1
Не на войне, в глине окопной,
свинец иноземный глотая в немом восторге,
и не с дуэли сквозь двери морга
гордо шагнуть в мировую славу.
Лучше уж - "как собака".
В больнице среди деревни,
где с запахом курева мешается запах древних,
темнотою набрякших бревен.
Так на исходе зимы
говорю тебе:
поздно юлить, спасаться;
если в жизни стоило разобраться,
отделить от плевел,
подбить итог,
это - лучшее место.
Ужас утробней, и чище опыт,
душа давно перешла на шепот,
его же легко заглушат рыданья.
Много ли чести искать живому
способ достойно уйти из дому,
не выдавая страх?
Хоть напоследок - живи по воле,
плачь от страха, кричи от боли.
И то и другое с тоской помянешь
в нежном мире теней.
2
Обращенные в девять пчел, -
много яда, немного меда, -
Музы жалуют мой глагол,
ненавидят мою свободу.
Пчелы в горьких сотах живут,
Музы, изгнанные с Олимпа,
искалеченные бредут
по бестенным отлогам Лимба.
В поте судящий новый Бог
предсказуем и суеверен,
из иных богов каждый Бог
своего созидает Зверя.
3
Курево, чай, вино.
Мысль, подобная дыму,
тянется к потолку,
чтоб, распластавшись там,
глядеть по пяти углам.
Наш быт неудобен,
и стул трехног,
разговор нескромен,
и ум убог.
Наш воздух горек,
и едок дым,
поскольку дышим
мы только им.
Наш лад нестроен,
и облик стерт,
лишь дух спокоен,
поскольку мертв.
4
Чифирнем,
жалко нет грузинского -
в их ларьках каркаде, жасмин
и другие трофеи проигранных
чужих колониальных войн.
Чифирнем,
чтобы сердце екало
то в твоей, то в моей груди,
низводясь до простого органа.
Нам ли лгать о любви, о верности?
Все забыто, затерто, предано.
Мы близки потому, что нечего
нам делить, по углам растаскивать,
мы близки потому, что поровну
предавали, любили, каялись.
Чифирнем,
нам деваться некуда.
Мы, любимая, тем повязаны,
что твой норов никто не вынесет,
мой обычай никто не жалует.
Это - лучшая связь. По глупости
нам с тобой никто не завидует.
5
Лучше сожги, не читая,
переверни, не гляди или,
вытряхнув из бычков табак,
выпотрошив, сверни самокрутку так,
текстом вовнутрь: мол, не то курили,
пожелтевшими пальцами разминая,
сидя на стуле и дым глотая.
Воздух на долгие дни и мили
весь тишиной набряк.
Так представляю о лимбе рая,
рад бы заплакать - не известили:
почта сюда никак.
Сад порос быльем, а какие были
доходы, праздники урожая!
К лучшему, что иссяк
наш чернозем, и доход прожИли,
и садится крикливая галок стая
дерева на костяк.
Место свободы. Земля святая.
Ибо нечем (сказано: все прожИли)
скинуться на общак.
Многое, много уже забыли,
дальше стараемся, забывая,
путая что и как.
6
Зима в Италии, короткая зима,
неяркий свет теней не оставляет,
не греет и полей не оживляет.
Уснув в осенней зелени, зима
весны не ждет. Душа, когда сама
таким увидит Лимб, тебя узнает,
прозрачная, бесснежная зима,
и все поймет, и ждать тепла не станет.
7
Они никуда не делись:
все также Великий Пан
нам оживляет душу
ужасом - сквозь туман,
сквозь воду ночную,
сквозь марево и листву
она начинает видеть
отчетливо наяву.
Эти дриады, нимфы
не умирали; не
переставали силой
своей обладать вполне
малые боги,
незаметно они хранят
землю и воду,
всех нас - тебя, меня.
Жертвой простою
меда и молока
почтим их народец,
попросим себе слегка
жизнь облегчить -
такую-то чепуху
проще они исполнят,
чем сильные наверху.
8
Позади побежденный город,
кровью залитый,
смертью полный,
доблестью славный,
хитростью превзойденный.
Позади царицы Дидоны
страсть тяжолая,
нрав коварный,
власть враждебная,
лик обманный,
бегство скорое нам прикрывший
погребального дым костра.
Позади подземелья Орка,
путь уклонный, опасный, скользкий,
тени братьев и вражьей рати
обступившая рать теней,
тень отца, смутной тенью слова
оправдавшего наш побег.
