Устоявшееся представление о революционных событиях, что отречение Императора было встречено всеобщим одобрением. В действительности, для большинства населения страны это явилось полной неожиданностью. Так же как запасные батальоны нельзя приравнивать к полноценным строевым частям, толпы на улицах Петрограда не могут служить показателем преобладающего в обществе отношения. Ибо за время войны город значительно прирос за счёт беженцев. По оценке жандармского генерала Глобачёва: "население Петрограда, насчитывавшее до войны едва один миллион, выросло к концу 1916 г. до трёх миллионов". Даже далёкий от политики писатель Михаил Кузмин отмечал изменения в составе населения: "Какой-то всё неизвестный народ. Беженцы, вероятно. И весь этот народ настойчиво накладывает какой-то свой отпечаток - покуда не разберёшь, хороший или дурной, но во всяком случае чужой". В основной своей массе, то были беженцы из западных и прибалтийских губерний, враждебно относящиеся ко всему русскому. Вдобавок, люди, потерявшие из-за войны кров и постоянную работу, изначально представляли из себя взрывоопасную почву. Как вспоминал капитан Галай: "Появилось с 15-го года, когда Царство Польское было оставлено нашими войсками, довольно большое количество беженцев. Они были активными носителями политической мысли, мысли весьма радикальной - левой".
Если обращаться к свидетельствам очевидцев, можно удостоверить, что по стране, в целом, не было ликования.
Его не было в строевых частях, пребывавших на фронте. Большая часть кадрового офицерства была ошарашена этим известием.
Генерал Лукомский: "Государь сказал, что благо Родины, необходимость предотвратить ужасы междоусобицы и гражданской войны заставили Его решиться отречься от Престола... Затем, пожелав всем всего лучшего, Государь стал всех обходить... Некоторые не могли сдержаться и громко рыдали. У двух произошёл истерический припадок. Несколько человек, во весь рост, рухнули в обморок".
Генерал Тихменев: "Судорожные всхлипывания и вскрики не прекращались. Офицеры Георгиевского батальона - люди по большей части несколько раз раненые - не выдержали: двое из них упали в обморок".
Генерал Нечволодов: "Все командиры взводов собрались на богослужение в штабе. То, что я им рассказал о последних событиях, произвело на них сильное впечатление. Поначалу они были подавлены и молчали. Но затем последовал взрыв возмущения".
Полковник Гоштовт: "На совещании, отражая настроения офицерского состава, было решено всеподданейше напомнить Государю Императору, что он располагает ещё верной и дисциплинированной воинской силой, в лице гвардейской конницы".
Офицер Дикой дивизии М. Садиков: "Я и мои соотечественники плакали этому событию. Я, мои друзья и знакомые очень враждебно смотрели на Временное правительство".
Один из князей Трубецких: "Отказ от монархического принципа вообще произвёл на армию ошеломляющее впечатление: основной стержень был вынут из русской государственной жизни".
У солдатской массы строевых частей отношение к Отречению было схожим.
Великий Князь Кирилл Владимирович (которого обвиняли в непосредственном участии в революции): "Так же как у закалённых бойцов на фронте, у моих матросов на глазах появились слёзы, когда они услышали об отречении Государя".
Генерал Деникин (известный своим критичным отношением к власти): "Тихое сосредоточенное молчание... Местами в строю непроизвольно колыхались ружья, взятые на караул, и по щекам старых солдат текли слёзы".
Генерал Молчанов: "После отречения все сочувствовали Государю и никто Его не обвинял".
Штабс-капитан Эссен: "Это нас страшно поразило всех. Особенно офицеров. Солдаты были огорошены, расспрашивали нас. А мы сами объяснить ничего не могли".
Корнет Арсеньев: "Отречение Государя потрясло всех; того "энтузиазма", с которым всё население, по утверждению творцов революции, "встретило её", не было, была общая растерянность".
Генерал Гурко: "В одном из гвардейских пехотных полков люди отказались спарывать со своих погон вензеля Николая II".
Генерал Шкуро: "Все хотели спешить на выручку пленного, как нам казалось, Государя".
