни усов, ни живота, а при взгляде на нее он слышал лишь красивую музыку и спокойный женский голос, который пел ему и только ему: "Dieu me garde de vivre un seul jour sans toi"...
Иногда, увидев по телевизору галадонта или услышав какую-нибудь песню на французском, я вспоминал Кантри и думал: как он, где он, с кем? И вот сегодня я узнал, что он умер. И даже не могу выпить в его честь. А может, так и надо. Я думаю, чихать он хотел на разные поминки.