Аннотация: Опубликован в журнале Ave, август 2022 год
Яр, староста деревни
Да многое в нем странным показалось.
Во-первых, въехал он к нам со стороны гессов, один, и выглядел, как ратник княжеский. Да только вот не ратник он никакой, я их навидался. Выправка не та, телом хлипковат, да и речь, как у книгочея.
Во-вторых, откуда ратники на той стороне - всего неделю, как гессы свои набеги начали. А дорога от них в княжество одна - через Медный лес и деревню нашу. Кто-то сказал, мол, шпион, да только чушь все это; не бывает у гессов шпи онов, не люди ведь. Налетают как воронье и режут все живое, а что не режут, то жгут. Ну а наша деревня им на один укус, сорок дворов, а мужиков всего ничего.
Ну и еще. Плащ на нем был богатый, заметный такой плащ, и ткань дорогая, и выделка, но только местами порубленный и пробитый, и в пятнах бурых, а сам он невредим; вот так-то. И в глаза он никому не смотрел, один раз на меня взглянул, так лучше бы и не глядел - чернота там одна, нечеловеческая, скажу вам, чернота.
Я-то, по правде сказать, на тот момент надежду потерял. Гессы пару соседних деревень вырезали, которые по ту сторону Жилки - это речка, за которой Медный лес. Двое оттуда спаслись, рассказали. Ну а я три дня как послал князю весть, ког да ясно стало, что к нам не сегодня-завтра сунутся.
Ну а люди - каждый сам выбрал. Кто захотел, ушел - я не неволил, да и не много таких было. Только вот накануне того дня, ночью шестеро ушли, Андрий их подбил. Тихо ушли, не предупредили, бог им судья. Может и правильно, потому как, что с ними, что без них, не сдюжили бы мы. Мост соломой обложили, луки наладили, да только против гессов, понятно, не устоять, если их десятка три будет. Я тогда о дочери только подумал, о Вере своей, не настоял, что бы ушла, ну, дурак старый, хотя не ушла б она, конечно.
Ну а рог затрубил, подумал, что все. А это не гессы, это вот он и приехал, не пойми-кто. Парни, что в карауле, его чуть не продырявили из луков еще на мосту, но он как чувствовал - спешился, коня вел медленно, оружия и видно не было. В дом вошли, он умылся, плащ снял, и смертью от него веет.
Лексом представился - ни чинов, значит, ни титулов - Лекс и все.
Вера, дочь Яра
Андрий не позвал меня с собой. Я бы не пошла, конечно, но это неважно. Он же не знал, что я бы не пошла, верно? Он боялся, что я скажу отцу, но я бы не сказала, потому что нельзя такое говорить. Хотя и не говорить тоже нельзя. Вот и думаю, что же получается, Андрий не виноват, он все правильно сделал? Он про сто ушел, мне и выбирать не надо было, идти с ним или не идти, говорить отцу или не говорить.
А когда утром хватились их, все зашумели, нас и так мало, кто биться может. А отец сказал, замолчите. Сказал, что скоро прибудут ратники от князя, да и без них гессы через мост не сунутся. И все кивали, потому что верили отцу, всегда ему верили, а уж теперь им хотелось верить, как никогда. Хочется же верить в жизнь, а не в смерть, правда?
А когда все разошлись, отец меня обнял, а потом посмотрел так внимательно - я думала, про Андрия спросит; нет, не спросил. А я спросила; спросила, что с нами будет, а он так просто сказал: бог, мол, решит, кому жить, а кому умереть.
Отец раньше никогда не говорил так, он, как мать умерла, вообще про бога не вспоминал. Наверное, потому мне все понятно стало.
Я ушла к Жилке. Смотрела на воду и думала. Тут рог затрубил. Побежала к мосту, но это были не гессы, это был ратник конный. Навка сказала, что гессов обошли с тыла, а он прискакал рассказать, хотя откуда ей было знать, просто бол тала. Но парни на мосту, что в карауле были, обрадовались.
Ратник этот с отцом сразу ушли в дом, но и я за ними, и я тогда еще подумала, что теперь Андрий вернется, и мне ему надо будет что-то говорить, а говорить ему будет нечего, отгорело все.
А потом решила - нет, не вернется, ну как после такого возвращаться? Отец велел принести вина и сыров, и я понеслась, как сумасшедшая, вернулась, они молчат, сидят за столом и молчат. Отец на гостя не смотрел, хотя всем всегда в глаза смотрит. А гость тоже куда-то мимо глядит, лицо бледное, красивый, я таких и не видела никогда. И сама от себя не ожидала - кувшин ставить на стол начала и ему на рукав плеснула. Как бы нечаянно.
А он даже не вздрогнул, отец тоже, ну хоть бы выругался, а я уж и не помню, что говорю, глупости какие-то, слезы на глазах, и чувствую, голова кружится, упа ду сейчас, умру, если он на меня не взглянет.
Ну а он тогда голову повернул и на меня посмотрел.
