Остальная часть пути до летнего загона прошла без проблем. Пришлось только несколько раз обогнуть по широкой дуге попадавшиеся на дороге аномалии. При приближении к ним из динамика датчика Сиплого раздавался характерный писк. Но Артём заметил, что за несколько секунд до этого Квашня как-то нервно вздрагивал и судорожно втягивал воздух в лёгкие. Предчувствия бывалого сталкера поражали воображение парня. Ничего подобного ему видеть ещё не приходилось. Хотя, если судить по случившемуся за последний день, казалось, что он больше никогда в жизни не будет ничему удивляться. Настолько плотно мелькали перед глазами произошедшие события.
От ограждения летнего стана уже не осталось ничего. Вероятно, ленивые сельчане, не желая утруждать себя заготовкой дров в лесу, просто растащили деревянную составляющую забора. Но домишко, о котором рассказывал Сиплый, стоял на месте. Правда, вместо стёкол в окнах была забита фанера, а на форточках - дырявый целлофан. Скорее всего, работающие на полях механизаторы использовали его последние годы для отдыха во время посевной или уборочной страды. В сенях были свалены в кучу металлические части механизмов, тряпки и различный мусор.
Отодвинув ногой мешающие в проходе вещи в сторону, Квашня вошёл внутрь.
- А здесь уже давно никого не было. По углам паутина и пыль везде толстым слоем. Так что, уверенно можно размещаться на ночёвку. Глянь-ка, даже дрова возле печи лежат. Аккурат на ночь должно хватить. Стёпа, ты по округе пошерсти малость, вдруг что не так. Я ещё чердак и подпол проверю, а ты, Везунчик, займись печью. Хоть ужин горячим поедим, надоело до чёртиков всухомятку жевать холодный тушняк да сало.
Сиплый без лишних разговоров побежал на улицу. По пути чертыхнулся, запнувшись в полутьме о валяющиеся на полу сеней предметы. Из предбанника раздался грохот и ворчливый матерок сталкера. Квашня аккуратно полез по ветхой скрипящей лестнице на чердак. Оттуда послышался его радостный голос:
- От оно чё! Самое то! Сеном всё забито, так что спать будем наверху! А запах умопомрачительный! Видать, "Кашицы" и "Душицы" на укосе было до чёртиков. Лафа!
- "Кашки", - поправил сталкера Артём.
- Какой ещё кашки? А-ачхи! - глухо раздался сверху возглас Квашни. - Ты чё там, Везунчик, по манной кашке соскучился, чё ли? А-ачхи! Пылищи скока! А-ачхи!
- Нет, вы не поняли. Я не крупу имел в виду. "Кашка" - так правильно называется клевер или его соцветия...
- Кашка-простоквашка. Поучи ещё старого дурня... А-ачхи! Хе-хе-хе! А-ачхи! - сверху послышалась возня и шуршание. Вероятно, Квашня ворошил сено, подняв в воздух тучу пыли, отчего расчихался ещё больше. - Ты там печку разжёг? Советчик... А-ачхи!
- Пытаюсь... Только тяга плохая, дым обратно выходит. Вы не знаете, отчего это?
- Тяга, говоришь? А-ачхи! Вот напало-то! А-ачхи!
- Будьте здоровы!
- Спасибо... А-ачхи! Только не твоё это дело, а "здравотдела", хе-хе-хе... А-ачхи! А заслонку на вытяжке отодвинул?
- Да... Только всё равно не тянет. Может, труба забита чем-нибудь? Дыма уже - на всю комнату...
- Всё, спускаюсь. А-ачхи! От же ж зараза! Нос прочистил в кои веки. Как в будущем насморк схвачу, сразу сюда подамся. Ноздри, значит, прочищать. Дюже дефективно выходит!
В проёме лаза на чердак появились ноги Квашни, и он медленно начал спускаться по лестнице. Артёма ослепил яркий луч фонаря, закреплённого на голове сталкера.
