Этот фрагмент - один из тех трех самых спорных во второй книге, которые я давно написал, но не особо хочу вставлять... хотя видимо придется.
По хронологии - начало четвертой главы.
* Чем больше Он ест, тем сильнее становится.
Оциус Тит Сириус, убийца тысячи невинных.
Иногда он приходил в образе женщины.
Слишком большой, чтобы действительно существовать. Она могла бы взять его меж пальцев и скурить, как табачную палочку. Тяжесть ее вызывала немедленный оползень почвы, дыхание - бури, а наступи она в океан - вода расплескалась бы, словно из блюдца. Она могла запросто не заметить его и сесть сверху, и тогда огромный каменный зад богини закрыл бы половину неба.
Но она всегда его видела - она чиркала спичкой, разгоняла космическую тьму и брала на руки, прижимая к груди. И долго убаюкивала полумертвую, слишком уставшую душу своего слуги. Иногда что-то пела. Пела железным скрипучим голосом статуи, и он чувствовал себя проглоченным, чувствовал, что лежит на вершине самой высокой горы, и мимо проносятся бесформенные тела облачных левиафанов, звездное холодное небо, шорохи солнечного света. Иногда что-то шептала.
Так было и теперь.
"А помнишь, помнишь, как я пришла к тебе в первый раз?" - ласково зашелестел Хозяин, улыбаясь. Голос его походил на звуки деревьев, теряющих от ветра засохшие листья.
"Ты умирал красиво, Сириус. Это большая редкость.
В самую последнюю секунду, когда боль переходит в запредельность, когда мир перестает восприниматься и разлетается вокруг тысячами осколков, тогда их глаза... их глаза превращаются в блестящие стеклянные пуговицы. Они перестают бороться. В людях происходит смирение. Может они и умирают от того, что смиряются... А ты, Сириус, не смирился. Не верил, что можешь умереть. Боролся отчаянно нелепо. Барахтался, точно ребенок - да, обычно так умирают дети. Ты махал своими ручонками и ножками во все стороны, кричал что-то глупое, странное, пронзительное... Ты умирал так невыразимо... сладко... В тебя невозможно было не влюбиться...".
"Пойдем" - мягко прошептал Хозяин, выпуская его из своих огромных рук.
"Я хочу остаться здесь. С тобой. Навсегда. Не хочу никуда идти. Не хочу, не хочу, не хочу..." - жалобно заплакал Сириус - "Зачем? Зачем? Зачем?".
"Сам знаешь".
Предрассветный сумрак прятался под костистые ветви деревьев, в сырую траву и земляные щели, - ускользал, как испуганная мышь. Остальные еще спали. Хорошо. Им не стоит на это смотреть. Никому не стоит видеть, как Он ест.
Сердечный насос нужен для того, чтобы создавать давление. Тело похоже на сложный водопровод, на канализацию большого города, если угодно.
Разрезать глотку, не тронув сердца - канонично.
Давление насоса и принцип сообщающихся сосудов сделают всю работу сами. Собственное сердце в данном случае обращается чужеродным паразитом, становится врагом. Крупные артерии в шее способны выпускать струю крови на высоту метра. Оциус Тит Сириус знал об анатомии, потому что когда-то изучал науки.
Или же вот голова. Мозг не касается стенок черепа, чем-то напоминая эмбрион в баночке.
Необязательно бить так, чтобы проминались кости - это пошло. Сила должна быть достаточной, чтобы внутри возникла гидростатическая волна. Давление прижимает мозг к затылку, вытряхивая сознание. Из ушей начинает капать кровь. Лопаются жизненно важные сосуды. Отек, судороги, коллапс, смерть.
Необходимый и достаточный удар в височную долю прекрасно согласуется с наукой.
Зная анатомию, человек становится так хрупок. Чудовищно хрупок.
Вытерев клинок о выродившегося жителя гадкой горы, охотник повел головой из стороны в сторону, разминая шею.
Этого мало. Этого не хватит.
Сириус распахнул дверь и дернул крышку погреба.
У Гвабо было около шестидесяти дочерей. Он всегда держал их под полом. После его смерти они разбрелись по деревне, точно стадо неторопливых коров в поисках травы, но так и не найдя пищи, вернулись обратно. Обычно их кормили прямо в погребе. В силу этой привычки они послушно сидели в погребе, ожидая, посматривая на тусклый свет, проникающий в щели; смотрели вверх своими бестолковыми небесно-васильковыми глазами и от страха прижимались друг к другу. Самая старшая сестра мычала, успокаивая: "Человек с севера скоро вернется. Человек с севера накормит. Человек с севера хороший. Он подарил цветок".
Шестьдесят отвратительно уродливых девочек запищали почти одновременно. Тонкими, мерзкими и совершенно бесполезными звуками. Сириус только что убил всех мужчин первого города.
Они не умели думать, а только лишь чувствовать. Нераспустившийся росток разума пребывал в извечной безмятежности, главенствовали инстинкты диких животных. А всякое животное лучше всего понимает и осознает подступающую смерть.
Из шевелящегося комка уродства отпочковалась старшая сестра. Сжимая топор одной рукой, а второй - свою недоразвитую надежду на счастье (цветок болотной фиалки), она бросилась по лестнице на страшного вестника смерти.
