Вечерело. Наши сотнями сносили трупы в братские могилы. Пришедшие муллы, из тех, кто ещё не успел эвакуироваться, совершили все положенные молитвы над убитыми единоверцами из обеих армий. Православные священники отпевали погибших, печально смотря на восток, откуда следующим утром должна была вернуться смерть. Кемалистская армия не желала отступать: турки окапывались, стягивали резервы и огнеприпасы, налаживая сообщение с окрестными селениями. В общем, начиналась позиционная война по всем правилам. Первую линию окопов враг вырыл примерно в полутора километрах от наших позиций, ближе просто артиллерия корпуса не подпустила.
Сергей Минаев вернулся обратно в часть после короткого пребывания в полевом лазарете. Врачи предположили отравление газом и настаивали на отправке в тыл, то есть в Крым, но кирилловец из последних сил доказывал обратное. Он страстно желал остаться здесь, в Стамбуле, принять последний бой Великой войны: до города дошло известие о подписании в Берлине всеобщего мира. Минаев рвался в бой, и врачи оказались бессильны. Да что там! Медицинских дел мастера и сами рвались к великим делам. Даже дышалось легче: мир! Сколько лет - и наконец-то мир! Всё было не зря! Люди обнимались, целовались, в воздух летели шапки, а воздух сотрясал орудийный и ружейный салют. Говорят, Слащев и Колчак на радостях устроили соревнование, кто кого перепьёт, но это был только слух: его распустили адъютанты последних, сами изрядно набравшиеся.
Сам адмирал вечером выступил перед войсками. Штаб противился идее Колчака произнести речи у самых окопов: мало ли что турки могли устроить? Однако Александра Васильевича победить в споре было намного сложнее, нежели османов в бою, и потому речь всё-таки была произнесена. Строго говоря, адмирал мог и вовсе ничего не произносить: люди думали только о том, когда же смогут вернуться домой, думали о победе и тех испытаниях, которые им пришлось преодолеть.
То и дело тысячи глоток надрывались от криков "Ура!", в воздух летели шапки, и, наверное, рассуждай Колчак о минном деле или о природе карстовых льдов, реакция была бы не менее восторженной. Но все замерли, едва Александр заговорил о том, что предстоит солдатам Босфорского корпуса.
- Мы должны признать, что здесь, в древней столице православия, бой ещё не окончен. Необходимость потребовала от нас присутствия вдали от основных сил Русской Императорской армии. Когда другие армии уже могут без зазрения совести праздновать победу и предаваться радости, нам приходится продолжать бой во имя нашей Родины. Много веков Россия задыхалась, не в силах прорваться через проливы. Мы, здесь и сейчас, разжимаем турецкую хватку, сражаясь с турками. Сможем победить - и России больше никогда не придётся воевать с Турцией, только если они сами не решат напасть на нас. Не сможем - и вновь и вновь, много лет спустя будет литься ваших детей и внуков ради защиты православного дела и величия России. Мы должны показать всем и каждому, что готовы сражаться во имя победы, даже когда великие державы подписали всеобщий мир. Мы знаем, что революции сотрясают Четверной союз, что до мира как реальности ещё далеко, что мы боремся за превращение слов в дело. Мы боремся за победу России, за окончание Великой войны, за сотни тысяч предков, погибших от турецкого оружия, за миллионы славян, задыхавшихся под ярмом Турции, мы боремся за себя и свои семьи. И я знаю: мы - мы победим!
Казалось, сама земля содрогнулась от восторженных возгласов и криков одобрения. Колчак стоял, замерев, вглядываясь в ряды солдат, покинувших окопы. Несколько десятков кирилловцев и матросов подхватили адмирала на руки и начали подбрасывать его в воздух, словно он уже стал победителем в сражении с турками. "Наш адмирал" еле сдерживался, чтобы не засмеяться или заплакать от нахлынувших на него чувств. Он знал: этим вечером не один лист письма будет наполнен треволнениями и надеждой, верой и любовью. Анна Васильевна обязательно должна узнать о том, что чувствует, чем живёт, чего ожидает его "милая химера в адмиральской форме". Жаль, но рассказать любимой о том, какой план они вместе со Слащевым разработали, план, буде он удастся, решит исход сражения за Стамбул. От скольких мелочей зависит исход последней битвы Великой войны! Господи, как всё призрачно! Сколько усилий уже затрачено и сколько ещё будет приложено - а только самый дорогой на свете человек не узнает об этом. Но если всё пройдёт хорошо, Александр обещал рассказать обо всём, о каждой детали Анне Васильевне. Если всё пройдёт хорошо...Если...Хорошо бы...
