Признаться, я зарекался от написания продолжения истории Кирилла Сизова, волею судеб попавшего в предреволюционные дни январского Петрограда 1917 год. Я уже хотел убить его в предыдущей книге, но только желание не оставлять Россию на произвол судьбы остановило руку убийцы...
И вот я снова сажусь за новую книгу о Кирилле. В нашем времени пылают революции в Африке. Вот-вот может загореться Турция. Считанные недели назад на Манежной площади России напомнили, в какой стране за двадцать лет произошло три революции, одна Гражданская война и бесчисленное число бед. И снова за державу обидно.
Япония зарится на Дальний Восток. В Германии голову поднимают солдаты "Железного шлема" под руководством Гинденбурга. Мюнхен, ведомый Людендорфом, устраивает мятеж. Штаты почивают на заработанных в дни войны золотых миллионах, а Великобритания жаждет выдавить Россию с Балкан.
А потому снова нашлась работа для Кирилла...
Пролог
Он всё ещё держался с воистину гвардейской выправкой. Рыжие кудри всё так же сверкали медным огнём в сиянии солнечного света, левая рука была всё такой же непослушной и болела на смену погоды, перебранку с соседями и маленькие ссоры с женой.
Вот только - глаза. Да, да, это зеркало души - оно больше не блестело. Они будто бы потухли, покрылись серой паволокой будней, ещё более серых. Наверное, это можно назвать счастьем, когда ничего не случается. Прошедшие три года как раз и оказались наполнены этим самым "счастьем": жизнь в именьице, долгие прогулки по окрестностям, посиделки с женой долгими зимними вечерами. Жена души не чаяла в неё, как и он в ней, да только...
Скучно. Да. Очень скучно. А ведь прежде!..
А что - прежде?
Который вечер он запирался в своём кабинете. Секретер, лопавшийся от исписанных клочков бумаги: он рвал листы, едва ручка выводила хотя бы два, от силы - три предложения. Ложь не получалась. Наполовину выдуманные, наполовину приукрашенные мемуары прямо-таки воняли фальшью, а вот правда легко ложилась на бумагу - да только ни к чему она была, правда. Ещё рано было о ней говорить. Не то чтобы опасно, просто ненужно. Иначе можно было бы поставить в неловкое положение сослуживцев и начальство. Уж лучше пусть какой-нибудь историк или беллетрист однажды наткнутся на архивные бумаги, чем завтра издатель уцепится за "бомбу".
И поэтому сейчас он, вновь написав всего три строчки, скомкал лист бумаги и вложил его в секретер. Жена никогда здесь не убиралась, прислуги они не держали, так что можно было не беспокоиться за сохранность "мемуаров".
Удобно расположившись в кресле, он любовался на фотографию. Гельсингфорс, ничем не примечательные меблированные комнаты где-то на окраине. Осень, это заметно по стоявшим голыми деревьям, окружавшим здание. Жене он рассказывал, что здесь когда-то родился его старый друг. Можно и так сказать. Тот человек, мастер своего дела, и вправду здесь пережил одно из самых важных событий в жизни - впервые за всю свою карьеру оказался пойман. Да, вот дело-то было!
Правая рука сама собой потянулась к листу чистой бумаги, а левая уже пододвигала чернильницу...Он вовремя себя одёрнул и отложил "заготовки" в сторону. Нет, не время!
Боже, как он скучал по былым временам! Тогда его не тяготила семья, а каждый день был наполнен чем-то новым, важным, будоражащим душу. Он был нужен не только жене в те дни - жены-то, собственно, и не было - но самой России! Да! Сам регент пожимал ему руку после того дела в Гельсингфорсе, и до чего же это было приятно!
Он с удовольствием вспоминал, как благодаря последнему заданию познакомился с человеком, ставшим для него в эти три года смыслом жизни, как боролся с заговором...
- Эх, да что уж там!
Он потянулся в один из маленьких ящичков, напротив головы, и достал трубку. Порывшись по карманам, выудил кисет и спички. Набивание табаком трубки - это настоящий ритуал. Он помогает успокоиться, собраться с мыслями, найти отдохновение от забот. Эх, вот если бы мысли можно было бы так же легко забрасывать в самый тёмный и дальний угол, как листы бумаги! Тогда он бы запрятал их на самое дно. Поднёс спичку к трубке...
Раздался стук в дверь. Может быть, стучали раньше, но он не обращал внимания. Странно. Она редко беспокоит его в этой обители покоя и темнице прошлого.
- Да, милая?
Он отложил трубку в сторону и повернулся к двери.
Та открылась без скрипа. И на пороге...
На пороге появился смысл его новой, длившейся вот уже три года, жизни. Она была всё так же прекрасна, как в день их первой встречи. Разве что глаза были полны уверенности в себе и покоя. Да, а тогда она металась, переживала, не могла найти себя, думала, что так и останется одинокой до самого конца...
А ещё чуть располнела: ну самую малость, это её даже красило. На щеках залегли ямочки - теперь она улыбалась часто, очень часто. А что до мелких ссор - так в какой семье их нет?
- Прости, я тебя отвлекла, - она потупила взор, но хитрая улыбка выдала её. - К тебе гость. Я уверена, что ты будешь рад его видеть.
- Гость? В такой час?
Он перевёл взгляд на напольные часы. Они вот-вот должны были отбить десять часов вечера. Кто бы это мог быть?
Ему потребовалось секунд пять, чтобы принять решение. Покидать кабинет не хотелось, да и отнюдь не впервые ему приходилось принимать посетителей здесь, в этом оплоте прошлого. Бывало - очень редко - в нём что-то просыпалось от того, прежнего авантюриста, глаза блестели, и гости дивились этой перемене, не в силах разгадать причину такого преображения.
- Проси его сюда.
Бумаги он как следует сложил. Кое-как привёл в порядок книги на полках, обычно пребывавшие в полном хаосе. Собственно, это было единственное место в доме, где царил беспорядок. Лёгкий диссонанс помогал почувствовать отличие кабинета от остального дома. Это помогало, хоть и не всегда, всё от тех же воспоминаний. Бывало, стоишь у книжных полок, перекладываешь туда-сюда книги, и мысли крутятся вокруг вопросов, подобных этому: "А если в хронологическом порядке расставить? Или нет, лучше по мастерству написания. А может, разбить авторов и расположить все книги по темам?".
Он услышал шаги по лестнице. Знакомая походка - человека, привыкшего неусыпно следовать за командиром, озираться по сторонам и выискивать малейшую опасность вокруг. Да, он знал этого человека. Очень хорошо знал. Но что привело друга и соседа сюда? Такая же чёрная меланхолия, изредка пробивавшаяся сквозь серьёзные и выжидающие глаза?
На этот раз дверь отворилась со скрипом. Только этот человек умел входить так, хозяин имел пару минут на "подготовку" к встрече.
