Андрущенко Виталий. Два грешника и святой отец

Греша порою,

мы готовы наслаждаться,

как треплет и горит

на солнце беспристрастном

греха узор.

Однако после -

перед адом сдаться,

и на спине калёное тавро:

"безбожник, вор"...

Люди наказываются не за грехи, а наказываются самими грехами. И это самое тяжелое и самое верное наказание.

Лев Толстой

Пролог

Церковь стояла между лесом и дорогой. Раньше эта дорога была главная между городами Л и К, но потом построили новую, которая шумела теперь в нескольких километрах западней; эта же, так и оставшаяся с трещинами и выбоинами (а в одном месте и вовсе сняли асфальт, засыпав кое-как гравием, - но до настоящего ремонта не дошло), использовалась лишь дачниками, которым было ближе ездить на свои удалённые от основной магистрали грядки, ещё местными жителями, шагающими пешком с корзинами или ездящими на велосипедах в соседнюю деревню, в гости или по делам (что обычно одно и то же), ещё осенью появлялись грибники, а весной и летом любители пикников... А ещё рыбаки (они везде, наверно только в пустыне их нет). А ещё вот в эту самую церковь приезжали иногда люди - выстоять службу, окрестить ребёнка, заказать поминальную... Но с тех пор, как дорогу перенесли, всё меньше народу появлялось здесь; ранее водители нередко заходили - дальних рейсов и просто горожане, на маленьких машинках своих: заезжали (асфальтированная площадка перед храмом могла поместить до десятка легковых машин; фуры стояли у обочины), останавливались и то ли по традиции, передаваемой на заправках, по другим шофёрским каналам, то ли руководясь собственным побуждением, возникавшим как только видели эти купола за кронами, выходили и сразу крестились, то быстро, уверенно, то неумело, на ходу меняя направление, очерчивая какие-то загадочные фигуры перед грудью, совсем не здешней вере принадлежащие.. потом, внутри, иногда кланялись святым, иногда ставили свечку, а если в первый раз, находили священника и спрашивали, что делать, - с ними говорили тихо, размеренно, спрашивая о чём-то, разъясняя процедуру... Через какое-то время человек появлялся на улице, порой с чувством бессмысленности, почёсывыя затылок: зачем я, дескать, сюда попёрся, - а иногда с таинственным облегчением - то ли снисходило что на них, то ли тревога, с которой приехал сюда, затерялась среди свечей и ликов, внимание отвлеклось - после многих мелькающих километров, броской рекламы на щитах и полных похоти да гордого стремления песен по радио, после обычных, матерных и громких, в уверенности поддержанной другими своей правоты разговоров на стоянках, после тихо кипящих (впрочем, иногде клокотало...) ночных мотелей.., и опять километров... или всего лишь "естественной" напряжённости (она же "стресс"), привезённой из города, везомой в другой, чтобы обменять, продолжить.. - внимание как-то теряло это: вот они, свечки, блестящие за стеклом лики, тишина (только ноги негромко шаркают), вверху тёмный с шевелящимися тенями свод.. ?Жизнь, вечная жизнь... вот она какая есть?. И не видать пока, где та другая жизнь, от которой ты сюда пришел..

И вот человек выходит - вновь на свет, на улицу: ярко и солнечно или серо и пасмурно, - момент перехода... Ты всё ещё в том покое, а уже видны признаки этого мира; чем-то прильщает тот маленький уголок тишины - а и понимаешь, или чувствуешь как-то - что он не совсем настоящий. Будто лодка, некогда застрявшая на середине реки: доплыл, вылез на торчащую из воды корму, созерцаешь окрестности... - однако плыть надо, не здесь твой приют; к настоящей земле - твоя цель; и настоящая лодка тебе нужна, раз уж так, а не полузатопленный артефакт (плывший лишь при Капитане., давным-давно уже стоящий на мели, обветшалый) - в нём, с одной стороны, передохнёшь (в успокоении, а может, и в иллюзии, что ты на берегу), с другой же, потеряешь время. Сам по себе он красив - украшенный резьбою борт вздымается над волнами, ажурные медные (а може, таки золотые?!) крепления для вёсел, что-то блестит, мерцает... - но не держаться же за эту внешнюю красоту, не приковать себя к ней, объявив пристанищем!..

Человек выходит и понимает, сразу или понемногу, что надо идти дальше. Ноги уже его несут к машине, что-то ещё держиться за тот выделенный во всём пространстве покой.. а третьего варианта не видно: туда или туда. Ответ был очевиден - но ещё задерживались - закуривали, смотрели на белёные стены, стрельчатые оконца с решёткой и позолоченные купола, переводили взгляд на теряющуюся за деревьями дорогу, вздыхали чему-то, ещё оглядывались... И уже большой грузовик ревел дальше или уносилась прочь легковая; что дала им эта остановка? осталось ли что-то в душе? сдвинулось ли хоть немного?..

Машины проносятся по дороге (уже дальше, западней), большие и малые, так же, как и раньше, - и ничего не заметишь, никаких перемен; кажется, так было и десять, и двадцать лет назад, и пятдесят... А церковь стоит между полузаброшенной дорогой и лесом - чей-то ещё путь лежит сюда (может быть, и случайно зайдут..), и кто-то здесь изо дня в день: правит службы, даёт те самые разъяснения.. И вечером, когда все церемонии остались позади и боґльшая часть мира на многие километры вокруг уже спит, выходит (из-под купола, из-под вечно критичных взглядов икон), чтобы посмотреть на звёзды...

1-й

Первого звали Станислав - но, так как было ему всего двадцать два года, а может, ещё из-за его почти мгновенно возникающей репутации среди друзей (кратковременных) и знакомых, его называли Стас, а то и Стасик. Репутация эта была такая, о которой говорят с невольно появляющейся улыбкой, иногда вполголоса - но только до того, пока это не касается как-то тебя. Обо всём чём угодно можно распространяться лениво, судачить, шутить, но когда это вдруг перестаёт быть просто темой, и уже толкает тебя вбок: "Эй, смотри-ка, ты смотри!..", характер речи (и, конечно, лицо и повадка рассказчика) меняется.

Стас был худ и изящен, лицом спокоен, причёска его и обувь всегда были в идеальном состоянии, и было в нём то нечто, что замечают преимущественно женщины, и не просто замечают, а задерживают взгляд, и смотрят, и раздумывают уже, внутренне волнуясь., а иногда, пленённые достаточно, начинают действовать... Стас знал об этом эфекте, и было время, когда лелеял его как тонкое чувство, как умение держаться, взгляд и голос, внешность... - путём проб и ошибок он довёл его до такого совершенства, когда мог быть почти уверен, что понравившаяся ему женщина или девушка будет в его распоряжении. Это и принесло ему упомянутую репутацию - красавчика и донжуана, - репутацию неоднозначную, иногда позволяющую развеселить компанию друзей, сорабочих шутливо поданными анекдотами из жизни, а иногда становясь объектом подозрения, а то и ненависти одного или даже нескольких из них. И, когда возникало второе, он должен был уходить - не было доверия уже ни себе, тем более ситуации, что она сложиться удачнее, чем раньше, что какая-то из очарованных (и "занятых") женщин не устроит ему засаду в пустом кабинете в конце рабочего дня или не затащит в квартиру, и что какая-нибудь правдолюбивая душа не доложит об этом мужу или другу - увидев что-то, заметив, а то и додумав: "Могло же такое быть!"

Сколько раз его били - мужья, ухажёры, отцы (далеко не всегда "заслуженно"), - после чего он не раз лежал в больнице, чтобы потом, поправившись (обычно лежал недолго, наверно с каждым разом тело больше привыкало...), собрать вещи и ехать в поисках нового места для жизни и новой работы. Сколько он объездил со своей наплечной сукой и потёртым чемоданом, сколько занятий сменил! Он мог быть переводчиком с немецкого и французского и водителем, разбирался неплохо в компьютерах и документах - хоть и не имел никаких дипломов; сколько сотен бокалов он разнёс и протёр столов, подрабатывая официантом., а ещё владел техникой массажа и даже был некоторое время парикмахером. Одна за другой ипостаси эти врывались в его жизнь - но непременно рядом оказывались женщины - то в коллективе, то как клиентки; и в тех домах, где он останавливался на время, конечно, должна была быть этажом выше или снизу, а то и на той же лестничной площадке дама, вполне зрелая, или (о, горе!) совсем девчёнка, сразу же отмечавшая его, или же, при "удачном" стечении обстоятельств, освещение или взгляд (кто сможет потом воспроизвести этот роковой ракурс), сразу влюбляющаяся - "тотчас и навек". И всё бы хорошо - начиная свои скитания (ещё в семнадцать он стал сиротой - умерла мать, а отца он никогда не знал - прожил полгода у тётки, а потом переехал в столицу... на время), в самом начале он чувствовал лишь свободу и романтику во всем - он менял места, менял женщин - в этом было бурное и щекочущее течение жизни, её единственный для него смысл; каждое утро он просыпался, хоть на вокзале, хоть в дешёвом отеле, хоть в квартире новой любовницы и чувствовал этот свежий ветерок - зовущий в непредсказуемость дня, подсказывающий задержаться здесь ещё или уезжать; он будоражил воображение: куда теперь податься, в каком качестве попробовать себя... Но потом что-то случилось - появились "сбои", какие-то глупые, совсем ненужные случайности стали вторгаться в жизнь.. Например, раньше он даже не интересовался есть ли кто у новой вырванной из проносящегося мимо вихря жизни (и лишь отвернуться, шагнуть в сторону - снова канет туда) пассии или нет, но вдруг начали возникать самые разные личности мужского пола - а он, откровенно говоря, очень терялся в среде мужчин, с женщинами было гораздо проще. На женщину можно было просто посмотреть особо и даже ничего не говорить, можно было одним взглядом назначить скорое свидание (если они находились в обществе), коснуться невзначай, извиниться с улыбкой - и разговориться о самом постороннем (чтобы потом при случае сразу перейти к главному); даже с пожилыми женщинами он лучше ладил, они ещё могли что-то чувствовать, электрика этого юноши касалась и их, они чувствовали себя живее.., но конечно, ничего уже не было возможно, - а с мужчинами всё гораздо сложнее. У него с ними было мало общего, он не интересовался их разговорами, их подход к женщинам, которым кичились они, был слишком груб, кустарен; а если уже оказывался среди них, мог что-то рассказать, чтобы повеселить компанию, - а, как правило занимался своей работой и не примыкал к обществу. ..Но когда какой-нибудь здоровый.. а иногда и вовсе тощий, но пышущий гневом через все свои кости ?правообладатель? являлся к нему: "Эй ты, давай поговорим!" - это уже было лишнее и не могло вписаться в ни в один романтический образ..

Некоторые били сразу, некоторые спокойно объясняли, спокойно же обещали прикончить "если ещё раз", кто-то кричал на всю улицу, донося прохожим всю сложную картину отношений, некоторые, оглянувшись по сторонам, доставали из кармана пистолет.. - Стас не разбирался в оружии, он боялся его, и даже блестящей игрушкой можно было его напугать. Ещё некоторые, сами оставаясь в тени, но имея возможности и связи, вытуривали его с работы, а то и из города и вредили всячески.

"Друзья" - ?желающие счастья?; влюблённые - до бешенства или отчаяния доведённые появлением так легко увлекающего их священную и недостижимую мечту; ?законные хозяева? - отстаивающие свои права, свою репутацию, чистоту собственности... Но даже не все эти мужчины больше всего угнетали его, даже не побои были самое страшное (хотя, конечно, кому приятно, когда его толкают лицом в афсальт, крича в ухо: "Понял? Ты меня понял?!", или колотят по почкам, как по боксёрской груше) - ему было жалко женщин и даже этих бьющих его и угрожающих... - он видел чего подчас стоит совсем небольшой (но, может быть, такой насыщенный!) момент страсти.., к чему каждая такая история может привести. Раньше он увлекал беспечно, целовал, сжимал в обьятьях, забывался вместе с ней, отдавал себя и забирал её всю... и уже уносился прочь - другие места, и другие руки, губы, другая нежная кожа ждали где-то его, он ничего не видел позади, ничто не преследовало его. Но когда он понял однажды, как меняется жизнь некоторых после этого...

К нему один раз, неизвестно как его розыскав, - когда он уже сидел на вокзале!, ожидая своего поезда (совсем забыв о всем, что было в этом городе, лениво думая о другом), - подошел парень в очках, слегка тронул его за плечо... Стас повернулся, увидел молодого человека - и был поражён: лицо его было осунувшееся и заплакано, он избегал смотреть в глаза и сжимал в руках зачем-то бумажник..

-Вы Стас? - спросил он.

Стас кивнул..

Молодой человек начал вдруг плакать, закрывая глаза и часть рта руками, отчего слова его звучали едва различимо... - он говорил о "ней", которая "никак не может забыть тебя"; и он был "готов сделать всё - хоть уйти! - чтобы ей было лучше", - однако она "не хочет уходить от меня" и, тем не менее, "воспоминания о тебе тоже всё время мучают, мучают её".

-Я не знаю, - говорил молодой человек (выглядящий, в общем, вполне прилично, и встреть его на улице в нормальном состоянии, вряди ли можно было бы подумать, что он способен плакать, тем более вот так - рыдать), - я не знаю, как теперь будет.. не знаю. Сможет она забыть про вас или нет?. Но я прошу вас, уезжайте! - вот. - Он ткнул Стасу кошелёк, - прошу, уезжайте и не возвращайтесь! ..Если она немного успокоиться, мы, может быть, сможем жить, как раньше.. Прошу вас - у меня больше нет сейчас, если хотите, я вам потом ещё пришлю... адрес только дайте - или пришлите на э-мейл, я вам напишу..

Стас не мог ничего говорить, он вырвал и скомкал бумажку с каким-то адресом, он хотел отдать и кошелёк обратно, но парень махал руками, мычал что-то и совсем был близок к истерике, так что пришлось взять деньги и пообещать (несколько раз), что он уедет - уже уезжает! - и никогда сюда не вернётся. Тогда жених немного успокоился, пошёл прочь, потом ещё остановился, кивнул ("До свидания") заплаканным лицом... А соблазнитель стоял, понимая, что вихрь беспечных веселий оборван навсегда - он был, как охотник, понявший, что другая сторона его развлечения - убийство; сердце его тяжело билось, в руке был сжат кошелёк с деньгами...

Он уехал, но, конечно, ничего не кончилось. Наверно, не так человек уж властен над жизнью своей, как ему кажется.. Что-то изменилось, да, - его отношение: он больше не хотел быть соблазнителем и не позволял себе долгое время никаких "фокусов".. - но вот снова случай, и будто само собой (трудно поверить!), совсем непроизвольно... Что-то случалось - самое начало, самый первый блеск; а потом, когда, захватив властно, всё происходило и совершалось, тогда, после, можно вспомнить о чьих-то слезах и своих обещаниях и клясть себя, сколько захочешь.. И уже, оставляя (а как быть по-другому?.) её, очередную, он чувствал горечь, уже не стремился душой дальше, а просто уходил, потому что так было надо.

В самый момент он видел горение глаз, чувствовал весь жар тела, близкого ему, почти или совсем отдавшегося ему., - и растворялся в этом, он был вроде уже и не он, ни его памяти не было с ним, ни его воли. Когда же прежнее сознание возвращалось, он вспоминал - но уже было поздно, - и можно было только пообещать себе опять.. в тот же момент ненавидя себя от предвкушения такой же равзязки.

Потом пошли эти мужья с друзями и побоями - он даже с благодарностью на самом деле принимал их (тут было его сознание!), необъяснимое, на первый взгляд, облегчение это доставляло - в больнице он был стоек, улыбался, вызывая недоумение докторов, никогда не писал никаких заявлений в милицию... Но радость и покой не задерживались - опять кто-то рвался к нему, кто-то гнался за ним и сыпал проклятия, и вспоминался заплаканный молодой человек на вокзале, и мысли о том, что разрушена ещё одна спокойная устроенная жизнь... - к которой он, на самом деле, сам всё время стремился, даже в первые годы буйных полётов (размышляя: "Вот пресыщусь этим достаточно..")

Он убегал, уходил с горечью - блаженство оборачивалось трагедией: разве он мог знать!.. Он хотел поговорить с женщинами, с каждой из них - но они припадали к его губам, расстёгивали пуговицы на рубашке, тянули вниз (и, в конце концов, получалось ещё хуже - ещё одно грехопадение); он хотел поговорить с мужчинами (ещё сам не знал, о чём, - хоть просто сказать, что он не хотел ничего дурного, что это природа его.. что, может, тут и плохого ничего нет..!) - но мужчины не хотели слушать, они хотели бить, ругаться громко, извлекая весь свой брутальный лингвистический запас.. они грозили самыми страшными и невероятными вещами, удаляясь, махая руками, тыча пальцем... - но слушать ничего не хотели. И он уходил с настроем начать новую жизнь - устроиться на работу, где не будет женщин, и, может, поселиться в уединении (от них) - но вот новый город, новое жильё, он звонит по объявлению: да, согласен, нет, ему не нужна большая зарплата - кажется, всё хорошо.., может, теперь всё будет хорошо... Он приходил, и женщин могло даже и не быть поблизости - он радовался, брался за работу, начинал обустраивать новую жизнь... Но не тосковал ли глубоко внутри?.. Жизнь даёт то, чего хочешь, пусть ты даже темнейшей ночью под плотным одеялом стенаешь о своих желаниях, самому себе не признаваясь, что это ты ("кто-то это другой - я сплю!"). ...Женщина появлялась, рано или поздно, а то и не одна - и сразу же включался обычный механизм; уже чувствуя, почти зная, к чему это приведёт, он ничего не мог сделать. "Что же это, что!.." - ещё думал он., а сам целовал, ласкал - исчезая, становясь себе неподвластным, снова кем-то другим...

* * *

Он любил женщин. Он боялся и ненавидел их... И ни в том, ни в другом себе не признавался. Однако фактов нельзя было отрицать - нельзя было отрицать влечения (неоспоримой реакции.?.), нельзя было отрицать алых влажных губ, которые тянули к себе, стана, который просил его рук, нежной и наэлектризованной кожи. Нельзя было никуда деть и слёз одних, отчаяния или гнева других, и от погоней нельзя было просто избавиться, от гаркающих, плюющихся слов (да везде они одинаковые), от неразборчивых или выверенных ударов (куда его только не били...) - и снова была необходимость покидать место, к которому уже немного привык, а, оказавшись вдали от очередной разворошённой страстью жизни, искать новое себе пристанище и убеждать себя упорно, что не новой страсти.. Да, можно многое скрыть - желание остаётся с тобой:спящий пока и не видимый демон.

Он говорил себе, что хочет уже покоя, что теперь, хоть теперь он (покой) должен найтись! - пускай очередной город или городок даже не посмотрит на него, хоть бы там жили одни старухи или не интересующиеся сексом умницы, или суровые (да любые!) мужики... - он будет только рад! он поладит с ними. Он поселится там, найдёт работу, будет жить тихо, найдёт общий и спокойный язык с окружающими - а главное, никаких больше слёз, разрывающих сердце страданий или ненависти!..

Ведь он не хочет никому зла. ..В детстве он был спокойным и добрым ребёнком; мать очень любила его, и её он единственную любил, и никто ему больше не был нужен. Дома у них не было телевизора, ни даже радио - но они часами могли разговаривать, сидя на диване у окна, листая журналы, черпая ложками мороженное, о самом разном, кино и музыке, каком-то актёре - как и почему он стал таким богатым и знаменитым, - и о другом из того же фильма - как получилось, что он скатился на самое дно. "Это всё любовь, - говорила мать, чуть улыбаясь, щурясь и будто вспоминая (то ли одно, то ли всё сразу), - она губит самых замечательных людей. Таких, как твой отец (он тоже был актёр - говоря о тетаре или кино, она часто упоминала или думала о нем - Стас понимал это сразу, по изменяющемуся её (от спокойных рассуждений к непроизвольной дрожи волнения) голосу). И... ещё многих, многих". Она говорила, а он слушал, и иногда распрашивал, а вообще ему нравилось просто сидеть с ней, такой тёплой, спокойной в эти минуты... Но часто звонил телефон, и она уходила.

-Ненавижу это! - сказал он ей как-то, ткнув в сторону телефонного апарата, на который она только что опустила трубку, и с привычной улыбкой вздохнула: мол, а теперь мне пора.

-Это? - рассмеялась мать. Но потом перестала и потускнела. Затем снова улыбнулась, ласково и как-то старо. - Но это наш доход, дорогой. Или ты хочешь, чтобы я работала целый день на фабрике? - тогда бы ты ненавидел эти гудки по утрам.. Нет, телефон здесь ни при чём. Просто... - Она посмотрела на него, и сама вдруг будто стала ребёнком: - наверно надо... смириться? - последнее было откровенно в вопросительном тоне, но Стас также не знал, что ей ответить. Впрочем со временем, кажется, понял и перестал сердиться на телефон (который время от времени продолжал забирать у него мать), даже устыдился своей глупости; он только ждал. Целыми днями сидел дома, ждал её - час, два, четыре, иногда весь день до вечера или всю ночь. На улицу он не ходил, ему было неинтересно играть со сверстниками, он их и побаивался, и испытывал к ним отвращение... а дома находились множество интереснейших занятий. Он научился готовить много разного, и часто удивлял вернувшуюся мать (уставшую, немного не в себе) тем или иным, очень даже вкусным, а как украшенным! блюдом. Ещё он любил вышивать (конечно, никому не говорил об этом, ни в школе, ни во дворе, - эти даже без повода гогочут, как стадо гусей, а когда скажешь правду, которой они не понимают!..) и вязать научился по книге, потом клеил макеты из картона, потом рисовал, позже сам учил иностранный язык... То то, то другое занятие увлекало его, но потом немного стухал интерес, он некоторое время отдыхал от всего... затем вдруг врывалось что-то новое: лепка из пластилина или фотографирование (мать после его не очень прозрачных намёков купила ему на день рождения фотоапарат), или шитьё маленьких парашютов - на которых он сначала спускал с балкона миниатюрные фигурки вояк (теперь наконец пригодились), потом другие предметы, которые подворачивались под руку.. Когда мать заметила, что он начал резать скатерть и уже спустил вниз половину столовых приборов, она остановила его.. Впрочем, он добился своего: иногда она как бы уходила в себя, не обращая внимания почти ни на что, и хоть чем-то он старался её достать оттуда - из того чуждого и тёмного, он чувствовал, мира. Она выходила, возвращалась в мир общий, к нему - и самой же ей было легче, и лучше здесь, чем там, - но она сама и обрекала себя снова и снова уходить, погружаться в своё - в мысли, то ли в какие-то странные переживания... он не мог этого понять. Вот всё хорошо: они вместе идут собирать удачно приземлившиеся под балконами ложки, а потом в магазин, где она покупает ему большущий кусок материи и в другой за солдатиками, назначенными в десант, - и гуляют вместе, всё время смеются, потом ещё заходят в кафе есть мороженное - мать сама как дитя - ест одну порцию, потом ещё, улыбается ему измазанным сиропом ртом... Но потом она снова пропадала или вечером сидела и качалась тихонько на кровати в углу. А он ждал её - и однажды..

Став взрослей, он несколько отдалился - нашёл какой-то язык с ребятами, девочки начали его интересовать и обнаружилось, что он им тоже небезынтересен. Приходя домой, он был полон впечатлений дня, и уже смутные, но вполне живые образы дня следующего шевелились в его голове - какое-то предстоящее общественное дело, или вечеринка, или свидание... Он даже не сразу замечал дома ли она. Иногда, заходя на кухню, видел, что она курит возле форточки - увидев его, нелепыми поспешными движениями разгоняла дым, вздыхала, будто тяготясь надобностью говорить, спрашивала, что будешь есть, ставила чайник.. Часто её не было; а иногда она ждала его, выходила из комнаты навстречу, улыбчивая, свежая, как будто ничего другого никогда и не было.. - но он не всегда теперь имел время для неё: его уже ждали где-то, он был востребован - друзьями или какой-то юной красавицей, - и, чмокнув в щеку (возбуждённый, бегая глазами, тараторя что-то), хватал краюху хлеба (или что мог найти., а то и так - молодому телу надо более другую пищу..), и вот уже вылетал вон. (..Не видя с каким выражением она остаётся за его спиной.)

Он всегда любил мать... или всегда только говорил об этом, "зная"?. Уже после он вспоминал, понимал что-то и плакал. Сколько последних минут он пропустил, сколько, может, удачных их вечеров, теплых разговоров - бегая и веселясь где-нибудь вне дома. Стоило ли оно? Он никогда не спрашивал себя так - но когда она умерла (а он как будто и знал, что это должно случиться, - не от этого ль бегал, не собираясь ни за что принимать!?) , плакал, потому что больше никогда это не повторится.. Плакал, вспоминая их разговоры, - до деталей, до отдельных выражений и тона, - вспоминая её смех, её лицо... - только это теперь у него осталось. Но каким-то образом все же ни о чём не жалел - и мысли не приходило в голову - сравнивать: "А если бы я..."_. Есть только то, что успело случиться (затем ушло навсегда). А вот теперь и будущеее распахивало ему двери...

Он поступил в институт, когда она была ещё жива, - она хотела, чтобы он учился, - "и чтобы всё у тебя было хорошо" (хоть и сама, кажется, не понимала, что имеет в виду); он без труда поступил, так как и в школе учился неплохо, мог улавливать суть, но после той новости, с которой одним вечером (может, и что-то предчувствуя, он остался дома, никуда не ходил) явилась к нему тётка.. - перенеся эту новость, переварив, пройдя уже после через все глупые, никому не нужные ритуалы, понял, что здесь он не останется. Ещё пару месяцев он жил у тёти, она кормила его, даже черезчур, называла Стасиком, что-то мудрила с квартирой (разговаривая об этом по телефону, бросая в его сторону не очень понятный тогда взгляд) - его всё это не увлекало, не могло уже заинтересовать. Он был благодарен матери как никому в жизни - но теперь её нет, и он, кажется, понял кое-что о смерти: она просто случается, может и трагического в ней нет ничего (если не цепляться за то, чего не вернёшь), просто жизнь обрывается, вдруг или постепенно истончаясь в каком-то месте, пока... - и не так уж и интересно, есть там что-то или нет (эти вопросы мало его интересовали). Что нужно, так это тут прожить так, чтоб потом было не обидно умирать. Он уже понял к тому времени, как мир этот может быть прекрасен, как упоителен, сладок и полон оттенков этой сладости... И сколько всего теперь нужно ещё перепробовать, изведать, и сколько мест, куда можно и НУЖНО попасть!.. Он всем сердцем был благодарен матери, за всё, за всё (может, немного и досадовал на себя, что когда-то не помог, что-то упустил..), но тем же сердцем, обращаясь от закрытого (свершённостью) прошлого, стремился в волнующие дали - может, желая каким-то мистическим образом отдать там, как-то, все и ей, и этому миру долги...). Он всегда слушал только своё чувство, что его могло остановить?.

В тот день тётка что-то подготовила уже и особо елейно (сколь и путанно) с самого утра рассказывала ему, что сегодня они отправятся к какому-то "дяде" (она будто не замечала, что ему уже 17 лет), где они подпишут "бумажки"- "и всем же будет хорошо, да?" "Да", - отвечал он ей с улыбкой, которая требовалась, чтобы она, удовлетворившись, отстала; она, разумеется, не знала, что он уже забрал документы из института, уже на скопленные карманные деньги (которые она ему давала в немалом количестве эти месяцы) купил чемодан и всё, что нужно в дорогу, и что уже собранные в него и в сумку (мамину - ещё с её студенчества) все вещи, которые он решил взять с собой, лежали и ждали его в спальне под кроватью... "Тогда кушай, вот, вот, - толкала его тётя в кухню, где стол был уставлен всяческими блюдами и напитками, так что даже в глазах рябило от их разнообразия, - кушай, пей... а я - скоро, скоро. Я приду - только по делу схожу, - и мы сходим - да?" "Да", - торжественно улыбался Стас. Она убежала, а он вздохнул над уставленным столом, съел одну дольку апельсина (не нужно в дорогу наедаться, отягощать себя пищей он не хотел; и вообще ничем), потом вслух извинился перед тётей Клавой, её же за всё простил - и через несколько минут, выйдя с сумкой и чемоданом, захлопнул эту дверь, чтоб уже больше никогда сюда не возвратиться. Начался его собственный большой путь...

Сначала он был немного напряжён неизвестностью и масштабностью мира, в который попал... - но потом Стас увидел, что, в принципе, всё везде одинаково - и окунулся, стал брать то, на что сперва лишь посматривал, стал оттачивать мастерство на единственно осмысленном пока пути, пути наслаждения... - мир пестрел прекрасными плодами: почему бы их не сорвать?

И, как сказано, это продолжалось какое-то время, а затем - то ли он что-то упустил, или же только тогда увидел... Вроде не случилось ничего сверхъестественного, а всё же она (жизнь, да; судьба) стала рушиться карточным домиком - беззвучно и безвариантно.. Нет, он не жалел, снова, - он отведал достаточно, но, увидев другую сторону своих деяний (всё же почему он не замечал: не хотел или был так увлечён?..), уже не мог продолжать, не мог обрывать так просто эти плоды. Так что первая, единственная и практически неразрешимая драма его заключалась в том, что он желал остановиться и не мог остановиться, - ум и взгляд его переменился, а жизнь не переменилась: она продолжала являться ему в очаровательных образах, и всякий раз он не мог устоять...

* * *

Но, в конце концов, это должно было разрешиться - он должен был взбунтоваться и сказать, даже выкрикнуть (хоть и про себя, внутренне) что-то вроде: "Что же я, не хозяин собственной жизни?. Почему я позволяю желанию гонять себя туда-сюда и делать из неё сущий ад?!."

Именно так он и сказал себе, подъезжая в поезде к очередному городу - которому по счёту (трудно сказать, сначала он не считал, в счастливом опьянении, потом в тягости своей, накапливающейся от одного места к другому), - но здесь он ещё не был... Он видел сошедшиеся и переплетающиеся, как всегда на подъезде к станции, множество рельс, вроде обычные привокзальные строения, обычных людей, обычные машины, ожидающие у шлагбаума, и вроде бы всё это говорило, что всё и здесь будет точно так же. В самом деле, внешне никаких перемен; и он понимал, иногда очень чётко, порой как выведенный когда-то собой, а может кем-то постулат, что ничего и не может измениться. Вот она, реальность, - все эти города, селения - как разные комнаты в большом общежитии: может, немножко отличные по планировке, оклеяны разными обоями, уставлены неодинаковым (а впрочем, очень похожим) хламом, но по сути, по сути одно и то же: и законы там одни и те же, и люди...

Но нет! Он уже не мог жить в этом отчаянии. Действительно не мог жить больше в таком состоянии, такой жизнью, по обычному, лишь немного подымпровизированному жизнью каждый раз сценарию: приезжать, поселяться, находить работу, потом встречать её (одну, а то и сразу нескольких - за один день)... - и быть увлечённым в вихрь со страстью, встречами.., затем слезами, вопросами, подозрениями, накалом... - оканчивающегося снова в поезде (в подобравшей машине, автобусе), который вёз его к следующей серии этой глупости.. А ведь он знал, чёрт возьми, что жизнь хороша!. (не только этим., совсем не этим!!.), у него ещё столько сил было - но на что они тратились? Как чистые листы в огонь - на них могут быть стихи, на них может быть прекрасная картина, а ты просто питаешь этот огонь, кружась вокруг него, как бабочка или как идиот - зачарованный его пламенем.

И он взбунтовался - именно тогда, в поезде, глядя на эти всё медленнее проезжающие за окном столбы, на вкатывающийся перрон, вплывающее здание вокзала. "Не так теперь всё будет, не так!! - кричал он внутри (и только взгляд его горел перед стеклом, а по другим признакам и нельзя было подумать, как разгарячён этот человек). - Всё измениться, всё будет хорошо! По-настоящему. Хорошо..."

И он так вдруг поверил в это! - силы вернулись, уверенность, забытая свежесть. Да, было, было многое, плохое и тяжёлое - но не отказываться же из-за этого от настоящего шанса жизни, не бросать борьбу из-за нескольких поражений.. Вызов будоражил молодое сердце, ещё не отучившееся бороться и искать, - он был готов преодолеть себя и любую ситуацию, даже самую-самую увлекающую, - он увидел, что это возможно! И уже даже этот вокзал виделся по-другому...

-Любинск! - крикнула проводница, с грохотом отпахнув двери, - стоянка пять минут.

"Любинск? Отлично, - думал Стас, спускаясь и сходя на твёрдую землю; пожалуй, совсем недавно даже такое название города показалось бы ему плохим знаком, и, может быть, выйдя из вагона, он с угрюмым лицом пошёл бы прямо к кассе, чтоб купить билет ещё куда-то, хоть в какой-нибудь Тарантуйск! самой отдалённой и дикой области... может, хоть там повезёт. - Тут мы и будем жить. А если и уедем - то по своему желанию - НИЧЕГО уже не выгонит, не заставит убегать. Никаких больше историй.! Я покажу тут, что себе хозяин, - и я могу жить с людьми".