Штабс-капитан Гиацинтов: "Не только мы, но и солдаты наши в то время не могли себе представить Россию республикой. Солдаты молча выслушали оба манифеста. Никто из них никаких восторгов не выражал".
Генерал Шиллинг: "Когда я сообщил моим измайловцам печальную новость об отречении Государя, то увидел, какое гнетущее впечатление она произвела на офицеров полка... Весь полк как один человек, снял папахи и осенил себя крестным знамением. Вот яркая картина того настроения, которое царило во всех строевых частях. Я подчёркиваю - в строевых частях на фронте, так как то, что творилось в тылу не может служить доказательством, что армия была революционно настроена".
Полковник Ходнев: "Солдатский совет, состоящий из 230 чел., представителей от всех частей гарнизона Петрограда и его окрестностей, высказался на тайном голосовании: за монархию 210 голосов, за республику 20. А через две недели после соответствующей обработки результат был иной".
Баронесса Таубе (Аничкова): "Солдат жаловался: "При Царе куда лучше было - порядку больше".
Вольноопределяющийся, интеллигент Милицын: "Имя Керенского слишком ненавистно. Странно, ему в особенности ставят в вину, что он спит на царской кровати. Хотя русский солдат и стал товарищем и гражданином республики, но в тайниках души у него ещё сохранилось испуганное обаяние некоторых предметов и символов".
С такими же чувствами встречали известие простые люди, жившие вне Петрограда.
Милюков (зачинщик переворота и принципиальный противник монархии): "Масса населения, не участвуюшая в митингах и съездах, настроена монархически".
Соратник Милюкова Маклаков несмотря на мнение, что "монархия была дискредитирована", в то же время оговаривался, что она же "была ещё громадной силой, и материальной, и моральной".
Тот же Кирилл Владимирович вспоминал: "Надо сказать, что простонародье и мятежные солдаты столицы не были особенно враждебно настроены к Государю... Они не понимали многого, о чём сами же кричали на улицах и что слышали от агентов революции, а лишь подхватывали лозунги и повторяли их как попугаи. Народ, как таковой, оставался верен Государю".
Великий Князь Георгий Михайлович: "Очень вероятно, будет введена республика, несмотря на то, что большинство этого не желает, но меньшинство уже терроризировало благомыслящую часть, и она молчит и прячется".
Флигель-адъютант Мордвинов (о Пскове): "Масса народа высыпала на платформу, с любопытством рассматривая императорский поезд. Несмотря на то, что толпа знала, что находится вблизи Царя, она держала себя отнюдь не вызывающе, а с обычным почтительным вниманием. "Всеобщей ненависти к династии" тут не было и помина".
Генерал Тихменев: "Государь ездил в закрытом автомобиле. Многие не успевали узнать его. Из тех, которые узнавали, некоторые - военные и штатские - приветствовали его. Были и такие, которые становились на колени и кланялись. Много нужно было иметь в то время душевного благородства и мужества, чтобы сделать такой поклон. Однако такие люди нашлись".
Вырубова: "Когда Государь с Государыней Марией Фёдоровной уезжал из Могилёва, взорам Его представилась поразительная картина: народ стоял на коленях на всём протяжении от дворца до вокзала. Группа институток прорвала кордон и окружила Царя, прося Его дать им последнюю памятку".
Конвоец Рогожин: "Перед отбытием в Царское Село очень много жителей Могилёва прибыло на станцию. Все были глубоко взволнованы. Это волнение среди собравшегося народа было особенно велико, когда к окну вагона подошли Государь и Государыня и поклонились народу. Все сразу же сняли шапки и фуражки, многие женщины плакали и крестили Государя и Государыню".
Швейцарец П. Жильяр: "В подавляющем большинстве жители Тобольска были глубоко преданы Царской Семье, и наши охранники должны были принимать решительные меры против людей, останавливающихся под окнами нашего дома, снимавших шапки и крестившихся, проходя мимо него".
Социалист Питирим Сорокин ссылку Царской Семьи называл "событием, которое глубоко потрясло всех нормальных русских людей".