- Здравствуй! - сказали они хором и обнялись.
Мощная хватка, казалось, стальных рук. И не скажешь, что не так уж и давно - те самые три года назад - врачи хотели отрезать ему руку и предрекали её паралич. От недуга не осталось и следа. Колючие усы, за последнее время ещё больше разросшиеся. Только бывшим сослуживцам - и некоторым из бесчисленных бывших жён - он разрешал звать себя "в глаза" Усачом. Больше ему нравилась другое прозвище - Сторож-ищейка. Да, это была лучшая похвальба его былым делам! А ещё некоторые, из "просвещённой общественности", звали его Убивцем. Что ж, такая кличка от таких людей - как он раз сам говорил - была поистине утончённым комплиментом.
- Что привело тебя ко мне? - спросил хозяин кабинета...
И прочёл ответ в глазах гостя. Что-то мелькало в них? Озорство? Нет...ожившее прошлое. Молодость - вот что расплескалось в зеркале души старого друга. На губах плясал редкий гость -широкая улыбка.
- Один наш общий знакомый зовёт! Он ждёт тебя в моём автомобиле, у начала аллеи. Пойдём!
Нетерпеливый, словно ребёнок, потянул озадаченного хозяина за руку.
- Что происходит? Я же в халате!
Он даже помахал рукавом, отчего заметались пушистые кисточки.
- Неважно! Пойдём! Ты ведь хотел вспомнить старые деньки! Вчера говорил! - не унимался гость. И откуда столько прыти в человеке, как минимум три раза едва не угодившем на тот свет?
- Да, говорил...Чего не скажешь после трёх рюмок "шустовки" из самого Ереванского завода! - отмахнулся было хозяин, но последовал за гостем.
Его снедало любопытство: кто же мог привести в такое волнения обычно спокойного как покойник друга? Что вообще происходит?
Жена, похоже, была вовлечена в общий заговор: она улыбкой и ободряющим кивком проводила мужа. Да уж! А вдруг его на вечеринку в кафешантан ведут? Или к певичкам? Или...Боже упаси...А ведь ревнивая!!! Жутко ревнивая!!!
Ухали совы, пели ничуть не изменившуюся за последние века (и пользовавшуюся всё тем же успехом) песню сверчки, светила луна...В общем, идиллия. Он подумал, что в романах обычно происходит нечто ужасное именно в такие моменты. Пробежав - в тапочках! - по аллее, он так и не задал ни единого вопроса взволнованному без меры другу. Проще было дождаться и увидеть "сюрприз" собственными глазами.
Вот показался автомобиль. "Руссо-Балт" одиннадцатого года, краса, гордость - и объект зависти - всей округи. Несмотря на ночную прохладу крыша авто была опущена, так что можно было разглядеть вольготно расположившегося на малиновом пассажирском сиденье таинственного гостя. В неверном свете луны и звёзд, к сожалению, издалека виделся только силуэт. Не то чтобы мощное сложение, скорее, крепко сбитое. Армейская- но отнюдь не гвардейская! - выправка.
Незнакомец помахал рукой...И что-то было в этом жесте знакомое: может, непринуждённость, с которой только власть имущие могут двигаться? Или почти не разжатые пальцы?
Друг подтолкнул его.
- Давай, давай, а я тут постою, - в этом голосе, как написал бы иной романист, чувствовалась широкая улыбка.
Пожав плечами, он приблизился к автомобилю. Незнакомец открыл дверь "Руссо-балта"...
Облако, закрывавшее до того часть неба, полетело в сторону - и постепенно свет выхватывал то мундир Гвардейского флотского экипажа, то причёску, то лицо незнакомца...Хотя...Какого же незнакомца? Чёрные усы щёточкой. Короткая стрижка. Флегматичное выражение вытянутого лица - и глаза, всё знающие глаза...
Рука сама собой потянулось к отсутствовавшей фуражке. По привычке он стукнул...тапочками. Вытянулся. Если это не было бы серьёзно, то это было бы в высшей степени смешно.
- Вольно! - улыбнулся Великий князь Кирилл Владимирович Романов, полгода назад по совершеннолетию императора Алексея покинувший пост регента Российской империи. - Не хотите ли послужить России?
И Дмитрий Бобрев, подполковник от контрразведки в отставке, не задумываясь ни на мгновение, выпалил:
- Хочу!
Дмитрий и сам не понимал, что это с ним.
- А ты не хотел идти, - расхохотался Александр Спиридович за его спиной...
- Превосходно, - одними губами улыбнулся Кирилл. - Не соблаговолит подполковник в отставке пригласить владыку всея России в отставке к себе домой?
И тут до Дмитрия наконец дошло: а как же всё объяснить Анне? Он же так и не рассказал всего о своём прошлом...Проклятье!..
- Так точно! - бодро ответил Бобрев.
- Премного благодарен. У меня замечательный презент для Вашей жены, надеюсь, сразу незваного гостя не прогонит.
Кирилл, наверное, прямо из воздуха, достал огромный букет роз. И цвет такой же, как Тот Самый букет для Анны...И, кажется, число роз то же...Совпадение? Или...
- Кажется, Вам эти цветы о чём-то напомнили, - пожал плечами бывший регент, так сильно удивляясь, что не оставалось никаких сомнений в его осведомлённости.
Дмитрий внутренне прикрикнул на себя: как он мог проглядеть слежку! Совсем в те дни голову потерял от любви!
- Показывайте дорогу, прошу Вас, - сказал Кирилл тихо и властно. Кто-то, а бывший регент умел приказывать.
- Есть! - рука Бобрева будто бы прилипла к виску.
Развернувшись, лихо, как если бы на его ногах были не домашние тапочки, а кавалерийские сапоги, Дмитрий зашагал по направлению к дому.
- Без формальностей, прошу, без формальностей. Вы в отставке, как, собственно, и я, - в последнее верилось так же легко, как в ставшего из могилы Распутина.
Нет, при ближайшем рассмотрении, у Гришки вернуться с того света больше шансов, чем у Кирилла - уйти из власти. Официально, конечно, Великий князь более не занимал никаких серьёзных постов, так, синекуры. Ну что может Общества споспешествования промышленности Генеральный инспектор или государственного контролёра советник? Казалось бы, ничего...Для непосвящённых. К сожалению, Бобрев слишком давно пребывал вдали от властных кругов, так что с лёгкой душой относил себя как раз к таким вот ничего не знающим людям, нахватавшимся слухов и соседских выдумок. Но реальность, как несложно было догадаться, разительно отличалась от самых что ни на есть правдивых слухов. Не зря же Кирилл решил лично посетить Бобрева, да ещё ночью? Что-то здесь было не так!
Путь до усадьбы они миновали в полнейшем молчании. Иногда, правда, Кирилл говорил о красоте того или иного цветка, коими была обсажена аллея, отмечал чистоту воздуха и изящество построек. Бобрев пропускал комплименты мимо ушей, понимая, что Великий князь делает это исключительно из вежливости к хозяину: где Петроград и Царское село - и где его именьице?
