Пейзаж вокруг был так однообразен, что иногда я спрашивал себя, а не остаёмся ли мы в той же точке, совершая бессмысленный бег на месте, и, если на нашем пути изредка попадались одинокие кустики колючих растений, или камни, торчащие из земли, или коконы-деревья, я охотнее объяснял это тем, что неподвижные на первый взгляд объекты движутся нам навстречу, а не мы проходим мимо них, оставляя на песке тянущуюся издалека вереницу следов. О движении времени весомее всего говорило лишь небо, постепенно сменяющее лазурную мантию на глубокий пурпур и кармин, и медленно приближающееся к горизонту солнце, не имеющее цвета и смотрящееся ослепительным пятном, гладким, как медальон. Воздух здесь не колыхался; ни звука не доносилось до нас, и даже шелест наших шагов проваливался вглубь земли, не достигая восприятия. Это бездвижное путешествие на отрезке времени было похоже на сон, одно из тех повторяющихся беспокойно-статичных ночных видений, в котором ты раз за разом теряешься в не виденном ранее месте, обречённый на невозвращение, приговорённый к скитанию в несуществующем лабиринте ради заветного смысла, которого и сам не знаешь.
Назад из моего обманного полусна-полубдения вернуло меня чувство ноши в руках, и я инстинктивно подобрал руки, крепче придержав своё лёгкое бремя. Дитя, до того невесомое, потяжелело за время пути и ощутимо выросло, став почти втрое больше; его лицо уже совсем не походило на младенческое, и в чертах без труда угадывались черты Двадцать Третьего. Гладкий невысокий лоб обрамляла травянисто-зелёная шапка молодых листиков, что, впрочем, выглядело совершенно естественным, не давая забыть о том, что младенец Двадцать Третий не далее как в начале сегодняшнего дня был сорван мной с дерева. Глаза его были широко раскрыты и с любопытством озирались по сторонам.
Ретроспектор резко остановился и, повернувшись лицом ко мне, проговорил: "Вот мы и на месте". Я осмотрелся, силясь понять, чем же этот ничем не отмеченный клочок пустыни, такой же, как и любой другой, может быть интересен для нас.
- Не задавайся вопросами, ответ на которые неочевиден, - спутник прервал мои размышления. - Иначе упустишь более важное. - Взгляд его остановился, мысль скользнула в иную сторону, и только что посетивший его ум вопрос-заклинание сорвался с губ: "Если мне вдруг камень станет на пути, что вернее - впитать его в себя или впитать в него себя?" - и, не дождавшись, пока я выскажусь, он ответил сам: "Время делать себя камнем - и время делать камень собой. Вобрать в себя силу и могущество неколебимой глыбы и продолжать движение или же остановиться навеки, вернув глыбе свою душу - мы выбираем то, что требует сама жизнь. Камни, преграждавшие нам дорогу, мы вбирали в себя, и стойкость их была нам наградой за преодоление трудностей".
Он сделал шаг, вновь повернув лицо к простиравшейся впереди картине, и будто бы переключил её, одним движением нарисовав посреди песчаных дюн зеленеющий свежестью оазис. Но, когда мы зашагали вперёд, оазис скрылся от наших глаз за стеной из камня, заслонившей собой панораму. Она уходила ввысь, врезаясь в небо, и, как я ни вглядывался в размытые дали, ей не было края.
"Но если мы не устоим, - Ретроспектор продолжил, - эта стена станет памятником наших прошлых побед, они вольются в ней, как капля дождя впитывается в почву, даруя ей свою жизнь ради будущих плодов. Ты готов к покорению?"
Я ответил, что не уверен, хватит ли мне сил одолеть эту стену. Сломать её было невозможно: на то, чтобы поколебать хоть один камень, ушло бы долгое время упорного труда, а значит, единственным выходом было взобраться на самый верх. Нам нужно было подготовиться к восхождению.
