Обратная тяга. Часть 2

     От автора.

     Наличие в тексте приставок «без» заменяющих «бес» - не является ошибкой. Интересующимся просьба ознакомится с реформой русской орфографии 1917 – 1918 годов.

     Внимание! Для страждущих. Данный текст не содержит в себе призывов к однополым связям и пропаганду «ЛГБТ» (организация запрещенная на территории Российской Федерации). Автор, пользуясь художественными приёмами напротив – стремится показать разрушающее и растлевающее воздействие подобного образа жизни на психику и нравственный облик человека.

     Данный текст разрешен к прочтению только лицами достигшими 16 – летнего возраста.

     

     Мирослав проснулся резко и даже немного болезненно. Приподнявшись на кровати, он долго не мог понять сколько сейчас времени и еще наполовину был захвачен странными образами из сна, которые на ходу, один за другим улетучивались из его сознания как спугнутые птицы. Глянув на разлившуюся за окном темень, Мирослав потянулся к смартфону лежащему на тумбочке, и, включив экран – посмотрел на часы. Про себя присвистнув, он стал лихорадочно вспоминать какой день был сегодня, и какие занятия в университете намечаются на завтра. С облегчением удостоверившись, что готовить к завтрашним парам ничего не нужно, парень мельком глянул на уведомления на экране и не найдя в них ничего важного – встал, и пошёл на кухню. Желудок настойчиво напоминал о себе после нечаянного дневного сна.

     К удивлению Мирослава мать, несмотря на поздний час не спала. Сидя за столом, она с улыбкой пролистывала что-то на экране своего смартфона. На столе перед ней дымилась кружка с чаем стояла открытая и начатая коробка конфет - по виду очень дорогих. Мать любила сладкое, и часто покупала себе всякие приятные съестные мелочи, но на такие дорогие обычно не тратилась. Факт присутствия в доме явного подарка, приподнятое настроение матери и игривое свечение на её лице без слов всё сказали Мирославу, и парень понял, что в ближайшее время в гости можно будет ожидать очередного «дядю». Осторожно пройдя на кухню, парень поздоровался и заглянул в холодильник.

     – Слава, ты что, спал днём? – с улыбкой поинтересовалась мать, сразу всё поняв по помятому лицу сына.

     – Да-а – хрипло протянул Мирослав и тут же объяснил, - День был непростой.

     – Я уже и не помню, когда ты засыпал днём, – озабоченно припомнила мать, и, встав, - подошла к сыну и прислонила ко его лбу ладонь.

     – Ты не заболел? Вид у тебя какой-то уставший.

     – Нет, мам.

     – Суставы не ломит? Голова не болит?

     – Да нет же говорю. Просто сегодня занятия такие были…

     – Сделать тебе чай с лимоном? От простуды очень хорошо.

     – Ма-а-ам, не нужно. Я просто поем.

     Мирослав косолапо и неуклюже отбивался от попыток матери о нём позаботится. Так же, как и мать неуклюже проявляла о нём эту самую заботу. Она никогда не умела этого делать, и сейчас её попытки - запоздалые, и вызванные приливом случайного «счастья» со стороны - выглядели смешными.

     Мирославу было неуютно и неудобно получать эту «заботу», поскольку он прекрасно знал, что через время за ней придёт пренебрежение, потом тихая агрессия, и, наконец, попытки вменить вину невиновному. Он уже жалел, что пришёл на кухню именно сейчас, и не подождал, пока не закроется дверь материнской комнаты.

     – Ну хорошо, - улыбнувшись, мать вернулась за стол, и, сев, подцепила ногтями конфету из открытой коробки.

     – Что было интересного в университете? – спросила она, кладя сладость в рот и затем запивая её чаем.

     – Да ничего, как обычно было, - проговорил Мирослав тупо смотря в открытый холодильник, - Преподавателя нового прислали.

     – М-м? – переспросила мать жуя, - Фто, правда? Наверное практикант какой-нибудь?

     Мирослав усмехнулся. Потянувшись за пакетом с молоком:

     – Нет, не практикант. Скорее практик.

     Тут раздался звонок. Мать быстро взяв со стола смартфон посмотрела на экран, просияла и быстро встав прошагала мимо Мирослава чуть тронув его за плечо. Из коридора послышалось ласковое: «Да-да?», - и после привычный скрип закрывающейся двери.

     Выдохнув с облегчением, Мирослав положил на место пакет с молоком взятый им лишь для вида, и закрыл холодильник. Чувство голода после сна бывшее довольно ощутимым немного притупилось.

     Подойдя к столу, Мирослав развернул к себе коробку с конфетами и некоторое время рассматривал их. Каждая лежала в своём персональном лотке из твёрдой фольги, украшенная фигурным шоколадным верхом. Некоторые конфеты были двух – и трехслойными, другие обсыпаны орехами, пара обвалена в кокосовой стружке. Без сомнений – это был очень дорогой набор. Мирослав, заинтересовавшись одной округлой конфетой, украшенной миндалём, было потянулся к ней, но потом приподнял над столом всю коробку и поднёс её к носу. Чутьё не обмануло – сладости были с алкоголем. Фыркнув, парень вернул конфеты на место и снова подошёл к холодильнику.

     ***

     Наевшись супом из той же кастрюли, из которой он ел и утром, Мирослав вернувшись к себе в комнату завалился на кровать. Понимая, что просто так он сейчас не уснёт, даже несмотря на сытый желудок, парень взялся за книгу. Прочитав несколько страниц. И начав изучать материал по рациону питания некоторых островных плодоядных птиц, - парень вдруг вспомнил, и посмотрел на тумбочку. Оставленное на ней еще до сна яблоко исчезло. Припомнив, что яблоко он положил на книгу, Мирослав, встав с кровати осмотрел комнату.

     Решив, что плод мог закатится под стол, ту же тумбочку, или просто в тёмный угол, Мирослав, встав на колени, заглянул во все возможные места, и даже посмотрел под своей сумкой. Яблоко как сквозь землю провалилось. Немного удивленный этим исчезновением, парень, подумав, что это возможно мать взяла яблоко, когда уходила к себе в комнату – снова лёг на кровать. В этот момент прожужжал телефон, и Мирослав уже предполагая кто может ему на писывать в такой поздний час – посмотрел на экран. В сообщении было лишь одно слово: «Зацени», - и следом за ним, не прошено, благо с отключенным звуком открылось видео весьма недвусмысленного содержания. Присутствие на записи мужчины и двух женщин напомнили Мирославу про их с Антоном утреннюю перепалку, и парень, усмехнувшись, - написал быстрый ответ:

     «Тебя я тут не заметил».

      Отключив звук, чтобы не слышать «града» сигналов от присылаемых ответов, Мирослав расстелил постель, сходил в ванную, и ощущая, как сытость и небольшая порция чтения уже зазывают в тело сон, погасил свет и с удовольствием забрался под одеяло.

     Антон имел обыкновение присылать Мирославу видео, похожие на сегодняшнее, зачастую используя их для высмеивания каких-либо ситуаций, или сравнивая участников «представлений», запечатленных на них – с однокурсницами, знакомыми, а иногда и с собой.

     Нельзя было сказать, что Мирославу нравилось находить у себя в «почте» такие «подарки», но он давно привык к выкрутасам приятеля и реагировал на них спокойно. Из-за возраста парень по-своему интересовался подобными материалами, но предпочитал воспринимать их в другом виде. По сравнению с привычными ему текстовыми описаниями телесной близости, которые он брал из произведений признанных классиков, присылаемые Антоном записи большей частью казались Мирославу очень пошлыми. Пристрастия Антона и его однобокий в общем то интерес в итоге привели к тому, что Мирослав даже не начинал смотреть то, что присылал ему приятель. Но, иногда, как в сегодняшнем случае – видео открывались сами и совершенно не прошено, и как и любой подобный материал – гипнотизировали еще пока не окрепшую психику, пребывающего пока в зародыше «мужчины».

     Мельком увиденные с экрана кадры разбередили воображение Мирослава. Оставшись с ним один на один, под покровом одеяла, словно бы отгораживающего парня от возмущений его собственного стыда, Мирослав некоторое время раздражённо боролся с возникающими в его уме картинами. Но вот исходящая от них сладостно – обезоруживающая теплота словно бы просочилась из мыслей – и потекла по шее, животу, вниз. Грудь раскрылась навстречу щедрым глубоким вдохам. Стыд остался где-то снаружи и далеко – и тело, уже отдавшееся пропитавшему его желанию – не слушало его ворчливых осуждений.

     Окончательно забывшись и дойдя до пика, Мирослав среди множества картин мелькающих в его воображении вдруг резко, словно против воли утонул в одной – вышедшей на первый план. Коснувшиеся друг друга пальцы, красноватая боковина яблока и взгляд почти чёрных улыбающихся глаз.

     Мирослав явственно – как и тогда ощутил разливающееся по руке тепло и лёгкое касание. Не успев ничего осознать и даже испугаться, парень пережив волну наслаждения, довольно быстро схлынувшую с тела и ума, зажмурился, прислушиваясь как в темноте, осуждающе шаркая сухопарыми ногами к нему начинает подкрадываться стыд. Но вместе с ним, в темноте появилась и обрела форму другая, непонятная пока что парню эмоция. Расплывчатая и не ясная, она упрямо произносила одну и ту же фразу возмущенным голосом:

     «Ты что? С ума сошёл?»

     Мирослав с готовностью отправил бы незваную «гостью» восвояси, но, чувствуя, как по кисти и руке продолжает разливаться приятное пульсирующее тепло уже почти был готов с ней согласится. Проваливаясь в сон, подчиняясь какому-то неведомому агрессивному порыву, Мирослав поочередно несколько раз жадно впился губами в свои пальцы – в места соприкоснувшиеся с рукой преподавателя.

     ***

     На следующее утро случившееся ночью показалось Мирославу не более чем фантазией, полусном, галлюцинацией. Странные, переполнявшие еще вчера юношу эмоции схлынули с его сознания и привычное мироощущение вернулось на свои устоявшиеся привычные столпы. Мирослав был очень рад этому и пребывал в неожиданно приподнятом настроении. Он не разозлился, как это обычно бывало, когда обнаружил, что мать доела суп в его кастрюле и не приготовила ничего взамен. На полке холодильника, полуоткрытая, виновато смотрела на Мирослава вчерашняя коробка конфет, съеденная почти на половину. За неимением времени, парень наскоро приготовил себе яичницу, и, позавтракав, поехал на занятия.

     Мирослав не был зол на Антона за вчерашний вечерний «презент», чувствовал себя в общении с ним легко, много шутил. Темы касающиеся вчерашних событий, парень старался не обсуждать, хотя о них галдела добрая половина их учебной группы и некоторые однопоточники. Парень даже неожиданно сам для себя полностью сконцентрировался на учебном процессе и редко отвлекался на посторонние мысли. Дома он практически не думал о том, что мать в скором времени пригласит к ним очередного «гостя», хотя обычно предтечи таких событий доводили его до состояния бешенства.

     День шёл за днём в приятном размеренном ритме. Деятельное наполнение, уверенность и редко посещающее Мирослава чувство собственного достоинства – заполнили существо парня изгнав из него привычку к глубокой задумчивости. Но перед сном, который в эти дни приходили к Мирославу быстро, без лишних ночных размышлений – всё же, ненадолго, очень мимолётная, прячущаяся за вуалью других мыслей, парня посещала одна, похожая на игривую кокотку. Парень сам себе не хотел признаваться в том, что с интересом и нетерпением ждёт грядущую субботу.

     ***

     Суббота – для многих в университете необязательная и расслабленная, похоже была поставлена в расписание просто для галочки. Большинство студентов не считали нужным являться в неё на занятия, и преподаватели, ведущие пары в этот день приходилось лицезреть перед собой полупустые аудитории. Для приличия они, конечно же, возмущались, - грозили прогульщикам неудами, но, зачастую, дальше угроз дело обычно не шло – и суббота продолжала оставаться ленивой и необязательной.

     У группы, в которой обучался Мирослав на субботу стояло только 2 пары, обе из которых до недавнего времени вели классические «пластинки». Первая пара таковой и осталась. В эту субботу на её первую половину как и обычно явилось 3 калеки в числе которых был и Мирослав, но после перерыва в аудиторию начали один за одним доходить учащиеся, на бегу прося прощения за опоздание у удивленного преподавателя. Тот, исподлобья, поверх массивной роговой оправы очков, глядя на всё пребывающих студентов, поинтересовался безцветно в своей обычной манере:

     – Сегодня что? В буфете будут раздавать безплатные обеды?

     В числе внезапных опоздавших к немалому удивлению Мирослава был и Антон. Заспанный, раскрасневшийся после морозной улицы, он плюхнулся рядом с приятелем бросив обычное:

     – Дарова. Чё, как? – и стал доставать из сумки неряшливые кипы с записями.

     – А я-то думал, что насчет субботы был обычный трёп, - усмехнулся Мирослав.

     – Не гони, не трёп, - бросил Антон и хитро сверкнув глазами шепнул Мирославу с видом доверения тайны, - К тому же сегодняшний цирк я не пропущу.

     – Какой цирк? – с непониманием спросил Мирослав.

     – Всего не знаю, но прошёл слух, что нашему новоприбывшему устроят взбучку.

     – Взбучку…как это? Кто?

     – Я в подробности не вдавался, мне оно не надо, - хмыкнул Антон расслабленно облокотившись на спинку стула, - Но то, что зачинщик Лёля – это сто пудов. Посмотрим, хватит ли у него на это крепости в булках.

     Мирослав совершенно не разделяя веселости и предвкушения Антона сразу помрачнел. Повернувшись на стуле, он, осторожно посмотрел на задний ряд, где увлеченно болтая с однокурсницей, сидел Лёля. Никто уже не помнил, кто дал парню, которого на деле звали Леонидом такую кличку. Почти под 2 метра ростом, с крепкими сформировавшимися чертами, Лёля был типичным альфой, не терпел конкуренции и кажется серьезно занимался самбо. За 2 года обучения, на которое он пошёл явно, как и Антон – только для галочки, - Лёля успел сменить 5 подруг, несколько раз крепко подраться из-за чего чуть не вылетел из университета. Но по слухам вмешавшиеся знакомые его родителей замяли вопрос, - и его с предупреждением и выговором всё-таки оставили, дав последний шанс. Мирослав видел Лёлю редко – гораздо реже, чем о нём слышал, - и только на потоковых лекциях. Особого усердия в обучении тот не проявлял и появлялся на парах лишь изредка. Но и в эти нечастые появления он успел сформировать у Мирослава о себе не самое лучшее впечатление. От Лёли за версту разило диким зазнайством и показной агрессией. Он был заносчив, нетерпим и склонен к унижению любой особи мужского пола, оказавшейся от него в пределах досягаемости. Успешно униженные, нуждающиеся в главаре – сформировали вокруг парня лизоблюдскую таскающуюся за ним стаю, чем подняли раздутое эго Лёли на еще более высокую планку.

     Услышав о так называемой «взбучке», и смотря на то, как Лёля в кое-то веки заявившийся в субботу на пары хорошился перед очередной «подружкой», Мирослав ощутил недоброе предчувствие. Было ясно, что Лёле о новом преподавателе рассказали знакомые, ведь на первой лекции с ним предприимчивый задира отсутствовал. Что он задумал, и что должна была представлять из себя эта самая «взбучка» - Мирослав не имел ни малейшего понятия. Но сейчас, он чётко ощутил безпокойство, тревожное предчувствие. И что самое странное – не за Натаниэля Аароновича (от автора - далее сокращенно - Н.А), а за самого Лёлю.

