Русавин Андрей Сергеевич : другие произведения.

Сказ Про Иванушку-Дурачка. Околесонька двадцать первая

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Околесонька двадцать первая повествует о дальнейших удивительных приключениях излюбленной фольклорной героини – Татьяны Учтивицы. Автор Сказа – народ, по-прежнему восхищаясь ее необычайной учтивостью, усердно перечисляет и прочие качества своей выдающейся дочери. Что станется с нашей Учтивицей: пропадет или не пропадет? Между делом говорится о самом насущном, но вне школьной программы – о теореме, обратной теореме Пифагора: если штаны на все стороны равны, то они – сами знаете, чьи! Однозначно, понимаешь! Попутно главная героиня Сказа – мудрость народная, которая несудима, неистощима, безмерна и в гимне воспета, – мучительно выбирает из двух зол: учиться или жениться? А стоит ли выбирать?!..
   СКАЗ ПРО ИВАНУШКУ-ДУРАЧКА
  
   Продолжение (начало – ищи по ссылке «Другие произведения»)
  
   Околесонька двадцать первая
  
   КАК ТАТЬЯНА УЧТИВИЦА
   ЧУТЬ НЕ СТАЛА ТАТЬЯНОЙ БЕССМЕРТНОЙ,
   ДА ЗАТО В ФИЗМАТЛИЦЕЙ ПОСТУПИЛА
  
   Посвящается Е.Г. Шаполовой
  
   Завершил на сем свои дерзкие разглагольствования Иванушка-дурачек да и интересуется:
   – Что ж, слухаете меня, дедичка с Танечкой?
   – Ах, ёшкин кот! Шлюшаем, детоцка!
   – Внимательно слушаем, Иванечка!
   – Слюхаем тебя! – хором провещали бомба со скатертью-самобранкой. – Тик-так! Хлеб-соль! Тик-так!
   – Ну ёшкина кошка! Али брешу я вам, дорогие мои слюшатели?
   – Ой, дай-ка подумать... Динь-бом-м-м... Ни-и-и, не брешешь! – сказало бронзовое зерцало, ранее принадлежавшее царю, понимаешь, Приаму.
   – Ну тажды́* не брешешь, брехунчик! Ни на йоту, ёшкин кот!
   – Не-е-ет, не брешешь, честнейший Ивашенька! – заверила Таня с улыбаньем. – Ни на микрон! Ни даже на нанометр!
   – На что, на что, ёшкин кот?
   – Ни на миллиардную долю йоты!
   – А-а-а, талды́* понятно! Совершенно справедливо, ёшкин котяра!
   – Так-так! Хлеб-соль! Так-так!
   Пригорюнился тут Ивасенька-дурандасенька, поерзал задом по табурету – призадумался. Алкал было пару-тройку самых экспрессивных отечественных словечушек вымолвить, не боясь прослыть неучтивым, да Татьяна Учтивица его опередила:
   – Ай! Ой! Эй, а что это у вас тут, мальчики, на стенах развешано?
   – Картиночки, ёшкин кот! – обрадованно пояснил дедочка. – Шедеврочки!
   – Шедеврушки, ёшкина кошка! – сердито перебил дедушку Ивашушка, разъясняя всё совершенно по-своему. – Картинушки!
   – А можно посмотреть?
   – Конечно же! Даже потрогать – рамушки!
   – Не́туткась*, рамочки!
   И Танечка слезла с бомбёночки и с безмерным плезиром принялась разглядывать шедеврочки.
   А дзедочка залюбовался культурной девушкой, ее стройной спортивной фигурой, аппетитными икрами, и прошепетал элегически:
   – Эх, где мои три тысячи девятьсот семнадцать лет?! Женюсь, непременно женюсь на этой девчу́ге! Сей же час! Нежто же нет?!
   – Что ты говоришь, дедусь? – спросил Ивась.
   – Я говорю, жениться сейчас же хотца!
   – А-а-а! А на ком, дедунь?
   – Да хоть бы и на Танюше!
   – Ток-так! Соль-хлеб! Вот так!
   – А-а-а! Ш-ш-ш... шо, ёшкина кошка?
   – А ш-ш-шо? Вот ты бы, дурачек, связал бы себя узами Гименея с нею?
   – У... узами? Гин... Гинм... Гуи... гн... гнм... Не выговоришь! Ни за что! У-у-у!
   – Ну и дурак!
   – У-у-у! Сам дурак!
   – Не-е-ет, это ты дурак!
   – У-у-у! Да! Сам-то я – дурак! А ты?
   – Согласен! Мабудь, и я – дурак: колды́* в дурака проиграю! А ты толды́* кто, ёшкин кот?!
   – Тик-так! Хлеб-соль! Тик-так!
   – А я – дурак, дурак, дурак!
   – Скажи мне, дурак, дурак, дурак, тогды почему ты не рвешься жениться на Татьяне Учтивице?
   – Ах, жениться?!
   – Вот именно! Почему?
   – Молодому жениться рано! У?
   – Лучше рано, чем николды! Эх, где мои две тысячи девятьсот семнадцать лет?! А я вот женюсь, непременно женюсь, ёшкин кот! Неу́ж не́тука?!
   – Ах, женишься?
   – Да! А шо?
   – Пожилому жениться поздно! У?
   – Лучше поздно, чем николды! Эх, где мои тысяча девятьсот семнадцать лет?! Женюсь, женюсь, женюсь! Решено! Свет мой, зыркальце, скажи да всю правду изложи: что для этого на́дотка?
   – Ой, дай-ка подумать...
   – Так, так! Время пошло! Тик-так! Тик-так! Тик-так!
