Я щас взорвусь, как триста тонн тротила:
Во мне заряд нетворческого зла.
Меня сегодня Муза посетила!
Посетила, так, немного посидела - и ушла.
Когда Нина Петровна уехала на стажировку за границу, мужская часть семьи Бобриковых вздохнула с облегчением и заключила соглашение: не вмешиваться в дела друг друга.
Бобриков-старший с наслаждением курил утром на кухне, носил джинсы и свитера вместо костюмов и заходил с друзьями в пивную.
Бобриков-младший выпроваживал отца на работу, надевал спортивный костюм и бежал в спортзал, где его уже ждал молодой тренер, суливший Максиму будущее чемпиона.
Последствия такой вольной жизни не заставили себя ждать: телефонный звонок, нарушивший идиллическую тишину в квартире, принес много неприятного. А именно: классный руководитель Максима Бобрикова поставил Василия Петровича в известность:
в этом году Максим уж точно будет погнан со школьного двора и окрестностей.
Число прогулов Бобрикова-младшего превысило все допустимые пределы. Во время редких визитов в школу Максим умудрился нахватать кучу двоек, положение было безнадежным.
Папа-Бобриков и сам знал: сын его не семи пядей во лбу. Не надо было отдавать Максима в десятый класс, хватило бы и средней школы, список академиков и прочих ученых мужей не обогатится никогда именем Максима Васильевича Бобрикова. Но строгая Нина Петровна придерживалась другого мнения: "Наша цель - высшее образование, аспирантура, докторская диссертация!". Мадам Бобрикова лично контролировала успеваемость сына, сопровождая уроки подзатыльниками.
Но ума от этого, как известно, ни у кого еще не прибавилось.
Василий Петрович за шесть недель отсутствия супруги умудрился полностью запустить школьные дела сына и после телефонного звонка буквально увидел за окном темные тучи гнева Нины Петровны.
Надо было срочно что-то делать.
Первым пунктом в плане, намеченном аккуратным Бобриковым, значился разговор с сыном.
Любимое чадо не возразило ни одним словом гневным аргументам отца.
Максим полностью признал свою вину и был готов понести любое наказание.
Василий Петрович вздохнул и принялся за дело.
Он выправил липовую медицинскую справку, оправдывающую прогулы сына, побеседовал с классным руководителем, наобещал поднять успеваемость сына в рекордно короткие сроки, а также сбегал в парфюмерный магазин, где и купил на заначенные от жены деньги дорогие духи. Духи были преподнесены с должными комплиментами директриссе школы. В беседе с сухой ученой дамой Василий Петрович утряс все неприятные моменты: было решено обязать Максима выполнить домашние задания, поступившие за прогулянный период, а также контрольные работы.
Василий Петрович заглянул к преподавателям сына: больше прочих гневалась учительница литературы, слезящиеся глаза которой наводили на мысли о печальных мадоннах и сенной лихорадке, а узкая полоска брезгливо поджатых губ не сулила ничего хорошего. Разговаривая с Бобриковым - старшим подчеркнуто вежливо, преподавательница всем своим видом давала понять, что допуск к экзаменам будет стоить Максиму многого...Даже очень многого.
Папа-Бобриков тонко льстил непреклонной женщине, восхищаясь ее строгостью, грозил заточить сына в сырую темницу, дав ему с собой только томик Шиллера, и даже выдавил из себя цитату из Пушкина: "Пора, брат, пора". Цитата успеха не имела, не помогло также обещание обязать Максима к посещению факультативных занятий: там дети знакомились с новыми направления в литературе под чутким руководством все той же преподавательницы. Пришлось перейти к посулам.... В итоге Василий Петрович взялся поставить собрание сочинений Набокова для филологини лично, и 3 сочинения сына для отчетности. На том и сторговались.
Обессиленный разговорами с преподавателями, Василий Петрович пошел в пивную, где неожиданно для себя напился с двух бутылок пива. В пивной же и был получен ряд несколько противоречивых советов, как надо воспитывать сына. Советы были разные: от сермяжных типа: "Да всыпь ты ему хорошенько!" и маркетинговых: "Профессиональный рост ребенка надо стимулировать материально" до философских: "Разрушение иллюзий - вот верный путь к созиданию". Вынес же из всего этого бедлама несчастный отец только головную боль, похмелье и диагноз "неврастения", поставленный ему там же, в пивной, бородатым мужчиной в грязном шарфе.