- Эффективно, Вы хотели сказать?
- Да что за привычка, старших править? - Квашня оглушительно чихнул ещё раз и сразу начал тереть глаза. - От оно чё! И правда, тяги нет, всю хату задымил! От же ж молодёжь пошла! Ни печку растопить, ни к бабе подойти с умом! Аж глаза режет! Хе-хе-хе! - и уже громче: - Стёпа! Ты далече?
С улицы раздался приглушённый голос Сиплого:
- Рядом. А чё это у вас из окон дымоган валит? Вы там не сгореть заживо решили? Или думаете, что, подпалив избу, ночь проведёте с большим комфортом?
- Да тяги в дымоходе нет совсем! Глянь, что там с трубой на крыше?
- Вроде нормально всё, не видно толком, смеркается... Погодьте... Дак там, на трубе ведро одето вроде. Небось, специально закрыли, чтобы снег с дождём в печь не попадали.
- Точно! От же ж я, старый дурень! Запамятил совсем про ведро-то...
- Запа...
Артём хотел поправить Квашню, но осёкся, подумав, что своими правками устранению задымления не поможет. Поэтому решил попробовать вылезти на крышу через чердак и метнулся в сторону лестницы. Но едва он запрыгнул на неё, как одна из опорных жердей с громким треском разломилась пополам. Парень рухнул на пол, сжался в калачик и прикрыл голову руками. А сверху на него упала развалившаяся на части лестница. Услышав грохот за спиной, Квашня резко развернулся в сторону шума и заворчал:
- Ну, говорил же: не спеши наперёд батьки... От, как теперь наверх лезть? Спать-то где будем? Не убился хоть?
- Н-нет... - Артём выбрался из-под обломков. - Так не видать же нифига! Я же не думал, что она сломается...
- Не думал он... - Квашня продолжал ворчать. - А фонарик тебе зачем нужон?
- Какой фонарик?
- Да тот, что в правом кармане на рукаве комбеза? Не мог включить, что ли?
- Так я и не знал, что он там есть...
- Ну, никакой любопытности в тебе! Я в твои годы уже все карманы бы обшарил. А вдруг там помада какая лежит? От было бы потехи, когда б ты у костра при мужиках её достал... Хе-хе-хе! Вынь фонарь и на бошку нацепи. Да ладно, я сам хорош, не мог сразу всё объяснить... Так ведь некогда было! Катавасия такая творилась кругом... И потом ещё Веник погиб...
- Вы чё там за войну устроили? - послышался с улицы голос Сиплого.
- Да Везунчик тут решил с лестницей гнилой побороться! Слышь, Стёпа, глянь там, с улицы на крышу можно забраться? Или опять спать без горячего ляжем? С ведром-то на трубе печку не потопишь...
- Щас гляну! - снаружи послышалась возня, а затем глухой стук и матерок: - От же мля! Чуть шею не свернул! Хотел через крыльцо, а тут тоже всё гнилое до чёртиков!
Квашня с Артёмом, уже нацепившим на голову светящийся фонарик, выбежали во двор и встали возле плюющегося сталкера.
- Дела-а-а... Ведь даже в Зоне такого казуса не было! Три мужика с тремя... хе-хе, а то и больше... бабами справиться могут, а тут печь растопить по-человечески - невмочь! Когда выберемся отсюда, если кто из вас про это расскажет, лично задушу на медленном огне! - Квашня опять заразительно загоготал, а за ним и остальные. Когда очередной вечер юмора подошёл к концу, сталкер продолжил: - А правда, как на крышу-то залезть? Как это проклятое ведро скинуть? Может, по нему из дробовика шмальнуть?
- Мало поможет, - Сиплый придал лицу озабоченное выражение. - При всей ветхости конструкции ещё трубу совсем снесёшь нафиг! Тогда уж точно придётся на улице ночевать... Да и монстров каких со всей округи созовёшь... вместе поужинать...