- Не скажите, Дмитрий Петрович, не скажите! - вслух, что ли, он произнёс последнюю мысль?
И какой из него теперь контрразведчик? Подрастерял былые навыки, постарел, жиром заплыл. К чему он Великому князю, в самом деле?
- Здесь воздух чист от дрязг, а стены не полнятся интригами и ненавистью, - грустно продолжил Кирилл. - Вы давно не были в столице, очень давно...
- Вот мы и пришли, - Бобрев постучал в дверь и отошёл в сторонку.
На самом деле, он совершенно не знал, как себя следует вести, а потом решил действовать наобум. Вот, например, сейчас: наверное, Великого князя требуется первым пропустить в дом, как дорогого гостя. Да и жена несколько опешит, что поможет отсрочить самый главный вопрос. У Бобрева хотя бы будет время придумать ответ.
Послышались лёгкие шаги Анны, дверь распахнулась - и вот она уже на пороге, в просто домашнем платье. Улыбается...Смотрит на гостя, застывшего с букетом роз на пороге...
- Дражайшая, это Вам скромный подарок, - Кирилл делает кланяется и протягивает хозяйке цветы. - Если Вы сочтёте нужным прогнать меня, то от такой очаровательной дамы я сочту за счастье получить удар шипами по лицу.
Регент рассыпался в комплиментах, и Бобрева даже, на удивление, уколола ревность: надо было самому догадаться о цветах! Как же давно он ей не дарил роз!
- Благодарю! - Анна принимает букет, любуется пару мгновений цветами, поднимает взгляд на Кирилла. Делает шаг в сторону, давая возможность гостю пройти. - Я и не думала...
Свет, который мадам Бобрева закрывала своей спиной, теперь вовсю гладит лицо Великого князя, и до Анны наконец-то доходит, кто пришёл к ним в гости.
- Ваше...
Она припадает в реверансе, неуклюжем, но искреннем. Глаза округляются от удивления, а звуки застывают камнем в горле.
- Благодарю, - словно бы не замечая замешательства Анны, Великий князь проходит в прихожую. - Да, красиво, очень красиво!
Старая лестница, с потёртыми за многие годы ступеньками, многочисленные вазы с полевыми цветами (Бобрева любила их собирать и сушить), портреты и фотокарточки родственников и друзей и запах, тот самый запах счастья и уюта, которого так не хватает в гниющем столичном "свете". Керосиновые лампы даруют тёплый свет этому великолепию, завершая картину идиллии.
Кирилл набирает полную грудь аромата домашнего уюта и поворачивается к хозяйке дома:
- Вы же не будете против, если я попрошу проводить меня в гостиную? Говорят, она у Вас очень и очень уютная. Что и неудивительно: трудами такой потрясающей женщины даже Сахара может быть преображена в Райский сад, - Кирилл делает поклон уважения.
- Что Вы...Что Вы...Конечно же...Пойдёмте! - Анна наконец-то приходит в себя и, бросая полный вопросов взгляд на Дмитрия, шествует с букетом (а точнее даже, с охапкой) роз влево.
Остальные следуют за хозяйкой дома. Похоже, что лишь Кирилл из всех чувствует себя как дома, уютно и спокойно. Даже Бобрев - и тот волнуется без меры.
Наконец все оказываются в глубоких креслах.
- Я сейчас что-нибудь придумаю с чаем...или чем-нибудь более подходящим для подобного визита...- Анна, похоже, хочет сбежать на кухню, где хоть немного успокоится и почувствует себя в привычной обстановке.
- О, право, не стоит, не стоит! Что Вы! Не надо! Я на какую-то минутку забежал, не извольте беспокоиться!
Кирилл улыбается, но в глазах его так и читается приказ: "Оставайтесь на месте".
- Сударыня, Вы же не будете против, если я украду Вашего мужа на некоторое время? - Кирилл говорит будто бы о какой-то увеселительной прогулке. - Видите ли, Общество споспешествования Промышленности намерено наладить работу с только-только встающей на ноги Чехословацкой республикой. Кое-какие заводы работают ещё с довоенных времён, но молодому государству требуется поддержка. Да и наши промышленники заинтересованы в развитии связей с братским славянским народом. Вашего мужа...
Кирилл смотрит только на Анну. Бобрев понимает: за Дмитрия Великий князь уже всё решил. Но, как ни странно, бывший контрразведчик только рад этому. Он даже и сам не знал, сколь сильно соскучился по былым временам! А тут - такая возможность! Но...подождите...Чехословакия? Зачем он в Чехословакии?
Одними губами Бобрев, глядя на Спиридовича, прошептал: "Чехословаикя?".
Александр Иванович утвердительно кивнул и подмигнул этак ободряюще и - так же, одними губами - ответил: "Настоящее дело!".
- Я даже не знала, что мой Дима...- Анна посмотрела на удивлённого ещё больше жены Бобрева. - А надолго? И что он там будет делать?
- О, я не думаю, что ему понадобится больше полугода. А может, даже меньше. Естественно, на выходные и праздники он будет в Вашем полном распоряжении! Иначе, - Кирилл продолжил наигранно испуганным тоном, - Вы разнесли бы всё наше Общество в щепы. Однако выехать он должен сегодня же утром. Вы, может быть, слышали о запланированном на завтра вылете "Добрыни"?
- Да, что-то слышала, - кивнула Анна. - Это...
Вслед за "Ильёй Муромцем", лучшим бомбардировщиком в мире, Сикорский сконструировал пассажирский самолёт, долженствующий совершать постоянные рейсы между государствами. Первый показательный полёт должен был быть совершён из окрестностей Петрограда по маршруту Петроград-Варшава-Прага-Братислава-Бухарест-София-Царьград-Афины.
Дальше, если позволят погодные условия и не произойдёт неполадок, планировалось облететь все основные города Королевства сербов, хорватов и словенцев. "Добрыня" выходил в дозор по дружественным землям и на мир посмотреть, и себя показать. Естественно, английская и французская пресса запестрели заголовками о том, что русский медведь обходит свои владения. Немцы и австрийцы в былое время подняли бы шум и пригрозили бы дипломатическими осложнениями - но кто стал бы теперь слушать поверженный Берлин и истерзанную Вену?..
- К сожалению, следующий полёт намечен в следующем месяце, но сейчас каждый день на счету. Так что Вы скажете, Анна: отпустите своего мужа? Уверяю,- Кирилл выставил ладони вперёд в клятвенном жесте, - я верну Дмитрия в целости, сохранности...Может быть, даже чуть располневшего на пражском пиве и хлебе.
