Если меня посадят в тюрьму, и свяжут меня, и если среди всех звуков я буду слышать только перестук по камерам и шаги охранников, я буду любить эту жизнь страстно и неистово - и, быть может, так, как никогда доселе не любил.
Солнце шло по продолу, цыкая левым лучом, и шаря взглядом по кирпичам в поисках заначки.
- Стоять!
- Лицом к стене!
- Руки за голову!
Конвойный - прыщавый юнец в сине-зелёной форме похлопал по карманам, вытащил зажигалку.
- Зиппо? Хиппо!
Гулко, на весь продол, раздался лязг, и Солнце вкатилось на полусогнутых в камеру.
Там сидел Луна. Он гляделся в зеркальце. При виде Солнца он зеркальце спрятал.
- Если сине-зелёный, - значит, Земля. Сволочь редкая. Все сигареты, весь чай спёр.
- А меня прикладом...
Они сели рядом на нижние нары и задумались.
Помолчали.
Вздохнули.
- А...- сказал Луна и шмыгнул правым кратером.
Солнце задумалось.
- Знаешь, - сказало оно, - это не так уж и плохо.
- Приехали.
- Нет, дурилка, я серьёзно. Раньше что? Орбита, предписанный путь. Это только мелкая сошка вроде планеты думает, что звёзды движутся сами по себе. А на самом деле...
Здесь Солнце осёкся.
- Что на самом деле? - поинтересовался Луна.
- Большие, очень большие дела ворочаются, - нехотя ответило Солнце. - Слушай, а тут жрать дают?
- Дают...Рыжий такой, Марсом зовут.
- Из провинции?
- Не сказать. Но жил в бедности, до сих пор с баланды себе сцеживает.
Солнце молчало. Хороша же баланда, если есть, что сцеживать.
- А нельзя здесь...правозащитника?
- Нельзя. Здесь правозащитником только Улугбек работает, так он уверен, что Земля плоский. И Солнце плоский. И Луна нарисованный. Давно на амфе сидит, восточный деспот.
Луна шмыгнул правым кратером.
- Барахлит?
- Иногда. Слушай, а ты-то за что?
Солнце поморщилось. Оно вспомнило морду провинциального коричневого карлика, который заполучил такого же провинциала, да идущего в ядро по надобности: "Литий жрать заставлю!" И многих ведь заставлял, тупоголовый. Тупоголовый, мерзкий, чванливый и с пятном на залысом, без протуберанцев, лбу.
- За нарушение правил звёздного движения.
- Так ты что? В ядро или из ядра?
- Нет. Я - само по себе. Без попуток добиралось. Хочу я, Луна, на глубинку посмотреть. Говорят, в созвездии Лиры есть интересные места, вакуум вкусный, хрустальный, звенит, когда в него по пояс входишь. Мечта у меня - не строем по проторенной дорожке, а вбок, вкривь. Третий раз уже сижу.
- Что, за одно и то же?
- Не. В прошлый раз за создание планет без лицензии. Кто ж их только выдаёт, лицензии-то?
В дверь небрежно стукнули, насмешливый голос крикнул:
- Баланда! Обед!
Луна подошёл и взял обе миски. Пока ели, Солнце рассказывало:
- Мы же все одинаковые, если приглядеться. Вот карлик куда-то прёт, а вот гигант его обгоняет - по большому течению. А чего он там не видел, на другой-то стороне? То-то. Я считаю - всё это глупости. А вот найти бы хорошую сейчас туманность, завертеться бы с нею в пояс астероидов, а там и пощекотать, и лизнуть пару раз - и части массы не жаль, правда?
- Для хорошей-то туманности? Факт, не жалко, - подтвердил Луна.
Разговор истощился, - нары они не делили, и так было ясно, кому спать; должностей не назначали, Луна вертелся всю жизнь - ему за это привычней будет; а какая ещё тема может быть, кроме небесной вольницы, да туманных намёков? Да и Луна толком туманностей ещё не знал - сформировался позже остальных, когда жирный Юп уже подобрал и спутники, и всё такое. Можно было, конечно, рассказать про кольцо астероидов, но Луна был спутник честный, где не был, про тех не рассказывал. Да и мелкие там делишки творились.
- Нет, всё же в наше время интереснее было, - сказало Солнце, - бывало, смотришь на то, как Галактика закручивается - миллион годков, два, а потом глядишь - уже и покраснел немножко, да и скрутилось всё, вокруг уже белая полоса. Млечный Путь.
