Я вглядывался в лицо Хроникёра, которое было теперь моим лицом. В его зеркале вереницей проносились смутные картинки, которые я не мог остановить, поймать, вытащить на поверхность: словно киноплёнка в ускоренном воспроизведении, экран воспоминаний оживлял давно утраченные памятью эпизоды, не позволяя остановиться ни на одном из них: как только один кадр сменялся другим, содержание предыдущего развеивалось по ветру.
Наконец мне удалось остановить бег моего сознания, и картина, вырисовавшаяся перед глазами, захватила меня полностью. Яркий свет врезался в глаза. Плотность воздуха заполнила лёгкие, и пространство огласилось истошным криком, исторгнутым нутром в тот момент, когда лёгкие впервые затрепыхались, наполнившись жизнью. Моему первому вдоху предшествовал долгий путь наверх по мускульному тоннелю. Это путешествие сулило множество опасностей, но я прошёл испытание. Воспоминание почти не несло зрительной информации, было ощущенческим гораздо более, чем визуальным, зато звуки в этом ощущении играли значительную роль. Голоса, металлический скрип колёс по кафелю, хлопанье двери - всё слилось в причудливый коллаж, расплёскивающийся диссонансом по белоснежному концертному залу. Далее - после тёмного участка без воспоминаний - вспыхнула и угасла мимолётность момента: я осознал себя лежащим внутри прозрачного цилиндра на конце шпиля, возвышающегося над телом мира, окружённым глухим гулом и мерным постукиванием молоточка о металл...
Я сделал усилие, чтобы не потерять образ, явленный памятью, но картинка смазалась и рассыпалась, будто мозаика. Отведя глаза в сторону, я заметил, что мои слушатели поменялись местами. Ретроспектор, сидевший ближе всех к центру, вышел из круга и теперь сидел, прислонившись к стене; его место заняла Птица - она равнодушно чистила перья, не проявляя ни малейшего интереса ко всему, что бы я ни говорил. Люмма и Несвет слушали мою речь по левую руку от меня, лёжа на спине, взявшись за руки. Лишь Безымянный Скептик остался, где и сидел. Что же до Двадцать Третьего, то он уже вернулся в тот возраст, в котором встретился нам на краю диска. Его голова ещё была покрыта сухими листьями, посеревшими и пожухшими от времени. Он будто бы очнулся от долгого сна и с любопытством озирался, силясь припомнить, как он оказался в этом месте. Ближе остальных он сидел ко мне.
- Ты вспомнил своё рождение. Прекрасно, - ласковый голос Хроникёра прозвучал одобрительно. В нём слышалось явное удовлетворение моим продвижением по волнам памяти. - Расскажи, что же было дальше.
Я вспомнил своё детство, самый рассвет моей сложной многоуровневой жизни. Большая часть этих воспоминаний затрагивала мой внутренний мир, а не внешний, поскольку первый том моей жизни был написан в добровольном заточении внутри непробиваемой скорлупы моего воображения. Читать и писать я научился очень рано. Когда мир книжных полок был изжит и испит мной до последней капли, я стал создавать миры сам. В кругу воображаемых друзей я переживал неприятности, хоронил обиды и прятался, как в убежище, когда между самыми дорогими мне людьми шла война. Нуждаясь в помощи, я придумывал себе помощников, и не было более надёжных советчиков, чем те, которых рождал мой разум. Находили они отражение и в моих снах. Один непрестанно повторяющийся сюжет сопутствовал мне на протяжении всей жизни, оставаясь неразгаданным: я видел людей, собравшихся вокруг широкого стола посреди просторного зала, заполнявшегося дымчато-лиловой субстанцией. По мере прибывания этой эфирной, несущей покой материи в зале всё помещение оглашалось ласкающим слух пением, которое растекалось по кругу, выливаясь в изысканной увертюре к грандиозному концерту предначального вселенского оркестра. Числом людей у стола было девять. Они сообще производили одно и то же действие, но что это было за действие, после пробуждения я вспомнить не мог. И даже сейчас, погружаясь с головой в мир воспоминаний, я не заходил дальше момента, раз за разом становившего для меня камнем преткновения.
