Аннотация: Имеющие уши - оглохли, имеющие глаза - ослепли. Люди, глухие к чужой боли, люди, проходящие мимо, люди, спешащие по своим делам. Может ли апокалипсис одного человека быть страшнее апокалипсиса целого мира? Ведь каждый человек - микрокосм.
За идею спасибы Виталию Вавикину (http://vavikin-horror.ru)
С тонкого жала паяльника струился дымок, пахло канифолью и оловом. Берёзкин потянулся, бросил озабоченный взгляд на часы. Во всём он любил порядок: книги на полках - строго по алфавиту, ножи на кухне - по длине лезвия, о мастерской же и говорить не приходится. В одном шкафу испещрённые цветными полосками сопротивления и таблетки конденсаторов, в другом - многоножки-микросхемы и треноги-трансзисторы, ну и болтики с гайками тоже отдельно. В каждом шкафу рядами коробочки, на каждой проставлен свой номинал. Особое место занимал осциллограф, в своё время списанный, и приобретённый Берёзкиным почти задаром. С платой, которую паял, ещё пришлось повозиться, из мастерской вышел, когда минутная стрелка убежала далеко за полночь.
Возможно и не все толстяки - добряки, но с Николаем Берёзкиным дело обстояло именно так. Характер свой он в шутку называл сдобным, как и комплекцию. С другой стороны, со временем черствеет даже сдоба, удары судьбы обращают мякиш камнем. Заглянув на кухню, не удержался от кружки чая, а где чай, там и кексы. После, отправляясь ко сну, он корил себя за эту вольность, и до того разволновался, что в ушах зашумело. Из тёмных углов выползали горькие воспоминания, тяжёлым грузом ложились на грудь. Берёзкин придвинул лампу под абажуром, скрутил регулятором свет, чтоб только теплился, поудобнее перехватил подушку. В свои сорок он уже имел группу инвалидности, медицинская карта была исписана каракулями врачей вдоль и поперёк, но сводилось всё к одному - глухоте. Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь - ещё одно любимое присловье. Берёзкин щедро настилал соломы в одном месте, а беда поджидала за другим углом...
Крупное предприятие в их городке, почитай, одно - завод подшипников, и тугоухость - профессиональное заболевание. Над Николаем посмеивались, но все меры безопасности он соблюдал строго: В цех спускался только с берушами, регулярно посещал ухо-горло-носа, с которым со временем стали дружны. Так вот, тем самым "ударом из-за угла" оказался подхваченный на автобусной остановке грипп, перетёкший в тяжёлую форму гайморита. Болезнь лишила слуха, да и к жизни присматривалась. При всём желании Берёзкин не смог бы сказать, что было страшнее - боль, или те инструменты, которыми от неё избавляли. И всё же он пошёл на поправку, и снятая при выписке аудиограмма говорила лишь о незначительных потерях слуха. Николай до сих пор помнил тот день, когда снова стал слышать, и как радовался простому шуму ветра в листве, воркованию голубей, урчанию проезжающего мимо автомобиля. Дабы не рисковать, он ушёл с завода, но, увы, не помогло. Улучшение оказалось временным, и с каждым годом Берёзкин слышал всё хуже и хуже - будто закутывали в непроницаемый войлок. Знакомый врач рецептами буквально завалил, а убедившись, что лекарства не дают результата, посоветовал приобрести слуховой аппарат. Николай так и поступил; оформил группу, а чтобы не сидеть на пенсии без дела, занялся ремонтом электротехники. Вспоминая да размышляя, уснул Берёзкин лишь под утро, и приснилась ему соловьиная песня.
Пробудился он от странной трели, бренчавшей где-то внутри головы. Сначала обрадовался, подумав, что слух возвращается, но кроме перезвона ничего не было слышно, и он испугался. Что, если недуг усугубился, и странные звуки отсчитывают последние мгновения жизни? "Дон-дон-дон, - стучал в голове ксилофон, - дон-дон-дон!" Стараясь не делать резких движений, Николай выбрался из постели, оделся. Слуховой аппарат он нашёл в ванной, на положенном месте, но долго не мог со снастью управиться. От отражения в зеркале даже передёрнуло: округлое лицо - белее полотна, усы обвисли, глаза полны страха.
- Возьми себя в руки, - обратился Берёзкин к отражению, - хватит трястись!