Позади нас друзья, отчизна,
скудный дым поминальной тризны,
позади половина жизни,
как не более позади.
Впереди - только время наше;
гул его нарастает, страшен,
в нем все, что совершить должны:
память Трои и слава Рима,
где хозяин, двуликий Янус,
отпирает врата войны.
9
Овидий собирается в дорогу.
Старик, уставший от любовных дел,
все превращенья плоти описавший,
под старость лет и сам преобразился
в изгнанника. Испробовав личины
удачливых любовников, любовниц,
несчастных воздыхателей, опасных,
расчетливых распутников, сказавший
за женщин, что они бы не сказали, -
он новые наметил рубежи
поэзии. Теперь он - Одиссей,
плывущий не в Итаку - из нее.
Так даже больше правды. Впереди
то, что никак не может быть надеждой
на плаванья исход благополучный,
путеводит корабль. Посейдон
и в этот раз своим бессильным гневом
не остановит странника. Берется
усилием и гибельная цель,
и цель благая. Все для человека
не просто так: и жизнь, и смерть, и стих.
Старик спокоен. Варварским мечам
и холоду до тела не добраться,
и вообще поэту только время
опасно, интересно, благотворно;
сухая поэтическая речь
со всем разнообразьем строф и метров
и есть его теченье, пульс его.
Овидий размышляет над строкой
изгнания. Прозрачный римский воздух
наполнен скорбью, жалостью и страхом,
но все равно прекрасен. Никогда
не прочитает Август этих строк,
любовных же элегий никогда
прекрасная Коринна не читала -
но Рим прочтет, запомнит, сохранит.
Поэзия, забывшись, достигает
границы обитаемого мира
и, чуть помедлив, двигается дальше.
10. Из Роберта Фроста
Мне кажется, я знаю, кто хозяин
всех этих мест, чей дом неподалеку,
кто не увидит, как, остановившись,
смотрю на лес и снегом заметает
дорогу, сани, лошадь, человека.
Чуть слышен хруст оледеневших веток,
в ночь зимнего стою солнцеворота,
не видно звезд, и снегом сыплет сверху.
В полночный час, уставшие от бега,
в такой глуши, где, кроме льда и снега,
нет ничего, зачем-то, сивка-бурка,
мы встали, не доехав до ночлега.
Не спрашивай - недолго, и поедем:
нам до утра такие расстоянья,
такие версты лесом заметенным
до дому ехать, до рассвета ехать.
Передохни - еще не так устанем,
передохни - еще не так устанем.
11. Торжество победителей
Одиссей собирается в море, в обратный путь;
изощренный в хитростях ум славен среди ахеян,
но и хваленой хитрости не хватило, чтобы остаться дома;
долго ему приходилось за то хитрить,
изыскивать всякие хОды-выходы,
чтобы с войной и Троей быстрей развязаться, бросить.
Но, как ни хвались победой, все же война
оказалась длинней, чем ждали,
особенно те, кто дома.
Но, слава Афине, живы.
И очень трудно, почти что нельзя поверить,
когда не прошла усталость в руках от боя,
что вся эта страшная всем война,
бывшая прочим всей жизнью, смертью,
всего лишь завязка, пролог судьбы
настоящей и олимпийцы
еще заспорят об Одиссее
скорей, чем ему хотелось бы.
Уставшая ото всех этих хлопот пустых Елена,
перестав быть поводом для войны,
возвращается к частной своей судьбе,
возвращается к Менелаю, и Менелай
никогда ей не вспомнит
ни Париса, ни бегство, ни Трою, ни гибель греков,
никогда не станет допытывать, как оно там все было:
не то чтоб простил - получилось, прощать-то нечего.
Бывшая распри богинь орудием,
делала женщина то, что делала, -
глупо и подло вменять в вину ей
произошедшее, не ее - Элладу
в земли троянские слали боги.
Злобой и лютостью Агамемнон
еще не насытился, гибель Трои
всегда и везде будет видна герою.
Принесенная жертва тогда, в Авлиде,
тяжела становится и бессмысленна,
если предположить, что война окончена.
Ни домой вернуться, ни здесь остаться,
ни подземных богов просить полководцу не о чем,
ни олимпийцев.
Жертвой из рода Атридов поход наш начался,
жертвой из рода Атридов поход окончится.
Жив наш Терсит, что с него взять - живехонек;
что претерпел - при нем, а живым быть плохо ли?
Значит, Терситу удача в боях сопутствует:
выжить в такой войне - недостаточно только трусости.