- Ты снова неправильно понял меня, - сказал Ретроспектор. - Долго бы ты карабкался вверх! Прежде чем лезть в воду, разведай, есть ли поблизости брод. Прежде чем штурмовать вершину, задумайся: может быть, вершина метафизическая? Ты получишь своё, и стена тебе покорится, как только ты только к тебе придёт ответ на мою загадку. И тогда ты поймёшь, насколько разгадка была легка. Но поймёшь ты это не раньше, чем постигнешь одну простую вещь, прочесав в памяти свою жизнь. А пока - поспешим на огонёк. Нас ждут там те, кто поможет тебе и Двадцать Третьему подойти к ответу.
У самого подножия стены я заметил неяркий свет костра, который не замечал раньше. Вокруг него не было никого, но чуть поодаль, глядя себе под ноги, ходило несколько человек, отдельно друг о друга и никак между собой не взаимодействуя. Когда мы приблизились, одна из них оторвалась от общего беспорядочного движения и направилась к нам.
- Мы совсем заждались вас, - послышался её голос. - Простите за нерадушный приём: у Несвет сегодня утром пропало настроение, и мы с тех пор не можем его найти... Вот растяпа! - вдруг воскликнула она беспредметно, в воздух, всплеснув руками. Это была молодая женщина, миниатюрная, но не сказать что худощавая, с прямыми и тонкими чертами миловидного, но лишённого девического очарования лица, светлой восковой кожей и светлыми волосами, спадающими с плеч водопадом. Когда она подошла ко мне, и её лицо оказалось прямо напротив моего, от того, что я увидел в нём, меня взяла оторопь, вскоре перешедшая в безотчётный страх. Лицо женщины стёрлось, обесцветилось, стало прозрачным - то же произошло и с её телом. Стоя передо мной, она, словно зыбкое зеркало, отражала меня самоё. Я попытался с ней заговорить. Но слова застряли в горле, и, видя мои муки, она успокоила:
- Извини, что напугала - я думала, ты подготовленный. Мы все здесь зеркала. Не можем отражать друг друга, но отражаем вас. Хроникёр - ты позже его увидишь - покажет тебя в детстве, я же отображаю настоящее. Если тебя это настолько смущает, просто не смотри ни на кого из нас прямо: под другими углами мы обретаем собственные лица. Я - Люмма! - она спохватилась, что забыла представиться, протянула мне руку - тогда только я снова смог увидеть её лицо - и расплылась в прелестной улыбке. Я назвал ей своё имя.
Всего людей у стены было четверо: Люмма, Несвет, Хроникёр и Безымянный Скептик. И была Птица, которая, как стало понятно, тоже была одной из них. Хроникёр держался в стороне ото всех, наблюдал и записывал в увесистой книге в переплёте из замши, которую всегда носил с собой, жизни каждого.
Несвет и Люмма внешне были очень похожи - на первый взгляд их даже можно было спутать, только после более тщательного изучения становилось заметно, что разница между ними огромна. Несвет была призрачно худа - в противовес кукольному изяществу Люммы, - черты её лица были лишены благородства, светло-серые глаза обнажали внутреннюю пустоту. Имя Несвет было говорящим, так же как и имена других - она была просто тенью. Такое же бросающееся в глаза сходство имелось между Безымянным Скептиком и Ретроспектором. И точно так же, вглядываясь в лица обоих, нельзя было не найти массу черт несхожести. Главное же различие между ними было глубже и раскрывало себя лишь в разговоре: Скептик яростно отвергал то знание, которое нёс и утверждал Ретроспектор.
Единственным из этой семьи, не скреплённой родством, существом, не имеющим человеческого облика, была Птица. Размерами она превосходила орла, однако ничто более в её внешнем виде не роднило её с царственным обитателем заоблачной выси. Гораздо больше походила она на горлицу, принарядившуюся в небесно-голубое одеяние с вычурной пелериной вокруг шеи, по случаю неизвестного праздника. Достоинство же, с которым Птица восседала, оставляло её родичей-горлиц далеко позади, сообщая ей вид величественный и знатный.