Офицеров, от капитана и выше, собрали на флагмане Черноморского флота на военный совет. Обсуждение шло очень долго и муторно. Яков Слащев курил, нервно вздыхал, изредка похихикивал над предложениями, которые ему казались глупыми. Успевшие хорошо его узнать офицеры старались не обращать на такое поведение внимания: командующий обороной вообще славился весьма специфическим нравом. Например, он мог вальяжно, распахнув дверь ногой, войти в кабинет, развалиться на стуле и начать вещать что-нибудь патетическое. Или, на ином совете, приняться критиковать всех и вся, от поручика включительно до императора исключительно, прикладываясь к заветной походной фляжке. И это человек, который славился на весь кадетский корпус отвращением к спиртному! Вот что с ним сотворила война, с прежним идеалистом и мечтателем. Но, может быть, это лишь маска? Персона, личность - с греческого значит маска. Вот Яков и выпаривал из души своей, из личности своей ладную маску, изображавшую матёрого волчару, могущего перепить целый лейб-гусарский полк, язвительную маску, циничную маску, но - маску. Интересно, каков же он был в глубине, там, где он настоящий, неизменённый войной и собственными трудами? Где тот самоцвет души, которого не коснулась рука доморощенного резчика?
Колчак, не знавший, каким же был Яков в молодости, не раз и не два приглядывался к его глазам. Они, зеркала души, порой казались небом в ранний утренний час, когда облака ещё не закрыли его, а солнце ещё не раскалило. Но тут же набегали тучи, закрыв синеву небом чернотой, и Слащев надевал обычную свою личину. Адмирал хотел узнать, что же это значит, но между тем не хотел лезть в душу к Якову: Александр Васильевич считал, что это личное дело прекрасного специалиста по обороне от превосходящих сил противника.
Собственно, Слащеву прощались все его выходки именно благодаря его тактическому гению. Словно пианист, он в мгновение ока улавливал суть происходящего, видел ошибки наступавшего врага, кожей ощущал слабину в наших позициях или, наоборот, излишнее скопление резервов. Яков прекрасно показал себя в ходе боёв за Царьград, и наши войска прекрасно держались в том числе и благодаря его усилиям.
Вот и теперь Слащев предложил замечательный и столь же безумный план. Вдуматься только: меньше чем за неделю завершить сражение победой русского корпуса! Дерзко, очень дерзко - но Яков не признавал ничего другого. Он до хрипоты отстаивал свой план на совете, который продлился до самого утра. Всё решило слово Колчака: тот поддержал Слащева.
- Решено, - утвердительно кивнул адмирал.
- Благодарю за доверие, - поблагодарил Слащев. Он казался невозмутимым, словно говоря: "Что признали бы план, что нет, буду спокоен я!". - Сообщите в Трапезунд и Крым.
Вернувшись в свою комнату, он привалился к стене. Руки его подло затряслись, горло сдавил спазм, а в глазах потемнело. Он добился своего, добился! Наконец-то! А теперь - поспать три часа, а затем к делу. Предстояла поистине титаническая работа...
"Фарман" не сумел скрыться от турецкого обстрела, и пошёл в яростную атаку - на землю...Самолёт рухнул у самого османского штаба, и его тут же окружили обрадованные кемалисты. Пилот запустил руку в планшет, силясь как можно скорее схватить листок со сверхсекретным приказом. Его, как назло, зашифровали, используя старые коды. Пилот надеялся, что сможет хоть как-нибудь уничтожить бумагу... Не успел - турки заломили руки, вырвали планшет...
А через несколько часов по телеграфу Кемаль-паше пришло донесение: русские перебрасывают с Румынского фронта новые дивизии в Стамбул. Через полторы недели гяуры высадятся в тыл Освободительной армии. Мустафе потребовалось несколько минут, чтобы оценить ситуацию. Достойный выход был только один: наступать, обогнать русские части, занять Стамбул и укрепления Босфора, а там уж чёрта с два его выбьют оттуда! Все настоящие турки полягут, но не дадут гяурам вновь занять Священный город Порты!
Уже вечером штаб Кемаля корпел над планом наступательной операции. На счастье, слабое место Босфорского корпуса было давным-давно известно. А русские - вот же дураки! - только недавно начали перебрасывать оттуда части. До того разведка тщетно гадала, что их к этому подтолкнуло, теперь же всё встало на свои места! Колчак надеялся создать ударный кулак, который пошёл бы навстречу десанту, чтобы в клещи взять северный фланг и обойти центр армии Кемаля. Очень простой и мощный ход, Кемаль оценил его по достоинству. Ну да ничего, русским ещё встанет боком их знаменитая любовь к преждевременным поступкам. Они поплатятся!
