Анхель Анира : другие произведения.

Вокзал

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Да, нигде мы не бываем так одиноки, как в толпе. Смех, радость, волнение и нервозность летают по атомам воздуха, оставляя на коже легкий холодок. Вот я здесь. Из денег -- 2000 рублей. Рядом сумка со всякой фигней. На шее телефон, который через пару дней отключат за неуплату, в кармане, кажется, огромной байки плеер. Скоро сядут батарейки. Да, скоро закончится все. Все, что досталось мне в наследство от вчера.
  Посвящается человеку, которому я обещаю вернуться. Тебе, солнце.
  
   Вокзал. Есть что-то необъяснимое в этом месте - атмосфера ожидания и грусти, встречи и прощания.
   Нигде человек не бывает так одинок, как на вокзале.
   Сотни людей, шум, но так пусто. Когда точки на табло высвечивают новую комбинацию, то сразу видно, как эти зеленовато-желтые огоньки начинают светиться в глазах из толпы: наш! А другие глаза безучастно опускаются в газету или кроссворд.
   Да, нигде мы не бываем так одиноки, как в толпе. Смех, радость, волнение и нервозность летают по атомам воздуха, оставляя на коже легкий холодок. Вот я здесь. Из денег -- 2000 рублей. Рядом сумка со всякой фигней. На шее телефон, который через пару дней отключат за неуплату, в кармане, кажется, огромной байки плеер. Скоро сядут батарейки. Да, скоро закончится все. Все, что досталось мне в наследство от вчера.
   Я роюсь в сумке - ищу сигареты. На них ушли почти последние деньги. И когда я стала столько курить?
   Я смотрю на темнеющее небо за окном почти во всю стену. Вчера небо было за окном комнаты. Моей комнаты. А теперь вокзал.
   Где я? Когда я? Есть просто вокзал - и все слабеющая музыка в плеере.
   ***
   Меня звали Екатерина Александровна Ангелова. Но теперь я просто Рина. Осталась только Рина.
   Темнеет за окном и электрический свет становится все ярче и неправдоподобней. Я закрываю глаза. Я вспоминаю.
  
   ***
   Все это сумасшествие началось, когда мне было 14. Рановато, да? Я в 14 знала уже больше, чем многие знают в 40. Я знала, что значит любить. Знала и пыталась забыть. Знала, что значит предательство. Я уже давно не была ребенком. Мне казалось, что я им вообще никогда не была.
   Странно. Да, теперь в 17 я кажусь себе ужасной старухой. Я, наверное, прожила уже целую жизнь. Может, даже не одну.
   Говорят, что я была невероятно красива. Красива той пугающе притягивающей красотой, перед которой никто не мог устоять. Когда мне было 10, все бабушки, дедушки, тети и дяди души во мне не чаяли. Хотя у меня тогда была еще душа.
   Когда мне было 14, я была красива не наивной блондинистой детской прелестью - я была как та страсть, что живет в каждом из нас. Попробуйте представить себе четырнадцатилетнюю гетеру-женщину. Такой была я.
   В меня влюблялись каждый день - я не любила никого.
   Мне было всего 14. Я пыталась выжить в мире "золотой молодежи", к которому тогда принадлежала. Только мне этот мир не казался похожим на золото. Он был похожим на дешевую бижутерию - пластмассовую и вульгарно блестящую золотой краской. Как говорят, не все то золото, что блестит. Хм.
   Мы блестели и блистали, нам завидовали, нам подражали - мы захлебывались в море фальшивых улыбок и лести. Я училась быть лучше всех. Никто не знал, сколько мне лет.
   И тут в какой-то момент что-то сломалось. Мне вдруг осточертело все, что окружало.
   ***
   С Димой мы встретились случайно.
   Я сидела в клубе в таком дико неудобном платье, на каблуках, изо всех сил старалась не уронить улыбку и пила мартини. Я тогда слишком много пила мартини. Вокруг порхали друзья-подружки, кто-то здоровался, я вытирала помаду со щеки - это Аня, очередная наследница папочкиного миллиона манерно заклеймила меня своими губами от Bourjois и прощебетала "Привет!"
   Еще одна вырванная улыбка. Еще глоток мартини. Я стала пить слишком много - но как по-другому пережить раскаленные поцелуи всех этих Ань, Даш, Маш, Петь? Как выдавить из себя 20000 улыбок и приветов?
   Я улыбалась и пила мартини в платье от Gucci. Все находили это неотразимым - мне казалось, что меня стошнит.
   Как же заставить утихнуть тошноту? Кажется, что все фальшивые "О, дорогая!" бьются по стенкам желудка и не дают дышать. А в мозгу поток крови пытается пробить череп и освободиться. Когда это кончится?
   Глоток мартини. Я отвернулась к стене, чтобы сделать пару глубоких вдохов, надеясь, что кислород заставит кровь вернуться в тело. Я закрыла глаза на секунду, пытаясь забыть о тошнотворной смеси темноты и фальшивых бликов прожектора.
   -- Почему ты здесь?
   Вопрос упал на меня, как облако ледяной воды, заставив очнуться от себя самой. Я обернулась, наспех надевая улыбку:
   -- Что, простите?
   -- Почему ты здесь, если так все и всех их ненавидишь?
   Я не знала, что сказать. Я просто не знала, что сказать этому незнакомому человеку, что солгать проницательным и слегка улыбающимся глазам.
   Луч прожектора - поток искусственного света, символ того искусственного мира, в котором я умираю - на секунду ослепил меня и порвал нить, не дающую лгать. Я по-прежнему не знала, что сказать, но уверенный вид и неизменная фарфоровая улыбка вернулись. Я взяла бокал с мартини, пряча за ним немного циничный и откровенно ироничный взгляд. Цинизм ко мне тоже вернулся. Промелькнула тень горького интереса: "И как же он попробует затащить меня в постель?" Но как ее отголосок (отголосок тени - да, а разве и мы сами не просто отголосок чьей-то тени?) остался холодок - след той нити взгляда, не дававшей лгать и будто видящей меня насквозь. Невольно укололо в глубине: "Откуда он узнал?"
   Я встряхнула головой. Уколы и тени исчезли. Все вокруг уже казалось не настолько приторным и блестящим.
   -- Меня зовут Рина. А ты...
   -- .. Дима.
   -- Прекрасно. Что ж, Дима (я с таким нажимом произнесла его имя, даже сама удивилась), ты любишь мартини?
   -- Нет, но вот девушка с мартини мне по душе.
   Тошнота вернулась.
  