Короткий гладий вошел в нее не раз и не два - под грудь, в шею и бедра, но старшая сестра из всех была самой сильной и отважной. Она замерла между жизнью и смертью, на половину торча из провала погреба, словно изогнутый язык изо рта чудища. После пятого удара Сириус с неуверенностью отступил, на краткий миг ему показалась, что "эта" лишена счастливой возможности умереть. Старшая сестра, будто застряла в глотке Прекрасной Ио плохо прожеванным куском хрящей и пыталась вылезти обратно.
Охотник столкнул ее ногой в погреб. Стукнувшись затылком о ступеньки, она перевернулась на спину. Дурно сшитое лицо оказалось в полосе призрачного света. С какой-то невыразимой искренней нежностью, на которую способны только самые безмозглые дуры, старшая сестра прижала болотную фиалку к разорванной груди, тихо улыбнулась и наконец пролезла в горло ненасытной Ио:
"Прости, что не дождалась тебя, добрый человек с севера...".
Сириус сглотнул. Во рту было так много слюны, что она падала с губ, повисала с подбородка и стекала по шее.
Дочери Гвабо заняли оборону в дальнем углу. Каждая пыталась спрятаться как можно глубже среди теплых сестер. Они походили на червей, насильно выдернутых навстречу обжигающему солнечному свету. Одна только третья дочь встала на четвереньки возле мертвой сестры, посмотрела вверх на вестника смерти и некрасиво заплакала.
Что-то ломалось в Сириусе, когда он видел плачущих женщин. Происходило ненаучное. Начинала колебаться незримая струна в пустом, словно скрипус, корпусе тела; струна разносила мелкую дрожь до самой пронзительной глубины, заставляя завыть вместе с ней всю эту его пустотелость. Ему было их жаль, ему хотелось их утешить, сесть рядом и тоже заплакать или убежать как можно быстрее и дальше.
Хозяин, как истинный гурман, ценил этот странный резонанс его души. Он натягивал Сириуса на руку, словно тот был всего лишь перчаткой. В таких случаях Он всегда брал процесс под свой контроль...
- Стой! Не плачь! Не надо! - испуганно вскрикнул Сириус. Спотыкаясь на шатких ступеньках лестницы, он едва не упал. Подскочил к ней и осторожно обнял за тонкие плечики. - Ну, ты чего, маленькая? Не плачь, маленькая, не плачь... не плачь, солнышко... Ну не плачь... Дай свою руку, солнышко. Смотри, какая у тебя красивая рука. Пальчики ровные, тонкие, длинные. И ничего, что их больше пяти. Самая красивая на свете рука...
Неловкие слова не помогли. Она продолжала плакать. Было поздно.
Скрипус запел в нем. Ему стало ее жаль.
Для начала: еще больше испугать звуком мрачного смеха, прижать к стене и дернуть за ворот платья так, чтобы в рассыпную бросились пуговицы и застучали по полу, словно капли дождя. Для большего удобства загнуть голову к низу, пнуть под дых, с резким хрустом сломать мокрую от слез лицевую кость... Медленно. Хозяин любит музыку и тихонько напевает колыбельную. Сириус пытается смотреть в сторону. Там блестит что-то на полу. Стеклянные маленькие круги, рассеченные нитками. Хозяин будет продолжать, пока ее глаза не превратятся в такие же пуговицы, пока в ней не произойдет смирение. Именно такой сладости Он жаждет.
О, Сириус прекрасно знал, что случается, когда он не может убить сам.
- Ну не плачь, солнышко, ну не плачь. Только не это... Ну не плачь. Не плачь, мерзкая ты дрянь! Заткнись, кому сказано?!..
Оставались считанные мгновенья, пока тело все еще под его контролем, пока грязная чавкающая рожа хозяина не всплыла поверх собственного лица. Где-то внутри Сириус ожесточенно сражался. Принимал неравный, неведомый никому вызов. Словно пытался удержать голыми руками рвущийся на полных парах поезд, яростно желавший превратить это создание в смирившуюся порванную куклу с пуговицами вместо глаз. Неумолимо напирает железо, пар обжигает ноздри, пальцы выходят из пазов, скрипит костяной каркас, ломается хребет... но все же колеса чужой воли отрываются от наезженных путей...
Рука направляет меч в собственный живот. Ай, как хорошо. Боль бодрит, боль освежает разум. Теперь провернуть. Превосходно! Боль заглушает все остальное. Сириус стряхнул сотни сковавших цепей, словно те были нитками.
- Дрянь! Мерзкая дрянь! - тут же захрипел убийца тысячи невинных, побеждая собственную душу, побеждая предательскую жалость, давя их обеих, как насекомых.
Тихо взвизгнула скрученная девичья шея.
- Я вилка. Я ложка. Я нож. В этом нет моей вины. И потому во мне нет жалости, - гаркнул победивший самого себя Сириус и приступил.
Убить шестьдесят человек не просто. Занимает время. Устают руки. Сбивается дыхание.
Он выдергивал сестер из тесной кучи за ноги. Концептуально и канонично проводил мечом по горлу, делая сердца врагами собственного тела, и по паучьи волок девочек в другой угол, точно перекладывал мешки с места на место. "Я вилка, я ложка, я нож". Сириус в тот момент отторгал свою едва живую, раздавленную душу. Он отделял ее от себя. Вешал ее на крюк в дальнюю прихожую, как пальто.