Верил он? Да, очень верил, - мысль была чёткая, яркая, ясная, давала силы; впрочем, когда надо было привнести их, эти мысли, во внешнее, превратить в реальность, возникала какая-то загвоздка.. На которые не обращают внимания, когда всё видится так хорошо.

-Вперёд! - говорил себе Станислав, - это очень хороший город, очень. Мама, я смогу... Тебе не удалось - и я не знаю дадут тебе ещё попытку или нет.. надеюсь, дадут! но я чувствую, что смогу.. смогу пройти...

Тут же объявился таксист:

-Зачем идти - город у нас не маленький, - давай подброшу! Киллометр - червонец...

Стас улыбнулся ему и подумал, что это как первый шаг, - надо не бежать, не отворачиваться, а соглашаться.

В машине он был в том же приподнятом настроении, разговорился с водителем.

-В гости, - привычной ложью отвечал Стас на стандартный вопрос, а потом рассмеялся и сразу, без объяснений и переходов, сказал правду: - вообще-то жить. Поездил столько уже - надоело. Хочу остановиться и жить спокойно. Найду жильё, устроюсь на работу...

-Ну что ж, - кивал водитель, - рады, что выбрали наш город. А чего ж катался-то?

-А! - отмахнул Стас рукой всё насторожившееся прошлое, - счастья искал.

-Ну это нам знакомо, - бывало улыбнулся водитель, кивая одновременно и сворачивая направо. - Сам околачивался довольно. Пил, плясал, как говориться, пока сюда не попал. И понял: хорош - хорош, Серёга, сказал я себе, хватит жизнь на ветер пускать - она... одна, правда же?

-Да, - тихо сказал Стас. Этот разговор он тоже рассматривал как хороший знак. - Ну и как, - спросил он немного взволнованно, - получилось новую жизнь начать?

Таксист вздохнул, шевеля во все стороны ртом (будто разминая его для особого ответа), потом затянул: "Нуууу".. потом резко тормознул:

-Приехали. - Когда Стас расплатился, он вылез тоже, и облокотившись на дверь, сказал задумчиво: - Удалось., наверно удалось. Хотя и не знаю... Вроде я и на месте теперь, не езжу, не носит меня по ветру, как лист тот неприкаянный, - есть и дом и работа, вот. - Он ударил по капоту, и поздоровался с кем-то, проходящим мимо, - "Здрасьте", - вот и знакомых приобрёл, даже друзья есть вроде... Всё (ну почти..) как полагается. В этом да - новая, - он улыбнулся уверенно, - новая жизнь.. - Стас стоял по другую сторону машины, с сумкой и чемоданом, и понимал, что будет ещё что-то.

-А всё-таки. - Водитель посмотрел куда-то в сторону, в неопределённую даль, почесал затылок, сжал клок волос, словно хотел выдрать - и закончил: - всё-таки будто и ничего нового. Всё то же.. Не знаю, брат! - рассмеялся он внезапно - наверно, дойдя до предела рассуждений: сам так далеко никогда не залезал.

- Чёрт его знает, - говорил водитель, садясь, и уже после того, как дверь закрылась и завёлся мотор, еле различимое донеслось: - наверно, такая и есть наша жизнь: хоть волочись, хоть сиднем сиди - всё одно. Вот и радуйся...

И машина, газонув, покатила прочь по гравию...

Молодой человек оглянулся и, сразу решив оставить не очень понятные, может и самому говорившему, слова, собрался подыскать себе какое-нибудь жильё (а потом ближе познакомится с городом, ну и с работой тоже не медлить); обосноваться и начать строить здесь, в конце концов, свою нормальную жизнь. Или искать её?

Он был в где-то центре...

* * *

...А поселился, как всегда, на окраине. Но пустяки; женщина(!) и ещё не старая, смотревшая на него знакомым ему взглядом, сдала ему жильё - но это был вызов, первый, он принял его, и когда он понял, что может не быть снова увлечён, радости его не было предела, и казалось, что теперь уж точно все пути открыты ему.

-Что? Что-то смешное я сказала? - низким голосом спрашивала показывавшая ему единственную комнату и прилагающиеся к ней кухню и маленькую ванную за шторкой дама. - Ты веселый, я вижу, - это хорошо. - Она играла локоном, и в позе её, и в малейших движениях (которых, он был уверен, она и не осознаёт - это сама природа-матушка в ней, так же?) он угадывал всё, что так хорошо знал, встречал сотни раз, - не просто расположение, а уже любоовную игру, демонстрируемую открытость - давай, мол, совсем маленький шаг от тебя требуется...

Но Стас ещё шире улыбнулся: всё-таки человек - это тот, кто превосходит свои низшие инстинкты, и момент этой власти есть момент истинного его величия... и сказал:

-Что ж, мне очень нравиться квартира. Не сделаете скидку новоприбывшему? ( это он уже намеренно спросил - хотел проверить себя до конца).

-Почему же не сделаю, - продолжая накручивать и разматывать прядь, отвечала хозяйка томно. - Но всё ведь не просто так бывает - ты знаешь, правда?

-И чего же вы хотите взамен? Обещаю не сорить! - поднял он клятвенно правую руку. - Что ещё... Друзей водить не стану - потому как только что приехал и нет у меня тут никаких друзей. Значит, никакого шума и пьянства. Телефоном тоже незачем мне пока пользоваться..

-А как насчёт девушек? - искривила она лицо в совсем невероятной гримасе еле сдерживаемой похоти (и он подумал: "Неужели я раньше играл в эти игры?!.")

-Девушек, - повторил он тихо и будто смутился. - Видите ли в чём дело.. - Она уже по-немногу направлялась к нему. Он понимал, что может упустить отличное жильё, но всё же решил закончить свой спектакль. - В общем, девушки меня совсем не интересуют, - отчётливо сказал он ей, стоящей прямо перед ним (в нос бил приторный запах духов). Она ещё улыбалась и мяла юбку, и шевелила губами - понимание медленно-медленно просачивалось к ней...

-Даже не знаю, когда это началось, - говорил Стас, вздыхая, опуская глаза и хлопая ресницами, пытаясь не переиграть, - сначала я был как и все, мне нравились они, да.. - я даже (ох, разыгралась фатазия!) собирался жениться, представляете? Но потом. - Она начала понимать и гримаса растеклась и обвисла, - потом внезапно - знаете как это случается, самые большие перемены приходят к нам всегда ни с того, ни с сего! - внезапно я понял, что с ней меня не связывает больше ничего. Более того, я признался себе, что только обманывал себя, когда бегал за этими девчёнками, засматривался на женщин - все они такие!. Нет, вы не примите на свой счёт - просто я другой, понимаете? Вот вы как человек мне очень симпатичны, и есть многие приятные ваши коллеги по полу, если можно так сказать.. - например замечательная писательница Жорж Санд - вы читали? - мне очень нравиться; ну и среди живущих, конечно.. Словом, тогда же я понял, что по-настоящему меня увлекают только... Впрочем, что я всё о себе - скажите, какое будет ваше условие - скидка мне очень не помешает..

-Никаких условий, - отвечала она хрипло, уже из другого конца комнаты, откуда, морщась и без тени любовного настроя смотрела на него. - Как и уговорено. За первый месяц.. вперёд. - Последнее слово она будто выплюнула, а может, и плюнула бы, не будь это её собственная жилплощадь и всё же какой-никакой жилец..

-Жаль, - сказал Стас, ликуя внутри; такая, казалось бы, мелочь (?отшил бабу!?) - но нет, многим не понять. Может быть, это сложнее, чем алкоголику бросить пить и заядлому курильщику отказаться от сигарет, - он победил любовную страсть!

Расплатившись, он провожал её к двери.

-Большое спасибо. Ваша квартира мне очень нравится, мне кажется, я пробуду здесь довольно долго, или, как знать... очень долго! - рассмеялся он (прибавив искуссно порцию женоподобности к этому смеху). - Надеюсь, мы с вами будем видется частенько - я всё -таки вам хотел бы рассказать, как это всё устроилось в моей жизни...

-Ага, ага, - бросала она через плечо, не глядя на него; потом на пороге обернулась: - Послушай..те - если будешь тут устраивать эти ваши оргии - счасже выгоню!. Усёк?

-Так точно, - сказал Стас ей вслед своим обычным голосом и даже козырнул, - никаких оргий.

Хозяйкина голова скрылась за пролётом лестницы; было слышно резкие шаги и вполне отчётливо разносимые акустикой подъезда слова: "Надо ж, повезёт так повезёт - то алкаш какой-то со всей кодлой, то..." Окончание можно было предположить, но он закрыл дверь, так как боялся рассмеяться..

А через неделю его нашла и работа. Это была наделя радости, свободы, ощущения своего главенства над жизнью, а не наоборот. Кто бы мог подумать, что так приятно... просто жить! Тихо, спокойно, без передряг и порывов - одно с другим связано; и всё складывается отлично, малейшее доставляет радость - вот то, что ранее, совсем ещё недавно угнетало, теперь вызывало улыбку: "Ну как же это хорошо!."

Его квартира нравилась ему, со всей скудной обстановкой, с ржавыми трубами и визгом кранов в ванной, с соседями снизу, которых он никогда не видал, но чуть не каждый вечер слышал буґханье мощных колонок - всегда один и то же ритм... И город, разумеется, ему пришёлся по душе. Сначал он боялся выйти - два дня сидел дома, даже в магазин не ходил, питаясь остатками того, что осталось с дороги. "Сколько же там их... - думал он представляя улицы города, - молодые, стреляют глазами, ищут чего-то., и вот такие вот тоже.." Как часто бывало, что в каком-то из прежних городов, просто выйдя вечером или даже рано утром на прогулку, без малейших планов с кем-либо знакомиться, подобных намерений, он уже через пару часов оказывался в чей-нибудь постели (часто не зная даже имени её, не то что семейного положения - такие подробности нередко врывались позже), а то и в подсобном помещении какого-нибудь кафе (в которое зашёл неосторожно) или в банальнейших, чуть посвеченных фонарём кустах. И вот этот город - непременно будут такие охотницы, и уж конечно заметят его... Но он вспоминал снова и снова о первой победе (там ведь могло всё случиться - легко; он мог бы выторговать огромную скидку, а может и вовсе жить беплатно), он возвращал себе всю возможную решительность, много раз повторял вслух: "Я хозяин, я хозяин, я хозяин...", и наконец, последний раз выдохнув всё лишнее, вышел..

Ну есть.. - не очень убогие улицы, встречаются красивые старые дома, арочки ему всегда нравились, - ...ну ходят, посматривают, оглядывают даже - ему-то что?. ..Парк, магазины, аптеки - вполне современный город, хоть и, конечно, не самый большой из тех, где ему доводилось бывать... Но, быть может, самый счастливый. Стас шёл и чуть улыбался - как же хорошо идти и не зацепляться ни за что, как репей, - плыви себе по этим улочкам, рассматривай дома и фонтаны, наблюдай, как играют дети в парках, радуйся вместе с ними - и не думай о чём-то другом, что может или должно (!) произойти, не надо напрягаться в ожидании, уже представляя один из знакомых перекрёстков души: то или это.. - просто живи! А девушки, женщины - что ж, они хороши (он смотрел на лица, на улыбки, на одежду..) - кто знает, может среди них он найдёт только одну - одинокую, тоже ищущую чего-то (имеено его?. Нет, в сказки он всё-таки уже не мог никак верить), и тогда это будет настоящий приют и настоящая жизнь. Изведал многое, копилка полна или почти.. - но, может, для того и были нужны эти метания, эти столь многие и разные опыты, чтобы понять важность покоя и постоянства?. Нет, теперь уже ему бежать некуда. Если здесь не удастся устроить жизнь - может ли быть какое-то особое место на всей Земле, в котором это получится?.

Но именно это понимание, что от тебя всё зависит, даёт надежду и даже знание о возможности: ты вдруг видишь, что вся жизнь в твоих руках - только выдержишь ли груз?.. Стас был расположен очень оптимистично; воинственно и, в то же время, легко; ещё были переживания, ещё шевелилось лёгкое недоверие себе - но всё шло хорошо, и он больше и больше расслаблялся...

...А запись в трудовой книжке у него появилась такая: ?клуб "Сила и Красота", охранник? - и в скобках: "с обязанностями уборщика спортивных и других помещений". Он пришёл по объявлению, и, хоть не был достаточно мощного сложения для охранника, его приняли, так как он был согласен совмещать две требуемые им задачи за одно (ему вполне достаточное) жалование. Спортивный клуб "Сила и Красота" находился на другой от его дома окраине города, у дороги - налево огибающей лес и шумящей железно-моторным течением своим куда-то в другой город..

* * *

Именно там это и случилось - в чёртовом клубе "Красота и Сила".!, который поначалу казался ему просто прекрасным местом работы.. Да нет, конечно клуб ни в чём не виноват. А что же.? может, Судьба? Смешно, очень смешно... но смеяться не хотелось. Теперь хотелось только одного, так как, видимо, он всё-таки не прошёл испытание, и не было уже ни идей, ни сил чего-то искать...

Сначала всё шло отлично - это было первое место, куда он пришёл на собеседование, ему оно сразу понравилось, хоть надо было ехать на другой конец города, - опрятное зданьице, внутри пальмы в кадках, светло, красивые цветастые картины на стенах, красивая и чистая девушка за стойкой...

-Присядьте, - улыбнулась она ему, когда он сообщил, что явился на счёт трудоустройства, - полистайте пока журналы, если хотите... кофе вам сварю..

-Нет, спасибо, я посижу, - просто и вежливо ответил Стас, продолжая наслаждаться своей властью над собой и незагрязненным восприятием действительности. Она сидела против него за своей конторкой, и краем глаза он видел, что она поднимает голову.. - ему было достаточно тоже взглянуть, улыбнуться несколько сдержанной, но пронизывающей улыбкой, пара подходящих фраз для начала - на ходу додумывая, играя ситуацией.., - и не важно есть ли у неё кто-то, замужем она, может, у неё пятеро детей - они провели бы прекрасные выпадающие по контрасту из остальной её жизни моменты и, наверно, ещё не раз бы встретились наедине, особенно если он станет работать здесь... Но Стас только раз, случайно подняв взгляд, встретился с её глазами - не отвёл, но и, осознав уже щёлкнувший к действию механизм, не дал ему ходу, вытерпел, остался непоколебим - и её глазам, чуть-чуть (но достаточно, чтобы что-то завязалось) жаждущим, совсем немного надющимся, хотя и не уверенным., было не за что зацепиться.

Пришёл спортивного сложения человек в пиджаке, пригласил в кабинет; там сказал, оглядев пришедшего и почесав затылок:

-Охранник из тебя, конечно, как из дерьма пуля - извините за прямоту.. Но поскольку других вариантов пока не наблюдается, да и времена, знаешь, пошли - никто не хочет таскать железо, на йогу ходить... Тут бар поблизости - там посетителей пруд пруди - и всё молодежь! Эх, нация, - мать её так.

Высказавшись таким образом, он ещё раз, уже без скептицизма, оглядел Стаса и вздохнул:

-Ладно. Деньги вот такие. - Он написал на листочке и бросил по лаковой поверхности стола - Стас поймал, - но придётся ещё помыть там кое-что, протереть тряпкой иногда - ты как, не брезгуешь?

-Да как-то не в том положении, - усмехнулся соискатель.

-Что, денежки нужны? - засмеялся мужчина с крупным мясистым лицом (это был директор); но вдруг перестал: - А ты, часом не.. - Он нахмурился, глядя на него, Стас тоже нахмурился, не понимая, - ..не-ее.. - Директор махал рукой туда-сюда, но ясней не становилось. Наконец он выразился: - Не гей? То я смотрю... Клиенты, и те, что остались, разбегуться, как узнают, а на меня пальцем будут тыкать..

-Нет, - сказал Стас, глядя прямо, и этого было достаточно.

-Значит так тогда - внутренний устав. Стоишь у входа внутри - можешь выйти покурить, можешь в туалет на пять минут - не на час! Можешь с Катей говорить - это рецепшн, вы виделись - но не трепаться громко и не ржать! С клиентами не общаться, не просить папироску..

-Я не ку.. - Но перебить изложение устава не удалось.

-...если что спросят, отвечать чётко и лаконично - без выражения, без ничего. Если не знаешь, так и говори: ?не знаю?. Народ, знаешь, по большей части вычурный, сюда с улицы кто попало не ходит... Ну всё, кажись. В восемь закрываемся; получаса тебе должно хватить убраться там, всё. Ключ сначала будет у Кати - стало быть, не задерживай девушку долго - потом, может быть, и тебе доверим... И не. - Он опять посмотрел возмущённо-предупредительно: - Не трахаться! Узнаю,что занимаетесь чёрт те чем здесь после работы - уволю обоих к чёртовой бабушке! - понятно всё? Устраивает?

Стас кивнул, радуясь внутренне: всё хорошо.

В понедельник он приступил, и, хоть нужно было находиться на работе весь день, он не скучал, не томился этим. И с Катей не было никаких проблем - наверно, в самом начале, при первом обмене словами, взглядами, стало всё между ними ясно, - то ли она что-то поняла сама для себя по его отношению, то ли просто, не будучи очень настойчива, оставила надежду (хотя, может, затаила...) В общем - кто бы мог подумать (что такое возможно в принципе), - они, красивая молодая девушка и недавно ещё считавший себя неисправимым и себе в этом не принадлежащим соблазнителем, подружились. И, может быть, это был его первый настоящий друг - конечно, он не рассказывал ей о всех перипетиях своей внутренней жизни и своем прошлом, о поисках и отчаянии, о страсти и побоях, о криках (разных по характеру, злобных и страстных) и слезах (тоже разных)... Но он мог с ней просто говорить, совсем ничего не вспоминая, - даже о пустяках, и ему нравилось слушать её: у нее был приятный голос, она говорила чаще и больше - о том, о сём... Если ему и вспоминалось что с ней, то только тёплый, щемяще-милый образ матери - единственной женщины в его жизни, с которой он мог просто так болтать - и ни о чём, но более содержательно, чем академический спор двух философов: в интонациях была суть, в простом человеческом голосе, который от тебя ничего не хочет, не желает тебя ни убедить, ни разубедить, ни склонить к чему, ни, может быть, отвлечь... ничего, кроме желания высказаться, рассказать какую-то смешную или странную историю, просто наблюдение - а другой человек рад послушать, и что-то заметит шутливо, и они тихо посмеются... да, тихо, тихо, чтоб не тревожить клиентов и не нарушать "устав". Стас говорил себе, что он недооценивал простых человеческих отношений, и то, что они с Катей пять дней в неделю по десять часов были рядом, никак не влияло на живость их отношений. А ещё в "холле" (так называлась небольшая входная комната, где стояла Катина конторка, диван со столиком с журналами для ожидающих чего-то и стул в углу для охранника) всё время играло радио, и это придавало особое настроение - некой приподнятости, радостной правильности..

Прошла первая, вторая неделя: всё шло хорошо...

А примерно месяц спустя появилась она - никто не знал её, ни из тренеров, ни сам директор. Просто однажды - день был пасмурный, как всегда тихо радио что-то пело, Стас сидел на своём стуле, листал без особого интереса свежий журнуал (но и сонливости тоже не было), Катя что-то переписывала из регистрационной книги в другую тетрадь... Он как раз посмотрел на стеклянную дверь - его стул стоял напротив у стены (возможно, для того, чтобы видеть приближающуюся опасность загодя..) - и увидел остановившуюся за ней чёрную спортивную машину. Открылась дверца - и женщина в красном вылезла из неё.

..Его будто сразу что-то дёрнуло - и сладкое, и ужасно отвратительное, и пугающее.. Но всё хорошо - что случилось?. Ничего. Ему только показалось, что, выйдя, она сразу взглянула на него через стёкла... - а если и так, ну и что? Случайно..

Она вошла - и ничего, конечно, не было зловещего, - подошла к Кате, осведомилась о чём-то, та сказала куда ей пройти. Женщина в красном платье поблагодарила и прошла, даже не взглянув на сидящего справа от прохода (всё же с забытым журналом в руках) Стаса. ..А вот он, хоть и глядел во все глаза, потом никак не мог вопроизвести те первые впечатления - ни голос её, ни детали внешности - только красное это платье и осталось, как вспышка. И тот первый взгляд, неопределённый, жгучий. Ну а потом... Чем к большему количеству нервов наших привязан другой человек, нечего надеяться, что воспоминания о нём будут объективными, чистыми. Мы будем вспоминать (и видеть) страх - если боялись; если он нам помог и мы были безмерно благодарны - будет, вместо него (но в его образе!), эта благодарность; или, может, тот нас обидел - останется обида, даже лицо его будет обидой, даже манера...

В его случае в этом врезавшемся во взгляд красном платье, в фигуре, в движении рук и других не таких значительных чертах осталось одно - страсть.

Он и не знал, как всё это началось, - сначала она совсем его не увлекла, ему даже не пришлось сдерживать себя, кроме смутного, не ниже, чем на уровне сердца, ощущения, он ничего не испытал; она тогда прошла куда ей было нужно, потом он отлучался (на пять минут), а когда вернулся, Катя коротко, и тоже как-то неопределённо, сообщила:

-Ушла. - Хмыкнула, вернулась к своим манускриптам. Стас посмотрел туда, где только что стояла чёрная блестящая небольшая машина.. и, отогнав и выдохнув всё, ещё кашлянув для вящести, снова уселся на "боевой пост" и раскрыл журнал.

* * *

После этого она стала являться, раз в неделю, - но не в определённый день, а вразброс, непредсказуемо, то в пятницу, то в понедельник... В среду молодой охранник в великоватой на него чёрной с желтыми на рукавах и на груди нашивками форме стоял на улице слева от входа, перемещал во рту зубочистку, смотрел как в госучреждении на другой стороне улицы моют окна и как солнце блестит в шатаемых рамах.. - был тёплый и немного влажный мартовский день. Машина подкатила слева, почти бесщумно и почти невидимо, как тень или как часть медленной фантазии, которыми целый день забавляешься, не имея других особых занятий.. Но когда мелькнуло красное, он сразу повернул голову.

Она закрыла дверь, нажала кнопку на брелке - машина, мигнув фарами, защёлкнулась, - потом, с небольшой спортивной сумкой в руке, направилась ко входу и перед самым входом посмотрела на молодого человека в чёрном, даже немного помедлила, открывая дверь... - и вроде бы без выражения, но что-то этот взгляд бескомпромиссно поднимал внутри, взбудораживал спокойные уже так долго воды души.. - она открыла и вошла. Он видел через стекло, как она поздоровалась обычно с Катей и скрылась во тьме коридорной развилки. Он ещё остался - но уже и блеск солнца не увлекал (скорее раздражал), и ясная свежесть была ни к чему; он знал, что она занимается с личным тренером по дыхательной гимнастике, всегда договариваясь с ним загодя, - на два часа в их распоряжении отдельное помещение, и никто не знает, что там происходит на самом деле.. Впрочем, не было поводов и для каких-то слухов - ничего, кроме таинственности, не возбуждало к ней интерес. Обычная женщина, судя по одной лишь машине и по блестящему светлым металлом кольцу на пальце, очень богатая; ещё судя по особому отношению к ней директора. Как-то, когда она пришла, в коридоре столкнулась с ним, и голос, с которым прозвучало привествие с его стороны, был необычайно мягок (даже тёрпко) и услужлив. Директор пропустил её.. - в конце коридора щёлкнула дверь - и, вздохнув, видимо, бессознательно, пошёл к выходу.

-Константин Алексеевич, - улыбнулся Стас, стоящий у конторки, - кто же это такая? - Катя тоже любопытно смотрела на шефа.

Директор тихо и протяжно окнул (ещё оглянувшись), потом приложил палец к губам: "Тсс!"

-Хватит болтать, - сказал он, выходя, уже громко ко всему подходящее; Стас с Катей переглянулись, она пожала плечами, а он..

-Может, подкрастся и заглянуть?. - Смесь детской дерзости и взрослой тайны щекотала его.

-Не надо! - Катя даже вышла из-за конторки и хотела удержать его, когда он то ли в шутку, то ль всерьёз направился к коридорным коврам. - Хочешь работу потерять? А то и...

-Что? - вздохнул он, - у меня больше нет ничего.. - Задор сменился какой-то тупой угнетённостью. Он отвернулся от прохода, не смотрел уже и на Катю, ему хотелось куда-то уйти - идти, идти... Но он одёрнул себя, встряхнул сильно - "Куда? Опять убегать?!. Да нет же! Разве не было условия: здесь или нигде?. И что вообще-то произошло - ЧТО?"

Он сел на свой мягкий стул, открыл книгу, которую читал, старался никак не выдать лицом и движениями внутренних колебаний.. Смотря на страницы, он не видел ни одного слова, будто листы были чистыми, и без единого движения будто бы оглядывался: где причина беспокойства?.. И, конечно, надо было перебрать всё - кроме очевидной, но скрываемой от себя причины, - продолжая быть в беспокойстве и говоря себе, что тревожиться не из-за чего... В конце концов ничего не остаётся, формально всё отлично - ты удивляешся: "Странно..." - и запрещаешь себе переживать, по причине того, что не видишь причины! А её, между тем, разумеется, не может не быть - и, названная несуществующей, с отказом хоть как-либо принять, она не исчезает - она продолжает где-то быть и оттуда подавать сигналы - которые тоже запрещены... Но далеко не зашло, он понимал, что не признаваться себе - это, по сути, то же бегство - внутреннее: то, что делает тебя жалким, таящимся, заставляет объявлять чем-то объяснённую войну всему, что может вывести скрываемое на свет... И он повернулся и спросил себя прямо: "В чём дело? В ней?."

Однако ответ, пришедший ощущением, был не совсем тот, что он ожидал. Да, она что-то всколыхнула, каким-то образом она замешана в этом - но это не обычное влечение, это просто какой-то сумбур, волнение... Непонятно отчего.

Он мысленно смотрел за стены - где-то там позади была она, совсем близко... Он отважно рассматривал её образ, и волнение всё отходило.. - что-то там делает, повторяет движение, сидит спокойно или дышит по-особому.. Ну и что, что??. "Тьфу! - усмехнулся он про себя и решил, что всё это теперь действительно можно выбросить из головы. - Глупость - вот что".

...И, когда Катя, поглядывавшая на него несколько минут, уже начала беспокоиться, он наконец перевернул страницу и начал по-настоящему (хотя и без всякой увлечённости) читать.

Ещё месяц протёк. Работа шла, жизнь шла, почти всё было как обычно. Всё как будто застыло, и он частью себя радовался: спокойствие, устроенность... Но была ещё значительная часть, которой чего-то хватало, - она томилась, просила выхода, и далеко не всегда в таком состоянии можно было успокоить себя чем-то приятным - прогулкой по уже найденным тут некоторым местам, или чем-то вкусным, например пирожным и кофе, или разговором с той же умницей Катей.. Иногда, проснувшись с таким откровенно паршивым (оттого, что неразрешаемым в обычном состоянии) настроем, он спешил на работу, видя спасение в приятных и спокойных мелочах трудового дня - и вроде всё случалось: и Катя приходила, улыбалась ему, включала радио, о чём-то рассказывала (у неё, кажется, всегда было, о чём рассказать), потом, когда уже не о чем было говорить, они слушали песню, наперёд угадывали слова, в связи с этим находились ещё поводы потрепаться, уводящие в дальние дали от того, с чего начинался разговор... но он часто ловил себя на мысли (а может, ощущении), что всё это механически, почти безжизненно - и вмиг катин весёлый щебет становился глупым, наигранным, тема виделась сущей бессмыслицей - зачем вообще открывать рот ради этого!? - не хотелось ни радио, ни кофе.. - ничего, кажется, что могло прийти в голову, не могло удовлетворить. А, стало быть, казалось - нет выхода. И что же теперь - признавать это томление, эту закованность нормальным состоянием?. Приходилось как-то смиряться, ведь если бороться - ещё хуже: ты, конечно, победишь, но кто проигравший?

Он не давал таким состояниям забрать себя совсем; когда уже начинало почти физически терзать изнутри - он понимал, что потерял бдительность, растёкся, открылся лишнему - теперь нужно собраться, минутку побыть одному: подышать, выбросить это лишнее...

-Пять минут, - говорил он уже сакральное Кате, она традиционно улыбалась (кажется, не было раза, чтобы она не улыбнулась на это...); он шёл в туалет, закрывал дверь.. Закрытое со всех сторон пространство - полностью твоё... Он стоял, если был возбуждён; если был бессилен, опускал крышку и садился. Нужно было напоминать - "Соберись, соберись!." - иначе могло пройти и пять, и десять минут, а он сонно, опёршись о стенку или сидя, подперев голову рукой (в этом будто бы чисто функциональном помещении), пребывал в своём уединении, зыбыв обо всём, находя великое успокоение в каком-нибудь звуке падающих капель из крана или помигивании света лампы на голубом кафеле... Однажды, когда он вернулся, нехотя выбравшись из оцепенения и оставив своё помещение для дум, Катя смотрела на него большими глазами. "Что?" - спросил он, искренне не понимая.

-Пять минут? - произнесла она. - Мы тебя с директором ждали почти полчаса, он ушёл... Сказал.. Стас, тебя что, пронесло там? - она хихикнула, ещё взволнованая таким эксцессом.

Стас вздохнул, слегка улыбнулся, не очень-то впечатлённый.

-Так, замечтался.. - сказал он. - Так что директор?

-Сказал... пусть дома по часу срёт, а здесь покой охранять! - Она посмотрела на него изподлобья, чуть краснея от такой цитаты. - Сказал: приеду - поговорю с ним...

-Пустяки, - улыбнулся Стас, но всё же решил, что надо себя контролировать.

А как-то раз, выходя из туалета, он столкнулся с ней... К тому времени о ней стало известно немножко больше - однажды тренер, с которым она занималась, коротко стриженый, мускулистый, с постоянно весёлыми глазами - или только кажущимися такими.. - остановился в холле, подпёр спиной конторку и стоял ухмыляясь, поигрывая попеременно мышцами и очевидно ожидая проявления всеобщего интереса. Стас и Катя смотрели на него...

-Ну? - спросил Стас.

-Муж у неё богатый, - сказал тренер, смотря перед собой, кивая и строя рожи, - ужасно богатый и влиятельный, а ещё больше... ревнивый! - произнёс он протяжно, подняв палец и глядя на Стаса (который подумал: "А мне-то что?..") - Сама мне рассказывала: на всё, говорит, для меня согласен - но узнаю, говорит, что изменяешь, - убью, - закончил отчётливо, смотря теперь на Катю (она прикрыла изумлённо рот рукой). - А сами они не отсюда, - вздохнул, досказывая уже не такое важное атлет, - у него тут какие-то дела, только вечером дома они видятся, - а она вот: как и полагается, поддерживает форму..

-А чем вы там занимаетесь? - не выдержала Катя.

-Что за вопросы! - развернулся к ней тренер (у него было прозвище Косой - никто не знал почему). - Занимаемся, - скромно ответил он, - молчание оговорено контрактом. Я уже и так на увольнение наговорил - так что можете теперь меня шантажировать - шеф узнает, убьёт. Ладно, бывайте. - Весело посвистывая, он направился к ждавшей его на улице быстроходной машине...

...А она сказала ему - когда, решив, что уже достаточно пришёл в себя, он вышел из туалета, увидел, смотря вниз, сначала ноги в туфлях и полу красного платья чуть ниже колен., потом поднял голову и посмотрел в лицо...

-Привет, - сказала она. - Как дела?

-Ниче-го, - проговорил Стас. В этот момент он был не искуссным соблазнителем, может, и не скромным охранником... - он сам не знал кто он, не мог себя отыскать - и только её сосредоточенный, а в то же время небрежный (а может, просто пустой) взгляд увлекал его..

-Как работается? - спросила она тем же голосом: в нём было выражение - тонкое, как будто его и не было, - но отчётливо действующее - хоть какими бы нейтральными ни были сами слова...

-Работается хорошо.. - Он понемного начал возвращать себе основные стереотипы поведения, речи - хоть они все и казались неуместными, - но немного становилось увереннее; пошли подбадривающие, осмысливающие ситуацию мысли... Застряла одна: "Она должна уйти! - ей надо дальше... Что мы стоим возле сортира!."

Но девушка, кажется, и не думала уходить.

-Как тебя зовут? - спросила она.

-Станислав, - сказал охранник, и холодной официальности не получилось, осталась глупость.. И тут он вдохнул и решил враз сделаться хозяином ситуации - как со сжатым сердцем прыгаешь с незнакомого обрыва...

-А вы, значит, на дыхательную гимнастику ходите? У тренера знаете какая кличка? Косой!.

-Знаю, - улыбнулась она, - он мне говорил. - И опустила глаза, и стала враз обычной женщиной; а Стас будто почувствовал прежнюю силу в себе..

-Что ж, пойду, он меня уже ждёт. Приятно было...

-И мне, - сказал Стас и неосознанно посмотрел на неё особым проникновенным взглядом (официально списанным с вооружения) - таким, когда знаешь, что встреча ещё предстоит, и хочешь, чтобы воспоминанием именно об этом взгляде она началась; может, ею ожидаемая с воспоминанием этим...

И, как и нужно в такой ситуации, он первым отвёл глаза и пошёл прочь - вслушиваясь внимательно, с воскресшим особенным трепетом, - засекая в особенных единицах время эфекта: один, два... на четыре только её каблуки пошли глухо своей дорогой - кажется, это успех. Нужно теперь быть готовым к следующему разу..