     – Дурацкая затея, - будто сам себе сказал Мирослав, поворачиваясь и тут же услышал пренебрежительный Антонов хмык:

     – Да не нуди. Подумаешь. Зато будет на что посмотреть.

     – Тебе лишь бы хлеба и зрелищ, плебей.

     – Не, - спокойно отозвался Антон зевая, - хлеба-а-а не-е-е на-а-ад-а-а. Я с утра уже наелся.

     Вторая половина пары прошла как и обычно, за исключением двух замечаний, которые преподаватель сделал Лёле за громкие переговаривания с соседним рядом. Заговорщик явно разогревался перед «боем» и всё занятие нетерпеливо ёрзал на месте, даже молча создавая не мало шума.

     После звонка заинтригованные студенты ринулись к выходу, чтобы успеть на первый этаж в вожделенную аудиторию занять в ней самые хорошие места. Нисколько не захваченный этим энтузиазмом, - Мирослав пришёл в аудиторию одним из последних и специально сел подальше ото всех, в том числе и от Антона, который в кои то веки примостился в первом ряду. Учащиеся оживленно переговаривались, девушки хихикали и общая атмосфера совершенно не напоминала привычную субботнюю, почти что спящую леность.

     Н.А снова явился на пару с небольшим опозданием, поздоровался, и как и в первый раз, спокойно, по-деловому приступил к своей работе. Мо́лча, иногда поглядывая в амфитеатр, разглядывающий его множеством пар студенческих глаз, - он сделал в своей записной книжке какие-то пометки. Закончив, он встал, и обойдя трибуну – вышел вперед.

     – Отрадно видеть, что количество учащихся сегодня заметно подросло, - с приветливой улыбкой начал преподаватель, - Я думаю стоит начать сегодняшнее занятие с вопросов, если таковые возникли в перерыве с прошлой лекции. Если кто-то из вас хочет что-либо уточнить, прояснить или предложить тему для обсуждения – прошу, не стесняйтесь.

     Аудитория по началу притихнув неопределенно загудела и довольно быстро на одном из рядов поднялась рука. Учащийся – малознакомый Мирославу парень из смежной группы спросил у Н.А будут ли они на его лекциях изучать такую, такую и такую-то темы. Преподаватель быстро ответил, что одна из тем включена в курс, остальные же две будут проходиться на последнем году обучения. Практически сразу за первым вопрошающим руку подняла студентка – одногруппница Мирослава, и попросила небольших уточнений по практическим занятиям. Н.А вежливо и очень подробно дал ответы по интересовавшим девушку вопросам, и когда та села на место, замер в ожидании медленно обводя взглядом аудиторию. Студенты переговаривались, в амфитеатре наблюдалось неопределенное шевеление, но поднятых рук больше не было.

     – Что ж, - начал Н.А, – Раз вопросов больше нет…

     – Можно?

     Мирослав сместил взгляд с преподавателя, ища того, кто подал голос. Увидев поднявшего длинную руку Лёлю, парень про себя чертыхнулся и почему-то подумал про себя:

     «Куда ты лезешь дурак…»

     Не обращая внимания на то, что студент не встал с места задавая вопрос Н.А благодушно кивнул.

     – Извините, у меня вопрос не по теме, - явно сдерживая веселость и презрение в голосе сказал Лёля, продолжая сидеть на месте. Он занял место в первом ряду и был совсем близко от преподавателя. Видя настрой учащегося, Н.А тем не менее сказал спокойно:

     – Я вас слушаю.

     – Скажите, - начал Лёля, выдержав короткую паузу (явно заигрывая с аудиторией), - А где такой маникюр делали?

     Мирослав услышал, как амфитеатр ахнув единой волной, притих, и после в нём начал подниматься гул. У парня внутри будто начало падать что-то. Тяжело, тягуче – грозя вот-вот с треском обрушится. Парень и не заметил, как сжал челюсти и сдвинул брови.

     – Мне без надобности. Девушка попросила узнать. Стесняется.

     Мирослав видел со спины, как Лёля сохраняя непринужденную позу – строит из себя святую невинность, и уже в открытую издевается над лектором. Гул в аудитории поначалу нарастая стих. Где-то в воздухе повисло, как тугая пружина, - неприятное напряжение, - и его центром был сейчас преподаватель. Н.А. выслушав «вопрос» - стоял всё в той же позе, неподвижно, но опустив взгляд. Брови его чуть приподнятые – показывали явное сосредоточенное раздумье. Это продлилось лишь несколько секунд, после чего, подняв Н.А. неспешно пошёл к Лёле.

     – Что ж, ваш вопрос действительно не по теме. Тем не менее я на него отвечу.

      Преподаватель остановился перед Лёлей и глядя на него сверху вниз скрестил руки на груди. Одна рука – то ли случайно, то ли специально легла на плечо противоположной так, что длинные молочно - белые ногти с особой чёткостью выделялись на тёмной ткани материи пиджака.

     – Я не посещаю маникюрные салоны, а ухаживаю за ногтями в домашних условиях. Иногда, впрочем, из-за нехватки времени и крайне редко я пользуюсь услугами некоторых подобных заведений, но они, увы, не подойдут вашей знакомой, так как там обслуживаются только мужчины.

     Лёля, поначалу немного обезоруженный вежливостью, манерой общения, а главное – готовностью преподавателя к ответу, - быстро подобрался и не напрямую, но все же ощутимо «прощупал» дозволенную границу:

     – Хм, понятно. Закрытый клуб?

     Мирослав расслышал, как в паре мест в аудитории быстро пронеслись смешки, кто-то неодобрительно фыркнул, но, в общем, над всем этим, непонятно к чему способному прийти действу стояла осторожная тишина.

     – Совершенно верно, - Н.А сухо улыбнулся, - Закрытый и весьма недешевый. Впрочем, если средства позволяют, - преподаватель будто в приглашающем жесте развел руками, - Я могу дать вам пару адресов. Девушку свою, вы, конечно, туда не сводите, не порадуете, но, возможно удовлетворите собственное любопытство и потребности.

     – Именно потому, что у меня есть девушка, - мне такое никогда не будет любопытно, - с явным презрением и брезгливостью бросил Лёля, - И потребностей ходить по таким «клубам» у меня нет, - парень усмехнулся, добавив, - Особенно с чёрного хода.

     Эта последняя фраза, вроде бы безобидная (но только для совершенно наивного в этом вопросе человека), - но вместе с тем злая и нацеленная задеть за живое – была явно лишней.

     Лёля, приняв вежливость Н.А. за слабость, и до этого только прощупывая границу дозволенного – перешёл её.

     Преподаватель, надо отдать ему должное – отреагировал на это наглое, безсмысленное вторжение в его личные границы вполне спокойно. Мирослав в этот момент, сам не понимая почему разозлившийся до крайности подумал, что на месте адвоката несколько знакомых ему лекторов мужчин скорее всего собственноручно вытолкали возмутителя спокойствия за двери, а женщины просто подняли бы крик. Н.А же сквозь роящийся над головами студентов боязливый гул, шагнул к Лёле вплотную, неотрывно глядя на парня сверху вниз, и сказал ровным голосом:

     – Вынужден с вами не согласится. Потребность у вас теперь есть, и вы тотчас же, сиюминутно ею займетесь – преподаватель медленно навис над студентом, уставив кулаки в стол. Хвост чёрных вьющихся волос медленно сполз с плеча Н.А на грудь. Отдельные лёгкие пряди, цепляющиеся за материю пиджака веерообразно изогнулись – походя на расправленное птичье крыло. Мирослав видел, как Лёля едва, еле заметно подался назад, - но вся его поза по-прежнему выражала надменность и не желание подчинятся. Сидящие по бокам от него сокурсница и один из прихлебателей боязливо отсели…даже не так – они отползи чуть дальше от Лёли вылизывая пятыми точками сидения.

     – Один из адресов, по которому вы сейчас направитесь – следующий, - в упор глядя на Лёлю, спокойно, но твёрдо, продолжал преподаватель, - Улица – «Сейчас же», корпус – «Пошёл вон», цокольный этаж с пометкой «Возвращение на курс лекций только через письменный приказ деканата».

     Н.А выпрямился и указав Лёле на выход, строго попросил:

     – Попрошу за дверь, молодой человек, и побыстрее. Вы и так отняли непозволительно много моего времени, и времени ваших сокурсников.

     Гул и шушуканье в аудитории усиливались. Мирослав напряженно всматривался в две фигуры, застывшие друг напротив друга – стоящую, с поднятой, указывающей одним пальцем на дверь рукой, и сидящую, которая хоть немного и подобралась под взглядом первой, но по своей воле покидать аудиторию явно не собиралась. Поза, в которой сидел Лёля, всё еще демонстрировала наглое своеволие, и даже какой-то вызов. Это продолжалось несколько невообразимо долгих секунд. Мирославу уже начало казаться, что сама собой эта ситуация, созданная дурацким упрямством зазнавшегося студента не разрешится. Что лекция сейчас просто превратится в балаган (которого Лёля в своем замысле скорее всего и добивался), а то есть, - в продолжение безсмысленного разговора, который скорее всего обернется перепалкой. В хождение по кабинетам, к подключению вышестоящего руководства факультета, способного хоть как – то повлиять на возмутителя спокойствия и так далее. Мирослав, однажды, еще на первом курсе видео нечто подобное. Тогда, явившееся на пару двое подвыпивших студентов (ныне уже давно отчисленных), - едва не довели до слёз молодую преподавательницу, которая всеми правдами и не правдами пыталась спровадить их из аудитории. Уговорами, призывами, угрозами, - она часто пыталась призвать их к порядку…но двоим дебоширам было всё равно на её попытки. В итоге, всё кончилось тем, что в аудиторию со входного пункта была вызвана охрана. Угрюмый, видавший виды, потертый годами усатый вахтёр в одно лицо выпихнул разошедшихся молодчиков за двери, - отвесив им обоим несколько тяжёлых звучных лещей. При этом не еще умудрился парой шуток успокоить чуть ли не плачущую лекторшу.

     Н.А не понадобились ни уговоры, ни взывания к порядочности, ни лещи. Выждав несколько секунд и глядя в судя по всему надменную физиономию Лёли (спина его на взгляд Мирослава уж точно выглядела надменно), он чуть наклонив голову и повысив голос повторил:

     – Сейчас же!

     Мирослав и опомнится не успел, как Лёля с нехарактерной для его роста и комплекции скоростью, перемахнул через стол и уже был около дверей. Громко грохнула резко открытая створка, которая потом медленно, по инерции с едва слышным скрипом затворилась на половину – открывая вид на совершенно пустой коридор.

     Не глядя в сторону так поспешно ретировавшегося студента, Н.А своей обычной походкой подошёл к двери в аудиторию, затворил её и, возвращаясь на своё место перед кафедрой спросил, не глядя в амфитеатр:

     – Есть еще желающие задать вопросы?

     В ответ на гробовую тишину он поднял на студентов чуть напряженное лицо. Но в следующее мгновение руки с длинными пальцами сплелись в замок на уровне живота, преподаватель улыбнулся, и сказал как ни в чём не бывало:

     – В таком случае приступим к занятию.

     И приступил. Спокойно и профессионально – без упоминаний, возмущений и сетований по поводу произошедшего. Н.А как ластиком стёр Лёлю и его выходку из своего жизненного пространства, а после и из сознания ставших свидетелями этой сцены студентов. Он снова, как и в первую лекцию заполнил собою «эфир», великолепно давая материал, объясняя, приводя примеры – заряжая своим интересом слушавших его молодых людей. Н.А делал всё настолько естественно и филигранно, что к концу первой половины пары многие студенты уже полностью забыли о случившемся, вовлеклись, расслабились и даже смеялись. Н.А одержал безукоризненную идеальную победу, на мало того, - он еще и сразу же от неё отказался, чем вознёс себя в глазах студентов на высоченный, состоящий из авторитетности и уважения пьедестал.

     Мирослав, сам не желающий себе признаваться в этом, - начал испытывать к лектору кроме любопытства еще и восхищение и очень, сам не понимая почему – стеснялся этого чувства. Почему? Парень не отдавал себе в этом отчёта, но дело скорее всего было в том, что он впервые в жизни восхищался другим мужчиной. Не придуманным образом из головы, не героем фильма или книги – а настоящим, - во плоти, к тому же еще и таким, который так щедро делился с ним – Мирославом опытом. Пусть даже опытом рассеивающимся на толпу студентов, — это было не важно. Важно было лишь то, что это происходило взаправду. Хотя, - у всего случившегося и был налёт некоторой нереальности. Мирославу до сих пор казалось, что произошедшее с Лёлей ему только приснилось – очень уж странная была ситуация, вернее даже не ситуация, а её финал. Но глядя на других студентов, на ведущего лекцию преподавателя, Мирослав, усмехаясь сам себе – прогонял прочь зыбкое чувство иллюзорности. «Неординарных личностей часто сопровождают неординарные события. Видимо с Н.А придётся к этому привыкать». – думал про себя Мирослав, не заметив, как приставил к лектору почётный в его глазах титул «личность».

     После незаметно пролетевшей пары, прошедшей кажется еще более интересно, чем в первый раз Н.А быстро попрощался со студентами и покинул аудиторию еще до того как на выход потянулись первые учащиеся. Глядя на то, как преподаватель, собравшись, направляется к дверям и скрывается за жалобно скрипнувшей дверной створкой, будто вторящей разливающемуся по коридору переливчатому сигналу звонка, Мирослав испытал что-то вроде сожаления. Ему показалось, что время пролетело неприлично быстро, и что если бы преподаватель провёл бы следом еще 2, а то и 3 пары, — это было бы здорово. Действительно здорово.

     С лёгким злорадством увидев, как Антон безуспешно пытается поскорее выбраться с густо забитого студентами первого ряда, Мирослав молниеносно похватав со стола вещи юркнул по лестнице вниз – прямо к дверям, и, оставив позади гудящую аудиторию – полетел к гардеробу всё больше и больше погружаясь в свои мысли. Внутри у парня бурлило настолько много переживаний, что он сейчас никаким образом не готов был заглушать их безполезным трёпом, и пускать на эту территорию чужаков. Как магический хрустальный шар в руках – юноша нёс в себе странное, очень непривычное, но приятное движение неведомого ему, пока зарождающегося мира, и не хотел, чтобы кто-либо дотрагивался до его чистой кристальной поверхности грязными лапами хамской, набившей оскомину повседневной обыденности.

     Быстро одевшись в гардеробе, Мирослав буквально вылетел из университетского корпуса и направился к остановке своей любимой, непопулярной у студентов дороге – спеша, не смотря по сторонам, спрятав в поднятый воротник быстро раскрасневшееся от мороза лицо.

     «Всё, что угодно, только бы никого сейчас не встретить, а тем более Антона»

     Какой-то задней мыслью думал Мирослав щедро выпуская из ноздрей клубы пара, тут же улетающие ему за спину из-за быстрого шага. Парень не знал, как правильно интерпретировать, описать. Объяснить чувства, которые сейчас наполняли его. Это было похоже на окончание невыносимо долгого ожидания, которое, казалось, никогда не закончится. Это было похоже на соприкосновение с предметом, с которым невозможно было соприкоснутся, которого будто не существовало в реальности, а рассматривать его – размытый и неясный, робко и боязливо можно было только в затаённых мечтах. Похожее ощущение испытывал бы наверное бегун на многогодовом марафоне – уже потерявший всякую надежду увидеть вожделенный чёрно - белый флажок и надпись «финиш». Бегущий по тупой инерции, и, вдруг, неожиданно, очень сильно издалека, но всё-таки заметивший долгожданную кладущую конец словно бы безсмысленному бегу – черту – чёткую, белую, категоричную. Мирослава будто бы что-то заполняло изнутри. Он физически чувствовал это. Там, где-то глубоко в груди на том месте где раньше зияла запыленная пустота начало появляться что-то значимое, весомое, оформленное, настоящее, живое, придающее смысл.