Здесь ему приходила на помощь поэзия. Без нее он бы не справился. Великолепный гексаметр Люция Тенеки Тулла.
"Встает заря из тьмы бездонной" - бессмысленный скот из дочерей Гвабо не пытается ни сражаться, ни убегать. Так ведут себя овцы, когда волк забирается в загон. Только лишь блеют и прижимаются к стенам, надеясь, что смерть обойдет стороной.
"Встает заря из тьмы бездонной..." - на шее булькает второй безобразный рот. А это, я вам скажу, надо уметь. Рассечь плоть правильно - точно нарисовать картину. Даже Люций Тенека Тулл оценил бы красоту его работы.
"Сквозь холод мглы, сквозь звездный шепот - стремится свет". Сириус награждал себя строфой за каждую смерть.
Закончив, он совсем измотался. Устало повалился, пошарил в кармане мокрой липкой одежды и с полной бесчувственностью закурил.
"Одну пропустил" - забеспокоился внутри довольный как у женщины голос.
"Где?".
"Ищи...".
Сириус приподнял голову. Здесь было слишком мало места, чтобы спрятаться. Так где же, где? Куда? Как? И главное - кто она, почти обманувшая саму Смерть? Чем отличается от остальных безмозглых кусков плоти?
Нахлынувшая сытость Хозяина походила на сахарную паутину. Он съел слишком много, это мешало двигаться. Ему не хотелось вставать. Но вставать и что-то искать - не требовалось. Ведь он был когда-то ученым... Треща шестеренками, ослепляя горячими лампами, словно механическая камера-обскура, заработало воображение. Против желания затарахтела эта старая никому ненужная могучая машина.
Сириус любил загадки. Когда-то скорость и сила его разума не просто удивляла учителей - она их пугала. Лежа в липкой луже красной жидкости, Сириус задумчиво и почти мечтательно закрыл глаза.
Для начала стоило холодно и педантично собрать все условия воедино.
Так кто же она? И как пришла к этой жуткой данности? Какую по счету осень и зачем все еще вдыхает воздух этого мира, отчего встретилась на пути Хозяина, и вообще - владеет ли поэтическим слогом гексаметра?.. А задумывалась ли, зачем или же почему человек существует на скорбной земле великого Кольца?..
Не ясно. Оглянувшись и втянув запахи погреба Гвабо, ясно лишь то, что первое насилие, которое над ней было совершено, - было ее рождением.
На краткий миг он стал этой жаждущей выжить девочкой. Больше того - он встал рядом, как защитник, упрямо подогнул ноги в наивной попытке убежать вместе с ней от Хозяина.
Голосов много. Почти все сестры кричат от страха. Почти... Одного голоса не хватает. Потому что одной из них не страшно. Это чрезвычайно странно, но ей совсем не страшно. Страх помешал бы думать.
И, тем не менее, ей сперва нужно спрятаться от него. Спрятаться глубже среди бессмысленного скота дочерей Гвабо. Там будет время подумать. А мыслить значит существовать. Мыслить значит жить - так говаривал Люций Тенека Тулл.
Так живи же, маленькая слабая тварь - живи, выживай, думай!..
Ее хрупкие руки расталкивают неповоротливые тела сестер. Сириус пробирается вместе с ней. Слышно стуки чужих сердечных механизмов. Чужое дыхание, чужой стекающий теплый страх. И Сириус теперь там, за ее спиной, тоже стремится в глубину. Будто семя дерева в землю; будто личинка трупной мухи скользит сквозь тесные связки потрохов навстречу иной жизни. Будто беззащитный эмбрион тянется, цепляется лапками за внутренности выталкивающей наружу матери, спасается до последнего от жестокого внешнего мира.
Сириус резко оборачивается и видит самого себя - красная фигура на игровой доске. Сама смерть, закатившая рукава по локоть.
Ах, если бы глупые сестры умели действовать, как один, тогда был бы шанс в бою. Сестра вздрагивает, шагает вперед и ведет нас за собой. И пусть она бряцает зубами, а по ноге ее стекает теплая моча - после того, как умерли первые пятеро, одного шага было бы достаточно, чтобы сестры все-таки отчаянно бросились на вестника смерти. И тогда, быть может, мы смогли бы завалить страшного убийцу телами. Его меч застрял бы в одной из нас, его правая рука успела бы разбить черепа еще двум, но остались бы еще несколько десятков зубастых ртов, несколько десятков тел, задавивших смерть своим весом.
Но сестры слишком глупы, чтобы осознать этот самый простой путь к спасению. Трусливые дуры не помогут нам с тобой выбраться отсюда.
Невыносимо сложно дышать. Ее - самую маленькую и беззащитную из всех - сдавили в середине. Случайность выносит приговор. Кого-то ближе к поверхности вытаскивают навстречу смерти. Становится легче. Думай, думай, думай.
У нее слабые ноги. Ей не убежать. Хозяин догонит, будь уверена.
Дневной свет накрывает лестницу, ведущую наружу. Дряхлые ступеньки совсем сгнили. Слишком скрипят. Скрипят... До чего отвратительный звук...