   В плеере уже тихий голос знает: "Боже, я циник, а ты говоришь про какую-то душу, пожалей же мои уши". Да, циник. Или все дело в вокзале? Ладно, продолжим.
  
   Я была тогда уже пьяна. А он улыбался. Бессмысленный флирт, рафинированные фразы. Но иногда мне казалось, что и он понимает всю бессмысленность этого движения. Он тоже чувствует легкую тошноту. Но прекратить ее ни он, ни я не можем. Сломать весь механизм, нарушим правила игры - и нас больше в нее никогда не пустят. Я не была уверена, что не захочу вернуться. Я знала, что вернусь.
   Я не могла вспомнить, как же зовут того, кто уже дня три считается моим парнем, почему его нет здесь, где он сейчас - и я понимала, что мне все равно. Общего у нас с ним осталось только: "Прости, но нам не по пути". А было ли у нас вообще что-то общее?
   И вот я сижу в клубе, флиртую с Димой сквозь легкую пелену мартини и пытаюсь выудить из тумана в голове имя.
  
   Я улыбнулась:
   -- Я сейчас.
   Туман в голове становился все непроходимей. Я не собиралась возвращаться. На улице я достала сигарету и лихорадочно начала искать зажигалку. Поняв, что в хаосе тональников, пудр и помад - того, что ежедневно позволяет нам надеть маску, которая готова спрятать-зажигалку-огня-никогда не найти, я хотела обернуться и поискать, у кого ее можно попросить.
   Курить хотелось безумно. Тошнота накатывала все сильнее и сильнее, с каждой попыткой вспомнить, как же его зовут.
   Но обернуться я не успела - точнее на полуобороте я наткнулась на Диму. Опять тот же странный слегка улыбающийся взгляд и лёгкий укол, прозвеневший немного приглушенно в тумане моих мыслей: "Откуда он узнал?"
   Я поискала на мысленных вешалках одну из самых обезоруживающих улыбок:
   -- О, ты тоже решил подышать! Надо же. Зажигалки не будет?
   Он вдруг мягко, но настойчиво вытащил сигарету их моих пальцев:
   -- Не стоит тебе курить.
   Я была так ошарашена, я была удивлена, как никогда - долю секунды. В следующий миг я почувствовала жгучую, кипящую ярость и обиду, которые медленно заполняли меня изнутри, разливаясь из невидимого сосуда - во мне что-то опрокинулось.
   Нечеловеческими усилиями я пыталась сдержать этот поток, не дать его заметить.
   -- О, это очень мило - забота о моем здоровье. Но я уже большая девочка и с раком легких разберусь сама.
   Горькая ирония расплескалась по ночному воздуху. Однако Дима не смутился:
   -- Хочешь, я провожу тебя домой?
   Волны ярости прекратились в настоящий шторм - и я утонула в нем:
   -- Сейчас я хочу только курить - слова с медным звоном падали на асфальт. А до дома как-нибудь доберусь и сама.
   Я резко развернулась, намереваясь уйти. Рука пыталась найти еще сигарету, но натолкнулась только на пустую шуршащую пачку:
   -- Черт!
   Подул ветер, оставив легкий орнамент холода на моей коже. Вдруг на плечи сзади упал тяжелый пиджак.
   -- Ребенок, тебе же холодно. Может, я тебя все-таки провожу?
   Да как он смеет! Теперь металлические слова не звенели по асфальту-я бросала их Диме в лицо. Они слетали с губ, как крошечные раскаленные иголки, оставляя в воздухе пылающий след:
   -- Я уже года три не ребенок! Да я им вообще никогда не была! Кто ты такой, чтобы лезть в мою жизнь?! Я тебе что, жена? Или дочь?! Я не знаю тебя, а ты уж и подавно не знаешь меня. Оставь же меня в покое! Я достаточно взрослая, чтобы такие, как ты хотели со мной переспать, поэтому, наверное, я уж в состоянии решить, с кем поеду домой и холодно мне или нет! Няньки мне не..
   Я хотела еще что-то сказать - слишком много всего оказалось в разлитом сосуде горечи. Слишком долго я это не выпускала.
   Но он, сначала слушая с оскорбительно спокойным вниманием и интересом, вдруг поймал мой подбородок рукой и запечатал остатки ярости где-то в гортани. Сцена, достойная дешевого бразильского сериала. Но из песни слов не выбросишь. Незнакомый человек целовал меня у входа в клуб, а я вдруг поняла, что не хочу сопротивляться. Теперь уже я целовала незнакомого человека ночью у входа в клуб. Я вдруг просто поняла, что у меня нет сил. Нет сил злиться, сопротивляться, думать, дышать. Я слишком устала. Я слишком пьяна.
   Я обняла незнакомого человека и посреди ночи у клуба он вдруг показался мне таким родным... Таким случайным, но родным. Родным было плечо, в котором я пыталась спрятаться, родной была рука, которая гладила меня по волосам, родным был голос, тихо шептавший:
   --Солнышко, малышка, успокойся, все хорошо, я с тобой.
   И это "я" тоже было родное. И слезы, стекавшие по фарфоровому лицу, были моими. Впервые с тех пор, как мне было пять. Только тогда я могла и вправду заплакать. Только там, на том плече.
  