"Стоп! стоп, - подумал он, выходя в холл, и сияние лица немного подпортилось. - ..Какой ещё следующий раз?.. Снова за своё??" Но вернулась улыбка и приятный зуд был разрешён - зачем думать, предполагать, всё хорошо.!

* * *

И следующий раз был: он опять каким-то образом пропустил её, и Катя ничего не сказала... словом, есть он не знал.. Вообще она (Катя), вроде как обиделась на него - в последние несколько дней он меньше уделял ей внимания, часто не поддерживал разговор, забывал смеяться шуткам - или смеялся с опозданием и так наигранно и громко - что она будто даже пугалась и опускала голову. Он был не совсем здесь..

Окончился рабочий день; ему уже неделюкак доверяли ключ..

-Пока, - сказала Катя, выходя с сумкой и замотанная шарфом. Он улыбнулся очень тепло и, видимо, компенсировал какие-то сегодняшние промахи - она была совсем немного напряжена, злопамятность (память о неблагодарности!) надула губы, не хотела смотреть в глаза, - но тут же расплылась, даже засмеялась; может, и хотела что сказать, но внешне повода не было, и она ещё раз тихо повторила "Пока" и вышла.

Как и следует из инструкции, он запер за ней дверь, перевернул табличку на "Закрыто" к любопытствующей улице, потом потушил в холле свет и пошёл к помещениям, которые надо было убрать. Это занимало не много времени - помещений было всего несколько (тренажёрный зал, солярий, аэробика, две "особые комнаты", две раздевалки) - и сора там никогда особенно много не оставалось: всё цивилизованно, все занимаются в сменной обуви, то есть только в коридоре и раздевалке могли нанести с улицы - пройтись щёткой, ещё протереть влажной тряпокй потные снаряды.. Он открыл ключом малюсенькую бытовку, где были щётка, швабра, тут же он на ночь оставлял свою форму (когда не брал домой, чтобы постирать), приходя и уходя переодевался. Сняв и повесив на крюк душную чёрную куртку, к которой никак не мог привыкнуть, и оставшись в белой футболке, он взял принадлежности для уборки, прикрыл дверь..

Многое может стать неожиданным, а значит необычным, другим - мы не подготовились, не были в настроении это встретить - и что с ним делать, когда оно только-только пришло, - прямо перед тобой и уже ждёт?. Иногда ещё есть возможность нащупать какой-нибудь подходящий ответ, самое верное действие, но бывает, что ты летишь - и даже традиционное "ох" сказать уже нельзя...

Они встретились во второй из "особых" комнат - он уже убрал всё, оставались эта и солярий - только тряпкой махнуть пару раз.. Вошёл и увидел её. Сразу понял, что больше никого вокруг нет, всё закрыто и даже окон нет здесь, чтобы кто-то с улицы мог увидеть свет (не то что большее). Она смотрел прямо на него, молчала; она была в том самом красном платье своём, но немного неэстетично для такого наряда - как могло бы показаться кому-то, но не тому, кто вошёл и внезапно увидел... - сидела верхом на мягкой скамейке, упёршись руками перед собой...

Он держал в руке влажную тряпку, ощущал её прохладу так же, как и целенаправленно скапливающийся жар у себя внутри.. Такие моменты всё показывают - действительно ли ты отказался от того, о чём говорил, или не было до сих пор случая... (Мог ли вообще отказаться?.!) Он ясно видел это ощущение, была даже какая-то стабильность, даже возможность повернуться и уйти.. - но тут последовало очень, очень сложное - она завела руки за спину, взвизгнула молния, и она обнажила грудь.

Механизм заработал сразу же - отличный, ничуть не испортившийся, не требующий смазок - и будто не было ничего, ни решений, ни раздумий, - вот он, несомый порывами, приехал из одного города в другой, молодой, полный сил, вот и чудесная барышня, на которой остановился взгляд, и эта ситуация - естественный исход смелости и умения.. Или в этот раз роли соблазнителся и соблазняемого переменились - а может, и всегда на поводу шёл как раз как раз он?!..

Он бросил в сторону мокрую тряпку (уже всё неважно), - сладкое ощущение кожи, осязания линий тела, его упругости, за которым действительно изголодался, тянуло его (он уже снова был не он и мог свободно признаться), это ощущение, оставшееся в пальцах, во всём теле... - он смаковал каждый шаг, наслаждался видимым (настоящее чудо!), он наслаждался предвкушаемым... Она молча, слегко улыбаясь, опёршись теперь сзади, смотрела на него, ждала; когда он подошёл, остановился, была ещё секунда, может, одно небольшое мгновение, когда всё могло смешаться, сбиться - будто актёры, вдруг забывшие предписанные действия, они потерялись бы, пауза затянулась и, передержав, аннулировала особенность момента, и невидимый режиссёр уныло и раздражённо констатировал бы: "Стоп! Ну что это..." И она знала об этом - почти до критической точки довела паузу, растянула спорное мгновение - он стоял, она смотрела на него снизу... - но потом, может, в момент малейшего первого его замешательства, сделала (гениально!) следующий шаг: встала, платье скользнуло ещё ниже - поддержав его, она переступила скамейку,и оно упало совсем... Обнажённая, чуть откинув голову, смотрела на него самая обычная молодая женщина - и он не видел, кроме неё (и, кажется, неотделимой от неё страсти), больше ничего, ни внутри ни снаружи..

* * *

Как ум меняться склонен:

ты ангелом паришь -

и вот уже рога с копытами,

и зубы, как клыки...

И рай вокруг

вмиг обернулся адом.

Сборы.

Обычное дело - сколько раз он вот так вот собирал чемодан, укладывая рубашки, брюки, простыню, носки; ещё некоторые вещи в сумку... Куда теперь? Он не знал... Вообще-то он делал это уже автоматически, не зная, что можно делать ещё, именно в этот момент, - близящееся же будущее было ему ясно.

Ясно виделось его отсутствие.

Он спокойно собирал чемодан - внешне спокойно: человек готовится в дорогу - дальше куда-то, увидеть новые страны, города, или по делам.. Знавшие его раньше, точней если бы был человек, следивший как-то за его судьбой, хотя бы в течении нескольких перемещений, взглянув теперь, подумал бы: "снова в путь. Снова в новый город: новые женщины, новые приключения амурные и им сопутствующие..." Но всё это обманчиво. Не смотрите слишком поверхностно - внешнее о чём-то говорит, но о большем умалчивает; оно призывает: "Присмотрись-ка повнимательнее.." - но зачем нам, если мы и так всё "понимаем"?

Стас укладывал брюки, рубашки, полотенце - медленно, аккуратно.. Жалко ему было себя - а что делать? Никакой нету возможности жить с этим; ладно бы он только мотался по городам - но в каждом из них - разбитое сердце или разворошённые гневные чувства, то и другое, - и кто знает, как это заканчивалось, развивалось после его вполне (если и с парой новых синяков или ссадин, или даже переломов - молодой ещё, всё быстро сросталось и заживало) благополучного отъезда: кто-то ли до сих пор вспоминает его и мучится, фантазирует о встрече, чья-то жизнь, может быть, оказалась разрушенной, вполне устроенная до того, а кто-то, возможно, и умер с тоски или самолично и мгновенно оборвал страдания... Думая об этом, он подтверждал своё решение - он не очень верил в искупление вины (какой в этом смысл?), но остановить эту.. злосчастную глупость!, остановить этот.. развращающий, творящий только беды механизм нужно было. Теперь, наверное, окончательно подтвердилось, что он не властен над ним.

"И что, что??. - не унималась, впрочем уже едва слышно, часть в нём похожая на здравый рассудок, но скорее просто стремящаяся жить, - что же произошло?! Ну случилось, ну подумаешь.. Кто же видел! И ты мужчина! - да любой бы мужчина на твоём месте!. Даже давно забывший об этом старик, даже никогда не знавший этого девственник... Перед ней же невозможно устоять!"

В самом деле.. Вспоминая теперь о ней, он и не видел другого исхода - сама страсть смотрела на него, появляясь вспышкой этой красной материи, увлекая совсем, опьяняя с первого взгляда... и потом обнажая, скрытое, сладкое - нельзя не сдаться полностью, нельзя не раствориться в этом! Это само упоение жизнью, её, может, главнейшая нота!.. А всё же деваться некуда - вот она, другая сторона. И какая разница - удержались бы другие мужчины или оказались бы каменными изваяниями, главное - он не удержался. А ещё немаловажно, что случившееся там в зале, видимо, было только начало...

Одевшись тогда (это было вчера, в пятницу, сегодня выходной), она улыбнулась (уже не вспомнишь, какая была эта улыбка) и сказала: "Спасибо". А он ещё лежал на мягком мате в углу, смотрел на неё.. ещё был где-то между мирами, наполненный и истощённый., не желая возвращаться ни в один мир, желая так парить в невесомости вечно...

-Выпустишь меня? - спросила она, открыв дверь.

Поднявшись, он быстро оделся - рывком вернувшись, уже понимая, ЧТО случилось, чувствуя внутри отвратительность и безысходность, - она пропустила его, прошли через короткий коридор, остановились в тёмном холле. Он выглянул через дверь.

-Ты без машины?.

-Пройдусь пешком, потом поймаю такси.

"Значит, ты знала!" - хотел он сказать, но спросил:

-Не боишься?

-Можешь меня проводить.

Тут бы опять повторить тот же вопрос, имея в виду мужа, каких-то знакомых, могущих ему донести... Но её голос был так холоден и спокоен, и вся она выражала сейчас ледяную уверенность - в отличии от недавнего времени, когда она была как бьющееся пламя, - что он только кивнул и пошёл сменить одежду (сняв униформу, он, сам тогда не зная зачем, положил в пакет и взял с собой...).

Включив сигнализацию, заперев, как обычно, он положил ключи в карман., и тогда подумал, что скорей всего они ему уже не понадобятся. Это "скорей всего" - всегда ему надо особую обстановку, антураж, чтобы стать уверенностью, превратиться в твёрдое - насколько вообще возможно - "да"...

Они шли по тёмной улице, сзади гудела трасса; она просто шла, молча и непричастно, грациозная от рождения, без сумки, без ничего, только крутя в пальцах сорванную у дороги соломинку.., а он был до края напряжён и, кажется, сдерживал себя, чтобы не разорваться на части. На автобусной остановке было несколько человек, и она остановилась: "Вместе? Тебе какой номер?"

-Седьмой, - сказал он, - до конца.

-А мне немного раньше. Сто лет, наверное, не ездила.

Подъехал их седьмой, они зашли, у него уже не было сил изумляться, думать -он только он хотел бы остаться один, а то и - как можно скорее завершить всё это недоразумение.. Что ещё, в самом деле, решать? что ещё делать.

Но рассудок был ещё слышен с периферии, он говорил: надо отнести ключ, освободить квартиру, написать записку, чтобы меня не искали.. - раз жизнь была сущим эгоизмом и безумством, нужно хоть уход организовать по-человечески. И он говорил себе: хорошо, хорошо, организуем.. - но сейчас его тревожила она. Он был напряжён рядом с ней, он хотел, чтоб она уже скорее сошла, - она же стояла как ни в чём не бывало, пропуская остановку за остановкой...

Вошёл знакомый - не просто знакомый, а тренер из клуба! - пьяный и вобнимку с двумя барышнями.

-О, здороґво! Вижу, ты тоже скучать не намерен... Слушай, мене твоя знакомая.. хм, знакома!.

Стас был в отчаянии - неужели и на этот раз все не обойдётся?!. А она спокойно повернулась к нему, сказала: "Ну пока. Ещё увидимся" (в этих последний словах, в мгновенной улыбке, в её глазах (или всё же в его воображении!!) мелькнул будто рекламный ролик - обещание! - смонтированный из кадров сегодняшнего горячего вечера...) и вышла в распахнувшуюся перед ней темноту. Сразу пошла куда-то, автобус тронулся, оставил её позади; Стас посмотрел на знакомого тренера, но тот уже был увлечён своими спутницами, что-то поветствуя им на заднем сидении, жестами сдерживая всплески хихиканий...

Он не помнил, как дошёл до дома, не помнил лестницу и откуда взялся ключ - видимо, есть таки естественный автопилот; утром он проснулся, как и всегда, в домашнем, даже помывшийся, по ощущению., встав, обнаружил аккуратно висящую на стуле одежду, а в ванной на верёвке висела постиранная униформа - ничего и ничего... Он стал посреди комнаты: могут ли воспоминания быть ненастоящими?

..Вдруг резко ударил себя по щеке, потом дважды по другой.

Хватит! Решил и тут лазейку найти?

"Ну хватит уже, боже мой!" - и он не мог не разрыдаться: опустился на пол, привалился к дивану... Слёзы и стоны текли естественно.. а потом всё прекратилось. Безвыходность. Куда идти, если все пути этого мира оказываются закрыты? (загадка для слегка сообразительных и честных с собой).

Он пошёл умыться, выпил немного воды из горсти - и потом начал собирать вещи...

* * *

В понедельник он пришёл рано к клубу - нужно было оставить ключ и одежду; ещё он написал небольшую записку такого содержания для Кати - она бы прочла, может как-то разъяснила, сказала бы что-то остальным, и, возможно, не будет переполоха, по крайней мере не будут искать, и она сама не станет очень тревожиться... Такого содержания: "Катя. Мне нужно срочно уехать. Может, это выглядит как таинственность, но скорее это именно срочность - промедление может быть вредно (это я уже понял) (зачем-то он написал это - всё-то мы говорим с собой!) Пожалуйста, не обижайся на меня и не волнуйся - мне кажется, всё очень хорошо. Не имею возможности поговорить с начальством - последняя просьба (ох, уже пора, время не терпит!..): скажи шефу.. что-нибудь. Хотя можешь и ничего не говорить, а то подумает, что мы в сговоре или что-то такое. Ладно, прощай - дорога моя далека, вряд ли увидимся. Скажу тебе честно, то есть у меня нет оснований считать иначе: ты самый лучший и единственный в жизни мой друг. Ты сможешь жить (...тут он хотел написать "лучше" или "нормально", но написал) хорошо. Твой Стас".

Открыв дверь, выключив быстро сигнализацию, он сразу достал из кармана эту записку - вздохнул, глядя на бумажку, на слова.., аккуратно перегнул пополам и положил туда, где она её сразу найдёт. Ключ повесил на крючок; в бытовке оставил одежду. Ещё раз вздохнул, оглядываясь по сторонам...

Простое бессмысленное помещение.. Свежее утро вливалось через окно и через стеклянную дверь, чистый свет падал на плиточный пол, проходя мимо цветных надписей на стеклахокон, освещал полосой гладкую стойку рецепшна, а за ней, в полутьме ещё, но знающие, что и они не хуже, что и им достанется своя порция света - журналы, ручки и фломастеры, спящий повелитель офисов компьютер.. Он повернул голову: тёмная развилка коридора; чистые панели, идеальная штукатурка сверху - что-то обычное, одновременно и бессмысленное, и привлекательное... Стоило же только спроэцировать на это воспоминания - и опять внутри война... Но не за что больше воевать - он побеждён, он же победитель. Побеждён привычкой, страстью, мехнизмом, который однажды сам впустил и теперь не мог изгнать из себя. Победитель смелостью завершить это и не допустить новых глупостей, новых бед. Так что он и грустил, сначала, - так вот всё окончивается; обидно, конечно, больно.. - кто не рисовал в воображении великих картин своей жизни?. И наверно, те счастливы, кому не довелось узнать, что это лишь иллюзии, кто всю жизнь стремился и даже думал, что чего-то достиг... т.е. те, кто всю жизнь проспал? Ну да, посмотрите: спящие спокойны и счастливы (что-то может заставить их поморщиться или перевернуться на другой бок - но только что-то самое ужасное из всего, что может произойти во сне, разбудит..)

Он грустил, а потом вздыхал облегчённо: неудача - что ж поделаешь? Не смог играть достойно - уходи. Всё кончится... "Однажды ты проснулся и увидел, что за твоими действиями и как ты зависим от них.. Другие продолжают спать и думать, что поступают правильно, - рядом ходят такие же, как ты, и делают точно так же: никакого шанса усомниться! Но тебя это теперь не касается; осталось совсем немного дел, потом..."

Ещё вчера, когда исход увиделся однозначным, он сразу подумал: в лес.

Лес был совсем недалеко от клуба - его было видно дальше по дороге, - точнее начинался он здесь, здесь застыл зелёной волной, на подступах к городу, - но отсюда тянулся долгие километры на восток, захватывая огромное расстояние. Катя ему рассказывала, что как-то в школе ещё они с подружкой набрались смелости и пошли туда - хотели зайти далеко-далеко, а то и пройти лес до конца... Они шли ?два часа, а может, и три...?, уже не было тропинки, они пробирались через глухие дебри, между стволов и веток; наконец взошли на холм, где подруга ("Недаром, - говорила Катя, - у неё фамилия почти Обезьянникова - Овсянникова") залезла на дерево и, оказавшись над кронами, оттуда издала протяжный крик. "Что? - кричала ей снизу Катя. - Там деревня? Или дорога?." Подруга слезла и покачала головой: "Там лес!" - и больше нечего было сказать, лес занял всё, разлился морем до горизонта и ещё дальше неизвестно сколько бушевал своей древней и неподвижной со стороны мощью...

Накануне своего ухода Стас вспомнил об этом рассказе и понял, что это то, что нужно, - он заберётся поглубже и... Никто его искать не будет, и вряд ли кто наткнётся случайно - может, позже, и то лишь на то, что останется, - там, должно быть, много диких зверей. "Да, зверей..." - думал он с холодком, представляя встречу с коренными жителями чащи, - он всегда боялся больших животных, хоть и видел их только в зоопарке и пару раз по телевизору; одним разговором о какой-нибудь кровавой истории на охоте или с туристами можно было его напугать до сердцебиения... Но теперь-то!. Впрочем, конечно, хотелось иначе.

"Хоть уйти можно спокойно?!" - обращался он (со сдерживаемым отчаянием) к чему-то или к кому-то, неосознано смотря вверх...

Он не хотел оставлять открытый клуб без присмотра (хотелось просто исчезнуть и не быть причиной ещё какой-то неприятной истории), но и с Катей не хотел уже видется - разговор ему совершенно сейчас был ни к чему. Всё, что нужно, - в записке (хотя там ничего, по сути, и нет). Он задумал так, что, когда увидит её идущую от поворота в конце улицы, сразу уйдёт: дай бог, с ней одной за этот день ничего не случится - впрочем, он и раньше не был здесь большой защитой. Они найдут другого охранника, уже более внушительного, подходящего на эту роль, и всё будет хорошо; может, этот другой приглянётся Кате, и она ему, конечно, будет симпатична; он будет открыт, прост, у него не будет за спиной хвоста грязных знакомств, терзающих опытов, которые и тебя самого, и окружающих делают несчастными, - и всё у них и вообще будет хорошо. А эта женщина - "Надо же, я и не знаю, как её зовут" (ситуация классического донжуана из рассказов, но на самом деле ни разу с ним не случавшаяся) - она больше не будет рисковать.. - из-за собственной страсти? - этот случай просто был нужен, чтобы показать ему что-то (о видевшем их тренере не хотелось вспоминать, это нарушало всё спокойствие прощания)... И тогда всё-будет-хорошо. Без него.

...Только выглянув из двери, он увидел Катю - она уже была недалеко, но вертела головой по сторонам.. Он схватил свою маленькую сумку, открыл дверь... - и тут с другой стороны подьехал директорский джип.

"Ну вот!. черт!" - Стас растерялся, потом быстро бросился в коридор, спрятался за углом.

Они зашли вместе, уже о чём-то говоря.

-Он где-то здесь же наверно, - сказал директор, и голос его был не очень спокоен - не сердит, а скорей испуган (что бывало КРАЙНЕ редко).

-Наверно, - тихо произнесла Катя. (Стас стоял, затаив дыхание, - он их только слышал и был совершенно увлечён и взволнован тем, чтобы его не увидели, не в состоянии сейчас подумать, что теперь уже ни это, ни что другое не важно).

-Хорошо бы ему быть на месте, - сказал директор; голос был таким, будто он просит - и даже заплакать готов! - За что же деньги получает., а?

Это, видно, он обратился с искренним вопросом к Кате, но она, как и ожидалось, промолчала - что скажешь боссу на такое?

-Подождём, - сказал Константин Алекссевич. Застучали ногти по стойке...

-А в чём дело? - спросила Катя, и прячущийся был ей благодарен - ему хотелось узнать: неужели это оно? Снова...

-Нужно его спросить кое о чём - просто.. поинтерсуюсь. Конечно, слухи всё, глупость. - Нервный всплеск смеха.. и как об тупик - замер. Кашлянул. - Но звонил - мне, да - один человек. - Кашлянул два раза, потом ещё длинно и грубо прочистил горло, - я, разумеется, не могу теперь не разобраться. Не знаю, кто ему доложил, - но наверно, какой-то шутник, впрочем... знакомый и с ним, и с нею.

-С кем же?.. - взволнованно спросил катин голос.

-Быть может, кто-то из наших стучит.. - ух, узнаю! - теперь уже была злость, и силой с бурю, - сначала этого стукача прибью, а потом... впрочем всё это выдумка, я уверен - конечно. Пьяные галлюцинации.. чьи-то. Сейчас он выйдет, мы спросим - конечно, глупость.. Ох, как он бушевал! - вздох, и даже в нём послышалась испарина, - грозился закрыть нас к известной матери. Этот может. Правду говорили о нём: ревность его сгубит - его, но сначала многих других - виноватых ли в чём-то?. Ну где же он там - опять дрыщет!?.

-Сейчас он придёт, - уверила Катя.

Директорские ноги ходили по плитке - туда, сюда, поворот, туда... Тот, кого ждали, стоял за углом, прижавшись к стене, и хотел разрыдаться, хотел уже сейчас умереть! - но выйти не мог. Как раз с этой стороны за поворотом коридора, в конце, пожарный выход, закрыт изнутри на засов... Надо... надо как-то действовать, уйти..

-Говорит: убью её. Говорит ?я её знаю? - а, по-моему, так зачем отпускать, если знаешь, - правда же? - она, говорит, могла - эдакая... Ну словарь у него, положим, самый обычный, ничего страшного для нас. Голос страшный. Говорит, сам руки марать не буду, а попрошу, - есть такие, которые с удовольствием... Ну ты представляешь - ещё и не разобравшись!. А затем говорит: а может, и не убью - как же я без неё, стервы (ты извини, Катюш, так и сказал), - но проучить надо. Вот так и говорит.. Да где он, ну...

Стас пошёл прочь - глотая слёзы, стараясь ступать бесшумно - но всё внутри у него шумело, и он не мог слышать ни своих шагов, ничего. Повернул за угол, пошёл быстрее.. Дверь, засов. Он напрягся, дёрнул.. - защемил палец, но, кажется, не стукнул. Дверь открылась... Уже больше ни о чём не думая, увидев простор перед собой, он побежал - горячее и солёное текло по лицу, и серце разрывалось, ум говорил, что всё правильно, что теперь всё искупится, и закончиться навсегда, - а он не мог ни спорить, ни соглашаться с ним, он хотел подальше, как можно дальше убежать и остаться один - и вылить из себя всё, слезами, может быть криками... Потом увидеть всё ясно - самому себе прочесть вслух утверждённый окончательно приговор - и смести потом всё в несуществующую бесконечность..

Молодой человек в кофте и в джинсах, со светло-русыми волосами, шатаясь на ходу и размахивая руками, бежал по обочине шумящей и равнодушной к нему дороги по направлению к лесу...

2-й

Второго Игорь звали - но никак не Игорёк, а скорее Игорь Сергеевич, ему было уже за сорок, он был не высок чином, но уважаем всеми, кто знал его, - за твёрдость, серьёзность, разумный подход; бывший военный. На самом деле, серьёзности в нём было столько, и твёрдости, и справедливости (своей, собственной), что никаких больше отношений, кроме уважительных и деловых, с другими у него и не было и не могло быть - что, впрочем, устраивало его, мнение же этих других его не особо интересовало - ну разве что некоторых..

Работал он начальником охраны коммерческой, был в хороших отношениях с директором - это был один из тех людей, к которым Игорь (позволим себе так его называть) прислушивался, хоть и не демонстрировал это. Вторым человеком была его жена, третьим - сын. Остальные были просто люди - за которыми надо было присматривать, подмечая малейшую деталь, когда он был на работе, и жить среди них, кое-как соотноситься, например говорить: "Здравствуйте" кому-то, а другому, толкнувшему в магазине: "Ничего страшного". Среди людей тоже была некоторая дифференциация, по надобности: самая близкая и часто употребимая группа (а также часто рахлябанная, недисциплинированная и вообще невесть откуда такая уродившаяся) - подчинённые: они уважали его, боялись., а он всё-таки старался сделать из них людей, рихтуя и подчищая то, что они называли сами для себя "человеческие слабости"; потом были соседи - с ними нужно быть вежливым, но и твёрдым когда требуется, - они уже знают его, знают, что он всегда поможет, но если же они будут виноваты (как соседи в каких-то бытовых вещах, или по-другому..), то он точно с той же определенносью будет на стороне обвинения, - с соседями разговор был обычно короткий; также были продавцы в магазинах - часто надобилось то то, то другое, а значит надо и с ними общаться, - но эти и вовсе люди-функции, ему не нужна была их дежурная улыбка и "Спасибо за покупку", ему нужно было только профессиональное и точное обслуживание, поэтому он обычно ходил за покупками в супермаркет, а небольших магазинов избегал, так как там были очень фамильярны, там всегда кто-то с кем-то разговаривал - обгладывали какую-то новость и нужно было ждать, пока продавец изволит обратить на тебя внимание, может, даже с раздражением спросит: "Что вам?".. Ужасно, просто никуда не годится. Но он привык себя сдерживать, в этих ситуациях он уже чувствовал уверенность, что всё это обычные вещи - одни идиоты, другие не понимают многого, третьих не мешало бы, конечно, приструнить, но вряд ли это возможно - да и мараться, рисковать... Он вспоминал о жене, сыне, начальнике (своей работе) - ради этого во многих, многих случаях стоило сдержаться.

С женой и сыном были отношения тоже строго регулированные - он был строгий и справедливый отец, он их обеспечивал (жена тоже работала, но это было скорее развлечение, прихоть), и не то чтобы он за это требовал повиновения - не за это и не повиновения, просто всё должно быть как положено, верно? если не будет дисциплины и каждый не будет знать своего места в общей организации, что же это получится? - какой-то развал и шатания: куда хочу, туда и пойду, а может, передумаю по пути.. Нет. Тут даже думать нечего; да он знал, что и они понимают, - всё как-то установилось само собой: негласный устав, они следовали ему, и он был им благодарен, очень любил их, хоть, конечно, не показывал (даже улыбка должна быть по форме и вовремя), чтобы не разбавлять хорошую собранность, - это ведь жизнь, и нужно быть начеку..

Сын называл его "отец", жена "Игорь" и в определённых случаях "дорогой"; когда он бывал дома, они могли свободно общаться с ним, если он не был занят ничем, и сыну (Алексею) даже полагалось один раз зайти в его комнату, сказать пару слов о том, как прошёл день и нет ли каких трудностей в чём-то, - Игорь встречал его сдержанной улыбкой, выслушивал, потом хлопал по плечу, обещал помочь, если была надобность.., - Алексей уходил. За ним входила жена (вместе входить не полагалось, он должен был вникнуть в каждое отдельное дело, чтобы потом максимально эфективно решить его) - она улыбалась обычно всегда шире и непринуждённее, чем ему хотелось бы, эта улыбка её была чем-то опасна, она будто нависала своей вольностью над твёрдым устоем, она будто посмеивалась и готова была проигнорировать многое, просто из-за своей прихоти или неизвестно чего... Он не мог ей ничего сказать об этом, но часто намёками и другими окольными путями боролся, пытаясь вернуть эту черезчур яркую часть их семейной картины в рамки, в которых всё у всех хорошо.

У неё (жену звали Лида) обычно не было дела, она просто подходила (походку бы немного потвёрже..), садилась напротив - а он всегда сидел за столом - и начинала что-то неопределённое, за что, впрочем, вслух нельзя было её упрекнуть. То она ложила локоть на край стола, подпирала подбородок ладонью и что-то лениво (и так же, только искажённо, из-за давящей снизу руки, улыбаясь) говорила -совсем ни к чему не относящееся.. Иногда к нему приходила откуда-то мысль, что именно это он любит в ней, именно этого надо больше - и может, он не прав на самом деле... Но такая мысль не могла долго задерживаться, её даже не стоило рассматривать, а вышвырнуть как крамольный элемент - в голову ведь всё что хочешь может прийти, любая чепуха (и он знал примеры), которая захватывает тебя и порабощает, и не то что дисциплина, а ты сам уже не знаешь, кто ты и куда идти, а то и, потеряв почву под ногами, ставишь неизбежно вопрос о нужности такого существования... Словом, если не держаться крепко, можно скатиться, это и ребёнку ясно - вот только не все хотят понимать и прикладывать усилия; или не смогли найти для себя правильную опору.. Он иногда виделся со своими армейскими друзьями, и, в общем-то, почти никем не был из них доволен. Четверо спились - точней один уже грязный бродяга, потерявший квартиру и всё, что можно, второй употребляет регулярно, пытаясь обмануть знакомых (только не его), что он художник, и таким образом - "Всего пару капель (одну за ухо!), для вдохновения.." (говорил ?художник? - а краски давно уже засохли и руки трясутся), освобождает себя от лишнего, "пошлого и грубого", подоготавливаясь к визиту музы. Два других тоже были на том же пути - может, даже никто бы и не заметил в них будущих опустившихся людей (всё эти праздники и "дружеский бокал пива" чуть не каждый день), но для него было всё предельно ясно; с одним из них у него, когда служили, была крепкая дружба, собственно начавшаяся с того, что Игорь был спасён им (смешно сказать - во время учений..), поэтому он не раз пытался с ним поговорить, образумить, тем или другим способом дать понять.. но товарищ упорно не хотел ничего понимать, смотрел на него большими глазами, говорил: "Успокойся, всё ж хорошо!"... - Игорь только махал на него рукой и спешил уйти, отказавшись даже от чая, когда же звучало предложение: "А может, по сто?", вскипал весь и хотел кричать и трясти этого недоумка - неужто совершенно мозги отшибло (хоть вроде и ни одной контузии) - ..но он сразу же вспоминал себя, а точнее жену, сына, начальника - и из этого будто заново выляплялся образ его самого; это они, на самом деле, его охраняли - стоя с трёх сторон, а он посередине, - всегда один из них лучше отбивал ту или иную атаку дурацкой, глупой реальности, такой несовершенной, с которой почему-то надо мириться!.. (?.) Но они были всегда с ним, и пыл утихал. Он оставался в центре, а они стояли с трёх сторон, бдительно и успокаивающе... Вот уже двенадцать лет жизнь его в таком положении была нормальной жизнью; что было до - неважно, это забыто, изменено навсегда; что ожидает впереди... Всё устроено наилучшим образом - уравновешено, организовано - годами шло хорошо! - что же может случиться ещё?!

* * *

Если семья была одной опорой, то другой была работа - вряд ли бы только одно смогло его поддержать.., да и взаимосвязано это, как одно без другого? Если есть семья - ты как мужчина обязан их кормить, значит иметь достойную, как в плане зароботка, так и по форме, то есть действительно подходящую для настоящего мужчины работу; или наоборот: сама по себе работа теряет всякий смысл - если нет семьи, тех, для кого ты, собственно говоря, стараешься. Вот так. А в совокупности это и есть - нормальная жизнь; к которой он всегда стремился, с самой юности... но многие годы по глупости и слабости упускал - не мог сдержаться в грубой природе своей и думал, что всё к нему придёт и так, как полагающееся.

Нет же! сколько лет понадобилось - и чуть не упустил (думая об этом, он всё время содрогался - хоть, конечно, и не признавался в своём страхе), - столько времени, уроков жизненных, чтобы понять, что "ты тоже должен измениться, должен составить с ними равное соглашение" - в котором они всего лишь будут рядом с ним (ну и, разумеется, минимум правил обязательны), он же будет защищать их, обеспечивать и держать себя в руках.

И вот уже двенадцать лет всё хорошо, - его сыну Алексею пятнадцать, он родился вскоре после брака с Лидой: бравый прапорщик Игорь С. очаровал девушку своей статностью, всем обстоятельным подходом и уже через два месяца сделал предложение. Поженились, родился сын.. - а через небольшое время молодая жена узнала другую сторону характера мужа, и это было настолько впечатляюще, так резко появлялось и так бескомпромиссно разрывало в клочья все самые идеальные моменты., что уже в конце первого года их брака она понимала, что не сможет с ним долго прожить.

Он был ужасно вспыльчив!

Многое он мог перенести, на многое, отчего бы, возможно, другие разъярились, отвечал с улыбкой, многого не замечал, но когда именно та вещь попадалась, складывалась ситуация, каким-то образом задевающая его, - это был уже зверь, а не человек; а может быть, бездушный солдат.. Хотя все те вещи, которые делали его зверем, были понятны (моральны, обоснованны), - но для неё, скажем, это были мелочи, кто-то бы заметил, покачав головой, другой бы повысил голос, большинство бы махнуло рукой... - он же просто сатанел!

