Аннотация: Первый эпизод второй части "Нуара". В нем вас встретит наркотический бред и кое-какие факты о жизни городского полицейского управления. И, кажется, кто-то вернулся с того света?
Есть место свету
Мир начался с океана боли.
Она погружала в себя, просачивалась через поры, разъедала и прожигала. Спиралями высверливалась из почек, обгладывала печень концентрированной щелочью, инъекциями расплавленной меди врывалась в сосуды и самотеком спускалась по ним вниз, обугливая органы изнутри, перепаливая их в золистый, трепещущий от муки комок плоти.
Боль микроскопическими перенасыщенными молниями жарила в каждое звено позвоночника, поднимаясь сначала вверх до мозга, затуманенного, задушенного абстинентной мглой, в который втыкалась разогретыми докрасна палаческими крючками. Потом спускалась обратно, но только ради того, чтобы через мгновение заново пройти весь маршрут. Пытала с нарочитой медлительностью, повторяя до оживотливания, до взвывов.
Как искушенный дознаватель, она выкручивала кости из суставов, выдирала руки из плеч, тянула нервы и сухожилия, вспарывала каждый стык, каждое сочленение. Допрашивала, допытывалась, раз за разом повторяя те же старые вопросы: "зачем начал травить себя?", "почему думал, что кара тебя не коснется?", "неужели не знал, что случается с другими такими же?", "чем же ты лучше них?". А ответы ей не нужны, процесс изматывания важнее.
Попытка сбежать обречена на неудачу - мышцы не расслабить, полная невозможность. Они спастически дергаются, и каждое их движение - как сигнал новому толчку выдуманной, ненастоящей боли внутри них. Похоже на пожаренный на сковороде чертей песок: его запустили под кожу и устроили жгучую пылевую бурю.
Ноги не слушаются, вихляют - пьяные и злые. Бросают на каждый угол, каждый предмет - чем тверже и острее, тем им интереснее. Не дойти, и ни в коем случае не доползти.
Течет. Из носа, из глаз, ручьями по коже, выдавливается из-под ногтей. Очень хочется, чтоб вырвало. Но рвать нечем, и желудок дергается в пустых спазмах. Он тоже озлен на хозяина, не принимает ничего, даже воду.
И проклятое сознание, оставаясь ясным, как глаза сумасшедшего убийцы с кривым ножом, отказывает в погружении внутрь спасительного забытья. Не может, а вернее не желает сделать бесценный подарок-обморок.
Каждое мгновение - боль, каждое движение - боль, любая мысль - адова боль. Вранье! Мысль-то одна - о нем, об избавлении. Главное добраться, смочь. Не встретиться бы с зеркалом! Почему они не разбиты!? На кой дьявол они нужны?! И без них все известно - как, и как кто! Нет, они глядят, подсматривают. Отражаются друг в друге, множась и обесконечливаясь. Бесит!
Он. Бурый порошок с невыговариваемым названием, что ассоциируется с алхимиками и колдунами. Суть его - облегчение, тихая внутренняя отрада. Отреченье от боли. Мимолетно вспоминается, что он и есть повелитель боли, ее хозяин, одаривающий ею своих адептов. Но за это можно ненавидеть только себя.
Вот уже разворачивается заветное красное сукно. Скоро отпустит, только бы не рассыпать.
Укол. Настоящий, реальный. И сигнал, что идет от места, где проткнута вена, тоже истинный - даром, что толщиной в иглу. Почти не осязаемый, он проваливается и пропадает в космосе, во вселенной выдуманных чужим тобой агонических цепей, идущих одна за другой, замкнутых концами и началами, повторяющихся по бесконечному циклическому кругу. Но он есть.
Дождался, дотерпел, дожил. Тяжело поверить, что это произошло на самом деле, что это часть прошлого, отходящая в него на секунду дальше с каждым щелчком тонкой стрелки.
Протянуть еще совсем чуть-чуть. Сначала ударит по ногам сзади, потом точно так же стукнет под затылком по шее, а от нее раскатится волна расслабления. Она оторвет мышцы от костей, но мягко, убирая боль, вытряхивая пыль. Тело начнет сладко расплываться, расползаться в теплой соленой воде.
Вот и нет никаких болевых галлюцинаций. И не было. И не будет.
Тепло, нежное тепло, которое как будто прорастает изнутри. Как будто ласковая чужая жизнь, забравшаяся под кожу. Живая теплота наливает тело тяжестью, пропадает желание двигаться, да и вообще любые желания пропадают. Плевать! Радостно плевать на все. На весь этот чертов мир...