Жив и больше других жизни достоин любящий
всю эту жизнь, целей помимо ее не ставящий.
Жив будь Терсит, дольше живи и радуйся!
Жаль, что к Аиду есть дороги помимо доблести.
Была для греков общая судьба -
закончилась. Теперь по одному,
как смертным и положено, придется
идти за роком. Будет тяжелее
кому-то, а кому-то будет легче.
Не раз еще превратности боев
припомнятся по-разному. Победа -
коварная богиня. Побежденных
жалеть зачем - и разве кто когда
жалеет победителей?
Война
окончена. Дальнейшее богам
одним пока известно, сине море
исплаваем обратно - путь не близок
и грекам, и троянцам.
Кто куда.
12. Песни невинности и опыта
Слушайте голос певца!
Прошлым и будущим он,
настоящим заворожен,
повторяет слова Творца,
а вокруг только древний лес,
а вокруг только свет с небес.
Слышат ангелы, слышит твердь,
слышит душ обреченных сонм,
смерть не кажется больше сном,
только смертью нам будет смерть,
и до самых краев земли
тени вещих дерев дошли.
Непросты твои песни, бард, -
кто их знает, о чем поешь;
правду кличешь и кличешь ложь,
птицу-холод и птицу-жар,
и от песен твоих страшней
на земле, чем лежать под ней.
***
Я видел дитя на облаке.
Холод утренний, светлый день,
воздух легок, цветет сирень;
проступившая в смертном облике,
обретает черты любовь
те, что видел и вижу вновь.
Сколько бед собиралось, сколь
пощадило не знаю как,
тенью кануло в сколький мрак,
причинить не успело боль,
вслед за днями проходят дни,
Бог спасает, и Бог хранит.
Ярче нынешнего, дитя,
ты, наверно, увидишь свет,
но сегодня, по всей листве
свет разлитый тобой шутя,
ясным утром, весной в саду, -
он немало утешит душ.
13
Ну чтО теперь, когда наших лет сорок,
осталось от былых твоих чар, где же
поклонников толпа, их глухой ропот,
где шалости твои, с кем твое сердце,
кто шлет стихи тебе, кто дарит вещи,
кто деньгами сорит - тебе все мало, -
твоей кто красотой ослеплен, кроме
тебя не замечает других женщин?
Похуже начались времена, нравы,
и кровь не горяча, и глаза тусклы:
как время ни цеди, вот она, старость,
а дальше ничего - пустота смерти.
Всегда была умна, наперед зная,
захлопнула сама у окна ставни.
Пока еще была молода, в силе,
подобрала себе дурака-мужа
такого, чтоб любил, помнил, чтО должен,
тебе - слуга послушный, отец - детям.
Богатством у тебя новый дом полон,
и будущность твоя хороша. Прочно
ты утвердила, счастье каким будет.
Не плачешь, значит, по временам юным,
не поминаешь тех, кто был ночь рядом.
Что ж, даже и такой я лишен мести,
чтоб пожалеть тебя, чтоб помочь как-то.
14
Наступает спокойствие. Тишина
становится осязаемой. Возле дома
тени кустарника и одна
тень другая, которая мне знакома.
Темной ночи, которой так не хватает звезд,
до августа далеко, дыханье
завораживает. Взгляд мой на вещи прост,
и тем проще, чем менее расстоянье.
Схожу со ступеней в темный огромный сад,
набирающий силу, тянущийся ветвями
к окнам, к лицу, к земле. Холодна роса,
отоспаться успею долгими летом днями.
15
Веры нет никакой твоим обетам,
псу под хвост, на воздух твои клятвы,
но в который раз, несчастный, поверю.
Что осталось мне? Ждать и сомневаться.
Забавляясь взволнованною ложью,
ты честна и не ждешь, чтоб я купился,
ты играешь, и, кто всерьез воспринял,
не тобою обманут, а собою.
16
Что за бутылкой, выпитой
до половины, думается:
то еще время, те еще
люди и обстановочка,
не беспокойся, кончится -
еще поднесут, пожалуют.
Пей, дорогая, милая,
нежная, безутешная.
Пей без меня, и долгая
будет разлука до смерти
легче, короче, жалостней.
Так доживешь, докатишься,
встречу заслужишь верную.
Все против нас по-трезвому -
выпьешь, и всё получится.
17
Будут которые беды - пройдут, много
разного вытерпеть это должно сердце,
чтобы, забывшее раз навсегда хищный
нрав твой, на новую муку искать пару,
с кем так же просто, как наше с тобой было,
счастье недолгое щедро дано будет.