Анна посмотрела на Дмитрия. Тот кивнул и ободряюще улыбнулся. Бобрева вздохнула. Она понимала, что мужу это очень надо...Но всё было так неожиданно, удивительно...Сам бывший регент...Ночь...Такая спешка...Тем более...Ведь Кирилл, говорят, участвовал в оправдании Винавера...Да, и ещё! Она - жена человека, за которым лично приехал бывший регент!
- Такому галантному кавалеру нельзя отказать, - наконец-то произнесла Анна.
Кирилл довольно кивнул.
- Что ж. Боюсь, ему уже сейчас придётся собираться. Я намерен ещё некоторое время наслаждаться воздухом Вашей прекрасной аллеи! - регент кивком дал понять Спиридовичу, что супругов надо оставить вдвоём.
- Не утруждайте себя, я покажу Великому князю дорогу, - откланялся Спиридович, многозначительно подмигивая сразу обоим Бобревым.
Едва за гостями захлопнулась дверь, как Анна бросилась к Дмитрию и обняла его, крепко-крепко. Так они и стояли целую вечность, которая закончилась так быстро...
Глава 1
Играла музыка. Как обычно - "Прощание славянки". Сейчас эта мелодия была как никогда кстати. Как-никак, по славянским (ну кроме румын) странам предстояло лететь. А народу-то было вокруг, народу! Казалось, бросишь взгляд под землю - и там кто-нибудь сыщется из зевак или репортёров. Лётное поле, к счастью, оцепили полицейские. Они кое-как сдерживали напор толпы, желавшей посмотреть поближе не на новейший самолёт генерала Сикорского, а на его пассажиров. По Петрограду расползлись слухи, что Великий князь Кирилл, известный любитель гонок и всевозможных технических новинок, лично сядет за штурвал, а рядом будет сидеть император Алексей. Меж тем, в особо "информированных" кругах ходили разговоры о том, что ни в какое турне "Добрыня" не отправится: Алексей Николаевич отправляет за отцом, всё ещё находящимся в "путешествии".
Бобрев узнал все подробности за считанные минуты, оказавшись на поле рядом с каким-то дородным господином. Пенсне, изысканный фрак, каждую складочку на котором знакомец (имя Дмитрий не успел спросить даже, оказавшись завален потоком слов) разглаживал с невероятным тщанием. Не приведи Господь оказаться с ним на соседних креслах! Бобрев прослушает курс мировой истории в слухах!
"Спрыгну на крыльях Котельникова, клянусь, спрыгну! Или сброшу этого господина в пенсне!" - думал Бобрев, стараясь делать вид что внимательно слушает словоохотливого попутчика, пропуская все его слова мимо ушей.
Дмитрий уже видел во всех подробностях картину падающего сквозь облака болтуна, чей фрак даже после падения останется словно только-только из-под утюга.
Потом мысли Бобрева перетекли на прошлую ночь...
- Дима, ты точно хочешь поехать? На полгода...Что ты вообще будешь делать? Я не понимаю, - зарывшись в грудь, шептала Анна.
Она уже смирилась с тем, что Бобреву предстоит дальняя и долгая поездка. Она была рада, что муж сможет развеяться, показать себя: не заметить его меланхолию было бы невозможно. Анна понимала, что такому прежде деятельному и, по-своему, эксцентричному человеку в такой глуши делать нечего. Но как же она не хотела его отпускать!
- Да, я смогу быть полезен России. Это ведь не так уж и плохо? Там нужны хорошие служаки, знающие немецкий, кому Великий князь мог бы довериться: Спиридович мне такую протекцию сделал! Поднаторею в торговле и дипломатии, куплю тебе сервиз богемского стекла! Два сервиза! И привезу тамошние платья! Много платьев, целую гардеробную! А ещё...
Дмитрий наконец-то замолчал: услышал всхлипы.
- Ань...- он положил руку ей на макушку. Зарылся пальцами в волосы.
Они так и стояли, обнявшись. Стояли. Стояли. Бобрев тоже заплакал. Нет, ну конечно - просто в глаз что-то попало! Да, не может быть никаких сомнений!
- Вот и простились, - вздохнула Анна, поцеловав мужа на прощание.
Весь нехитрый скарб поместился в один маленький чемодан. Да много ли ему надо? Бритва, помазок, рубашки, брюки, пара книг. И - фотокарточка Анны. Вот и всё, что нужно, а всякие мелочи можно на месте будет купить. Если уж во Франции рубли принимают, то и в молодой Чехословакии должны вовсю брать! Говорят, у них даже собственной валюты пока нет!
В автомобиле говорил в основном Кирилл. Говорил долго и много, но по делу. Великий князь в самом деле не отошёл от дел государственных. Редко кто вспоминал ещё об одном его почётном "титуле". Как-никак, Императора по делам Службы Имперской Безопасности советник не последний человек в России.
Задача стояла непростая. Требовалось создать заграничное бюро СИБ в Праге. Сама Чехословакия была интересна, но не так, как соседняя Германия. Было буквально рукой подать до Баварии. А там! Газеты, даже самые скандальные, не говорили и десятой доли о том, что там происходит! Похоже, назревал мятеж во главе с Людендорфом. А что поделаешь? Революция подняла наверх левые силы. Монархисты попытались повернуть время вспять и несколько офицеров повели части на столицу. Ровно неделю город забрасывал патриотическими радиограммами Германию. "Семь дней" монархии закончились расстрелом из пушек Рейхстага. Великая война похоронила кайзеровскую Германию. Кайзеровскую - но не прусскую.
Гинденбург - точнее, его окружение - собирал под своё начало сокращённых, буквально изгнанных из армии после Петроградского мира офицеров и унтеров. Естественно, все они были недовольны унижением -и все как один умели хорошо воевать. Правительство пока смотрела на это сквозь пальцы, надеясь в дальнейшем использовать "Железный шлем" в качестве костяка возрождённой армии.
К сожалению, нам сковали руки в германских делах. В дополнительных протоколах, текст которых хранился в глубокой тайне, Россия в обмен на невмешательство англичан в балканские дела обязалась не лезть в дела соседа. А руки-то чесались, чесались! Вот в Чехословакию лезть можно и нужно. А оттуда кто-то, совершенно случайно, может забрести в Германию. Или даже просто поговорить с парой-тройкой человек из побеждённого, но не поверженного государства. Так, обменяться мнениями, вручить книжки там всякие, пакеты с ничего не значащими бумагами. Подумаешь! Ведь ничего такого!
А заодно можно будет влиять на чехословацкие дела. Информация, знаете ли, правит миром. Заграничное бюро будет собирать эту информацию.
Хорошее владение немецким, опыт борьбы с вражеской агентурой, навыки в использовании дезинформации - на плечи Бобрева должна была лечь защита от иностранной разведки. Естественно, от союзнической: ни у австрийцев, ни у германцев полноценной разведки больше не осталось. Даже великий Макс Ронге - и тот ушёл, живёт где-то в глухомани и пишет мемуары. Кирилл знал, что выйдет скорее художественный роман, в котором о многом главный немецкий разведчик умолчит.