     Юноша пока что не знал каким общим понятием окрестить этот непривычно свалившийся на него неумелый пока что в своём проявлении восторг, но в общем, - одним простым словом он назывался элементарно – «пример».

     До недавних событий Мирослав был словно рожденный от пустоты жеребенок зебры – шатающийся по невообразимо огромной саванне в тщетных попытках найти подходящий рисунок шкуры взрослой особи для импринтинга – как тот чёрно-белый флаг, развивающийся на финише длинной марафонской дистанции…Он не находил его. В огромном множестве ложных примеров, - совершенно не подходящих и вызывающих отторжение – прошли благоприятные для заполнения и считывания годы, сформировался неполноценный во многих аспектах разум и характер, с огромным количеством пустотных, ничем не заполненных дыр. А потребность считать поведенческий код – такая же жадная, как и в первые минуты появления на свет осталась. Она росла – и мстительно, за не удовлетворенную самой природой вложенную жажду к собственному завершению – обрастала уродливыми метастазами обиды, непонимания, злобы и гнева.

     Те же, в свою очередь, несмотря на свою громоздкость и размеры лишь увеличивали ту страшную внутреннюю пустоту, ибо, как было задумано мирозданием по природе своей сами пусты и безплодны – как раздувшая своё тщедушное тельце испуганная жаба.

     Измученный ожиданием примера – рисунка, орнамента той самой шкуры, - отчаявшийся разум работающий в крепкой связке с инстинктом едва увидев, различив – нечто похожее на чёрно – белую строку программного кода воспрянул. Отряхивая с материнских плат многогодовую пыль – он яростно запускал, разгонял долгие годы работающие в холостую генетические информационные базы, шибал их – лениво посапывающих разрядами био – нейронного тока – погонял, будто очнувшийся от алкогольного угара ямщик застоявшихся в стойле коней. Пример. Наконец-то! Хоть какой-то. Да, пусть даже и такой – немного странный, непривычный, нестандартный, но хотя бы такой – пример. Пример!

     Мирослав даже и не понимал, не успевал отслеживать, как уже многократно в его уме были прогнанны, показаны, как сцены понравившегося фильма, припевы запомнившейся против воли песни – движения, выражения лица, интонации – всё…Каждая мелочь, каждая крупинка. Пример мужчины отстоявшего свое, поставившего на место, защитившего своё достоинство и территорию. Искусно, легко, напористо, умело.

     Сердце в груди колотилось. Крупинки сыпались пока что в беспорядке, одна за одной, - но увлеченный разум, словно бы обрадованный ребенок собирал из них, как пазл – цельную, приятную глазу картину – на которую хотелось смотреть еще и еще. Мирослав радуясь будто вместе с ним был готов обнять его, и повторять с любовью и благодарностью, наблюдая за его трудами:

     «Да, молодец, как же у тебя здорово выходит! Как красиво!»

     Боже мой, чтобы он только не отдал за то, чтобы кто - нибудь, хоть раз сказал ему такие слова. Ободрил, оценил, увидел его настоящего – и дал бы прикоснутся к своей щедрой, дающей безценный пример мужской сути.

     Едва Мирослав подумал о том, что под словами «кто-то» в его уме уже всплывает вполне себе конкретный, будто бы уже занявший это место человек, - его глаза остановились на сидящей на запорошенной снегом скамейке знакомой фигуре.

     Погруженный в свои мысли, парень не сразу понял чья это впереди длинная сгорбленная спина в лёгкой чёрной куртке не по погоде с агрессивным красным рисунком на матовой ткани, напоминающем неаккуратно нарисованную средневековую каллиграфию. Едва Мирослав, окончательно выйдя из своих витаний сообразил, кого увидел, он машинально, и сам не понимая почему замедлил шаг. Хруст снега под ногами вдруг показался парню очень громким и словно бы выдающим его.

     Впереди на скамейке в крайне странной для юнца такого склада характера как он позе – сжатой, сгорбленной – сидел Лёля. Совершенно один, в молчаливой тишине оттеняемой лишь отдалённым шумом дороги и голосами слышащимися из открытой форточки квартиры судя по всему располагающейся на одном из нижних этажей подъезда дома. Голоса, совершенно не под стать грустному пейзажу с акцентированной на нём не менее грустной спиной Лёли, словно издеваясь, что-то возбуждённо обсуждали периодически звонко и заразительно смеясь.

     Мирослав ненадолго и в нерешительности замерев на месте, позже встрепенулся, словно выйдя из гипноза, и решительно не понимая, - чего он собственно опасается – зашагал вперёд. Намереваясь пройти мимо университетского «героя» дня как ни в чём не бывало, Мирослав и сам не отдавал себе отчёта в том, что чувствует, что от Лёли будто идёт что-то…стелется по свежевыпавшему снегу вязкой серой пеленой…

     Поравнявшись со скамейкой, на которой сидел изгнанный из аудитории задира, Мирослав, и на этот раз совершенно осознанно остановился. Спустя несколько долгих мгновений – он уже стоял напротив Лёли и с напряженным непониманием всматривался в его лицо. Лёля, уперев в колени локти, сгорбленный, подавший тело вперёд, крепко сцепивший в замок кисти – смотрел полуопущенным взглядом куда-то вниз и вперед широко открытыми глазами. Мирослав слышал его медленное тяжелое дыхание («как у старика»- почему-то подумал парень). Обильный, при выдохах над головой Лёли поднимался пар, в котором медленно таяли осевшие на ресницы, брови и лоб юнца мелкие снежинки, на которые тот не обращал никакого внимания. Смотря на позу Лёли, его взгляд и выражение лица, - Мирослав уже было подумал, что тот принял или выкурил что-то не совсем законное, причём сверх допустимой меры. Но это предположение покинуло Мирослава так же быстро – как и пришло к нему на ум. Это сложно было объяснить, - но в виде Лёли было слишком много какой-то страшной осознанности, болезненного размышления…даже наверное муки. Мирослав еще яснее понял это, когда Лёля, видимо поняв наконец что на него смотрят – бросил на Мирослава быстрый затравленный взгляд.

     Наклонив голову, Мирослав с неумелым участием поинтересовался:

     – Ты…ты как?

     Сначала Лёля никак не отреагировал, потом, чуть дёрнув сцепленными кистями спросил, словно в пустоту:

     – Что? – и как-то болезненно мотнул головой, словно пытаясь освободить её от чего-то. И тут Мирослав увидел…Увидел и остолбенел. Сначала – красные кружки, словно остатки конфетти на свежем снегу…Потом выше – до бела сцепленные друг с другом кисти и из-под них... – из середины – одна за другой, крупные нечастые капли.

     – Ты…да ты что? – Мирослав, шагнув вперёд тронул Лёлю за руку, - и тот, словно проснувшись, вскочил и посмотрел на Мирослава злобным и одновременно испуганным взглядом. Из его рук в снег, чуть звякнув упала окровавленная связка ключей.

     – Чё те надо!? – прорычал Лёля мрачнея.

     – Ты… - Мирослав поборов желание тут же развернутся и уйти, сказал сквозь зубы: – У тебя кровь течёт.

     – Что ты привязался ко мне!? – сорвавшись на крик Лёля шагнут вперёд страшно оскалившись и сжав кулаки.

     Фыркнув, Мирослав отступая назад, бросил зло:

     – Бешенный, – и уже отворачиваясь добавил, – Зря тебе сегодня леща не дали, когда выгоняли, придурок.

     Решительно сделав несколько шагов парень услышал неуверенное:

     – Откуда… – и еще раз – Откуда?

     Обернувшись, Мирослав увидел, что Лёля стоит на том же месте, но словно бы совершенно потерянный, с опущенными руками. От его агрессии не осталось и следа.

     – Откуда мог узнать? Откуда? – неуверенно повторял про себя юнец, с испугом смотря куда-то в пустоту.

     – Что узнать? – громко спросил Мирослав поворачиваясь, – Кто?

     – Узнать…узнать…правду узнать, – Лёля снова коротко глянув на Мирослава повернулся к скамейке, нагнувшись подобрал связку ключей, неуверенно взял со скамейки за лямку свой рюкзак, закинул его за спину и сказал:

     – Правду…это не может быть правдой… – и неуверенно, будто запинаясь пошёл повторяя: «Не может быть правдой».

     – Эй! – крикнул ему вдогонку Мирослав, – Может тебе лучше домой позвонить? Слышь?

     Из-за дёрнувшейся сгорбленной спины раздалось раздражённое:

     – Оставь меня в покое…

     И Лёля быстрым, но таким же сбивчивым шагом пошёл вперёд.

     Фыркнув, Мирослав буркнул, – Тронутый, - и с опаской бросив взгляд на красные капли на снегу зашагал к остановке.

     ***

     На протяжении всего пути до дома случившееся за день смешалось в голове Мирослава в одну сплошную, плохо разборчивую кашу. Одни впечатления и мысли накладывались на другие – вытесняли друг друга, толклись, и словно бы боролись за право первенства. Парень то обдумывал сцену в аудитории, то странный разговор у скамейки. У него перед глазами мелькали то резко распахнувшаяся перед выбегающим с пары Лёлей дверь, то рубиновые капли яркими кружками зарывшиеся в свежевыпавший снег. Этот калейдоскоп впечатлений глубоко захватил ум парня. Мирослав даже не реагировал на несколько настойчиво звякнувших в телефоне сообщений (видимо от Антона) и звонок, который, впрочем, быстро был сброшен звонившим.

     Более-менее выйти из захватившего его потока размышлений Мирославу удалось лишь тогда, когда он, войдя в квартиру сразу заметил на вешалке чужой пуховик. Мужской пуховик. Следом за ним на полу обнаружились ботинки, на крючке на стене объёмная меховая шапка, - а в воздухе обнаружился запах дорогого мужского парфюма, но Мирославу уже было всё равно на эти сопутствующие мелочи. Сосредоточенное размышление в существе парня уже потихоньку начал заменять нетерпимый гнев и раздражённая усталость.

     Парень, стараясь не шуметь надеялся незамеченным проскользнуть в свою комнату и запереться, – таким образом избавив себя от общества очередного маминого «гостя». Но едва Мирослав осторожно стянул с руки один рукав пуховика – из кухни, видимо услышав звук открывшейся двери послышался необычно весёлый и мягкий голос матери:

     – Так быстро? Что-то забыл?

     Понимая, что мать обращается не к нему, Мирослав с вынужденной обречённостью и неприятием процедил:

     – Это я мам…

     На кухне ненадолго воцарилась обдумывающая тишина, потом сдвинулся стул. Быстрые, - в коридор направились шаги, и вот к Мирославу сдержанно нарядная, явно еще не переодевавшаяся с работы вышла щедро накрашенная, красиво причёсанная мать, и улыбчиво и неестественно заботливо спросила:

     – Приехал? Как в университете?

     На попытки родительницы взять у него сумку Мирослав ответил холодным – Нормально, – и отвернул плечо.

     – Ты давай, раздевайся, я там приготовила, кое-что купила, сейчас ужинать будем.

     Чувствуя, как к горлу подпирает горячий ком, Мирослав с трудом сдерживаясь сказал:

     – Я не хочу, я к себе пойду.

     – Слава, ну что за глупости? Давай, руки мой и иди садись.

     – Я же сказал, что не…– парень уже готов был раздражённо повысить голос на последнем слове, но тут позади него распахнулась дверь и на порог шагнул раскрасневшийся с морозной улицы «гость». Мирослав замолкнув на полуслове, старался не смотреть в его сторону, но по одному беглому взгляду заметил, что тот был немного старше матери, неплохо и даже дорого одет, какой-то весь «лакированный», как парень любил называть мужчин этой социальной прослойки. Он был по-молодецки раздет до свитера и в руке сжимал бутылку с каким-то алкоголем – Мирослав в них не разбирался. Видимо стараясь произвести впечатление на даму «гость» за неимением дома нужного «провианта» махнул за ним в ближайший магазин, даже не натянув на себя верхней одежды. Судя по млеющим взглядам матери, которые та то и дело бросала на нового ухажёра, - «трюк» удался.

     Увидев Мирослава, шумно дышащий «гость» широко улыбнулся с приветственным: А-а-а-а! – закрыл за собой дверь и протянул парню для рукопожатия красную от холода широкую ладонь.

     – Это, надо понимать, Мирослав? Здорово, дружище! Как жизнь?

     Посмотрев на ладонь этого очередного маминого хахаля Мирослав подавляя выражение безразличия на лице, граничащее с брезгливостью, отвернул голову, думая:

     «Опять…клюнула на деньги, внешность и пару пустых комплементов…дура. Через месяц, нет, меньше – выяснится, что от женатый, или у него их с 10-ок под разное настроение и день недели…И снова потом будет плакать за дверью. И почему я должен на это…это…»

     – Мирослав.

     Парень посмотрел на убедительно просящее лицо матери.

     – Извините, устал после учёбы, пойду…

     Парень не смотря на «гостя» так и стоящего с протянутой рукой уже хотел начать снимать обувь, но тут мать снова заговорила:

     – Ну перестань, поужинай с нами, потом пойдешь.

     – Я не хочу, я не голоден.

     – Слава…

     – Я не обязан!

     Повысив голос и практически прорычав этот уверенный отказ, Мирослав зло глянул на мать, потом на притихшего, видимо старающегося остаться в стороне от семейных дрязг гостя, схватил с крючка недавно повешенный на него пуховик, и решительно шагнул за дверь:

     – Слава, ты куда?

     – Пройдусь.

     – Что значит «пройдусь»? Уже почти ночь на дворе! А ну вернись! Вернись немедленно!

     – Оставь меня в покое! – крикнув это в ответ сказанным требовательным тоном словам неприятно удивлённой матери, быстро спускающийся по ступенькам Мирослав вдруг вспомнил Лёлю и его последние сказанные ему слова.

     «Почти также» – почему-то подумалось парню, когда перед ним уже распахнулась железная скрипучая дверь, открывая проход на вечернюю, пленённую темнотой и зимним морозом улицу.

     ***

     В злобном запале и раздражении Мирослав прошёл вниз несколько кварталов по знакомой дороге до ближайшего торгового центра, практически не чувствуя уже довольно ощутимого голода и усталости. Кое-как пытаясь успокоить бушующие в голове мысли, – злясь то на мать, то на её нового хахаля, тона обстоятельства, то на себя, Мирослав дойдя до торгового центра влился в поток вечерних посетителей. Миновав решетчато-стеклянные, обклеенные пёстрой рекламой «сени», щедро обдуваемые горячим воздухом из тепловых пушек, он прошёл по чёрному, чавкающему от снежной, нанесённой покупателями за день грязи ковру, и в нерешительности огляделся.

     Чётко намеченный в голове план очередного выжидающего «просиживания» в торговом центре, при посещении оного как-то немного под размылся. Мирослав около 15 минут пошатался по нижнему этажу, без интереса разглядывая витрины, прежде чем определился с тем, куда хочет пойти. Спустя полчаса парень стоял за круглым шатающимся столиком и доедал какую-то сладкую сдобу с безвкусным растворимым кофе внутренне сетуя на то, что повидла опять положили с гулькин нос.