18
Владимиру Романову
Вот и открыли мы новый сезон дачный -
время свободы, время трудов, время
для горожанина в пальцах размять землю,
свежих побегов сада полить зелень.
Майского ветра упругий порыв теплый;
не по-крестьянски в руки берем заступ:
год урожайным, может быть нет, будет,
но не торопит наших трудов голод.
Все здесь на месте, разумен надел малый:
розы и астры, яблони и вишни.
Дачник счастливый один только так может
свято и просто эту любить землю.
19
Когда я бражничал, когда была чище,
короче легкая дурная жизнь, - знаешь,
я счастлив был, моей душе таким ветром
любви летела беззаветная радость.
И ты была так хороша со мной рядом,
так холодна с другими, с кем еще было,
а я пил горькую, взахлеб глотал ревность,
с полслова знал, когда нельзя тебе верить.
Не прекратилась эта жизнь, течет рядом,
рукой подать - нет без тебя туда ходу;
ты если снова позовешь меня, вспомнишь,
я поспешу к тебе тогда прийти пьяный.
20
А на войне любая смерть близка,
густым свинцом тяжелый полон воздух,
вдохнуть его уже почти что гибель,
геройствовать не надо, все там будем.
Умру и я, в окопах и в атаке,
мне не спастись. Умру - и лучше быть
расстрелянным за дезертирство, так хоть
по собственным грехам награда будет.
Попробую трусливо и постыдно
уйти из этой бойни не спросясь,
не согласившись на ее законы.
Умру, спасая собственную жизнь.
По крайней мере, так честнее будет -
бесславно, без поблажек и прикрас,
без жалких мыслей. Подлинная смерть
глупа и отвратительна. Стреляйте.
21
Опасен путь, а дома хорошо.
Каких еще несчастий он не видел,
каким таким страстям не предавался,
но мир велик, и есть еще куда
пойти, когда ты молод и здоров.
Передохнув и взяв немного денег,
уходит он. Торопят в путь дела,
любовницы, которые его
забыли вмиг, еще быстрее вспомнят,
враги, которым надо отомстить,
друзья, которым тоже что-то надо.
Со слабою улыбкой вспоминает
он первый свой уход. Ах, как тогда
всего боялся! Мир его пугал
и гнев отца, а все не так уж страшно:
и в мире можно выжить, и отец
не слишком рассердился - принял, как
еще не раз вернувшегося встретит.
Ну, с Богом, в добрый путь, пора, пора!
Видавший виды путник, на дороге
он очень осторожен. Еле слышный,
но торопливый шорох - и рука
непроизвольно тянется к мечу.
Он видит брата, но не отпускает
зажатую в ладони рукоять:
зачем здесь брат так рано, вдалеке
от дома, по каким спешит делам?
Конечно, ревность. Как несправедливо
горбатиться в наследственных полях,
рассчитывать, что будет и награда,
и уваженье, а приходит тот,
кто в ус не дул, кто все труды земли
не ставил в грош, - и все ему дается,
не больше, но охотней, чем тебе!
Нет, надо было раньше уходить.
Он не убийца, может если что
отбиться от разбойника, но с братом
не будет драться. Лучше убежать,
пусть думает, что струсил. Лучше струсить,
чем Каином скитаться меж людьми.
Но видит: брат пришел не при оружье.
Послушаем, что скажет брату брат.
"Прости, что напугал. Послушай, брат,
возьми меня с собой. Я здесь трудился
бессмысленно, я не хочу всю жизнь
потеть и понапрасну оставаться
тупою деревенщиной - возьми
мир повидать, испробовать любви
опасности, опасности войны;
я рисковать хочу, вести игру
на деньги сумасшедшие и видеть,
как золото рекой течет ко мне,
и пировать с друзьями до рассвета.
Возьми меня, вдвоем нам веселее.
Отец простит: тебя же он простил".
Они ушли. Какие города
им только на пути не попадались,
и женщин было много - им везло,
врагов хватало, но вдвоем сподручней
с опасностью управиться. Они
своей судьбе в лицо смотрели дерзко.
Им все сходило с рук, все удавалось.
Года идут, торопятся, вдруг сердце
усталость накопившаяся стиснет,
захочется домой, и, в самом деле,
не все ж гулять под этим синим небом!
Торопишься, как будто станет легче
на родине.
Обратною дорогой
подробно обсуждают буйный пир
и как отца обрадуют возвратом.
Знакомый вид, но что-то изменилось.