Минаев наравне с рядовыми в предрассветный час копал неглубокие и узкие траншеи, шедшие перпендикулярно окопам. В них сапёры должны были заложить взрывчатку, которую затем подорвут при наступлении турок. Сергей лично отвечал за взрывной механизм: он должен был подорвать эти траншейные бомбы. На случай гибели Минаев приказал Анищенко взять на себя столь ответственную ношу. Алексей Михайлович сперва, как обычно, пробубнил что-то вроде "Эк его, помирать собрался, скороход", но приказ пообещал выполнить - или передать ещё кому-либо взрывной механизм.
- Хорошо. Но ты помни: взорвёшь так, чтобы побольше турок унесло!
- Обижаете! - передёрнул плечами Анищенко. - Сделаем как полагается! Честь по чести!
- Надеюсь, - Минаев вернулся за работу.
Под утро взрывчатка уже заняла уютные гнёздышки, траншеи забросали землёй, бережно, чтобы провода от взрывного механизма не оборвались. Сложнее всего было обезопасить их на случай обрыва во время боя: их мор разорвать снаряд, турки могли их задеть ногами (но это маловероятно), сами русские солдаты. В общем, опасность была велика, но эти бомбы были так необходимы! На этом участке фронте ждали в ближайшие дни полномасштабного наступления кемалистов. Но, как понял Минаев, здесь им подготовили ловушку. Позиции специально ослабили, оттянув силы назад, в тыл. По ночам сюда перевозили орудия и пулемёты. Часть должна была отступить на третью линию обороны, в городские кварталы, где турки попали бы в капкан. Существовала опасность, что османы дальше окопов не сунутся, а решат расширить прорыв, потеснив центр нашего войска. Однако Слащев и Колчак верили, что враг поддастся порыву, решит поквитаться за многие дни топтания на месте и огромные потери, и кинется преследовать отступающие части. Тогда-то они и окажутся в ловушке, окружённые с трёх сторон, обстреливаемые артиллерией и бомбардировщиками. Был отдан приказ патронов не жалеть, все запасы распределили между частями: стало ясно, что командование решило устроить последний и решительный бой.
Только вот когда? Когда сунется враг?
Дни шли за днями. На русских позициях жизнь текла своим чередом. Офицеры играли в карты на патроны, вист к вечеру сменялся пасьянсом: гадали, что же ждёт их в будущем. Неизменно выпадало что-нибудь оптимистичное вроде свадьбы или большого денежного приза. Кому-то даже генеральские погоны выпали, что немедленно отпраздновали бутылкой местного вина. Солдаты штопали шинели, сушили портянки и обсуждали прелести местных красоток, по большей части склоняясь к мнению, что "наши-то девки красивше, эт как пить дать, красивше!". Постоянно играли на гармониках и свистульках, доносились лихие и развесёлые песни. Люди уже видели себя дома, в кругу семьи, на завалинке, в стогу сена, с любимой...
Минаев проснулся: кто-то изо всех сил тряс его за плечо.
- НачинаетсяЈ Вашбродь! - рядовой Передерин ухмыльнулся. Ему-то казалось, что этот бой будет таким же простым и скоротечным, как и предыдущие. - Начинается!
Сергей замотал головой, прогоняя сон. Предстоял тяжёлый день.
- Что там? - спросил рядового Минаев, надевая кепку и проверяя, заряжен ли револьвер.
- Лезут, Вашбродь! - ещё шире ухмыльнулся Передерин. - Лезут, как на параду!
- Как на парад, - машинально поправил Минаев. - Как на парад...На смерть идут. Ладно. Посмотрим, что там за парада такая!
Сергей занял привычное место рядом с Анищенко. Тот кивком показал на подёрнутый рассветной дымкой горизонт. Кирилловец прильнул к "цейсу": турки шли плотными волнами, готовясь разбиться на цепи, рассредоточиться по изъязвлённой воронками равнине. Сработало! Сработало! Идут, гады, идут! Скоро, скоро конец войне!
И ведь не думал никто, чем закончится битва. Кто-нибудь вспоминал о сотнях, а может, и тысячах трупов, которые останутся лежать на истерзанной земле к ночи. Вороньё выклюет глаза, мародёры растащат всё мало-мальски ценное, и что останется? Ничего. Проклятая война...Она забрала самое ценное у людей- душу. Они уже не думали ни о чём, кроме скорой победы. Всё ради неё, одной на всех и вся, любой ценой. Очень уж это по-русски- любой ценой. К чёрту миллионы жизней, к чёрту продумывание плана и оберегание каждой жизни - загубим миллион, два, только чтоб успеть раньше конкурента занять город или выполнить распорядку "сверху", продиктованную желанием эффектной, а не эффективной победы. Победы...победы...За ценой-то командование не постоит!