Хотя так ли он отвратителен?.. Он теперь добрый, мохнатый и мягкий... В нем не надо думать... Можно лежать и слушать теплоту...
Теплота...
* * *
Полицейское управление вернулось к штатному графику за неполную неделю. Ни мелких, ни средних служивых чинов разыгравшееся в городских катакомбах сражение никак не затронуло, они быстро пришли в себя и даже как бы успели подзабыть недавнее потрясение. А как только в архив ушла вся связанная с ним бюрократия, то пропала и последняя вещь, мешавшая им спокойно выполнять привычную роль небольших государственных муравьев. Доподлинно не было известно, потерял ли кто из них товарища по послерабочему пиву в прошедшей боевой операции, и если да, то испытывал ли по этому поводу какие-то чувства. Существовала немалая вероятность, что большая доля полицейских чиновников, хлопочущих на нише своего должностного поприща, вообще не видела, как в карабинерских рядах замелькали новые лица, набранные в связи с понесенными в подземельях потерями.
Так сильно всколыхнувшее всех грозное словосочетание "общая тревога" тоже забывалось, работа возвращалась в приемлемую глуховатую колею рутины. О великой победе над нечистой темной силой в газетах по инерции не написали, Совет Учредителей не спешил отменять Чрезвычайный План, а посему рядовые обитатели города продолжали до смерти пугаться любой нечеловекообразно выглядящей тени, промелькнувшей в перманентной нуарской полутьме. Что, впрочем, не мешало менее рядовой части городских жителей продолжать воровство, грабежи и смертоубийства, что дополнительно помогало полиции восстановить повседневный настрой.
С точно такими же минимальными усилиями гражданам госслужащим получилось адаптироваться и к хмурой бежевой тени, покинувшей место добровольной изоляции в архивном подвале и к несчастью нашедшей дела в главном корпусе полицейского управления. Шарахаться от нее перестали почти в тот же день, прекратили даже с лицом глиняного голема болезненно разглядывать пол и углы, если сходились с ней в коридоре. Весьма скоро было уяснено, что пугавший ранее субъект относительно безвреден, если к нему не обращаться, а на вопросы, если те у него, упаси небеса, есть, отвечать максимально коротко и четко.
Кардинально изменилась только погода. В пределы города ворвался нагретый ветер, который с позором изгнал дождь из его небес и перекрутил застоявшиеся дымы в желто-коричневые водовороты. Жадно присвоив себе и без того обильный запас влажности, он с садистским удовольствием накидал в разбухший воздух новой воды, поднятой с мостовых нежданной температурой. По его воле улицы обратились в парник, все еще слишком грязный и сырой, чтобы переоблачиться в более легкую одежду, но уже слишком душный, чтобы просто дышать.
Непотребная духота, объявившая Нуар своей резиденцией, проникала в каждое здание, пользуясь любой щелью и отверстием в качестве парадного входа. Она оседала на дерево, бумагу и ткань, пропитывая их насквозь, наливая жирноватым объемом. Воздух порабощенных помещений подкрашивался ею в сизый отцвет, раздражающий нервы на самой грани восприятия, а попытки проветрить лишь усугубляли ситуацию, так как кроме очередной порции разопрелой влаги окна впускали опухшие массы фабричных выхлопов, придавленных к земле разросшейся от воды тяжестью. Невыносимым становилось даже простое пребывание внутри любого места, замкнутого с шести сторон стенами, потолком, полом. А попытка работать, ну или то, что удавалось за нее через силу выдать, мгновенно выливалась в представление сродни тому, что может развлечь самого изысканного садиста.
Управление городской полиции тоже не избежало судьба пленного. По всем его этажам и даже в неглубоких подвалах воздух обратился в жидкий вар, а плывущие в нем люди - в мучеников, не по своей воле отправленных страдать во искупление бессчетных грехов, чужих и своих.
Полицейские, обычно очень дисциплинированные в родных стенах, вовсю ходили с неуставно расстегнутыми пуговицами. При виде начальства или бежевого субъекта они, конечно же, оправлялись и изображали рабочий вид, но если были уверены, что их точно никто не увидит, то вообще расставались с мундиром и жилетом, оставаясь едва ли не в белье. Офицеры при аналогичных обстоятельствах от них не отставали, вспоминая порою про такой негласно запрещенный имперский пережиток как веер. Бежевый тип всегда оставался при полной одежде, ни прямо, ни косвенно не выказывая дискомфорта и вызывая этим поначалу немалое недоумение. Излюбленным его местом стал отдел полицейских экспертных служб, где он появлялся едва ли не ежедневно. Причиной, по ложной догадке кого-то из карабинеров, служило то, что помещение это находилось очень глубоко под основным корпусом, так как было спроектировано, чтобы лежащие в нем человеческие тела, пока не подвергшиеся следственному вскрытию, не начали раньше времени смердеть. Как следствие, в нем при любых обстоятельствах сохранялась относительная прохлада.