Сначала, в первые же вечера их знакомств, он спокойно рассказывал ей о своих принципах, морали, раскрывал, неторопливо и рассудительно, понятия о порядке, почему так важно придерживаться его, для каждого!., и что если этот мир рухнет, то даже не из-за дураков, а оттого, что более разумные люди были равнодушны и не смогли их организовать.

Он говорил: "Сколько идиотов, аморальных людей вокруг! - ты видишь?" - а она думала, что это, видимо, очень редкостный человек, - кому это сейчас нужно? Тогда она спрашивала себя, готова ли она быть женой такого пламенного революционера (ведь судя по речам, он не будет просто так наблюдать идиотизм и глупость окружения - он что-то сделает)., и ей тогда это казалось таким романтичным, воскресали и перемещались на сцену её собственного будущего образы книг, которыми она зачитывалась ещё, можно сказать, до недавнего времени - "Разве ты не сможешь?! - думала она (когда его не было рядом). - Вместе мы сможем всё!.."

Жизнь... - пробирающаяся под этими мечтаниями; ты видишь силуэт: наверно, это оно... - ты говоришь "да", делаешь поворот, и ещё можно мечтать. Но однажды оглядываешься - ты не просто что-то пропустил - вокруг совершенно незнакомая и чуждая картина.., и что с ней теперь делать, теперь уже не подладишь под мечту - бежать ли искать другую или как-то (плюнув на детскую сказу и сделавшись циником) приспособиться к тому, что есть..? Когда она говорила "Да" в ответ на его предложение и дублировала ("согласна") в официальной обстановке - она в пышном белом платье, он в чёрном костюме и только один раз за всё торжество улыбнувшийся.., - ещё смотрела на него с надеждой: всё ведь будет хорошо, верно?. Он улыбнулся ей (один раз), смотрел уверенно и спокойно... - и совсем бы чуть-чуть смелости, чтобы признаться, что за этой улыбкой, этим выражением нет ничего из её мира, никаких ответов на её волнующие вопросы.

И сначала всё было хорошо - вполне вписывалось в счастье, местами даже было можно назвать их жизнь идеальной; вечерами после таких дней она долго лежала и смотрела на него спящего, и улыбалась - опять таки: лицо спящего было самое обычное, даже похрапывал иногда, рука то сгибалась и падала на живот, то выпрямлялась - она легко-легко проводила пальцем по темным волоскам на кисти.. - и что-то же делало это всё особенным..! Потом что-то случилось на службе - какая-то кардинальная перемена, с которой он был не согласен, но ничего не мог сделать, - и он стал срываться. Сначала просто был угрюм. Не отвечал на обычные вопросы, не реагировал на шутки - жевал свой обед или ужин, отрывая большие куски хлеба, размалывая их челюстями, даже досадуя на суп.. Когда она раз попросила рассказать его, в чём дело, он стал рассказывать - крича!! Она очень испугалась. Он о чём-то говорил, но фактов было очень мало, единственное, что можно было понять, это что... даже не то, что ему не нравиться, а просто: так нельзя! Неприятности продолжались - он, уже твёрдый, как камень, вставал утром, уходил на службу, а когда возвращался, весь кипел; она думала хоть как-то помочь ему, спрашивая, пытаясь что-то сказать, но когда он, державшийся до этого, начинал говорить, эта лава изливалась из него во все стороны. Как-то в пике своего громкого монолога он пробил кулаком крышку пианино (на котором она только начала учиться играть) - она открыла рот от изумления, посмотрела на него, но он не то что не перестал бушевать, это, кажется, даже больше распалило его - он ходил по комнате туда и сюда, будто бы выискивал, что ещё разбить, потом случайно остановился взглядом на её испуганном лице, застыл на минуту с искривлённой (не своей) физиономией.. (она подумала, что пускай уже её ударит - может тогда успокоится - ..хоть и дрожала вся) вдруг резко повернулся и ушёл, в прихожей хлопнула дверь. "В мир ?этих идиотов?, - не зная, что поделать, думала она, - где никто его не понимает..." А ты понимаешь? и что понимает он сам?!

Он возвращался заполночь - она не спала, - и сразу чувствовалось - тише. Где-то он дел свою ярость, и, с одной стороны, это приносило облегчение, а с другой, если начать думать и представлять... Нет, нет не надо думать. Она лежала с закрытыми глазами, слушала, как он раздевается, потом его тело, слегка качнув кровать, ложилось позади.. - она пыталась уловить его настроение: кроме её стучащего (не слишком громко? он не услышит?) сердца и свистящего дыхания, чувствовалась только отуплённая собранность. (И она знала, что он не пил, не надо даже принюхиваться - он был яростный противник и этого тоже.)

В один прекрасный день на службе так же неожиданно уладилось - он однажды пришёл, улыбаясь, принёс ей цветы, - но затишье было недолго, жизнь продолжала подкидывать поводы для разражения и даже злости. Это становилось невыносимым.. - в конце второго года она стояла на пороге с чемоданом и ребёнком на руках, смотрела на него, своего мужа, пытаясь понять трогает ли это его как-то, может, он будет готов измениться, может, только этой сцены будет для него достаточно... - но он и двух секунд не смотрел на неё - злость на что-то опять носила его в разные стороны: он ушёл к себе, хлопнув так, что посыпалась с косяка штукатурка..

...Через минуту Игорь опять распахнул дверь, но её уже не было - не догнать ли, дать хорошую пощёчину: что она, не знает его, зачем эти игры? Она же сейчас его подставляет - должна бы остаться и поддержать, а убегает... Он остался - "Нет, она не виновата". А на вопрос: "КТО виноват?" приходило столько ответов!.. - он чувствовал в себе силы справиться со всеми ими, с каждым, кто так или иначе виноват: нет, не убить, конечно, нет - это же люди, и они просто запутались... но их глупость, нелепость их поведения просто ужасна и надо проучить их, надо вбить в их головы понимание. - что они делают со своей жизнью и жизнью вообще. Они, ленивые идиоты, просто проживают её, без толку, не думая о последствиях их борьбы за удовольствие или даже того, что им кажется невинной шуткой; а особенно их "правильных и важных" дел! КАК можно так жить?. - нет, определённо нельзя, это недоразумение, и он должен что-то с ним сделать.

В те вечера, уходя, иногда ему удавалось - на улице или в магазине, куда он заходил без цели что-либо купить, он встречал особо вопиющего своей глупостью и эгоизмом экземпляра - и более того: кичащегося этим как умением жить! (это легко было видно по лицу, по всему поведению) - он провожал его немного, в подходящем месте останавливал - и начинал объяснять.. Человек обычно смотрел на него, вытаращив глаза, всё хотел уйти, но ему не удавалось - этот огромный мужик без труда удерживал его, вещая про что-то несусветное; тогда человек начинал нервничать, даже был готов звать на помощь - а тот спрашивал: "Ты думаешь, ты правильно живёшь?" "Что.. что вы имеете в виду?" - переспрашивал уличённый во вредоносной глупости, думая, что, быть может, этому фанатику надо какой-то особенный ответ; жизнь его сейчас вся сосредотачивалась в этом моменте. Захватчик ещё что-то говорил - очень похожее на бред, - но это была просто мораль и те самые теории о порядке (может, где-то и для пойманного - конечно, в спокойной, не требующей участия ситуации, - не лишённые смысла), - он говорил:

-Тебе я не хочу ничего плохого, понимаешь?

-Конечно! - поспешный кивок.

-..Но то, как ты живешь... - ладно бы ты портил этим только свою жизнь (раз тебе её не жаль) - ты всю систему загрязняешь этим! И с себе подобными вы объединятетесь, чтобы установить это как правило. Полная чушь и балаган устанавливается как правило, можешь это понять?

Трудно понять такие слова, когда, говоря их тебе, тебя трясут и машут перед носом огромным кулаком, - может, тот же человек и в обычной ситуации за кофе и папиросой не разобрался бы, а тут... И пойманный кивал уже совсем неубедительно и оглядывался по сторонам - надо же как угораздило, и где все?!.

-Послушай меня, - говорил Игорь, - не держи на меня зла, потому что я тебе и всем только добра желаю. Я очень хочу, чтобы ты понял. - Он смотрел, почти прожигая взглядом, но нельзя было и отвернуться. - Ты постараешся же понять, да? Хотя бы постарайся..

-Конечно, конечно, - заверял несчастный человек - моля только чтобы его не спросили: понять что? - и тогда его отпускали. Большой крепкий мужчина шёл прочь, совершенно растерянная и всполошённая на много дней и недель жертва смотрела ему вслед, чувствуя, что могло всё закончиться гораздо хуже, он был на грани; и, может быть, краем мысли улавливая какую-то суть в его словах... - но как можно даже думать об этом, это же маньяк, сумасшедший, слава Богу пронесло!

Но почему-то в милицию не заявлял никто - может, вправду понимали, что загрязняют всю систему и не хотели больше устанавливать глупость как правило?. Скорее побаивались и не хотели связываться - всё же обошлось.

А Игорь успокаивался немного, но, отходя, понимал, что ничего он не сделал, - всё те же люди, и тот ничего не понял, и другие не поймут - и как не злиться на них, олухов, что же творят!.. Но понемногу он сознавал, что эта злость вредит и им, и ему..

Понимал и приходил к ней каяться - сама искренность и открытость - она не могла не простить, не забыть, не поверить, что он понял, - и была так рада примирению, что сама не могла бы теперь сказать, что именно он должен был понять. Она возвращалась, и нормальная жизнь начиналась снова... Не чувствовала ли она, не знал ли он в каких-то там своих терминах, что эта нормальная жизнь не могла быть у них долго - она была обречена. Это было, конечно, ужасное, трагичное понимание, его нельзя было признать - как жить тогда: ей строить всё заново, а ему? До чего он дойдёт?.. Они продолжали жить, но оба подсознательно, со скрытым отчаянием поглядывая друг на друга, ждали нового срыва, начинающегося извне или изнутри...

Она возлагала надежды на сына - ради неё он, видимо, не способен измениться, может этот малыш, нуждающийся в нём, его затронет... Иногда она сомневалась, что у мужа вообще есть сердце, - может, лишь как ещё одно понятие, ещё одна фраза, так хорошо объясняющая всё (по крайней мере себе самому). К сыну он относился с обязательной любовью... а всё же была - была!! - и любовь обычная, настоящая., она скрывалась, но Лида улавливала её иногда, она знала, что он их обоих любит, но... вот такой он!

За первые три года своего брака они расставались несколько раз - он выходил из себя, она уходила с ребёнком и они долго не виделись; но, конечно, в конце концов он появлялся - а она ждала его, это будто превратилось в установленную последовательность; она уже говорила: "Ему нужно побыть самому, одуматься" , а он же, видимо, понимал, что раньше, чем сойдёт ярость, не нужно приходить. Интервалы увеличивались - однажды не виделись полгода - он кого-то обругал и толкнул на службе и его отстранили, - потом почти целый год... Не выдержав, она пришла к нему с сыном, но квартира была закрыта, "Его уже давно нет", - сказала соседка. Лида предприняла поиски и нашла - в тюрьме. До полусмерти он избил двоих - мужчину и женщину. Она не могла поверить, пришла к нему на свидание, он только кивнул; после нескольких минут молчания сказал тихо (и уныло, без прежней убеждённости): "Это страшные люди, ты не представляешь. Самая гниль мира..."

Она умоляла его забыть все эти глупости, она будет ждать, сын ждёт его, они заживут по-новому... - всё это выдумки.. нет, что-то тут есть., да, мир не совершенен, и люди, эти люди... но что сделаешь с ними, - "Сам Бог не может с ними справиться, сможешь ли ты? И какая будет польза оттого, что ты побьёшь кого-то, покалечишь.. убёшь!.. Что мы можем сделать? Мы можем только... жить! Жить хорошо, как следует.. - и возможно пример наш подействует лучше, лучше, чем сила!.. Слышишь меня, Игорь, слышишь?.."

Кончилось время, надзиратель тронул её за плечо - он смотрел на неё из-за стекла, держа ещё трубку у уха... она поднялась, пошла к двери. ..Ничего он не успел сказать, но не показалось ли ей: у него на глазах выступили слёзы.?

Через неделю к ней пришло письмо из колонии, всего из двух фраз: "Ждите меня. Пожалуйста".

Она ждала его - ещё два года, - и потом началась новая жизнь...

* * *

С детства он умел видеть порядок и его благотворность. Не простое распределение, когда туфли стоят у одной стены, а сапоги у другой, когда сначала подают первое, потом второе, потом компот и т.д., а не всё стоит сразу и надо быть начеку, чтобы вместо хлеба не схватить кусок торта., - нечто другое, может более сложное, если объяснять, но и более очевидное. Он говорил "порядок", "правильно", "как надо" - но это могло бы очень хорошо быть определено словом "гармония".. - он знал, конечно, это слово, но оно для него пахло каким-то искусством, а значит чем-то не очень мужским; его же "порядок" был применим исключительно к жизни практической, а не к абстракциям.

Однако он бы удивился, поняв (хотя, конечно, не признал бы) сколько общего у него с хорошим художником, или фотографом, или даже музыкантом - они ищут гармонию своими средствами, в цвете или в звуке, в композиции., он же смотрел на быт; на людей, на их отношения... на всё, что его окружало. И если художнику стоило лишь пройтись ластиком по листу в случае неудачи, стереть лишнюю линию, а композитору в крайнем случае разорвать партитуру - Игорь, сколько себя помнил, менял настоящую жизнь как мог, пытаясь подогнать её к идеалу собственной гармонии.. пардон, порядка.

Уже в детстве он замечал несуразности в поведении, в подходе своих родителей - сначала не было никакой возможности им об этом сказать - отец сам был военным да и мать не особо церемонилась... Но он не мог смириться!, он стал говорить - сначала с улыбкой - где было немного страха, но и надежда любви: что вот сейчас они услышат его, поймут и сделают же как лучше!. Сначала родители не очень обращали на это внимание, когда же он стал более настойчив, отец подозвал его и дал звонкий подзатыльник.

"Понял?" - спросил отец. Игорь смотрел на него, сдерживая слёзы: никаких слов не было, не могло найтись.. "Не стоит взрослых учить жизни, - говорил отец, глядя на него пристально, - они этого не любят. Даже если они ошибаются - для тебя... они правы. Понял?"

Игорь всё молчал - и уже копилось возмущение глубоко внутри. Взрослые, говоришь, - и всегда правы?!. да ты сам сейчас выглядишь идиотом! - это он сказал бы, будь побольше лет, а пока только начало мятежа, быть может с этого случая начавшегося на всю жизнь, как путь и как.. проклятье? Он, подняв тогда голову, смотрел прямо на отца - тот, не дождавшись ответа, ударил снова - дёрнулась голова и снова молчаливый взгляд... Последовала пощёчина, вторая, потом он тряс его - "Да что ж с тобой? Упёртость? - так мы её выбьем, не дорос ещё!" За этим последовал ремень - но Игорь уже твёрдо решил не издать ни звука (эта детская решимость - она подчас крепче любых взрослых "позиций"), и отец, в конце концов, сдался - не мог же он до смерти забить собственного сына, лишь бы не чувствовать себя в проигрыше! (те времена прошли, а может, сердца у людей стало все же немного больше..)

Игорь понял с тех пор, что улыбкой и ласковым замечанием ничего не добьёшься - тебя просто не заметят, - силы же у него пока не было достаточно, чтобы противостоять и бороться на равных... Тогда он затих и стал обычным - трудно было кивать и повторять глупости взрослых, и быть незаметным, двигаясь в общей колее.., но это чувство, никак ещё не сформулированное (что ему ещё предстоит побороться за то, в чем он уверен), оно поддерживало, укрепляло, говорило: ничего, подождём...

Он рос, отец сначала следил за ним, а потом потерял бдительность (вроде всё нормально, а дел полно..), когда же сын вырос, окреп, и уже в этом обличье воскрес тот бунтарь - и никак не понять, против чего! - это был что называется заход с тыла.. Уже в школе Игорь был высокий крепкий юноша, отец же, забыв как молодеть, да и прикладываясь время от времени к спасительной рюмке, терял силы. Нет, конечно поединка никакого не было и не могло быть - Игорь не стал мстить за пощёчины и подзатыльники - но теперь он мог смело указывать им на их глупость, а они уже совершенно ничего не могли сделать против. Теперь мать улыбалась жалобно: "Игорёк, что ж ты такой серьёзный, что ты мучаешь нас!.. Давай чаю лучше попьём!", а отец отводил глаза, надувал щеки, сердился, потом вспоминал о делах и исчезал за хлопнувшей дверью. "Ну вот, - говорила мать, - опять нахлещется. Теперь-то всё в порядке?!"

Что-то щемило ещё внутри, когда его речи и действия доставляли боль (особенно этим двум людям - кто у него ещё был?) - но он столько ждал этого, столько лет был подкреплён этим и столь дурости пропустил мимо себя, вынуждено отвернувшись.., а теперь ещё и убеждён, определив словесно свои постулаты.. Вот один из принципов: на что-то не стоит обращать внимания, есть высшие цели - они больше слезы, больше упрёка, они в конце концов окупят всё!.

Но всё же это не было всей его жизнью - и от родителей он наконец отстал и помирился с ними: ни к чему не приводила его борьба, они не хотели меняться, они ничего не могли понять, чего он от них хочет, - а сердце болело от этой конфронтации. Он улыбнулся однажды, и они ещё успели пожить вместе мирно - пару лет; потом его призвали., а через три месяца службы в часть пришла телеграмма: оба разбились на машине...

Отец был пьян и, видимо, в настроении для скорой езды - как-то съехали в кювет, машина перевернулась несколько раз... Это был удар для него - даже в прямом смысле: ощутил - его будто толкнули в грудь..! Но он не заплакал - сначал сжало в горле, а потом подумал: "И из-за того же разгильдяйства, беспорядочности, глупости!!. И я виноват - отступил.. не нужно было. Поддался чувствам и оставил то, что в самом деле было правильным!. Если б я смог объяснить, они изменились бы, и уж такого точно бы не случилось..." На похоронах, стоя перед двумя гробами, он беззвучно просил у них прощения, а себе обещал: не поступаться принципом - уже ни ради чего!.

(Как люди всё-таки умеют что угодно подогнать под свою теорию, ну же! Нет, не совсем что.. - но пускай по яркости, по самым общим деталям контура оно якобы подходит - и можно объявлять уже, и от этого, как от какого-то этапа строить жизнь, и думать, что жизнь указывает тебе, что она всегда на твоей стороне. Может, так и есть. .. Вот только завтра ты как ни в чём не бывало назовёшь себя дураком, и уже тот "знак" возымеет совершенно другое значение, а то и перестанет тебя интересовать, закрытый новым знаком и новым значимым прозрением...)

Сразу, однако, не было настроения бороться с кем-то - он остался совсем один. Что-то пытался, даже несколько раз спорил громко и однажды чуть не подрался, когда кто-то рассмеялся ему в лицо на его слова... - но потом сам понял, что смешон и это совсем не то (всё-таки с самого начала он видел и чувствовал правильное!) Подсознательно разумея, так же подсознательно он стал искать себе опоры в этом мире - жизнь послала ему Лиду. И вот когда с ней уже всё наладилось и он почувствовал себя уверенно (и даже тоска по родителям утихла) прежняя борьба зашевелилась опять внутри как реальная возможность, как миссия...

Но что-то снова не так - ты опять бросаешся в бой, и вроде краем глаза замечаешь какое-то упущение... но тут ли осматриваться! Урааа!! ..И нельзя сказать, что всё началось с инцидента на службе - на самом деле, это был первый подходящий повод; и сразу - жёсткая схватка! Он (впрочем как и все - только яростней) бросался на силуэты врага: кто-то поднимал руку, а ему казалось, что ее заносят для удара, кто-то просто смеялся, а он слышал насмешку или боевой клич... Он бросался на врага - а разил простого человека, который никак не мог понять, в чём его провиность, и чаще всего ощитинивался в ответ - начиналась полноценная перепалка, уже не важно кем начатая и из-за чего, ведущаяся теперь до единственного возможного завершения - чьей-то победы..

Он хотел поразить сразу - своими убеждениями (не замечая, что виґдение, которое было, скрылось за ними), когда же ничего не получалось, он начинал вскипать и менял методы... Снова и снова.. и снова! Однажды ему показалось, что получилось.! Человек сказал ему: "Наверно, ты прав, Игорь. Да.., видно, я был дурак, а так оно всё и есть.." Ну вот же! - неужели первый разумный из всех? В тот же день он купил жене цветы, и всё было прекрасно долгое время, он даже ко многому мог отнестись снисходительно - не замечая за ликованием, что даже тот единственный только признал, отступил немного., и то неизвестно из-за чего, - главное меняться никак не собирался; НИЧЕГО не изменилось - и, когда понимаешь это после обманчивого триумфа... некоторые сразу падают духом и разуверяются в борьбе - которая была главным стержнем в жизни, - другие же (и вы уже понимаете, о ком речь) идут почти что до конца...

Не будем пересказывать в деталях, - переломный момент наступил в тюрьме.. Тогда, в то свидание он снова почувствовал элемент сердца в себе - то, что, может быть, более важно, чем борьба за порядок, за разумность устройства всей жизни.. Может, и в этом ещё спасение мира?. Ему уже не хотелось думать о мире, представлять "систему" и её червоточины - он понимал, что потерпел поражение, и они (Лида, Алексей) теперь его единственная возможность жить дальше... - а жить он (надо было сознаться) ещё хотел.

В тюрьме был как шёлковый - ласково разговаривал с женой на свиданиях (иногда она приводила маленького Алексея.. он только смотрел на отца, Игорь тоже не знал, как себя повести), он писал трогательные письма, вспоминая о счастливых моментах, когда они только встретились; среди сокамерников у него не было друзей, но не было и врагов - и только Богу известно, каких иногда усилий ему стоило не сорваться из-за немалочисленных проявлений того, что в этом кругу было, в общем, обычно (а для него, как ржавым ножом по железу..), - для других он был себе на уме, к тому ж большой, крепкий мужик, от таких лучше быть подальше. И, конечно, по дисциплинированности ему не было равных - всегда идеально застеленная кровать, всегда начисто выдраенный пол, когда случалось дежурить, на кухне, где его поставили главным, тоже был порядок, - начальство, разумеется было довольно, его освободили досрочно.

Они стояли и ждали его у ворот, он вышел из проходной и застыл на минуту.. Мыслью об этой встрече он жил последние несколько лет, он всё побаивался, он возложил на это всего себя - больше ни на что его не осталось и всё было ради этого, - и теперь... ему надо было немного времени, чтобы осознать: вот она, встреча., состоялась. А значит - новая жизнь. Он сделал шаг к ним - и вступил в эту жизнь, о которой думал столько: она казалась ясна ему до мелочей, оставалось быть твёрдым, не давать себе спуску и работать над ней, отдать себя только ей уже, этой жизни...

Медленно шёл он к ним (уже настриваясь, уже доставая и подлаживая столько раз проверенный в воображении образ - каким ему теперь быть), они тоже шли к нему (Лида смотрела на него так пристально, вела за руку сына, который был немного смущён странной и немного напряжённой ситуацией..) Когда почти сошлись, страх ещё раз мелькнул в его существе - что, если не получиться, что-то не так пойдёт, что-то не учёл, где-то не смогу сдержаться...

Он всё отбросил; и с того момента был твёрд, как скала. Он улыбнулся жене, она ещё смотрела, может быть, с волнением, с недоверчивостью, над которой она тоже будто и не властна.. - но этот уверенный взгляд (его она ждала?), и он сразу взял её за плечи (мощное, спокойное и забытое электричество прошло по всему телу), посмотрел немного в глаза, потом опустил их на сына, взял его на руки...

-Пойдём домой.

Так спокойно и непоколебимо, будто ничего не случилось или было недоразумением, в любом случае, не стоит помнить, не стоит это уже прикладывать к теперешней жизни - она будет совсем новая и такая как нужно.

Как ей хотелось верить, что он изменился! - но разве она могла не сомневаться?!. Она сомневалась ещё год, и два.. ничего не случалось: жизнь была самая обычная - да нет!, отличная жизнь, образцовая, можно сказать. Эта образцовость подчас кому-то и ей самой могла бы показаться черезчур - но это пустяки, он, конечно, человек порядка, такая натура, и пускай он так всё устроил, где-то очень жёстко, бескомпромиссно.. - но спокойно! просто особенный характер, и всё хорошо.

Годы шли, и уже нельзя было разувериться - он сразу устроился на работу, сначала рядовым охранником, потом стал начальником всей охраны и даже близко сошёлся с шефом, тот иногда доверял ему особые поручения и возил с собой на важнейшие встречи вместе с личным телохранителем; и ни разу за всё это время он не сорвался! "Наверно он действительно любит нас, раз изменился.. так", - думала Лидия и любила его за это, благодарная, дождавшаяся своего счастья, - разве не верила она, разве не знала, что все наконец сложится?! И сын не знает никакого другого отца - справедливого, твёрдого, да, но не разъярённого, не с горящими глазами - и вот-вот потеряющего ориентир, на кого идти со своей злостью, т.к. "везде идиоты и глупцы!" Нет, всё нормально (и не лишне это повторять снова и снова), и действительно уже можно забыть о том - мало что было, у всех нас бывают.. разные моменты - в том-то и дело, чтобы выбрать: сдаться каким-то дурным чертам своего характера, дать им испортить свою жизнь, либо приложить усилие и измениться. Наверное, так и становяться людьми - она ждала его, много перетерпела (да теперь пустяки!), он взял себя в руки... ВСЁ ХОРОШО.

* * *

Начальник имел на него определённое влияние - и знал об этом. Он знал историю своего "воина", как называл его, шутя, знал, конечно, о судимости (нет, это его не смущало), знал статью за которую тот был осуждён, далее он не раскапывал, хоть и мог бы, но ему казалось, что он видит этого человека вполне достаточно и при надобности он сможет сослужить ему службу. Ему нравилось, когда его подчинённые чувствовали себя перед ним хоть немного должными - а лучше очень сильно задолжавшими и виноватыми, тогда они на многое способны: как минимум, чтоб очистить совесть, чаще - чтобы отработать долг. Едва ли не из таких одних людей состояла его "комманда"; если кто-то был слишком независим и пришёл "просто работать"... - это, как правило, выявлялось в течение испытательного срока, - объявляли непригодным, без особых объяснений или с таким колличеством пространных трактовок, что, чем слушать их, лучше было сразу откланяться и идти искать другого работодателя, по крайней мере более откровенного. "Хороших работников много, - размышлял хозяин (право, его имя и фамилия совсем не важны), - а лучше всё равно работают обязанные". Может, это и цинизм, а может - деловой подход (если смотреть современно и с точки зрения того, чего всем не хватает).

А Игорь был обязан ему с самого начала. Уже на следующий день после освобождения он отправился искать работу - наверно в дюжине контор и разнообразных организаций ему отказали, только взглянув на аккуратно сложенную справку... "Нет, - думал он, сидя на лавке в парке после всех этих отказов, голодный с утра, упорно не обращающий внимание на всё более настойчивые обращения желудка и на боль в ногах и спине; ни на что! - Только не в дворники, не в кочегары, не в сторожа (хотя и того ему ещё никто не предлагал)... Мне семью кормить, и нужна мне серьёзная работа!" И тут же нашлась такая (как говорят: "Твоё желание - закон для Бога" - так что будьте осторожны со своими..) - он пошёл дальше и на остановке наткнулся на объявление: "Требуются охранники в офис..." Зарплата вполне приличная - для начала, а там можно будет посмотреть. Игорь отправился по адресу, и там никого не испугала его справка, более того, среди изредка появлявшихся в конторе, в костюме или в чёрной форме, ему казалось, что он замечает немало тех, кого видал в колонии.. Глупость, глупость, к чёрту! - ни на чём не останавливаться!

Вечером он пришёл домой, сдержал себя, чтоб не наброситься на борщ, поставленный перед ним и ароматно дымящий., - даже не улыбнулся, никак не выдал себя, стал есть спокойно... Она смотрела на него.., видимо, не нашла повода, чтоб не сказать заготовленное:

-Ничего, найдётся что-то. Не в первый же день, в самом деле! Я работаю, жить есть на что, так что... - не нужно расстраиваться.

Он отправил в рот последнюю ложку, вымазал тарелку остатком хлеба, и в промежуток, когда она отвернулась, чтобы подать второе, достал из кармана заготовленную бумагу и положил на стол перед ней. Она не могла поверить (особенно размеру оклада), обрадовалась, потом встревожилась..

-Я ещё сам не знаю, - сказал Игорь, - посмотрим. Будто бы ничего такого в этой фирме нет.. Ты же знаешь, если я замечу что-то... сразу уйду.

Но ничего "такого" не замечалось и впредь - надо было стоять на входе, кого-то останавливать, кого сразу пропускать, следить за общей обстановкой, докладывать о ней по рации в установленное время начальнику охраны. Начальник, кстати, тоже был отставной офицер, уже пожилой - он будто всё хотел о чём-то поговорить с Игорем, видя в нём человека, который может понять, - но Игорь сначала был полностью погружён в работу, абсолютно сосредоточен, а по отбою, расписавшись в журнале, сразу отправлялся домой (начальнику надлежало ещё выпонить обход перед закрытием и передать пост ночной охране) - а потом старика отчего-то уволили, хотя среди охранников все были им довольны как начальником и свою задачу он выполнял хорошо. ..Уже выходя в тот день, не в чёрном полагающемся костюме с галстуком, а в свитере, держа чуть трясущимися руками какую-то бумагу... - Игорь стоял тогда на выходе, посмотрел на него как на объект, потом опознал вчерашнего начальника. Любые сантименты, конечно, были излишни да и что сделаешь - освободили так освободили, и в причины вникать.. - это его, уволенного, дело и шефа (которого Игорь тогда ещё не видел ни разу) - каждому теперь своей дорогой.

А Николай Ильич (бывший начальник охраны) остановился перед Игорем, кивнул ему на дверь; они вышли на улицу, бывший начальник закурил, улыбнулся:

-Теперь можно - никаких больше уставов, поживём в удовольствие.

Игорь молчал - смотрел на него с вежливой улыбкой (собственно, кто они теперь? бывшие сотрудники?. Только из уважения к старшим...) и не забывал о том, чтобы смотреть по сторонам.

-Ну что, закончилась моя служба, - произнёс Николай Ильич, - сколько ж можно присматриваться, в самом деле! Ты вот молодой, глаз зоркий ещё... Впрочем слушай, - он увидел, что досужие разговоры не занимают его собеседника и сразу перешёл к тому, что хотел сказать. - Ты, наверно, далеко пойдёшь, может станешь на короткой ноге с начальством.. - хочу тебя не то чтоб предупредить... - Он закашлялся и выбросил окурок. - Этот человек, - сказал он, ещё не прокашлявшись, со слезами, выступившими на глазах, будто чувствуя, что надо поторопиться, что за ними уже следят., - человек этот захочет тобой управлять - понимаешь? Может быть, он ничего не попросит особенного... а может, и попросит - если увидит, что у него достаточно ниточек от тебя.. Вот оно как. Я, конечно, предполагаю, отчего меня турнули. - Протерев глаза, он снова закурил. - Старый уже, что с меня возьмёшь? Он меня, знаешь, приманивал по-разному - дескать, всё от души, бери, не будь гордым... А мне, веришь ли, ничего уже не надо - я и работал скорей от скуки - для денег ли или чего ещё? Вот подкопил, теперь буду жить... Ладно, дорогой. - Игорь на пару секунд отвлёкся, провожая взглядом приближавшегося мужчину - тот прошёл мимо. - Бывай здоров, - никакой реакции - он не человек сейчас, только охранник!, - бывай..

-Всего хорошего, - вежливо улыбнулся Игорь. Он вошёл в помещение и уже через минуту совершенно не мог вспомнить, о чём старый начальник говорил ему.

(Вернёмся к настоящему времени.)

-Проходи, садись, - сказал встречающий его шеф и вздохнул, так, что нельзя было не заметить тяжести в этом вздохе. И, кажется, у него даже круги под глазами: не спал? Игорь сел и смотрел на человека в сером костюме, с золотыми часами под выглядывающей белоснежной манжетой, - он медленно прошёл мимо стола, провёл будто в рассеянности по его гладкой поверхности пальцами, остановился, засунув руки в карманы, у окна... Игорь наблюдал с беспокойством - конечно, не показывая его, но кто знал его получше (например, этот шеф..) по самой внимательности, с которой он смотрел, по едва заметному характеру этой внимательности мог бы понять, что ему небезразлично.

-Ну как дела у нас? - спросил начальник, повернувшись и улыбнувшись горько: мол, хоть у вас, может, хорошо?

-Спокойно, - ответил Игорь, смотря на него.

Начальник посматривал на него как бы скачками - взглянёт (неопределённо) , и снова к своей ещё скрытой пока печали... Он как бы разведывал, подступаясь, подверждал свои прошлые заключения об этом человеке - а вдруг он как-нибудь изменился?. - тогда нужно менять тактику. Но этот, видимо, меняться просто не способен - он, как дуб, а может, как гора.