     Он не первый раз перекусывал возле этой «едальни» специализирующейся на выпечке, кофе, чае и простых салатах. Салаты, несмотря на частые здесь отоваривания Мирослав покупать не решался, по понятным причинам опасения за здоровье пищеварительного тракта, а вот выпечку приобретал охотно. Правда, как и в этот раз, с повидлом пекарь явно пожадничал, хотя обычно начинки хватало. Мирослав, дожёвывая еле сладкую злобу, думал – от настроения ли готовщика это зависит, или выпекают здесь просто разные люди? Почему такая разница в объёме и…В конце концов парень просто примирился с мыслью, что сегодня такой день – неудачный даже для достаточного количества повидла, доел свой скудный ужин, и, выбросив стаканчик из-под кофе в урну (хотя здесь обычно никто этого не делал – все оставляли на столах) – пошёл к эскалатору, чтобы подняться на 3-ий этаж.

     По пути он прошёл мимо кафе, которое располагалось недалеко от того места, где парень обычно устраивал перекусы. Ненадолго, Мирослав остановился напротив и разглядывал вычищенные до блеска, манящие витрины. Выложенные на чистейшей пекарской бумаге, будто с помощью сантиметра, «нос к носу», - в ней лежали пушистые круассаны облитые разного цвета блестящими сиропами. Круглые, словно плюшевые, - сдобы припорошённые белоснежной сахарной пудрой, посыпкой из орехов, бронзовыми кристалликами тростникового сахара с корицей. Конфеты ручной работы самых разных размеров и цветов – гладкие, словно лакированные, похожие на маленькие бильярдные шары, щербатые, будто скатанный в шарик крупный грильяж, колко-снежные, обваленные в кокосовой стружке и многие, многие другие. И за ними - за аккуратными столиками, за декоративным заборчиком, под полосатым навесом, стилизованным под уличный – посетители, – пробующие всю эту пищевую россыпь и запивающие её чаем, кофе, наверное из десятков сортов, которые продавали здесь, и делали из них разнообразные вариации, желая угодить даже самому привередливому посетителю.

     Мирослав не впервые останавливался возле этой кофейни, но внутрь не заходил ни разу, даже чтобы просто посмотреть на обстановку внутри. Причина была простая – дороговизна. Те 40-50% наценки, которые ощутимо били по худому студенческому карману, строго подогнанному под определенный бюджет. Поэтому парень всегда выбирал вариант по дешевле – даже с учётом временами пропадающего из булочек, вроде бы как гарантированного повидла.

     Пройдя мимо аккуратных чистых витрин, Мирослав ступил на медленно ползущий узкий эскалатор и посмотрел вверх – на стеклянный потолок. Он часто, сам не понимая почему делал так – поднимал глаза к этому полному бликов щиту, отделяющему суетливые внутренности торгового центра от улицы, неба, облаков, и, чувствуя, как металлическая ползущая лестница поднимает его всё выше и выше, и будто грезил. Ему представлялось, непрошено, зовуще, что его поднимет выше самого высокого этажа, пронесёт сквозь исчерченный бетонными перегородками прозрачный потолок, а потом еще выше…И вот, уже и лестница будет не нужна – тело покроет плотное точёное перо, за спиной вырастут крылья, и он взмоет…Туда - за облака, за атмосферу – в исчерченное звёздами безконечное пространство и ринется прочь от этой унылой, жалкой, проклятой планеты…

     Парня резко выбило из мечтаний, когда какой-то мужчина, спешивший вверх по эскалатору ощутимо задел его плечом, и перемахивая за раз через 2 ступеньки уже через мгновение скрылся наверху за подъёмником, по пути задев еще какую-то женщину с объёмными пакетами в руках. Стараясь не обращать внимания на тут же послышавшийся от «пассажирки» эскалатора ворчание, Мирослав дождался, пока его железная ступень доползла до этажа и неспеша отправился к своему любимому месту. Чем-то похожее на уголок в ботанической оранжерее университета – оно находилось чуть в стороне от прохода, где ходили покупатели и в отдалении от магазинов. Три скамьи около металлического барьера, по обе стороны от них привычные, всегда немного пыльные искусственные развесистые фикусы в больших безвкусных горшках, слева – округлая урна с наполовину оторванным логотипом – наклейкой торгового центра.

     Сев на свою любимую правую скамью, Мирослав с наслаждением облокотил ноющую от усталости спину на приятной дугой загнутые доски и чуть вытянул вперед ноги. Почти сразу же он подумал о том, что у него нет с собой ничего дельного для чтения, за исключением университетской литературы и сделанных сегодня конспектов. Именно сегодня Мирослав начал новую тетрадь. Подавив быстро вспыхнувшую эмоцию злости на мать и её ухажёра, парень расслабленно запрокинул голову, положив её на спину скамейки и всмотрелся в стеклянные потолки, которые снаружи начал засыпать крупный снег. Понаблюдав за падением снежинок, и за причудливыми пятнами, которые те словно рисовали на толстом немного мутном стекле, Мирослав, кое-что вспомнив сел прямо, и покопавшись в сумке, достал тетрадь и открыл сегодняшний конспект, сделанный на последней паре. Один тезис, который дал на лекции преподаватель – адвокат врезался парню в память, и Мирослав решил удостоверится – правильно ли он его понял, и собственно почему этот тезис ему запомнился. Когда парень перечитывал написанное во второй раз, - для лучшего понимания, рядом с ним – впереди рядом раздался звук падения, а потом еще один, бумажный, шелестящий.

     Послышался досадный вздох. Оторвав взгляд от конспекта, Мирослав сначала в общем удивился увиденному, а потом удивился вдвойне, когда человек, собиравший рассыпавшиеся по полам из лопнувшего пакета бумаги чуть приподнял лицо. В этот момент парень совершенно потерялся. Он не знал, что делать – помогать ли, уйти, оставшись неузнанным, поздороваться для начала, или сразу начать собирать разлетевшийся на гладкой плитке во все стороны бумажный скарб. В итоге, перебарывая не понятно откуда берущееся внутри смущение, парень, встав, подобрал несколько листов подлетевших ближе всего к его скамейке, а потом еще пару, и, подойдя к утерявшему их, - наклонился и подал листы со словами:

     – Далеко отлетели, возьмите.

     Почти сразу Мирослава смерили мелькнувшие из-под растрепавших чёрных волос внимательные карие глаза – и в них зажегся знакомый парню улыбчивый огонёк. Н.А – а это был именно он, протянув руку взял у Мирослава кипу листов с улыбкой и благодарственным «Спасибо», продолжил собирать свою разлетевшуюся по полам многочисленную документацию. Решив, что преподаватель его не узнал, Мирослав помог лектору до собирать листы, и подав тому последнюю кипу, остановился на месте в нерешительности.

     Н.А по-деловому, отточенными движениями примостив на рядом стоящей скамейке свой портфель (тот самый, с которым он был ы университете), на весу в руках взбил толстую тяжёлую кипу бумаг, покосился на валяющийся на полу в стороне разорвавшийся по шву пакет и перевел взгляд на Мирослава.

     – Я буду вам крайне признателен. – преподаватель всучил кипу парню, и пока тот стоял, держа в руках тяжелую лохматую стопку – подошёл к неряшливо валяющемуся на полу пакету, поднял его, парой движений сиял в руках до состояния комка – и отправил в урну…ту самую с наполовину оторванным логотипом.

     – Даже пакеты делать разучились. – сказал вроде как сам себе Н.А, отряхивая ладони. Он подошёл к Мирославу. Его лицо из утомлённо внимательного, - моментально стало благожелательно – улыбчивым, и он забрав у парня стопку, кивнул ему и поблагодарил. Затем совершенно спокойно Н.А. подошёл к скамейке, и наклонившись стал копаться во внутренностях своего дорогого портфеля. Мирослав, молча стоя на месте как столб, почувствовал себя неловко, и было уже хотел уйти (остаться бы он не решился), но тут услышал следующее:

     – В университете вечер был совершенно сумасшедший. Вот, видите?

     Н.А смотря на Мирослава указал глазами указал глазами на сжимаемую им в руке лохматую кипу бумаг.

     – И всё это на собиралось только за пару дней моего преподавания, а впереди еще столько работы…

     Не сразу, но Мирослав понял, что листы были ничем иным как выполненными заданиями студентов, - правда не рукописными, а отпечатанными на принтере. Вспомнив, что видел на многих листах разные прописанные электронные адреса, - Мирослав понял, что студенты, очевидно, присылали преподавателю этим сделанные задания через интернет.

     – Как я понимаю ВАС тоже загрузили чем-то?

     Мирослав поморгав, тупо уставился на Н.А. Он еще не понял, что тот сразу же узнал в нём своего студента.

     – Прош-шу прощения?

     Н.А коротко улыбнулся и уточнил:

     – Вас тоже что-то задержало в университете? Вы, похоже, еще не были дома после сегодняшних занятий.

     Удивлённый тому факту, что лектор после одного короткого разговора его запомнил, Мирослав ответил сбивчиво:

     – Не совсем, но, в общем, да…Как вы это поняли?

     – Профессиональное. Я множество раз видел людей так сказать разных «агрегатных» состояниях, – с улыбкой объяснил лектор, извлекая из портфеля аккуратно сложенный запасной пакет.

     – К этим состояниям приходилось быстро примериваться, чтобы понять, как работать с клиентом.

     Н.А аккуратно положил кипу листов в пакет, стараясь не мять края листов, а Мирослав поймал себя на том, что фраза об «агрегатных состояниях» его искренне повеселила. На лице парня промелькнула улыбка. Н.А закончив с пакетом – поставил его рядом с портфелем сел на скамейку быстро и изящно закинув ногу на ногу. Он снова взглянул на парня:

     – Мирослав? Я правильно запомнил?

     Парень кивнул. Н.А медленно моргнул, потом чуть вытянув шею, посмотрел за спину Мирослава.

     – Вы, кажется, изучали свои конспекты, пока я вас здесь не потревожил?

     Парень покосился на скамью, на которой лежала его полуоткрытая сумка – и рядом с ней тетрадь с записями. Один из листов в клетку – наполовину исписанный поднялся точно посреди тетради и замерев торчал над сумкой, как поднятый белый флаг.

     – Да, - вынужденно, но без неприязни согласился парень, глянув в улыбчивое лицо лектора, – Здесь вы тоже угадали.

     – Увы, - Н.А развёл руками – Гадать не моя специальность.

     Тут лектор поднял указательный палец и добавил

     – Впрочем вести бесполезные разговоры тоже.

     Он, облокотившись на спинку скамьи запустил руки в карманы своего длинного чёрного, не то пальто, не то странной шерстяной куртки – плаща (Мирослав таких раньше никогда не видел – видимо это была какая-то новая мода), - и, достав из одного кармана смартфон, а из другого записную книжку, ту самую, что была с ним в аудитории, сказал:

     – Раз уж так случилось, что мы с вами здесь встретились, и вы проявляете такой интерес к дисциплине, могу ли я вам чем-нибудь помочь, что-то посоветовать?

     Мирослав сразу подумал о том, откуда Н.А знает, что он интересуется именно им преподаваемой дисциплиной, но лектор, словно читая его мысли, почти сразу уточнил:

     – Насколько я вижу, на этом так любезно задравшемся листе, комментарии к тезисам вы не фиксировали, а это очень и очень зря.

     Прикинув расстояние от глаз преподавателя до тетради, Мирослав внутри…очень глубоко внутри себя согласился с тем, что разглядеть написанное его не шибко аккуратным почерком оттуда было возможно, но всё же парня что-то неприятно и подозрительно кольнуло. Он и сам не понимал что уже было начал прислушиваться к этому ощущению, но тут Н.А попросил у него, вытянув по направлению к скамейке с тетрадью руку.

     – Разрешите посмотреть?

     Парень, по началу немного замявшись (он специфически, довольно черново вёл конспекты), после с готовностью, не желая показывать своего смущения, взял тетрадь, и подойдя к скамье, на которой сидел преподаватель – отдал ему конспект. Н.А ловко зажав раскрытую тетрадь на нужном месте одной ладонью, и читая записанное Мирославом – второй похлопал рядом с собой, приглашая того сесть. Парень замялся. Уж больно этот жест выбивался из колеи их строгих, установленных обществом отношений и общения. Мирослав продолжал стоять в нерешительности, пока Н.А не оторвал взгляда от раскрытой тетради и не посмотрел парню прямо в глаза со словами:

     – Присаживайтесь.

     И снова. Как и тогда – снова спину Мирославу вспахала будто плугом горячая приятная наэлектризованная волна. В глазах на мгновения словно заплясали светлячки, сердце заколотилось быстрее, а по коже закололи тысячи микроскопических иголок. Мирослав понимал, что снова будто утопает во взгляде этих почти чёрных глаз, смотрел в них, и не мог оторваться…и вдруг понял, что Н.А, и судя по всему уже давно смотрит не на него, а в раскрытую тетрадь, и рука его с длинными молочно - белыми ногтями выжидающе лежит на сидении скамьи. Терпеливо и приглашающе.

     Сев, правда, на почтительном отдалении от преподавателя, Мирослав, посмотрев на самую дальнюю точку, которую отсюда мог рассмотреть в торговом центре, понял, что тёмно-карие радужины всё еще стоят перед его зрением, и словно бы даже и в мыслях.

     Какое-то время Н.А просматривал конспекты Мирослава неспешно перелистывая исписанные листы. Парень всё это время старался не думать о происходящем, пытался отвлекать себя посторонними мыслями, но у него это получалось плохо. Думы – как водяные струи по наклонной поверхности – текли к этому, мягко скажем, - нестандартному человеку, задерживались около него, и не хотели утекать в каких бы то ни было других направлениях. Кроме того, Мирослав ловил себя на ощущении, что в обществе Натаниэля Аароновича ему комфортно. Даже не в обществе, а просто рядом с ним. Парень ясно ощущал это, что-то непонятное – то, что сейчас обволакивало его как тёплый воздух или мягкое одеяло, приятно успокаивало. Мирослав вроде бы даже как забыл о своей довольно ощутимой усталости, подпорченном настроении и всё еще ворочающейся на дне сознания злобе. Приятные ощущения усилились, когда преподаватель, желая указать на ошибки – подсел ближе к парню, и вытянув перед ним руку с тетрадью стал указывать на проблемные места:

     – Вот здесь не совсем верная формулировка, нужно записать как… А тут не верно понят пункт…Здесь в общем то неплохо, но сильно сокращено, много подробностей теряете.

     Мирослав слушал, кивал, периодически издавал согласное, полное внимания «Му-гу», старался вникнуть в то, что ему говорил преподаватель, а сам, понимая, что краснеет от наполняющих его непонятных ощущений еще и ловил себя на том, что жадно вдыхает…Атмосферу, которая образовалась около него, когда Н.А подсел к нему поближе. То ли аромат дорого парфюма, то ли запах одежды, то ли самого лектора, – Мирослав не понимал и не хотел понимать. Он осознавал только одно, нехотя сопротивляясь этому осознанию – что при каждом вздохе полнится чем-то новым, непонятным, затягивающим. И чем больше он заглядывал в это непонятное – тем больше ему хотелось погрузиться в него с головой.

     – Вкратце так – в целом неплохо, но есть над чем поработать, - Н.А закрыл тетрадь и вернул её Мирославу.

     – Если у вас есть какие-либо вопросы ко мне относительно разобранных огрехов, и даже в целом всей темы – спрашивайте.