   Сидя сейчас на вокзале, я понимаю, что таких искренних, обжигающе искренних слез больше не было никогда. Я до сих пор еще ощущаю огненные мокрые полоски на щеках, а прошло три года. Я помню ту темноту его плеча. И я помню неповторимую, неожиданную и отчаянно призываемую тишину в голове и покой.
   Ту тишину, которая казалась вечной. Только на те воспоминания, как едкая кислота капалют другие. Горечь и пустота, обида и страх последней недели. Множество вопросов, ответов на которые я не могла найти, подтачивают те воспоминания, как вода точит камни. В итоге я уезжаю - но все еще помню.
   Помню, как была здесь три года назад. Тогда вокзал был совсем не таким. А мне было четырнадцать. За три года вокзал перестроили почти полностью - и только я осталась напоминать, каким он был. Хотя, и меня перестроили почти полностью. Мы с вокзалом квиты - мы помним друг друга другими. И нам вряд ли когда-нибудь удастся забыть. Вокзал стал тогда моим сообщником. Я убегала. Из дома. От родителей. От себя. От жизни. А вокзал меня покрывал.
   Иногда мне кажется, что весь мой смысл - это побег. Я сама - это побег. Три года назад я убежала из своей прежней жизни. Точнее, душою убежала-то, наверное, намного раньше, еще той ночью в клубе. А через два месяца молча смотрела на горящую спичку, падающую из моей руки на последний мост с тем миром. Я ушла из дома. Родители узнали о Диме. Я не могла больше прятаться. Да, классический конфликт - папочка запрещает своему дражайшему чаду встречаться с человеком "не нашего круга". Такое бывает не только в мыльных операх, к сожалению. Только вот эффектного скандала в духе сериалов не получилось. Просто он сказал, что я больше Диму не увижу, потому что он, сын учительницы и врача, просто хочет вытрясти из богатой наследницы денег. Иначе зачем на всю первую зарплату идти в дорогущий клуб? Я не ненавидела отца - он просто не мог меня понять. Я согласилась со всем, что он говорил, а на следующий день просто упаковала себя в чемоданы, и ушла. Без трагичных записок, снотворного, решеток на окнах - просто открыла дверь и вышла. Дверь ведь не знала, что я не вернусь.
   Я поехала на вокзал. А куда еще можно поехать с чемоданами? Я тогда не знала, что этот свидетель моего побега через полгода поможет мне его повторить - для меня он был просто вокзалом. Я села в зал ожидания со своими чемоданами. Пересчитала, сколько взяла с собой денег. Дима столько зарабатывает за полгода, но все равно богатым "приданое" не назовешь. Я позвонила Диме, попросила приехать. Через полчаса он посмотрел на меня с чемоданом и просто сказал: "Пойдем". Я молча подчинилась. К нему мы ехали молча. Он открыл дверь. Крохотная квартирка, доставшаяся в наследство от бабушки. Я молча сбросила туфли, подошла к окну. Отодвинув занавеску, я смотрела на машины, людей... Дима на первую зарплату зашел в мою жизнь и вышел оттуда со мной. Мы оба не вернулись. Он - никогда, я -- еще долго. И теперь в ушах стоял звон разбивающегося мира - мира, в котором я родилась и частью которого была. Все плохое и все хорошее, что было в нем, сейчас разлеталось на сотни осколков. Мне его было немного жаль. Дима подошел ко мне сзади, мягко развернул к себе заглянул в глаза и сказал:
   -- Я люблю тебя.
   А я только молча слушала звон моей разбивающейся жизни.
   ****
   Любила ли я Диму? Не знаю. Я бросила ради него опостылевший, но мой мир - значит, наверное, любила. А может я просто ушла к нему, чтобы бросить опостылевший мир? Вряд ли любила. Я не представляла, ради какой жизни бросила старую - только надеялась, что новая будет лучше.
   Родители искали меня - мама искала. Отец не хотел и слышать обо мне. Он не мог понять моего побега-злорадно сверкая глазами, он сказал маме: "Есть захочет-приползет". А мама знала, что не приползу. Умру с голоду, но не приползу. Маму, я вообще-то любила, но она была из тех женщин, чья работа - улыбаться на приемах и командовать домом. А я ненавидела приемы и улыбки.
   Мама нашла меня. Я сказала, что не вернусь. Она отправила мне денег - встречаться я отказалась. За деньги поблагодарила, но сказала, что больше не возьму. Мама плакала в трубку - я нажала на рычаг. А потом долго слушала гудки.
   Я не думала о том, что будет в сентябре. Я вообще старалась не думать. Партнеры отца думали, что я у подруги проведу все лето - так сказала мама. Отец думал, что я вернусь.
   А я думала, как найти работу. Я не знала, что значит на самом деле работать-но назад пути не было.
   Один старый знакомый сделал мне паспорт (за право быть "золотым" каждый борется по своему - за деньги и связи можно все) - по нему я была на три года старше. За границу с таким не уедешь, но на работу взяли. Официанткой в какой-то грязноватый бар.
   Я старалась. Старалась изо всех сил вырваться из того замкнутого круга платьев, клубов, парней и мартини, в котором задыхалась. Я хотела жить по-другому. Я банально хотела, если уж не счастья, то хотя бы покоя. Я была одинокой уставшей пятнадцатилетней женщиной. Больше никогда я не была ребенком. Мне казалось, что я была ребенком всего лишь пару часов за всю жизнь. ТЕХ пару часов.
  