Не простая гора... - начальник знал статью, по которой Игорь отбывал срок, и долго наблюдал за ним, пытаясь понять, как же так могло случиться: нанесение тяжких телесных.. - да он сама сдержанность! А может стал таким?. Бывает, бывает - надоедает людям их такая жизнь или очень мешает в чем-то, вот и решают: возьму-ка да изменю её! Хорошо, похвально - а от своей природы не уйдёшь.

Следя за ним, начальник - ну ладно, назовём его Д., для удобства, - начинал замечать что-то скрытое в нём... И именно за этой твёрдостью скрытое, именно ею придавленное, - но никуда не девшееся (может, он и сам не знает..?)

Д. не то чтобы был классический подлец, как в сказке, - вытягивающий скверные качества так или иначе подвластных ему людей на свет божий, - нет, во-первых, ему просто нравилось видеть человека как на ладони - да, это было чувство власти - но он далеко не всегда его применял, ему было достаточно знать, что вот тут он имеет влияние и авторитет, в противном случае надо добиться их - а если не получалось... тогда он чувствовал неуверенность с таким человеком, и достаточно было жеста, чтобы тот был уволен. Своих подчинённых Д. любил, т.е. он считал так, на самом деле это было то же самое ощущение власти - приятное, поднимающее (на нужную высоту) тебя и делающее другого безопасным, верным и услужливым другом. Ну и иногда, конечно, он пользовался.. - следя, впрочем, чтобы не израсходовать возможностью оказать услугу всего обязательства, благодарности, вины... Лучше всего, конечно, когда тебе обязаны "по гроб жизни" (странное выражение - но подойдёт) или "всем, что есть"..

И вот его начальник охраны, Игорь С. ... Д. был на десяток лет лет младше его, но всё равно "Игорь", ведь у них дружеские отношения! - этот человек был готов сделать для него многое. Он, видимо, был очень благодарен тому, который "приютил" его сразу по освобождении - у него жена, сын, видно хотел сразу "войти в эту жизнь", обосноваться и заземлиться, не теряя времени, не хотел, чтобы его кормила женщина, и грузчиком не хотел или мести двор за гроши... Это понятно - со своим подходом к людям Д. был хорошим психологом: всё, что надо, было у него рассортировано, поименовано и всегда готово для употребления. ...Но эта благодарность Игоря была всё же не безгранична - он был готов на многое по работе, мог и ездить с шефом куда угодно и работать без выходных, оставаться сутками, вливая в себя неимоверные порции кофе, часто звоня жене, прося дать сына - "Привет. Ну как там, стережёшь маму? Мне ещё сегодня, наверно доведётся... Ты там смотри!." Но Д. хотелось всегда знать предел - нет, не просто знать, а иметь предельную или максимально возможную власть над человеком. Вот это скрытое, тайный демон, его очень интересовало, и так не идущая свиду этому человеку статья 121КК.. Совсем разобраться было сложно - всё-таки не заглянёшь прямо в душу человеческую - а жаль! - но ему казалось, что он понимает в общих чертах... Теперь осталось только нащупать точки - проверить себя (своё умение разгадать человека и манипулировать им) и его (собственно, практическое приложение данного умения); и как раз этот случай - да уж, чёрт побери, потеряешь тут сам самообладание...

Он был на самом деле не так ревнив, как многие вроде бы о нём знали, - но достаточно нескольких умело сыгранных сцен... Такая репутация очень выгодна - она и посягателей отпугивает, да и она (жена, то есть) - не так часто сталкивающаяся с ним самим, как со слухами и разговорами о нём в разных обществах, - может, она будет мотать на ус..

Хотя она - фу-фуфф!.. Эту женщину он не мог понять, если честно. Она была чертовски красива и притягательна, а ещё, кажется, совсем бесстрашна. Он сам, её муж, - не мог много сказать о ней. Они встретились однажды - она была в бордовом вечернем платье с открытой спиной - и, как только вошла, сразу привлекла внимание всех мужчин, - в тот же вечер он увидел, что ни его богатство её очень не привлекает, ни влияние, и какие-то всё же стандартные приёмы обольщения не действуют... С другой стороны, она была готова продолжать знакомство. (И он был польщён, хоть и понимал, что его заслуга, может быть, только в том, что он подошёл первый - осмелилися, не побоялся её огненного взгляда..) Он не мог её контролировать (что было ужасно, но и от сумашедшей сладости нельзя уже отказаться!..) - хотя пытался по-всякому, вот хотя бы при помощи такой репутации, ещё покупая дорогие подарки, предоставляя возможности, не преминув подчеркнть их стоимость и исключительность... Но, кажется, ей совершенно всё равно! Ох, как он боялся её.. - и любил. Точнее хотел - но одно и то же .

Он не знал, что будет, если она изменит ему, - такого не должно, никак не должно случиться! Он нанял людей, которые следили за ней круглые сутки, и каждый раз боялся их отчетов... - разве знал, что это однажды случиться?

Вот и случилось. Одна весть от наблюдателей, ещё подтверждение анонимным звонком... - зря они приехали в этот город, что-то ему в нём не нравилось, даже.. Ну что ж, теперь надо действовать - хотя как жаль!..

Он позвонил директору этого злосчастного клуба и накричал на него почти искренне; впрочем, это было не совсем надо - поддержать лишний раз репутацию?. Её он всё равно решил проучить на прощание - и как только это все вышло!! с ним... Это не женщина, это...

Теперь нужно было выбрать человека (он не хотел никого нанимать со стороны, у него было достаточно толковых ребят в "комманде") - и ему почему-то сразу вспомнился Игорь, начальник охраны. Что-то вполне уверено говорило, что он не будет таким заниматься и лучше обратиться к людям более искушённым и которые точно не откажут, - но всплыло вдруг смутное понимание этого человека, того, что он скрывает в душе и что может стать надёжной нитью для управления им; как сказано, Д. был очень амбициозен в плане обретения власти над людьми - это был серьёзный вызов для него, к тому же решимость подогревалась этой дурацкой изменой. Теперь надо разрешить эти два дела вместе. Надо, хоть и... жаль (лучше бы был другой повод).

В тот день, когда он узнал - ему не нужны были детали (разве он похож на фанатика?), - он объявил ей, что они уезжают, сейчас, незамедлительно. Она вроде задумалась о чём-то - но лишь на несколько секунд, потом пожала плечами, улыбнулась спокойно, чуть лениво; уже вечером они вернулись в тот город, где у них был дом, и он оставил её. Ему не терпелось всё закончить скорее - всё-таки дело имело довольно скверную сторону.. но всё, всё должно быть обращено в правильное русло! (для той же репутации, например).

За оставшееся до беседы время - вечер и утро, он почти не спал, - он ещё кое-что выяснил об Игоре - что тот был военным, какие отношения были с коммандным составом, с соратниками.. - то, что он себе намечал в наблюдениях, кажется, оправдывалось, приобретало более чёткий вид. После обеда, перекусив доставленой в кабинет едой, он вызвал начальника охраны к себе - он рассчитывал, что одного разговора будет достаточно...

-А у меня вот неприятности, - усмехнулся растерянно шеф, присев на край стола (и в который раз подумав, что мог бы стать хорошим актёром - если бы в этом занятии было что-то существенное).

Игорь смотрел на него.. - они никогда не говорили по душам, но Игорь считал себя его другом (ничего ему не нужно было в ответ) и теперь решился спросить, впрочем как бы профессионально:

-Что-то вас тревожит?

-Да нет! - Д. рассмеялся слегка - и тут был на высоте: это бессильное забвение, и горькое вспоминание... - первоклассная драма! - Нет, - сказал главный по чину, смотря в окно (но слушая в оба: даже по скрипу стула, на котором сидит гость, пытаясь считать реакцию...), - это не касается твоих профессиональных обязанностей; тут всё хорошо, я же тебе говорил, что ты для нас как..

-Бетонная ограда, - усмехнулся Игорь.

-Грубовато, но точно, - повернулся с улыбкой шеф - но не переходя тонкой границы образа.

-Мне просто не с кем было поговорить - можешь ли поверить? Да, столько всех вокруг, все улыбаются, мельтешат.. - а поговорить и не с кем. А иногда хочется - даже, может быть, надо...

-Я... слушаю, - немного неловко переходя в качество слушателя, а может, и плакательной жилетки сказал Игорь; и шефа он раньше таким не видал..

-Да и не знаю, что сказать! - совсем растерялся начальник и, встав, заходил от стола к кадке и обратно. Одна рука в кармане, другая мнёт и отбрасывает предполагаемые формы объяснения; и мимика, и взгляд... сущий самородок!

-В общем, что долго разглагольствовать, - глухо проговорил он, - одно слово - женщина...

Это одно слово не так уж много сказало слушателю о сути проблемы, - с женщинами (всего-то их две в его жизни было, мать и жена... осталась одна) были связаны как раз самые лучшие асоциации... Но оратор продолжал (молниеносно взглянув, поняв: не отпускать внимание, объяснить):

-Жена моя. Ох, как я её люблю.., стерву, - а это было сказано совсем правдиво, и из-за этого на миг отпущена роль. - Да, люблю, - повторил он, снова сибираясь, возвращаясь к своей цели. - А вот она, как видно... не знаю. Ну ладно бы ещё разлюбила (он вращал это так и этак, будто в самом деле пытался разобраться) - пришла бы, сказала: дескать, муж, ничего не могу поделать! люблю его и больше не могу. ...Ну что ж ты поделаешь, в самом деле, бывает, - он взглянул на Игоря: согласен ли тот, что бывает, - начальник охраны, видимо, был готов согласиться - хоть немножко и недовольно.. - Ну бывает! - настоял Д. - Я бы понял, я бы отпустил.. - говорю же: люблю её. (Игорь взглянул по-другому и, кажется, это было восхищение.. - хорошооо!..) Ну а она. - Рассуждения прервались, руки безвольно упали на колени - Д. уже сидел на столе; глаза потухли, - она, - повторил он совсем слабо.

-Изменила, - сказал Игорь, и сам себе не подал отчёт в своём тоне: он уже был согласен, он уже... пульсировал началом праведной ярости.

-Да, - кивнул директор будто сам себе, - именно. Изменила. Слово не очень-то - как будто тут Родина замешана, - лучше: предала. Я ведь ей доверял - полную свободу предоставил!.. ну вот и поблагодарила.

Игорь смотрел в поверхность стола, бессознательно напрягая кулаки.. - будто чего-то теперь не надо было делать, предупреждал его ум, - но он не мог вспомнить, о чём речь. Определённо то, что рассказывает этот человек (хороший, правильный человек) - ужасно. Как можно жить в мире рядом с подобными явлениями..!

А директор, между тем, уже почти понял то, что ему было нужно, - он не мог знать деталей и разветвлений идеи фикс того, кто сидел сейчас перед ним.. - но вот это - одна из вещей, которая способна привести его в ярость!, наверно что-то подобное и спровоцировало близкое знакомство с последствиями статьи 121. Теперь только бы не упустить и не переборщить нигде - направить его в нужное русло, но и до греха не довести - к чему нам душегубство, фу, какая гадость!

-Словом, не знаю, что делать, - произнёс бедный обманутый муж. - Конечно, надо разводиться - как жить-то теперь?.. Я ей, конечно, оставлю содержание, но как - ты понимаешь?. - Попытка обрисовать руками в воздухе контур душевной раны... разбитая самой невыносимой болью: только махнул, вздохнул тяжелейше (неизвестно, конечно, насколько испытуемый разбирается в драматическом искусстве, способен ли вопринять..)

Игорь сказал:

-Мне понятно, по-моему, понятно. - Он говорил спокойно, но скулы играли, кулаки сжимались и разжимались... - Ты очень добрый человек ("ты" будто само собой разумеющееся появилось). Если хочешь, я скажу от себя.

Страдалец посмотрел - во взгляде лишь четверть вопросительности и три четверти - безнадёги..

-Нужно её проучить, - сказал Игорь; тут что-то уже отчётливо щёлкнуло в памяти - но только отвлекло немного, потом разберёмся - тут серьёзное дело. Может быть, он поможет этому человеку, который в своё время помог ему... (а заодно восстановит справделивость).

-Проучить? Как? - "Всё-таки кто-то сдесь гений!. В каком-то роде жаль, что это не фильм и никто не видит со стороны..."

-Как?. - Игорь задумался на пару секунд: злоба вошла в практическое русло и уверенно двигала мыслительный процесс. - Я думаю, это можно решить.. Вот что - поручи это мне. - Тут он будто опомнился: - Поручите. - Вроде ещё что-то надо было вспомнить - но тут трудно; и это, то, что никак не вспоминалось, кажется, такое старое - что из старого может иметь теперь вес?! Теперь в жизни у него все хорошо..

-Тебе? - немного недоверчивый взгляд. - Но какое ты имеешь к этому... отношение?

-Я ваш друг.

Тут, в ответ на честный взгляд, нужна была особенно тонкая игра: лёгкое недоверие, может опаска о чём-то... но всё же:

-Что ж.. Но послушай: я не хочу ей зла - лишь только бы она поняла..

-Она поймёт, - заверил начальник охраны и ?друг?.

-Ты же не убёшь её?..

Тут была какая-то опасность - Д. категорически не хотел убийства, это и опасно, и не нужно, - но опасность в том, что, дойдя до такого предела, увлечённый ум другого, который был уже почти на крючке, может остановиться и образумиться. "Боже мой - как чёрт попутал!. - на что ж я собрался?"

Но Игорь видимо не был ошарашен, он сказал спокойно:

-Убивать людей бессмысленно. Нужно дать им понять свои ошибки.

(Ах, вот что - да ты, друг, хочешь всемирной справедливости!.. научить всех.. Понятно.)

Последний неуверенный взгляд, последнее мучительное колебание перед решением...

-Ладно. Что ж. В таком случае я прошу тебя - как друга - может, единственного? (ох, хоть бы не переиграть!) - прошу, сделай так, как ты думаешь, - чтобы... она поняла. Дело не во мне, дело в ней..

Игорь кивнул. В последнее время он как-то подустал, избился рутиной - это новое дело наполняло его накапливающейся для испонения силой, давало наконец настоящую цель! (..)

* * *

Был один день, ещё один день как всегда. Он пришёл на работу, сидел в своей конторке с мониторами и электрочайником, через установленные промежутки ему докладывали об обстановке и слышали в ответ самые обычные, ничем не отличющиеся от прежних ответы: "Понял", "Хорошо", "Работайте"... Но он сам себя чувствовал более живым в этот день - с самого утра, проснувшись, он ощутил подъём (который было необызательно обосновывать), поцеловал жену немного крепче обычного, с сыном в коридоре устроил небольшой спарринг - оказавшись прижатым к стене с заломанной рукой, засмеялся и застучал кулаком по обоям, прося пощады; ещё раз потом поцеловал жену, уходя - и плюнув мысленно на то, что это может вызвать подозрения. По пути, когда ехал в троллейбусе, и весь день на работе, поглядывая на экраны, попивая свой чай, он обдумывал - тихо, не торопясь, но преисполненный удовлетворения этим.

Он попросил у своего друга, но прежде, конечно, начальника Д. этот день, чтобы подготовиться, - завтра же он должен всё сделать, "В пятницу выйду на работу как всегда". Шеф только покивал головой - уныло, рассредоточенно.. - сколько же вреда всё-таки может принести эгоизм.., глупые метания, непостоянство! Вот Д. - отличный человек, всегда аккуратно и чисто одетый, приветливый с людьми, обязательный в обещаниях... - просто делающий своё дело и не мешающий другим. Так что же этой личности было надо, что её не устраивало?! Да, дело не в обиде, обиду мужчине полагается переносить в себе - хоть и видно - он её очень любил и это был для него удар, - дело в том, что случай не должен становиться прецедентом, хоть кто-то должен вмешаться в плодящуюся глупость, распущенность, остановить её!..

Ничего, ничего (он не позволял себе сейчас распаляться), сегодня всё обдумаем, а завтра...

Всё-таки всплывали воспоминания, никуда они не делись - годы их не отодвигают, только присыпают новым хламом, - воспоминания, а с ними и чувства.. Но когда что-то происходит исключительно у тебя внутри и уже давно потух огонь давших этому жизнь чувств.. - разве не сможешь ты с этим договориться? разве не сможешь объяснить, что то, что ты собираешся сделать, - это совсем другое! Что-то там было, безусловно, и конечно он многое перетерпел из-за того - но всё это в прошлом; всё лишнее... отброшено, изжито, как ещё сказать?. Теперь он только собирается помочь другу. Злость? Какая злость? - он вполне котролирует себя.

..Уже идя после работы домой, остановившись на остановке, долго ожидая своего транспорта, он вдруг очень испугался... И начал оглядываться - всё вдруг стало другим: люди, дождь моросящий, сигаретный киоск.. "Нет.. что это такое? - думал Игорь, пытаясь возвратить верной логикой самообладание. - Всё же хорошо, да? Я просто помогу.. по-мо-гу..." Уже звучало бессмысленно. Разве ты не видишь, обращался разум, проснувшийся и готовый ясно показать, - не видишь, ЧТО ты собрался сделать! это оно - именно то..

Но что-то не вязалось - разве могло так произойти? Это же его защитники, Д. - один из его защитников, настоящих людей в его жизни.., - разве он мог?

"Мог что? Разве ты сам не согласился, точней даже предложил?! И что, что теперь?."

Стоп!, - осаживал Игорь сам себя (а сердце колотилось и уже второй попутный автобус отъехал за его спиной), - ничего же страшного, всё хорошо... Ты стоишь на этой остановке, ты - обычный человек, никто на тебя даже не обращает внимания.. - самый простой! И ничего такого не будет. Что ты собрался сделать, а? ..Игорь вдруг сколотил себя воедино, подобрался; огляделся.. - кажется, его троллейбус идёт.. Всё путем.

"Всё-таки обещал, - думал он поспокойнее, подъезжая к своей остановке, - и, конечно, да, она поступила дурно, и нужно - просто поговорить с ней..." Тут впрочем уже было юление - разве о разговоре вчера шла речь? Игорь не мог отделаться от убеждения, что Д. не может желать ему зла, - никоим образом не может от этого человека исходить плохое для него (`потому что ты его назначил хорошим?'), а значит вся порочная цепочка не могла держаться, тут какая-то ошибка.. "Посмотрю, - думал Игорь; волнение, конечно, не прошло совсем, - посмотрю на неё, решу по ситуации.. Даже если... - это не страшно, это, наверно, не дурно.. Обещал - а главное.. надо.?"

Дома он избегал смотреть на жену, а она как нарочно норовила заглянуть в глаза. "Что-то голова болит", - сказал он, оправдывая прикрывшую их ладонь. И всё равно через стену тьмы он чуствовал её, сидящую перед ним, смотрящую на него...

-Хочешь один посидеть? - спросил её голос.

-Можешь остаться, - сказал он, отнимая руку, но глядя вниз. - Что там на работе?.

-Что там может быть, - слегка махнула она. - Я лучше пойду. - Встала, скрипнув стулом. - Надо ещё сделать кое-что.. Дать таблетку?

Он покачал головой.. (ушла) лживой, глупой! - и это было надо??

Позже обычного пришёл сын, зашёл к нему. Игорь смотрел на него - Алексей, как всегда, витал где-то, он будто бы хотел быть таким же твёрдым, как отец, принципиальным, непоколебимым - но то ли не получалось иногда, то ли не видел смысла.. Как сейчас: говорил о делах, что было за день, рассказывал, а сам думал о ещё каком-то деле, своём, о котором не хотел рассказывать. "У каждого остаётся что-то своё, - думал отец, невольно залюбовавшись на сына, и сердце поджало, комок подкатил к горлу, и когда это почти уже вошло в сознание... всё было отброшено. Продолжение формальной безжизненной мысли: - У всех нас есть какая-то своя жизнь.. Наверно, так и должно быть. Главное, чтобы был - порядок..." Знаете, что такое безсильно подумать? - вот так как раз было произнесено это внутренее слово - не слетело уверенно, а упало, вытолкнутое, во тьму...

Женщина, вышедшая из ванной в белом халате, была красива - но его интересовало другое: он выискивал в ней то самое дурное качество, ради которого пришёл... Ведь, может, на самом деле всё ошибка - возможно, всё сказанное о ней, - клевета... Он сможет определить, это прояґвиться даже в мелочах, он знает людей, и он поймёт. И если поймёт, что нет (ну скажи, хочешь ведь ты этого, а?.) - он выйдет так незаметно, как и вошёл, и расскажет обо всём шефу: обрадует его, конечно, - просто недоразумение, не верьте никому, она была вам верна.

И уже с первых шагов её, с первых движений... - он сидел где-то в большой квартире (Д. дал ему ключ, назвал адрес), спрятавшись в просторной темноте мужского шкафа, наблюдая через чуть приоткрытую дверь.. - с первых шагов ему показалось, что он заметил разнузданность, но, посмотрев дольше, - ничего такого, она вполне собранна, не ленива; не зевает на ходу, не накручивает пряди на палец... Она вытирала волосы перед зеркалом, расчёсывала щёткой... - всё-таки выражения он не мог определить точно.. Без выражения? Гм., разве может такое быть; просто отсюда не видно...

Нет, скорее всего ошибка - вряд ли эта женщина могла поступить плохо - и по отношению к такому человеку. Кажется, они очень подходят друг другу. Но надо убедиться! - даром ли он рисковал, пробираясь (впрочем с разрешения хозяина!) в чужое жильё, прячась здесь, как вор... Сейчас он выйдет и поговорит с ней. Да. ..Нет, не сейчас, - надо всё-таки не испугать..

Расчесав волосы, женщина постояла немного перед зеркалом, потом повернулась и вышла из комнаты. "Вернётся", - уверенно подумал Игорь и вышел из своей засады. Оглядевшись, он сел скраю в кресло против входа: спокойная, не угрожающая поза - только сам факт...

-Не бойтесь, - сказал он, подняв пустую ладонь, когда она вошла (с маленькой бутылкой воды в руке) и, увидев его, остановилась. - Мне надо с вами поговорить.

Она стояла - как ни странно, не было в ней, кажется, страха... что было - непонятно; стояла неподвижно.

-Я знаком с вашим мужем, - сказал Игорь, - меня.. (почему бы не назваться?) зовут Игорь... Игорь Сергеевич.

-Очень приятно, - произнесла она, и уже в этом голосе и в последовавшем за сказанным действии - она опустила руку с бутылкой, заложила её за спину - он что-то почувствовал... Продолжал (очень размыто):

-Я хочу разобраться с одной ситуацией - может, это слух - и так бы лучше; слухи - нехорошее дело, но они лучше иногда, чем правда.., - но если я пойму, что всё так и есть...

В его голосе не было угрозы, в ней всё так же ни капли страха, а что-то - любопытство?..

-В чём дело? - спросила она.

Игорь сказал через несколько секунд, в которые опять ничего не определил точно (и даже прежнее ощущение пропало):

-Вы только на днях вернулись сюда_. - были какое-то время с мужем в другом городе; у него были там дела, вы же... - Пауза. Она казалась холодна и тверда, как монолит, только голова наклонилась и в глазах... Игорь спросил: - Мне нужно знать - вы изменяли своему мужу? Скажите мне честно. - Что-то было глупое - но он чувствовал, что этот вопрос можно задать; вот нужно ли? Что-то было в этой ситуации неоднозначное - равновесие и потенциальная энергия перевала: на нём не останешся, но и куда шаг сделать - пока непонятно..

Тут она улыбнулась.

-Я должна вам сказать?

Он растерялся...

Она уже посмеивалась - не насмешливо, а будто играя, и стала двигаться - ступая босыми ногами по ковру (смотря на него), подошла к своему шкафу.

-Это интересно, - сказала она, бросив бутылку на кровать, повернувшись затем к нему спиной и открыв шкаф. - Бывает, нанимают детективов (и говорила она самым обычным образом!), они делают снимки, составляют отчёт... а тут человек приходит и просто спрашивает!

-Мне кажется, вам лучше сказать мне, - произнёс Игорь, чувствуя уже в полной мере свою глупость; живо вспомнились Лида и сын - он заволновался...

-Ваш муж.. - Этот комок, откуда он берётся!. - он уверен, что это случилось. Детективы, видимо, и доложили ему.. Я же хочу разобраться.

-А как вы вошли? - спросила она, перебирая платья на вешалках. ?Что?? - подумал он.

-А, ну да,- вспомнила она, - муж..

После минутного молчания она сказала:

-Я не буду спорить с детективами. - И, обернувшись, посмотрела на него так, что он всё понял. Если бы ничего и не случилось - это именно такой человек!, один из таких, для которых нет ничего святого, ничего правильного, - они способны на всё! (Игорь дышал губоко, правой рукой неосознаной сжал подлокотник кресла...)

-...Но и признаваться в чём-то - извините, не вижу необходимости. - Она улыбнулась - спокойно и... бесстыдно!

-Сейчас мне нужно переодется, - сказала она. Легкое лиловое платье уже лежало рядом на кровати. - Я не знаю, что вы собираетеь делать, но я бы на вашем месте пользовалась возможностью..

С этими словами она потянула за пояс и сбросила халат...

Прекрасное женское тело... - а он видел ужасного человека! И не мог минуту пошевелиться; лишь когда она, сказав "Как знаешь", одела уже платье, он пришёл в себя. Точнее вместо него пришёл гнев. Он встал - и никакой неоднозначности ни в малейшем движении уже не было - пошёл к ней, она застёгивала сзади молнию..

-Поможешь? - спросила она. - Или ты передумал?

Он ударил её с такой силой, что она упала на кровать (не издав ни звука). Затем притянул за ноги - и снова бил, бил... Шёлковую простынь забрызгала кровь.., - его кулак был оцарапан о что-то, когда он уходил, и несколько красных капель на рубашке - он не мог сейчас думать об этом, и о другом... Оставив ключ на тумбочке в прихожей, он вышел - не зная куда...

* * *

Нет, не убил - хоть и был близок к тому, чтобы забыться. Разбитое лицо, изорванное платье, но она смотрела на него сквозь свой кровавый туман и - неужели улыбалась? Нельзя сходить с ума. Не надо и думать. Всё сделано - это надо было сделать.. или нет? Не думать!!!

Но можно ли совсем не думать, уже никогда? Только отсрочить констатацию, понимание... приговор..

Он бродил, видимо, немало - сначала осознал гудящие ноги, потом понял, что ходит кругами по парку: вокруг люди, много людей... Он испугался, сам себя, - ему нельзя быть рядом с людьми - "Что ты делаешь с ними! - одна боль от тебя.. Никто, никто ничего не понял!!, только ты один дурак - ты не можешь сдержать себя.., ты всё выдумал..!"

Он шёл из парка, шарахался в сторону от прохожих, и даже удивлённые взгляды казались ему наказанием и тем вредом, который он творит.. Наконец оказался где-то, где не было никого.

Что теперь? Подумал уже, обо всём?

Лида, Алексей... Жаль, очень жаль. "Вам достался очень плохой человек... А может, несчастливый.." Ничего не поделаешь - да, исход очевиден. Жить ты не смог, теперь хоть уйди спокойно. Нужно всё организовать; нужно облегчить им всякие возможные волнения (пропасть без вести?. это была бы долгая неопределённость и боль. Лучше оставить записку - она... как-то поймёт (а что тут непонятного - глупец и слабак), что-то скажет сыну..). Ещё работа - но это уже мелочи. (С начальником ему видется больше не хотелось.)

Кажется, всё. Вот такой вот финал.. (Вздох..

- этот вздох! - с чем смиряешся ты!

хоть знаешь?

Ты печать,

привычный венец

приговоров и драм...)

...Встречаться с ними он тоже уже не хотел (хотя как хотел, Боже!) - конечно, не выдержит - когда ты был силён... Надо позвонить, сказать.. ну да, по работе задержали. Где-то заночуем. Утром наведаться домой: написать записку.. вещи привести в порядок. На работу - что с работой? А ну её! (совсем недавно это мог сказать только кто-то другой) - никакой больше работы, что вообще ещё может иметь значение? Только эта записка и... подальше держаться от людей.

У него имелось зарегистрированное оружие (конечно, он же начальник охраны) - с ним он решил идти в лес. Куда же ещё; лес тут недалеко, точнее он здесь он начинается - а тянется на километры: зайти подальше - никто ничего и не услышит; и не найдут. Всё правильно.

Записка.. Он был в очень деловом расположении, чуть склонившись над чистым листом, замерев на миг.. Не надо никаких сентиментов, слёз - ну так уж получилось - что сделаешь? Это как соревнования: сошёл с дистанции - признай это - что теперь, рыдать у беговой дорожки? Везде свои правила.. Итак:

"Лида.

Ситуация поменялась резко, и теперь ясно видно и понятно - я не пригоден. Не справился. Понимаешь, о чём я?

Да, я долго держался, но на самом деле это случайность - теперь, когда появилась такая ситуация: наверно, я и не изменился совсем, только врал себе. Если ещё не поняла: я сорвался (тут сердце сжалось - как всегда, когда в важных вещах переходишь от официоза и того, что просто нужно сказать, собственно к правде). Я не могу дальше жить так. Я должен уйти. Это даже не моя прихоть - я опасен для людей. Может, и для тебя.., для Алексея (второй укол). Меня совсем не было, я пропал, я не контролировал себя! (неровным почерком).

Всё. Кажется больше нечего писать. Я одно тебя прошу... (многоточие, конечно, чисто романический элемент, но тут надо было что-то такое - менее официальное) ты ни в чём не виновата, конечно. Теперь вы останетесь одни - но так уж сложилось, пойми. Наверно, я поломал тебе жизнь, да - вот такая (тут бы опять поставить многоточие - но уже слишком), видно, у нас судьба.

Прости. Скажи что-то Алексею (он хороший парень).

Игорь

P.S. Найди себе хорошего человека (и будте счастливы)."

Оставив записку в столе жены, взяв с собой лишь револьвер, накинув лёгкую куртку (было прохладно), человек отправился, не спеша, уверенный в своей цели (уже шагая спокойно - и люди его не пугали), за город, в лес..

3-й

Я был крещен и воспитан в православной христианской вере. Меня учили ей и с детства, и во все время моего отрочества и юности. Но когда я 18-ти лет вышел со второго курса университета, я не верил уже ни во что из того, чему меня учили...

Л. Толстой "Исповедь"

Вера есть знание смысла человеческой жизни, вследствие которого человек не уничтожает себя, а живет. Вера есть сила жизни. Если человек живет, то он во что-нибудь да верит. Если б он не верил, что для чего-нибудь надо жить, то он бы не жил

Л. Толстой

Дьякону, отцу Макару, он сказал:

-Пойду погуляю.

Надел телогрейку, открыл дверь... - осень; совсем уже листьев не осталось, одни мокрые ветки, лишь кое-где трепещут оставленные без присмотра одинокие листочки.. Отец Филипп вздохнул, хотел уже выходить, но остановился. Отец Макар спокойно и безразлично жёг свечи.

-Погода хорошая, - сказал отец Филипп, уныло глядя на его манипуляции, - мне такая с детства нравится..

Диакон кивал.

-..Может, и пару часов поброжу - всё равно нет никого... - И тут он рассердился: что это он отчитывается, оправдывается даже перед этим... "Тихо, тихо, - зашептал праведный голос, - гневаться, что ли, вздумал? Бери себя в руки".

"А чего ради? - вдруг подумал отец Филипп, в миру.. то есть когда он ещё был мирской (ох, давно, в прошлой жизни) - Семён и даже иногда Сеня. - Снова брать себя в руки, снова возвращаться ко всей этой жизни... Зачем?"

-..А, может, и до вечера! - сказал он громче. Диакон то ли застыл на минутку, то ли о чём-то задумался - губы под бородой о чём-то шевельнулись.., - потом действие возобновилось в том же ритме: ещё к трём образам зажечь...

Человек в фуфайке с торчащей из-под неё ризой - не зная точно, кто он Семён или Филипп, - вышел и, стукнув, закрыл за собой старую деревяную дверь.

Он шёл, не спеша (но уверенно!), и сам не зная, зачем он идёт, - и куда... Место для прогулок тут было одно - лес; он шёл по тропинке, отходящей от храма, - шёл и шёл... Летом ходили с Макаром и с Зиной (приходила три раза в неделю помочь, убраться, побаловать их вкусненьким) по этой же дорожке собирать ягоды и дикие груши на компот, а осенью за грибами (да, вот сейчас, наверно, должны быть, но он не смотрел) - обычно километр или два.. - три отсилы, дальше не ходили; стало быть, тропинка, протоптанная только ими, еле различимая в конце, там уже терялась - исчезала, становясь чащей, без пути и всяких ориентиров.

И вот он шагал по этой тропе - была мысль (с неё и началось утро): не зайти ли дальше обычного?.. Сначала мысль ему понравилась, но потом как всегда: "зачем?", "а как же дела?. можно бы лучше..." - эх, что ты будешь делать, всё портится..

Но вот всё же вышел - идём... куда зайдём - неизвестно. Эта неизвестность его и подстёгивала - против вопросов, против рутины; против изматывающей многозначной, а значит греховной неопределённости.. Просто иди - и посмотришь.

А заодно и подумаем - разве не созрела дума? Уже давно - и давно просит удалиться куда-то из привычных стен, которые.. Нет!, нечего пока говорить, но думается всё же лучше на свободе... - то есть на улице. Дальше и медленно по вытоптанному...