     Взяв тетрадь, Мирослав машинально чуть отсел от преподавателя подальше, и краем глаза покосился на Н.А, впрочем стараясь спрятать свой взгляд. В этом парню тоже не хотелось себе признаваться. Он хотел смотреть на лектора, изучать его лицо, фигуру и движения глазами. Мирослав ловил себя на странном еле прощупывающимся чувстве, - что всё это – весь облик Н.А – его движения, манера говорить, и даже запах – всё это ему Мирославу донельзя знакомо. Он чувствовал себя как больной с посттравматической амнезией, перед которым после операции на разбитом черепе в палате стоит родная мать – и он безпомощно, не узнавая, - только хлопает на неё глазами.

     – Советую вам не стеснятся, - Н.А откинулся на спинку скамейки и листая что-то на экране своего смартфона добавил:

     – Мои услуги, как и консультации стоят очень недёшево, так что… – лектор оторвался от экрана и снова посмотрел Мирославу прямо в глаза:

     – Так что, ловите шанс.

     Парень, давя бурлящие внутри ощущения, убрал тетрадь в сумку, и, видя, что преподаватель вроде как никуда не спешит, подумал, и решил шансом воспользоваться. Он задал Натаниэлю Аароновичу несколько интересующих его вопросов, касающихся дебрей юридической терминологии, на которые ни один знакомый ему лектор не смог дать ясного, или хотя бы удобоваримого ответа. Несмотря на то, что вопросы именно темы конспекта не касались – Н.А подробно и понятно в своей манере, которую он демонстрировал на лекциях объяснил Мирославу то, что тот хотел понять и узнать. По ходу объяснения парень задал лектору еще несколько уточняющих вопросов, и получил на них исчерпывающие пояснения.

     Во время формулирования одного такого вопроса, парень увидел, как взгляд лектора, - спокойный и приветливый, словно заострился. Веки чуть дрогнули, глаза немного сузились. Н.А медленно перевёл взгляд за спину Мирослава, смотрел туда несколько секунд, а потом всё стало как прежде. Почти сразу после – мимо скамьи, где они сидели прошёл мужчина. Лица Мирослав рассмотреть не сумел, зато на лице Н.А заметил, как змею – быстро скользнувшее напряжение и будто бы неприязнь. Словно над ухом лектора противно взвизгнула пролетев мимо надоедливая муха. Эти изменения в облике преподавателя были столь молниеносны, что Мирослав даже не мог полноценно дать себе отчёта – а были ли они вообще? Потом он подумал, что так ведут себя наверное все профессиональные юристы, подобно игрокам в покер вытаскивая наружу только те эмоции, которые им выгодно «выложить на стол».

     Закончив отвечать на последний вопрос, Н.А, параллельно набирая что-то на экране смартфона спросил:

     – Надеюсь, я дал исчерпывающие ответы?

     – Да. Да, спасибо. – Мирослав поблагодарил, – Мне никто до этого не мог так понятно всё это объяснить.

     – Хорошо, - Н.А улыбнулся, показав чуть скошенные белые зубы, – Вы грамотно использовали шанс, но позвольте заметить. Ваши вопросы, скажем так, очень начинающие. Вы явно самостоятельно не горите погружаться в тему. Если бы вы не учились там, где учитесь, я бы решил, что вы либо неуч, либо только поступили.

     Н.А усмехнулся:

     – Неучем я вас назвать не могу, – Он испытующе посмотрел на Мирослава, – Учитесь на того, на кого не совсем хотите? Верно?

     Парень замялся. Он не знал, как правильно ответить на этот вопрос, чтобы не задеть возможное профессиональное самолюбие преподавателя, и при этом сказать правду. Пауза затягивалась и Н.А великодушно спас Мирослава от мучений.

     – Впрочем, учитывая, какую литературу вы просматриваете на лекциях, нужно было догадаться, что специальность, на которую вы учитесь, вас не так горячо интересует.

     Лектор чуть заговорщецки посмотрел на Мирослава и улыбнулся:

     – Не думайте пожалуйста, что я вас осуждаю, или намерено припоминаю…

     – Нет, нет, – Мирослав покачал головой, впервые за весь разговор позволив себе перебить преподавателя, – Вы правы. Я учусь не совсем там…и на то, на что хотел бы…и

     – Да-а-а, – Понимающе протянул Н.А в свою очередь аккуратно перебив Мирослава, – Увы, нам не всегда позволено выбирать пути, по которым нам хотелось бы пройти. А когда этому выбору мешает еще и родственники…

     Лектор обречённо махнул рукой. Мирослав, уже не удивляясь прозорливости, с которой преподаватель читал его жизненную ситуацию (читал надо сказать не хуже лекций), - только молчаливо кивнул.

     – Ничто не ново под луной, – чуть задумчиво сказал Н.А, пряча смартфон и записную книжку в карманы своего то ли пальто, то ли куртки.

     – Единственное, что можно посоветовать в ситуации похожей на вашу – извлечь полезный максимум из того, что есть, – он встал, одевая на плечо ремень портфеля, – Юридические дисциплины на первый взгляд могут показаться слишком узкими и рутинными, но, поверьте мне, – это только на первый, и крайне поверхностный.

     Мирослав, который тоже уже стоял на ногах, постарался как можно более благодарственно кивнуть, и с плохо скрываемым удивлением посмотрел на протянутую к нему для рукопожатия ладонь лектора:

     – Спасибо за помощь и беседу. До встречи на занятиях.

     Н.А улыбчиво выжидал. Мирослав протянул руку. Ладонь Н.А была горячая, сухая и цепкая. Пару раз встряхнув их сцепленные руки, лектор, забрав со скамьи пакет с бумагами удалился. Провожая его, легко шагающего прочь фигуру, Мирослав, дождавшись, когда расстояние между ними станет достаточным, – чуть ли не бегом ринулся на выход – прочь из торгового центра. Ему хотелось только одного – прохлады. Вдохнуть в себя морозный воздух и хоть немного охладится. Уже стоя на парковке, вдалеке от входа с туда-сюда ездящими автоматическими дверьми, парень тупо смотрел на проходящую рядом дорогу, едущие по ней, запорошенные снегом машины, – и практически ничего этого не видел.

     «И ведь ничего не произошло…Ничего не произошло, ничего не случилось».

     Эта мысль как сумасшедшая крутилась у парня в мозгу, и вроде бы даже непрошено слетала с языка.

     «Ничего не случилось»

     Снаружи – «определённо и безапелляционно», как бы наверное сказал юрист – да, но внутри…Мирослав не понимал, не в состоянии был отдать себе отчёт, что произошло внутри него, что именно всколыхнуло в нём это краткое рукопожатие.

     Будто столетиями дремавший под коркой льдов океан вдруг вздыбился, понимая из глубин массивные валы. Он развернул непроглядную синюю водяную толщу и поднялся – под хруст, под грохот, под треск ломаемых ледяных плит, излил на поверхность клокочущие пенные волны и ринулся…Одной сплошной убийственной стеной на сонные, погружённые в дремоту, забывшие свои истинные названия и имена берега.

     Парень чувствовал, как внутри, - вроде бы в глубине, но вместе с тем и охватившие всё его существо явственно заговорили – гнев, злоба, ярость, страсть, желание мести, отчаяние, ужас. Они перетекали друг в друга, создавали странные, мучительные и вместе с тем притягательные полутона, – в которые и хотелось, и не хотелось всматриваться. Нутро парня, словно потревоженный вулкан – клокотало, – ему натурально было жарко. Несмотря на мороз, Мирослав вышел из торгового центра в расстёгнутом пуховике и без шапки, – но даже и пуховик ему хотелось сбросить с себя совсем. Парня обуяло, словно возгорелось и тлело в нём пекельное тепло. Около головы клубился пар. Мирослав часто и жадно дышал. В довесок ко всем этим странным переживаниям, которые парень ни в какую не желал воспринимать всерьёз – и сваливал всё на – будь она не ладная – булочку, в которую мало того, что повидла, сволочи, не доложили, еще и тесто оказалось просроченным, – Мирослав чувствовал, что едва возвращается мыслями к моменту соприкосновения их рук…

     Юноша вздрогнул, и стёр со лба нанесённые на него, уже подтаявшие снежинки. Он не хотел, но вспоминал – каждый миг, каждое касание – как это было. Не хотел, но возвращался, как по кругу. И каждое возвращение наполняло его порцией чего-то неуловимого. Похожего на то тепло, которое когда их пальцы первый раз…Но сейчас было сильнее и глубже. Оно ввинчивалось куда-то вглубь, – по позвоночнику…от низа – прямо в голову.

     «Неправильно! Неправильно! Неправильно!»

     Мирослав резко огляделся, и, шагнув к ближайшему свеженаметённому сугробу, наклонился, сгрёб в кисть жменю холодного колкого пока еще снега, – и практически ударил себя в лицо ладонью и тут же растёр. Кожу опалило – ко лбу и щекам прилила кровь, и Мирослав встряхнувшись быстро зашагал к ближайшей остановке – как есть, – распахнутый, с чуть мокрыми волосами. Ничего перед собой не видя, весь погружённый в себя, парень проехал до своей остановки в пустой вечерней маршрутке, дошёл до дома и решительно вставил в замок ключ – гремя связкой как можно громче. У него оставались слабые подозрение, но он уже предполагал, что увидит в пустой квартире. С вещами исчезли новоприбывший пуховик и куртка матери свет был повсюду выключен – из кухни тянуло ароматом крепкого кофе и еще чего-то крепкого…

     Щёлкнув выключателем, Мирослав оглядел заставленный грязной посудой стол и практически пустые бутылки (с его ухода из стало 2), и с тихой яростью выключив свет подумал зло:

     «Сама уберёшь, не притронусь даже».

     Выкинув из головы все мысли о том, что мать ушлёндрала в неизвестном направлении вместе с новым «дядей», Мирослав ушёл к себе в комнату, закрылся, в темноте разделся и забрался в холодную постель. Уже не в состоянии бороться с охватившими его желаниями, которые словно стали с ним одним целым – Мирослав, подступившись, осторожно и с оглядкой, после окончательно отдал себя на милость «волн».

     Он многократно поднимался и падал на гребнях бурлившего в нём наслаждения. Ему стало совершенно всё равно на стыд, на приличия. Он забыл про свой характер, про привычки, про свою суть. Странная, словно выплывшая из необозримой глубины страсть, мешаясь с гневом, заставляла юношу делать…подталкивала. Он, хватаясь за подушки, за одеяло – представлял под пальцами и бёдрами, под собой – живую плоть, словно чувствовал её и хотел наполнить. Не по-юношески, а крепко и основательно по-мужски – сильно, неудержимо, раз за разом.

     Потом будто уже изнемогший, Мирослав снова, словно просыпался и взбирался, поднимался на этот гребень…и с наслаждением купаясь в неге и удовольствии спускался с него, опадал, расслаблялся.

     Это продолжалось до тех пор, пока за окнами не забрезжил рассвет, а истощённое многократно перенесёнными оргазмами молодое тело наконец просто не выключилось, распластавшись как есть – нагое на скомканной простыне в обнимку с одеялом.

     Практически вес следующий день, - благо это было воскресенье, Мирослав проспал – крепко, глубоко и без сновидений. Проснувшись только под вечер, неторопливо и лениво встав с кровати, - он на всякий случай прислушался к тому, что происходило в квартире, и, после открыв дверь, - убедился, что был один. Мать до сих пор не вернулась, видимо решив полноценно в своей манере использовать выходные.

     Набив урчащий желудок остатками вчерашней, не касавшейся его романтической трапезы, которая состояла из нарезки, хлеба и пары салатов, - Мирослав упрямо не собираясь убирать со стола и мыть посуду – оставил всё как есть. Только один чересчур майонезный салат парень убрал в холодильник, на полках которого со вчера появились кое-какие недешевые вкусности, равнодушно закрыл дверцу, и через полчаса стоял под горячим душем, подставляя лицо под водяные струи. Голова была пустая, как порожняя кастрюля. В неё не совались даже мелкие незначительные залётные мысли – и Мирославу с его вечной привычкой обдумывать, и, в общем, думать слишком много — это было приятно. Вымывшись сам, - парень отправил в помывку и всё своё постельное бельё, забив стиральную машинку до предела. Пока в ванной кружился и стучал барабан – парень, налегая на крепкий чай, с расстановкой и удовольствием штудировал «Орнитологию», - глотая строчки книги как конфеты.

     Мирослав не обращал никакого внимания на сыплющиеся от Антона сообщения, даже не читал их. Когда же приятеля в мобильном пространстве стало слишком много – и смартфон стал вибрировать практически без остановки, Мирослав выключил в уведомлениях даже вибрацию и снова погрузился в чтение. Он не хотел думать ни о университете, ни о всём том, что было с ним связано. Джае вчерашняя встреча с лектором не шла Мирославу на ум, а уж то, что происходило после неё и подавно. Едва, впрочем, в мыслях парня начинал мелькать внимательный взгляд улыбчивых почти чёрных глаз – парень старательно отметал эти непрошенные мысли и переключался. Всё его существо сопротивлялось произошедшему, и психика старательно выметала из разума случившееся – приравнивала его к полусну, бреду, последствию перенесённой внутри сильной злобы, или вообще отравления. Мысли о пресловутой, возможно испорченной булочке выручали и удобно объясняли практически всё.

     Пробыв весь вечер наедине с собой и своим увлечением, Мирослав после, окончательно разделался с остатками еды на кухонном столе, развесил сушится бельё, собрал на завтрашние занятия сумку под предметы, спокойно лёг в постель, застеленную свежим и чистым и быстро уснул.

     Утро встретило морозной свежестью и снегопадом. За окном словно повис белый движущийся тюль и колыхался в темноте зимнего тусклого рассвета. Мирослав, проснувшись даже раньше будильника, - долго стоял у приоткрытого окна – смотрел на падающие крупные снежинки, с наслаждением ощущал дуновения холодного ветра на коже – и прикосновение к ней залетающих в проём ледяных крупинок. Мать всё еще не вернулась, и Мирослав понял, что она скорее всего поехала из «гостей» сразу на работу.

     Спокойно позавтракав, парень спустя полчаса уже подъезжал к университету. Идя на занятия обычной, уже десятки раз хоженой дорогой, Мирослав обдумывал сегодняшнее расписание, припомнил, что 3-я пара, скорее всего снова будет невыносимо скучной, предвкушал обиженное нытье Антона из-за того, что за вчерашний день не ответил ни на одно его сообщение и т.д.

     Идя по коридорам юридического этажа, пребывающий в своих спокойных размеренных размышлениях Мирослав, впрочем, заметил, что обстановка тут была какая-то нетипичная и уж точно не спокойная. Сначала навстречу парню из смежного коридора вышли две преподавательницы с крайне озабоченными и даже расстроенными лицами. Одну из них Мирослав знал и вежливо поздоровался, но она как и её собеседница словно бы не заметив парня прошли мимо, что-то возбуждённо обсуждая. Потом он увидел сборище студентов из смежного с ними потока у одной из аудиторий. Внутри этого сборища, стоявшего плотным кольцом, и состоявшего в основном из девушек кто-то явственно, довольно громко всхлипывал и даже причитал. Слышались успокаивающие слова поддержки, охи, ахи…в общем вся та бабья лобуда, которую Мирослав никогда не понимал и понимать даже не пытался.

     «Зачёт завалила что ли? Успокаивают теперь всем миром» - подумал парень не без внутренней усмешки и быстро прошёл мимо.