А спускался ли ты сюда, Гвабо, отец и создатель всего этого несчастья, издавая этот страшный скрип? Скрип, от которого дочери твои разбегались по углам, предчувствуя неизбежное. Наваливался ли ты на одну из них тяжелым телом, пыхтя, как животное, и глухо поминая чью-то матерь; ненавидя самого себя больше, чем кто-либо в пределах кольца. Ради чего ты родил этих полу-людей, и кто из них исторг из своего чрева очередную сестру - вряд ли теперь разберешь. Зачем тебе это было нужно, мертвый Гвабо? Отчего так отчаянно продолжал свой род в глупой надежде создать потомка, что будет способен принять в черепное пространство науку о частице и энергии?..
Пожалуй, в одном ты преуспел - сороковой по счету дочери твоей передалось чудовищное упрямство сохранить внутри Кольца мысль первых людей.
И потому, именно потому, а не ради себя, она жестоко выталкивает сестру ногами навстречу Хозяину, кусается и незаметно выскальзывает из общей сумятицы, и будто неслышно нашептывает приказы:
Ну же! Кричи, очередная сестра. Кричи громче. Вырывайся, сестра. Бейся изо всех сил своими конечностями. И даже когда разбрызгиваешь вскрытой глоткой остаток жизни, то хрипи и шуми. Кричи, сестра, кричи до последнего. Отвлекай пылающий взор Смерти.
И она не бежит, как побежала бы любая другая дочь Гвабо. Она ползет тихо и аккуратно, держась темноты, у самого-самого края земляной ямы. Но ее заметят, если посмотрят, и потому делай свою работу, очередная глупая сестра! Кричи, вырывайся!..
Что ж, не зря Сефлакс звал воображение и фантазию фатальными орудиями последнего дня.
Сириус открыл глаза.
Это умно. Пожалуй, даже слишком умно. Живучая дрянь вызвала в нем приступ восхищения. Подобное требует выдержки.
- Вставай, - гулко ухнул он в пустоту.
Никто не встал. Неизвестная упрямилась. К сожалению, Сириус помнил лица всех, кого когда-либо убивал. Они висели черно-белыми портретами в тщательном коридоре памяти. Каждый день Сириус бродил там, щупая чужие мертвые лица дрожащими пальцами... Давным-давно учителя дивились его устрашающей способности запоминать. И он тоже гордился этим даром, который теперь проклинал.
Сириус небрежно ткнул в сгусток тел сапогом. Сороковая по счету дочь Гвабо продолжала упорствовать, притворяясь мертвой. Она успела измазаться чужой кровью, накрыть себя чужими безвольными руками - маленькая умная тварь.
Сириусу пришлось вытащить девочку за ногу в воздух и как следует тряхнуть. И только тогда:
- Не убивай! - пискнула перевернутая головой вниз девочка. Вырождение коснулось ее меньше всех остальных. Лопоухая; слишком широко расставленные, слишком большие, как у котенка, глаза; во рту многовато зубов; одна рука длиннее другой. В остальном порядок.
Платье под силой гравитации сползло. На сороковой по счету дочери Гвабо, напоминая штанишки, белели кружевные чулки и конструкция парой размеров больше, чем надобилось. Верно, Гвабо доводилось ловить у гадкой горы благородных леди средиземья.
Она была точно разумной, если в отличие от остальных испытывала необходимость в нижнем белье.
- Умеешь говорить? - тонко всхлипнул Сириус с удивлением. Сытость Хозяина разливалась приятной волной по телу, и воин слабо контролировал свой голос.
- Умею.
Сириус поставил девочку на землю. Она едва доставала ему до пояса.
- Убьешь? - на ее уродливом лице не было страха. Там даже не было грусти по поводу мертвых сестер.
Там обозначилась досада от разоблаченной хитрости. Упрямство. Упорство. Из прочной клетки бесчисленных поколений слабоумных, сквозь вырождение и гадкие случаи кровосмешения, наружу вырвался истинный разум первых людей.
- Ага, - слабо всхлипнул убийца еще раз.
- Не убивай, - жалобно попросила девочка. - Я особенная. Я умная.
Липкий от крови гладий потерялся где-то во тьме. Сириус вцепился в тощую девичью шею, пытаясь удушить. Не стоило затевать с ней разговор. Теперь будет труднее.
Уставшие руки скользили по бородавчатой коже. Чтобы закрыть доступ к аэре нужно прикладывать усилие в середину, выдавливая гортань. Сириус знал это, потому что когда-то изучал науки... Но, черт возьми, почему на этот раз так трудно воспользоваться анатомическим недостатком на практике? Человек ведь столь хрупок, чудовищно хрупок, так почему же?..
Пальцы напряженно сдавливали, но ничего не выходило. Словно Сириус пытался задушить слизистую медузу.
Он убил несколько тысяч людей и прочих живых существ, выпил множество жизней, но неловкая правда состояла в том, что без привычной помощи он так и не научился толком убивать. Когда в живот Хозяина больше ничего не лезло, Сириус на краткое время становился тем, кем когда-то был. Мальчишкой, способным лишь к чтению книг, воином по ошибке.
Случилось редкое. Хозяин объелся и безмятежно задремал. Подло оставил его в одиночестве. И чужая сила пропала, осталась лишь собственная. Как же это некстати.
Кто говорит о том, что смерть не может дурно пошутить, сотрясая складками живота и громогласно гогоча, - тот никогда не видел умирающих от дизентерии. Не видел, как трагический занавес неспешно опускается неделями под шум опорожняющегося кишечника. И сейчас гадкая смерть издевалась. Сириус, чье имя вызывало ненависть и страх целой столицы, не мог справиться с маленькой девочкой.