Он включил аппарат - включил слух. Трель не стала ни тише, ни громче - она словно бы переплеталась с прочими звуками. В мастерской Берёзкин поднял телефонную трубку, нажал кнопку громкой связи, но вместо обычного гудка услышал сигнал "занято". Он ждал, периодически нажимая переключатель, и ждал, и ждал, но результат оставался прежним.
- Вот так оно и бывает, - пробормотал недовольно, - когда вы нужны, до вас и не дозвонишься...
"Тили-тилим-тилим", - пропел дверной звонок. "Тилим-дон, тилим-дон, тилим-дон", - вторил звонок в голове. Николай прошёл к входной двери, открыл. На пороге стоял сосед Володя - волосы всклокочены, глаза норовят вылезти из орбит.
- Здоров, Коляныч! - бросил он, - ты тоже это слышишь? Ну, "бом-бом", как в той песне про вечерний звон...
- Ты пьян? - принюхался Николай, - обещал же Марине, что больше ни капли!
Трёхквартирный блок они делили на двоих: Берёзкин - налево, молодая пара - направо, третья квартира сдавалась, но уже давно пустовала. Вот и выходило, что Володька да Маринка - самые близкие ему люди. Володя трудился на том же заводе подшипников, Марина преподавала в школе литературу и русский язык.
- Нет, Коль, я трезв, как стёклышко, - Володя криво улыбнулся, - мне сегодня во вторую. Знаю, что компьютеры не уважаешь, но ты хотя б телик смотрел - в мире такое творится!
Сосед прошёл на кухню, включил телевизор. К трели в голове прибавился тихий шелест, очень похожий на сигнал белого шума, экран явил заставку профилактических работ. Володька пощёлкал пультом, однако на всех каналах было одно и то же.
- Не пойму, у тебя что - не все программы ловит? У меня вот сказали про звук, который слышат по всему миру. Ну, я и подумал, если ты тоже его слышишь...
- Слышу, - вздохнул Берёзкин, - и искусственное ухо здесь ни при чём...
- Вот же мать... - Володя тяжело опустился на стул, - неужто инопланетяне?! Слушай, Коль, надо выпить...
- Ты же в курсе, - Берёзкин покачал головой, - алкоголя дома не держу.
В глазах соседа появилась такая тоска, что Николай вспомнил о техническом спирте, которым протирал контакты, но прозвучали аккорды "Не кочегары мы, не плотники", и Володя потянул из кармана сотовый телефон.
- Ага, Сансаныч, здорово! - проорал он, - да я знаю. Чего-чего? Да ладно!.. Ну, дела...
Прикрыв трубку ладонью, сказал вполголоса:
- Серёга с "жестянки" разбил голову о станок... экстренное заседание... надо бежать! Если Маруся заявится раньше меня, скажешь, что скоро буду, ладно?
- Хорошо, - Берёзкин проводил соседа до двери, щёлкнул замком.
Происходящее казалось дурным сном, перезвон в голове мешал собраться с мыслями. Николай нанёс визит в уборную, умылся, заварил крепкого кофе. Пусть трель не причиняла и малейшей боли, она всё же угнетала - словно зудящее на спине место, до которого не дотянуться. Из-за этого перезвона Берёзкин как никогда остро ощутил своё одиночество - ему не с кем было поговорить, обсудить происшествие. Жизни родителей унесла дорожная авария, с дальними родственниками он давно не поддерживал никаких отношений, а коллектив забывает о тебе, стоит только уволиться. К тому же, глухота; потеряв слух, Берёзкин стал замечать, что бывшие друзья и знакомые обходят стороной, словно в страхе заразиться инвалидностью. Человек по натуре общительный, первое время он сильно переживал из-за этого, но рано или поздно ко всему привыкаешь.
За окном играл красками погожий день, звал на улицу. Наверное, стоило дождаться Марины, но Берёзкин не выдержал - быстро собравшись, вышел из дома. Он долго бродил по знакомым улочкам, заглядывал в лица прохожих - такие разные, такие похожие. Кто-то делал вид, что ничего не произошло, другие горячо обсуждали. Один парень ему подмигнул, вытаскивая из уха каплю-наушник:
- Ну, как, дядя, ништяковый музончик? Покруче дабстепа будет!