* * *

...Прошёл дождь недавно, тропинка влажная и всё вокруг тоже - ветки, листья... тут побольше листьев, в чаще, вдали от людей, они всё устлали.. Что привело тебя на эту тропку? Не давно ли ты - с самоґй сомневающейся и в то же время убежденной молодости - собирался совершить эту прогулку да всё не решался - с какой-то точки пойдя верным путём, всегда полный дел, верных, правильных...

Отец Филипп не думал ещё об этом; он просто шёл - но всё, конечно, было не как всегда. Он ощущал и знал, что это не простая тропа, не простая прогулка - и нечего и врать себе о свежем воздухе, об особом очаровании этого мокрого леса.. Ни себе, ни Ему - Он-то всё видит.

А в том и трудность.. - хотя нет, почему же? Он знал, что если по правде нужно разобраться, это будет не просто разговор как окрашенные настроением мысли (как обычно и бывает у людей), а если спор, то так или иначе сведённый к личному компромиссу.. Ведь нет никого! - ?а нам надо как лучше?. Нет. При разговоре будет присутствовать ещё кто-то - и этот Кто-то не даст соврать; или уснуть, не решив, или отделаться чистой формальностью...

"Помоги мне, Боже", - думал идущий (мельком взглянув вверх - и сразу почувствовав легкий стыд бессмысленности..). Он шёл, все больше понимая, что этого разговора не избежать: для этого ты и отправился, это и есть та дума - не просто какая-то дума, как о делах храма (одних и тех же; ещё он много читал), это надобность - решить: что дальше? куда? как?.. И длинная впереди дорога, а после почти необъятный лес, - он шёл совсем не спеша и не торопил себя: пускай то, что нужно, проявится само - оно где-то здесь, вот пока как чувство, необъяснимое напряжение.. - постепенно придёт осмысление его природы... "В прошлом и так было много поспешных решений", - думал он (ох, мы в затруднении, как же его называть., - может, ситуация подскажет...), думал, ступая сапогами по сырому грунту и мокрой траве, смотря, чтобы не наступить на гриб или что-то ещё живее, могущее оказаться довольно неудачно (но нам ли судить?) перед ним на дороге. И все ещё не было ясного понимания о предмете разговора с самим собой, но первой мыслью, когда он вышел за дверь церкви, была: "Не вернусь, пока не пойму".

Это сулило долгий путь, но не отпугивало - решение затвердело сразу же, смолоду он не из тех людей, которые бросают слова, хоть себе, хоть другим, на ветер, - и это давало определённую собранность: давай, думай, понимай! - а то зайдёшь к чёрту на кулички - и всё равно надо будет идти, идти.. Но он не спешил с этим; спешить было совершенно незачем - теперь понятней, а когда-то казалось, что надо сделать всё и сразу же, - может, как раз от страха, что передумаешь и опять придётся мучиться и размышлять?. Ну что ж, сколько лет прошло - двадцать? - с тех пор, - больше.., - где ты теперь со своей поспешностью? - фактически, на той же тропе (тогда тоже была какая-то тропинка.. в парке - но не суть), с теми же размышлениями - но теперь, быть может, более скованный обязательствами (вчера бы ещё сказал: "служением"..), годами повторения, ставшего почти законом; да и сил, а значит решимости - меньше...

"Неужели же всё прахом", - пришла первая мысль как нечто целое после обрывков: отдельных фраз и ощущений. "Не торопиться!" - напомнил он себе и стал рассматривать мысль, как под микроскопом. Она всё норовила выскользнуть (из-под окуляра внимания), а при наведении резкости обнаруживала свою пустоту - ничего не было за ней, одни слова и никакой сути. Но суть, конечно была, была причина - так где же делась? Оставляешь ненужную, мёртвую мысль, осматриваешся... - где-то здесь!. Опять как ощущение, к нему крепится воспоминание.. не одно - как колышущаяся цепочка.., и когда они стукаются друг о друга, высекаются искры таких мыслей - которых мы ждём и, схватившись (за сами слова), - снова теряем суть..

"Идти обратно - от слова, к тому, что его породило..." - думал исследователь себя самого - следя за тем, чтобы не отвлекаться, помня о Надзоре, а значит о невозможности пустословия (внутреннего или того, что языком, - какая разница) и других отвлечений. И он последовал по намеченному пути - однако то, что звалось сутью, тоже выскальзывало: чувства растворялись, воспоминания тускнели, почти исчезали, как показываемое на экране кинотеатра, когда кто-то вдруг включает яркий свет...

Священник продолжал свою неторопливую прогулку по лесной тропе; церковь уже давно скрылась позади, теперь только тёмные стволы со всех сторон, ветви, которые иногда надо было переступать, пригибать, чтобы пройти, или нагинаться под ними, - и эта мокрая тропа. Ещё далеко... Или нет?.

Иногда нам кажется, что ещё есть время, когда же вдруг появляется табличка "ФИНИШ" - поражая своей безразличной простотой, - кажется, что что-то не так: мы не подготовились, этого никак не может быть... (и приходится уйти, не поверив, а значит не поняв). Иногда же мы так спешим - всё сделать прямо сейчас! - и опять упускаем, время будто смеётся над нами: куда ты бежал? - смотри, сколько шансов, лучших возможностей... - а может, единственная возможность: понять, что ничего этого не нужно было?. Эта идеология молодости: "Лучше сделать и жалеть..." - как будто жалость о сделанном, об ошибках лучше, чем сожаление об упущенном, будто мы успокаиваемся в ней!.. Теперь нам кажется: "зря" - ведь можно же было и по-другому...

То идёшь спиной вперёд, пересматривая былое, то заглядываешь черезчур далеко, за горизонт.. - как тут не упасть?!

"Падал ли ты?" - пришла вторая ясная мысль.

И за ней образ: он (парень ещё, никакого сана, только мысли о служении людям, об истине..) стоит над пропастью, на самом краю - из-под подошв выкрашиваются камни, ветер мягко, но уверенно подталкивает, даже, посвистывая в ушах, говорит будто: "Давай, ну! Всего-то один шаг...", и сила тяжения на готове - сейчас прижимает к скале, но стоит исчезнуть этой преграде - потащит вниз: к каким-то камням или холодным волнам - неизвестно ей и не важно, её дело одно - тянуть...

Но стоп. Не будем заходить далеко - ничего этого не было, он не стоял у обрыва, не собирался ни прыгать, ни пощекотать себе нервы - впрочем, ощущения были примерно такие. Именно ощущения вспомнились, а за ними (иллюстрацией) такой почти тайный для сознания образ - они всегда где-то скраю, ты же смотришь вперёд; а ещё он может прийти во сне - потом будешь вспоминать: что же это такое было... к чему?.

За ощущением скрывался, как в архиве, фактический материал: фотографии-воспоминания, мысли-записи...

Молодость. Как личная эра - ДО великого решения, перелома во всей жизни... - что это было за время? (Человек вспоминает, а мы подглянем - иногда можно, - не забыв, что вспоминает он не просто так, ради ностальгии или ещё какой-то досужей цели, - а для цели разобраться с тем, что теперь...)

Посмотрите на него (погрузимся глубже в воспоминания - настолько, что сможем отойти в сторону от оболочки, которая топает по дорожке) - ...вот худощавый русоволосый юноша, причёска длиннее, чем у сверстников (большинства), а взгляд ещё больше отличается - пламенный, вызывающий., но не со злостью, не эгоистически - "Я, дескать, вам покажу всем...", - но будто пытающийся проникнуть за поверхность, врезаться в то, что не могут или не хотят заметить другие; а, может, и видящий уже - и с этим наблюдающий людей, всё вокруг...

Да нет - вряд ли он знал; чистота ещё предстоит (открытой быть); но этот взгляд был взглядом неприятия обычной жизни, которой и его хотели научить (разве она не для всех нас уготована?.), поставить на верные рельсы и всё такое - а он... С характером да с ?прибамбасами? в голове. Так его отец говорил - а потом, не особо уже думая о правильности пути сына и морали в целом, оставил их с матерью и вместе с другой женщиной уехал неизвестно куда. Семён его больше не видел и не очень жалел, только из-за матери: она переживала сильно.. Она была набожна, но вера её была примитивная - это мальчик понял очень рано; он сразу же для себя отказался от подобного (хоть ходил с ней в церковь, чтобы не расстраивать её, крестился) - но всё же хотел понять, что эти люди нашли в ней (в вере) - зачем им этот бог? почему им не живётся просто так??!

Вообще с детства у него была одна идея - найти большее, чем просто жизнь, - он смотрел на жизнь вокруг, на то, как живут люди, и думал: "Боже мой, разве это... нет, точно ли ЭТО - жизнь?" Нет, конечно, так он стал думать позже - сначала просто внутренне бунтовал; а иногда даже плакал... И когда мать допытывалась, в чём же дело, он понимал, что ничего не сможет ей объяснить, - а может, и сам не знает?. Он плакал от досады, что жизнь такая, - хотя могла бы (откуда знал? ..он верил всем сердцем! (может, оно знало?)) быть в сотню, а то и тысячи раз лучше!! Изредка бывали слёзы, но всё чаще он думал (с воодушевлением): "Я смогу понять, смогу, найду! И им покажу, чтобы и они изменились все, узнали.." Этот поиск продолжался в нём подспудно; внешне до какого-то времени он был самым обычным пареньком - впрочем, если подойти ближе: у него не было друзей, он не участвовал в играх, после не выпивал в скверах, не увязывался с однозначными намерениями и стандартынми вопросами за девушками.. Уже в старших классах школы стал подрабатывать, мать едва могла их прокормить, работая медсестрой, - вообще-то она имела образование экономиста, но, приняв свои принципы уже после института, зареклась когда-либо иметь дело "с такими людьми и с деньгами". Семён ничего не выспрашивал у неё, а просто жил ряжом с этим - он знал, что на любой вопрос поднялась бы целая буря религиозной патетики, которую он и так выслушивал иногда без особого повода: возвышенный тон и слова, в которых она сама не много смыслила. Но он любил её, жалел и помогал как мог.

Всё, впрочем, было второстепенно - дом, работа, учёба - всё это как промежуточные пункты.. - не здесь его место, не этим он должен заниматься! Сначала это оставалось просто неудовлетворённостью - на которую нельзя было не обратить внимания, когда все отвлекающие дела оканчивались, - и только кое-как оформлялось по мере того, как рос и формировался (паралельно с телом) ум - его содержимое наполнялось из книг и собственных наблюдений и мыслей. Семён был завсегдатаем библиотеки, читал сначала всё подряд (началось с неизвестно откуда (не от родителей точно - отец читал только про спорт в газете, а мать - Библию и псалтырь) взявшегося убеждения, что читать надо), затем стал понимать: вот это ему точно не нужно, вот тут кое-что может быть - иное же проглатывал залпом (правда, если бы попросили сказать, что его так увлекло, не хватало слова, чтобы объяснить).

Потом был институт - мать хотела "гуманную" профессию, он выбрал учительство - лишь чтобы она не переживала. Впрочем, уже через год с небольшим после поступления ему пришлось её очень расстроить. ..Он всё думал о своём, и, конечно, мысль учить детей - так, как теперь есть: просто давая им информацию, рассказывая (и требуя запомнить!) о литературных героях и префиксах, сюжете и местоимениях, или, может быть, событиях истории или физических законах.. - это мысль была ему чужда, он думал о своём. И уже довольно ясно - мысли обретали чёткость, слова были теперь не просто случайными и красивыми определениями, за которыми терялась хоть какая-то суть; теперь он мог бы даже рассказать, что же ему нужно... - но никто не спрашивал, он был один.

Но однажды - и именно с этим связано ощущение границы, страшного и манящего балансирования, - появился некто, кто почти изменил его отношение к миру, миру, от которого так открещивался, и к себе в нём (всегда в стороне)... Позже он определил так: "Она была огромным для меня испытанием - чуть не затащила в своё болото, но и открыла глаза, дала понять надобность настоящих перемен, вместо бесплодных мечтаний, дум". Вспоминая, он думал о ней с улыбкой (благодарности - хоть с её стороны это было невольно; и преодоления - так казалась крепка тянущая сила.. а теперь совсем ничуть не опасна...)

* * *

Она перевелась к ним с какого-то другого факультета месяца через три после начала занятий - просто появилась в его жизни... Сначала он не обращал на неё большого внимания - она училась на другой специальности, просто одна из студенток, с которыми он каждый день сталкивался в коридоре по многу раз. Или ожидая, когда освободится класс... Она выходила и сразу взглядывала на него - он был хорош собой и многие девушки на него смотрели, но их взгляд был одинаков - этакий пригласительный, замутнённый желанием, обещающий усладу.. С этим Семён сразу определился для себя: наблюдая, он всё понимал - и не хотел участвовать в этих играх; он знал, что они могут дать, и знал, что обязательно попросят потом что-то взамен (может, и несоизмеримое с даным) - у него, естественно, иногда были мысли по этому поводу и тело порой явно намекало (напрягаясь, иногда до дрожи)... Но вполне это подконтрольно - ваши улыбки нас не трогают!, ваши шуточки совсем не смешны - и он уже даже не присматривался, достаточно было беглого взгляда, чтоб понять, как человек к нему расположен. А вскоре репутация говорила за него. "А, это Семён-монах!" - можно было услышать в гуще не очень скрываемого шёпота. Это немного задевало его и раздражало - намекая на бесполезное поклонение матери, к которому он не хотел иметь отношения; но раздражало главным образом их непонимание...

"Но они в грязи! - думал Семён, успокаивая себя, - они не знают, не ведают, какова., как бедна их жизнь на самом деле!.." Всё-таки с детства он хотел просвещать людей, помогать им - хоть до сих пор не мог точно сказать, в чём, а только чувствовал что-то и отбрасывал варианты один за другим...

А она на него смотрела как бы даже без выражения.. но пристально. Всего секунду - выходя, в числе других (и будто уже зная, что он там стоит!), или мимо проходя в коридоре... Он долго не признавался, что этот взгляд и она вся чем-то задевают его, - упорно пытался держать себя, как и при других.. Несколько месяцев продержал, потом были каникулы. Он окончил год вполне прилично, - порадовав мать - она много говорила о светлом, добром его будущем, взглядывала на него украдкой и будто находила в каких-то чертах согласие со своими словами, ещё больше ликовала.. потом, как всегда, раздражалась из-за какой-то глупости, другое ей приходило на ум, и опять был повод для негодования или для праведного вздоха (значившего: час Армагеддона близок - надо покориться) - она не могла быть спокойна, радостна, после того, как отец бросил их, она, кажется вообще не останавливалась ни на минуту, даже во сне бормотала - и всё это была пустая суета, бегство сущее от себя.. Он же совсем не ощущал радости своим хорошим отметкам - просто всегда старался делать достойно то, что делал, и вот следствие. ..На самом деле за этот год стало ещё хуже - совершенно пропал смысл и всякие ориентиры, что-либо делать чаще и чаще было мучительно - а он продолжал. Не так давно горела какая-то радость, поддерживающая его, не являющаяся зависимостью, - будто на её гребне он искал своих ответов, свою истину... Теперь радость пропала и поиск вместе с нею; или наоборот.. Радость и благотворность ровного пути ушла - он чувствовал настоящий пик, напряжённость своей жизни - но и совершенно не знал, как теперь быть, что делать.

Становилось ясным, что всё, что он раньше считал своим миром (и от этого побочно, но неотъемлемо прибавлялось чувство уникальности, гордости), было просто мечтаниями, просто мыслями, игрой ума. Теперь что-то изменилось, он уже не может играть, и как жить не знает. Может, это то, что и с другими всегда происходит, - он позврослел.?

Он подвергал главнейшие принципы свои испытанию, то, что вело его раньше, - и с ужасом видел только слова; опора рушилась за опорой - странно, как до сих пор всё вокруг не рухнуло.!, как-то он оставался на месте, и мир будто жил той же жизнью... хотя и виделся иначе. Моментами Семён был близок к отчаянию, а второе из двух главных в это время состояний (и более частое) было пустота и обессиленность. Ничто его не не делало его счастливым - ни жаркое, богатое, кричащее со всех сторон (и в нём изнутри) лето, ни мелкие жизненные вещи, ни большие, например то, что мать наконец перевелась на лучшую работу (несомненно промыслом божьим). Всё лето он работал, то там, то тут, подсобником и грузчиком, продавцом выдержал недолго (хозяин требовал улыбаться покупателям), кондуктором и того меньше. Уже в августе нашлась работа, которая ему вроде бы нравилась - ездили за тридцать километров на грузовике, весь день рвали яблоки, вечером, усталые, ехали обратно, и, неподвижный за бортом их трясущегося транспорта, догорал и раскрашивал пастелью небеса закат...

А потом надо было вновь возвращаться на учёбу - в которой не было никакого смысла. Там, на этой простой работе, где не надо было ни с кем разговаривать (у каждого был свой довольно большой участок - встречались три раза: утром, вечером и за обедом), где только эти деревья, пахнущие яблоки, пчёлы и жара.. - там он будто вспомнил что-то, кажется снова вернулась та священная радость, наполненность жизнью, и опять пустые слова - "истина", "высшее благо" - приобрели значение, что-то вдохнуло в них жизнь, и опять он стал жив внутри, опять мог стремиться, понимать, быть готовым ко всему..

Стены института - шум, гам, бессмысленность, суета.. Он не знал, каким образом теперь поступить, - но определённо так жить нельзя! Каждый день был ему ужасным грузом. Он боялся, что сломается и так ничего и не достигнет.. Здесь он точно не поможет никому, здесь он не найдёт себя; он не знал ещё, куда пойдёт, но стал обдумывать разные варианты: может, уехать в деревню, снова наняться на какие-то работы, жить в хлеву или где придётся... - и изо всех сил попытаться понять, разобраться во всём! А может... Иногда в мыслях являлся монастырь; или духовная семинария. Деревня ему нравилась больше, но она попахивала неким самоудовлетоворением, проще бегством. Да, давай, сбеги, оставь всё это, тяготы и соблазны, оставь мать.., - работай, ешь яблоки с белым хлебом, пей молочко - конечно, будешь жить счастливо.. Он не хотел просто убегать. Он не хотел просто устроить свою жизнь - но всё-таки найти в ней это самое Большее и дать его людям. (Это желание может с самого рождения явилось неизвестно откуда - и всю жизнь преследовало его...) Монастырь и семинария были ближе в этом смысле - после понимания, что деревня это не то, они сразу же приходили на ум; монастырь - уединённость, самоограничение и поиск, семинария - попытка научиться чему-то у других.

Раньше он бы сразу отверг эти два места - где целыми днями крестятся, поют хвалебные песни, рассказывают одни и те же истории, которые не нужно (а может, и нельзя!) понимать, а нужно верить! Но он изменил своё отношение к религии. Перестав связывать её только с людьми, подобными матери, которым религия нужна для чего-то другого - не для Бога, - с ритуалами, с внешней пышностью, переносимой из века в век, со всем, без чего простой народ и не мыслит никакой религии, для народа это и есть всё!.. (и якобы за тем есть Бог). Он же увидел, что за этим может быть ещё что-то.. Некоторые люди - не просто попугаи (они чем-то светяться изнутри (и не то ли это, что он ищет?)), и в некоторых повторяемых другими бездумно словах - большее, чем мораль (нужная, сдерживающая, но не возвышающая), и даже эти свечи и образа могут иметь некоторое значение - располагающее, успокаивающее, открывающее для чего-то ум... Он читал много книг об этом, он посещал церкви, посещал монастыри, осторожно говорил со священниками, монахами - среди большинства попугаев и просто сонных людей иногда попадался разумный человек; он смотрел умиротворённо, говорил какие-то вещи, которые могли поразить сразу, либо время спустя (может, и месяц, год!) раскрывали смысл... Но он ещё не знал, ни на что не мог решиться - что-то тянуло формальной надобностью: "Ты должен...", что-то пленяло естественным покоем: "Ты можешь! Это так хорошо...", а что-то давало возможность продолжить намеченный с детства путь: "Если желаешь, входи"... И это то разрывало его на части, то хотелось вообще ОТ ВСЕГО уйти, спрятаться, оказаться там, где ничего нет, ни вариантов, ни надобности из них выбирать, - а только... что???.

Потом как-то он снова встретился с ней. Он сидел на корточках под дверями аудитории, где шёл урок, - он опоздал и не хотел заходить - зачем? Сотояние было отуплённое и сил не было даже встать и пойти куда-то - и резона тоже: неужто ТАМ будет чем-то лучше? Что-то прошуршало рядом, мелькнуло ярко и багрово перед прикрытыми глазами, тупо смотрящими в пол, - он открыл глаза и увидел эту девушку, сидящую на корточках рядом с ним и смотрящую на него. Он первый же отвернулся (чуствуя странное беспокойство), потом и она. Они молчали несколько минут. Потом она спросила:

-Что, выгнали, да?

-Нет, - ответил Семён, смотря перед собой.

-А что сидишь?

-Опоздал..

-И не заходишь.

В другом расположении он, скорей всего, поднялся бы просто и ушёл; хотя... она не была навязчива, просто спрашивала. Он ответил:

-Зачем?

Она ничего не ответила. Он посмотрел на неё и нашёл её красивой - теперь она уже смотрела вперёд, на её лице не было ни раздумий, ни каких-то "грязных" чувств..

Семён никогда не думал, не размышлял о девушках, женщинах, не представлял своего будущего с ними - априори считалось, что "все они такие.." (и ему не хотелось их узнавать ближе), это подтверждалось раз за разом, с каждым девичьим взглядом, жестом в его или не в его адресс.., и всегда находилось то, о чём ему стоило бы думать - о другом. Но вот эта... - он не видел игры (очень тонкая? вряд ли), не видел никакого завлечения и тому подобного - а вместо того видел красоту... - что-то чистое, простое, как те яблоки на солнце..

И всё как-то само собой образовалось и они стали почти всегда вместе - они говорили о чём-то или ни о чём (она всегда спокойно, внимательно слушала), он рассказывал ей о вещах, которые его волнуют до глубины души, о своём непонимании мира и себя (кто-то бы удивился - как можно так долго говорить о НЕпонимании!), раскрывал сокровенное - сознавая, что делает, но даже не сравнивая с прошлым, не думая, как это необычно для него. Она говорила о мороженном, которое она любит, о шоколадных конфетах, о сапогах, которые бы хотела купить, но нет денег, о красивых городах, куда хотела бы поехать, о море и причудливых облаках... он, слушая, замечал только красоту и такую доступность счастья!..

И это почти случилось - он почти шагнул в её мир, и только на самом краю остановился.. ещё не зная зачем - удержал этот, может, в самом деле, последний (в настоящей, растущей к чему-то жизни) шаг и оглянулся...

-Давай уедем вместе, - говорила она ему; они лежали рядом на сдвинутых партах в пустой аудитории, окно было открыто и через него входило прохладное тепло средней осени... Они просто, договорившись, сбежали, Семён похитил ключ у вахтёрши.. - и легли здесь; никакой цели теперь не было, никакого пути, только что-то шекотало внутри у него, близкая сладость., и свежий воздух влетал через окно, которое уже скоро заклеят...

-И куда мы поедем? - спросил он уже почти так же безразлично-лениво, как и она.

-В Париж, - воскликнула она и, засмеявшись, поднялась, посмотрела на него сверху.

-Нам надо будет украсть что-то большее, чем ключ, - улыбнулся он ей.

Вместо продолжения, она наклонилась и прижалась губами (какое ощущение!) к его губам.. И не надо было ничего знать, уметь, руки сами обнимали, знали, что делать, удаляли лишнее с пути; и сведённые вместе два тела... - это уже были, может, животные, а не люди, только на эти мгновения: счастливые в свободе своей животные, - что им ещё надо? А может, боги.

Это случилось. И случалось ещё не раз, в том числе в разных уголках института - они будто играли, не имея страха, предубеждений; в самом деле в любой момент они могли уйти, сбежать, а значит не боялись ничего - им не нужна была эта учёба (он всё хотел спросить, как и зачем она оказалась тут), их обоих только веселила суета вокруг, ничего не было в их жизни, одна случайная забава, наслаждение, сон... У него ещё остались его слова - и он никак не признавался, что за ними совсем уже ничего не было: слова, связанные вместе по правилам логики и грамматики; но если их переставить, так и этак, - ничего не поменяется.

..И вдруг он спохватился. "Боже мой, что это за жизнь!" Он праздный, самолюбивый человек, ему на всё плевать, он больше не замечает несовершенства мира - напротив, то, что видит теперь, кажется ему совершенным!. И он оглядывался, поражённый, - не зная, как теперь ему смотреть.. и снова не видя путей. Наслаждающийся потягивался в нём сонно: "Что такое? Куда ты собрался? Всё хорошо, брось!" Но он оглядывался и оглядывался - прошлое ли было только сном, его искания, его стремление к большему?.. И тут ожило сердце - оно заболело; оно говорило, что есть, что-то есть!.. а что, не знало. И к этой близкой сейчас красоте сердце тянулось тоже... оно разрывалось. Человек стоял на самом деле у края пропасти и камни сыпались вниз - безбрежность манила, прошлое только отталкивало (там страдания, сомнения - чем они хороши?), но было и ещё что-то, третий путь - где он? его не видно..

Каждая секунда была напряжена - нельзя бесконечно стоять на краю, должно быть какое-то разрешение...

Оно наступило. И именно с той стороны, о которой он совсем позабыл, - со стороны разума. Надо было лишь немного успокоиться и немножко отойти от всего, чтобы он мог посмотреть на это отстранённо... Помниться, он целый день гулял по парку, топтал туда и обратно усыпанные гравием тропинки, говоря себе, что обязательно сегодня же должен решить... И ему как-то удалось - отвлечься, унять себя, все расставить по полкам - взглянуть и ощутить удовлетворенность тем, что видел. Когда он пришёл в институт, она встретила его, хотела поцеловать (конечно, у всех на виду - они об этом давно не заботились), но сразу что-то заметила - остановилась и посмотрела..

-Я скоро уеду, - сказал он. - Один. Это мой путь...

Она смотрела на него; он почти её ненавидел за этот взгляд, за притяжение (даже зная, что она не может быть другой!), - но потом вспомнил своё вчерашнее понимание, вернулся к нему и расслабился. Он может идти куда хочет, он свободен!

На прощание он поцеловал её - в щёку; она снова смотрела на него, но это его уже почти не трогало.

* * *

В семинарии, куда он всё-таки попал (мать сначала всполошилась, узнав, что броисл институт, - он и так казался ей подозрительным в в последние месяцы, что-то в нём было не так, а что - она не могла сказать.. А однажды пришла домой, и вещей сына уже не было там, а на столе лежала записка: "Мама, я ушёл искать свой путь. Не переживай. Бог на самом деле с нами". Она ничего не поняла, а только расплакалась; слов о Боге она будто и не заметила, а напротив подумала о дьяволе, который в последнее время искушал её мальчика, и вот теперь... Через пару дней он позвонил сообщить, что всё хорошо, - она умоляла одуматься и вернуться, - через месяц позвонил снова - сказать, что зачислен в духовную семинарию.. Она не могла поверить, так долго молчала... - он повесил трубку, он знал, что она истолкует всё на свой лад, не стараясь понять настоящих причин), ему было трудно на первых порах. Вариант этот сначала казался ему единственным, и уже потом он начал сомневаться., а когда был зачислен, пошли занятия и он осмотрелся, - всё чаще начало казаться, что он ошибся.

По большей части учили глупостям, и не было того, на что рассчитывал Семён. По сути, система была та же, что и на предыдущем месте, откуда он сбежал, - но только теперь вместо частей речи были главы катехизиса, вместо произведений мирских классиков, сочинения богословов; учили точно так же - профессии - а он рассчитывал на возвышенное понимание..

Среди преподавателей был один, которому Семён спустя какое-то время стал доверять, - но сначала был только бунтарь, и неизвестно зачем этот подался подался в духовную гимназию: он со всем не соглашался, всё считал неправильным... Конечно, никто не хотел с этим мириться - его собирались исключить уже после первого семестра.. - но он вдруг изменился. На это повлияли два события.

Сначала явилась она.. После утренней молитвы и до завтрака он гулял во дворе, немного рассерженный (как всегда после бессмысленных занятий), и не поверил, когда за воротами мелькнуло что-то знакомое, необычно яркое для этого места... - он сначала не понял что (но уже испугался, и рассердился ещё больше) и откуда это тут., с чем связано (а уже хотел уйти, спрятаться...); но она приближалась, вот она, совсем рядом, уже никакой неопределённости и возможности скрыться - стоит и смотрит, чуть улыбыясь, как и тогда в коридоре.

-Здравствуй.

-Зачем ты пришла? - спросил он, стоя перед ней в семинарской синей рясе неподвижно и глядя хмуро.

Она опустила голову (русые волосы лежали, блестя на красной ткани..) Потом подняла и посмотрела опять.

-Хочешь меня поцеловать? - Молодой человек в одежде отшельника и девушка чуть ниже его, юная, красивая... Что-то не так. Да?.

-Пойдём, - он, оглядевшись, потащил её в сарай. В сарае никого - все уже пошли на завтрак.

Он втолкнул её; солнце пыльно и не очень ярко светило через щели дверей.. Он пытался понять, что, ЧТО в ней такого - почему он сам не свой? Почему он не может держать себя в руках, почему она одним своим присутствием уводит его с его пути.!?

-Хочешь... меня? - тихо сказала она и скинула лямку платья (как ей не холодно в нём - уже октябрь^?!.)

Он вдруг почти потерял контроль и... - хотел ударить её - что же она делает, зачем!!. Но кто-то другой, кажется, в нём, сдержал уже занесённую руку, и вместо удара Семён, закинув голову, закричал...

Потом что-то случилось странное - место действия перенеслось на луг в отдалении от училища - он просто очнулся... Они сидели рядом на небольшом земляном валу среди трав - она рядом, обхватив колени руками.. Он сразу забыл о перемещении (может, и шли - неважно) и стал смотреть на неё. Она не оборачивалась.

Он смотрел и смотрел... - и вдруг понял, что совсем не в ней дело; она - просто человек, нечто движущееся или неподвижное, вот как эта трава, колыхаемая лёгким ветром, как пролетевшая по небу птица, как облако.. "Это я" - понял он, - "я бросаюсь в крайности... Моя борьба, мой путь.. но и мой гнев, мой соблазн! ..Мои - но не есть я... Да.!"

И тут он стал совершенносвободен от неё - она могла повернуться теперь (она повернулась), могла смотреть, улыбаться, сбрасывать лямку, стоять хоть обнажённой перед ним!, могла быть всё время рядом или уйти... Всё только в его руках - что ты выберешь; но любой выбор не важен. Всё же он выбрал - точнее выбор настиг его, как желание сделать наконец то, что он всегда хотел... Она снова отвернулась, сделавшись вдруг сонной, будто потускнев.. - вскоре они простились, он проводил её до станции, спросил: "Как теперь?"

"Буду искать себя", - ответила она, и он знал, что это означает совсем не то, что мог бы подразумевать он; она будет искать новых путей для своей натуры, она, как вода, - течёт вниз, к такому же... (но, возможно, к тому же Океану, к которому облаком хочет долететь по небу он..) Он хотел сказать ей, что это не всё, что у неё есть другая возможность и выбор, - но, посмотрев ТАК на неё.. её не увидел. Опять наваждение - где она?. Наверно, уже ушла, села в поезд.. Отправилась искать себя - и исчезла для него навсегда?. Он пошёл прочь к своей новой жизни, в которой всё-таки не был ещё уверен, - а чувство было: естественности..

Вторым случаем был разговор с тем самым учителем - отцом Иосифом. Семён немного успокоился, внутренняя радость освобождения от бремени (свобода лучше удовольствий!) текла в нём, но всё же бессмысленность продолжала его донимать, он не мог НИЧЕМ её наполнить. Тогда отец Иосиф встретился с ним однажды (наверно, он был очень проницателен) и стал говорить:

-Я вижу что-то в тебе, это мне знакомо - ты то успокоишься, то опять бушует твоё сердце... Что с тобой, дорогой мой? Ты не уверен, правда? Что на самом деле тебя смущает? Ты не уверен в своём пути?..

Семён вздохнул. Внутренне он уже отчаялся сам понять и был готов почти любому открыться - зная, что это всё равно не поможет.

-Я до сих пор уверен в своём пути, - сказал он тихо, - но я... не знаю, как его продолжить. Всё потерялось. Здесь я не вижу ничего...

Отец Иосиф улыбнулся и, махнув ладонью, пригласил к прогулке.