"Ах, ты гадина! Издеваешься, сука?! Просыпайся!.." - повалив девочку на землю, убийца тысячи невинных нелепо тряс худощавую шею из стороны в сторону. Пальцы ученого, предназначенные для листания книжных страниц, бестолково елозили, не могли найти нужную точку. Сириус напряженно сопел и пыхтел в попытке перевести теорию в практику. Он напоминал тяжелую раскоряченную телегу, пытавшуюся выбраться из болота. Душил ее рывками.
Девочка хрипела, свистела сдавленным горлом, удивленно хлопая глазами, но умирать не желала. Смерть навалилась на нее всем своим грузным липким телом, но справиться отчего-то не могла - вот, что ее удивляло.
Сириус тяжело мычал, чувствуя испарения чужого тела, он опустил веки, лишь бы не видеть - но так надо. Так будет человечнее. Нужно убить ее, пока она не заплакала. Пока он сам еще в состоянии бесчувственности.
А она, эта чертова дрянь, все не умирала.
Придется мечом. Сириус выпустил вырожденную и принялся озираться в поисках гладия. Тусклый свет едва достигал дна ямы. Вероятно, лезвие спряталось в одной из этих натекших красных луж.
Без Хозяина он был весьма брезглив. Тесная коробочка смерти - отвратительная вонь, зеленая плесенная борода, в одной из луж, опрокинувшись на спину, многоножка стремительно дрыгала лапками. Ползать на коленках и лезть руками в эту гадость вдруг показалось ему совершенно невыносимым.
Так он и стоял довольно долго без всякого движения, уставившись в красную лужу.
- Не убивай, - еще раз попросила она. - Гвабо говорил, что я самая умная в первом городе.
Ее потусторонний голос после попытки удушения дребезжал, как погнутая медная флейта. Сириус с неохотой поднял свои пустые глаза.
- "Ты мой умненький цыпленочек" - вот так говорил... А еще говорил: когда придет смерть, постарайся с ней подружиться.
Цыпленочек... Догадливая маленькая тварь. Будто поняла, что ему трудно вот так, когда они начинают плакать, когда начинают говорить.
- Будешь со мной дружить, Смерть? Ты ведь - Смерть?
На фоне холма своих мертвых сестер, она выглядела как призрак из сна, чья-то душа, тело которой он убил давным-давно. Серый, размазанный в сумраке силуэт, знающий все его прегрешения, все его страхи, утерянные надежды. Сириус тряхнул пустотелым черепом, выгоняя навязчивое, ненаучное видение.
Девочка вдруг подняла руку и ткнула пальцем в собственный лоб:
- Здесь, - уверенно сказала она. - Гвабо говорил, здесь найдутся ответы на любые тайны. А мир полон тайн. Думай, рассуждай, создавай мысленные чертежи!.. Мне есть чем откупиться от тебя, Смерть!..
Сириус раскрыл ротовую дыру и засмеялся смехом старого заржавелого железа.
- Ты не представляешь с кем ты торгуешься, маленькая дрянь. Тебе нечего Ему предложить.
Смех Хозяина обычно пугал детей, но эта не испугалась.
Девочка устала стоять и теперь присела, аккуратно расправив на коленках грязное платьице. Волосы у нее были не такие, как у сестер, - тщательно причесанные, сплетенные в косички. Одну из косичек сороковая дочь Гвабо держала на груди и зачем-то поглаживала, будто та была живой. Сириус тоже сел.
- Тридцать шестая сестра хорошая. Зачем ты убил тридцать шестую сестру? Мы часто с ней болтали. Она знала целых четыре слова.
- А остальных не жалко тебе? - спросил он лишь бы оттянуть время.
- Не-а.
- Почему же?
- Они же дуры глупые... Гвабо умер. Скоро они бы начали есть друг друга. Я слабая. Меня бы первой съели. Это хорошо, что ты их убил.
Сириус лениво запустил внутрь дымного табачного червя, вслушиваясь в процессы пищеварения.
- Думаю, от них ты бы сумела убежать, живучая ты дрянь. Но со мной тебе не повезло. Я тоже умный, - скрипнул он, потянувшись. - Поищи меч. Мечом убивать быстро. Почти не больно. Буду душить - будешь долго мучиться.
Какое-то время она возилась по полу на четвереньках.
- На.
Липкая сталь послушно легла в руку. Встать казалось непосильной задачей. Девочка сдвинулась и выжидала напротив, в пыльной полосе света. Глаза у нее были яркие, голубые как бездонное небо, со странными точками облаков и треугольными нечеловеческими узорами. Меч тянулся к земле.
Знал же, что будет трудно. И какого черта он с ней заговорил.
"Ну, где же ты, моя ненасытная возлюбленная? Проснись...".
- Ты не могла бы напасть на меня? Так мне будет проще, - попросил Сириус.
- Я не умею сражаться, - виновато замотала головой девочка. - Из нас всех только первая сестра умела.
Убийца тысячи невинных с досадой выкинул окурок. Врезавшись в стену, тот на миг превратился во множество сверкающих искр.
"Просыпайся, жирная гадина! Ну!".
- Хорошо, что умру от меча, - слабоумно улыбнулась последняя дочь Гвабо. - Могла бы умереть от голода. Или от дизентерии, как четырнадцатая сестра прошлой весной. Она долго умирала. От нее плохо пахло. Это было некрасиво... Убьешь меня красиво, Смерть?