- Как это, вместе поужинать? - не понял Артём.
- А обычно, - серьёзный голос Сиплого обманул доверчивость парня. - Ты - тушняком, а зверьё - тобой.
Оба сталкера опять заразительно загоготали, правда, ненадолго. Тишина ночи внезапно была прервана далёким завыванием.
- От! - Сиплый опять сделал суровое выражение лица. - Уже к ужину собираются понемногу, - и сам же захихикал вновь. Но его тут же прервал Квашня:
- А может, костёр разведём? На нём и согреем... Хотя опять же - не стоит внимание привлекать, а то ведь поспать потом спокойно не дадут. Ну, чё делать-то? Жрать хочется, а мы ещё не спали...
В этот момент внутри дома раздался шум. Из окон и двери, словно при сильном взрыве, на глазах изумлённых людей во все отверстия выбило пыльные клубы. А ведро, закрывающее трубу печи, подлетело вверх на несколько метров, словно пробка от шампанского. Следом за ним из отверстия трубы показалось облачко сажи, отлетевшее в сторону и медленно оседающее у стены. В свете трёх фонарей изумлённых сталкеров из чёрного клуба на мгновение показалась уже знакомая фигура улыбающегося дедка, а затем, как и в прошлые разы, постепенно растворилась в воздухе.
- Чё за нафиг? - изумлению Сиплого не было предела.
- Вот и я о том же, Стёпа, - Квашня серьёзно смотрел на оседающую вокруг дома пыль. - Старый знакомый. Видать, у нашего Везунчика Ангел-хранитель имеется... Молодца! Быстро сообразил, что нам требуется. Но об этом потом, а сейчас пошли - попробуем поесть, да подумаем, как на чердак забраться. Спать-то не на полу же! А наверху сено душистое имеется... Только дверь плотнее затворить надо. Щас войдём, закроемся, а её хламом, что в сенях лежит, и привалим...
***
После ночной трапезы Сиплый, обследовав помещение чулана, с радостью обнаружил моток крепкой и толстой верёвки. Вернувшись к остальным, он долго возился с ней, а затем, почертыхавшись немного, с радостью сообщил, что смог перекинуть верёвку через опорную балку крыши. В чердачный проём свисало два её длинных конца. Сталкер подёргал за них, повиснув ненадолго и проверяя на прочность, затем поплевал на ладони, подпрыгнул и шустро забрался наверх. Оттуда послышалось шуршание и скрип досок, а в отверстии лаза появилось весёлое лицо Степана.
- Ну, что сидим, кого ждём? Давайте сначала вещи, а потом и сами - добро пожаловать на ночёвку. Думаю, что сегодня, Михалыч, охранять друг дружку не стоит. Вряд ли кто просто так, без шума, к нам сможет забраться.
- Дак ещё и друг Везунчиков поможет, ежели чё... - Квашня весело подмигнул Артёму. - Ну, что встал, как вкопанный? Говорю - друг, значит, друг. А как прикажешь ещё называть того, кто тебе в трудную минуту помогает? Причём, заметь - совершенно безвозмездно! Так только друзья помогают. Люб ты ему! Иди сюда, давай. Помоги старому наверх забраться. Спину молодецкую подставь, да плечо...
На сеновале и вправду было мягко и уютно. Аромат высохшей травы заполнял собой всё внутреннее помещение чердака. В дальнем углу, под притолокой крыши, робко начинал свою ночную песню небольшой сверчок. Хотя, как знать, какой величины могла быть букашка, умеющая так убаюкивающе стрекотать. Артём уже начал было впадать в дремотное блаженство, как справа от него раздался негромкий голос Сиплого:
- Вот теперь поподробнее, Михалыч, что там за друг такой? Любишь ты на ночь сказки рассказывать. Сколь раз я уже под твоё мурчание засыпал...