   – Подумать... Подумать... Подумать... Дзин-н-нь... Ну, тады первым делом неофитам надлежит выбрать общую супружескую фамилию!
   – Какие есть варианты?
   – Ах, ну дай-ка подумать... Помыслить... Скумекать... Помараковать! Дзинь... Дзинь... Дзинь... Дзинь!
   – Тик-так! Тик-так! Тик-так!
   – Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь!.. А-а-а! Да-а-а! Жена может взять фамилию мужа!
   – И тожно́*, – воскуя́ркнул* старик, – Татьяна Учтивица в замужестве станет именоваться Татьяна Бессмертная. У? Или лучше – Бессмертных? Или Бессмертнова? У? Да-а-а, ёшкин кот, проблема! У! У! А еще какие альтернативы? Неу́що* их не́туть?!
   – Надось подумать! Пошевелить мозгами! Пораскинуть умом... Динь-бом-м-м!.. Динь-бом-м-м!.. А-а-а! Тожноля* оба супруга вольны принять фамилию жены!
   – И тогда аз начну прозываться деду́га Ващще Учтивец! Или Ващще Учтивый. А може, Ващще Учтивых? Да-а-а-с, апория! Что делать, Иваха? У?
   – Не знаю, дзедунь!
   – Вот и я не знаю, Ишута! А е́жда* подумать?
   – Ну, треба подумать, дзедусь! И нечего тут упарии впаривать!
   – Вот и я так думаю, Ванёк!
   – Что тут думать? – закричало зерцало. – Что тут раздумывать?! Ку... ку... кумекать?! Ма... ма... мараковать?! Дзинь-бом! Дзинь-бом! Девушку на́доткабы спросить! Саму Танюшу! Будущую беспрекословную жену! Неу́жли ж ни?
   – Ну надо же, ёшкин кот! И верно! Танюша, а Танюша!
   – Что, дедушка?
   – М-м-м... Как бы тебе сказать?..
   – Говори, уважаемый, я пойму!
   – Ах, какая же ты понятливая! Молодец! Значит, ты не токо учтивица, но еще и понятливица! А мы вот тут с Иванушкой, – начал издалека дид, – маненько поспорили...
   – О чём, дорогие? Давайте я ваш спор разрешу!
   – В каком возрасте лучше всего – это, как его? – вжик... вжик... жениться?
   – А по любви, дедушка?
   – О-о-о, по любви, деушка! Неужли́ ж не́тутка? Да-а-а, по большой, страстной любви! Ни в коем случае не платонической!
   – Тогда в любом! Любви все возрасты покорны! Разве нет?
   – Так-так! Так-так! Так-так! Ой, я умру! Мы все умрем!
   – Раз... Раз... Разумно, весьма разумно! Ну надось же! Эх, где мои девятьсот семнадцать лет?! А ты, душечка, оказывается, не то́личко учтивица, а ощо́* и разумница! Ах, учтивость спасет мир, однозначно, – за отдельными исключениями, естественно! Ибо толькя разумность спасет тридесятое государство, понимаешь, а больше нишо!.. Да-а-а, вот видишь, Иван! Ну, шо я тебе говорил?! А ты прекоре́чил*! Эх, мо́лодежь, мо́лодежь! Молодо-зелено, понимаешь! Однозначно!
   – Это почему же? – обиделся Иоанн. – Что ты имеешь в виду? Я имею в виду, против молодежи?
   – Вы, молодые, – легкомысленные! Старшим прекоречите! У вас одни удовольствия на уме! Тьфу! И вам подавай всё сразу! Словом, влачите свое существование по принципу: не влечет учиться, а влечет жениться! Рази ж не?
   – Вот так так! Соль-хлеб! Вот так так! Всё сразу схватить – и умереть! Так, так!
   – А меня, высокочтимые, влечёт учиться! – тут же воскликнула Татьяна Учтивица и восторженно улыскну́лась*. – Я же насчет физики с математикой и информатикой – ох и пытливая! Меня с малолетства тянет не к куклам, а к биссектрисам, интегралам, дифференциалам... К пифагоровым штанам! А вчера меня неожиданно позвали участвовать в олимпиаде по физике и математике; правда, не знаю, верно ли все задания решила. А для решения одной неразрешимой задачки по физике я применила теорему, обратную теореме Пифагора! А вы знаете, что есть такая теорема? В школьной программе её нет!
   – Пига... фига... Пигафора? Ну ни фига! Ах, ёшкин кот, знаю, знаю: коль скоро штаны, будь то шаровары, галифе али кюлоты, на все стороны равны, то они – Пигафоровы! Памятимися*, так мне однажды сообщил сам Фигапор – причем по большому-большому секрету! Быть может, даже под пыткой!.. Но тебе-то откуда это стало известно? Нево́ж* тожде от Пигафора? Стало быть, ты не тольки учтивица, но ищо и пытливица! Да ешто́* и решивица! Да к тому ж паки и пигафорица! И, я бы сказал, учивица – но не попрограммица, а пофакультативица!
   – Да, дедушка!
   – Дюже алчешь учиться?
   – Необычайно!
   – Но может быть, сперва – замуж, а учиться – потом? Эх, где мои восемьсот семнадцать лет, ёшкин кот!
   – Ах, нет! Сперва учиться! Учиться, учиться и учиться! В первую очередь – естествознанию! Знания, знания, знания – в первую очередь, естественно!
   – Учиться, учиться, учиться и учиться! М-да-а-а, это умно! А главное – как свежо! Значит, первым делом – интегралы?
   – Интегралы!
   – А замужество?
   – Замужество – потом!
   – Вот так! Хлеб-соль! Вот так!