Сириус с удивлением вздрогнул. Странная тварь, порождение гадкой горы, вместо того, чтобы трястись от страха и плакать, будто бы прочитала его мысли. Подслушала название болезни, о которой знали лишь в Гибурге.
- Убить красиво? Это как же? - снова поинтересовался он, оттягивая неизбежное.
Она закинула тощие руки за спину, странным образом их выгибая:
- Есть хочется.
Сириус скинул заплечную сумку.
- Вкусно?
Сороковая по счету дочь Гвабо поедала кусок засушенной конины с рычанием и азартом маленького льва.
- Я - не смерть. Меня зовут Сириус.
- Вкусно. Сириус хороший.
- Хороший?..
Убийца тысячи невинных снова испуганно вздрогнул.
- В тебе сидят двое. Я умная. Я вижу, - ответила она, чудесным образом продолжая жевать. - Тот, который второй - хороший.
Сунув меч в ножны, Сириус с трудом поднялся.
Что ж, возможно, Хозяин уснул надолго и не заставит за ней возвращаться.
- Ладно, маленькая дрянь. Живи.
Коротко хлюпнули сапоги, выбираясь из натекшей лужи на первую ступеньку лестницы. Чужая кровь забралась даже внутрь, Сириус чувствовал ее слипшимися пальцами ног.
- А можно мне с тобой, Смерть?
- Что ты сейчас сказала?..
Девочка смотрела в глаза Хозяина без страха. Скрюченный с рождения скелетик расправился, превращаясь в кривой, но упрямый ствол маленького дерева. Она совершенно не вызывала в нем жалости. Как никогда не вызывает жалости тот, в котором кроется сила куда страшнее твоей.
За порогом мрачного дома Гвабо ярко сияло солнце.
Сириус выглядел жутко, на нем не осталось промежутков, не выкрашенных в красное. Одни лишь белесые глаза, полные пустоты.
Во дворе вповалку лежало около двадцати жителей первого города - вскрытые шеи, вырванные внутренности, торчащие наружу ребра. Этих он убил еще на подходе.
- Мы тебя искали, Охотник. Зачем ты ушел вперед?
Гном стоял с ружьем наперевес, будто хотел пристрелить. Сириус промолчал. Эйфория спящего Хозяина делала язык неповоротливым.
- Всех убил?
- Почти, - кивнул тот.
- Зачем?
Сириус лениво присел на порог. Всякие разговоры теперь тяготили. Рядом из темноты прохода выползла последняя дочь Гвабо. И тоже присела, точно копируя позицию убийцы - облокотила лоб на руку и сонливо прищурилась. Засохшая кровь сестер расчертила бурыми полосами уродливое лицо.
- Скоро ты скажешь спасибо, охотник. Когда Он сыт, я становлюсь сильнее. Намного сильнее, - Сириус опустил руку в карман за курительной палочкой. На красном лбу остался смазанный отпечаток ладони. - А сегодня он объелся.
Рыжебородый перевел прицел на девочку. Та вынула из кармана дохлого жука и теперь беспощадно пережевывала.
- Это кто?
- С нами пойдет.
Сириус наклонился, запуская пальцы в волосы выжившей, и несколько раз тщательно погладил, будто изучал выпуклости чужого черепа.
- Эй, пойдешь с нами? Сириус даст еды.
- Сириус хороший, - лучисто засветилась от счастья уродливая девочка, широко улыбаясь тремя рядами (как у акулы) зубов. - Если Сириус даст еды, сороковая сестра расскажет формулы первых людей. Сороковая сестра умная.
Гном тем временем вернул ружью направление точно в лоб своего подчиненного. Щелкнул затвором и проверил, есть ли в стволе пуля.
- Зачем тебе эта безмозглая тварь? Невесту нашел?
Сириус кривовато ухмыльнулся, вытирая с подбородка хлынувшую слюну.
- Эту я потом убью. Когда кукольника нагоним. Если сразу перед боем чужую жизнь выпить - Хозяин еще сильнее станет... Ты ведь носишь с собой запасные пули?
На миг ему показалось, что ружье все-таки выплюнет железный заряд, хоть это и было сейчас совершенно бесполезной угрозой. Убийце казалось, что он сам стал железным и не боится уже больше ничего - ни мечей, ни пуль, ни даже пушечных ядер.
- Дело не только в Хозяине. Ты болен душой, Сириус. Ты - чудовище.
- Я не чудовище. Я просто знаю, как достичь победы, - пожал плечами охотник в красной одежде. - Пока ты и остальные бабы только болтаете, Я, Оциус Тит Сириус, кое-что сделал ради достижения цели.
Прицел упрямо искал сердце, которое давным-давно перестало даже стучать. Гном желал его смерти. Но что-то неведомое сдерживало.
- Есть границы, которые не стоит переступать. Даже охотникам, - поведал он, заправляя ружье за спину.
- Может и так. Но знаешь, если бы я, а не ты, оказался тогда возле Кукольника, то он бы уже валялся мертвым... Когда мне говорят: отрежь свою руку и победа будет твоей, Я не мнусь и не торгуюсь, Я вынимаю меч и спрашиваю: по локоть или полностью?
Сириус еще раз втянул дым, скосил губы и выпустил несколько призрачных табачных колец.