- А кто же будет работать над вербовкой и анализом? - Бобрев позволил себе перебить бывшего регента.
- Думаю, Вас удивит мой выбор. Удивит - и обрадует. Старые деньки и всё такое, - довольно улыбался Кирилл, предвкушая реакцию Дмитрия. - Узнаете в самолёте. Всё узнаете.
Меж тем господин в пенсне, почёсывая безразмерные бакенбарды, продолжал что-то там рассказывать. Бобрев решил даже прислушаться. Да, точно, теперь попутчик - будь он неладен - делился впечатлениями от нового "шустовского".
Перемешивая восторги от вкуса, соответствующего некогда дарованному французами праву звать этот напиток коньяком, сведениями о трёх существующих на данный момент заводах и рассказом о прошлом семьи Шустовых, в своё время споривших с Демидовыми за честь считаться влиятельнейшей купеческой семьёй России.
- А ещё говорят, будто бы в их подвалах, представьте себе, хранятся бочки с коньячным спиртом столетней выдержки! Столетней! Вы таки представляете?
Последний вопрос заставил Бобрева прислушаться к знакомцу. Как-как зовут этого господина? Полное лицо, широкие глаза с хитрым прищуром, разве что бакенбарды, пенсне и безразмерная шляпа (и это в летнюю жару!) мешали получше его разглядеть. Но интонации казались знакомыми, очень знакомыми...Может, он изменил голос? Грим? Нет, бакенбарды выглядят очень и очень натурально, если и накладные- то работа высшей пробы. Нет, бред!
Бобрев ухмыльнулся. Знакомец посчитал это за интерес к рассказу и с удвоенной энергией.
На счастье, концерт закончил играть, и толпа успокоилась, ожидая торжественной речи императора. И точно, молодой Алексей, только-только ставший полновластным императором, поднялся с места и начал рассказывать, как он рад возможности увидеть очередной триумф нашего самолётостроения. Рядом с императором стоял улыбающийся Сикорский, по праву ставший, наравне с "Добрыней", героем торжества.
Потом слово взял и Кирилл, говоривший от лица Общества споспешествования. Бывшего регента слушали не так внимательно, уже предвкушая действо. И точно: Великий князь, кинув шутку-другую, хлопнул в ладоши - и дверь "Добрыни" открылась.
Прекрасная девушка в некоем подобии полицейского мундира и юбке этак пониже икр. Кирилл, несмотря ни на какие препятствия, настаивал именно на таком костюме. Об этом поведал всё тот же всезнайка, добавив, что явно за этим стояло что-то личное.
- Но кто поймёт всех этих высокопоставленных особ? - пожал плечами знакомец (Бобрев так и не успел спросить его имени) и направился к трапу.
Снова, с удвоенной силой, оркестр заиграл "Прощание славянки". На Бобрева нахлынули воспоминания о днях борьбы с немцами в Петрограде и Гельсингфорсе в последний год войны...Да...Всё было...Как там Анна?
Под всеобщие аплодисменты и чуть-чуть грустные удары медных тарелок, пассажиры заняли свои места. Для Бобрева это не был первый полёт на самолёте, но как же всё отличалось! Как отличалось! Если до того Дмитрий летал в качестве пассажира на сравнительно небольших разведчиках, то в пассажирском самолёте он оказался впервые. Это был своего рода вагон, не первого класса, а скорее третьего, но с удобными креслами, расположенными в два ряда у правой стороны. Левая сторона отводилась под узкий коридорчик, проходивший через весь "вагон" и заканчивавшийся полукруглой дверью в кабину пилотов.
Теснясь и волнуясь, пассажиры "Добрыни" кое-как заняли места. Та сударыня, просившая называть её "просто Катя", помогла пассажиром управиться с ремнями. Как объяснила "просто Катя", при полёте они должны были обеспечить кое-какую безопасность. Мало ли что? Завихрения воздуха, буря, пике...
Когда "просто Катя" с широкой улыбкой рассказывала обо всех прелестях полёта без ремней, пассажиры с удвоенной энергией принимались поправлять их последнюю надежду на выживание - иначе и не скажешь.
Места Бобрева и ("За что, Господи?!") болтуна, рассказавшего в первую же минуту их знакомства всё, что по-настоящему интересовало Дмитрия, и теперь нёсшего полнейшую околесицу, оказались в самом хвосте.
- Ну что, с почином? - рассмеялся сосед.
- С почином, - кивнул Бобрев, намереваясь углубиться в собственные мысли...
Нет, конечно, ему следовало бы выжать из соседа все возможные и невозможные сведения, благо и сам "объект" был бы рад без меры. Да только...Нечто в глубине души мешало Бобреву полностью вернуться к былой жизни. Может быть, тот уголок, что был отведён для семьи и дома? Контрразведка была связана с огромной опасностью, и казалось, что чем дольше ты оттягиваешь возвращение в неё, тем больше шансов остаться в живых...
- Эх, дорогой друг, Вы совершенно не желаете меня слушать! - возмущённо заметил сосед. - Скажу больше: ай-ай-ай, не обращаете на меня никакого внимания!
- Что Вы! - хотел было отвертеться Бобрев...
Он повернул голову вправо, чтобы посмотреть на соседа: мол, видите, обращаю, очень даже обращаю...
- Нет, не обращаете, - улыбнулся своими полными губами сосед, потянулся рукой к левой щеке и...
И принялся срывать накладные бакенбарды. Бобрев с удивлением смотрел на происходящее. Ювелирная работа оказалась брошена в крохотный саквояж, с которым знакомец не расставался ни на секунду. Туда же, скомканная и сложенная в три погибели, отправилась шляпа. Разве только пенсне осталось на месте, инфернально поблёскивая. Полные губы соседа слились в издевательскую улыбку. А глаза...Глаза Ивушки Манасевич-Мануйлова торжествовали.
- Дмитрий Петрович, Дмитрий Петрович! - вздохнул самый скандально известный агент короны. - Вы в своей деревне растеряли последние навыки!
- Вам проиграть не стыдно! - ошарашено ответил Бобрев.
Рука сама собой потянулась для рукопожатия.
- Ну вот? мы снова за работой, - подмигнул Ивушка.
- Да, а я уже всё позабыл...Даже Вас не признал...Но... - Дмитрий опомнился. - Но лучше прервём разговоры на эту тему...
Ивушка отмахнулся от этих слов, как от назойливых комаров.
- Дмитрий, да тут все свои. Все пассажиры "Добрыни" - сибовцы. Даже пилоты. Понимаете? - Манасевич улыбнулся во всю ширь, сверкая белыми зубами. - А что до узнавания...День, когда меня узнают в гриме, думаю, будет моим последним днём.