   – Ну что ж, красавица! Все твои желания для меня – закон! Основной! Конституция! У меня конституция: будет всё, как ты заалчешь! А где ты алчешь учиться, Танюша?
   – Думаю, для начала – в физматлицее, профессура которого проводила олимпиаду!
   Дзед громко провозгласил:
   – Ну, дело хозяйское, а мое дело телячье! Ам-ам! Да будет Татьяна Учтивица без раздумий, сию же секунду зачислена в физматлицей, ёшкин кот! – и старец хлестко щелкнул пальцами.
   – Хлеб-хлеб! Соль-соль! Вот так так!
   И сей же секунд в руках у Татьяны появился дубликат приказа о сиюжесекундном ее зачислении в Югорский физико-математический лицей в городе Ханты-Мансийске в связи с успешным решением олимпиадных задач по физике и математике. Указанная официальная бумага требовала от Татьяны Сергеевны немедленно приступить к приобретению крепких знаний. И сие приказание подписано было на одну секунду раньше дедушкиного щелканья пальцами, ёшкин кот!
   – Ну что, Танечка, скажешь о моих неограниченных возможностях влиять на текущие события? – гордо спросил старбе́нь, весь сияя. – Видала, как я справился с проблемочкой? Пальчиками чик-чик – и готово!
   – Скажу, что меня директор школы, где я сейчас учусь, в другое учебное заведение ни за что не отпустит! Вот это действительно проблема из проблем!
   – Однако он голова-а-а! А подать сюда этого директора школы! Да с чемоданчиком вкусненьких, понимаешь, сухарей, да-с, да-с! – два раза прищелкнул перстами дзедушка и разулыбался, проглотив набежавшие слюнки. – Ну-с, что скажешь нам обо всей этой учебной проблемке, пестун?
   – Хлеб-соль! Соль-хлеб! Ну как?
   – Так, так! Вопрос жизни и смерти! Тик-так!
   – Что я скажу? Что скажу? Вам это угодно узнать? У-у-у, так я вам скажу то, что скажу! Жу... жу... жу... жуть! В лицей я Татьяну не отпущу! Никогда-с! – затопав короткими ножонками, завизжал невесть откуда взявшийся головастый и разобиженный наставник с чемоданищем в клешне. – И думать нечего-с! Я ей в дневнике-с красную запись сделаю, понимаешь! Родителям, знаете ли, позвоню-с! На педсовет их вызову, однозначно-с! Документы школьные не выдам! Это в твоих же интересах, Татьяна Сергеевна! Лучше быть первой в деревенской школе, чем второй в столичном лицее-с! Однозначно, понимаешь! Это я тебе говорю-с, понимаешь! Цезарь сказал бы тебе то же самое, знаешь ли! Этот лицей засосёт тебя, Таня! Однозначно! Ты погубишь всю свою будущность, понимаешь! О чём ты думаешь? Олимпиады, спартакиады, фанфаронады, знаете ли-с! А кто будет за нашу школу выступать на олимпиадах и спартакиадах? Эх, мо́лодежь, мо́лодежь-с! Только о себе да о своём будущем и думаете-с! И вам подавай всё сразу-с! Молодо-зелено-с, понимаешь! Тьфу-с! У вас одни удовольствия на уме-с! И никакой учтивости к старшим-с! Ах, да вам только дай волю-с, и вы, вместо того чтобы учиться, тут же изволите жениться-с! Да я тебе такую характеристику-с напишу, что вся твоя будущность будет погублена-с! Однозначно – понимаешь?
   – Ах так! Тик-так! Вот так-с! Погибель, погибель, погибель, так, так-с!
   Танечка тут же погрустнела и умоляюще взглянула на дедочку.
   – Ах так, ёшкин ты кот! Ну-ка, немедленно выдай отличнице подобающие документы и отпусти-ка ты барышню в лицей, а не то у тебя будет проблемища, голован!
   – Какая?
   – Неразрешимая!
   – А именно?
   – Хлеб-соль! Соль-хлеб!
   – Так-так! Могила, могила, могила, тик-так-с!
   – Да я тебя съем! – разъяренно закричал старичища на повелителя педсовета.
   – Ноу проблем! Яволь! А сухарики из чемодана куда девать?
   – Вываливай здесь! Будет филе с гренками! И с яишницей-глазуньей!
   – Изволь! Яволь, изволь! Яволь, изволь! Яволь, изволь! – и хата наполнилась запахом вкусного поджаренного хлеба.
   – Яволь, яволь! Изволь, изволь! Найн, ну нам столько не выкушать, я же вижу! – пронзительно возгласил дзяд, стоя по пояс в хрустящих сухарях и разгребая их ручи́нами. – Так пусть же эти засу́шинки отправляются в чуланчик, на корм грызунам! – и дзедочек дважды щелконул, понимаешь, персточками.
   И в то же мгновение в ручках у девушки оказался раздутый чемодан с обязательными документами (грамотами и характеристиками – естественно, похвальными, хотя и скупыми – за каждый день школьного обучения), а также отменно душмя́ный* букет белых роз с надписью на ленточке: «Счастливого пути тебе, Танечка, в физматлицей!» А оба́две* лапищи школьного руководителя висели теперь на перевязях, перебинтованные (следствие проставления подписей), и сам он, стоя на коротеньких ногах, блистал сладенькой улыбочкой и кивал своей несоразмерно большой башкой, коя – от перенапряжения – пребывала в гипсе и постанывала.
   – А теперь – черт с тобой! – возвращайся скорей восвояси, герр наставитель! – скомандовал преизрядно довольный дзядушка дзиректору, щелк-щелк пальчарами – и опытнейший педагог (кстати, с бесом на шее) навсегда исчез из нашего повествования.