   Да, я сбежала. Я что-то искала - но что, не знала и сама. Просто не хотела знать. Мне просто хотелось быть иногда ребенком. Иметь право иногда устать. Иногда чувствовать, что кому-то небезразлична. Я искала того, кто сможет предложить мне альтернативу моего мира. Мира, где я умирала. Я верила, что в другом мире я смогу начать жить. Мне отчаянно хотелось, чтобы все было ХОРОШО. Все равно, что за этим странным словом, просто ХОРОШО. Я хотела этого ХОРОШО, того подсознательно правильного с Димой. Я хотела верить, что это возможно.
   Я так хотела говорить с ним. О чем угодно! Пускай об "Илиаде", о стиральном порошке, о жизни - обо всем, важном и не очень. Я хотела сказать ему: хочу покоя, а получалось: хочу свободы! Я хотела сказать, что хочу быть нужной, а получалось о независимости. Я лгала? Я не умела сказать правды. И делала это по-своему. Говоря, что ненавижу зависеть, я хотела, чтоб он услышал: пускай я буду зависеть от тебя, пусть тебе этого хочется! Мне хотелось, чтобы, когда я прихожу домой, он спросил, где я была. Мне хотелось, чтобы он поревновал хотя бы в шутку. Мне хотелось, чтобы он рассказал мне о своих проблемах в универе, делах на работе - о чем угодно. Я слишком многого хотела?
   Я просто хотела, чтобы НАМ что-то было важно. Нам друг в друге. Но единственное, чего я не хотела - сказать ему об этом. Все должно было получиться само собой. Он должен был понять, ведь правда? Я должна была понять.
   Да, иногда мы говорили обо всем подряд - кроме того, что имело хоть какое-то значение. Об остальном мы молчали. Мы молчали о нас. У меня иногда возникало такое чувство, что и молчать нам не о чем. Нас просто нет. Я и он - просто случайность. Случайно встретились. Случайно заметил. Случайно пьяна. Случайно нет зажигалки. Случайно понял. Случайно угадал. Магическое число шесть. Да, даже если МЫ и были, то были, как и у Кундеры, просто порождением шести случайностей.
   Когда я ушла к нему - это стало просто результатом случайного и по сути своей ОН в этой формуле переменная, а постоянная - я. Я ушла не случайно. Но случайно к нему. Мы не стали жить вместе - мы сосуществовали в одной квартире. Мирно сосуществовали РЯДОМ, но не ВМЕСТЕ. Он никогда не задавал вопросов. Настоящих вопросов, на которые бы хотел получить настоящий ответ. Наверное, ему было все равно. Наверное, он думал, что я хочу, чтобы ему было все равно. Думал, что я хочу этой свободы, этой независимости.
   Странно, но бытовых проблем у нас не было. Готовил каждый что и когда хотел - на себя. У нас не получалось даже поесть вместе, не то, что вместе жить. Убирал каждый за собой. В магазин ходили как придется. И только наша одежда стиралась вместе.
   У нас были свидания. Да, живя в одной квартире, мы встречались. Он звонил на мобильник и спрашивал, что я делаю вечером. А потом мы договаривались встретиться, например, в восемь. Оригинально, правда? Мы встречались в квартире, в которой должны были бы жить. И тогда мы садились на диван. Он обнимал меня. Мы молчали. И это были те моменты, когда нам было о чем молчать. Да, отношения-идеал пятнадцатилетнего циника. Отношения-пытка для остатков моей души.
   Я ушла к нему из мира отношений, где не о чем говорить. И была с ним, пока нам было о чем молчать. Я предала мир, в котором жила. Мир, которой ненавидела, но частью которого была. Предала и все, что в том мире любила. Предала мать - потому что не хотела быть как она, но ведь все равно любила.
   Я ждала, что он и дальше сможет угадывать, о чем я думаю. Я верила, что он не угадывал, что он знал. Он должен быть знать. Тогда бы мы не были так случайны. Я не хотела верить, что теперь он тоже сомневается, правильно ли ТОГДА угадал, как сомневалась я.
   Я боялась. От него-то мне некуда было бежать. Да я и не хотела. Пока. Пока нам было о чем молчать. Я слишком долго привыкала ни с кем ни о чем не говорить-а молчать было не с кем. Я слишком хорошо убеждала себя, что ни в ком не нуждаюсь. Что мне не нужно ни с кем молчать. Что мне никогда не будет с кем молчать. А теперь было. НАШЕ молчание волной смыло почву из-под замка культа одиночества и цинизма, который я с таким ожесточением воздвигала. Чтобы заговорить, мне надо было принести в жертву весь свой замок. Я предпочитала молчать. Ведь треснувшая лодка все же лучше, чем щепки.
   ***
   Однажды я сидела у окна. Часы ритмично отстукивали вторую половину последнего часа того дня - 23.30. Я сидела одна и слушала все затихающий марш сегодня - а за ним странную тишину завтра. Я смотрела на вещи вокруг, на небольшую лампу. Я смотрела на молочно-белое платье, с почти религиозной аккуратностью разложенное на кровати. Оно казалось тенью, молочно-белой тенью, призраком прошлого, который так хотел мне что-то сказать. Уже прошло полтора месяца с того момента, как я в последний раз его надела. А на следующий день в последний раз закрыла дверь своей комнаты. Уже полтора месяца я сижу вот так одна и слушаю, как уходит сегодня. Уже полтора месяца я не знаю, где он. Уже полтора месяца я не знаю, кто я.
   Я смотрю на платье. Смотрю и словно вижу себя полтора месяца назад. Прием, важные гости, а я сижу на стуле с бокалом мартини и изо всех сил улыбаюсь. А она красива. Я беру зеркало. Смотрю и пытаюсь найти между нами хоть что-то общее. Смотрю. Смотрю. Смотрю. Не вижу. Еще полтора месяца назад тень в платье была мной - а я была тенью. А сейчас я что? Опять тень. Только теперь уже тень той тени. Платье стало чем-то вроде надгробья. Эдакий памятник, хранящий квинтэссенцию человеческой жизни - ее даты. Имя. И короткую фразу. Банальный штамп, который и после смерти не хочет отпускать нас из мира формальности и банальностей, в котором мы более или менее успешно выживали. Эдакая серебряная цепочка из букв, вроде "Помним. Любим. Скорбим", которая приковывает душу к каменной памяти. На моем памятнике цепочкой была крохотная надпись Gucci. Четыре буквы, делавшие платье особенным, а меня в нем такой же, как все.
   А сейчас? Что станет той цепочкой, которая прикует мою тень к сейчас? Что станет памятником? Окно? Тишина? Слегка желтоватый свет маленькой лампы? Что?
   Я работала и училась последние полтора месяца, как проклятая. Я хочу знать, во имя чего! Хочу знать, что это после себя останется на кладбище моей жизни! Я хочу поверить, что в том, что я делаю, есть смысл. Хочу знать, ради чего предано платье.
   Хлопнула входная дверь. Часы салютуют завтра - двенадцать ровных ударов. Я не двигалась. Дима молча прошел в ванную. Только потом заметил свет - он никогда не смотрит на окна с улицы.
   -- Малыш, ты еще не спишь?
   -- Дима, где ты был?
   -- На работе. Заканчивал завтрашний заказ.
   Я молчала несколько секунд. Молча смотрела на него. Затем сказала, не отводя взгляда:
   -- Пойду спать. Рано вставать завтра.
   -- Все в порядке?
   -- Конечно, только устала.
   Улыбка получилась немного вымученной.
   -- Ты никогда раньше не спрашивала, где я был.
   Я не ответила - просто ушла в ванную. Шум воды должен был заглушить все его вопросы. И мои тоже.
   ***
   Всю свою жизнь я думала, что мой мир испорчен деньгами. Деньги - это власть. А власть - иллюзия безопасности. Человек по природе стремится к безопасности. Так родился культ денег. И это не дитя современности, нет. Просто в современности изобрели микроскоп и позволили получше все рассмотреть. Мы увидели, что люди давят друг друга, ослепленные иллюзорной мечтой и убиваемые собственным бессилием против собственной конечности. Что дети, с молоком матери впитывающие культ денег, пытаются все время купить на них счастье. Но не получается. Одиночество порождает жестокость. Жестокость порождает цинизм. Цинизм порождает девиз "Бери от жизни все". Девиз порождает жестокость. Замкнутый круг. И замыкается он на нас. На детях денег. На тех, кто только и умеет, что их тратить. А потом вместо родителей зарабатывать с теми, с кем раньше тратил.
   Я думала, что в мире, где нет денег (таких огромных денег) все по-другому. Я думала, что там есть нормальные семьи, настоящая дружба и любовь. Я думала, что там ценят за трудолюбие, талант, способности.
   Я ошибалась.
   Убежав из мира приторной роскоши, я попала в другой. Но не в лучший. Работая в баре, я смотрела на уставших, озлобленных, завистливых людей. На людей, уставших от бесконечной погони за деньгами, озлобленных постоянными проигрышами, ненавидящих и завидующих тем, кому все-таки удалось поймать деньги. На таких же жестоких эгоистов - только бедных. Точно также думающих о том, как напиться и потрахаться, только не прячущих этих мыслей за красивыми фразами и манерными жестами. Часы в баре были для меня пыткой. Ежедневной пыткой. По дороге домой меня все одолевала одна и та же мысль: "Зачем же жить в мире таких людей? А если не все такие, то где же найти не таких?!!" Где тот мир, в который я убегала?! Мир, где терпенье и труд все перетрут?!! Никто не мог мне ответить на эти вопросы. И я каждый день слушала комментарии о своей заднице и силилась, наконец, перестать их слышать. Я каждый день боялась, как бы какой пьяный клиент не начал приставать. Каждый день уходила из бара с единственной стучащей в голове мыслью: "Я ТУДА НЕ ВЕРНУСЬ! Не вернусь". Но, приходя домой, я, глядя в зеркало, ясно понимала, что вернусь. И завтра, и послезавтра. Я понимала, почему так бешено люди держались за деньги: они спасали от столь неопровержимой картины мира. Они накидывали лёгкую вуаль на его уродливое лицо - и оно уже не так пугало. Во всяком случае, первое время. Да, потом вуаль то и дело спадала, но люди продолжали верить, что смогут однажды спрятаться за своими деньгами насовсем. Но я ведь уже знала, что это не возможно. Я ведь с этого начинала. Каждый вечер я убеждала себя, что так будет всегда, что пока я должна немного потерпеть, что я (незабвенная Скарлетт О"Хара!) подумаю об этом завтра.
   Наверное, если бы не Дима, то я бы просто покончила с собой. Объясню. Нет, я никогда не говорила ему, что чувствую. Я молчала с ним об этом. Помогало. Только однажды, когда я попробовала заговорить о чем-то подобном (лишь отдаленно подобном), то он ответил так... Не знаю даже, как передать. Да, он понимал, несомненно, понимал все. Только в его словах сквозила какая-то немного безразличная полупокорность. Казалось, что он все знал, но с этим смирился. Я никак не могла этого понять. С тех пор молчать с ним стало труднее.
   ***
   Бывают такие дни, которые будто просто специально кем-то созданы для ностальгии и меланхолии. Дни, когда воздух наполняют неясные тени, когда из окна тянет легкой струйкой холодного дождливого и пасмурного воздуха. Дни, полные какой-то тоскливой магии, особенно сильной летом. Именно такой - сонный, вялый воскресный летний день пробивался в мою комнату через окно. Впервые за несколько недель я отыскала в шкафу теплые носки и свитер, в кружке приятно пах теплом кофе. В такие дни так не хочется никуда идти! Я сидела на кровати, а рядом, будто атакуя, лежали учебники, словари, тетради, задачники.... Да, такие дни просто созданы для грусти. Именно поэтому так ими тяготятся считающие себя счастливыми - неестественность их напускной веселости слишком ярко видна на фоне темноватого неба.
   В такие дни надо вспоминать. Вспоминать все самое светлое и хорошее, все самое мягкое и по-осеннему теплое, что вообще может быть. В такие дни мне всегда нестерпимо одиноко. Это одиночество с каким-то сладковатым привкусом. Одиночество идущего под дождем без зонтика. Под осенним дождем. Каким бы ты ни был, в такие дни все равно вспоминаешь только хорошее. Только то чистое, что в тебе хоть когда-нибудь было. В такие дни не стыдно надеяться, что оно еще когда-нибудь будет. В ТАКОМ дне оказалась я.
   Неясные образы и воспоминание кружили в воздухе комнаты, расплываясь и ускользая, а я все никак не могла поймать слова для того, что чувствовала. Я устала. Я вспоминала. Так, как вспоминает семидесятилетняя бабушка свою красоту и молодость. Я вспомнила, как была ребенком. Вспоминала свое смущенное личико, когда меня хвалили. Вспоминала, как неловко мне было брать шоколадки от бабушек и дедушек, как смущалась я рядом с дядями и тетями. А потом вдруг вспомнила, как единственный раз в жизни любила. Причем мне вспомнился не он, не его лицо, одежда или что-то еще - я уже все это очень-очень плохо помнила. Мне вспомнилось то теплое и мягкое чувство, то ощущение счастья и полности. Да, именно полности. Я чувствовала себя завершенной, законченной. Я и правда любила. Бескорыстно, не требуя ничего взамен - мне было достаточно иллюзии взаимности. Да, иллюзии. Нет, не было в моей любви тех пошлых козней, интриг, тайн, которыми любовь выражают в дешевых фильмах. Я была сама в себе. Мне нужен был тот, кого я любила, но только постольку поскольку. Мне нужно было раз в несколько дней с ним поговорить - о музыке, сплетнях, кино, общих знакомых-о ерунде!-- просто чтобы сохранять иллюзию взаимности. Я тогда жила в мире настолько далеком от реальности! Я возможно и подозревала, что мир-то на самом деле не такой, но гнала все подозрения прочь: мой мир лучше! Да. Я тогда верила в судьбу, в правду, в справедливость... в любовь! И все вокруг, казалось, шептало мне: "Да, да! Ты права! Так и есть - так и будет! Ты не такая - у тебя получится!" И я сопротивлялась миру, который, кстати, тогда был ничуть не лучше - я верила, что смогу не быть частью его, ведь я люблю! Да. А потом вдруг.... Я помню, как это случилось. Отчетливо помню.
  