Засим подготовительные действия завершились.
Пора было браться за дела. Теперь каждое утро Бобриков-старший лично конвоировал сына на занятия в школу, спортивный инвентарь был заперт в кладовке.
Папа-Бобриков приступил к заданиям и контрольным.
С физикой, химией и математикой Василий Петрович справился довольно быстро - точные и естественные науки давались ему легко. Совсем худо обстояло дело с литературой. Целых три сочинения!
Сын, переросший отца на полголовы, не то чтобы не мог описать впечатления от прочитанного, но и не читал ничего вовсе.
Итак, Бобриков I сел за сочинение. Предстояло описать ассоциации, вызванные пьесой Островского "Гроза". Литература Василию Петровичу никогда не нравилась. Он любил ладные, поделенные на пронумерованные абзацы отчеты о лабораторных опытах, с удовольствием читал колонки новостей и, пожалуй, все. Не нравились Василию Петровичу недомолвки, вскользь брошенные намеки, длиннейшие описания природы, метафорично выписанные героини и неоднозначно выведенные герои. Василий Петрович полагал, что дважды два всегда будет четыре и никак иначе. Бобриков не понимал гармонии слов, если она не приводила в итоге к столбику цифр. Поэтому поставленная задача пугала Василия Петровича так же, как и Максима.
Выведя на листике в клеточку "Сочинение", Бобриков-старший понял: больше он ни на что не способен, и в тягостном раздумье уставился на только что написанное слово. Через несколько минут даже оно потеряло всяческий смысл для страдальца и стало набором букв. Бобриков первый раз в жизни подумал с уважением о писателях, поэтах, критиках, журналистах, преподавателях литературы - тяжкий труд ведь! Как же они, бедные, мучаются! Особенно писатели с поэтами..
"Вот бы мне музу, хоть самую завалящую.." - тоскливо подумал Василий Петрович, с тихой ненавистью глянул на листик и пошел на балкон - покурить, собраться с мыслями.
Вернувшись в комнату, Василий Петрович обомлел: за столом сидела чужая тетка. В тетке ошеломленный Василий Петрович признал свою бывшую учительницу русского языка и литературы Римму Иосифовну. Молодящаяся дама с монументальной прической и выщипанными в ниточку бровями величественно кивнула Бобрикову и сделала ручкой приглашающий жест. Василий Петрович послушно сел за стол и тут же ощутил за собой какую-то вину.
--
Добрый день, Василий, - холодно поздоровалась Римма Иосифовна, - я вижу, у тебя проблемы? Впрочем, меня это не удивляет.. Ты начисто лишен воображения, я всегда это говорила! С годами ты мало изменился. Я отлично помню твои жалкие потуги излагать критические статьи своими словами - эти записи были годны лишь для того, чтобы на них сидеть! Ты заглядывал хоть раз в бессмертные произведения Булгакова? Нет, я точно знаю! Ты так и не ответил мне на вопрос, какой танец исполняли белые медведи на балу у Сатаны! - Римма Иосифовна прервала монолог для того, чтобы крепко затянуться сигареткой. Бобриков использовал эту паузу для вопроса:
--
Римма Иосифовна, позвольте, а что Вы здесь делаете? Как Вы вошли? Дверь была не заперта? А я-то полагал, Вас уже и в живых-то нет... - растерянно пролепетал Василий Петрович.
Достойнейшая дама покраснела до корней обесцвеченных волос.
--
Как Вы можете говорить женщине такие вещи! В живых меня нет! А если и так?? Хам! - оскорблено сказала она и тут же исчезла.
Бобриков сглотнул слюну и перекрестился. Но стул Риммы Иосифовны пустовал недолго: там мгновенно материализовалась другая старушенция, на вид более тихого нрава: улыбающееся доброе лицо, плохо завитые волосы, пухлые ручонки с короткими пальчиками.
Господи! - закричал испуганный Бобриков, - это еще что такое!