   – Вот так! Хлеб-соль! Вот так! Все, все, все там будем, так, так! Хлеб-сольчик! Соль-хлебчик! Так, так!
   – Ну что, Танечка, теперь-то ты счастлива – после окончательного разрешения всех проблемишек?
   – Счастлива, достопочтенный!
   – Эх, где мои семьсот семнадцать лет?! Это всё потому, Танечка, что ты не токмо учтивица, но еще́жды*, несомненно, и счастливица, ёшкин кот!
   – Ах, дедушка!
   – Ну что, когды на́добе отбывать на новое место учебы?
   – Прямо сейчас, высокочтимый!
   – Ах, ёшкин кот! Ну что ж! Учись на отлично, Учтивица! – искренно пожелал дид.
   – Обязательно, достопочтеннейший!
   – Будешь не тильки учтивица, а к тому же ешто и отличница! – и дзедунечка в предвкушении осуществления своих предначертаний дво́жди* щелкнул щепо́тью.
   – Спасибо, милейший! Мне очень приятно, что ты в меня веришь! Только пора прощаться!
   – Что же тебе подарить на прощание, душечка?
   – Да ты и так одарил меня, золотое сердце, всем, чем мог!
   – Эх, где мои шестьсот семнадцать лет?! Еще не всем, что надотка, ёшкин кот! Хошь сухарик?
   – Нет!
   – Ароматненький! Вкусненький!
   – Нет, благодарю!
   – Да ты возьми в руки, вишь, сухлость-то какая! Ну просто шарман!
   – Мерси, я не голодна!
   – Ну, тогды аз сам умну!
   – Да, так будет умно! Приятного аппетита!
   – Благодарствую! А скажи-ка мне, кралечка, пондравилась ли тебе здесь какая-нибудь из картин?
   – По... понд... понравилась, дедушка!
   – Какая?
   – Вот эта! «Цветы»!
   Картина изображала одну бордовую и несколько белых роз и написана была смелыми мазками, а не чёткими линиями. Игра цвета и образов производила глубокое впечатление.
   – Вот это – краска на пигменте голубом фталоцианиновом, а это – на зеленом фталоцианиновом! – изговорил дедоцка.
   – Прелесть! Ну а тебе, почтенный, что из собрания больше всего по душе?
   – Вот это полотно! «Игра в художника»! Не правда ли, впечатляет?
   Названная картина действительно приковывала к себе внимание. На ней были запечатлены две девы, нежно расписывающие подруга подругу художественными кистями. Эту картину можно было трактовать двояко. Во-первых, допустимо было понимать ее так, что явлена парочка девиц, украшающих товарка товарку, и тогда перед нами идея, что искусство преображает жизнь: в первую очередь наличествует жизнь, а во вторую – преображение (материя первична, а дух вторичен). Это тезис. Но это же изображение позволительно было интерпретировать иначе: что это идеи (платоновские) двух дев прорисовывают одна другую и тем самым порождают сами себя – телесных. В данном случае перед нами мысль, что это искусство, идея первичны, а жизнь, телесность – вторичны (антитезис). Убеждение, что не искусство порождается жизнью, а жизнь – искусством, любил высказывать Оскар Уайльд. Таким образом, как всякое настоящее произведение, картина допускала различные толкования. Причём оба приведённых истолкования оказывались абсолютно равноправны, и возникало соображение (синтез): и жизнь порождается искусством, и искусство – жизнью, и реальность порождается идеей, и идея – реальностью (дуализм). Стало быть, перед нами классическая триада – диалектика по Гегелю: тезис – антитезис – синтез. Кстати, именно дуализм и верен: это не что иное, как принцип обратной связи, понятие, сформировавшее науку – кибернетику. Да и что такое идеализм? Это тот способ, которым мыслят интроверты. А что такое материализм? Способ мышления экстравертов. Сказанное с очевидностью следует из сочинения Юнга «Психологические типы». Идеологическая несовместимость противоборствующих групп людей (в том числе, что уж там скрывать, и материалистов с идеалистами) описана Джонатаном Свифтом – как непримиримая вражда между остроконечниками и тупоконечниками, насмерть стоявшими за свои взгляды на то, с какого конца следует разбивать яйцо...
   А стоило лишь всмотреться в холст ещё пристальнее, как варианты интерпретаций множились. Ведь картина называлась «Игра в художника». Девушки раскрашивают игрунья игрунью белой краской, и это, вероятно, означает, что художник обеляет жизнь. Но побелённые лица девиц напоминают личины. Сие не возбраняется воспринимать так, что искусство искажает реальность, надевая на неё маски, то есть не раскрывает, а скрывает сущность изображаемого.
   А ежели присмотреться к образам ещё внимательнее, то дозволительно предположить, что это не люди, а два манекена с помощью кистей пытаются оживить друг друга. А тщетно ль, успешно ль – судите сами! Кроме того, видно, что эти особы единообразно одеты и имеют неотличимые лица. Так не является ли одна из них зеркальным отражением другой, не имеются ли на самом деле только одна девушка и зеркало, которое не показано, но мыслится? Но тогда почему оригинал и его оптическая копия не во всех деталях совпадают? Что, если там, в Зазеркалье, есть своя, независимая жизнь, как в сказке Льюиса Кэррола?
   Словом, зрителям оказалось явлено большое произведение живописи, и оно дозволяло большое количество трактовок. Смотреть на изображение и играть мыслями по его поводу – это было подлинное эстетическое и интеллектуальное наслаждение!