- Сергей Михайлович, поостерёгся бы! - Анищенко, как всегда, говорил тихо, уверенно и с нажимом.
Ему бы в Петрограде парады водить! Ух, посмел бы кто пуговицу не застегнуть или маршировать не в такт! Он бы им! Да он бы их в кулак единым словом! Собственно говоря, Алексей Михайлович успешно выполнял работу по сворачиванию в кулак и здесь, в корпусе: его отделение считалось самым дисциплинированным, спокойным и исполнительным.
- Обойдётся всё! Дважды не погибну, - улыбнулся Минаев, отрывая глаза от окуляров "Цейса". - Приготовиться! Начать стрельбу на двухстах шагах! Целиться лучше! Мы их срезать должны, гадов! Если начнут палить больше, чем с двухсот, - ответить несколькими залпами. Покажем им, братцы!
- Ура! - отозвались стрелки, у которых ещё не прогорел запал, подожжённый Колчаком. - Ура!!!
- Ну как в шестнадцатом! - не смог удержаться Анищенко. - Ну как в шестнадцатом! Только австрияков нету!
- Главное, чтобы не как в пятнадцатом! - усмехнулся Минаев. - Ничего, будет как весной! Покажем им! Покажем!
Турки двигались перебежками, не тратя времени на стрельбу.
- Как они нас пройти хотят? Без пушек, без авиации, без тэнков? Чего они ждут? Даже артподготовки нормальной не произвели! Герои! - покачал головой Минаев.
- Так они геройством возьмут! За Родину погибают, а значит, вдесятеро сильней стали, - изрёк Анищенко. - Если бы Москву али Петроград взяли: мы бы всю армию вражью одной дивизией взяли бы! Да ещё до Берлину или Вены дошли!
- Возможно...- Минаев набрал в грудь побольше воздуха. - Товсь!
Турецкие цепи подошли уже очень близко, шагов на пятьсот. Пригнувшись, османы рвались вперёд, готовые в любое мгновение открыть огонь. Ни единого выстрела с их стороны ещё не прозвучало: патроны берегли? Или время потратить на перезарядку боялись?
- Пулемёты! На триста шагов!
- Есть!
- Ещё немножко, ну же, ближе, турочки, ближе, - шептал Анищенко, будто не османов приманивал, а кур. - Ближе...Ближе...
- Ты бы ещё "цып...", - рядовой Корнев не успел закончить фразу: вдали бухнули пушки.
И это был не наши пушки.
- Проклятье! - воскликнул Минаев, ему вторил. Но уже отнюдь не печатными выражениями, Анищенко. - Додумались! Они же ...Ложись! Пушки! Пушки!
Турки решили пойти на крайнюю меру - "огненный вал". Так наши части наступали в шестнадцатом году в Галиции. Артиллерия бомбардировала вражеские позиции, а затем обстреливала клочок земли перед наступающей частью, так сказать, продвигаясь вместе с нашей частью. Здесь требовалось мастерство и, что главное, железная выдержка артиллеристов: малейшая неточность привела бы к жертвам среди идущих в атаку солдат. Пехоте сперва тоже приходилось несладко: слушать, как над тобой летят фугасы, земля дрожит, а шагах в ста-ста пятидесяти расцветают взрывы, - то ещё удовольствие. Но затем, оценив тактику, солдаты не особо стремились в бой, если их не поддерживал "огненный вал". Очень удобно, знаете ли: пушки уничтожали живую силу противника и проделывали бреши в обороне. Кто откажется от этакой подмоги? Да никто!
Задрожала земля, поменявшись местами с небом. Солдаты успели юркнуть в "лисьи норы" за считанные мгновения до того, как фугасы начали сыпаться на окопы. Минаев, ещё не до конца выздоровевший, содрогался при каждом взрыве. Анищенко, по привычке, начал считать разорвавшиеся снаряды: обычно следовало два-три залпа, больше просто артиллеристы сделать не успевали.
- Выходим! - едва земля перестала дрожать, Минаев вылез из укрытия. - Где же наши пушки!
Турецкие снаряды продолжали сыпаться, но уже на глубже лежавшие позиции. Наша артиллерия - как вовремя! - только-только проснулась, и пыталась теперь подавить огонь турецких орудий.