   Ночь. Темнота давит со всех сторон. Я сижу на кровати, обхватив голову руками, пытаясь понять, почувствовать хоть что-то. В голове жуткая, звенящая и ужасающая пустота. Внутри тупая боль и крик. Крик того маленького, пушистого существа, той части меня, того комочка света. Крик, мольба о пощаде. Попытка спастись. "Не надо! Я ведь часть тебя!!" Но я не могу. Не могу позволить ей жить. В мозгу возникают, вспыхивают обжигающие слова: "Я нашел свою половину. Мы вместе уже 4 месяца. Я счастлив." Слова растворяются и превращаются в серебряные капли, капли медленно сливаются в четкую форму острия, последний блеск металла... Нож из его слов дрожит в моей руке, но я тем не менее заношу его. Пронзительный крик "НННННННЕЕЕЕЕЕЕЕТТТТТТТТ!" И острие вонзается в самое дорогое и важное, что было во мне - в любовь. Она кричит, просит, умоляет... Но металлическая фраза вновь и вновь вонзается в самую середину того светлого комочка, разрушая его до конца. В каждую мысль- спасение этого существа. Ледяное, острое и безжалостное оружие. Все тише и тише слышится "НННеЕЕЕЕТТТТ! Неееееееттттт! Нет!" и вот замолкает совсем. Осталась только тупая боль в самом сердце. Осталось только тупое чувство непоправимости.
   Я открыла глаза. Абсолютно сухие. Ни одной слезинки не скатилось по моим щекам. Слез вообще больше нет. И только гулко звучит пустота там, где еще вчера билось сердце.
  