Да, идея была безумной, но блестящей. Кто бы в здравом уме усадил будущее ядро русской агентуры в Чехословакии в самолёт, который окажется под самым пристальным вниманием мировой прессы? Уже после Варшавы, при каждой посадке, сотни фотовспышек озарят "Добрыню" и его пассажиров. Они окажутся на передовицах (ну ладно, на второй-третьей странице как минимум) всевозможных газет. Как с этим придётся справляться? Какие усилия придётся приложить, чтобы такая известность не помешала работе? Ведь известный разведчик - это провалившийся разведчик...
- Мы справимся, - ответил на свой же немой вопрос Бобрев.
Манасевич одобрительно закивал. Приближалась "Просто Катя" с подносом, уставленным всевозможными напитками. Перед взлётом полагалось принять для храбрости, как же без этого?..
***
Жизнь кумира России, героя Стамбульской операции, адмирала Александра Васильевича Колчака превратилась в сущий ад. Едва ли не каждый вечер его жена, Софья, закатывала скандалы. Прежде она мирилась с присутствием Анны Васильевны Тимирёвой в жизни Колчака - но присутствием где-то на заднем фоне, далеко-далеко. Да и разговоры об этом редко ходили в обществе. Теперь же Анна Васильевна, в которую Александр влюблялся с каждым днём всё сильнее и сильнее, стала объектом ненависти Софьи.
"В этом мире может быть только одна мадам Колчак!" - не раз и не два бросала она в порыве злости мужу, а тот сносил это молча. После очередного шторма он покидал беспокойное море - свой дома - и отправлялся в тихую гавань. Иногда он гулял возле храма Святой Софии. Впервые за почти пять столетий здесь велись православные службы. Колчак прислушивался к литургии, звуки которой, проникая сквозь древние стены собора, струились вместе с водой фонтанов и шелестели в такт саду, раскинувшемуся вокруг здания.
Здесь Колчак, под вовсю цветущей смоковницей, любил проводить свободное время. Разглядывая небо через листву, более похожую на ворох размашистых куриных лап (только зелёных), покрытых пухом...До чего же это были красивые цветы! А лепестки! Чем-то похожие на вишнёвые, только пошире и ароматней...
Нет, всё-таки вишнёвый цвет пахнет изысканнее, тоньше. Лепестки цветов смоковницы били запахом в нос - особенно сейчас, на пике цветения.
Здесь Колчак, под вовсю цветущей смоковницей, любил проводить свободное время. Разглядывая небо через листву, более похожую на ворох размашистых куриных лап (только зелёных), покрытых пухом...До чего же это были красивые цветы! А лепестки! Чем-то похожие на вишнёвые, только пошире и ароматней...Или на цветки сакуры - она ведь родственница вишни, только японская, не дающая плодов...Да...Япония...Порт-Артур, плен, золотое оружие...Иногда кажется, что это было какую-то неделю назад, иногда - что века и тысячелетия минули с той поры.
Нет, всё-таки вишнёвый цвет пахнет изысканнее, тоньше. Лепестки цветов смоковницы били запахом в нос - особенно сейчас, на пике цветения.
Так, рассуждая о пустяках, Колчаках и отдыхал душой. Он даже научился не обращать внимания на городовых и солдат гарнизона, смешанные патрули из которых крейсировали в огромном количестве по городу. Что поделать? Турки, естественно, не могли воспринять спокойно вхождение Стамбула в состав России. Едва ли не ежедневно в каком-нибудь из районов города вспыхивала то драка, то толпа собиралась для бунта, то пришлые не могли поделить что-то с местными. И если бы не постоянные, ежедневные усилия генерал-губернатора города - Кутепова - то бочка пороха, на которой мы пробовали усидеть, взорвалась бы.
Вот и сейчас Колчак услышал отдалённый гул. Взрыв?
Александр Васильевич встрепенулся и принялся оглядываться по сторонам. Так, на норд ничего...Зюйт-вест...Постойте-ка...На зюйт-зюйт-вест клубы дыма, не серые даже или пепельные, а угольно-чёрные.
Патруль заволновался. Городовые, перебросившись словом-другим с солдатами, побежали в квартал, небо над которым уже потемнело. Солдаты же, посовещавшись, подошли к Колчаку. Их командир, пехоты поручик, то и дело потиравший от волнения сизый свой нос невиданных размеров, козырнул адмиралу и стукнул каблуками сапог.
- Вам бы в безопасное место, Александр Васильевич!
- Мне ничего не угрожает. Благодарю! - Колчак встал со скамейки, кивнул патрульным и продолжил прогулку по саду.
Поручик, Игорь Смольянинов, с которым адмирал познакомился ещё в первый день "посиделок", лишь пожал плечами, зыркнул многозначительно на подчинённых и продолжил следить за Колчаком. Мало ли? Вдруг сейчас бомбист выбежит из подворотни, или башибузук примется палить? Поручик уже не раз становился свидетелем подобных нападений: и глазом моргнуть не успеешь, а площадь завалена трупами. Этого он навидался ещё дома, в России. А теперь и Стамбул ("Нет, он, конечно, ныне русский город...но...знаете ли...") оказался наполнен такими же сорвиголовами. И окажись на их пути Колчак - Игорю голову снесут. А потом пришьют и снова снесут. А потом направят на Сахалин, любоваться улыбками японских пограничников.
"В общем, неспокойно у нас, милая моя, любимая Анна Васильевна" - Колчак в мыслях уже заканчивал разговор с возлюбленной. Они должны были увидеться в офицерском собрании, сегодня, в девять вечера. Бал, шампанское - и Тимирёва. Нет, всё-таки Тимирёва, бал и шампанское. Да, это ближе к истине. Её муж вот уже который месяц просился на Дальний Восток или на Балтику, желая хотя бы так оградить свою семью от развала. Брак, на самом деле, давным-давно лопнул. На службе Тимирёв появлялся в отвратительном настроении, стараясь лишний раз не оказываться поблизости от Колчака. Но что поделать, если Черноморский флот переведён был в Стамбул? На крохотном пятачке, отведённом под штаб и Собрание, было весьма и весьма трудно не столкнуться нос к носу. Да и вообще, Второй Рим - город маленький.
Чему подтверждением был несущийся со всех ног вестовой. Ленточка трепетала на ветру, "солнечные зайчики" игрались на матроске, а по лицу градом валил пот.
Матрос, хрипя, отдал под козырёк и протянул кусок телеграфной ленты.
- Семён, я ведь просил: не бегай ты за мной. Бери автомобиль, - Александр Васильевич со всей возможной строгостью посмотрел на вестового и, приняв в руки ленту, принялся за чтение.
"Пград тчк Морштаб тчк Колчаку срочно руки..."
Курносый, обычно розовощёкий Семён Петров развёл руками.
- Никак не мог найти. Все разъехались. А тут телеграмма срочная. Пришлось бежать.
- Что такого срочного... - Колчак замолчал на полуслове.