Одно за другим я вылавливал из быстротечной реки памяти события своей жизни, повествуя безмолвствующим слушателям о самых сокровенных переживаниях, выкладывая на общий стол наиболее глубинное. Постепенно я описал в подробностях двадцать лет своего существования на земле и готов был идти дальше, когда Хроникёр меня остановил.
- Достаточно, - сказал он мягко. - Теперь, когда ты многое вспомнил, ты готов ответить на мои вопросы?
- Нет, из всего увиденного в зеркале памяти я так и не извлёк подсказки, - удивился я, ожидая, что тот раскроет передо мной карты, и ответы зажгутся звёздами на разостланном нами совместно полотне вариантов.
- Хорошо, - он встал со своего места и вошёл в круг. - Тогда наши друзья помогут тебе. - Он повернулся к слушателям: - Не могли бы вы поменяться местами? - а затем снова ко мне: - А ты оставайся здесь.
Первым слово получил Ретроспектор. Когда он сел vis-a-vis, я испытал облегчение, увидев в его лице только его самого. Он прибыл в эти края вместе со мной и, в отличие от их обитателей, не мог быть зеркалом. Ретроспектор сказал мне всего одно слово, чтобы пробудить в моём уме вихрь воспоминаний - он назвал моё давно забытое имя.
Когда я балансировал на грани жизни и смерти, утратив опору, пережив вероломство и не рассчитывая уже на помощь со стороны, он появился рядом со мной так, будто мы знали друг друга всю жизнь. Рассказал моё прошлое и будущее, дал силы бороться и сам этой силой стал. С тех пор, куда бы я ни пошёл, он был со мной, преданный товарищ и терпеливый учитель. У меня никогда не возникало вопросов, кто он и откуда взялся, пока однажды встреча с антигероем моей истории не дала мне ответа на этот не заданный вопрос, решив его судьбу. Ретроспектор существовал в мире лишь как плод моего воображения. С тех пор я нёс в себе это знание, не смея им поделиться: развенчание тайны повлекло бы смерть Ретроспектора.
- Я всегда об этом знал, - медленно проговорил мой друг. - Ты не забыл ли, что я знаю Истину? Такой секрет от хранителя Знания не утаишь. Ты напрасно боялся меня убить: разве можно изгнать из материального мира того, кого в нём не существует?
Следующим вести беседу со мной вызвался Двадцать Третий. Впервые за время нашей встречи в новом мире я слышал его голос. "Помни о знаках", - сказал он мне, и я вспомнил сон из детства, опустивший меня в самый центр завязанного клубком вероятностей лабиринта, и мальчика-проводника, который вёл меня по дороге из потаённых символов.
Хроникёр оказался моим Вергилием в долгих тягостных блужданиях по загробному миру. Его я вспомнил без подсказки, как только настал его черёд. Другие трое так и остались неузнанными - как я ни тщился, ничто не напоминали мне их здешние образы. Тогда мне на помощь вызвался Безымянный Скептик, ни разу не вставший с места за то время, пока другие перемещались по кругу, ведомые неясными помыслами. Только тогда я увидел, что между его колен был вкопан в землю небольшой ларец - его Скептик и охранял. Отворив замок и откинув крышку, он извлёк оттуда некий предмет, бережно взял его в руки и, подойдя поближе, протянул мне. Я принял из рук Скептика это сокровище, осмотрел его. Миниатюрные рычажные весы с двумя чашечками, уравновешенными невесомостью покоя, - работы практически ювелирной, - служили кому-то когда-то для наиболее точного измерения массы. Люмма и Несвет вышли за пределы круга и, стоя вплотную друг другу, всё так же держась за руки, запели в голос, завораживая переливами единозвучия. Звук заструился в пурпурном ночном воздухе, сиреневой дымкой обволакивая землю и сидящих на ней, колебля чаши весов... Трое, не разгаданные мной, были взвешивателями звука и являлись мне в сновидениях на протяжении многих лет.
