Наш незримый корабль на раздутых парусах рассекал всеохватывающую пустоту, пространство абсолютное, самоценное и оттого не нуждающееся в наполнении, как не нуждается стихия воды в стихии огня. И точно так же, как вода, соприкоснувшись с огнём, погашает его, пустота гасила полноту, подавляла собой, расщепляла, уничтожала всё, что чьим-то дерзновением посылалось в её жерло - в этой схватке полагался лишь один победитель, и пустота не собиралась уступать. Не желая вступать в союз с сущим, её антисущность не вмещала и самих нас, и наши мысли, и нашу жизнь. Так, она утверждала, что и наш беспечный дрейф в поисках вопросов и ответов, и загадка Ретроспектора, и плоский вращающийся остов, родивший нас и затем выплюнувший в дальнейшее странствие по юдоли - всё это противоречило действительности, и нонсенсом являлось уже само допущение нашего существования. Тогда мы, воспротивившись, отвергли пустоту, усилием общей воли обменяв её повсеместную непреложность на единственно верное для нас "solus ipse sum", выросшее со всех сторон могучей космической галереей, подобно тоннелю ограниченной рукавом иной материи и нашим направлением.
- Посмотрите вокруг, - сказал Ретроспектор. - Как вам это?
Блеск звёзд немного стих, и я в изумлении обнаружил, что окружающий нас космос усилием его мысли превратился в тёмный океанский простор, россыпь звёзд предстала обитателями дня, простёршегося под нами, а облака космической пыли - колониями мельчайших живых существ. Каплями разноцветных чернил в стакане воды растворялись в этом безводном океане туманности, раскрашивая чёрное, словно обсидиан, полотно. Околдованный, я жадно пил океан, впитывая в себя его множественные вселенные, принося их в жертву пустоте, с которой не хотел смиряться, пока, пресытившись, не развернулся сверхновой, исторгнув из себя весь мир в его множественности, родив его, как на заре мироздания произвела его уже однажды Великая Мать, выстрадавшая в родовых муках его предначертание.
Поверхность земли была занесена, укрыта толстым одеялом ракушечного песка. С неба светило зенитное солнце. Ретроспектор лежал ничком, руки и ступни его ног были засыпаны, знойный ветер наносил песок ему на спину.
"Как мы здесь очутились? Сколько миновало времени с тех пор, как я потерял управление собой, ввергнувшись из пустоты в космический океан?" - мои не озвученные вопросы повисли в воздухе и были развеяны новым порывом ветра, донёсшего откуда-то знакомый голос:
- Когда ты, раздавшись до сверхкосмических размеров, не выдержал напора изнутри и лопнул, точно воздушный шарик, нам едва удалось зацепиться за одно из небесных тел, которые ты родил. И не зря: не соверши мы экстренную посадку, нас раскидало бы, словно песчинки ураганным ветром. Ох уж эта твоя ненасытность! - раздался добродушный смех. - Что же говорить о времени... время циклично: с тех пор миновало ровно столько, сколько ещё должно миновать до момента, когда рождение тобой поглощённой Вселенной неминуемо произойдёт.
- Ретроспектор! - радостно воскликнул я, оборачиваясь. - Я уже не рассчитывал увидеть тебя живым. Но кто же тогда... - я промедлил и указал жестом на заносимое песком тело, - кто здесь лежит?
- А ты посмотри, - пригласил тот. Мы вместе подошли к телу на песке и перевернули его. Чуть только приподняв его за плечо, я отметил, что было оно на удивление лёгким, совсем как кукла из папье-маше. И увиденное мной не оставило сомнений. Невзрачно серевшее, слепленное из бумажного месива лицо пустого болванчика, ещё не тронутого кистью художника, явило нам свою незавершённость. Лицо было вылеплено грубо, на нём отчётливо проступали лишь глазницы и нос да уже обозначились контуры подбородка; грудная клетка и торс были образованы цельным куском, из которого вырастали ноги, не гнущиеся, небрежно оформленные. В своём первородном целомудрии кукла не обнаруживала признаков пола, что отнюдь не роднило её с жителями Эдема, выставляя в беспомощной незаконченности даже неполноценной.
- Чьих это дело рук? - не отрывая глаз от зрелища, спросил я.