-Здесь ничего нет, - сказал он конфединциально, с лёгкой иронией. - Что ты думал найти здесь? Здесь учат, как быть священником, - люди по самым разным причинам приходят сюда, в том числе думая, что это отличная профессия. Мы, конечно, не можем их выгнать, никто не проводит, ээ.. такой отбор; впрочем, многим это даже с руки (тут он вздохнул). Есть некоторая надобность в священниках, понимаешь? - как и в сварщиках, каких-нибудь монтёрах или банкирах... Это социальная ниша, это нужно людям. И, значит, находятся те, кто почему-то решает, что именно для них это подходящий путь, - но они ничуть не хуже выглядели бы и на банкирском посту или, может быть, в армии... Но сложилось именно так. Что сделаешь - мы всех обучаем одинаково. - Немного помолчав, он продолжил: - Есть люди, которые чувствуют потребность к служению - понимаешь разницу: не возможность устроиться в жизни, а служение, другим!. - я таких всегда вижу, они готовы терпеть, они готовы улавливать любой материал... Потом они станут делиться всем этим с величайшей искренностью, и это тоже польза - если первые просто продолжатели традиции, пустые декорации, в сущности, то ко вторым люди приходят за успокоением, за маленьким лучом света - и такой человек всегда им даст его. Может, у него и стандартные слова, может, заученное понимание.. - но у него искреннее сердце, он готов отдавать. А ещё есть, - улыбнулся отец Иосиф, то ли подбирая слова, то ли сам ещё только пытаясь понять, - ...есть ищущие истину. Снова таки - неизвестно, как их занесло именно сюда (как ни странно, это место очень случайное, если разобраться) - но в этом они пытаются найти то, что ищут для себя, может, с самого детства, всю жизнь... Они, бывает, долго плутают по мирским дорогам, а потом, когда чувство, что всё это не то, накапливается, они... кто куда - думают, надо опять изменить образ жизни: кто-то в монастырь, кто в семинарию, третьи... Ты же за истиной сюда пришёл, верно?

Семён, которого эти речи трогали, хоть и не всё было понятно ещё, кивнул медленно, потом ещё несколько раз уверенней.

-Но я не знаю!.. - спеша, добавил он к своему кивку, - это... это не помещается в слово!.

-Да, да, конечно, - сказал священник одобрительно, - это доказывает подлинность твоего поиска. Это можно назвать истиной, кто-то называет простым счастьем жизни_. - бродя с дудкой и мешком сухарей по полям, - кто-то хочет освободиться: слишком много всего, всё давит, а пути нет - как избавиться, как быть собой?!. А другой, напротив, ощущает себя как пустое ведро (гремящее и бесмысленное) - и что бы его наполнило?.. Но все они, можно сказать, ищут одного.

За этим была долгая пауза - они давно вышли за ворота, шли по укатанной земляной дорожке, ведущей к далёкой деревне..

"И что же?" - хотел уже спросить семинарист Семён, но тут отец Иосиф заговорил и спросил то же самое:

-И что?

-Что?. - растерялся Семён.

Отец Иосиф засмеялся.

-Сам не знаю, - весело сказал он. - Ты знаешь, я был и первым, и вторым.. теперь я, наверно, третий - но я ничего не знаю!

Он рассмеялся ещё громче и заразил этим своего юного ученика - двое людей в рясах, один, крупнее и с седой короткой бородой, в чёрной, другой, молодой, худощавый и безбородый, в синей, идут по просёлку и смеются: что это за мир? Что это значит??.

Но после этого тот, что был помладше, почти совсем успокоился -разговор с наставником дал ему очень многое (и может, это стало возможно только вкупе со всем, что было ДО, - как единственный правильный выход). Он понял, что суетиться совсем не обязательно. Вряд ли истина - то, что можно найти на любом из мирских путей, уже известных или каких других; можно идти туда или оттуда, делать то или другое.. - ты вряд ли тем приблизишься к ней, но наверно и не отдалишься..

И что? Ха - ха! Вот что!!!

Неужто не хороша эта жизнь? - можно жить как угодно и радоваться.!, но и не забывать при этом о поиске, о том, чтобы смотреть пристально на мир божий. Этот поиск продолжается, тайным внутренним течением, журчит самым живым в тебе, непрерывно - иногда ты перестаешь слышать это журчание, потом обретаешь вновь.. Ты смотришь, смотришь... само это смотрение благослвляет тебя!, может даже показаться, что больше ничего не надо, - но ты продолжаешь смотреть, и жить, как жил, делать то, что нужно, то, что приходится, иногда то, что очень приятно... И течь куда-то..... кудаааааа..

* * *

Он был благодарен отцу Иосифу, наверно как никому; он не помнил, как именно тот вошёл в его жизнь (они будто бы никак специально не сходились), не помнил куда он и делся (на втором курсе его уже не было в семинарии - отстранили за что-то? или сам решил уйти..), только этот разговор на осенней солнечной дороге ярко вспоминался, был связан с его именем и чувством огромной благодарности.. Однако вернёмся на лесную тропинку - мы всё-таки отклонились. Священник, идущий по ней, если и вспоминал обо всём этом, то мельком, в быстрой ретроспективе, выхватывая некоторые картинки, которые могли бы намекнуть на теперешнюю его диллему. Одна из картинок была - этот самый разговор; и та девушка тоже мелькнула перед мысленным взором: её он увидел, тоже поблагодарил, хотя, конечно, следовало поблагодарить Бога - который из сострадания послал ему такое испытание (намёк и встряску), - она была лишь инструмент. Хотя..

Иногда мы переосмысливаем свои воспоминания... - что-то меняется в нас, и мы уже готовы отказаться от всех прежних суждений и совершенно по-другому взглянуть.. точно как на историю, становление человечества - глядят через разных цветов очки каждая новая идеология, власть и её горячие приверженцы. Прежнее виденье было глупо, неверно, какой дурак может подумать, что так могло быть на самом деле (не тот ли, что вчера поменял свои взгляды и взялся их отрицать..), если смотреть трезво, мыслить объективно и т.д. (ох-хохохх) всё происходило - ясно как день! - вот так... Есть те, кто называют себя исследователями и боготворят сомнение, - но, сомневаясь всё время, так ни к чему и не приходят, чувствуют себя неустойчиво. Они объявляют, что истины нет, и удовлетворяются неудовлетворённостью.. Но хватит общего: отец Филипп в последнее время стал несколько по-другому смотреть на на своё прошлое - то, что раньше было понятным, теперь потеряло чёткую определённость, то, что вроде бы преодолено, опять манит.. или по крайней мере кажется интересным... немного.. (или много?!). Он думал, смотря на свою теперешнюю жизнь: а верно ли всё же поступил? выбор действительно мог быть любым.. я мог пойти как по этому пути, так и по тому... Есть ли разница?

Можно ли с уверенностью сказать, что в семинарии его чем-то изменили? Привили ему веру в бога, сделали из него настоящего священника - который, не нуждаясь ни в душе, ни в истине никакой, продолжает слепо, как те первые из трёх, о которых говорил отец Иосиф, мёртвую, но нужную кому-то традицию... Или, может, как вторые, он научился только успокаивать, давать надежду (проливающуюся бальзамом на сердце сейчас, ни миг - но никогда не сбывающуюся) - и опять таки истина здесь совершенно не нужна - искренняя расположенность, открытость, немного умения...

Надо было признаться - и он как раз это сделал; дорожка становилась уже едва различимой, ветки нависали над дорогой, времени наверно уже заполдень, дьякон Макар сел обедать постным супом, потом калач и компот... - надо признать честно, что жизнь его здесь, та, которую он ведёт уже почти двадцать лет, совсем не удовлетворяет. Что-то не так,не правильно... или только в последнее время? Начиналось всё хорошо - всё семинарское обучение он провёл на волне той блаженной и безразличной успокоенности, которая началась с разговора на дороге (или немного позже, когда он сам всё понял) - каждый раз, когда дела, мысли и чувства одолевали, он вспоминал то тонкое, даже словами едва очерченное понимание, пришедшее ему там, потом раскрывшееся, как цветок, - и всё разрешалось легчайшим образом. Учился он не очень усердно, но добросовестно и в общем-то ?духовные авторитеты? за кафедрами были им довольны (по крайней мере он утихомирился - отчего интересно?), по окончании он получил сан и направление в небольшую церквушку, стоящую на краю леса прямо у шоссе, между городами, на месте какого-то знатного события в далёком прошлом. Он и на такое назначение почти никак не отреагировал: что ж, возле леса, так возле леса, между городами? - хорошо. (И думал ли он, что однажды уйдёт в этот лес, якобы на прогулку (и с глубочайшей, сокрытой не то что от себя, даже от Надзора, мыслью уже не возвращаться больше), чтобы искать ответов на всё ещё ожидающие вопросы, и мог ли полагать, что именно эти города, неким образом сойдясь в лесу, намекнут ему на искомое? Снова Бог; снова толчёк, испытание...)

Он стал служить. Прежний священник недавно умер, а дьякон не хотел принимать на себя ответственность быть главным над целой церковью - его дело жечь свечи, помогать, подносить и убирать.. да, это был тот самый отец Макар, он с тех пор практически не изменился. А отец Филипп служил, стал привыкать к своему обычному контингенту... - что это было? что это была за жизнь?.

В общем-то это был застой - он признался в этом теперь?, отогнув низко склонившуюся над дорогой ветку; да, с какого-то времени.. теперь это видно, а тогда казалось, что всё так же хорошо, радость и понимание продолжаются... Каким же он всё-таки хорошим был священником! Он отлично исполнял своё дело, он светло крестил и смиренно отпевал, принимал исповедь, читал псалмы, назначал молитвы - он был даже лучше, чем те первые и вторые, он творчески подходил к своей профессии, он любил людей - но третьим уже не был. Ему нравилась его такая жизнь, и он мог даже сознаться в этом, и что в этом плохого? разве это не то самое понимание - внешнее, может, и должно быть хорошим, устроенным и приятным., а внутреннее.. надо... искать.. н-да. Так он и ищет, разве таки нет?!.

Нет. Он просто живёт, он будто бы спит в этом, дни и года, повышая скорость (и уменьшая расстояние до Центра), наматываются на ось.., - где тут какой-то поиск? И подумать только - двадцать пять лет уже! Упустил? А может, это надо было, неизбежно...

А может, это (всего лишь какая-нибудь жизнь, какая получится...) и есть ВСЁ??!

Чего-то ищешь? Чего-то особенного? Да вот же оно, ты помогаешь людям, ты рад...

Нет!. Всё это не то и не правда - никому он не помогает, и давно он уже не рад, давно уже смолк тот смех в нём - смех на светлой дороге... Все настоящие порывы и чувства утрачены; и, самое страшное, что он будто и не хочет их возвращать.. Поэтому он пошёл "гулять".

"И даже Бог, - думал священник, уже заходя совсем в чащу, но ничего не замечая, ничего не боясь (например, что может заблудиться), - чем он был в моей жизни - Бог или бог?. Что-то живое и настоящее, либо просто понятие, которое легко принимают люди - как что-то знакомоме, впитанное с молоком матери, - и которое ты сам принимаешь, привыкнув ?знать?, что "он есть", чтобы не сбивать себя с рабочей ноты..."

"Бог, - думал священник. - Бог, - думал Семён. - Бог, - думал запутавшийся человек, - бог, Бог..."

Он вдруг остановился и посмотрел вверх. Голые ветви, а за их узором серое небо.. Можно просто смотреть туда, не боясь, - точно то же самое, что и вокруг, - там серое, тут тёмное, иногда там голубое и сияющее, тут иногда зелено, или снежно - все бывает. Человек в рясе усмехнулся; "Тоже мне.." - подумал он, и с этой неопределённой мыслью пошёл дальше.

Когда же он уснул? А может, и вообще не просыпался? А может, и сейчас не спит.., что это ещё за выдумки со сном!.

Почему-то вспоминалось то время, когда дорогу перенесли... Сначала начали ремонтировать близлежащий участок трассы: гудели машины, ругились рабочие (что им церковь! - у них график!), машины притормаживали, объезжали огороженный участок., потом рабочие исчезли, машины некоторое время продолжали объезжать... А потом всё затихло. Как-то они с отцом Макаром вышли на улицу и не поверили - ни одной машины, ни большой, ни малой, а это же важная магистраль... глухая тишина. Отец Макар, который говорил только по делу, сказал тогда:

-Нас оставили в беде.

Священник Филипп ничего не сказал, но у него было смутное чувство, что это не столько внешние обстоятельства меняются, как отражение чего-то у него внутри.. Быть может, знак? Но он не стал тогда ещё разбираться, его больше занимало как раз то, что дьякон называл бедой, - так оно и оказалось, ручей их прихожан, которые были по большей части водители дальних рейсов и те, кто часто ездили по этой дороге, между городами, почти совсем высох - только иногда кто-то из прежних заезжал, свернув на старую дорогу, и то немного времени проводил - наверно, ощущал нелепость: что я, один тут, что ли?. чего поехал сюда.. Новая дорога дала понять - если церковь и давала успокоение или что-то ещё, это было как часть общего течения; когда же оно прекратилось... - все они части его, кто отколется? Теперь у них другое успокоение, другой способ обрести надежду, другая общая традиция... (там, у новой дороги, отель и ресторан...) Извини, старая, уютная, чем-то памятная церковь..

Но они двое и их церковь продолжали существовать - заходили жители деревень (этих никто никуда не передвинул), в будний день обычно бывало два-три человека, на воскресную службу собиралось до десяти; в церковные праздники - пара десятков, а то и больше... Всё снова оживало тут. Отец Филипп служил перед этими заполняющими весь освещённый свечами зал людьми, читал из Библии о благой вести, воскресении или о чём-то ещё - и поддерживал в себе веру, что он приносит им благо. Он верил, что верит. Иначе никак...

Он уже знал, что такое неопределённость, сомнения; он знал этих бесов, которые нападают наперегонки, как только человек утратит опору.. Нет, это совсем не то, надо держаться - и он держался двадцать с лишним лет.

И чего ради? Вот ты идёшь... да, гуляешь, очень хорошо. Дороги уже нет как нет, обед пропустил, может, и ужин пропустишь - а всё идёшь.. куда ты дойдёшь ? (зачем ты живёшь? - перевранным эхом отозвалось где-то в закоулках души.. а может, и среди этих деревьев).

Снова остановился.. Идти-то на самом деле не имеет большого смысла.. - но тут опять пришли мысли: что, обратно?, снова к старому; погулял, проветрился - давай, иди жечь свечи с ним на пару... "Подождите, - сказал мыслям человек (ну да, ещё одна мысль), - я уже и так зашёл. Бога отверг... (когда он это осознал, ему стало страшновато в лесу... одному), все свое прошлое переписал заново. Что осталось-то?"

Он оглянулся... Деревья, ветки.. деревья, деревья... мокрые листя внизу; сверху серое небо. Тишина. "Неужели ничего не осталось?"

Он решил ещё немного пройтись - на ходу было как-то спокойнее и думалось лучше... А спина, однако, вспотела, и не от ходьбы - шёл он медленно.

Бессмысленное покорение природы продолжалось - надо было обходить деревья, переступать через сваленные ветром стволы, отгинать ветки, ещё смотреть, чтобы не свалиться в какую-то вымытую дождевой водой или вырытую неизвестным существом яму.. Кстати, какие тут водятся дикие звери? Хорошо бы знать - но он не знал.. Отбросил страх, чувство одиночества - "Причём тут это! Причём звери??." Звери, в самом деле, были ни при чём, их (жаль, что нельзя успокоить его) и не было поблизости, - зато пара похожих на него божьих тварей уже подходили - они шли с разных сторон навстречу друг друг - не зная друг о друге, думая только о себе, видя только свое., - а он, не зная о них и тоже о себе лишь думая, шёл навстречу им...

Кто может знать, что из того выйдет?. Может быть, Тот, кто и свёл их в этом самом лесу?.. Но о чём мы! Простая случайность - они ещё разминутся, точно-точно..

лес

Священник как раз подумал вот о чём (и снова отвлёкся от бессмысленности своего непривычно затяжного путешествия), он подумал: где она, интересно знать, сейчас? Изменилась ли она? чем живёт?..

"Вряд ли изменилась.. - Без раздражения пробираясь сквозь колючий кустарник.. - Наверно и внешне такая же. Вот было бы интересно встретиться сейчас!.. Как бы она отреагировала? Наверно никак. Узнала бы? - Он бессознательно тронул бороду, так же вздохнул: - Монах, верно.. монах..."

"Но если побриться.., сменить одежду! - хм..." - Он остановился, задумался.. Вокруг почти плотной стеной терновые ветки - как он умудрился залезть сюда?. - но он не замечал: трогал свою рясу, скрёб пальцем бороду... Интересная картина.

..А на соседней поляне, скрытый от священника этими самыми ветками, человек стоял на трухлявом пне и привязывал верёвку к ветке дерева; молодой, худощавый. Привязав один узел, он уже стал продевать конец для второго - но тут пень раньше времени развалился под ним.. Человек упал и разрыдался, лежа среди остатков пня; веревка, за которую он схватился, падая, тоже лежала рядом.

-Хоть это! - закричал он громко и срывисто (конечно, вверх, к утомлённым серым небесам). - Хоть это! последнее!..

Потом он ещё крикнул что-то бессмысленное, но это уже было не нужно - первый же крик привлёк внимание отвергшего бога и мечтающего о женщине священника.. С громко стучащим сердцем, склонившись инстинктивно, заметив наконец окутывающий его шипастый плен (и на секунду нахмурившись), он тихо продвинулся вперёд и в нашедшемся просвете увидел...

Порыдав немного, Стас (он, а кто же ещё) поднялся на ноги, по привычке отряхнулся, вслух назвал себя идиотом и пошёл за новым пнём или чем-то подходящим. Эта поляна после нескольких часов ходьбы и бега вперемежку бросилась чем-то ему в глаза, и он решил, что именно здесь распрощается с этим миром; это - последнее пристанище. И всё бы быстро сделать - зачем тянуть? продлять боль.. - но и тут не выходит! Если бы он верил в Бога, решил бы, что Он над ним насмехается: сначала послал ему верёвку (отличная, лежала прямо у шоссе, с ней он бежал по лесу и волочился из последних сил), а теперь этот никудышный пень.

Впрочем, куда хуже было бы, если бы пень развалился чуть позже... Стас непременно хотел сделать кое-что напоследок (петля бы уже висела на шее, оставался бы единственный шаг) - он хотел извиниться перед всеми, перед всем миром!, попросить прощения у матери ("Да, не получилось, мама... Ты права была - любовь нас губит.." - у него было заготовлено довольно много слов, обращённых к ней, ко всем сразу и к тем, кого он помнил отдельно..); сделать, успокоиться тем.. - и завершить искупление. Он представил, что если бы этот глупый пенёк превратился в труху до того, как душа его была бы полность чиста и слова были сказаны... - его даже затрясло от такой возможности, выступил холодный пот; он встал на ноги, поблагодарил кого-то, что он знает меру в своих шутках, и пошёл искать новый постамент для своего последнего спича... Ну и что, что некому его слушать здесь! - может быть, она (мать..) его услышит и... поймёт, конечно, поймёт.

А то и не только она.

Игорь шёл уже третий час - упорно, не останавливаясь. Кажется, зашёл достаточно далеко, тут уже никто не услышит звука выстрела - и город, и дорога остались далеко позади. И тело не найдут - такая чаща!, а если тут водяться звери (да нету никаких зверей, сколько можно говорить!), они помогут. "Хоть им будет польза от этой никчёмной, вздорной жизни, - думал Игорь, ища теперь только небольшую полянку (всё-таки и тут осталась склонность к организации) - Я и сам был очень похож на них.. не место мне среди людей. Жаль... Вот хорошее место".

Он остановился и вздохнул. Засунул руки в карманы куртки - в левом лежал пистолет. Огляделся зачем-то... - и усмехнулся про себя: "Всё ещё блюдёшь? Жизнь свою не смог уберечь - вто что!." Он вынул пистолет, и в этот же момент...

Вам трудно поверить в эту историю? - а Священнику было ещё труднее: с противоположной стороны на поляну (как на сцену, где единственный отвлечённый зритель скрывался за кустом), покряхтывая (этот хороший, не развалиться - но тяжелезный!), вошёл тот самый молодой человек с верёвкой на плече и пнём в руках.., за которым он сначала не заметил конкурента на то же место в лесу. А когда заметил, пень выпал у него из рук и чуть не накатился на ногу - Парень смотрел на мужчину с пистолетом, в испуге, непонимании - согласный умереть, исчезнуть уже прямо сейчас, без всяких слов - чтобы только куда-то дется из этого абсурда!!.

Мужчина, естественно, тоже не ждал гостей и свидетелей - и кто вообще этот сопляк, как он здесь оказался!.. зачем притащил сюда этот пень.?? Мужчина забыл о пистолете и смотрел... Каждый из двоих, судя по всему, ожидал, что странная (поразившая до глубины души того и другого) ситуация разрешиться как-то сама (Священник просто наблюдал из терновника, своей не очень удобной ложи, - напрочь забыв о себе и всём с этим связанным, что его недавно очень волновало..), - но пауза длилась... Мужчина опомнился первым - это не город, тут неоткуда ждать вмешательства, внезапного поворота событий. Сбросив (привычно) оцепенение, он спрятал револьвер, коротко выдохнул - и ещё на короткое время стал таким как всегда: серьёзным и собранным.

-Юноша, - обратился он спокойно к худому и заплаканому существу, смотрящему на него большими глазами, - скажите пожалйста, что вы тут делаете?

Юноша ничего не мог сказать.

-Вот в чём дело... - сказал Игорь и, как всегда при серьёзном разговоре, когда собеседник был у него в подчинении, либо в любом из смыслов ниже его, почесал слегка подбородок. Впрочем выдумывать что-то, тем более объяснять он не имел ни малейшего желания и сказал: - Словом - вам надо уйти. И как можно скорее.. - Последнее было сказано с небольшим, но ощутимым (и всегда эфективно действовавшем) повышением тона.

Но парень стоял, ничего не говорил... и вдруг упал на колени и снова горько - и совсем уже отчаянно - расплакался. "Этого не хватало", - подумал Игорь; и сразу промелькнула мысль: чем-то похож на Алексея... - отброшена. Всё в прошлом.

?Что же делать с этим мальчишкой? - думал Мужчина в рубашке, - однако, уже затягиваем...? Но парень плакал так горько (что и у старшего что-то смутно шевельнулось внутри) - не было никакой возможности подойти к нему и что-нибудь сказать. Мужчина вздохнул долго, оглянулся и сел на бревно сваленной ветром берёзы. В конце концов, это же закончиться когда-нибудь..

Отец Филипп заметил, что тоже плачет. Он стёр слёзы, прикрыл рот рукой. "Что же это, Боже... Что творится?" Он понял, что плачет и о том парне, и о себе, и о третьем...

Зачем они пришли сюда? Понятно, понятно зачем... - и вот такая встреча. "Это ты свёл их, Господи, - не поднимая глаз, продолжая беззвучно плакать, прошептал святой отец, - а я... Я тоже здесь.. я должен им помочь! Спасибо тебе". И в этом он был и священник, и ищущий истину и смысл себе человек.

Но никак не решался выйти... - сердце колотилось: вот сейчас кто-то может вспылить, или сорваться.. Что будет?!. ?Дышать глубоко!? - говорил он себе и некоторая часть волнения растворилась..

Молодой уже не плакал, а всхлипывал, всё так же сидя на коленях, с опущенной головой, ко всему безразличный, кроме своего неизвестного другим и сейчас дошедшего до пика горя... Но, что бы это ни было, что бы ни довело его до такого состояния - у других тоже могут быть неприятности - "...и уже кто знает, не больше ли, чем у тебя, малыш".

-Вставай, - уверенно и достаточно громко сказал мужчина.

Парень поднял к нему заплаканное лицо - прося?..

-Вставай! - коммандно выкрикнул Мужчина (сам ничуть не шевельнулся, а парень дёрнулся, как от тока). - Вставай и уходи. Сейчас же! - С этим он вытащил пистолет и навёл его на... Смешно, не правда ли?

Молодой человек вдруг улыбнулся. Он действительно встал- но, вместо того, чтобы уйти или даже убежать, пошёл прямо на наведённое на него дуло и почти упёрся в него грудью.

-Пожалуйста, - произнёс он (по голосу, вроде, не дурачок), - прошу, убейте меня!

В это время что-то сбоку резко затрещало, послышался также звук рвущейся ткани, и невероятный двум уже встретившимся третий участник появился на лесной сцене. Выбравшись из колючек, он пошёл к ним твёрдо, глядя то на одного то на другого.., но в то же время и неуверенно, отряхивая телогрейку, торчащее из-под неё...

"Платье?" - глупо подумал молодой и череда воспоминаний, связанных с этим словом, словно толкнула его в грудь - он покачнулся. Мужчина же сразу понял, и , конечно, это не придало ему уверенности, что с этим приблизится единственный нужный ему исход... "Священник", - подумал он и опустил пистолет.

-Доброго здоровья, - сказал отец Филипп, подходя не очень близко, на равное расстояние от обоих, и улыбаясь, не так легко и уверенно, как хотелось бы; он хотел добавить "дети мои" - но это было бы так нелепо тут..

Оба, сидящий мужчина и стоящий перед ним парень не больше двадцати пяти лет от роду, молча смотрели на него; последний на несколько секунд снова перестал быть вменяем, даже похлеще, чем в первый раз, - его глаза бегали и, кажется, видели то, чего нет, подбородок отвис, язык шевелился, забыв, как или что сказать...

-Вот ты смотри - порвал, - всё ещё изображая веселость (сам изо всей силы убеждая себя, что именно это правльно и нужно сейчас) сказал отец Филипп. - Отец Макар меня убьёт. Он, я вам скажу, хоть и тихий, но что касается инвентаря... может и грех взять на душу. А вы, часом.. - Он взглянул на одного и второго, - не бывали в нашей церковке? Она здесь недалеко.. - хотя. Да, вот вышел прогуляться да забрёл в самые дебри, занёс лихой, как говориться, хех... - Он продолжал говорить и понимал на фоне этого, что бессмысленно; нужно как-то отнестись к сути (а какая она?), иначе ничем хорошим это не закончиться...

-А вы что же, - спросил он, уже не думая об улыбке и прибаутках, - тоже гулять решили? Погода не очень удачная (?хотя я люблю?, - со смешком) - да и далеко как зашли. - Он ещё делал вид, что не заметил пистолета и вообще не видит напряжённости ситуации.

Опять молчание; тут неожиданно заговорил молодой...

-Отец.. извините, как вас назвать?

-Отец Филипп. - Он обрадовался: кажется, этот юноша расположен к разговору.. может, готов покаяться?.

-Отец Филипп, - сказал Стас, - простите меня, пожалуйста, так как я.. очень грешен. Моим грехам нет ни счёта, ни прощения. Я сам это понимаю, не знаю, простит меня Бог... честно говоря, я не верю и в Бога - вот ещё один мой грех, но, по мне, не самый главный... Я всё уже понял и осознал. Простите меня... и за это..

Сказав так, он немного неуклюже, но достаточно резко набросился на мужчину в куртке и - ..всё-таки изменила Игорю сноровка (священник отвлёк?) - сумел вытащить пистолет у него из кармана...

-Мама, - кричал Стас, отбегая к удалённому от обоих чужаков краю поляны, уже не обращая на них внимания, сосредоточившись на своём послесловии. - Извини меня, мама, - кричал он деревьям, - извините все меня!!. Я глупый, я несчастный, я...

-Сделайте что-то, - сказал мужчине священник.

-Ничего с ним не станет, - ответил тот.

-Ухожу, - проговорил тихо самый молодой участник драмы (и всё ещё красивый, не смотря ни на что - на растрёпанные волосы, заплаканное лицо, разодранную чем-то шею..), - извините, - ещё раз потворил он; наверно, уже больше нечего сказать - и, хоть душа совсем не спокойна... что ж, видно, так ему и суждено уйти: в беспокойстве, в страдании.. - это и есть расплата.. Ну!

Он нажал (целясь в подбородок, не закрывая глаза, смотря перед собой..), но выстрела не было, даже щелчка., и курок будто заело... Момента растерянности хватило, чтобы мигом вскочивший бывший охранник и военный вернул себе свой пистолет - которым он всё ещё не передумал воспользоваться с той же самой целью..

-В армии, видать, не служил, институтский, - пробормотал Игорь, зачем-то обтирая пистолет о полу куртки, - сначала с предохранителя снимают, а потом уже в себя палят...

-Прошу! - снова бросился к нему молодой. - Ну разве вам жалко одной пули?!.

Игорь оттолкнул этого дурака - подумать только, и как его угораздило встретить этих двоих: киллометров тридацать от города, не меньше, непролазная чаща!.. - нет, нужно что-то..

-Не жалко, - сказал он и тут подумал, что если он сейчас застрелится, священник не сможет справиться с парнем, и тот (по глупости, а от чего же) станет следующим покойником. "И опять из-за тебя?.." Знал бы, что в этом лесу так людно, взял бы.. он покосился на лежащую в стороне веревку.

-Дорогие! - воскликнул Священник, и оба посмотрели на него - голос, полный отчаянного сердечного прошения, задел, не мог не задеть...

-Прощу вас, - говорил отец Филипп, переводя молящий взгляд между двумя уставшими от жизни или запутавшимися в ней, - прошу, погодите, не торопитесь!.. Ну разве Господь дал вам жизнь.. зря? - Он так хотел не сказать лишнего, не того.., так он хотел, чтобы они продолжали слушать его, чтоб ему удалось их убедить, - хоть бы отложить, хоть бы высказаться... Слова сердца мешались с обрывками понимания, туда сыпались сухие куски того, чему его учили и что без лишней мысли он использовал раньше, говоря с людьми все эти годы, не очень заботясь о глубине, - подойдёт ли оно теперь?

-Прошу вас, - говорил он, - это успеется. Лишних пару минут.. ничего не испортят, вряд ли вам станет хуже - но... быть может - подумайте!, - может быть, вы ошибаетесь? Посмотрите.. ещё раз на жизнь свою - как знать, может (и, если захотите, я вам помогу), может, всё не так и черно. Бывает - мне-то не знать, Боже! - всё видится именно в таком свете... Но потом!, потом оглядываешься - и даже смеяться хочется: какой я был дурак! Так не позвольте... - Он посмотрел на одного и на другого, не зная смог ли высказать., но во взгляде выражая сразу всё, - не позвольте одному моменту - возможно! - моменту глупости, замутнения... кто знает - так ли уж всё безнадежно?!.

Всё., всё. Больше ни одного слова не могло найтись - он только смотрел на них с надеждой... и вдруг странная усталая мысль: "Неужели я должен их спасать? В самом деле, два глупца - один решил застрелиться, другой повеситься..- я-то здесь при чём?"

"А при чём ты вообще?" - спросил другой голос.

Нет, всё-таки он хотел помочь им; но понимал, что если сам потеряет контроль и собьётся в отчаяние... уже имеющийся на поляне хаос дополнится и им. В разумности выход!, и он должен во что бы то ни стало остаться единственным разумным здесь и воззвать к разуму в этих двоих. Ведь не совсем же затуманены они своими горями!, тем, что их толкает к греху; где-то он есть, разум, где-то есть понимание, как свет, где-то.. есть...

Истина

- прозвучало гулко и значительно в нём. И вдруг он стал спокоен и уверен в себе, а напряжённость происходящего будто даже укрепляла эту уверенность. Он ясно посмотрел на двоих, которые, каждый в своей степени, всё же были задеты его сбивчивой речью..

Тихо в лесу. Вверху с серой массой облаков что-то сделалось - в ней начали появляться медленно плывущие прорехи, а за ними - то ли с ними плывя, то ли оставаясь так же на месте - что-то голубое и чистое.. Но солнца ещё не видно.

Внизу на небольшой поляне среди практически голых деревьев трое: мужчина в синей стёганной куртке, сидящий на бревне, подперевший рукой голову.., молодой парень в нескольких шагах от него, на пеньке (им же принесённом совсем не для сидения) и священник в телогрейке и порванной рясе - сначала он стоял, потом присел на другой край бревна, где сидел Мужчина.

...Решились рассказать всё. Священник предложил ("Вдруг вам станет легче!. Я ни о чём не прошу, не настаиваю, конечно... - но, может, вы сами хотите.."), парень, который только что неудачно спустил курок у виска, согласился, будто даже с надеждой - он явно не был совершенно готов умереть, ещё оставалась в нём жажда жизни, а то и понимание, что так уходить - значит убегать, а убегать глупо. Потом они оба посмотрели на мужчину в куртке.. Тот смотрел непроницаемо куда-то в пространство между ними, держа пистолет на коленях, потом, вздохнув, спрятал пистолет, в безвыборной утвердительности пожал плечами...

Игорю всё это не нравилось. Да, уже приходится поверить, что так случилось (случаи бывают разные, но такое... - как говорится, лучше не рассказывать никому: это ни смешно, ни поучительно - просто нелепо!) Но теперь, что ж, раз эти двое свалились на его голову... жаль, что не удалось всё завершить быстро и без свидетелей. Этот молодой, может быть, тоже скоро сам себя прикончит ("..уже бы случилось - не будь ты так аккуратен в обращении с оружием"), а священник... В конце концов, если и свидетели, то что? Он же не убийство собрался совершить!.. - точней да, конечно., может быть, - но тут убийца и жертва - одно, так что не нужно никому скрываться, никто не станет никого искать. Самозавершённое преступление - забавно..

Но всё же не перед ними сейчас! Всё-таки нужна уединённость; как-никак это касается его жизни, и он должен её окончить, как он хочет.

Ничего, спешить некуда - пускай говорят (а там посмотрим). Молодой-то, похоже, ещё не готов совсем уходить - да, этот возраст - порывы, страсти.., каждая мелочь кажется жизненно значимой - так что как повезёт: либо ты не очень чувствителен, либо ничего такого не попадётся тебе - переживёшь свои весенние бури, успокоишься и заживёшь, как и все (будешь потом, улыбаясь, вспоминать... - а расскажешь ли кому, как было.?)