   Вот так я умерла. Да, тогда так сильно любимый человек ткнул меня носом в то, что я живу в параллельном мире. Ткнул носом в то, что он в реальности. И там, где еще несколько секунд назад я, казалось, была любима - теперь одна. Какой дурой я себя чувствовала! Боже мой, как можно было быть настолько слабой, чтоб так себя обманывать!
   Вы думаете, что я его возненавидела? О нет! Он даже, наверное, и не заметил перемены. Я осталась для него все той же подругой, с которой раз в несколько дней можно поболтать по телефону.
   На следующее утро мы встретились. Изнутри меня трясло - а улыбка была такой счастливой! Тогда я впервые фарфорово улыбнулась. И эта улыбка так и застыла на мне.
   И сейчас, среди пасмурного воскресного воздуха, я понимаю, что теперь живу в реальности. Что никогда больше не повторится то чувство. Никогда больше так себя не обману. И мне немного жаль.
   ***
   Лето заканчивалось. Воздух был наполнен неповторимым ароматом осени. Так пах пирог с капустой, который в свое время пекла моя бабушка. Пирог, который надо было запивать горячим, обжигающим рот бульоном. Так пахла осень в детстве.
   Теперь моя осень пахнет еще и кофе с корицей, одиночеством и дождем. Пирогов я печь так и не научилась.
   Димка как всегда задерживался на работе. Я варила кофе. Маленькая кухонька, мгновенно заполнилась запахом пряностей.
   Хлопнула входная дверь. Странно. Обычно он приходил позже.
   Я стояла у плиты, мерно размешивая кофе длинной тонкой ложечкой.
   Дима зашел на кухню. Я не оборачивалась, но знала, что он смотрит на меня. Он принес с собой запах дождя - первого осеннего дождя. Я знала, что он не взял с собой зонтик, а значит с темно-русых волос сейчас капает вода.
   Дима молчал.
   А потом вдруг порывисто подошел, обнял за талию. Крепко так. Обычно он обнимал меня, словно я хрустальная и могу треснуть, если слишком сильно надавить. Теперь он обнял меня так, как дети обнимают игрушки во сне - цепко, крепко-накрепко вцепившись в них руками.
   Уложил голову на плечо, спрятал лицо в моих волосах, а потом вдруг тихо-тихо, на самое ухо сказал:
   -- Давай поженимся.
   Длинная тонкая ложечка выпала из моих рук.
  