Не дожидаясь ответа, он побежал в кухню, к аптечке, накапал себе валерианки в стакан, передумал, достал из холодильника бутылку коньяка и залпом выпил грамм семьдесят успокаивающего напитка. Потом Василий Петрович осторожно заглянул в комнату, надеясь, что наваждение исчезло.
Наваждение, однако, никуда и не думало исчезать: оно сидело за столом и одобрительно хмыкало, глядя в листок, предназначенный для сочинительств Бобрикова.
--
Так я ж не написал там ничего, - машинально сказал Василий Петрович.
--
Я написала! - радостно ответила старушка, - я ведь Ваша муза, так что сочинять - моя работа!
--
Муза? - переспросил Бобриков.
--
Ну да! - ответила бойкая старушенция, - Нина Петровна меня зовут, будем знакомы!
--
Свят, свят, - замахал руками Бобриков, - Нина Петровна, надо же...
--
Простите, а чем Вас не устраивает мое имя? - Муза посмотрела с обидой.
--
Да как Вас сказать.. Стервы они все, эти Нины Петровны... - Василий Петрович невесело усмехнулся.
Дама смотрела выжидательно на Василия Петровича, ее выцветшие голубые глаза наполнялись слезами, наконец она шмыгнула носом и расплакалась.
--
Извините, я не хотел Вас обидеть! - запоздало просил прощения Бобриков, но Нина Петровна безнадежно махнула на него рукой и исчезла.
Василий Петрович обогнул стол, взял в руки листок с начатым сочинением и увидел, что обидчивая муза успела настрочить уже две страницы. Бобриков ругал себя последними словами, когда около окна нарисовалась молодая женщина.
--
Может быть, Вы предложите даме стул? - надменно сказала она, и хозяину стало стыдно, что он без галстука, в потрепанных домашних штанах, в заношенной майке...Также очень кстати вспомнилось, что сегодня утром он преступно пренебрег бритьем.
--
Конечно, конечно, - засуетился Василий Петрович, - присаживайтесь!
--
Жанна, - представилась молодая особа и протянула холеную руку с длинными ногтями.
--
Вы, конечно, Муза? - интонация Бобрикова была скорее утвердительной, чем вопросительной.
--
Собственно говоря, я сейчас прохожу практику. Но через несколько месяцев, безусловно, получу диплом и уже с полным правом смогу назвать себя квалифицированной Музой, - охотно отвечала Жанна, - далее у меня в планах аспирантура и докторская степень. Я не собираюсь всю жизнь работать музой в средней школе, меня привлекают персональные проекты. Конечно, в учебных заведениях тоже попадается достойный материал, но, согласитесь, это обидно: работаешь с человеком, стараешься, а потом - раз! - выпускные экзамены, и почти готовый писатель, или поэт, или драматург переходит в другие руки! Если бы Вы знали, какая у нас конкуренция! Как много выскочек нахватало себе перспективных ребят! Музу надо оценивать за ее собственную работу, а не потому, что, видите ли, ее бабушка вдохновляла когда-то Лермонтова! Как я не люблю этих номенклатурных детишек! На бабушкиной славе выезжают! - Муза, наконец-то, вспомнила о своих прямых обязанностях и взяла в руки листок с сочинением.
--
Таак, посмотрим... Конечно, штампы, штампы, штампы.. Какое убожество! - поморщилась Жанна и размашисто зачеркнула все написанное.
Бобриков, уже ничему не удивляясь, предложил Музе чашечку кофе. Та благосклонно согласилась, взглянула на Бобрикова лукаво и сказала:
--
А знаете, Вы трудный объект. Правда, и те старые неудачницы тоже не блистают....Только никому не говорите, что я их так назвала! На самом деле у нас трудности с кадрами: по понятным соображениям мало кто хочет работать в школах, вот и вербуют старых учителей в Музы. Конечно, они дают подписку о неразглашении тайны, но я им не доверяю: я-то муза уже в пятом поколении! - Жанна коснулась мягкой ручкой Василия Петровича, тот зачарованно кивнул и отправился варить кофе.