- Нашёл, тоже мне, котяру-Баюна... А ещё сказочника на ночь. Ну да ладно, коль спросил, расскажу свои соображения на этот счёт. Везунчик, не спишь? Тебя ведь касается...
- Нет, - Артём перевернулся набок, упёрся рукой в голову и принялся слушать.
- Вот, значит, что я по этому поводу думаю. Слыхали когда сказания разные про чертей и прочую нечистую силу? В деревнях-то частенько люди об этом гутарят.
- О! Дак конечно! Сколько уже наслушался побасёнок разных! - вдруг громко произнёс Сиплый.
- Да не ори ты! Помолчи, Стёп. Слушать взялся? Так слушай! Подобное принято рассказывать в пол уха, а то и шёпотом. А ты сразу в крик. Сразу видать, что не касалось тебя это никогда. А я вот знаю, что дед мой, когда мальцом ещё был, выжил благодаря такому существу. Он меня, малого, часто на колени сажал и сказки разные рассказывал. Ох, и любили мы детворой его слушать. И главное - знал он историй этих уйму! Слушать - не наслушаешься! Все уж, кто где, привалившись, дремлют, а он махорку потихоньку смолит. Да беседу ведёт... - Квашня на время замолк.
- Михалыч! Уснул, чё ли? - не выдержал первым Сиплый, нарушив громким шёпотом тишину ночи и заставив начавшего новую песню сверчка притаиться вновь.
- Да погодь ты! Дай с мыслями собраться... Не барагозь. Везунчик, не спишь?
- Нет, нет! - Артёма всё больше увлекала своеобразность говора Квашни. К тому же он действительно заинтересовался загадочной историей, которую собирался рассказать сталкер.
- Ну, так слушайте дальше. Детвора-то, она же во всякие дыры вечно лезет. Только дай нос куда сунуть... А времена неспокойные были. Война гражданская шла. И сам чёрт не разберёт, кто за кого воюет. Брат на брата шёл, сын на отца. Смертоубийство, да и только... Семьями в отместку порой вырезали друг дружку. Вот домов-то и пустовало много по окраинам сёл... В той деревне, где дед мой родился, мельница старая на отшибе, возле речки, стояла. Много прошло с той поры, как мужик один взялся за дело, руки-то, видать, из того места росли, из которого должны. Построил её на совесть да начал зерно молоть. Людишки посмотрели на это и понемногу потянулись к нему с просьбами. Чтобы, значит, и им тоже намолол. И чем дальше, тем больше. И, говорят, работу он делал на совесть. Мука отменного качества, народ рад. Печёт хлеб да сдобу разную. Так постепенно хозяин во вкус вошёл, что прибыль пошла. Поднакопил деньжат да лавку построил в центре села, начал ещё и приторговывать. Работников нанял. Люди тоже вздохнули, легче стало, какие-никакие деньжата и им перепадать начали. Словом, производство процветающее, никто в накладе не оставался. Казалось бы, что не жить и не радоваться? А тут Советская власть пришла. Перевернула всё с ног на голову. Колхозы образовывать начали. В стаи, значит, сбиваться, чтобы других от работы отвлекать...
- Ага! Я даже анекдот один знаю про это! - Сиплый опять перебил Квашню. - Один мужик говорит: "У нас колхоз - миллионер"! Другой его спрашивает: "Такой богатый"? А тот отвечает: "Да не! Несколько миллионов государству должен"!
В темноте раздался приглушённый смешок Степана.
- Так мне рассказывать или нет?! Или тебя слушать будем? - вскипел Квашня.
- Всё, всё, Михалыч, умолкаю...