Но Игорь избегал смотреть на парня. Во-первых, тот какими-то чертами напоминал ему сына - и невольно представлялось.. нет-нет, глупости, Алёша разумный парень, он никогда в жизни не дойдёт до такого. Что вообще способно до такого довести человека?!. Ну, разумеется, бывают отдельные случаи - когда по-другому уже никак! - но это редкость, тут надо уж так донять себя в жизни, так выйти за грань... Нормальный человек должен жить нормально, а дурак и слабый - да, как ты, милейший Игорь С., - если он честен с собой и понимает, каким вредом может оказаться для общества, должен уйти самостоятельно.

Смотря же на этого худощавого в кофте и грязных джинсах изящного, заплаконного паренька, он не мог никак поверить, что мотивы достаточно весомы. Ну что у него может быть? - неразделённая любовь?.. Влюбился в какую-то красотку, она, естественно, его отвергла - вот и жить теперь не стоит. Или что-то в этом же роде; может, с родителями поссорился - что-то там кричал про маму.. "Да ну его. О себе подумай.. Сколько это будет продолжаться?"

Он кивнул: дескать, ладно, раз встретились, давайте поболтаем - может, и он скажет пару слов (главным образом этому парню, чтобы дать понять ему, ЧТО такое настоящее безвыходье, - "тебе же только жить!"). Ну а потом он их оставит - он предполагал, что священник, наверно, пойдёт с молодым, он же скажет им: не волнуйтесь, уже всё хорошо, я тоже, дескать, передумал., ваше слово меня исцелило (только не очень-то того, с актёрством (с детства он не любил самодеятельность и в жизни уж всегда обходился без неё - но придётся..)), и, когда они наконец распрощаются... Лучше бы вообще не встречались, всё уже было бы кончено.. Да; наверно так всему и быть.

Стас тем временем стал рассказывать и действительно сразу почувствовал облегчение. Он даже не выбирал слова - состояние было: не до сложных повестей, - передавал первыми словами то, что было внутри, что только что толкнуло на отчаянный рывок и теперь ещё притуплённо, но неутолимо пульсировало во всём существе..

-Я грешен, да - как вы говорите - наверно так... - говорил он, взглядывая на священника. - ..я много плохого сделал, очень много (кто-то встороне негромко кашлянул в кулак). Стоит это все рассказывать? в подробностях... Это будет больно для меня, а вам противно.. Главное то, что я не могу уже жить.. так!

-Но это лишь воспоминания, - произнёс Священник (он снова хотел добавить по привычке "сын мой", но сдержал себя - в этом месте и в этой ситуации.. не нужно) , - так ли они тебя мучают, неужели нельзя ничего с ними сделать? Ты грешен, но Бог всё прощает. Ты мог бы излечиться... - начал он стандатное не очень уверенно, но молодой человек прервал.

-Не в воспоминаниях дело, отец... извините, забыл..

-Филипп..

-Да. Если бы только воспоминания мучили меня.. - если бы только я мучил сам себя воспоминаниями! Дело в том - не знаю, поймёте ли вы меня, - тут он посмотрел и на мужчину в куртке (тот по виду будто и не слушал внимательно), - я мучаю других.., другим приношу боль - и не могу остановиться!

(Мужчина искоса посмотрел на него: так знакомо - но парень, простой парень.. - что он говорит? Нет, тут всякое сходство исключено.)

-Как тебя зовут? - спросил священник.

-Стас.. - (Неуверенность и чем-то даже само имя подтвердили мужчине, ещё не вступавшему в разговор, незрелость говорившего, несерьёзность его проблем; пускай священник своими средствами попытается, а потом скажет он...)

-Стас, - сказал святой отец, - выбор есть всегда. Бог дал нам его, и пока мы живы, он у нас есть. Никто не может отнять у человека выбора, только он сам решает... и говорит себе: ?я не могу? - понимаешь?.

(Священник был несколько сконфужен, когда надо было опять (перед этим вышло как-то спонтанно) упоминать о Боге - но продолжал речь. Нужно было говорить, нужно не упустить внимание этого явно сомневающегося, чтобы спасти его., - и, с одной стороны, он говорил уверенно и без запинок все обычное, стандартное, что иногда по нескольку раз в день на исповеди ему приходилось говорить в церкви... но, с другой, он чувствовал, что это не совсем подходит, - хотя бы потому, что он сам сейчас не очень это понимает, не очень видит и уверен..)

-Вы не понимаете, - сказал Стас, выдохнув с дрожью., и будто вновь готовый заплакать, - я пытался! Сколько раз я пытался - я уже давно понял, что этого не нужно, что следует изменить жизнь, но вот, видно

(Мужчина напрягся, смотря упорно в землю...)

..видно, природа моя сильнее - и воли, и разума.

(Мужчина теперь смотрел на него... ВГЛЯДЫВАЛСЯ - но ничего не мог понять.. Откуда в этом хлипком теле, измазанном слезами, грязью, трясущемся, вспоминающем маму... - откуда в нём его собственные мысли, слова..? Как может быть?? Это какое-то издевательство... он прикрыл лицо рукой от них и взглянул вверх - не мелькнёт ли всемогущий Шутник... - но сразу дал себе мысленно крепкую пощёчину: не дури!.. )

Священник не знал, что тут сказать; хотя можно было опять упомянуть о Всевышнем.. призвать к покаянию: "открой сердце своё, Он придёт и очистит от всех бесов, плетущих там свои сети..."

Сам через себя переступая, стало быть только с частью силы, уверенности отец Филипп произнёс:

-Покайся, сын мой (ну вот, всё по форме). Попроси у Бога прощения за всё содеянное тобой. Дьявол искушает человека, и все мы, в общем-то.. грешны. - Он посмотрел на мужчину (тот вниз смотрел), хотя на ум пришли кое-какие свои воспоминания... - Бог всё прощает, Он всегда ждёт, пока ты раскаешься и впустишь Его к себе. Только слепой подвержен дьяволу - зрячий сам устремляется к Господу, и уже ничего ему не страшно..

"Совершенная нелепица", - закончил про себя отец Филипп, опустив голову. Но тут вдруг услышал голос молодого:

-Я готов покаяться, отец.. Филипп. Да! Скажите... скажите мне, как, - может быть, это в самом деле поможет. Может, что-то и случиться?

Оба подняли головы и посмотрели на парня - Священник с изумлением, Мужчина с горьким сомнением.

Отец Филипп смотрел на него, думая, продолжать ли этот балаган.. - но если это действительно поможет! Бывали случаи и с ним случалось - приходили люди и тоже помышляли о самоубийстве - и как раз покаяние, искренняя молитва им помогали; до сих пор иногда наведываются к нему, благодарят, рассказывают., что Бог, мол, теперь всегда с ними, что они молятся, соблюдают пост и праздники, и больше никаких глупостей не лезет в голову... разве только иногда ("...но бес от крёстного знамения и от благих мыслей сразу бежит!") Но всё же - это не оправдывает.. "Не оправдывает чего?." - спросил как ни в чём ни бывало возникший (после всего) голос праведника. Если бы можно было ему ясно ответить... Да и не время для самокопаний.

-Лучше, если ты встанешь на колени и повторишь такое: Господи, прости меня, ибо я грешен...

Стас встал на колени. Надежда на жизнь замаячила в нём... Пусть хоть с Богом, хоть с помощью священника - но если он сможет жить и быть свободен от себя!..

-Господи.. - сказал Стас.

-Ну хватит! - поднялся Игорь. Он уже, ей-богу, не мог на это смотреть. Что за цирк, какой бог, какой дьявол! - Это не поможет, - сказал он, глядя на Стаса, - разве ты не видишь?

(Священник посмотрел на него будто двумя разными парами глаз: враждебно как священник (желающий блага, нашедший средство!.. чтобы доказать себя) и почти благодарно - как на того, кто поддерживал его собственное ощущение правды...)

Парень, стоя на коленях, смотрел на обозвавшегося немного жалобно..

-Посмотри, - сказал твёрдо Мужчина - не думая уже ни о чём: он как-то знал, что обращается к себе в другом, поэтому мог говорить открыто, - что у тебя получилось? - ведь ты же пытался, много раз! Может быть, однажды ты уже поверил, что это возможно, - может, ты начал нормальную жизнь... Но просто не было случая, ведь так? Судьба щадила тебя, не подбрасывала соблазна - именно того, на что ты не можешь не реагировать... Но это жизнь, она не станет тебя всегда обходить стороной - ты наконец встретился с этим - и ничего уже нельзя было поделать. Я прав? Так что же теперь, поможет покаяние, все эти молитвы?. - ты снова вернёшься в мир и снова встритишь там своих демонов - как ни называй. Не знаю, что это для тебя - но они там везде; только фантомы и отражения - но они разбудят настоящих чудовищ внутри тебя... - и что же? снова идти в лес, искать подходящий сучёк? Ты уже в лесу, дружище, - так не обманывай себя; и вы. - Он повернулся к священнику, - не толкайте его снова в это - вы не знаете, что вы делаете...

Сказав, мужчина сел и будто уже не знал, что с собой делать, - отвернулся в сторону, потом взглянул куда-то вверх, потом закрыл лицо руками, оперев их на колени.., и потом затих.

Стас встал с колен.

-Извините, отец, - произнёс он, - этот человек... совершенно прав.

III

Грех. Что это для тебя? Даже если такого слова нет в твоём лексиконе, наверняка есть то, что ты считаешь предосудительным, заслуживающим наказания, - как в других, так в себе. Нет, ты конечно на ТАКОЕ не способен; другие грешат, но не ты; они глупы - ты-то разумен!.. Но, безусловно, если бы такое произошло, если бы какими-то силами ты был порабощён и ввергнут в грех.. - то тоже должен был бы предстать перед тем же судом и принять точно такое наказание, как и любой другой. Конечно. Но такого не случиться, никогда.

Впрочем, иногда случается то, что ты не оцениваешь как тот самый грех... Ты можешь быть удивлён: ?Что же я наделал, ай-йай!", а скорее будешь думать об устранении последствий - но не осуждать себя, не называть себя грешником, как ты с лёгкостью в досуге клеймишь других; просто такая случайность - да, кто-то, может быть, пострадал: досадно.., ?но я что могу? Так вышло. Вот деньги (достаточно!), вот извинения - что вы ещё хотите?.? Но в глубине души разве ты не чувствуешь вину, которая уже сама как долгое зачтение приговора... - ты сделал плохо этому человеку, быть может, жил он до тебя хорошо и счастливо, и вот - ненарочно, но всё же... Если есть сердце, это будет тревожить тебя.

И, рано или поздно, когда душевные прения вперемежку с многократным возвращением к обстоятельствам дела доведут тебя до отчаяния - кажется, это совершенно не зависит от тебя, ты снова и снова вспоминаешь.!! - ты возжелаешь искупления. Ты будешь стремиться к нему как к освобождению.

...И тогда люди делают нечто глупое, совсем бессмысленное в глазах других, иногда смешное, иногда жестокое (в отношении себя самого) - но это личное дело "грешника": он должен искупить именно в той мере, в которой согрешил, - впрочем, кто, как не он, и определяет эту меру.. Когда долг уплачен - да, совершается чудо, а, в общем, всё правильно: внутренний обвинитель замолкает, ты чувствуешь облегчение - дело закрыто.

Можно жить.

(Можно снова грешить!.)

..Бывает, это становится образом жизни - то, что названо грехом, сам корень, всё-таки не может быть извлечено - но можно грешить и каяться; грешить и каяться, гр.. Это, как бизнес; приближаясь к греху, ты уже почти спокоен - привык к покаянию, ты можешь заплатить эту цену, и ничего не придётся менять. Perfect! (рядом с другими, поступащими так же, это становится нормой жизни).

Но случается, что грех мучает и мучает, а ты продолжаешь добавлять всё новое в бессилии своём (устоять против естества - некоторая деятельность его и объявлена грехом, преступлением) - что тогда? Конечно, есть порог: накопится и перельётся - сам виноват. Если до этого ты ещё имел выбор, то теперь совсем (кажется) во власти силы, уже без всяких вариантов ведущей тебя к облегчающей участи, к исходу. Ты доверяешься этому волочащему тебя к гильотине отчаянию - тебе лишь бы облегчиться, ведь так уже невозможно!.. и забываешь совсем, как недавно совсем искренее за что-то любил жизнь. Ничего не осталось, кроме надобности выплеснуть вину - и, может, навсегда избавить мир от такого грешника, как ты...

Ведь ты не изменишься?. конечно нет! И никто не освободит от греха - это уже не понятие давно, действительный вред! Ты только вредишь, а сделать ничего не можешь; выход один...

И кто-то смиряется (или думает, что смирился) и идёт к такому освобождению; а другой, возможно, видит (или думает, что видит) ценность всякой человеческой жизни и безусловную надобность её сохранения - не смотря ни на какие грехи! - и пытается сделать хоть что-то для первого, отчаявшегося... или просто боится сам оказаться виноватым (не спас!) - и, значит, грешен сам?.. Бог мой, как сложно! Человек., человек.

..Игорь, сидя с опущенной головой, глядя вниз, заканчивал рассказывать свою историю, то, что привело его сюда, - чего ещё недавно делать не собирался, но теперь, когда таким совпадением, такой похожестью будто замок был сорван с его сердца, всё потекло само...

-...и я стал бить её, я бил её, не знаю как долго.. - странно, что не убил. Потом я опомнился - на секунду всё-таки показалось, что мертва: лицо неподвижно, разорвано это дурацкое красное платье - на котором почти не видно кровь...

(Стас, сидя на своём пеньке и глядя на рассказчика и слушая - ...и в этом ловя такие ценные сейчас моменты жизни! - напрягся здесь и почувстовал это, но не мог понять какие слова именно его задели.. Всё-таки это такая история - чем-то так похожая на его!, в самом деле трагическая - наверно, и на его месте он тоже пришёл бы сюда...)

(А священник, не расслабляясь ни на секунду, не теряя ясность, тоже зацепился за что-то - и увидел: красное платье. "И у моей подруги, - подумал он, - было красное... Не одна ли это и та же?. Но что за вздор! двадцать лет прошло... двадцать пять. И не думай об этом - не сейчас!!")

-Я ушёл, - говорил уже совсем ненужные подробности мужчина в куртке (в кармане которой лежал всё так же неизбежный для него пистолет), - я ходил где-то и понимал яснее и яснее - что мне уже нельзя жить. Как-то поговорил по телефону с женой, на следующий день наведался домой, пока никого не было...

-У тебя есть жена, - стараясь быть спокойным, сказал отец Филипп, - кажется, ты упоминал и о сыне.. Не это ли то, ради чего стоит остаться?.. Пересилить себя сейчас - и потом: чтобы измениться..

-Да, жена и сын, - ответил Игорь, не поднимая головы. - Я их люблю. Но легко вам сказать: "измениться"... - Тут он поднял голову, и в глазах была злость, но бессильная, трясущаяся, слезами стекающая по лицу... - Я и сам думал - что смог это сделать, измениться; я двенадцать лет жил - как нормальный человек. Но...

-Я тоже встретил её, - сказал Стас - он говорил только о себе и о причине, заставившей его сорваться. - Моей нормальной жизни было всего несколько месяцев - однажды... Все закончилось. Вы правы, - сказал он Игорю (эти самоубийцы очень вежливы - не в пример иным жизнелюбам!), - жизнь меня хранила.. Но зачем? Чтобы потом свести лицом к лицу с соблазном? ЗНАЯ, что я не удержусь!!.

-Она жестокая, - сказал Игорь, имея в виду то ли жизнь, то ли... - Да и не надо думать о ней как о живом существе. Жизнь - это жизнь. Она всегда одинаковая. Просто мы такие...

-Никудышние..

-И выхода другого нет.. - я не вижу. Всем будет лучше. Этот лес - последний дом; я говорю о себе...

-А разве я смогу вернуться обратно в город?! Нет. Я тоже не смогу. Лес - и мой последний дом. Эта самая поляна..

Они уныло, не глядя друг на друга, а смотря вниз, на мокрую, засыпанную слетевшими литьями, кусками веточек землю, обменивались этими фразами - и это было... Так грустно!

Семён (отец Филипп - это он) не выдержал и поднялся - само негодование вздело его на ноги. Он смотрел на них, умом ещё не мог понять, что вызвало такую бурю в нём, но уже был готов кричать, хоть трясти их, хоть бить по лицу!.. - чтобы они..

Проснулись!

чтобы...

-Опомнитесь! - крикнул им Семён.

Без особого интереса поднял голову мужчина; со снова появившимися в глазах слезами вскинул, убрав с лица светлые волосы, парень...

-Это не правильно! - горячо сказал человек в рясе. - Это... не то!

-А ЧТО то? - усмехнулся Мужчина.

Священник смотрел на них, не находя слов. Мужчина достал пистолет и снял с предохранителя; молодой человек, увидев снова оружие, невольно задрожал..

(...Что-то вдруг пришло на ум, вспомнилось как знакомое и простое понимание и - развернулось ясно и доступно..)

-Вы во всём вините не себя!.. - сказал священник (чувствуя радость, что сам говорит правильное, передаёт то, что видит). - Эта Она, эта ваша причина.. - что же она, заставляла вас.. срываться, грешить.. чёрт! Неужели она виной?! Вы сами во всём виноваты, и сами же решили, что это непоправимо... Вы выдумали свой грех - а теперь бежите от него (да от себя!!!) и хотите умереть.. по-настоящему.

Оба смотрели на него; слёзы капали у одного с подбородка, у другого рука с пистолетом подрагивала..

-Конечно: умереть - что может быть проще! Жить сложнее - не так ли? Вы можете сказать: ?жить и вредить? - глупости! Я говорю вам - это глупости; нету того, что человек не мог бы превзойти как свою низшую природу!! ..Я знаю, это и мой опыт... (Ох, как же радостно! - то, чего ты боялся - в себе даже, не то что преподносить для других, - теперь течёт свободно как река, и нет ничего и не может быть плохого. Было заблуждение - но оно искуплено сиюминутным виденьем! )

-Всё это было и со мной, - произнёс тихо и ясно человек с чуть седоватой бородой - но выглядящий сейчас моложе и свежее двух других безбородых, - вы, может, не поверите - но и в моей жизни была страсть и была злость. Разрушающая и меня, всю жизнь мою, вредящая другим страсть; и ярость - просто уничтожить то, что неподвластно... Но я знал!.. - Он ярко улыбнулся в понимании своём, - я доверял себе.. может, очень глубоко - но не теряя этой нити, и в конце концов... это вывело меня на свет. Я вам говорю, - он опять стал громогласен (как ни на одной из литургий), - МОЖНО, можно преодолеть - и даже больше...

-Хватит, - еле слышно произнёс мужчина. - Хватит этой чепухи.. (Стас смотрел на священника большими полными слёз глазами...)

-Вы не просто можете изменить себя, - сказал Семён, он же отец Филипп, - не просто способны освободиться, вы уже...

-Хватит, хватит! - крикнул Игорь, вставая резко, - слушать противно... - Он порывался пойти то в одну, то в другую сторону - но будто стены вокруг (а всего лишь ветви, мокрые стволы; чужие взгляды..) Тогда он сел обратно, секунду сидел неподвижно - ища выход., но глядя только на один вариант.., - потом приставил пистолет к подбородку - и нажал курок.

Теперь пистолет выстрелил; бывший военный знает, как обращаться с оружием (вот только с жизнью не разберёт). Такая нелепость.. (или все же выбор?)

Двое смотрели на свалившегося назад с бревна убитого...

Стас уже не мог и плакать - а мысль умереть самому вдруг показалась ему детской, не имеющей смысла и оснований. Он был ошеломлён, он не знал почему, - но теперь... По-дурацки звучит, но просилось именно это определение: он больше не сможет уйти ОТ жизни...

Он ещё не знал хорошенько, что это значит, - он видел лежащее неподвижно тело, которое только что было живым.. - только что было человеком - он, человек, кричал "хватит!", а до того рассказывал о своей непростой жизни., он прошёл десятки киллиметров, пришёл сюда... Был жив! ..А теперь - что-то неподвижное и не очень важное; если и поражающее, то именно этим контрастом - только что жизнь... а теперь - предмет.

"А ты живой, - думал Стас, не отрывая взгляда и чувствуя необъяснимое облегчение, идущее изнутри.. - И правда..."

-Свободен?

Он посмотрел на человека в порванной рясе... - тот стоял и тихо плакал, смотря куда-то поверх оканчивающихся стволов. Прорехи в тучах были уже большими, и через несколько минут в одну их них попало и блеснуло из-за ветвей клонящееся к закату (уже не такое яркое, но всё же тёплое) осеннее солнце...

возвращение к

It's Amazing

With the blink of an eye you finally see the light

Oh, it's Amazing

When the moment arrives that you know you'll be alright

Yeah, it's Amazing

And I'm sayin' a prayer for the desperate hearts tonigh...

(из песни группы "Aerosmith")

Они не знали, где точно находятся (даже священник забыл, откуда пришёл), и не стали уже идти, но до темноты успели сделать два дела.

..Земля копалась не очень хорошо, тем более вместо лопаты была плоская деревяшка, но всё же мало-помалу появилась неглубокая яма длинной в человеческий рост - как говорят, последнее пристанище. Они копали по очереди, один копал, а другой, передохнув, собирал ветви на костёр - нужно было много, их ждала долгая холодная ночь. Когда уже не было почти ничего видно вокруг, они положили тело в лесную могилу и замерли над ним...

Какие-то лесные звуки, стало холоднее, ветер подувал, стучал ветками в кронах.. Они стояли молча, смотря на лежащего в яме.. или лежащее?. Стас спросил:

-Вы не скажете что-то?

-Нет, - ответил священник; но всё-таки сказал: - Пистолет нужно закопать в другом месте; это не была его жизнь.. это не может быть жизнью человека.. Ему просто... не хватило терпения, понимания. Одну каплю. А может, именно смелости..

Через несколько минут молодой человек уже забрасывал яму землёй, а священник пытался разжечь костёр, расходуя одну за другой нашедшиеся в кармане телогрейки спички... Ночь вспыхивала, освещала фигуру с бородой, сидящую на корточках, и фигуру, стоящую на коленях, уже сгребающую землю на небольшой холм, - впечатление, что появилась лишняя земля.. откуда ей было взяться?

Огонёк задержался и понемногу-понемногу стал хватать тоненькие веточки, сложенные над начальной бумажкой (Стас нашёл в кармане свой пропуск и какой-то рекламный листок, который почему-то не выкинул: "Дизайн каминов и потолков!.."..), затем стали загораться ветки потолще... Могила была засыпана, спасительный костёр уже горел уверенно, шипя, изгоняя влагу - давая тепло двум живым, нуждающимся ещё в тепле...

Стас сел рядом с отцом Филиппом, стал греть испачканные землёй руки.

-Фуфаечку? - предложил, улыбнувшись, священник.

-Что-то не так.. - сказал Стас, - разве всё правильно?!. Час или два назад человек застрелился на этом самом месте; мы зарыли его, даже не зная его имени, и теперь сидим здесь, как ни в чём не бывало, греемся у костра...

-Что же нам, замёрзнуть? - произнёс Семён в рясе. - Или тоже застрелиться - так скорей..

Он слегка улыбался - костёр согревал руки и ноги, давал маленький свет - такой маленький, незначительный в этом огромном лесу!.. - но достаточный для двух, сидящих рядом, смотрящих на это единственное биение, единственное, что осталось в мире... За ним - за этим небольшим ярким и теплым пространством - ничего... да? Холод, мрак.. - выдумки! И придёт ли снова день?..

Ничего нет -только костёр.

Через пару часов (а может, и часа не прошло) лёгкое тело парня навалилось на плечо Семёна. Огонь заворожил его, отвлекая от раздумий, усталость (о, этот день - сколько же в нём! Может, это и не день был а год, а то и...), она, работающая заодно с огнем, улучила момент и одолела. Семён аккуратно снял телогрейку и набросил на худые плечи; сам сидел, чуть поёживаясь, подбрасывая хворост, палочкой подтягивая ветки поодаль.

"Что там в моей церкви, - думал он с тайной, но видимой и вполне уверенной за этим мыслью... - отец Макар наверное уже сбегал в село, привёл участкового... Ушёл, дескать, - не волки ли загрызли?.. Как без священника? Пришлют кого нового.. - а он уже ко мне привык. ..Что ж, извини, брат... дальше нам не по дороге. Да как же тебя зовут-то по-настоящему, в миру то бишь?. хм...".

Молодой человек внезапно проснулся.. огляделся испуганно, ощутил что-то лишнее на плечах, потом посмотрел на священника (кажется, уже не нужно его так называть).

-Мы ещё здесь, - сказал он.

-Да. Здесь. До утра нам, похоже, всё-таки удастся дожить.. Куда же ты теперь?

Стас молчал, глядя в огонь, потом посмотрел в ту сторону, где была могила, - но там ничего не видать..

-Не знаю, - сказал он и сам удивился спокойствию голоса. - Ни одной мысли нет... Но и страха тоже, кажется., и того отчания.. - скорее робость: "что будет?" Будет ли жизнь ко мне так же благосклонна, как раньше, - раньше я путешествовал из города в город и не думал ни о чём - впрочем.. да, ещё это. Это по-прежнему меня пугает и тревожит..

-Что?

-Это моя мания, моя одержимость - то, с чем я и не смог справиться, от чего и бежал сюда.. точнее с чем - хотел похоронить это вместе с собой. И вот...

-Похоронил?

Парень опять посмотрел в темноту, пытаясь разглядеть холмик..

-Что-то странное... Я не знаю, как ответить на ваш вопрос, - я не чувствую этого в себе, и я не знаю возникнет ли это, как возникало прежде... И я боюсь - я не хочу возвращаться, повторять всё снова.. НО - и умирать. - Он смотрел то ли в себя, то ли в невидимую точку пространства.. - кажется, в этом тоже нет смысла.

-И мне... кажется, - сказал задумчиво Семён. Помолчал, а потом повторил уже сказанное (когда их ещё было трое): - Ты можешь быть свободен, слышишь? От всего, от всего.. Всё, что тебе нужно, - это понять свою свободу. Вот смотри, костёр... - Он ткнул палкой в угли: что-то раскололось, тлея внутри, кусок сгоревшего бревна покатился по светло-серому пеплу.. - мы здесь, - сказал Семён, - мы видим его... Что ещё нужно? Где тут несвобода, где печаль? Где повод бежать от чего-то или к чему-то.?. Я вижу только жизнь. Её пока что кажется мало - но она греет нас, она заботится о нас... Раньше бы я сказал о Боге.. - теперь я говорю лишь о том, что вижу, - я вижу костёр, чувствую тепло.. Я вижу человека, такого как и я, и он, конечно, сможет преодолеть в себе то, что и я когда-то преодолел - ..если он не будет себя убеждать в чём-то, "я не могу!", говорить это себе... - если он действительно хочет жить! За жизнь... - человек в тёмной одежде замолчал, будто обдумывая, и закончил, уверившись: - нужно побороться.

-Но ведь она уже есть, - сказал молодой человек немного по-детски.

-Да, - согласился священник, - но, видишь, должно быть, этого недостаточно: люди не радуются, а страдают; не стараются вместить в себя Её побольше - а бегут от неё... видимо, они и не знают, что такое Жизнь, - раз желают смерти.. Может, для того и нужны все эти пути земные - чтобы разглядеть, узнать...

Стас вдруг очень захотел узнать, что же это такое - и это воодушевление будто осветило всё вокруг... По-прежнему ничего нельзя было увидеть, но тьма уже не пугала и холод казался чем-то второстепенным; и могила, пистолет, страсть.. - всё, что недавно только и привлекало внимание, бродило в мозгу, звучало тревожными нотами, теперь ушло, исчезло, будто было поглощено этим ярким и невидимым светом. Просто благодарность этой великой без сомнения Жизни, просто воодушевление, исходящее из неё (в тебе) и на неё (везде) направленное...

И будто ночь - не ночь!!.

Стоит ли рассказывать о том, как всё далее пошло.. уже были намёки, да и главное сказано..

На рассвете они потушили костёр, ещё минуту молча постояли у небольшого появившегося скраю поляны земляного холма и пошли туда, откуда, как вспомнил священник, он пришёл. Шли, пробираясь сквозь ветки, отец Филипп вспоминал по еле заметным приметам те места, которые он миновал вчера, - и сразу вспоминались (будто оставленные здесь) вчерашние мысли - уже совсем ни к чему не пригодные, исчезающие... Справа, между горизонтом и лилово-красной полосой туч вставало солнце.

Через несколько часов пути показался вдалеке бегущий им навстречу человек; он был невысок, тоже в рясе, в каком-то старом пиджаке, наброшенном на неё..

-Боже мой! - воскликнул он, останавливаясь перед ними. - Слава Богу... Отец Филипп, вы меня до гроба доведёте!.

-Пойдём, пойдём, - улыбнулся тот, зная точно, что он уже не отец Филипп, - попьём чаю, отогреемся, а там... и простимся.

-Да-да, - закивал дьякон, уверенный, что простятся они с этим откуда-то взявшимся дрожащим парнем (но с какими-то странными глазами... и Филипп-то тоже таков.. да где он вообще пропадал всю ночь?! Он же, конечно, должен ему рассказать) и повёл их, идя чуть впереди, оглядываясь, то ли боясь, что его батюшка исчезнет опять, то ли приглашая следом, - но они и так шли, не очень нуждаясь в том..

Уже на следующий день утром двое вернувшихся из лесу стояли за порогом церкви - оба в обычной "мирской" одежде, оба с котомками, ни один с бородой..

Отец Макар стоял по другую сторону порога и не знал, что сказать.

-Не сердись на меня, - сказал ему Семён, - наверно я и не был никогда священником... по крайней мере, пользы от меня здесь людям никакой. Я так думаю, так чувствую.. Да и тебе самому пора уже служить - сколько ж можно прислужничать? - Он улыбнулся и похлопал его по плечу - бородатый старичёк покачнулся и опустил голову, бегая непонимающими, сбитыми с толку глазами.

-Я ещё и сам не знаю, куда подамся, - сказал статный высокий мужчина (в котором вряд ли кто из прихожан узнал бы вчерашнего батюшку - крестящего, говорящего "аминь" и "с богом"... а видели ли они его вообще (человека за бородою и рясой)?? - Если тебе интересно, хочу отправиться в соседний город, поискать там одного человека - просто из любопытства - а потом...

Но дьякону было неинетересно - он обернулся и пошёл в еле подсвеченные дрожащими огоньками потёмки храма.

-Спасибо за гостепреимство, - сказал Стас ему в след. Старик совсем исчез.

Они простились, дойдя до новой большой дороги, - пожали руки, потом (само собой случилось) обнялись, и разошлись - высокий мужчина в куртке.. да другой, уже другой! - не старый, но с сединой, покрупневший за все эти годы - пошёл в один город, направо, парень в другую сторону - откуда он бежал ещё... день назад?. Быть не может.. - но это теперь не тот город и не тот человек. Впрочем, этому новому человеку хотелось ещё встретиться с кем-то, кого знал старый, - подкараулить её по дороге к клубу?. - может быть, тоже из любопытства, а может.. Он просто пошёл, единственная эта пришедшая мысль, о милой девушке (всего одной!), вела его; что-то возникало в груди, но быстро проходило, и перед глазами картинки о прошлом - но тоже не имели значения. Он чувствовал, будто тот ночной костёр всё горел в нём, и этого было достаточно; мог ли он потухнуть?. Вот ещё одна мысль, сгорающая в пламени..

Он просто горит; а мы...

..Забудь об всём -

о будущем и прошлом;

останься сам,

без страхов и обид...

Что знаешь ты -

назвать бы пошлым;

и только пламя

истину хранит.

Оно горит тобой, -

ты только отблеск

костра, где пеплом

годы и века..

И, если в темноте

заметишь проблеск, -

себе поверь;

а вот моя рука...

-Грех и добродетель - это одно и то же?

- Всё это ценности, созданные человеком! Что они для меня? То, что оканчивается счастьем, - добродетель, что кончается печалью - грех. И то, и другое - состояния ума. Моё состояние не является состоянием ума.

Нисаргадатта Махарадж (из книги "Я есть То")

Верьте себе и живите так, напрягая все свои силы на одно: на проявление в себе Бога, и вы сделаете все, что вы можете сделать и для своего блага, и для блага всего мира..

Л. Толстой

------- -- ---- -- ------- __+_+__ -=--- - - - - -

Оставить комментарий © Copyright Андрущенко Виталий Размещен: 06/04/2012, изменен: 09/01/2013. 277k. Статистика. Повесть: Проза Иллюстрации/приложения: 1 шт.		Ваша оценка:
Аннотация: Мы ищем, мы делаем собственные выборы... и каждый выбор ведет к чему-то - с кем-то сводит, что-то приносит в нашу жизнь, от чего-то отдаляет. Знаешь ли ты куда ведет и что принесет тебе твой теперешний путь ..? (а может, в самом деле, не думать ни о чем - а просто идти ! )

Андрущенко Виталий : другие произведения.

Два грешника и святой отец