- Солнце, а ты далеко забиралось? Там как - живые есть?
- Сигареты точно кончились? - Солнце порылось в карманах, и скинуло робу; отслюнявило кусок папиросной бумаги от внутренней поверхности, скинуло ботинки без шнурков - там обнаружился табак в полиэтиленовом пакетике - мятый, но годный. Расправило бумагу, насыпало, завернуло.
Чиркнуло подошвой да по шершавой стене, собрало отслоившиеся палочки. Затянулось.
Не первый раз оно здесь - нужно Луне, сам попросит. А Солнце теперь ох-богач.
Луна без зависти смотрел на это. Он давно уже нюхал метеорную пыль и презирал табакокурение.
- И как, есть среди других звёзд живые?
- Сложно сказать, Луна. К иной, особенно синенькой, подкатишься, по-горячему её обрадуешь, а она - цыц! - дохленькая, водород только сгорает, да смердит на всю Галактику. И ох как много таких, но есть и исключения. Бывало, звёздочка не ахти какая, и кажется, что зря три миллиарда лет к ней летело, чтобы потом поздоровкаться и разлететься на пыльных тропинках далёких созвездий, но раз вы сходите на "Большой взрыв", два, а потом глядишь - и взрыв. Новой стала, омолодилась, значит.
И Солнце вспомнило тот быстротечный, безрассудно юный миллиард лет, когда оно вошло в зелёную аллею своего рукава. Вспомнило - будто сразу забыло - смех по созвездиям, самые бородатые анекдоты, как мантию скидывало, чтобы соседку-близняшку до ближайшего пульсара проводить, как махало протуберанцем вслед; и как оно разглядело на лучистых ресницах её слёзы - они прощались, надо было идти большой дорогой, галактическое течение всё более разносило их в пространстве и сначала она превратилась для него в мутное зелёное пятнышко, потом стала помаргивать, а сейчас оно уже и указать не сможет, где находится любимая.
- Сложно сказать, Луна.
- Понимаю, - сказал Луна. Он тоже думал. Но о конвойных. Это Солнце, вероятно, хитрый жук, раз всё на романтику тянет. А тем временем табачок-то вот он. И как ему удалось? Луна оглядел свой костюм - серая роба, небрежно прошитые штаны, эмблема тюрьмы с тремя квазарами - по номеру, значит, - вот, собственно, и всё.
Неуютно это. Неприятно. Готовился, зубрил учебники, составил даже словник по звёздному жаргону, а теперь...
Солнце тем временем готовило постель - раскатал матрас и поправил жидковатую подушку.
- Нету здесь времени, - сказало оно. - Вот на свободе у меня много времени, а я не успеваю. Здесь у меня много времени, а девать его некуда. Мысли передуманы, песни перепеты, чего ж ещё желать, стукач?
В минуты душевного беспокойства оскорбления выглядят особенно резкими. Повисла тишина, не прерываемая даже сипением правого кратера Луны.
- Да я...- сказал Луна.
- Да как ты мог...- беспомощно оглянулся вокруг Луна.
- Земля и Марс сволочи, конечно, - сказало Солнце. - У тебя практики не хватает. За шкирку не хватаешь, к углам не жмёшь, всё расспрашиваешь будто за жизнь, гундосенький.
Луна сжал кулаки.
- Много ты понимаешь! - крикнул он.
В глазах его уже готовы были появиться слёзы.
- Много, - согласилось Солнце. - К сожалению.
Опять наступила заминка, и Солнце разрешило её просто - полезло под одеяло.
А когда они расстались с зелёной? Были ещё звёздочки в жизни его? Были ещё светочи-ориентиры? Конечно. И учителя были, и учительницы. Это сейчас уже ни до чего. Разбухло Солнце, покраснело, кора что кожа - потрескалась. А память-то осталась.
- Мне стыдно, - подал голос из угла Луна.
Солнце молчало. Сколько их таких...стыдливых? Все из планет? Небось. Это их масштаб. Оно отвернулось и захрапело.
- Жрать! Ужин!
Звук приклада сине-зелёного о дверь был неприятен, но Солнце спало.
- Ужин! - заорала прыщавая харя и открыла окошко.
Луна встал и подошёл к нему.
Он плюнул в харю, и забрал свой последний ужин.
Солнце укуталось посильней и сделало вид, что ничего не заметило. К нему пришли спокойные, дивные сны.