- Вот блин, с мыслей только сбиваешь! На чём это я?.. А! Ну, народ-то озлобился, голодные времена настали, везде смута да разбой. Кто с ружьём в деревню пришёл, тот и победитель. Корми его, народ, значица. Только этот нахлебник уйдёт, как другой лезет. И так - без передыху. А мужичку всё нипочём, работу делает, живёт припеваючи. Всех кормит, да и сам с семьёй с голоду не пухнет. Вот и озлобился народ колхозный, типа, мужичок для Советской власти, что кость в горле. Начали к нему разных "комиссаров" слать с проверками. Обвиняли, что от народа добро прячет. А он им: так сам нажил, своими, мол, руками... Но люди, они такие, пока самих лихо не коснётся - не успокоятся. Взялись угрожать. А потом и вовсе с колами прибежали к дому. А он тогда в отъезде был. В город товар возил, да для семьи гостинцы прикупить хотел. Только жена с детишками и пара домработников во дворе находились... Народ поорал для сугреву, а потом за колы и взялся. И ни дети плачущие не помогли, ни работники. Паренёк один, молодой совсем, беспризорщина. Его мужичок выходил, на ноги поставил. Да так тот и остался на мельнице. За хозяйством скотным у них присматривал. Вот он и встал поперёк толпы с вилами. По-хорошему просил людей уйти... В общем, забили колами и его, и жену мужика того насмерть. Хорошо, что детишек хоть пожалели, в живых оставили. А хозяин как вернулся да про это узнал, опечалился сильно. Любил он их, да уважал. Похоронил с почестями, чин по чину, а на берегу неделю из брёвен статуи строгал. Чтобы, значит, памятники сделать... Стоят ли они по сей день, не знаю. Но только вырубил так печально, что у народа при виде статуй этих волосы дыбом не только на голове вставали. Бояться начали мельницы, за три версты обходить. А мужичок не стал никому зла чинить. Решил, что Бог и сам всё видит да накажет виновных. И судьбу дальнейшую решил не испытывать. Собрал скарб нехитрый, да детишек в повозку, с работниками рассчитался - с думами о будущем. Никого не обидел. И подался в земли вольные, на Урал. Где он осел - никому не ведомо. Да живут, поди, где-то потомки его. Память о нём хранят. Как о таком не хранить?
Квашня опять помолчал немного и тяжело вздохнул.
- Не спите ещё, а то, чё я тут распинаться перед спящими буду... - после утвердительного ответа обоих слушателей, продолжил: - Но я отвлёкся. Для полноты разговора, так сказать. Так вот. Мельницу после этого все стороной обходить начали, а потом и слухи разные поползли по округе. Мол, нечистая сила в доме завелась. То корова чья забредёт да сгинет. Только рога и копыта находят хозяева. То баба какая по воду или бельишко постирать к реке спустится, да чуток ближе подойдёт, чем можно. А позже на сносях оказывается. И ребёнок рождается нисколько на муженька ейного не похожим. Как правило, ярко-рыжим. А тот паренёк, что у мельника-то работал да от рук народа погиб, именно рыжим и был. Не знаю уж, может, и правда в том есть, да только у деда моего шевелюра как раз огненным цветом пылала. И главное - до этого в роду ни одного "солнцем помеченного" не встречалось. Вот в чём соль. А позже случилось с ним то, что довелось ему мальцом на мельнице этой побывать. Сами же знаете, как пацаны могут: "Слабо?", а мы перед другими-то все герои. Побахвалишься, а отступать, вроде, нельзя. Слово дал. Не знаю я точно, как дед на мельнице оказался, но то, что он там был - факт. Пошёл прямо, ребятня сзади улюлюкает, а ему, вроде как, хоть бы хны. Только за забором скрылся, так и душа в пятки ушла. Идёт, ноги подкашиваются, вот-вот упадёт. Но гордость не даёт назад повернуть. Так на мельницу и забрался. А там сгнило уже всё, вот он и попал, провалившись на досках застарелых, в водоворот речной. Думал, что уже на том свете гостит. А только сила его какая-то из воды вытащила да обратно в дом затянула. В себя пришёл, глядит: стоят перед ним два силуэта - женский и мужской. И оба улыбаются, словно говорят, живи, мол, долго и счастливо. А потом вот так же в воздухе и растворились... А дед, он до девяноста лет дожил. Четверых сыновей и двух дочерей на ноги поднял, да нас, внуков, почти два десятка ублажал. Так ведь и правнуков сколько... Сейчас и сказать трудно. Раскидала родню жизнь по миру. Не со всеми связи остались...