- Молодцы, чёртовы дети! Как, а! Как стреляли! Видно, что пристрелялись, чертяки! А!
Минаев с яростью смотрел на поваленную во многих местах колючую проволоку, на воронки, которые теперь станут прекрасными укрытиями для османской пехоты - и на саму османскую пехоту, "гвоздь сегодняшней программы". Они уже перебирались через проёмы в проволочных заграждениях.
- Пулемёты! Пулемёты!!! Огонь!!! Солдаты, пли!!! Огонь по сукиным детям! - закричал во всю мощь своей глотки Минаев, тут же принявшись кашлять. - Огонь!
Последнее слово он произнёс, ужасно хрипя: сказывались последствия отравления.
Но как Сергей ни старался, успеть он уже не мог: турки открыли пальбу по нашим ребятам. Кирилловцы и стрелки падали, не успевая даже прицелиться, распластывались на бруствере или бухались на дно траншеи с простреленными головами, шеями, сердцами...
Минаев, не целясь, принялся стрелять по врагам, благо до них было буквально рукой подать. Когда оставался последний патрон, он похолодел: взрывчатка...Взрывчатка!
- Взрывчатка!!! - Минаев согнулся пополам: таким сильным оказался приступ кашля. - Где...кхе...кхе...хр...взрывчатка?
Над головой свистели пули, турки лезли напролом - а кирилловец искал конец провода, только минуты полторы назад бывший у него в руках. Старый дурак! Тьфу, молодой дурак! Выпустил! Провод выпустил!
- Ты чего? - Анищенко, пригнувшись, плюнув на устав, остановил Минаева и заглянул тому в глаза: - Чего с тобой? Контузило?
- Провод! - Сергей всплеснул руками. - Взрыватель ищу! Турки прут, надо устроить им сюрприз!
- Надо...От же ш, твою... - Анищенко, выговорив всё накопившееся у него на душе, смачно сплюнул. - Твою же кордебаталию...
- Вот и я...- Минаев осёкся.
Там, под ногой Алексея Михайловича, что-то сверкнуло.
- Замри! - кирилловец мигом упал на колени и принялся разгребать комья нападавшей после обстрела земли, из-под которой показался заветный...Взрыватель!!! Родненький!!!
Сергей едва ли не целовать его собрался, вовремя опомнившись: а вдруг что-то случится, и не заработает? Нет уж...Минаев поднялся на ноги, взглянул за бруствер - и нервно сглотнул. Мёртвые турки повисли на колючей проволоки или в проёмах, но по ним шли новые цепи. Им требовались жалкие секунды, чтобы добраться до окопов.
Они, всё отделение, не потеряв ни единого бойца, строем ушли к Богу, как и т, кто был рядом: турки убили. На лицах застыла пламенная решимость, а в глазах - смертельная усталость.
- Ребята-ребята...- Минаев вздохнул.
Пуля просвистела у его правого уха, а Сергей даже не заметил...
- Занять пулемёт! Быстро! Два ряда - к пулемёту!!! - а это уже Анищенко надсаживал голос. - Быстро!!!
- Не поминайте лихом, братцы, - прошептал Минаев и потянулся к кнопке взрывателя. - Отомстим...Мы за вас отомстим...
Но не успел Сергей запустить взрыватель, как вновь содрогнулась земля, норовя стать небом, взрывная волна опрокинула кирилловца, а воздух загустел от дыма и поднятой земли. Всё перед глазами поплыло, в ушах симфонический наигрывал дикую какофонию, а солнечные "зайчики" решили поводить хороводы в глазах. Минаев едва сумел подняться на ноги - и в который раз за день обомлел.
От халуп, которых будто Господь Бог хранил, остались только воронки. Но, честно говоря, османам повезло не намного больше: от них вообще ничего не осталось.
Сергей машинально задействовал взрыватель. Оторопело посмотрел на руки, в которых был зажат уже ставший ненужным взрыватель, мигнул, и, зажав голову почерневшими от грязи ладонями, скомандовал:
- Ложись!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Сергей так и не узнал, услышали его, чего-то там прохрипевшего офицера, или нет: через несколько секунд цепочка взрывов, казалось, окончательно прописало небо на земле, а землю - на небе. Османы на собственных шкурах узнали значение ругательства "армагедец"...
В то время именно так произносили английское слово "tank", обозначавшее ёмкость для перевозки воды, которым англичане "наградили" будущего "царя полей". Иногда в русской публицистике и и т.д. танки назывались сухопутными броненосцами и другими говорящими названиями.