- Если не готов пересечь какую-то там границу, победы никогда не достигнешь, братец. Может потому Кукольник и остался жив после твоего выстрела.
Гном только сплюнул и, развернувшись, коротко кинул поверх мускулистого плеча:
- Пошли. У нас мало времени.
Преодолевая нахлынувшую лень, Сириус снова поднялся.
- Как зовут?
- Нет имени. У нас не дают женщинам имена, - поведала девочка, уцепившись за край его плаща. - Сороковая сестра плохо видит. Совсем слепая, когда светит солнце. Можно я буду за тебя держаться?
- Можно, - согласился Сириус. - Буду звать тебя Веткой.
Он вполне мог бы наречь ее ведром или корытом, если бы те попались ему в тот момент на глаза. Ветке неслыханно повезло второй раз за день.
Сириус плохо шел, едва поддерживая баланс сонливого тела. Временами он проваливался сам куда-то, вслед Хозяину, но потом возвращался от звука чужого голоса.
Ветка оказалась болтливой. Наверное, из-за того, что была практически слепой и потому не понимала других развлечений кроме тех смешных звуков, что беспрестанно издавал ее вечно голодный зубастый рот.
- ...хорошо, что ты убил остальных сестер, - рассказала она на ходу, продолжая цепляться за край плаща. - Они были глупые. Если их не кормить вовремя, они бы точно начали есть Ветку, как съели мертвого Гвабо. Ты хорошо поступил, Сириус. Только тридцать шестую сестру жалко. Она знала четыре слова: "Да", "Нет", "Хочу-есть" и "Отстань". Мы с ней дружили. Она бы не стала есть Ветку.
- "Хочу есть" - это два слова.
- Знаю, - радостно закивала Ветка. - Но она никогда не произносила их по отдельности. А еще она была ленивой и все время спала. Мне приходилось кусаться, чтобы поговорить.
Сириус прищурился, рассматривая пылающий от солнца горизонт. Подножье гадкой горы закончилось. Приближались вершины.
- Кажется, я понимаю, отчего твоей сестре пришлось выучить четвертое слово, - произнес он с раздражением. Ему было трудно идти, сохраняя привычный ритм дыхания.
- Смотри, - она вдруг резко задрала платье, показывая изящные чулки. - Правда, красиво?
- Не делай так, - нахмурился охотник. - У женщин в городах так не принято.
- Гвабо недавно поймал женщину с севера. Она была жутко красивой, - не заметила девочка. - Гвабо предлагал ей стать своей женой, но она - глупая - отказалась, и нам пришлось ее съесть. Это от нее осталось. Правда красиво? Остальные сестры глупые. Не понимают что такое красота. Ветка теперь красивая.
Она постоянно улыбалась. Наверное, от счастья. У дураков всегда этого счастья навалом - с легкой завистью подумал Сириус. Ничто не могло помешать ее искренней, веселой радости. Даже смерть сестер. Ее сестры мертвы - она просто приняла этот малозначимый факт без чувств, без суеты.
А еще стоит научить слабоумную не задирать юбку перед каждым встречным, чтобы показывать "красоту", хотя...
Сириус посмотрел на нее внимательно. На ее угловатые неуклюжие коленки и неловко сползающие "красивые" чулки, которые приходилось подтягивать; на маленькую скрюченную, казавшуюся невесомой, спинку; на слишком большой, слишком счастливый рот и костлявые ручки; в блестящие распахнутые глаза, полные нечеловеческих треугольных узоров.
Да уж, вряд ли ей грозило быть когда-нибудь изнасилованной.
Впрочем, на всякий товар найдется свой гурман, - тут же проскользнул в черепе Сириуса грязный мысленный червь.
- Ветка теперь жутко красивая, - одобрил он. - Но я выпью жизнь из Ветки, когда мне это понадобится. Только не вздумай плакать, договорились?
- Конечно, - со всей возможной серьезностью произнесла Ветка.
В глазах уродливой девочки промелькнула какая-то искра, отсвет распустившегося, как пышный цветок, разума.
- На самом деле я знаю, что выгляжу как ожившее дерьмо. Мне Гвабо рассказал. А я умная. Я понимаю... Сириус добрый. Если Сириусу понадобится жизнь Ветки - Ветка отдаст.
Девочка смешливо шмыгнула тонким носиком и слегка подпрыгнула, едва поспевая за быстрым шагом охотника.
- Год назад была тяжелая зима. Гвабо ушел в долгую охоту. Однажды Ветка проснулась оттого, что старшая сестра укусила за живот. Той ночью все дочери пытались съесть шестьдесят третью. У нее было четыре уха и три глаза. А зачем ей жить такой некрасивой, верно?.. Но они же глупые. Не знают, как убивать. Мучили друг друга. Думали жизнь в руке или ноге. Ветка тогда научила их убивать. Ножом по горлу, вот так, - девочка строго провела пальцем по шее, будто учила теперь его. - Ветка тоже убийца. Как и Сириус. Ветка заслуживает смерти.
- Сириус не убийца, - хмуро объявил девочке охотник при помощи небольшой затрещины. - Сириуса заставляют убивать. Запомни, в этом нет моей вины.
Ветка задумчиво умолкла.
На повороте горной тропы, у отгоревшего костра сидели две знакомые фигуры с таким напряжением, будто хотели друг друга прирезать, и все силы только на то и уходили, чтобы сдержаться.