     Приближаясь к аудитории, где должна была проходить первая пара, Мирослав к своему удивлению увидел рядом с дверьми похожее на то, что он видел в коридоре «собрание», - но меньших размеров, и состоящее большей частью из учащихся мужского пола. Протиснувшись к двери, парень вошёл, и его недоумение, и понимание, что он явно не знает того, что знают все остальные – стало ясным как белый день. Собравшись кучками его одногруппники все, обсуждали что-то. У многих девушек глаза был на мокром месте. Подсев к Антону, который, на удивление сидел сам по себе и безцветно пялился в экран своего смартфона, Мирослав доставая из сумки конспекты поздоровался, и услышав в ответ такое же безцветное «Даров», - огляделся. Словесное бурление аудитории на стихало. Спустя несколько минут прозвенел звонок, а спустя еще несколько минут, когда преподаватель, который никогда не опаздывал на лекции так и не появился – Мирослав не выдержал и прямо спросил у приятеля:

     – Слушай, что случилось?

     Сначала Антон поёрзав на стуле промычал что-то нечленораздельное, продолжая неотрывно смотреть в экран смартфона, а потом сказал будто сам себе:

     – Нет, не несчастный случай это. Фигня всё.

     – Ты ответишь? – настойчиво спросил Мирослав, чувствуя, что начинает раздражаться.

     – Да, – мрачно буркнул Антон, и выдержав небольшую паузу сказал

     – Лёли нет.

     Сначала Мирослав не понял, о ком идёт речь. Потом, поняв, не понял о чём она собственно шла, а поняв наконец – почувствовал как у него по спине будто пробежало большое колючее насекомое.

     – Не понял? – надеясь, что и вправду не так расслышал переспросил Мирослав, – Что значит нет?

     – То и значит, - коротко отрезал Антон, - Совсем нет.

     Он поёжился на стуле, нахохлился, и добавил с осуждением и лёгкой щепоткой обиды:

     – Сообщения иногда читать надо.

     Когда Мирослав полез за телефоном, Антон, предвосхищая предупредил:

     – Можешь не смотреть, я стёр всё.

     – Когда произошло? «Как?» — спросил Мирослав. У него перед глазами совершенно непрошено всплывали – потерянный взгляд Лёли – там, у подъезда, его сжатые в замок руки…и капли крови в свежевыпавшем снегу.

     – Днём позавчера. Машиной сбило.

     – Сбило… - тупо повторил Мирослав, – Он был, ну, это?

     – Говорят что нет. Не он, не водитель. Трезвые были оба.

     – Прям сразу? В больницу?

     – Сразу. Под машиной уже труп был. Голова там…

     Антон не закончив оказал Мирославу экран смартфона, на котором в зацикленном режиме воспроизводилась запись с тем самым моментом. Плохого качества, чёрно-белая, очевидно с камер наблюдения, сделанная поздним вечером или ночью, - она демонстрировала, как на крайней полосе дороги громоздкий внедорожник на полной скорости таранил высокую фигуру, подминая под себя, по инерции разворачивался на скользком от снега покрытии и застыв на месте, выпускал из себя опрометью бросившегося к колёсам водителя, который спустя мгновения в порыве ужаса хватался за голову. Позади начинала расти вереница из машин, - водители которых увидели произошедшее. Открывались двери – люди бежали к криво вставшему поперёк полосы внедорожнику, хватались за телефоны. Кто для съёмки, кто для того, чтобы вызвать помощь.

     Когда зацикленная запись пошла на 3-ий круг, Антон убрал смартфон и хмыкнул:

     – Несчастный случай, как же. И козе понятно, что он сам шагнул под машину.

     Мирослав недоверчиво покосился на приятеля, потом вспомнил ни на что не похожий взгляд Лёли, и его слова:

     «Правду…не может быть правдой…»

     И тут парня словно молнией ударило.

     – Когда это случилось? Во сколько?

     – Да какая разница, - отмахнулся Антон небрежно, - Вечер был, уже темно.

     – Дай посмотреть.

     – Да зачем оно тебе надо, забей.

     Антон, хохлясь, всем своим видом демонстрировал нежелание общаться. И не потому что не хотел обсуждать случившееся, напротив. Парень, судя по всему до сих пор ждал от Мирослава извинений, за то, что тот не отвечал на его настойчивые сообщения. Была у Антона такая скверная черта, которую Мирослав про себя называл «синдромом избалованного дитяти». В общении именно с ним она проявлялась редко, но сейчас был как раз этот момент. Как и в остальных случаях такого поведения приятеля – Мирослав никак не реагировал не его показные обиды, и ждал, когда желание «повыпендриваться» и поиграть в обиженного у Антона сойдёт на нет само.

     Не дождавшись ответа, Мирослав достав собственный смартфон, стал пролистывать местные городские новости, и нашёл нужный ему материал. Лишь в третьей новостной заметке он нашёл указание времени аварии.

     Лёлю…точнее Леонида сбило в 19.30, плюс минус несколько минут. Главный задира курса, бунтарь и провокатор погиб через 1,5 часа после их случайной встречи на скамейке.

     Мирослав ощутил, что ему становится нехорошо…и мерзко. Мерзко от самого себя. От того, что он думал тогда про этого нахального парня. И хотя в общем, если говорить по-честному – тот заслуживал о себе такого мнения, но теперь это не имело никакого значения. У Мирослава в голове лихорадочно проносились мысли:

     «А что было бы…»

     Что было бы, если он, видя странное поведение Лёли, этот его потерянный взгляд, позвал кого-нибудь. Если бы догнал его, одёрнул, потряс, отобрал бы телефон и позвонил его родителям. Да, Мирослав скорее всего получил бы хорошего тумака, возможно его бы даже поваляли в снегу и может быть даже пнули пару раз…но благодаря этому Лёля сейчас был бы живой. Возможно в отделении полиции, возможно запертый дома родителями, или в специализированном медицинском учреждении под присмотром врачей… но живой.

     Ощутив еще явственнее прилив какой-то странной дурноты, – Мирослав облокотился на спинку стула, набрал в грудь побольше воздуха и медленно выдохнул чуть прикрыв глаза. На мгновения шум разговоров в аудитории о случившемся, кадры на экране, запечатлевшие чужую смерть – показались Мирославу дурным сном, или чьей-то чудовищно неуместной шуткой. Открыв глаза, парень понял, что не может больше бороться с подкатывающими откуда-то изнутри неприятными порывами, быстро встал и вышел из аудитории. Антон что-то сказал ему, уходящему вслед, но Мирослав не расслышал, уже в коридоре перейдя на бег. Спустя каких-то полминуты, показавшихся Мирославу страшно долгими и мучительными – он стоял над раковиной в туалете и глубоко, шумно дышал. Иногда парень поднимал глаза и смотрел на своё отражение в большом стенном зеркале. В туалете никого не было. Над головой изредка пощёлкивала бледно светящаяся трубка лампы, где-то далеко словно бы слышались неясные разговоры, будто блуждающие по университетским этажам.

     Мирослав еще раз глубоко вдохнул, чуть склонившись над раковиной, - но казавшееся настойчивыми еще так недавно порывы отступили. Парень еще раз поднял глаза и посмотрел на своё отражение в зеркале. Собственное лицо показалось юноше абсолютно чужим, глаза стеклянными, а выражения, которые он через силу пытался показать на нём – искусственными.

     «Стыдно» — это слово как заноза въелось в разум парня и то и дело будто само собой проговаривалось внутри, катаясь по дорожкам мыслей, словно надоевшая песня на заезженной пластинке:

      «Стыдно. Стыдно»

     Мирослав включил воду. Снова, как обычно, из горячего крана полилась еле тёплая тонкая струйка, - но парню на это было всё равно. Промочив ладонь – он провёл мокрым и прохладным по лицу, и у него снова встали перед глазами: рыхлый снег, красные капли, а в ушах зазвучали эти слова:

     «Правда…не может быть правдой».

     Махнув головой, парень постарался выхватить себя из этого омута мыслей, рукавом обтёр лицо, и направился обратно в аудиторию. Из пустого коридора открыв дверь в учебное помещение – Мирослав увидел преподавателя – средних лет полноватого мужчину в неизменном коричневом костюме, в котором он проводил практически все свои лекции. Преподаватель лишь мельком глянул на Мирослава, одним взглядом разрешая ему войти, и продолжил говорить:

     – …учитывая вчерашние, кхм, трагические события, было принято решение отменить на сегодня все занятия. Деканат и преподавательский состав приняли решение совместно. С завтрашнего дня пары будут идти по расписанию. Так что…

     Преподаватель поднёс к глазам руку и посмотрел на часы:

     – На сегодня все свободны.

     Мирослав, уже сидевший на своём месте, посмотрел на лениво запихивающего в сумку свой скарб Антона, а потом оглядел аудиторию. Нескольких самых юрких студентов уже не было – они прошмыгнули за двери еще раньше, чем аудиторию покинул преподаватель. Одна из сокурсниц Мирослава – низкорослая светловолосая девушка с меланхоличным складом характера – подошла к лектору и тихо спросила у него что-то. Тот, забирая с конторки кипу папок, отрицательно покачал головой, и Мирослав расслышал:

     – Нет, похороны будут только для членов семьи и родственников.

     – Свободный денёк с невесёлым поводом, - сказал Антон поднимаясь и закидывая на плечо свою шуршащую неопрятную сумку, - Ты куда щас?

     – Домой, - безцветно ответил Мирослав.

     – Чё? Так рано?

     Тут Мирослав услышал смех. Слишком громкий и слишком развязный для имеющих место обстоятельств. Парень посмотрел через плечо и увидел, как один из его сокурсников во всю смеется – периодически шепча что-то на ухо кокетливо отпихивающей его другой студентки.

     – Эй! – громко сказал Мирослав, чувствуя, как его лицо каменеет, – Прекрати!

     Посмотрев на него, сокурсник не переставая улыбаться и подсмеиваться, огрызнулся:

     – Чё те надо?

     – Хва-а-т-и-ит ржать… - практически прорычал Мирослав, чувствуя, как внутри него начинает клокотать злоба.

     – Законом не запрещено, - будто плюнул в него словами «весельчак» и тут Мирослав словно поднялся сам внутри себя. В сторону со страшным грохотом полетел стул, парень не то с рыком, не то с воплем ринулся на сокурсника, и ощутил странное сопротивление. Не желая разбираться в том, откуда оно исходит – он рванулся вперёд еще сильнее.

     – Это что за бедлам!? – послышался со стороны дверей голос лектора, который едва успев выйти за порог аудитории, услышав шум – тут же вернулся. Замеревший от неожиданности Мирослав и «весельчак» во все глаза смотрели на преподавателя, впрочем, как и другие студенты, еще остававшиеся в помещении.

     – Отчисления хотите!? – гневно переводя взгляд то на одного, то на другого студента громко вопросил преподаватель. Выдержав паузу, на время которой в помещении воцарилась гробовая тишина, лектор тише, но также строго сказал:

     – Какие бы ни были обстоятельства – это не позволяет вам, молодые люди, вести себя подобным образом в стенах университета. Если я знаю хоть о каком-то продолжении, касающегося этой мерзкой перепалки, после того, как уйду отсюда – то доведу дело до деканата. Помяните моё слово! Дмитрий!

     Лектор взглянул на «весельчака»:

     – Действительно, не время и не место.

     Студент чуть хмурясь, опустил взгляд.

     – Мирослав!

     Мирослав посмотрел на лектора.

     – В общем, вы отчасти правы, но лезть в драку? Не ожидал от вас, не ожидал…

     Когда дверь за преподавателем закрылась, «весельчак» на ходу суя вещи в рюкзак, и тоже идя к выходу, буркнул под нос:

     – Мудила.

     – Что ты сказал!?

     – Что ты докопался до меня!? – затравленно выкрикнул «весельчак» пятясь к двери, – Я этому покойнику не мамочка и не родственник, срал я на него! Понял!? И вообще – туда ему и дорога, с-с-у-ке!

     Мирослав снова рванулся с места, но обидчик уже скрылся за дверью. Повернувшись наконец, чтобы понять, откуда исходило это странное удерживающее сопротивление, - Мирослав с удивлением понял, что всё это время его за ремень джинс удерживал Антон. Едва Мирослав взглянул на приятеля, как тот тут же разжал пальцы и будто сдаваясь поднял руки:

     – Только меня не бей.

     – Зачем ты влез? – зло спросил Мирослав, глядя на туповато равнодушное выражение на лице приятеля, и уже понимая, что смягчается.

     – Затем, что глупо, - хмыкнул Антон уже протискиваясь между столом и стульями к выходу, – Странный ты какой – то в последние дни.

     – Нормальный, - буркнул Мирослав, - Просто взбесил этот…

     – А чё ты хочешь, - устало ответил Антон, - Он известный придурок, будто первый день знаешь. Да и еще…

     Антон изображая подобострастие поднял глаза к небу, будто отдавая дань уважения покойнику:

     – Лёля как-то его избил. Так что его радость и злорадство понятны.

     – Ни черта не понятны. Урод он.

     Мирослав зло забросил ремень сумки на плечо и тоже стал протискиваться к выходу.

     – А чё ты так паришься то? – с непониманием бросил Антон, - Ты ж сам этого…Леонида, едва знал?

     – Я не парюсь, просто нельзя так.

     Со стороны Антона послышался выдох выражающий смертельную усталость:

     – У тебя от твоих книг когда-нибудь будет морализм головного мозга. Нельзя, можно…какое тебе вообще дело? Что он там говорит? Над чем ржёт?

     Когда приятели вышли из аудитории и пошли вместе по коридору, Мирослав сказал:

     – А если всем резко станет всё равно и никому ни до чего не будет дела? Что тогда?

     Антон закатив глаза задрал голову и издал скорбный звук, напоминающий скрежет плохо смазанной закрывающейся двери:

     – Причо-о-ом ту-у-т эта-а-а? Ты мне еще про мир во всём мире расскажи…

     Мирослав уже понимая, что в разговоре с Антоном эти темы не то что развивать, но даже трогать безполезно, - буркнул:

     – Для тебя не причём. – И продолжил идти молча.

     Мысль о том, чтобы поделится с приятелем произошедшим на той скамейке, и о их разговоре с Леонидом – умерла в намерениях Мирослава в самом зачатке. Но, даже несмотря на всё произошедшее, на перенесённые гнев, злобу, на абсолютную отрешенность приятеля от серьёзных нравственных вопросов – Мирослав был ему благодарен за вмешательство. Только сейчас он понял, что готов был полезть в драку в большей степени не из-за глумливого поведения Дмитрия, а из-за злобы на самого себя. Парень пытался защитить внутри себя свою же совесть, даже подставив лицо под кулаки. В смеявшемся над погибшим Леонидом, Мирослав видел самого себя – того себя, - малодушного, не хотевшего проблем, отстранившегося трусливого. Это с ним он хотел драться. Его хотел наказать…

     – Я в «Шестерку», пара пацанов со смежного курса тоже подвалит. «Ты идёшь?» —спросил Антон, набирая что-то на экране смартфона.

     – Зачем в «Шестерку»? – всё еще витая в своих мыслях переспросил Мирослав.

     – Да так…помянем, потрындим. – спокойно отозвался Антон, и тут же воскликнул, продолжая клацать пальцами по экрану (видимо отвечая на сообщения), - О, мож еще и цыпы придут. Пошли!

     – Не, не хочу. – ответил Мирослав машинально поежившись, и тут же получил от Антона лёгкий тычок в плечо.

     – Пошли, времени до фени, день свободный. Или ты опять, как паинька, за свои книжки сядешь?

     – Тебя не спросил. – проворчал Мирослав.

     – Шухер! У нас тут взбесившийся книжный червь!