   Через два месяца мы расписались.
   ***
   Любила ли я его? Иногда. Я любила его тем вечером, когда с его волос капала вода первого осеннего дождя.
   Я вышла за него замуж.
   Все так же незаметно переступала из вчера в завтра, все так же ненавидела свою работу, мы все так же вместе молчали.
   Только теперь я была женой. Мне было 15 лет - исполнилось в конце сентября.
   Холодный декабрь, заляпанный мокрым грязным снегом и озябший, нервно кутался в жесткие порывы ветра.
   Я шла на работу, съежившись под неприветливым грязным небом. Шла, глядя под ноги, стараясь не замечать ни грязи, ни замерзших пальцев.
   -- Рина?
   Девушка в дорогом кожаном пальто, в сапогах на высоких каблуках стояла на пароге банка, мимо которого я как раз проходила.
   -- Привет, Аня!
   Анна Светлицкая, дочка банкира. Светлые волосы и голубые глаза - все, что можно было о ней сказать.
   Аня смотрела на меня, слегка удивленно, но не надменно, а, скорее, понимающе.
   -- Как дела?
   Дурацкий вопрос, надо сказать... Неужели по мне не было видно?
   -- По-тихоньку. Как ты, что нового?
   -- Да вот... учусь в Питере. Устала я от этого всего, от бесконечных тусовок, клубов и бесцельного проживания жизни.
   Моя бровь непроизвольно удивленно взметнулась. Аня рассмеялась. Смех ее звучал совсем не так, как раньше. В нем не было показной веселости, привкуса синтетичности, теперь ее смех был спокойным, искренним.
   -- Да, я понимаю, что ты удивлена.
   -- Да нет, что ты...-- я попыталась сгладить неловкость.
   Непослушная прядь волос упала на глаза, я небрежным жестом откинула ее.
   -- Что это? - Аня смотрела на мою руку.
   Я проследила за ее взглядом. Ах да, на безымянном пальце было тонкое серебряное колечко.
   -- Я вышла замуж.
   Теперь была ее очередь удивляться.
   -- Но ты же...
   -- Не спрашивай. Так получилось. Ладно, я спешу на работу...
   -- Послушай, нам надо будет как-нибудь встретиться. У меня день рождения скоро... И я приглашаю тебя в гости, в Питер.
   -- Аня, я не...
   Девушка улыбнулась:
   -- Рин, я завтра улетаю. Поэтому встретиться здесь с тобой не смогу. Мне исполняется 20 лет. Сделай мне подарок. О билете не беспокойся.
   Я не успела ничего возразить, а Аня уже записывала мой новый телефон, протягивала мне визитку.
   -- Я позвоню! - бросила она на прощание, все также искренне улыбаясь, и пошла к припаркованной у обочины машине.
  
   Я, поплотнее закутавшись в шарф, поспешила на работу, стараясь не думать о неожиданной встрече.
   ***
   Аня позвонила тем же вечером. Мы поговорили около часа обо всем на свете. Мне оставалось только удивляться, насколько она изменилась с момента нашей последней встречи... насколько изменилась я. Мне казалось, что прошло не два года, а как минимум четверть века.
   Аня рассказывала, что стало с нашими общими знакомыми. Кто-то подсел на кокаин, а у кого-то разорились родители. Кто-то неожиданно залетел. Кто-то все также три раза в неделю бывает в клубах.
   Я рассказала ей о Диме. Сама не знаю, почему, но я как-то сразу прониклась доверием к этой новой Ане. Быть может потому, что она не была тенью из прошлого, она была новой, другой, а то, что было с нами раньше было для нее таким же призрачным и далеким, почти нереальным, как и для меня.
   Аня училась на третьем курсе на дизайнера. Жила на отдельной квартире, работала в банке отца, который имел филиал и в Питере.
   Девушка настаивала на том, чтобы я приехала. День рождения у нее был через две недели.
   Я отказывалась, денег на самом деле не было. Но Аня настаивала и, честно говоря, поехать очень хотелось,так что я в результате все-таки не устояла.Сказала только, что должна поговорить с Димой. В этот момент как раз хлопнула входная дверь, и мы попрощались.
  
   Почему-то, я не сразу рассказала Диме о приглашении. Наверное, интуитивно чувствовало, что ему эта идея не понравится. Сказала только на следующий вечер, когда мы устроились посмотреть фильм.
   -- Кстати, я тут встретила старую знакомую. Завет в гости, в Питер.
   Он, конечно, не воспринял это сообщение в серьез. Я продолжала:
   -- Билет даже оплатить готова.
   Тут уже Дима удивленно поднял бровь:
   -- С чего это вдруг?
   -- У нее день рождения. Хочет собрать старых друзей, наверное...
   -- Ты поедешь?- голос его звучал как-то глухо, хрипло.
   -- Не знаю пока. Думаю, да. Не вижу причин для отказа...
  