"...прибыть в Пград совещания флот тчк Григорович"
Так. Лично морской министр просил срочно прибыть в Петроград на совещание Моргенштаба. Что-то серьёзное затевается? Скорее всего: после подписания мира с Германией о подобной спешке наверху успели подзабыть. Войны нет? Нет. Так чего волноваться и спешить?
А тут...
- Благодарю, - Колчак скомкал телеграмму. Что-то затевается?
Раздался ещё один хлопок, только громче.
- Сегодня турки превзошли самих себя, - ухмыльнулся Петров.
- Похоже на то, - рассеянно ответил Колчак.
Что бы это могло быть?..
Кирилл Владимирович запирал на ключ свой кабинет. Да, он, кажется, поменьше регентского, невзрачнее, непритязательнее. И располагается буквально у чёрта на куличках - в бывшем здании Центрального военно-промышленного комитета. Сизов любил вспоминать день своего триумфа. Документы, добытые Бобревым, оказались полной неожиданностью даже для гостя из будущего. Указания на счета, с которых потом платили антиправительственным агитаторам. "Пожертвования" (так назвали эти выплаты присяжные поверенные на процессе) в пользу партии большевиков. Тут была даже не переправленная вовремя по месту назначения записки Гвоздева с требованием высылки ещё денег на подпольную типографию и выдачу денег планировавшим участвовать в забастовке рабочим. Но это были мелочи по сравнению с суммами, выделенными из государственный казны и предназначенным для покупки патронов, снарядов, в конце концов, бинтов. Сто миллионов рублей - вот была минимальная цена предательства военно-промышленных комитетов. На эти деньги можно было купить пятьсот тысяч пулемётов "Виккерс-Максим" (без огромной надбавки, которую требовали поставщики - комитеты заказывали у самых жадных и прижимистых поставщиков, заметьте) - но они были потрачены на революцию. На революцию во время войны. Были и другие доказательства, множество, необозримое множество - и даже лучшие присяжные поверенные, точнее, часть из них - остальные принимали участие в махинациях и оказались на скамье подсудимых, - так вот, присяжные ничего не смогли поделать. Главным обвиняемым должен был выступить Гучков - но он погиб на дуэли со Спиридовичем. Вместо него отбивался Львов. На возглавлявшийся им Союз земств и городов, Земгор, нашлось ещё больше уличающих доказательств. Георгий Евгеньевич, толстовец, критиковавший правительство и не желавший ничего делать для лучшей его работы, не желавший даже занять место критикуемых им министров (и открещивавшийся от этого места, как язвенник от "менделеевки") - он был приговорён к смертной казни через повешение.
Толпа, славословившая его некогда, теперь улюлюкала и требовала новых казней. Ещё бы! Ведь что мы? Мы же ничего не делали, никого не поддерживали, никому не плевали в лицо. Это другие. А мы завсегда за царя-батюшку. Теперь-то, когда Львов проиграл, теперь-то вся его сущность видна!
Кирилл едва удержался от того, чтоб не сплюнуть. Ему были противны комитетчики - но ещё более пренебрежения он выказывал таким вот "флюгерам". Жаль, что большая часть восклицавших на страницах газет и в салонах были как раз из "флюгерной" породы...
Ну да ладно. Сизов улыбнулся. Бывший регент. Да, теперь его так зовут - и никто не понимает, отчего так ухмыляется носитель сего почётного титула при этих словах. Бывший регент, ну что в этом такого? Кирилл даже поспорить был готов, что не родится то произведение, одного из героев которого назвали так разок-другой. И автопробегом никто не ударит по разгильдяйству...Да, кроме первого гонщика империи, конечно же. Та часть души Кирилла, что принадлежала Великому князю, давала о себе знать. Руки так и потянулись к воображаемому рулю, а в ушах шумел ветер, так и желавший скинуть автомобиль с дороги. Но нет! Стихии не победить!
- Кирилл Владимирович, до завтра, - кивнул покидавший свой кабинет Юровский.
Бывший хлеботорговец, ныне работавший в целой тьме учреждений, занимавшихся денежной реформой, с извечным меланхоличным видом прошёл мимо. Короткая, словно у солдата, стрижка, огромные уши (это особо заметно становилось в профиль), неизменно подтянутый вид и щеголеватый пиджак. В руках - очередной журнал со статьей или выкладки по тому или иному проекту. Он никогда не боялся в глаза сказать то, что думает, и потому Кирилл его так уважал.
Сотрудники Общества покинули здание. Кирилл попрощался со сторожем, перекинувшись парой шуток. Дверь уже закрывалась за бывшим регентом, когда он услышал - краем уха - гудки телефона. Шестое чувство, имя которого присвоено бедной печёнке, ноющей при каждом удобном и неудобном случае, заставило Сизова остановиться.
И точно: почти сразу же вслед за Кириллом выбежал сторож:
- Кирилл Владимирович! Вам просили передать! - Степаныч был перепуган, его лицо даже побелело. - Кирилл Владимирович!
- Что просили передать? - бывший регент оставался невозмутимым.
- Только что в Мюнхене началась революция, - Степаныч аж перекрестился. - Вас просят в Генштаб.
- Рано начали, - только и ответил Кирилл, мысленно ругая Людендорфа за спешку...
После революции, чтобы кое-как свести концы с концами, Шустовым пришлось переработать запасы коньячного спирта столетней выдержки. Несмотря на то, что алкогольный напиток, производившийся на трёх заводах - Ереванском, Кишинёвском и Одесском - по правилам должен был бы именоваться бренди, французы официально разрешили именовать его коньяком. Этому помог хитрый ход "Коньячного короля", Николая Шустова. В 1900 году в Париже проходила выставка, на которой проводился конкурс среди виноделов. Жюри, оставшись сверх всякой меры довольно представленным напитком, присудило ему гран-при. Когда Николай раскрыл инкогнито, французам пришлось дать разрешение на гордое название "коньяк" на этикетках "шустовского". Кроме того, семья Шустовых очень плодотворна занималась производством водки, конкурируя с семьёй Смирновых. Последним, однако, революция помогла завоевать всемирную известность. Владимир Смирнов сперва оказался в Стамбуле, затем открыл производство во Львове и в Париже. Даже в одном британском сериале о чиновниках, если говорят о русской водке, имеют в виду именно "смирновку". Вот такая история борьбы двух алкогольных магнатов.
После революции, при попытке перехода через границу, Манасевич-Мануйлова узнал один из пограничников. Его расстреляли на месте как одного из ярых сторонников свергнутого, классово чуждого строя.
По итогам Портсмутского мира, которым закончилась Русско-японская война, Южный Сахалин стал частью Страны Восходящего Солнца. Удалось его вернуть лишь после Второй мировой войны.