Николай не ответил - только ускорил шаг. Он и сам не знал, куда идёт, но остановился у куста сирени, пышно цветущей в одном из дворов. С ветки на ветку прыгали воробьи, громко чирикали. Слышат ли что-нибудь птицы и другие животные, или напасть коснулась только людей? Перезвон в голове сменился трещоткой, свистом, пощёлкиванием. Вспомнилось детство, летние каникулы, что проводил в деревне у бабушки; как слушали с ней по вечерам соловьиные трели, устроившись в саду на лавочке. Лишившись слуха, Берёзкин стал часто видеть "соловьиные сны", воплотившие в себе всю горечь утраты. "Может ли сравниться с соловьиной песней "ништяковый музончик", - подумал он, - и не в этом ли всё дело? Быть может, на людей и правда наслана кара? За то, что оглохли, за то, что ослепли - залепили уши плеерами, а глаза - экранами..."
Воробьи упорхнули, когда у одного из подъездов началась пьяная драка, и Берёзкин последовал их примеру. Людей на улицах становилось всё больше, всё больше беспокойных ноток звучало в их голосах. На углу у продуктового магазина, составив несколько ящиков, соорудили своего рода трибуну, с неё взывала старушка с растрёпанными волосами. Глаза её пылали, голос звенел, слушатели отвечали одобрительным гулом.
- ...Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью, и пали на землю... и третья часть дерев сгорела, и вся трава зелёная сгорела! - разносилась над толпой проповедь. - Второй Ангел вострубил, и как бы большая гора, пылающая огнём, низверглась в море...
"Куда же меня понесло? - думал Берёзкин, - зачем я вообще вышел на улицу?!" Кто-то ухватил его за руку, Николай вырвался, побежал. "Дин-дин-дон, дин-дин-дон", - смеялись в голове колокольчики.
Он почти добрался до дома, когда перезвон сменился нестерпимым воем и визгом. Казалось, от уха до уха протянулась струна, или даже сверло, работающее на немыслимых оборотах. Упав на колени, он вырвал из уха трубку, и жужжание обратилось мерным рокотом. На обочине неподалеку корчились парень и девушка, глаза и рты их зияли большими буквами "о". С проезжей части вылетел автомобиль, прошёл в каких-то метрах, в нос ударил запах жжёной резины. Прежний мир рушился на глазах, время остановилось, и один поворот головы занял у Берёзкина целую вечность. Он всё оборачивался и оборачивался, а машина, нелепо подпрыгивая, подмяла под себя тех двоих, врезалась в стену. Он наблюдал, как сминается гармошкой металл, как брызжет кирпич, и даже успел подумать, что схожим образом, наверное, погибли родители. Смятый каркас обратился огнём, воздух стал горячим и твёрдым, больно ударил. Берёзкин приложился плечом о бордюр тротуара, но сознания не потерял. Мимо, размахивая руками, пробежала женщина в изодранной блузке, рокот в голове странным образом доносил ее крики.
- Это оружие... мы все обречены... все станем зомби...
Шатаясь, Берёзкин обогнул здание и направился к своему подъезду. Двери были распахнуты, под ними лежал бомж с ножом в ухе (по всей видимости, он помог себе сам). Николай оттащил тело спокойно, будто мешок картошки. Очень хотелось надеяться, что Володя всё же ошибся, и пострадал только их городок, но стучащий в висках рокот вбивал уверенность в обратном. Берёзкин будто наяву увидел череду прокатившихся по миру катастроф - как сходят с рельс поезда и падают самолёты, как останавливаются предприятия и замирают закупоренные дороги, как идёт в ход оружие. Мысль, что для человечества всё может закончиться в один день, лишала самообладания, но от неё не получалось избавиться. Если звуки - иная форма жизни, обладают ли они разумом? А если и разумны, знакомо ли им понятие морали? Люди так долго искали контакта, и в то, что надежды могли обернуться адом, просто не хотелось верить.
Он поднялся по лестнице, не решившись воспользоваться лифтом, "рок-рок-рок", - стучало сердце. У двери, ведущей в их блок, скорчившись, сидела Марина. Берёзкин бросился к ней, ухватил за плечи и легонько встряхнул, пытаясь превратить блуждающий взгляд в осмысленный.
- Всё будет хорошо, слышишь? - приговаривал он, - скоро всё кончится...
В глазах Марины плясал огонёк безумия, как у той пожилой проповедницы, под носом темнела струйка запёкшейся крови. Разлепив губы, она пробормотала:
- Прости, Володь, я не купила молока... И сделай, пожалуйста, потише музыку - я от неё устала...
- Хорошо, - вздохнул Берёзкин, - мы сделаем её потише, но для начала нужно войти...
Не сразу удалось соседку поднять - ноги у Марины подкашивались, а шла она, будто пьяная. В том, что Володи нет дома, Берёзкин не сомневался, однако, на всякий случай, проверил. "Ромм-ромм-ромм", - урчал звонок в квартире, но никто на него, как и ожидалось, не отозвался.