Яр
За столом он сидел, как по канату шел - ни движения лишнего, ни слова. Да только чем дальше, тем меньше понимал я его.
Гессы завтра будут, как рассветет, я их встречу, говорит. А ты слушай и запо минай. За мост никому ни ногой. Закончу с гессами и вернусь. Отряд там у вас большой, интересуюсь, а он мне, да, отряд большой. И посмотрел так, что спрашивать охота пропала. И одно понимаю - верить ему надо и делать, как он говорит, и надежда наша только на него, хоть и не ратник он, и что за отряд там у него взялся, непонятно. Я же пожил, знаю, что иной раз лишнее знание оно и ни к чему.
Тут Вера вино принесла, нервная вся, понятно, волнуется, а как выскочила, Лекс этот головой так покачал и мне говорит: а дочь спрячь куда подальше, а луч ше под замок посади. И спросить бы у него надо, почему это он так сказал, да только знаю, что не ответит, и чувство такое, что и хорошо, что не ответит. Потому как я уже на тот момент что-то понял, если такое вообще понять мож-
28
но. И от понимания этого мне бежать захотелось, потому как одно дело все эти слухи да домыслы, а другое, когда вот так, наяву...
Вера
Меня Навка на Жилке нашла. Молча подошла, села. Это редкость, что бы Навка молчала. Я на нее смотрю, а она на меня, и губы кусает. Мы с ней не ладили последнее время - из-за Андрия. А теперь Андрия нет, и ничего нет, даже дня завтрашнего.
Потом она говорить начала. Что все хорошо, что подмога пришла, и княже ские ратники уже на том берегу, как она и говорила. Что завтра сеча будет, а нам велено через мост не ходить и дома сидеть. Что отец меня ищет.
Я вот поняла сразу, что нет там за мостом никаких ратников. Нет, и не будет. А почему я это поняла, я объяснить никому бы не смогла. Я как Лексу в глаза по смотрела, меня словно на две части разрезали. Одна половина это еще я, девчонка трусливая, а другая... Другая, она и есть другая. И если глазами этой другой смо треть, то все ясно, что будет. Только глазами ее смотреть тяжело. Она уже как бы и не со мной, уже в завтрашнем дне, за мостом, и находиться ей больше негде, по тому как нет такого места, где она в тот момент находиться может. Дурь, скажете? Оно, конечно, выглядит как дурь, но большей правды я в жизни не чувствовала.
А вернулась - отец глаза прячет, и говорит так, как бы о пустяке - сеча завтра будет, ты тут в светлушке посиди, да не серчай, запру тебя. Он вторую меня не видит, и хорошо, что не видит. Потому как первая кивает, как дочь послушная, а второй никакие замки уже не помешают.
Лекс
Покинь жители деревню, я встретил бы гессов на мосту, как два дня тому назад, в Низинках. Но крестьяне готовились героически погибнуть, поэтому при шлось выбрать место шагах в пятистах вглубь леса. Дальше уходить не стал - до рога сужалась, лес становился гуще, а живыми мне этих тварей отпускать нельзя.
Гессы появились через час после рассвета, почти не таясь, числом около трид цати.
Коренастые, обвешанные своими оберегами, на лицах, как водится, боевой раскрас в виде языческих рун. Кажется, кто-то в деревне сказал, что я гесский шпион. Смешно.
При всем внешнем сходстве с нами, гессы людей ненавидят люто, физически не выносят, в плен не берут да и разговаривать с человеком не станут. Поэтому, не смотря на боевитость и агрессию - а бойцы они умелые - вырождается раса, для княжества они серьезной опасности не представляют. Но княжество княжеством, а для приграничных деревень гессы смерть в чистом виде.
Я вышел на середину дороги и поднял руку, демонстрируя вражескому отряду большой палец - для гессов нет жеста оскорбительнее. Мне была нужна их злоба. Подумал только, лишь бы из луков не начали, тогда будет сложнее.
Обошлось. Кинулись на меня, как звери. Я вытащил меч, воздух вокруг при свистнул и на секунду потяжелел, а потом знакомо наполнился этим... Этим, Что Не Называю Никак - сам чувствую, а другим объяснять не придется. Пришло время делать грязную работу.
Когда первые - трое или четверо - перестали жить, враги отступили, закружи-
29
ли, перестроились в полукруг. Они ничего не поняли, видели только, что я один, а значит обречен.
Они привыкли убивать людей, и будь я человек...
Вожак оскалился, показав желтые зубы. Вторая волна атаки накатила, как и первая, сумбурно и без успеха.
Еще трое рухнули на землю, но я сделал лишний шаг вперед - и четвертый, уже падая, успел основательно полоснуть меня мечом по бедру. Гессы попятились, неуклюже, испуганно, сбиваясь в гурт. Теперь они видели, что умирают внешне невредимыми, от яда собственной злобы, к которому все сильнее добавлялся еще один яд; страх, животный страх, и этого уже было достаточно.
Все было, как всегда.
Да, все как всегда, но что-то было не так.