   Вот такие вот думки почти одновременно промелькнули в головках дедочки, Танюшечки и Ивашечки, но в головушке дзедушки – пожалуй, на миллионную долю секундочки попозже, так как у молодёжи мозги посвежее и варят гораздо, гораздо быстрее.
   – Ну, что ты думаешь, Танечка, насчет этого полотна? – спрохал дзядочка. – Что здесь изображено?
   – Я думаю, это и девушка, и её представление о себе – отражение в воображаемом зеркале. Девушка создаёт – рисует – сама себя, соответственно идеалу.
   – А почему, понимаешь ли, деушка и ейное отражение в зеркале не совпадают? Однозначно!
   – Да потому, что достичь идеала невозможно!
   – Ах, какая ты умница, понимаешь! Хоти́шь сухарик?
   – Нет!
   – А я стрескаю!
   – А я тоже, дедушка, буду создавать сама себя!
   – Ах, какая ты умница-разумница! Однозначно!
   – Чья же это картина, уважаемый?
   – Отныне она – твоя! И «Цветы» – тоже! Однознацно, понимаешь! – и дзедоцка дву́жды* прищелкнул ще́потью.
   И в то же мгновенье оба холста оказались свернуты в рулоны, рулоны засунуты в тубусы, а тубусы на ремнях надеты у Танечки через плечи. А за спиной появился рюкзак, полный сухарей.
   – Эх, где мои пятьсот семнадцать лет?! – вскликнул старичек, любуясь счастливым видом дивчины.
   – Спасибо, глубокоуважаемый! – и девча́ горячо пожала дедуле доло́нь* и чарующе улыбнулась. – Но я бы хотела узнать, кто автор этой картины? И той?
   – Юлий Чернов, художник из Новосибирского Академгородка.
   Вот ссылка на сайт этого автора: http://juleschernov.com/gallery.php.
   – Ах, как я тебе признательна, многоуважаемый! – и Таточка еще раз порывисто протянула дзедушке ладошку, полная восторга.
   Дзединька жал, жал красе рученьку, жал и дрожал, дрожал и жал! И слезы размером с горошины текли из его умопомрачительно черных очей.
   – А теперь мне пора, любезные дедушка и Иванушка! Ну, я пошла! Не поминайте лихом!
   – Как это ты пошла, ёшкин кот? Пешком нешто? Что ли, на своих ап-пе-тит-нейших двоих?
   – Да! А что?
   – Погоди-ка секунду, девонька! Мнэ-э-э... А ну, скатерть-самобранка, без отлагательств доставь Татьяну Учтивицу в Югорский физико-математический лицей, где готовят изрядных знатоков наук! Да чтоб мне без брани!
   – У-у-у! Я могу-у-у, могу-у-у! – и в хате запахло огурцами, красной икрой и ядреным гасконским козьим сыром. – В сфере гастрономических услуг я усё могу! Ух, не получится, ёшкины котята! Ах, мать-перемать!
   И ароматы тут же исчезли, кроме зловония козьего сыра, естественно. Пришлось, понимаешь, всем крепко зажать носы. Однозначно!
   – Ну-у-у ёшкин кот! Почему-у-у же ты так? – сгугня́вил* дедок. – Шо, токмо с бранью?
   – Ай, я могу толькя оттуды – сюды, но не отсюды – туды! Сюды, где едят, но не туды, где готовят! Хлеб-соль!
   – Да-а-а, проблема! Я бы сказал, антиномия! Что робить, Иоканаан?
   – Не ведаю, дидушка! Ёшкина кошка!
   – Вот и я не ведаю, Иоканаанушка! А если помыслить – дзинь-дзинь?
   – Ну, надоть помыслить, дзидонька! Дзинь-дзинь! Точно Платон с Сократом! И нечего тут антимонии разводить!
   – Вот и я так же мыслю, Иоканаасик! Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь! Дзинь-дзинь...
   – Тик-так! Время пошло! Время идет! Время придет!
   – Ба! Что тут мыслить? – заорало зерцало. – Ну что тут мекать, мозговать да трактовать? Что за Платон? Каратаев? Что тут размысливать, ё-моё? Какой там еще Сократ? За что его сократили? Дзинь-дзинь-дзинь-дзинь-дзинь-дзинь! О! Дай Танечке сапоги-скороходы, хозяин! Пусть они ее куды надось доставят и за́раз же возвращаются!
   – Сапоги?
   – Да, сапоги-самоходы! Ох, хро-о-омовые! Для чудных Танечкиных голяшечек! Дзинь-дзинь!
   – Вот это дело! Эй, сапоги!
   – Что? Ну шо еще? – донеслись двы исключительно недовольных голоса из далекого далека – дальнего-дальнего и ну очень чупы́рного* чулана.
   – Вас еще мышки не скушали, ёшкин котяра?!
   – Никак ни, вашсясь! Ах, мы им не дались, хочь и подвергли нас хищники лютому страху! Вот тилькя весь гуталин с нас слизали, проклятые! Всю нашу скусную, скусную смазь*, вашсясь!
   – А в мышеловку хоть одна поганка попалась?
   – Никак ни, вашсясь! Ох и хитрюга ж сия зверюга: ни, не идет нонче мышка в ловушку, понимаешь, – что для нее там найдется такое завлекательное, в мышеловушке-то, по нашим тяжелым временам?
   – А вы гуталин в капкан класть не пробовали?
   – Никак ни-и-и, вашсясь! Не снабдить западню гуталином! Гуталин – это гут, гут! Гуталин у нас почти кончился, мы его сами лижем лишь по большим праздникам! Ох и зер гут!
   – Ах вон оно что, ёшкин кот!
   – Да, да, оно самое, вашсясь!
   – Сапоги, а сапоги!
   – Да? Шо?