   Потом у нас случилась первая серьезная ссора. Он кричал что-то о том, что я его не люблю, что я уезжаю от него, что бросаю.
   Я кричала, что он идиот, что я просто съезжу к подруге на несколько дней.
   Он кричал, что никуда меня не пустить.
   Я в ответ, что не стану спрашивать.
   Он - что я его жена.
   Я - что это можно исправить.
  
   Когда мы оба устали кричать, я достала заначенные сигареты (курить я бросила). Молча протянула ему пачку. Села на пол. Он сидел на диване.
   Мы также молча закурили, не глядя друг на друга. Курили, выпуская клубы серого едкого дыма, который больно щипал глаза. Или это не дым?...
   Он затушил окурок, пересел ко мне на пол, притянул к себе.
   -- Я не хочу тебя отпускать, малыш. Не хочу.
   Я едва слышно спросила:
   -- Ну почему? Почему, солнце?
   Он пальцами приподнял мой подбородок, заглянул в самую глубину глаз. Эти его глаза я буду помнить всегда. Безгранично печальные, полные беспокойного темного золота.
   -- Потому что ты не вернешься.
   Хотелось возражать, хотелось спорить, хотелось переубедить. Но глядя в его глаза, я смогла сказать только:
   -- Я люблю тебя.
   Не помню, сколько мы еще так сидели. Быть может, час. Быть может, всю ночь. А скорее всего, целую вечность.
  
   Последнюю неделю перед мои отъездом мы почти не виделись, не смотря на то, что жили все так же в одной квартире. Дима приходил очень поздно, утром я уходила раньше него. Между нами все было вроде бы как раньше, мы спали в одной постели, умывались в одной раковине, но мне почему-то было невероятно одиноко. Уезжала из пустой квартиры, так и не сказав ему "До свидания".
  
   Питер встретил меня взлохмаченным небом, соленым ветром и снегом. Вихрь новых ощущений, незнакомых улиц и людей подхватил меня, закружил в сумасшедшем танго - почему-то именно этот танец больше всего ассоциируется у меня с этим городом. Разводные мосты, снег. Запах кофе и французских булочек. Запах вишневых сигарет.
   Суматоха Невского, утро, которое наступает в обед, резкое, неприветливое очарование вечно серого неба.
   Я влюбилась. Влюбилась с первого взгляда. Влюбилась в запах, в едва различимое за серовато-белой пеленой солнце, влюбилась в соленый привкус ветра.
   Диме за неделю я позвонила дважды: в день приезда и в день отъезда.
  
   Вернулась я все в ту же пустую квартиру с тяжелым, ноющим комком где-то в груди. Диму видеть не хотелось: мне казалось, что я предала его, ведь у меня теперь есть любовник - Санкт-Петербург. Он пришел вечером, как всегда поздно. Заглянул в глаза, потом облегченно вздохнул и обнял:
   -- Я так боялся... Я так по тебе скучал. Ты вернулась.
   Поцеловал.
   А я чувствовала, что не имею права ни на тот поцелуй, ни на его руки - ведь у меня теперь есть любовник, Санкт - Петербург. Кольцо не безымянном пальце, которое я в поезде вытащила из сумки и снова надела, казалось слишком маленьким, прижигало, клеймило моё предательство.
   ***
   Теперь все стало, как раньше. Я снова ступила на привычную колею Промозглую зиму сменила шаловливая весна, затем пришло лето. Я поступила в университет. Поступила по настоящему паспорту на заочное, досдав экстерном экзамены за школьный курс.
  
   Дима любил меня как никогда сильно, как никогда много уделял внимания. Если бы у нас был первый медовый месяц, то эти полгода могли бы считаться вторым. Дима получил повышение, теперь не так часто задерживался на работе, больше зарабатывал. В общем, жизнь налаживалась, шла в гору.
   Только мне казалось, что все происходящее не имеет ко мне ни малейшего отношения. Я жила на автопилоте, периодически удивленно обнаруживая себя то на экзамене, то в университете с документами, то на работе, то у плиты с кофе. Каждый день автоматически вставала, умывалась, автоматически смеялась, автоматически целовала Диму.
   И каждую ночь мне снился Он. Каждую ночь мне снилось серое небо, запах кофе и булочек и соленый привкус ветра. Каждую ночь Он назначал мне свидание - и я снова бродила по маленьким улочкам, иногда даже по тем, которых никогда раньше не видела. И вот там я смеялась по-настоящему. Радовалась и ловила ртом дождевые капли. В Питере тоже было лето.
   Настойчивый неумолимый будильник каждое утро бесцеремонно обрывал это свидание - и снова по кругу. Снова словно во сне.
  
   А потом все закончилось. Питер не приснился мне один раз, потом еще раз. Я не могла вспомнить, как выглядят его мостовые. Просто не могла. Я тосковала. Лето закончилось. Пришла осень с запахом кофе, который еще сильнее напоминал он нем, о городе, куда надо вернуться, о городе, которому я обещала вернуться...
  
  
  
   "Поезд Минск - Санкт-Петербург отправляется в 22.30 с первого пути первой платформы. Повторяю..." За окном зала ожидания уже темно, музыка в плеере уже не играет - сели батарейки. Я встаю, забрасываю на плечо сумку, направляюсь к двери. Поток холодного осеннего воздуха проскальзывает по коже, когда я выхожу на платформу. Темно. Засовываю руку в карман. 2000 рублей. И билет Минск- Санкт-Петербург. В один конец.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"