Найдя в этом объяснение необъяснимой стойкости господина в бежевом, контактирующие с ним полицейские угомонились окончательно. И более того, те сотрудники, которых ссылали отбывать дежурство на верхнем этаже экспертного отдела, а точнее - на наименее глубоком уровне его подземелья, даже смогли вычислить негласное расписание, в соответствии с которым субъект появлялся на месте их службы. Сегодняшний день тоже не стал исключением, и с минимальной погрешностью к расчетному времени на лестнице послышалась поступь прорезиненных подошв. Полицейские вяло приняли более вертикальное положение и уже привычно проводили вошедшего взглядами. Тот, тоже оставаясь верным самому себе, пренебрег их присутствием и стал спускаться дальше, пока узкая винтовая лесенка, сжатая по бокам стенами ржаво-красной керамической плитки, не уперла его в толстую тупиковую дверь. Открывалась та неудобно наружу, заставляя посетителей отступать на пару ступенек вверх и тянуться к расположенной в ее центре ручке, либо выворачиваться и жаться к стене, опасаясь, как бы не разорвали одежду острые стрежни пруженного замка, которые, если не удержать тугую щеколду, выскакивали из него с намекающим лязгом палаческого аппарата.
Не стучась, визитер вошел. Неприязненно сощурился от белесого света, направленно вниз льющегося из-под темного потолка, покрытого все той же красной керамикой.
Свободного места в открывшемся ему помещении почти не было, а расположением стеллажей, ящиков и столов, часто под непрямыми углами друг к другу, все обширнейшее пространство полицейского подвала было превращено в лабиринт. Случайным образом по нему были расставлены несгораемые шкафы, на омедненных полках которых расположились химические реагенты, используемые в судебно-экспертной практике. Столы, отведенные для проходящих по делам предметов, были расчерчены мелом на неравные прямоугольные секции, внутри которых, будто для продажи или демонстрации, пронумерованными помещались неодушевленные свидетели преступлений, некоторые весьма причудливые. Сосуд одного из химических факелов, освещающих их, утратил герметичность и сцеживал тонюсенькую бурую струйку газообразного яда в вытяжку общекорпусной вентиляции.
Ощущение тотальной неупорядоченности царило в экспертном отделе только на первый взгляд. При более пристальном осмотре обнаруживался странный, алогичный порядок, установленный в соответствии с образом мышления здешнего хозяина. Наведенный им в зале уклад оказывался на удивление гармоничным - если не полагаться на обычную рациональность - и поддерживался каждым хранящимся здесь предметом, каждой неровной горкой имущества и каждой стопкой рабочей литературы, с внешне неведомой системой вклинившейся в завалы на столах и под ними.
Субъект в бежевом успел уловить логику этого места еще в первое посещение, побочным эффектом чего стало знание, что одна пятая используемых здесь методических указаний, каталогов и справочников, часть которых, к слову, имела всереспубликанское хождение, была за авторством одного и того же человека, написавшего их к тому же в этих же стенах.
Тот, к кому пришел проницательный господин, в зале присутствовал, хотя заметен среди общего нагромождения был далеко не сразу, и даже тот факт, что его рабочее место находилось в точном геометрическом центре помещения, являлось слабым подспорьем для его визуального обнаружения. Однако визитеру не было дела до тонкой иронии над наблюдательностью посетителей, а кого и где искать он уже знал. Поэтому фигура, в крюк ссутулившаяся за помесью верстака с химическим стендом была обнаружена им всего с небольшим затруднением.
Искомый подвальный обитатель был замотан в узкий серо-зеленый лабораторный халат с крупными роговыми застежками на плече, а его затылок обхватывался клепанным кожаным обручем, за который цеплялся сложный спицевый механизм, опирающийся на широкий ошейник. Изогнутая лапа-пантограф устройства, собранная из тонких штырей, щипчиками зажимала незажженную длинную сигарету. По левую сторону от владельца экзотического механизма находилось такое плотное нагромождение шкафов и стеллажей, что для того, чтобы подойти к отдельным из них, ему пришлось бы протискиваться между другими. По правую же руку наоборот раскинулось непропорционально большое место, свободное вообще от чего-либо, пол под которым был накрыт жестяным листом, отполированным подошвами до блеска.
- Господин Трагэ, - коротко обратился пришедший, останавливаясь в нескольких шагах от него.