   – Немедля предстаньте передо мной, вот так! Итак?!..
   – Як? Як? Так так? Или этак? Али не так?
   – Только без антимоний! Не Платон, понимаешь, с Сократом!
   – А як?
   – Як листья перед травой! Вот як!
   – Ни! Ни за шо!
   – А шо?
   – Мы в депрессии! Мы на отдыхе! Мы не выспались!
   – Али вы не самобеги? – прикрикнул старикан и и... и... и... издали погрозил бегунам указательным пальцем. – А ну, друзья, бегом друзь за друзькой! Зер гут?
   – А то что? Да, а то шо?
   – А то съем, др-р-р... друзьки́!
   – Ой, страшно! Ва... ва... ва... ваксу?
   – Вас!
   – Ай, ужас какой! Ма... ма... ма... мазь?
   – Несть, ва... ва... ва... вас! – и старинушка щелконул ще́птями* два́щи*.
   – Ай! Ой!
   Сапоженции тотчас же прибежали из чуланции, неимоверно скры... скры... скры... скры... скрыпя и вея амбреями солидола, отсыревшей кожи да мышиного помета!
   – Ну, что еще? – спросил левый унт (потому что имел высокий чин унтера) и лениво зевнул: – Ась, вашсясь?!
   – Ну, шо вам так надось еще от нась? – поинтересовался правый унт (потому что тоже был блестящим унтер-офицером) и добавил, позевывая: – Ась, вашсясь?!
   – Фи, какие от вас фимиамы! Зато дурноухание козьего сыра перестало, понимаешь, чувствоваться!.. М-да-а-а, так вот: треба незамедлительно, ёшкин кот, доставить одного достойного человека в одно достойное место!
   – Ни-и-и! – изрек левый военачальник и, подумав, присовокупил: – И не домогась, вашсясь! Без гуталина нельзясь!
   – Ни, ни и ни! Нихт, нихт и нихт! Ноу, ноу и нот! – заявил правый командир. – Мы не могясь, вашсясь! И не просясь! Без гуталина не согласясь! Ка-те-го-ри-ческась, вашсясь!
   – Почему, ёшкин кот? Ну при чем тут, понимаешь, гуталин?
   – Гуталин спасет мир – лучший мир! Сияющий мир! А пока это не так – у нас хандра! Ах, без обувной косметики мы изгрустясь, вашсясь! И никогдась и никудась не побежась! Соображась?
   – Сапоги, вы не правы!
   – Неправда! Я всегда прав! – возразил правый унтер-офицер. – Ибо спрохал поэт: «Кто там шагает правой?» Ну, уяснили? Это шагаю я!
   – Сапоги, вы не... не... не левы!
   – Не... не... нелевда! Я отважен как лев и всегда шагаю левой! – возмутился левый унтер. – Как сказал пиит, «кто там шагает правой? // Левой! // Левой! // Левой!» Слыхали? Так это про меня!
   – Словом, отнесите, несговорчивые чёботы, Татьяну Учтивицу туда, куда ей на́довно!
   – Ах, Татьяну Учтивицу! – хором закричали капризные чеботки в ликовании. – Так это другое дело! Гут, гут! Ее сиятельство, ее высочество, ее учтивость Татуша Учтивица, безусловно, спасет этот лучший, сияющий мир – мир сияющих, лучших сапог!
   И чебо́тья принялись ластиться к ножкам девушки. При этом они лихо напевали дуэтом на мотив «Очаровательных глазок»:
   – Очаровательные ножки! // Очаровали вы меня! // Когда вы мчитесь по дорожке, // В вас столько страсти и огня!
   – Друзья! – обрадованно воскликнула краля. – А я вам купила в городе гуталин! Обувной крем «Сколопендра»! Отечественный! Ох и гу-у-ут! И он так изумительно пахнет солидолом!
   – Ур-р-ра-а-а! – дружно завопила обу́жа*. – Это ведь наш любимый запах! А мочно презент полизать прямо тенча́с*?
   – Гут! Гуталин, – свирепо прошпрехал гросфатер, – это, понимаете ли, гут, одначе потом! Пусть даже это сама «Сколопендра»! Эх, где мои четыреста семнадцать лет?! А чичас, сапоги, живо налазьте на Татьянины очаровательные ножки! Однозначно! Да поплотнее!
   – А то что?
   – А то сам бы их так и обнял! Гут! Гут!
   – Слушаемся, вашсясь! Мы стремясь послужась, вашсясь! Осведомясь?
   Танечка сняла со своих ноженек коты, а освободившееся поприще заняли ее обожатели – унтеры. А коты, по-мартовски завывая, отправились в чемодан! Топ-топ! Кыс-кыс! Топ-топ!
   – Ну что, Танюшенька, налезли сапожки?
   – Налезли, уважаемый!
   – Отлично! Эх, ёшкин кот! Ну где мои триста семнадцать лет?! А то сам бы... А не жмут, Таточка, сапожечки-то?
   – Нет, не жмут, досточтимый!
   – Ах, как замечательно! Гут, гут! Эх, где ж вы, мои двести семнадцать лет?! А то сам бы... А ноженьки не отнялись?
   – Нет, не отнялись, почтеннейший!
   – Очаровательно! Эх, где мои сто семнадцать лет?! Ах, а то сам бы я... Ну, Танюшечка, давай в таком случае прощаться! А не то я не сдержусь!
   – Давай! – вздохнула Танечка и, улыскаясь сквозь слезы, протянула одну рученьку – дедочке, а другую – Иванечке. – До скорой встречи, дедушка! Только не плачь! До приятного свидания, Иванушка! Только не грусти!
   – До свидания, Таня! – с грустью промолвил Ванютка. – Ах, ёшкина кошка!