- Сделай же тише эту чёртову музыку! - взмолилась Марина, - она меня убивает!..
- Да-да, - спохватился Берёзкин, - я больше не буду.
Прислонив девушку к косяку, он долго возился со своей дверью - пальцы не слушались, ключ так и норовил выскользнуть. "Крок-крок-крок", - смеялся замок, но Николай и не думал сдаваться. Отворив наконец, провёл Марину к дивану в гостиной, уложил осторожно. Пустота в её глазах сменилась узнаванием, с губ сорвался прерывистый шёпот:
- Простите меня, дядя Коля, простите, ибо грешна...
- Не за что мне тебя прощать, - Берёзкин крепко сжал её руку, - да и не верю я с некоторых пор во всевышнего...
- Я сделала аборт, я убила, - не унималась Марина, - а теперь грехи каждого будут взвешены...
- Брось молоть эту чушь, - разозлился Берёзкин, - все мы не ангелы!
- Это не ерунда, - из глаз Марины хлынули слёзы, - я слышу их пение... зовут за собой...
Николай не нашёлся с ответом - лишь крепче сжал её дрожащую ладошку. Марина всегда казалась ему хрупкой, словно хрустальная ваза, и теперь создавалось впечатление, что рокот обращает эту самую вазу в пыль.
- Страшно, если всё это продолжится и по ту сторону... - простонала она, и взгляд остановился.
- Нет, - всхлипнул Берёзкин, - пожалуйста, не бросай меня...
Что-то в нём надломилось, в глазах потемнело, из памяти, словно кусочек мозаики, выпал фрагмент, и Николай обнаружил себя уже в мастерской, за плотно запертой дверью. Он яростно крутил ручку приёмника, переходя с одного диапазона на другой, однако, на всех волнах было одно и то же - визг, вой, скрежет. Сколько времени он провёл в этом поиске - час, ночь, или же вечность? Он не знал, но в какой-то момент на смену рокоту в голове пришёл писк. Больше всего это напоминало удар током - Берёзкина подкинуло, затрясло. Казалось, тончайшая вибрация норовит забраться в самую сердцевину костей, разорвать его изнутри. Николай схватился за голову, и кричал, и кричал, и кричал, сам не слыша себя.
- Незачем так орать, - сказала старушка, взывавшая к народу на площади у магазина, - это тебя не спасёт.
Берёзкин умолк, а лицо проповедницы, переливаясь, обрело знакомые черты.
- Баба Лена? - удивлённо протянул Николай.
- Лена, Лена, - проворчала она, - уже семьдесят годков, как Лена!
- Но что ты здесь делаешь?
- Помочь тебе пришла, чего же ещё.
Берёзкин помотал головой, пытаясь избавиться от наваждения, а бабушка уже перебирала свёрнутые в бухты провода.
- Витая пара не подойдёт, - ворчала она, - коаксиал тоже - попробуй такой в петлю завернуть, а вот электрический шнур, наверное, самое то...
- Петлю? - просипел он, - ты же не хочешь сказать...
- Ну, конечно, - всплеснула руками, - именно это я и хочу сказать! Тебе нужно убраться отсюда, и чем раньше, тем лучше...
- Нет-нет, - отшатнулся Берёзкин, - я не могу!
- Поверь бабушке, - она улыбнулась, и по лицу разбежались морщинки, - лучше уйти самому, чем достаться им. А не хочешь, так выйди и посмотри, что они сделали с твоей соседушкой...
Сводящий с ума писк неожиданно преобразился в сладкие соловьиные трели, звуки потянули магнитом, и одновременно с этим в дверь пришёлся тяжёлый удар. Николая затрясло снова, на сей раз от страха.
- Это не те соловушки, которых мы с тобой слушали, - вздохнула баба Лена, - поторопись!
От следующего удара застонал уже сам косяк, и Берёзкин передвинул стул под потолочную балку, где был вкручен кронштейн. Судорожными движениями он закрепил шнур, обмотал шею, завязал прочный узел.
- С богом... - прошептала бабушка, и выбила из-под него стул.
Балка затрещала, но выдержала, шнур вгрызся в шею, хрустя позвонками. Берёзкин скрёб горло, сотрясаясь в агонии, соловьиные трели доносились теперь словно бы издалека. Когда они окончательно смолкли, пришла тишина, и, запрокинув голову, звонко расхохоталась.