     За пустыми, ничего не значащими разговорами, шутливыми перепалками Мирослав и сам не понял как поддался уговорам приятеля и вскоре они уже шли по людной улице, засыпаемой снегом по направлению к «Шестерке». Это была довольно популярная в городе кофейня со средними ценами и приятной обстановкой. Сюда ходили и изнывающие от безделия подростки и влюбленные парочки и строгого вида деловики с рабочими ноутбуками наперевес, и семьи с шумными детьми, и, разумеется, - студенты.

     Мирослав нечасто бывал в этой кофейне не только по причине строгой экономии, но еще и потому что она располагалась довольно далеко от его дома, и немногим ближе от университета. Хотя обстановка и атмосфера в «Шестерке» парню очень нравились – он бывал здесь лишь несколько раз – на общей студенческой встрече, на дне рождении у Антона, и как-то один раз по собственной инициативе, - когда решил отметить успешно закрытую сессию, а заодно примерится к возможности подработки в кофейне.

     Сегодня было сразу несколько причин, по которым Мирослав позволил Антону увлечь себя с собой на посиделки, даже особенно не задумываясь. Во-первых парню очень не хотелось возвращаться домой и встречаться с начавшей «гулять» матерью. Во-вторых, чтобы поменьше думать о произошедшем на скамейке – ему нужно было сборище, пусть даже говорящее об аварии – чем повторяющиеся в тишине и одиночестве назойливые мысли. В-третьих, Мирослав уже и не помнил, когда последний раз был в компании, даже «третьим слева», и просто решил попробовать себе напомнить что это такое. И наконец, в-четвертых…

     В последнем пункте парень и сам словно боялся себе признаться, а потому его сознание сразу же отметало в сторону все рассуждения и мысли об этом. Мысли о взаимосвязи их случайной встречи с Н.А в торговом центре, и последовавшим за этим ночным…Нет!

     ***

     Спустя полчаса Мирослав, уже сидел в шумной, полной вкусных запахов и мурлыкающей с потолка музыки кофейне, и о чём-то болтал с Антоном. Позже пришли еще учащиеся со смежного курса, которых Мирослав едва знал – трое парней и двое девушек. Они небрежно познакомились, потом отвлечённо начали беседу, говоря про большую учебную нагрузку, обсудили и поругали преподавателей, жалуясь на свои неуспехи и заодно похваставшись достижениями, и плавно подошли к теме, ради которой собственно и собрались вместе.

     Вскоре, сгрудившись около Антона – тамады и заводилы встречи, студенты, смотря в экраны смартфонов, горячо обсуждали запись с аварией, в которой погиб Лёля, и наперебой предлагали свои версии случившегося.

     – Да он сам шагнул, вот! Видно же!

     – Обкурился, 100%

     – Да тебе сказали же, что нет в крови ничего!

     – А может врут. Или родаки замяли.

     Сидевший сам по себе Мирослав, крутя в пальцах уже пустую кружку из-под ягодного чая – единственного, что он себе заказал – не участвовал в происходящем. Попытка вписаться в компанию ожидаемо провалилась. Парень ощущал себя среди малознакомых ему парней и девушек совершенно одиноким и чужим им, не имел ни малейшего желания присоединится к их громким пустым спорам. Антон пару раз попытавшийся втянуть приятеля в говорливое сборище, немного зная характер Мирослава, быстро бросил эту затею и занялся собой и своей значимостью много шумя, выдвигал самые абсурдные теории аварии, устроив импровизированную «минуту молчания», и после предложил перепробовать все сорта кофе в «Шестерке» за раз на спор.

     Будучи лишь сторонним наблюдателем, Мирослав уже снова порядочно погрузился в свои мысли, начал думать о том, что хорошо бы за пару дней всё-таки осилить «Орнитологию», и вдруг услышал то, что как кнутом вышибло его из отстранённого состояния:

     – Интересно, как Ааронович на это отреагировал…

     Мирослав поднял глаза от кружки. Говорила девушка – студентка, подруга одного из пришедших на «сходку» приятелей Антона:

     – Вы помните, как Лё…Леонид тогда выбежал?

     – Да-а, этот хорошо его осадил, я аж сам немного вздрогнул.

     – Было конечно вызывающе, очень вызывающе та-а-к себя вести, - неспешно проговорила вторая девушка, отпила из своей чашки чая, манерно отогнув мизинец, и закончила многозначительно:

     – Прямо какая-то карма.

     Антон прыснул:

     – Пф-ф, карма? Ты хоть знаешь, что это такое? Модное словечко?

     Девушка обиженно надула губы и сказала:

     – Знаю, и получше тебя.

     – А вообще как-то странно, не находите?

     – Что?

     – Связь как будто между тем и тем.

     – Да ну, бредятина. Его ж не Ааронович по асфальту размазал.

     – Да, но…

     «Не может быть правдой»

     Мирослав снова опустив глаза к кружке с остатками ягодного чая вздрогнул. Одновременно в его уме снова прозвучала эта фраза сказанная Лёлей и он увидел…смутно, мгновенно – как из смятых красноватых ягод на дне кружки будто сложился образ. Он был неподвижен, но при этом и двигался – очертания раздираемой под жутким усилием живой плоти, - не то тела молодого парня, попавшего под колеса машины, не то чего-то другого…невероятно далёкого, но вместе с тем близкого – пронизывающего душу гневом и скорбью.

     Мирослав увидел перед собой темно - карие, почти чёрные глаза, вспомнил соприкоснувшиеся руки, и вдруг понял, что ему стало больно. Парень покосился на свою правую ладонь, которая оказалась плотно сжатой в кулак. Мирослав медленно разжал пальцы. На коже остались глубокие следы от ногтей – словно темно - красные полумесяцы на белом полотне руки…

     ***

     Мирослав не помнил, как попрощался с компанией, как вышел на уже тёмную, морозную улицу и побрёл…сначала словно бы к остановке, потом куда-то в сторону – к недалеко виднеющейся за зданиями сосновой посадке-парку, уже освященной редкими вечерними фонарями. Рой мыслей поутих в голове парня только тогда, когда он, сойдя с тропинки прислонился спиной к стволу высокой сосны и задрав голову к рассекающей тёмное небо, зеленеющей в морозной темноте кроне дерева, стал смотреть на проглядывающие между ветвей, особенно яркие на зимнем холоде звезды. Их вид, мерцание, исходившая от них словно бы ощутимая неведомая сила, заставляли сердце Мирослава сжаться от невыносимой тоски и чувства отдалённости – от этого неведомого и одновременно невероятно знакомого и родного.

     Парень в безплодной попытке, словно пытаясь дотянуться – поднял руку к этому свету и посмотрел на далеко горящие в вышине светочи сквозь свои пальцы. Странное, щекочущее прокатилось по щеке. Мирослав встрепенулся, замер, вытер рукавом пуховика со щеки мокрый след и больше не поднимая глаз, втянув голову в плечи – пошёл между редко посаженных стволов к ближайшей остановке.

     ***

     Корабль то и дело вибрировал. Поврежденные двигатели неравномерно давали выбросы и смещение траектории заставляло ковчег периодически содрогаться, словно от ударов.

      С того момента, как датчики заверещали о приближении неопознанного корабля, двигающегося с умопомрачительной скоростью, и пара навигаторов подтвердила эту информацию – Наэль тут же лично заблокировал все подходы к пилотскому отсеку, в котором он находился, и даже вентиляционные - в которые не пролезла бы и крыса, не говоря уже о том существе, которое, как он уже подозревал, подлетало к ковчегу на корабле, двигающемся быстрее любого, даже самого скоростного элитного хилийского перехватчика.

     Мысленная команда охране была отдана молниеносно, но и этого «молниеносно» было мало по сравнению с их…ИХ!

     Едва Наэль взнуздал своих рабов, готовя их к возможной обороне ковчега – корабль сотрясло от мощного удара, панель управления запылала сразу сотнями датчиков наперебой сигнализирующих о полученных повреждениях. В мозгу мигнула и сразу же оборвалась сотня – другая предсмертных мыслей и даже кажется криков. В наушник затараторили:

     – Господин, внешний шлюз вскрыт, охрана первой волны уничтожена, - голос навигатора не явственно, но всё же дрожал от страха:

     – Второй шлюз…пробит, охрана второй волны уничт…

      – Корабль!? Тип!! – выкрикнул Наэль в ярости, чувствуя, как из его нутра медленно, на паучьих лапах начинает ползти ужас.

     В наушнике замолчали на несколько невыразимо долгих секунд, и дрожащий голос навигатора отчеканил:

     – Виман, класс 2-ой…код…кодовое название – «Птица». Нет! «Сокол»! «Сокол»!

     Наэль, чувствуя, как у него немеют ноги, давя в себе страх мысленно выкрикнул:

     – Изображение мне на экран! Выполнять!

     – Невозм…невозможно, Господин…Внешние экраны и аппаратура вышли из строя.

     – Описать словесно! Сейчас же! – практически выорал Наэль, чувствуя, как его подчиненный постепенно сходит с ума от страха.

     – Белый, форма птице образная…крылья…много крыльев…

     – Что ты несешь!? Отвечать! Отвечать!

     В мозгу оборвалось еще с десяток жизненных нитей. Подчинённых забирали «туда» быстро, непрошено, одного за другим. Наэль уже явственно ощущал и в себе пропитавший их сознания перед смертью – холодный панический ужас.

     – Господь, карающий рабов своих…я твоя…Разрушаешь ты мирославных на пути твоём…

     – Что!?

     Наэль, расслышав в наушнике голос навигатора, и решив, что подчинённая (навигатор была в женском цикле) обращается к нему, после, поняв, в чём дело – сразу замолчал. Это была прощальная молитва, обращённая к Чёрному Богу – песнь смерти, - последнее, что более – менее крепкие разумом хийлы говорили, понимая, что вот - вот умрут. За ним этим обращением к Господу обычно следовали нечленораздельные крики, животные попытки спасти свою жизнь, которая на последних секундах превращалась в существование, ведомое примитивными инстинктом самосохранения.

     Наэль услышал, как молитву начал читать второй навигатор – сбивчиво, дрожащим голосом. Первый не останавливаясь лепетала:

     – Я прах, прах пред Тобой Господи, разрушающий и одаривающий…Господи…у Тёмной Матери стальные глаза, стальные глаза, и руки в крыльях. Господи…они в крыльях, в кры-ы-ыль-я-ях…

     Последние слова навигатор произнесла затихающим голосом и кажется всхлипывая. Наэлю показалось, что он расслышал через наушник несколько шагов и тут хийла завопила. Страшно, истошно, как дикое животное. Сразу же за ней закричал второй навигатор, послышался звук удара, вскрик – короткий и болезненный стук падающего тела. Крик хийлы резко оборвался, она захрипела сквозь мерзкий страшный хруст и потом застонала:

     – Пусти…не надо, пусти, белая мразь…нет, нет! Я дитя Господне, не трогай! Не трога-а-ай!

     Лишь на миг мысленно коснувшись ментального поля хийлы и мельком увидев, что видит и чувствует она – Наэль вскрикнул, и тут же отшатнулся от эмоционального фона своей рабы – как от пронизанного смертельным током агрегата. Сердцебиение отдавалось в горле хийла тягучими быстрыми ударами. Острая сталь глаз разрезала ум рабы Наэля и безпощадный кинжал разума того, кто протаранил ковчег на белом вимане класса «Сокол» - вошёл в сознание хийлы будто в мягкую податливую плоть. Навигатор была еще жива, но не умирая физически – умственно испытывала смерть за смертью, смерть за смертью…Её обезумевший от ужаса ум был уже не в состоянии воспринимать происходящее. Он. Тот. Полностью подчинил навигатора своей воле и заставлял её умирать в её же собственной голове – раз за разом, раз за разом, раз за разом. Хийла уже даже не стонала. Её высокий голос из-за испытываемой муки огрубел, и стал похож на жалобное рычание какого-то зверя.

     Наэль будто окаменел и как загипнотизированный слушал хрипы и этот тихий предсмертный рёв своей слуги, которую ТОТ никак не хотел выпустить из белой хватки смерти. Хийл не мог найти в себе даже усилия, чтобы поднять ладонь к наушнику. Наэль потерял счёт времени.

     Наконец, когда ему показалось, что это будет длится без конца – навигатор громко вскрикнула – раз, другой и наконец замолчала. Наэль услышал, сначала будто бы очень сильно издалека, потом ближе глубокий вдох. Это был ТОТ. Ни один хийл не дышал так легко, свободно, с такой широтой – будто прибой на огромном глубоком море с плавно ходящими туда-сюда волнами. Хийл будто видел со стороны…Видел, как тот взял мёртвое тело навигатора за шкирку – легко, словно тряпичную куклу, приподнял, снял с её уха наушник и поднеся к улыбающимся губам произнёс глубоким, низковатым, пробивающим ужасом до самых печёнок голосом:

     – Иду на вы.

     Наэль пришёл в себя, когда первая волна охватившей его паники схлынула, и он изо всех сил стараясь взять себя в руки убрал с лица звериный оборонительный оскал. Его пальцы уже по третьему разу пробегали по сенсорам панели управления – подтверждающим исправность системы безопасности отсека.

     «Третьего – нового поколения, двери из особого сплава, такого ваши свинячьи зубы еще пробовали…не доберёшься до меня, скот, облизнёшься, не доберешься…»

     В голове одна за другой проносились торжествующие мысли:

     «Не доберешься, нет, нет, нет».

     По привычке косясь на давно заполонённые помехами мониторы вышедших из строя линз слежения, - Наэль, уже сжимая в руке взведенный в боевой режим – свой личный позолоченный парализатор – одними губами повторял, между словами настороженно прислушиваясь:

     – …не доберешься, не возьмешь, не доберешься…

     Ненадолго вокруг воцарилась гробовая тишина. Будто всё мироздание разом опустело – и он, Наэль остался в нём совсем один. В мозгу робкая, но при этом и наглая промелькнула мысль:

     – Ушёл? Понял, что не доберется и…

     Отдалённый звук удара заставил хийла вздрогнуть – и тут же сенсор первых заградительных ворот полыхнул красным и резко пискнул возвещая о падении первого стального барьера. Второй удар – уже ближе, не так отдалённо и так…так быстро?

     Чёрные глаза хийла покосились на второй покрасневший сенсор. Длинные тонкие серые пальцы до боли сильно сжали золочёную рукоять парализатора, кажущуюся с каждым мигом всё безполезнее и безполезнее.

     Третий удар…еще ближе. Наэль ощутил, как завибрировал под ногами пол. Тело хийла против воли начала бить крупная дрожь.

     «Четвертый. Там стоят автоматические турели – они подключены к резервному питанию. Они его сейчас…сейчас»!

     Четвертый удар и уже отчетливый звук бьющихся, отлетающих в стены покорёженных осколков проломленных ворот.

     «Ну, ну»!

     И ничего…

     «Не сработали? Почему? Как? Как»!?

     Наэль начал пятится и сжал рукоять парализатора второй рукой. Ужас касался ледяными пальцами бешено колотящегося сердца хийла всё ощутимее. Наэлю казалось, что он уже слышит эти приближающиеся шаги. Пятый удар сотряс коридор, ведущий в отсек – и последние шестые ворота содрогнулись от летящих в них кусков особо прочного сплава…совершенно безполезного против него…против этого… Наэль видел, как завибрировали шестые ворота – последняя преграда отделяющая его от…

     Губы хийла сами собой произнесли:

     – Господь, щит мой…

     Стальной заслон разнесло на металлические лоскуты, которые со свистом, будто пули врезались в стены отсека. Пригнувшийся хийл схватился за голову, которую пронизала резкая боль от силового энергоимпульса выбившего ворота, тут же вскочил и держа перед собой парализатор, и устремил взгляд на образовавшийся проход сквозь чуть рябящий заслон автоматически активировавшегося на его костюме защитного щита.