   – Бом-м-м! Бувай, Тата! Тик-так! Та-та! Та-та! Ой, я ж разорвусь от горя! Вот так!
   – До зувстричи, Татуся! Хлеб тебе, соль! Ух! Эх!
   – Ой, дайте мне, дайте мне! – встряло зерцало. – Ой, дайте подумать!.. Грацие!.. Динь-бом-м-м... Динь-бом-м-м... Ах, что толку думать?! До побачэння, Танечка! Чао!
   – До видзенья, милая! – ну просто в неописуемом восторге, а именно – дрожа и извиваясь, пожал дзидушка ручушку мило улыбающейся милочке, и хрустальные слезы потекли по его морщинистым щекам. – Дзенькуе бардзо за чудесное повстречанье и прелестно проведенное времечко! До скорого, приятного видзенья! Гы-ы-ы! Сапогы-ы-ы!
   – Що? Ась? Ах, мы сейчась! Лишь облизясь!
   – Ах вы, профосы! Без промедлений несите Татьяну Учтивицу в Югорский физико-математический лицей! А не тось я чичась всё жесь не сдержусь! Не сдержись! Не сдержась!
   – Рады стараться, вашсясь! Мы помчась!
   – Смотрите же, не натрите Танюшечке ножки! На старт! Внимание! – тут дзедунечка щелкнул пощупальцами и одновременно взвизгнул: – Марсь!
   В ту же секунду в избенке не стало ни сапог, ни Танечки.
   И то́личкя в воздухе еще продолжали звучать чистый Таточкин голос и его эхо:
   – До свида-а-а... Да-а-а... Да-а-а... Да-а-а...
   И еще доносились хриплые крики прытких профосов, интерферирующие с собственными акустическими отражениями:
   – До свидась!.. Ась... Ась... Ась... Ась... Вашся-я-ясь!.. Виват гутали-и-ин!.. Вась... Вива-а-ась!
   – Ах, ну неу́жели ж я не женюсь на сей деушке? – прошептал дзедушка, утирая дрожащими ручинами горючие слезы. – Ах, фигура! Ох, ножки! Ух, слюнки текут! Гут, гут! А пойдем под венец – закажу лучшему живописцу этого жанра гран-ди-оз-нейшую панораму нашего счастливейшего бракосочетания! Вот ему закажу! – вскричал дзедочка, бросив безумный взгляд на самую знаменитую картину Василия Пукирева, на которой творец и себя не преминул изобразить. – Ха! «Неравный брак», понимаешь, называется! Да где ж он неравный? Клевета, однозначно! Неопытная молоденькая девушка – это тезис, понимаешь. Да, умудренный годами и опытом дедушка – антитезис, однозначно! Брак оной пары – гармония! Следовательно, шо мы имеем? Правильно, се – сю... ся... сё... синтез! Однозначно, понимаешь! Вот она, диалектика Гегеля в действии-то! Эх, ёшкин ты кот! Вот это житуха! Вот это бытие, е-мое! Однозначно! Ух, где мои семнадцать лет?! Вот это гут, понимаешь! Зер гут! Однозначно, понимаешь!
   – Эх, ёшкина кошка! – пробормотал Ивашечка-дурачек, всхлипывая. – Ох, да ужели ж скаженный дедишка действительно женится на этой девахе? Ах, ведь это ничуть не зер гут!
   – Ах, дайте подумать! Поразмышлять! Порассуждать! Дин-н-нь-бом-м-м... Дин-н-нь-бом-м-м... Дин-н-нь-бом-м-м! Эх, да что тут рассуждать?! Кто его знает?!
   – Ну, чего ты там бормо́лишь*, Ивашушка, с зеркалишком-то?
   – Ничего, дидушка!
   – И напрасно! Ежели ничего не бормолишь, то я тебя съем! Ну, что ты моги́шь мне еще сказать?
   – Надобится подумать!
   – Некогда думать! Или говори, или – на сковороду! Ну, надумал?
   – Надумал!
   – Тогда говори, ёшкин кот!
   Задумался тут Ивашка-дурашка да и молвит:
   – Ой, раз... раз... раз... разлюбезный дедулечка, что это у тебя?
   – Где, Ишуня?
   – Да на ушке-то у тебя на левом, а от меня на правом! Вот! Вот! Ёшкина кошка!
   – Да что ж там?
   – Чудик-Юдик о девяти головах – на ушке-то у тебя на левом, а от меня на правом сидит!
   – Вот чудик! А почему голов целых девять?
   – Шесть голов, говорит, хорошо, а девять лучше!
   Дзедушка Ващще, ну Ващщще Премудрый глянул тут в дзеркальце свое распрекрасное:
   – Да где же? Не бачу, Иванчик, оного Юдика-Чудика о девяти головушках – шесть голо́вонек, понимаешь, хорошо, а девять лучше!
   – Да что ты, дзедулечка! Будь так разлюбездзен: не верь своим чи́врым* очам, верь моим чли́вым* спича́м!
   – Ах! – ахнул дзедонька. – Дзенки... – тьфу! – зенки-то у меня подслепы, сам-то не зечу оного Ю́дишку-Чу́дишку о девяти голо́вишках! Погрози ему... – тьфу! – погродзи ему со... со... сопаточным платочечком, Иванечка! Гони оного Чудишку-Юдишку платочком с моего левого ушка прочь! Это тебе в дивные деяньишки зачтется!
   – Платочком Чуди́лку-Юди́лку не сгонишь!
   – Так ли оно, Вано?
   – Истинно так, дзедулюшка!
   – А вдрузь от платочечка – да сбудется?