Я подошёл к самой границе, почти вплотнюю к решению задачи Хроникёра, и дальше двигаться было некуда. Выходило, все до единого мои новые знакомые были мной же вымышлены - и Ретроспектор и Двадцать Третий также обрели существование лишь в пределах моей мысли, но им была дана самостоятельная жизнь, как только память об этом оставила меня. Лишившись памяти, я сотворил этот мир, населив его теми, кто когда-то пришёл в мою жизнь, но сохранился только в глубинах несознаваемого.
- Ты подошёл совсем близко к разгадке, - сказал Ретроспектор, - но забыл об одном. Я предупреждал тебя: остерегайся встречи с копиями. Но отличишь первообраза от подделки - угодишь в ловушку. Это и помешало тебе пройти путь до конца.
- Так значит, вы все - копии? - ошеломлённый таким известием, я совершенно пал духом.
- Да. Одни из тысяч таких же, - ответ Хроникёра звучал без проблеска эмоций. - Ретроспектор уверил меня, что ты способнейший его ученик - я и решил устроить тебе встряску.
- Почему же я должен был вас опасаться?
- Потеряв различия между вымыслом и реальностью, ты преградил себе путь к окончательной разгадке и повис на крючке у самого себя. - Он дружелюбно улыбался. - Ведь все твои воспоминания у костра из несбывшихся вероятностей - ложны. Кроме...
- Кроме чего? - выкрикнул я в нетерпении, готовый уже к любым поворотам.
- Кроме воспоминаний о снах. В сновидениях тебе являлись наши подлинники. И подлинник этого мира ты тоже увидел во сне, когда ты, Ретроспектор и Двадцать Третий оторвались от вращающегося диска и пустились бороздить пустоту.
В этот момент вмешался Безымянный Скептик, до сих пор не проронивший ни слова, и, сам не желая того и преследуя единственную цель - усомнившись, оспорить утверждение, принял мою сторону:
- Но посудите, разве возможно в это поверить? Кто объяснит, как может считаться подлинной картина мира, не существующая за пределами сна? Хроникёр, ты себе противоречишь.
- Нет здесь противоречия, - отверг его выпад Хроникёр. - Он придумал нас, увидел во сне. Но от этого мы не менее - и, пожалуй, дажее более - реальны. Перестаньте мыслить в рамках двух категорий, - он смерил меня строгим взглядом. - Это относится и к тебе. Двоичное мышление не подобает тому, кто создал себя сам.
- Немыслимо! - возмутился Безымянный. - Сон реальнее, чем явь, а несуществующее порождает существующее. Создал себя сам... большей бессмыслицы я в жизни не слышал!
Однако я принял это утверждение как должное. Одно мне до сих пор не стало ясно. Мой же собственный мотив мне не был понятен. Я озвучил:
- Но чего ради я это сделал?
- Для ответа на этот вопрос мы здесь и собрались, - подтолкнул меня Хроникёр.
- Чего ты ищешь? - добавил Ретроспектор.
- Я ищу причину моего появления в этом мире - и появления всех вас. Ничто не происходит без причины!
- И что же ты по этому поводу думаешь?
Я припомнил строки загадки, полученной нами от Ретроспектора. Всё оказалось до смешного просто.
- Ответ на загадку - "причина"?
- Да, ты прав. Но назвать ключевое слово не означает загадку разгадать - оно лежало на поверхности, и это было бы слишком просто. Ты должен был найти для себя причину того, зачем ты себя придумал. Как бы ты сам ответил на свой вопрос?
- Я придумал себя, чтобы придумать всё это? - я обвёл руками пустыню. - Все подсказки вели к этому единственному выводу, сколь бы бессмысленным он ни казался. - Не будь меня - не было бы всего мира?
Как только я произнёс это, все, кто до того сидел на земле, встали со своих мест и замерли в поклоне. Над нашими головами вспыхнула зарница; стена, преграждавшая нам путь, собралась, как бумажная ширма, и, издав глухой хлопок, исчезла в костре из несбывшихся вероятностей.
- Совершенно верно, - переглянувшись, ответили Хроникёр и Ретроспектор. - Можешь считать себя богом, - добавил последний. - Главное, не забывай, что каждый из людей в отдельности - точно такой же бог, как и ты.