- Твоих, - ничуть не поколебавшись, ответил Ретроспектор. - Как и всё здесь. Ты приходил сюда каждую ночь, и на протяжении пятнадцати лет твои руки ваяли, воздвигали и многократно вырисовывали весь окружающий мир вместе с его обитателями на голом участке огромного мира, за доли секунды вырванного взрывом из недр твоего сознания.
- Моего сознания? Но не мог же я, руководствуясь одним лишь воображением, сотворить своими руками живущий самостоятельной жизнью мир! Наверное, где-то вне должен был быть оригинал, который я просто скопировал.
- Почему же? Ты мог. И делал это раз за разом, каждую из ночей заново сотворяя этот мир, тысячами копий... Память, увы, совсем тебе не служит: закончив работу, ты предавал её забвению и, как только день снова сменялся ночью, с оправданным лишь беспамятством усердием принимался за работу. А я всё это время находился рядом и наблюдал со стороны за твоим сизифовым трудом.
Меня взяло отчаяние. Я потратил впустую ни много ни мало пятнадцать лет, тысячекратно повторяя цепочку давно заученных миросозидательных действий, а он, будучи постоянным свидетелем моей нескончаемой игры в демиурга даже не попытался вмешаться?! Я вылил на Ретроспектора всё своё негодование, но тот лишь развёл руками:
- Я пытался. Но не думал же я, что встреча со мной воочию напугает тебя настолько, что ты лишишься тут же чувств, так и не закончив работу! - он рассмеялся, громко и безудержно, но, не уловив в этом смехе и ноты насмешливости, я наконец-то избавился от чувства неловкости. То, что, создав несколько тысяч копий имевшегося в памяти и в конце концов завладевшего ей целиком мира, я рано или поздно смог преступить её узкие границы и, выцепив его из глубин, попытался воссоздать образ Ретроспектора, подало мне надежду.
Мы побрели по пустынной земле, надеясь встретить хотя бы одну живую душу между солнцем и песком. Ретроспектор напомнил мне, как я еженощно вылепливал точные копии жителей придуманного мной кода-то мира, и предостерёг: важно суметь распознать при встрече копию, уловить отличие её от забытого оригинала, чтобы не попасться по неосмотрительности в раскинутые твоим же разумом ловчие сети. Я принял к сведению его слова.
Небо над нами было насыщенного цвета бирюзы. Опускаясь лазурным куполом, оно густело, темнело, приближаясь к земле и ложась лиловой каймой на горизонт. Будто нарисованное, это небо ничего не излучало и не отражало; оно служило занавесом, солнце - софитом, песок под нашими ногами - ковром в причудливой театральной декорации, ждущей своих актёров, которые уже отрепетировали роли и ждали минуты до своего выхода в спектакле. Издали я заметил силуэты деревьев и поспешил вперёд, влекомый любопытством. Уже на полпути я усомнился, не мираж ли отвлёк моё внимание - слишком уж неправдоподобным показалось зрелище, представшее моему глазу. Но Ретроспектор настойчиво подтолкнул меня в спину, побуждая двигаться дальше. То, что я принял за деревья, при ближайшем рассмотрении поразило моё восприятие: ничего подобного в жизни мне видеть не доводилось. Стволы походили на туго свитые корабельные канаты, даром что толщина некоторых из них позволяла спрятаться сзади ребёнку. Уходя вверх на несколько метров, они увенчивались шарообразными кронами без листьев, напоминающими крепко сплетённые корзины. Кое-где корзины-кроны имели прорехи, и через сломанные прутья на нас смотрели трудноразличимые человеческие лица. Большая часть этого диковинного сада висела в воздухе, едва касаясь земли истончающимся книзу корнем, и лишь немногие низкорослые и слабые деревья были привязаны вервием корней к сухой песчаной почве.
Я подошёл к одному из деревьев и попробовал раздвинуть пальцами ветви-прутья корзины. Конструкция не поддалась, тогда я приложил усилия и попытался сломать стенку - в этот момент корзина вдруг слетела с толстого стебля и быстро, словно живая, покатилась, ускоряясь, по песку. Я вскрикнул от неожиданности. Ретроспектор бросился вдогонку за пустившейся в бегство корзиной, и, как только они поравнялись, древесный клубок рассыпался и из его сердцевины показалось похожее на краба существо. Размерами оно слегка превышалококосовый орех, при этом имело твёрдый панцирь из двух шестиугольных щитков, соединённых между собой роговыми пластинами, как воинский доспех, из-под которого выбивались пять пар хрупких сочленённых ножек.