Чужие люди их не узнают
и смотрят подозрительно. Никто
к ним не спешит. Они заходят в дом,
их слов не слышно. Оба говорят
растерянно, взволнованно. Из дому -
на кладбище, недолго там стоят,
потом уходят молча, друг на друга
стараясь не смотреть. Их путь далек.
22. Поликрат
Нужны они мне, советы плохого вора!
"Счастьем твоим, Поликрат, должно, пресытились боги,
за жертвы не благодарны.
Пытайся, тиран самосский, бедам закрыть дорогу;
чтобы расплаты полной не было, потихоньку
мелочь плати несчастью. Может быть, обойдется,
боги угомонятся".
Все суеверны люди.
Верить чему попало проще, чем слушать разум,
доступней, чем слышать сердце.
У них, у воров, наверное, такие проходят сделки:
кинул чего-то сыщикам - уходят, довольны взяткой.
Боги не так продажны, суетны, милосердны.
Все суеверны люди.
Мелочь платить несчастью...
Хорошая мелочь - перстень,
красивая, дорогая, нужная вещь.
И как я решился выкинуть? Помутненье в уму какое-то.
Хорошо, что все обошлось: какой-то дурак, наверное
сейчас кусающий локти, приносит большую рыбу,
в ней перстень, и, слава Гере, утаить побоялся повар.
Хорошо, что все обошлось,
хорошо, что нашелся перстень,
хорошо, что простили боги
легкомыслие, подозрительность, малодушие Поликрату,
не оскорбились слишком, -
хорошо, что нашелся перстень.
Жил Поликрат, брал, что давали, зарился
взять еще больше, и получалось; быстрые
его корабли целое море синее
вдоль-поперек исплавали и возвратились с прибылью.
Хватит всем внукам-правнукам, много чего накоплено,
припасено, припрятано, сложено где-то - тут-то бы
остановиться, спешиться.
Тихою, долгой счастливо жизнью зажить зажиточной.
Всем бы так,
но только рожденный хищником
хищно живет и умирает хищником.
Нет предела стяжанию, и поэтому прав стяжатель,
всюду просторы зрению, дышащий - значит, алчущий,
негде остановиться.
Нет предела стяжанию, как жизни предела нету,
кроме случайной смерти, случайного разорения.
Может быть, я умру по-настоящему страшной смертью,
может, меня покарают боги за что-то лишь им известное,
может быть, все отнимется - честь и богатства - сразу,
но больше не стану враждебной судьбе подыгрывать,
счастья бояться, богатства свои расшвыривать.
Как-нибудь я сумею принять кончину,
ухватить пытаясь побольше земли и золота.
23. Нерон
От музыки, я думаю, все беды.
Какой поэт и (что среди поэтов
большая редкость) умница, софист,
знаток людей со всеми их страстями, -
вдруг начал музицировать и петь,
бряцать на лире, голос упражнять,
который разве дан нам не для слов
размеренных, отчетливых, латинских,
а ради ухищрений, переливов
и варварских коленец? Пой, Нерон,
как всякие бессмысленные твари -
лягушки, соловьи! Для человека,
для римлянина, цезаря, поэта
великая, должно быть, цель сравниться
с пичугою и скрыпом половиц!
От музыки, я думаю, все беды.
Он начал ошибаться: смысла нет
в чередованьи звуков - так же смысл
отсутствовал в правлении. Опасно
устраивать политику, надеясь
в заслушавшейся публике найти
ей основанье. Якобы Орфей
игрой своею чаровал животных -
Нерон задумал Рим зачаровать,
не получилось: музыка все та же,
другие - лучше - слушатели. Слух,
как и другие чувства, притупляет
цивилизация.
От музыки, я думаю, все беды.
И сам погиб, и все его стихи
погибли вместе с ним. Кому теперь
прочтешь Нерона? Кто забыл Нерона
и непредубежден? И сами тексты
читаются иначе. Слышав их
под музыку и голосом Нерона,
не справиться с навязанным звучаньем,
эффектами, мотивами. Увы,
где сдержанность, где прежняя свобода,
где время, чтоб задуматься над словом,
понять, отдаться собственной стихии
и ритму стихотворчества?
От музыки, я думаю, все беды...
Кричи теперь: "Какой артист погиб!"
Вот это вспомнят, а стихи забудут.
24
Непобежденная Троя.
Отступивший от сердца страх.