     В витающей в воздухе туче серебристой стальной пыли образовавшейся от энерго удара, в полумраке, Наэль увидел высокую трёхметровую фигуру. Разум хийла просчитывающий сотни вариантов спасения, выбрал единственный из возможных в данной ситуации. Хийл, стараясь придать голосу твёрдости, заговорил, держа перед собой парализатор:

     – Слушай, не надо принимать поспешных решений. Мы обо всём сможем договориться…

     Хийл не успел опомнится, как фигура из прохода рванулась с места. Руки Наэля подлетели вверх – а вместе с ними и выбитое оружие. С огромной силой, молниеносно – ему был нанесен удар в грудь, от которого у хийла спёрло дыхание, а лёгкие чуть не вылетели наружу прямо через горло. Сразу же крепкие сильные пальцы сомкнулись на тонкой шее. Наэля рванули вверх, потом сразу же вниз – и хийла всей задней поверхностью тела грохнуло об пол. Он рефлекторно с силой выдохнул – по губам и острому подбородку брызнула голубоватая кровь. С усилием разомкнув веки – он посмотрел вверх и его обожгло взглядом стальных ясных глаз. В полумраке казалось, что они светятся призрачным белым светом.

     Наэль и сам не понимая, чего ему хочется больше – выругаться н а эти мерзкие свинячьи глаза последними словами, или заорать от страха – не мог сделать ни того ни другого. Горло его было сжато в тиски и он не способен был сейчас не испустить ни звука. В стальных радужинах будто бы промелькнуло улыбчивое презрение.

     Белый витязь чуть наклонился куда-то в сторону, крепко держа хийла за шею, а коленом обездвижив ему ноги, и когда снова навис над Наэлем – тот получил от белого оглушительный удар по лицу. Сквозь головокружение и кровавую муть хийл увидел золочёную рукоять своего же парализатора и тут же ощутил её вкус во рту, перемешанный со вкусом крови. Хрустнули острые зубы. Вверху мелькнула улыбка и чуть прищуренные стальные глаза:

     – Ты же за золотом к нам ходил? Так жри… - Тот сказал на хорошем хилийском, без акцента. Витязь разжал Наэлю челюсть рукоятью парализатора, как бешенной собаке, просунул пальцы в рот хийлу и крепко схватил его за длинный язык.

     – Сожмёшь зубы – под корень вырву. – послышалось сверху обстоятельное спокойное предупреждение. Витязь отшвырнул в сторону парализатор, посмотрел на Наэля сверху вниз и потянув того за язык спросил добродушно, но от того еще более жутко:

     – Так ты хотел со мной договорится? Этим?

     Наэль застонал, когда белый сжал его язык в пальцах как кусок филе.

     – Ну давай, говори.

     Хийл гневно и одновременно боязливо буравил воина большими сплошь чёрными глазами. Только теперь он смог хорошо его рассмотреть. Стальноглазый с серебристо – русыми волосами. От сильной шеи – вниз всё точёное, пышущее мощью – как у бойцового пса. Белый был по пояс оголён – и от этого становилось вдвойне жутко. Наэль знал об этом их воинском классе. «Оголтелые» - они даже не прикрывали торс доспехами или другой защитой, демонстрируя свою полную неуязвимость и готовность идти на смерть. На белой коже рук, груди, живота – татуировки – распахнутые, словно веера с лезвиями – острые птичьи крылья.

     «Руки в крыльях» - вспомнил Наэль последние слова убитого навигатора. Видимо это был родовой символ этой белой напасти, изничтожившей весь экипаж на ковчеге хийла. И, этого Наэль несмотря на всю свою ненависть к белой мрази не мог не подметить – у этой напасти было невероятно красивое лицо. Даже несмотря на своё незавидное положение, перенесенную и переносимую боль, ужас, врожденную ненависть к белым и мужскую фазу цикла – Наэль практически инстинктивно испытывал страстное вожделение, которое в предсмертном состоянии еще и усиливалось. Говорил чудовищно сильный – присущий каждому хийлу инстинкт размножения.

     «Умирая – плодись»

     К тому же – и это был немаловажный факт – белый был чудовищно молод. По прикидкам 1300 – летнего Наэля – его врагу не было и 40, что у белых было еще первой половиной юного возраста.

     Но несмотря на это и на всю мешанину чувств и эмоций, сейчас клокочущие внутри него одним дьявольским котлом – Наэль продолжал опасливо буравить белого воина глазами.

     – Что? Не говорится, тварь? – всё так же добродушно поинтересовался витязь на хилийском, держа Наэля за уже онемевший от боли язык и смотря ему прямо в глаза.

     – Узнаешь?

     Это белый спросил уже на их языке, который Наэль знал, но сделал вид, что ничего не понимает. Воин выпустил хийлу язык, наклонился над ним чуть ниже и повторил вопрос:

     – Узнаешь?

     – Не понимаю. – хрипло ответил Наэль на хилийском. В этот же момент от ощутил, как витязь сжал в кулаке его согнутый указательный палец на левой руке и ощутимо сдавил. Он повторил вопрос, и когда хийл снова изобразил непонимание – переломил палец Наэля в суставе, как сухую ветку. Хийл взвыл от боли и зло выкрикнул на языке белых:

     – Ч-ш-ё-р-рт тебя де-е-ери! Белая свинья!

     – Надо же, вспомнил. – улыбнулся белый, и выпустив уже сломанный палец взял в кулак следующий и сдавил его.

     – За каждую сказанную ложь будешь платить пальцем, пока не образумишься. Когда переломаю все, потом начну их отрезать. – спокойно обрисовал витязь и спросил в третий раз:

     – Узнаешь?

     – Не знаю! Вы, белая мразь все на одно лицо! – выкрикнул Наэль и почувствовав, что сейчас ему сломают второй палец заверещал:

     – Ладно! Стой! Стой! Я, я посмотрю, посмотрю!

     Чуть сощурившись, хийл присмотрелся, силясь вспомнить, где он мог видеть белого, но ни одно подходящее воспоминание не выхватывало в его мыслях ничего похожего.

     Видя, что хийл путается и его размышления затянулись, белый сказал:

     – Я тебе напомню. Земля Дайма. 15 лет назад.

     – Дайма? – повторил Наэль, и быстро проговорил, выуживая из памяти данные:

     –שמונה עשר שלוש מאות ארבעים ושש עשרים ואחת…

     …координаты…система…приграничье…

     – Поселение рядом с 3-им Градом. Ночь Вейлета в день Макоши. Полная луна была, помнишь!?

     Прорычав последнее слово, белый сжал кулак и второй палец хийла хрустнул, сломавшись в суставе. Завопив от боли, и выругавшись на хилийском, Наэль выпалил троекратно:

     – Да! Да! Да!

     – Вы напали из леса, - продолжал витязь, - Перед этим выждали, чтобы наши вои и главы семей отлучились. Ворвались и убили почти всех сразу. Почти…

     Оглушительный силы удар обрушился на лицо Наэля и он, после открыв сведенный от боли рот языком вытолкнул на полы несколько выбитых острых зубов.

     – Помнишь девушку, которую ты оставил в живых? – белый встряхнул хийла и раздражённый его медлительностью занёс кулак для нового удара. Наэль, вспомнив, - быстро закивал и произнёс рассеченными окровавленными губами:

     – Дх…д-ха…

     – Ту, которую ты, тварь, изнасиловал тогда и бросил на пепелище как насмешку над всем её Родом? Помнишь?

     Не дождавшись ответа, белый точечно и очень больно ударил Наэля в живот, без особого труда пробив скрытые пластины доспеха, защищавшие тело хийла под одеяниями. Хийл бы скорее всего свернулся в клубок от боли, но был крепко прижат к полам, и лишь вскрикнул, и потом глухо застонал.

     – Так вот знай. Её прекрасное тело было не долго осквернено твоей мерзостью! Она умерла от горя через месяц. И сейчас из мира Предков смотрит на тебя моими глазами. Ну! Гляди на меня, мразь!

     Наэль в страхе вытаращился на лицо белой истязающей его напасти и по его взгляду витязь увидел, то понимание, которое пронизало хийла, словно удар тока.

     – Это была моя сестра.

     Взгляд белого стал настолько страшен, что Наэль постарался смотреть мимо его лица, чуть скосив взгляд, но тут же получил новый удар и вздрогнул от повелительного выкрика:

     – В глаза! Тварь! Убийца! Нелюдь! Ей было всего 17 лет!

     – Я… אני פקודה …Я … приказ

     – Гавкай яснее, мразь!

     – Я выполнял приказ…Только выполнял приказ…

     Наэль, понимая, что ему уже не остаётся ничего другого, кроме как давить на жалость не подозревал, чем для него обернётся эта, как ему казалось незначительная ложь.

     – Ах, приказ. – белый страшно, как-то торжествующе улыбнулся и вытащил что-то из-за пояса. Татуировки на его мускулистом торсе и руках, выполненные бело – серебристой краской угрожающе блеснули крыловидными контурами в полумраке. Над лицом Наэля заболталась и повисла нить, как ему сначала показалось какого-то украшения. Когда же хийл пригляделся – его и без того большие глаза расширились до невозможности от испытанного ужаса. На чёрной толстой нити – ерошившейся торчащими от времени и видимо долгой носки волокнами – висели нанизанные на неё зубы. Хилийские зубы. Все левые – передние клыки, судя по строению с верхних челюстей. Их было больше 200-от – многие было инкрустированы золотом, платиной или драгоценными камнями, что говорило о высоком статусе их владельцев, и конечно о том, что эти владельцы были уже мертвы.

     – У меня было достаточно времени, чтобы узнать о тебе и твоей гнусной породе практически всё, - сказал улыбаясь витязь, перебирая пальцами нить, – 13 лет я изучал вас, ваши повадки, получил знания от лучших наших воев, бивших вас, и от тех из вас, кто плохо умеет держать язык за зубами. За их слова и сведения я вместо золота давал им в награду быструю смерть. Здесь их мно-ого.

     Воин посмотрел на кипенно - белые зубы на нити:

     – И много здесь тех, что знали именно тебя.

     Лицо воина помрачнело. Красивые брови поползли к переносице, взгляд ожесточился:

     – Я ведаю обо всём про ту ночь на Дайме. От кого, зачем, как вы туда пришли. Я ведаю о каждом сказанном тебе твоим хозяином слове. Эту ложь про «приказ» …

     – Не было! Хорошо! Не было! Не было приказа! – Наэль боясь возмездия за ложь, опередив белого сам признался в ней.

     – Даже подыхая вы не можете перестать врать, - с отвращением произнёс витязь, - Вашу мерзость не описать никакими даже самыми гнусными словами. Чем больше я узнавал о вас, тем больше не понимал, как вы живёте и не подыхаете от собственного гадства.

     – А ты? – неожиданно и с вызовом сказал Наэль скалясь окровавленным ртом. Внутри него вопреки страху заговорила врождённая тьма – подмечающая, хватающаяся за любую мелочь, готовая заползти в любую самую маленькую и уязвимую прореху.

     – Я может и мразь. Я знаю это. А ты? Где ты был тогда, почему не защитил?

     Стальные глаза сузились в гневе, но тьма в Наэле уже расползлась по его сути, заглушив страх:

     – Бедный юный защитник Рода, где ты был, когда твоя сестрёнка кричала подо мной от удовольствия?

     Придя в себя после страшного удара в живот, Наэль, несмотря на адскую боль расхохотался, дико скалясь от удовольствия и осознания того, какие муки приносят витязю его слова:

     – Бедняжка. Наивный белый мальчик. Ты думаешь, что она умерла от горя? Не-е-ет! Твоя сестрица зачахла от тоски по мне, ибо, да не солгу я пред Господом нашим, - как мужчина Я восхитительно, чертовски хорош!

     – Закрой пасть!

     Несколько ударов один за одним обрушились на Наэля – в разные части его тела. Левое плечо хийла после этого града ударов страшно вывернулось – топорща над собой чёрную материю рукава.

     – А вот сестрица твоя – н рыба, ни мясо. За такую бы в «Тьме» я и монеты ломанной не дал бы! - несмотря на боль выкрикнул хийл хохоча и издеваясь:

     – Давай! Мсти, бедный мальчик! Причини мне еще больше страданий! Ведь ты так долго этого ждал!

     Неожиданно, страшно оскалившись, Наэль прямо взглянул в лицо белого воина:

     – Ты думаешь, я не знаю, что такое боль? Я живу в ней с малогодства! Я состою из неё! Я испытал её столько и так, что тебе это в самом страшном кошмаре не приснится! Я – левит! Жрец Чёрного Бога! Я видел ЕГО ЛИК, я впустил ЕГО в себя и выполняю ЕГО ВОЛЮ. И я вижу ЕГО в тебе сейчас. Ты впустил в себя тьму – я вижу её в твоих глазах. Вижу!

     – Ты видишь лишь праведный гнев воздаяния, мразь!

     – Не-е-ет – торжествующе – издевательски протянул Наэль подсмеиваясь:

     – Ты пошёл по пути мести. Месть – это тьма – я знаю о мести всё. Я вижу смерти, которые ты причинил – их много! Смерти тех, кто зла тебе не причинял. Ты убивал их просто за то, что они как я. Только за это убивал. Ты крови хочешь, а не воздаяния. Уже только крови. Ты распробовал её, испробовал радость отнимания жизни. Да-а-а – это высшая власть, когда можешь убить – я знаю, у меня много рабов. Тебе нравится эта власть. Ты почти как я.

     – Лжешь, гадина!

     –Ты так долго убивал мою рабу – там в вычислительной, - Наэль скалясь напомнил витязю о смерти навигатора:

     – Почему? Она тебе ничего не сделала. Тебе просто нравилось.

     – Вы должны отвечать за свои злодеяния и нести наказание! – прорычал витязь.

     – Ты возомнил себя Богом, раз думаешь, что тебе позволено решать это? Когда, как и кто тебе позволил?

     Увидев, что воина смутил этот вопрос, хийл молниеносно перехватил инициативу и «пошёл в атаку»:

     – Понимаю, Богом быть приятно. Я знаю, у меня есть власть. Хочешь, и у тебя будет?

     Ощутив, что хватка белого на его чуть ослабела, Наэль осторожно чуть приподнялся на целом плече и сказал:

     – Я вижу в тебе тьму. Она уже разрослась. Ты растил её все эти годы, думая обо мне, о том, как меня убить. Это ненависть, но она – она другая сторона любви – они похожи. Ты ненавидишь меня и моего Бога, но значит и любишь, просто пока не понял этого. Хочешь, я покажу тебе Его любовь? Она всепоглощающая, страшная, но при этом и нежная. Он заполнит твою суть и ты познаешь, что тьма – суть есть основа. Дай ей заполнить тебя, не бойся отпустить её на волю. Я знаю как, я помогу!

     Наэль замерев, выжидающе, смотрел в сосредоточенное лицо витязя. Когда глаза из снова встретились, хийл растянул рот в усмешке, уже видя во взгляде сереброглазого свою гибель:

     – Хоть я и подохну, но я подохну победителем, - сказал хийл, видя, как белый молча, уже заносит над ним длинный кинжал, лезвие которого было испещрено боевыми рунами.

     – Ты будешь Его…и когда – нибудь, ты – будешь и мой. Обещаю и клянусь – МОЙ.

     Продолжение следует…