Последний не найденный ответ выплыл перед глазами. Создавая этот мир, я взял за основу увиденный во сне образ раковины: этот образ пришёл ко мне, когда Ретроспектор усыпил нас, и за долю секунды до того, как я поглотил собой мириады вселенных, я открыл, что мы находимся посреди необъятного океана. Мир, который я создал в одно мгновение и затем на протяжении пятнадцати лет воссоздавал каждую ночь, не помня, что оригинал давным-давно уже был воплощён, представлял собой исполинскую двустворчатую раковину, на дне которой я очнулся от забытья и повстречал Ретроспектора, а затем и остальных. Когда створки раковины приближались друг к другу, смыкаясь, на землю опускалась ночь, карминно-красная в отсветах бьющего сквозь перламутр не настоящего солнца. Это солнце сбивало несведущего с толку, в хаотичном танце кружась в вышине. Я также вспомнил, что из похожей раковины был извлечён нами заново рождённый Двадцать Третий. Роль последнего так и не прояснилась для меня. Я подошёл к нему.
- Ретроспектор сказал, без тебя я не разгадал бы загадку, а я так и не смог понять, в чём заключалася твоя помощь.
Тот опустил глаза, смешавшись.
- А ведь я просто взял и нашептал ответ тебе на ухо, - сказал он. - Ты был так увлечён ненужными размышлениями, что не заметил этого и принял подсказку за озарение.
- Так ты знал ответ? - поначалу зажёгшись недоверием, я вскоре отринул его, и чувство неподдельного почтения перед мальчиком из лабиринта, подающим путеводные знаки, преисполнило меня.
- Я нашёл отгадку, как только ты дал мне толчок к жизни, пробудив от мёртвого сна внутри материнской корзины. Наверное, мы сделали друг для друга всё, что могли.
Не всё - я знал, что главного для Двадцать Третьего я так и не сделал. Ретроспектор сказал, что мы должны воссоединить его с матерью. За время, пролетевшее с нашей встречи, Двадцать Третий вырос, повзрослел, с его головы облетели листья, сменившись шапкой льняных волос, но он так и остался сиротой... Ни Люмма, хранительница очага, ни Несвет, не нашедшая своего настроения, пусть она и первая к нему потянулась, увидев в ребёнке своё утешение, - ни одна из них не могла быть ему матерью.
Мои размышления прервал пронзительный крик. Птица, которая раньше никак себя не проявляла, подобралась слишком близко к огню и подпалила крыло. Она неистово била крыльями, без ума от ужаса, отчего огонь распространялся всё больше, пока не вспыхнула живым факелом, до конца отдав себя стихии.
Мы понимали, что спасти её нельзя: со всех сторон вразнобой раздавались рыдания, заунывная панихида по сгорающим в огне не сбывшихся вероятностей надеждам. Когда, опустившись на песок, Птица затихла и перестала биться, поборов оцепенение, первой кинулась Люмма и стала топтать костёр, будто бы желая отомстить огню за его злодеяния. За ней последовала Несвет, забирая у огня его жизнь и его ярость. Что произошло дальше, не объяснит никто - Хроникёр и Ретроспектор молчали об этом впредь и, стоило мне или кому-либо другому упомянуть случившееся в разговоре, под предлогом сохранения тайны избегали ответа. Из костра поднялся столп света, устремившись в небо, и в нём, как в водовороте, взвились и завертелись все мои воспоминания - и воспоминания каждого из нас. Вихрь улёгся, столп истаял, и в костре одна за другой исчезли Люмма и Несвет, а следом и Безымянный Скептик, кинувшийся им на помощь. Схватившись за руку Несвет, тут же проглоченной недрами земли, он вслед за ней провалился в глубину и стал ещё одной так и не сбывшейся вероятностью.
На засыпанной пеплом земле, где догорела Птица, мы увидели лежащую ничком обнажённую женщину. Она пошевелилась, издала слабый стон и медленно поднялась на ноги. Эта женщина несла в себе ценное бремя, в её утробе созревала жизнь, горевшая довременным солнцем, и она оберегала и лелеяла эту жизнь, вскармливала своим существом, одушевляла собою. Сделав несколько шагов по песку, обволакивающему её ноги, она приостановилась, подняла руки вверх и, запрокинув голову и закрыв глаза, потянулась к солнцу.