- Рачок-отшельник, - проговорил Ретроспектор, поднимая существо с земли. Оно отвечало неожиданной покорностью. - Возьмём его с собой? - его последнее обращение ко мне прозвучало вопросительно.
Я не стал противиться, хотя его пожелание и показалось мне странным, и, вспомнив о своём случайном наблюдении, задал встречный вопрос:
- Я видел лица, проглядывающие сквозь прутья этих живых клеток. Уверен, моё видение было явью. Что бы это могло значить?
- А как бы ты сам это объяснил? - он окинул меня испытующим взглядом.
- Сдаётся мне, мы набрели на зловещий сад растений-хищников, - высказал я свою догадку. - А освобождённое нами ракообразное существо - его спасённый пленник. Сколько ещё людей и животных сгинет в западнях этого дьявольского места?
Ретроспектор покачал головой:
- Ты сильно ошибаешься. И не прав ты хотя бы в том, что вокруг нас нет ни одного растения, - он придержал рукой собравшегося было пуститься наутёк рачка-отшельника. - Сейчас мы находимся в гостях у местных жителей. Те, кого ты принял за деревья - на самом деле живые разумные существа, такие же, как ты и я. Только все они находятся на разных стадиях развития. Как невзрачная гусеница, готовясь к превращению в бабочку, запелёнывается в кокон, так и дети этой земли, ожидая перехода на ступень взрослости, окукливаются внутри своих древовидных скорлупок.
Даже после его объяснений немногое стало мне понятным. Существо снова зашевелилось, и вопрос, вертевшийся у меня на языке, наконец нашёл выражение в словах:
- В корзине, которую я потревожил, ждало своей участи животное, уже подошедшее к завершающей стадии метаморфоза? Оно сорвалось со стебля, дозрев?
Ретроспектор покачал головой:
- Всё абсолютно не так. Действительность прямо противоположна твоим представлениям. Начнём с того, что это даже не животное. Если подгонять весь окружающий мир и тех, кто его населяет, под известные тебе категории, то его правильнее было бы назвать человеком. И ты в этом убедишься, как только сможешь вспомнить и узнать его. Когда-то вы с ним были очень хорошо знакомы.
Как бы я ни напрягал память, я так и не понял, к чему он ведёт.
- Совершенно не похож он на человека, - я скептически отверг его утверждение.
- Притворяется, - Ретроспектор закрыл глаза, углубившись в воспоминания. - Он же всего лишь ребёнок, а дети любят играть. Ты сорвал его с родительской ветки на самой ранней стадии оформления, и нам придётся позаботиться о нём, пока не подрастёт. Может быть, однажды нам удастся найти его мать. Что сделано, то сделано - теперь мы не можем его здесь оставить, - ещё и потому, что без него загадка не будет разгадана.
Я просиял: воспоминание нахлынуло так стремительно, было таким ярким, что я едва удержался на ногах под каскадом захлестнувших эмоций.
Ничто не происходит без неё,
И в поиске её терялся каждый,
Кто, глядя происшествиям в лицо,
Искал им объясненья хоть однажды.
Плоский вращающийся диск нарисовала моя память столь же отчётливо, как если бы я на несколько мгновений снова переместился туда. Сунув в карман руку, я нашарил небольшой бархатистый предмет, внутри которого перекатывались, ударяясь друг о друга, два костяных кубика. Я вытащил их наружу, и они легли на ладони, демонстрируя небу свои грани, на которых значилось четыре и пять.
- Двадцать Третий! - выпалил я, не верящими в увиденное глазами сверля извлечённое из корзины существо. Ретроспектор, не ответив, взял его на руки и приподнял над головой, подставляя лику солнца твёрдый, как гранит, шестиугольный панцирь. Панцирь раскрылся, подобно раковине двустворчатого моллюска, и обнажил жемчужину, покоящуюся на дне. Скорлупка рака-отшельника таила в себе крошечное тельце новорождённого младенца. Он был покрыт тонкой слизистой плёнкой, ручки и ножки плотно прижаты к туловищу, головка повёрнута на бок и вжата в плечи в беспомощной безмятежности его хрупкого сна. Ретроспектор предложил мне взять младенца на руки, и я принял ношу не без опаски, отметив воздушную невесомость дышащего незаметной жизнью тельца. Так мы двинулись дальше по горячему песку с бесценным грузом чужой только что зародившейся жизни в руках.