- Он воспользовался призрачной дорогой, - рассказала эльфа.
- Знаю, - ответил гном. - Вход нашла?
- Было трудно. Вход все время перемещается. Дерево дриад подсказало... А это кто? Охотник себе невесту нашел?..
- Добро пожаловать в кузницу Сефлакса!
Склад был пуст, мрачен и безбрежен, каким иногда бывает далекий ночной океан в состоянии штиля. Живые существа давно убрались из его устрашающих недр, а вместо них поселились когтистые пальцы тени, неясные отблески полудохлого света и механический стрекот. Окон в нем осталось немного, да и те витражные, которые в пасмурную погоду совсем не пропускали лучей солнца. И по всему было ясно, что само солнце, бродящее пылающей дрезиной меж облаков, именно здесь и выковали. А зачем бы еще понадобились все эти пневматические молоты и горн величиною с дом?.. Но всякая жизнь ушла отсюда давным-давно, и потому огонь в топках замерз, и множество паровых машин безмолвно дремали, мечтая о новом хозяине, что возьмет в одну руку кузнечный молот, а во вторую кнут и грозно прикрикнет: "За работу, железные слуги!". Лишь холодный ветер тревожил их, перекатывая мусор разного рода по земляному полу.
- Там что-то есть? - то ли спросил, то ли утвердил Го, пронзая тьму фонарем.
- Почему бы лучшему стрелку средиземья не сходить и не проверить? - с усмешкой предложил Сириус.
- Аккуратней! - раздраженно предупредил рыжебородый, будто боялся ненароком разбудить древних титанов. И сам ловко проскочил меж тендером и реверсом стоявших паровозов. Вслед ему пронырливой тенью скользнула эльфа-охотница, более всего напоминавшая теперь дикого испуганного кота. Чуждо ей было родное для гнома окружение, вот и пригибалась к земле, пытаясь хоть в ее мерзлой прохладе почуять что-то знакомое.
- Куда теперь, гном? - шепнул Го, потому как предводитель охотников встал на месте, рассматривая предмет на полу.
- Гомункло, - прошипел рыжебородый, брезгливо толкнув ногой лежавшее перед ним нечто.
Гном навел на существо свет фонаря, и высветил все его невозможное уродство. Тот был не только лишен нормального имени, но и даже какой-либо изначальной конструктивной формы. Собранный из кусков мертвой плоти, стального каркаса и хитроумных пружин, он был сотворен неизвестным безумцем для битвы в рукопашную. Вместо крови у него было черное масло, вместо сердца - механический будильник, а в голову его подавалась искра от куммулятора для зарождения самой простой животной мысли - "убей!". Но рыжебородый не стал пояснять всего этого своим спутникам, ибо в древней кузне беседы казались столь же неуместными, как и на кладбище. Охотник только ловко пробил штыком грудину существа, разъединяя основные жизнетворные клеммы. На всякий случай.
- Туда, - перст гнома указал в математическую точку, невидимую за холмом металлического лома и горной руды. А там, в пыли и паутине, возвышался старинный локомотив. Надпись на его бронированной башне гласила: "Верный спутник песка и ветра. Стремительный всадник угля, огня и воды. Воин и мыслитель. Дон Велунд".
- Эх, здравствуй, друг Велунд! - воскликнул гном, хлопнув того в раздутую бочину котла.
Песня рыжебородого раздавалась в туманной мгле ущелья, подобно боевому гимну, и бесполезно было просить его замолчать, в недрах военного паровоза песня рождалась сама - в шипении сгорающего угля, в булькающей воде, в стуке поршня. Гном же просто переводил мелодию Дона Велунда в понятные людские слова. Такова уж она была, эта бронемашина. Дружелюбная и разговорчивая.
Охотники с трудом вытолкали ее по дряхлому железному пути наружу из древней кузни, и теперь занимались наладкой.
- А ну-ка... - крякнул гном, прервав песню и подворачивая ключом балансир. - А теперь давай! Поддай угля, Огре!
Старший из братьев размашисто закинул топливо ладошкой, по размеру ничем не уступавшей лопате. Уголь вспыхнул мгновенно, озарив тьму паровозной башни, осветив все ее бойницы и укрепленное на верхнем ярусе сдвоенное пушечное орудие.
- Клинок Дона Велунда, - пояснил гном, - осваивай, Огре. Быть тебе артиллеристом!.. Может, люди и умеют строить свои летучие дирижабли, но только мы - гномы - делаем настоящие военные поезда. А Дон Велунд сражается без страха и разит без промаха! Не позорь его косоглазием, Огре!
- Будем стараться, - угодливо ответили братья, прицениваясь к пушке с устройством механического перезаряда.
Здесь, в полутьме, Ветка видела намного лучше, чем при свете дня.
"Какой огромный и сильный!" - тихо выдохнула она, осмотрев старшего огра. "Страшный!" - рассказала шепотом о Го; "Смешной коротышка" - про рыжебородого гнома; "Сколько же в ней прекрасной красоты!" - увидела она эльфу, безотчетно подползая к той, то ли для того чтобы обнять за ноги, то ли оттого что хотела задрать плащ и подсмотреть на ее теоретические чулки и сравнить со своими. Эльфа со звоном вынула один из мечей, и Ветке пришлось срочно отступить за спину покровителя с жалобным визгом: "Убей, убей ее, Сириус!".