   – От платочечка не сбудется!
   – А може, монстр жаждет сухариков? Жа... Жа...
   – Несть, он не жаждет! Не жа!..
   – Ох, трепетно мне, Иванушка! За нашу поникшую науку! За Татьяну Учтивицу!
   – А кому но́ничка не трепетно, дзедульченька – за нашу поникнувшую научку-то? Да за Танечку Учтивичку?!
   – Ох и томительно мне, Ванюта! Открылись такие бездны!
   – А кому но́ньчека жизнерадостно, разлюбездный мой?! В тридесятом-то государстве – опять реформы!
   – Да, как всегда! А что, Ванёчек, еще не взлетело Юди́ло-Чуди́ло девятиглавое с моего ушка-то левого?
   – Нетутка, не взлетело, дзедулюшка!
   – Ах оно, негодное! Что ж, делать неча, Иоаннечка! Бей оного Чудилу-Юдилу о девяти главах, Ванюха! Шесть глав бить хорошо, а девять глав – лучше, однозначно! Бей без пощады сии многочисленные головы, Ивашушка, ху́тко* подбей бахадурскою десницею, будь столь любезен! Это тебе в ди́вые* деяния зачтется: с головами – хорошо, а безголовым – лучше! Однозначно – гут!
   – Изволь, дзедулечка! Толичко из любезности к тебе!
   Тут млад Иванечка-дурачек – милое дело! – дзеда десничкой в голи́чке по левому уху – трах-бабах, трах-бабах, трах-бабах – ёшкина кошка! – и так целых девять раз, самым разлюбезным образом!
   Превратилось левое дзедово ухо в самолётное крыло!
   Дзядушка крылышко пощупал да ахнул:
   – Ах, ах! Ого-го! Аль мое ушко – дурашманское, что его всяк дерет? Что это за лето́к, Ванятка? Невжо́* крыло самолёта? Ну нешто от Ту-144?
   – Крыло не крыло, а полететь мочно!
   – Ах, какая прелесть! Верно ведь, Ванюрочка?
   – Птичку за крылья не хвалят!
   – Эх, молод бывал, на крыльях летал; стар стал, на печи сижу!
   – Что так, деда? Ведь есть же крыло!
   – И крыло есть, да некуда лететь! Везде – кризис!
   – Так значит, крыластый дедульче, это кры́льце – скорее всего, не крыльце!
   – А что?
   – А это, крылатый дедулечка, корогвь* – в боях со всякими Чудаками-Юдаками для острастки размахивать! Вишь, дедулюшка, на левое твое ушко Чудилище-Юдилище о девяти головеночках село – я его и прогнал учтивости ради и на разлюбезнейший манер! Это мне в дивне́нькие деяньица зачтется: с головами – хорошо, а безголовым – лучше! Гут, гут! Так ли, дедушка?
   – Так, так! Зюйди эти правдивы да истинны, Иоганнчик!
   – Ну, то-то же! Я, крылястый дедуганчик, насчет правды лют: нечего Бога гневить, надовно правду говорить!
   – Ах, Иваня! Что ни говори, а правда надовна! Правда – гут, гут! Правда, гут?
   – Гут, гут! Зер гут! Ну, слухай дальше, дзедка! Ну, сказывать дальше, счастливый?
   – Ин слухаю, дзетка – тьфу! – детка! Ин сказывай дальше, правдивый! Дзер гут! Да, кстати! Желаешь суха́рыш*?
   – Нихт, ёшкина кошка!
   – А я погрызу, ёшкин кот!
   – Тик-так! Хлеб-соль! Так вот!
   – Итак, приступаю, дзедулюшка!
   – Ходяй непорочен и делаяй правду, Иванушка! Да толькя учтиво: пущай с мордобоем, да токмо без матов! Ать-два! Ать-два! Ать-два!
   – Так точно, вашсясь! – обрадованно гаркнул Иван. – Ать-два! Ать-два! Ать-два! Левой! Левой! Левой!
   – Хлеб-соль! Ать-два! Тик-так!
   – Ах, ёшкин ты кот! Ать-два!
   – Ах, ёшкина кошка! Ать-два! Ать-два!
   – Ать-два! Хлеб-соль! Тик-так! Зер гут! Зер гут! Зер гут! Ать-два!
  
   Высокоумные примечания
  
  * Тажды́ – тогда.
  * Талды́ – тогда.
  * Не́туткась – нет.
  * Колды́ – когда.
  * Толды́ – тогда.
  * Тожно́ – тогда.
  * Воскуя́ркнуть – воскликнуть.
  * Неу́що – неужто.
  * Тожноля – тогда.
  * Е́жда – ежели.
  * Ощо́ – еще.
  * Прекоре́чить – прекословить.
  * Улыска́ться – улыбаться.
  * Памятимися – мне помнится.
  * Нево́ж – неужто.
  * Ешто́ – еще.
  * Душмя́ный – духмяный.
  * Оба́две – обе.
  * Еще́жды – еще же, опять же.
  * Дво́жди – дважды.
  * Дву́жды – дважды.
  * Доло́нь – длань.
  * Гугня́вить – гундосить.
  * Чупы́рный – маленький.
  * Смазь – смазка, мазь.
  * Ще́пти – персты.
  * Два́щи – дважды.
  * Обу́жа – обувь.
  * Тенча́с – сейчас.
  * Бормо́лить – бормотать.
  * Чи́врый – блеклый.
  * Чли́вый – учтивый.
  * Ху́тко – борзо.
  * Ди́вый – дивный.
  * Невжо́ – неужели.
  * Корогвь – хоругвь.
  * Суха́рыш – хлебный сухарь.
   Продолжение следует.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"