После небольшой паузы первым не выдержал Сиплый:
- Так при чём же здесь дедок-то наш, а, Михалыч?
- Да погодь ты, не закончил я ещё! Старики много чего в своё время рассказывали. Вот и слышал я такую вещь, что неспроста это всё. А уж про домовых и кикимор разных сколько слухов ходит даже в наше время... Будто души это бывших жильцов неупокоённые. Они при домах остаются, в которых жили когда-то. Всё ищут, где же в своё время упустили что-то важное. Не успели, значит, при жизни чего доделать. За хозяйством глядят, да детей растить помогают. Каждый, конечно, на свой макар. Им же кажется, что всё правильно делают. Да со временем от реальности сильно отстают, вот и выходит у них не всегда и всё гладко. От этого и разговоры идут о том, что злые они, людям, мол, вред наносят. Полтергейстами кто обзывает, а кто и силой нечистой. Ну, тебе, Стёпа, про полтергейстов рассказывать не надо. Ты их и воочию видел в Зоне. Мы, правда, и сейчас вроде как в Зоне находимся. Так что я не удивляюсь, если дедок этот - какой-нибудь предок Везунчика. Пробудила его Зона своей мистикой да аномальной активностью, как иное к жизни возвращает на свой лад. Зомби да полтергейсты тому примером. Встретил-то парень его аккурат возле дома горящего... А раз дома не стало, значит, и у домового его тоже больше нет. Начал он, видно, цель себе новую искать, а рядом как раз Везунчик и оказался. Так вот теперь он парня, похоже, и охраняет от бед. И пока своего не добьётся, не успокоится. Да-а-а... Не зря к тебе сразу эта погоняла пристала. Редкостная точность. Ты же сам видел, как он нам с трубой помог. А то бы точно убился кто-нибудь, пока на верхотуру лез. Ну, ладно, побалакали и будет. Пора и честь знать. Сегодня денёк нелёгкий выдался, а завтра может ещё хуже быть. С Зоной шутить нельзя. Сил много надо. Давайте спать. Утро вечера мудренее. Поутру и решим, что дальше делать. Думаю, до новых границ Её нам недолго идти осталось. А там, глядишь, всё и образумится. Спокойной ночи вам, да и тебе, Нафаня, не хворать. Тоже, поди, силёнок-то поистратил... Я там тебе внизу кусок хлеба с салом в уголке приложил... Да в кружке горилки малость оставил... Не обессудь, ежели чё...
Голос Квашни звучал всё тише, пока не перешёл в невнятное бормотание, а затем послышалось его размеренное, с присвистом, дыхание. А на Артёма вдруг накатило. Нафаня! Тот самый Нафаня, о котором ему с детства рассказывала бабушка Анна! Вот ведь, как может повернуться жизнь. В ней даже добрая сказка на ночь может оказаться самой, что ни на есть, настоящей реальностью... Только вот бабушки Анны больше нет на свете... В горле Артёма встал тугой комок горечи утраты, по щекам побежали слёзы, но сил на переживания больше не осталось. В дальнем углу чердака опять начал свою колыбельную песню сверчок. Сознание медленно терялось где-то в бескрайних уголках Морфеева царства, унося вдаль переживания прошедшего дня, беззаботное детство, улыбающееся лицо Нафани и приятную сладость рассказанных на ночь сказок. Наступало забвение, опутанное мраком ночи, а впереди уже брезжил далёкий рассвет предстоящего дня. Лёгкого ли? Кто знает. Только ночь, на дальнем берегу которой этот день постепенно начинал зарождаться.