- Я видела странный сон, - проговорила женщина тягуче, истомлённо. - В этом видении я была голубой птицей. Вокруг было много людей, и мне хотелось говорить с ними, но никто меня не понимал. Тогда я запретила себе говорить и просто сидела и слушала, что говорят другие... - она замолчала. Безмолвие длилось с минуту, после чего гостья снова заговорила: - А проснувшись, я почувствовала себя обновлённой, так, словно бы прошла очищение огнём и возродилась из пепла, подобно Фениксу. Может теперь, в моей новой жизни, я найду счастье, и мне наконец удастся встретить моего потерявшегося сына? - вопрос, являющийся скорее невольно озвученным внутренним переживанием, донёсся до наших ушей. - Ару, ну где же ты, мой Ару?
На этот ни к кому не обращённый зов обернулся Двадцать Третий, узнав свою утраченную родительницу в восставшей из праха сгоревшей Птицы женщине, носящей под сердцем солнце. С возгласом позабытой отрады они устремились в объятия друг друга, а вдоволь напившись радостью встречи, взялись за руки и ушли вдвоём в незнакомую даль, туда, где цвёл оазис, не сказав на прощание ни слова и не обернувшись. Над нами загоралось новое утро - начинался ещё один день, ещё одна нескончаемая погоня за действительностью.
- Нам надо уходить, - сказал Ретроспектор. - Все ушли - пора и нам, пока не поздно. Ты был творцом, но даже Творец не убережён от ошибок. А по мере многократного копирования ошибки, допущенные в значальном творении, множатся вместе с ним: каждое повторение много дальше от совершенства, нежели оригинал, каждое повторение повторения - много слабее. Твои миры обречены на гибель, - и раковина этого мира тоже однажды не распахнёт твоих створок. Мы должны покинуть её. Ты знаешь как?
- Не знаю, но хотел бы знать, - я и сам, сотворив себя, был несовершеннее многих последующих моих творений. Я должен был бы создавать себя по их образу и подобию.
- Я открою тебе последний секрет, - Ретроспектор заговорил вполголоса, плавно переходя на шёпот. - Даже самый совершенный из твоих миров, многослойным пирогом собравшихся в единый, даже мир, первым вышедший из-под твоей руки - не более чем декорация. Вспомни своё ощущение, когда ты, возвратившись из забытья, в первый раз осмотрел плоды своего созидания. Ты знал об этом когда-то, не так ли? Так ты знаешь, как мы можем выйти из раковины? - быстрым взмахом руки он перелистнул мир, как страницу книги, иллюстрирующую полно, всеобъемлюще, всё её содержание. Мир схлопнулся, свернулся, даровав наши жизни пустоте, в которую мы многажды возвращались, странствуя от края до края, от брега до брега океана, зовущегося Провидением.
- Попробуй увидеть ответ внутренним зрением. Не глазами.
Повинуясь, я закрыл глаза. Сквозь темноту, окутавшую меня ненадолго, стали понемногу прорисовываться смутные очертания, и уже несколько минут спустя картина мира выстроилась перед моим внутенним оком. Сначала я было поверил в то, что мы застыли в воздухе - небо, висящее над нашими головами, накрыв нас, окружило со всех сторон, и внутри голубеющей небесной сферы не было ничего. Но, сделав шаг и доверившись своим ногам, я догадался: под нами была сплошная зеркальная поверхность, которая нас не видела. Когда картинка прояснилась, мир наполнился живыми душами, доселе незримыми. Они также были зеркальны, и моё внутреннее зрение уже не отражало их телесных оболочек, являя в первозданности. Они разделялись на группы, становились парами друг напротив друга, и отражение зеркала в зеркале, пустоты в пустоте, образовывало анфиладу, не имеющую ни конца, ни начала.
- Выбирай, какой из коридоров тебе больше по душе, - уверенным жестом Ретроспектор позвал меня вперёд.
Я подошёл к одному из зеркал, прислушавшись к наитию, он - за мной. Открыв глаза, мы вошли в зеркальный коридор и стремительно нырнули в пустоту.