Леонид наумович Юровский (1884, Одесса - 17 сентября 1938 года, Москва). Некоторое время учился на электромеханика в Петербургском политехническом институте, но затем перевёлся на экономическое отделение, где тогда преподавали Туган-Барановский, Чупров, Струве. Занимался вопросами хлебного хозяйства под руководством Лоренцо Брентано (наиболее известное и доступное произведение последнего - "Народное хозяйство Византии"). В 1910 году присвоено звание доктора политэкономии. Занимался журналистикой. Воевал в Первую мировую войну артиллеристом. Командовал батареей на Румынском фронте. Приветствовал Февральскую революцию, получил пост управляющего Особым статистико-экономическим отделом в августе 1917 года. В сентябре 1917 года настроение Юровского легко передать через процитированные в книге "Денежная политика Советской власти" слова С.Н.Прокоповича, министра сельского хозяйства: "Мы на границе отчаяния...И уже теперь я, как экономист, могу предвидеть тот месяц, когда мы окончательно экономически развалимся". Эти слова были приговором Временному првительству, исполненному спустя несколько месяцев. Долгое время Юровский не принимал большевистского режима. Затем - с началом НЭПа - его отношение переменилось. Юровский работает в Наркомфин, участвует в разработке денежной реформы. Однако вскоре пришло известие о предполагаемой высылке Юровского На "философском пароходе"). Начальство его отстояло. В 1925 году он снова делает значительный вклад в проекты финансовых реформ. В 1928 году поднимает вопрос о махинациях Госбанка со сведениями об обеспеченности червонцев (золотовалютное обеспечение было недостаточным, но данный факт скрывался). Это было связано с тем, что в условиях сворачивания НЭПа падали поставки зерна за границу и приходилось продавать золото (скажем, с 31 декабря 1927 года по июль 1928 года - около 97 (девяноста семи) тонн золота). За 1927 - 1928 годы было продано 160 (сто шестьдесят) тонн золота. Показатели 1921 года были превзойдены. Одновременно эмиссия начинала гарантироваться ещё не добытым золотом "Союззолота". Далее Юровский, долгое время противившийся такой политике, в очередной раз потребовал отставки. Он был переведён а планово-экономическое управление. В 1930 году стал членов Совета госбанка. После "покаяния" Рыкова Юровский был арестован. Репрессирован вместе с Кондратьевым - предсказавшим Великую депрессию (сбывшееся предсказание он имел "удовольствие" лицезреть сквозь тюремную решётку). По болезни (просьба об освобождении была поддержана Генпрокурором И.А. Акуловым). Политбюро вынесло решение об освобождении Юровского. В конце 1937 года - снова арест, 17 сентября 1938 года - расстрел. Его сын погибнет в 1943 году на войне.
Глава 2
Наконец-то долгий перелёт закончился! Дмитрия Петровича Бобрева нещадно укачивало с непривычки. А уж сколько раз он, побывавший не в одной переделке офицер, боязливо поглядывал в иллюминатор, с каким замиранием сердце всматривался в раскинувшиеся внизу поля и леса. Хотя, на самом деле, было так высоко, что не очень-то и страшно. Может, просто не верилось, что он летит на такой высоте. К счастью, "Добрыня" делал остановки с похвальной частотой: то заправка, то "знакомство с прелестным видом" леса, то ещё что-то. Сикорский уж так расстарался, что самолёт можно было посадить буквально на сжатое поле, не на загодя подготовленную полосу.
Но более всего захватывали дух приёмы в городах. Конечно, Варшава ещё не отошла от Великой войны (в первую очередь - толп беженцев, а потом и эвакуации), но жители выглядели опрятными и в целом счастливыми. Поляки за прошедшее время так и не решили, как же себя вести. Война, манифест Николая Николаевича о скором даровании им различных свобод, немецкая оккупация, победа русского оружия - всё смешалось в их головах. Регент много чего обещал и кое-что успел сделать, но что же будет с польским королевством? Восстановится ли Речь Посполитая?
Бобрев порой ловил на себе выжидающие взгляды поляков: они ждали от каждого русского, мало-мальски связанного с правительством, официальных заявлений. Не все, конечно, так смотрели, отнюдь. Кое-кто поглядывал одобрительно, а кто-то со злостью. Великая война так и не решила польский вопрос, как, собственно, и мирная конференция. Что-то будет скоро? Новое восстание?
Дмитрий пытался гнать от себя подобные мысли. Не о том ему сейчас думать надо, не о том. Впереди ждала Прага, новая работа, великие свершения...А позади - великая любовь. Как там Анна? Приедет? Или нет, лучше пусть не приезжает пока что! Слишком много опасностей ей грозит вдали от дома, под самым боком революционной Германии. Да и в случае чего на Бобрева не смогут давить.
В Варшаве задержались ненадолго, буквально на вечер и ночь. Ранним утром, пока ещё на траве сонно лежали капельки серебристой росы, "Добрыня" поднялся в воздух. Теперь они летели практически напрямую в Прагу. Что же там будет?
За иллюминаторами летели птички, стреляли пулемёты, развевались красные флаги...
"Красные флаги?" - пронеслось в голове Дмитрия, и он проснулся. Кто-то тряс его за плечи. Бобрев прищурился, привыкая к ярко бившему прямо в глаза свету, силясь рассмотреть, какой же изувер разбудил...
Сперва выплыли из сплошного белёсого потока очертания головы и плеч, затем - волосы, не просто гладко причёсанные, а прямо-таки прилизанные и, наконец, лицо. В голове Бобрева всплыли строки из какого-то романа: "На лице лежала печать сладострастия...". Кто же автор-то? Неужели ему снится герой того произведения...Как же там...Как же его зовут-то...
- А Вы, Дмитрий Петрович, изрядный соня! Да-да, и не спорьте! Таки соня, ничего не попишешь! - усмехнулся, открыв острые зубы, Ивушка.
Манасевич-Мануйлов и был тем "героем романа", который разбудил Бобрева. Да ещё как разбудил! Самым наглым образом, когда красные флаги...Да что ж такое? Что же там, во сне, делали красные флаги?
- Проспали самое интересное! Мы же через Германию пролетали! Да-с! Прелюбопытнейшее зрелище, скажу я Вам! Пришлось лететь деревушками: передавали, что по обоим берегам Одера волнения в городах. То ли монархисты, то ли немецкие марксисты-большевики, то ли все сразу...
Ивушка задумался. В таких случаях он всегда опускал взгляд, морщил лоб и сидел с насупленным лицом, как будто бы разгадывал самую сложную головоломку в мире. Хотя, может быть, так и есть?
- В таком случае нам предстоит ещё больше работать, не так ли? - подавил зевок Бобрев. - Вы разбудили меня только для того, чтобы поговорить о немецких марксистах?
Сонный, Дмитрий редко бывал вежлив, но практически всегда оказывался прямолинеен донельзя. Не самая лучшая, мягко говоря, черта для человека его профессии, но что уж поделаешь? Вот сейчас он проснётся...