Люмма пригласила нас к костру, и мы уселись в круг, повернув спины к пустыне, над которой спускалась пурпурная ночь, и неохватной стене. Я посадил Двадцать Третьего себе на колени: тот уже заметно прибавил в росте, имел сложение пятилетнего ребёнка и всё то же дисгармонирующее с его детской фигуркой лицо взрослого. Несвет подошла к нам и, вполголоса плача, взяла его к себе на руки. Двадцать Третий послушно оставил меня.
- Друзья! - Люмма заговорила высоко и прочувствованно. - Мы собрались здесь в этот час, чтобы поприветствовать наших долгожданных гостей. Они устали с дороги, утомлены голодом и жаждой. Наш долг - проявить всё гостеприимство и оказать им радушный приём.
Сидящие по кругу запели в унисон хвалебную песнь, выражая нам глубокое почтение. После нескольких коротких речей в наш адрес Люмма приблизилась к костру и обнажёнными руками достала из огня - так, словно бы руки её коснулись воды, постоявшей на солнце - неизвестный плод, налившийся соком и благоухающий спелостью. Разломив его на три части, она подала угощение мне, Ретроспектору и Двадцать Третьему, приютившемуся под крылом у Несвет. Ароматный плод имел дивный вкус, кремовый, слегка кисловатый, он превосходно утолял жажду и удивительно быстро насыщал. После того как я вкусил его сполна, Люмма - она была хранительницей очага, как мне стало понятно - предложила мне достать из костра ещё что-нибудь, уверив меня, что этим огнём невозможно обжечься. Не без опаски я подошёл к костру, и, сунув руку в огонь, тут же её отдёрнул. Но причиной этому было скорее ожидание боли от ожога, нежели сама боль: пламя оказалось мягким и тёплым, не обжигающим. Я попытал счастья ещё раз и, закопавшись рукой в угли, вынул оттуда небольшой глиняный кувшинчик, закупоренный пробкой в форме птичьей головы. Мы по очереди пригубили, и насыщенный травяной отвар разлился по телу, неся чувство покоя и расслабления.
Первым заговорил Хроникёр. Он вышел в центр круга и, сев на песок перед костром, объявил:
- Теперь, когда гости утолили голд и жажду, я предлагаю положить начало обсуждению, ради которого все мы здесь оказались. Вы согласны?
"Да! Да..." - послышалось со всех сторон шепчуще-шелестящее свидетельство согласия.
- Ну что ж... - он сделал паузу и, взяв обеими руками книгу, которую ни на минуту из рук не выпускал, представил её на обозрение всему кругу. - Перед вами хроника, в которую включена жизнь этого мира с момента его зарождения, жизни каждого из вас и многих тех, кто сегодня здесь не присутствует. - Он посмотрел прямо на меня, и я в смущении отвёл взгляд, увидев в его лице собственное же лицо во времени, отмотанном на много ступеней назад. - Именно твоя помощь мне понадобится, - сказал он, вставая, подошёл ко мне и, взяв меня за руку, поднял с места и усадил перед собой. Теперь, когда он сидел так близко ко мне, я не мог отвести взгляда и, преодолевая замешательство, всматриваясь в его лицо, отыскивал в этом образе картины моего прошлого.
- Что я должен делать?
- Вспоминать, - коротко ответил Хроникёр. Потом, видя, что я жду пояснений, добавил: - Я хочу, чтобы ты вспомнил всю свою жизнь от рождения и моментов глубокого детства до времени, когда ты перешёл на нынешнюю ступень и встретил всех нас. Ведь мы виделись раньше, не так ли?
- Я этого не помню, - я не солгал. Для меня стало откровением сообщение о нашем давнем знакомстве.
- Ничего странного. Перемещаясь между мирами, ты пока не научился переносить память об одном из миров в последующие. Но я всё видел и всё записал, - он ещё раз явил свою хронику моему глазу, - эта книга поможет. И всё, что тебе нужно будет вспомнить, ты прочтёшь в моём лице.
- Аллилуйя! - послышалось со всех сторон стройное пение, эхом ударившись о стену.