Тело становилось все более легким, рана затягивалась быстрее обычного, вре мя замедлилось сильнее, намного сильнее.
А так было только в тот проклятый день, когда я не уберег Дару.
Вера
Жилка очень коварная речка. Вроде и неширокая, но дно илистое, ям мно го, и течение, опять же. Я времени много потеряла, хотя каждую волну тут знаю. Выбралась чуть дальше, чем думала, холод до костей, и бегом к дороге, только бы успеть.
Так бежала, что чуть между ними не выскочила, но спохватилась - за дуб спряталась, широкие там дубы, на солнце блестят, как медь, лес-то потому так и называется. Спряталась, а что делать дальше не знаю, всю колотит, но сомнений никаких, как будто все делаю, что должна.
Он стоял посреди дороги с мечом в руках, а они шли на него, много их было. Он почти не двигался - просто стоял. А они неуклюжие какие-то, как пьяные, шатались и падали, а он просто стоял.
Я смотрела, и мне стало по-настоящему страшно - так, что сжало горло и ды шать стало нечем. Уже и туман красный в глазах, но вижу, они отступают, а он тут повернулся и меня увидел.
Я улыбнуться хотела, смотрю на него, а лицо как не мое, не слушается. И он побелел, как мертвец, смотрит на меня, и что-то кричит, а я не слышу, в ушах звон, как колокол звенит. А потом понимаю, что он мне кричит: беги, беги отсюда...
Лекс
Сделать ничего было нельзя. Еще несколько мгновений она стояла, при слонившись к дереву, бледное лицо с тонкой ниткой губ, большие глаза... Жизнь оставляла ее, и я был тому виной. Дьявол, что же мы наделали, Яр, я же тебе гово рил, не уследил ты за дочерью. Но почему, ты же понял, староста, почти все понял, эх, беда...
Понятно, почему быстро затянулась рана. Теперь понятно. Я выпил жизнь этой девочки, как тогда жизнь Дары. Все дьявольски просто.
А ведь я думал, ведь верил, что Ольга будет последней жертвой. Жертвой, другой, страшной стороны моей силы. Тогда в Печеге, я мог оправдаться незна нием, я даже не испугался за нее, когда наемники этого туповатого наместника набросились на меня.
30
Умелые профессионалы, а я убил их почти мгновенно, сам не понимая, как. Да, тогда я еще не знал, как это происходит, не понимал, что убивает не только страх и ненависть врагов, но и любовь тех, кто рядом. Для моего ангела смерти нет разницы.
Но Дара была моей женщиной, а эта девочка, зачем она пришла? Оглянулся - Вера лежала, словно спящая; маленькая, странная, невесть от куда взявшаяся.
Девочка, которая пришла мне на помощь.
Я и забыл, каково это - когда к тебе приходят на помощь.
И снова вспомнил, с чего все началось.
Гретские арбалетчики, перевернутые повозки, люди - почти сплошь дети и женщины, бегущие к лесу. Они хорошо стреляли, эти арбалетчики. Они очень хо рошо стреляли. А я лежал с развороченным плечом, хрипел, как затравленный ка бан, а они стреляли, и это не было войной, и вообще ничем человеческим. Рядом, с болтом в груди, лежал отец, устремив невидящий взгляд наверх, словно спрашивая у неба - почему? И я тоже посмотрел на небо, подумав, что богов, какими бы они не были, теперь можно простить, потому что даже боги остановили бы это, а раз не остановили, значит они умерли.
Потом исчезло все, остались только блестящие на солнце ложа арбалетов и звуки выстрелов, свистящие, как змеи. Исчезла, сгорела дотла жизнь, а на пепели ще возникло до ужаса будничное, нечеловеческое ощущение Этого... Они не должны жить, подумал я.
Выдернул болт из плеча - кровь остановилась, боли я не чувствовал. Кто-то из гретов засмеялся, они не сразу поняли, а скорее, так и не поняли ничего.
А я пошел к ним.
Один лежал с болтом в позвоночнике - от своих получил, такое бывает. Не знаю, какие бесы меня дернули тогда.
Я перевернул его носком сапога на спину, еще живого.
И медленно, тягуче плюнул грету в лицо...
Потом я бродил среди трупов, мне казалось, что я умер, и это было почти правдой, человек во мне исчез, растворился в ненависти, превратился в оружие. Можно привыкнуть и к такой жизни. Можно сделать поселившуюся в тебе силу спасением людей, которых приговорила судьба, можно привыкнуть к оди ночеству, которое хуже одиночества прокаженного, можно пытаться не убивать и радоваться, когда это получается.
Я снова посмотрел на Веру. Сначала показалось, что это игра света: солнце било сквозь строй деревьев, бросая на дорогу причудливые тени. Но нет, губы девушки дрогнули, шевельнулись ресницы.
Жива.
Потерпи, маленькая, я сейчас, услышал я свой голос.
А потом бросил меч на истоптанную траву, и, припадая на ногу, из которой снова фонтаном хлынула кровь, пошел к ней.