Однако до кухни Бобриков не дошел: в дверь позвонили. "Нина Петровна!!!" - промелькнула мысль, и Василий Петрович стал лихорадочно соображать, как он объяснит супруге появление в квартире красивой молодой женщины. Посмотрев в глазок, Бобриков увидел соседского мальчишку и с чувством облегчения открыл дверь.
--
Дядя Вася, я рассказ написал, нам в школе задали, а мамы сегодня дома не будет - она в больнице лежит. Проверьте, пожалуйста, ошибки, а?
--
Конечно, конечно, - ответил благодушный дядя Вася и взял рассказ.
Пообещав позже занести проверенную работу, Бобриков отправился на кухню. Там он заглянул в листок, любопытствуя, что же такого написал ребенок и обомлел: заголовок опуса значился следующим: "Как медведь цветы собирал". Далее весь листок был заполнен буквосочетанием "Чоп-чоп".
Сварив кофе, Бобриков поставил чашки на поднос и прошел в комнату. Жанна сосредоточенно перечитывала написанное, что-то вычеркивала, что-то добавляла.
--
Ваш кофе, - Василий Петрович галантно, насколько мог, протянул даме чашку.
--
Мерси, - кокетливо ответила Муза.
--
Посмотрите, пожалуйста, мне вот соседский мальчик рассказ принес...
--
Дайте, дайте, - с интересом отозвалась Жанна, выхватила листик у Бобрикова и уставилась в написанное.
--
Боже мой, какой высокий стиль! Потрясающая изобретательность! Ничего лишнего! Глубина мысли, точность изложения! - Муза не притворялась, ее лицо действительно выражало восторг, - я знаю, это Ксилион, мой одногруппник, постарался! Почерк - точно его! Недаром ему прочат блистательную карьеру!
--
Позвольте, Жанна, - а что интересного в этом тексте? - наивный Василий Петрович действительно хотел понять, но Жанна нахмурила брови и напустилась на него с обвинениями:
--
Как, Вы не понимаете? Ведь это удивительная, прекрасная находка, гениальный стилистический прием!
--
А где же смысл? - едко спросил Бобриков, - где художественная ценность? Что здесь хорошего? Почему три буквы должны вызывать ажиотаж?
Бобриков сам не ожидал от себя подобного демарша, но ему вдруг стало противно.
Муза же угрожающе щурила глаза, тонкие ноздри ее раздувались.
--
Может быть, Вы считаете новые направления в литературе бесперспективными?
--
Я не считаю. Я хочу понять, что гениального заключается в этом самом "чоп-чоп" и чему Вы так восторгаетесь...
--
Ах ! - Жанна отвесила Бобрикову пощечину, опрокинула чашку кофе и растворилась в воздухе.
--
Вот подождите, я заполню словом "Инсульт" две страницы и пойду в издательство сдам, пусть оценят мою гениальность! - крикнул Музе вслед Бобриков и нервно зашагал по комнате.
Через пару минут боевой пыл его куда-то улетучился. Кофейное пятно расползалось по скатерти и угрожало злосчастному листу. Бобриков успел спасти предмет терзания трех муз и подумал: "Нда...Какие же они обидчивые. Римма Иосифовна, стало быть, в музы подалась. А эта, Жанна, тоже мне - первооткрывательница. Карьеристка несчастная. А уж такие они ранимые, нежные. Неврастенички! Музы, одним словом..."
Перечитав сочинение, Бобриков-старший глубоко вздохнул и пошел вызволять из школы Бобрикова-младшего: даже под страхом смерти от руки Нины Петровны Василий Петрович не позволил бы своему сыну изучать модные направления в литературе!
А через несколько дней соседский Ванька принес газету "Юное дарование", где был напечатан его рассказ "Как медведь цветы собирал". Ниже можно было прочитать восторженные рецензии штатных критиков.
С тех пор Бобриков - старший старался как можно быстрее прошмыгнуть в свою квартиру: он боялся встретить группу ругающихся муз во главе со строгой Риммой Иосифовной, а на Новый Год, под бой курантов Бобриков загадал желание: он хотел, чтобы Муза по имени Жанна провалила выпускные экзамены, а Ксилиона разжаловали в дворники. Формулируя свои пожелания, Василий Петрович мстительно улыбался.
зпт