Деревянное чудище втащено сквозь пролом
выстоявшей стены -
и все теперь хорошо
будет, когда огромные
черные корабли
греков,
отплывшие от земли,
в безднах твоих, Посейдон,
заблудятся,
люди их
сгинут в пучине водной,
рыбам на корм пойдут, -
град Илион будет стоять в веках.
Брюхо коня, отчетливый лязг металла,
заглушенный другими
звуками: песни дев,
хохот рабов;
осторожно, легко ступая,
Елена идет к чудовищу,
выкликает героев всех
по одному,
будто бы знает точно,
кто притаился в чреве,
кто приготовил смерть
обреченному городу -
Трое, вокруг лежащей.
"Где вы, сыны Ахеи?
Я - ваша женщина,
ваша надежда, мне
все вы служили,
покой для меня забыли,
милую Родину.
Где вы? Ответьте мне:
слышите голос бедной,
оставленной здесь Елены,
беды несущий голос.
Словно бы смерть сама,
здесь я стою,
здесь говорю:
недолго
крови бежать по жилам,
недолго стоять стране.
Где вы, сыны Ахеи?
Не будет покоя вам
на суше, на море,
в скитаньях, в краю родимом.
Ваша судьба -
вечная жизнь моя,
я -
светлая ваша радость,
темная ваша гибель.
Где вы, сыны Ахеи,
Елены Лаконской рать?"
Лучше б молчала,
и так тяжело дышать.
Как хочется ей ответить!
Всезнающий Одиссей
один сохраняет спокойствие:
испытанному лжецу
все представляется ложью,
все легко, ничего не жаль;
остальные поверят лжи,
остальные забудут страх,
легкой тенью проходит жизнь -
не сегодня ли им пора?
С тихим ужасом Менелай
понимает, кто голосит
там, на площади,
кто зовет;
никакая не может ложь
так звучать -
значит, правда и
греки град Илион возьмут.
25
Наступает весна, и душа,
по природе своей язычница,
оживает. Тяжолый сон
закончился. Неожиданно голубое
небо вдыхаю, любуюсь, помню.
Сбросила гнет душа,
сколько еще ей весен
достанется,
будет дано дышать?
Распрямилась теперь,
потянулась к солнцу и ветру. Ей
хватит, я знаю, силы,
чтоб горестей сбросить хлам,
чтоб оказаться живой
и наивной назло всему.
Долго болела, не было сил, свой срок
мнила не за горами.
Поживем еще, погуляем,
немного надо,
чтобы окрепнуть, зажить, взбодриться,
а при таком-то солнце
и небе,
такой весною -
все нетрудно,
все так и будет.
26
Уходи. Я останусь.
Были твои шаги
тем постоянным звуком -
бередящим, терзавшим слух,
сводящим с ума -
что спокойно я слушать их
до сих пор не могу.
Уходи поскорее - нет?
Ах даже так - тебе
тоже все это нравится,
тоже болит душа
или другое что-то,
что у тебя там есть,
чем уже понимаешь, чувствуешь,
обреченно смотря вокруг:
то, что случилось с нами,
оно навсегда,
оно никуда не денется,
пора привыкать;
я без тебя, ты без меня
на сколько-то,
хоть на секунду, -
это уже из области
придуманного, невозможного.
Успокойся, родная,
потихоньку привыкнешь к вечности -
почти такая, как жизнь,
те же виды и те же запахи,
почти такая, как жизнь,
но в ней мало чего меняется,
совсем ничего -
это наша любовь
постаралась и чудо сделала.
27
Так много лжи насказано, что трудно
всю разом бросить. Проще умереть,
запрятав страх, чем истине поддаться
немного унизительной, доступной
без всякой философии: нет хуже,
подлее, злее смерти ничего
и убедительнее. Но Сократ,
отяжелевший, старый, успевает
уйти непобежденным. Ложь за ложь
цепляется -
расхаживай цикуту,
ври вдохновенно, требуй петуха
Асклепию. Найдется ведь дурак,
который побежит с утра на рынок.
28
Легкой, славною, Приск, живешь ты жизнью,
не богаче других, но их достойней,
так не всякий сумеет: я вот, грешный,
как старался, а будто бился в стену.
Что хотелось, не вышло - значит, буду
в тоге старой ходить, давиться хлебом
без вина, всухомятку, так что трезвость,
а не хмель какой в стихах моих бродит
и не сдуру, не спьяну вышли эти
желчью горькой наполненные строки.
***
Знаешь, Приск мой, неплохо нам живется,
грех роптать: все сошлось вполне удачно,
безопасно, забавно, сыто-пьяно;
не в охвостье каком, не на задворках
оказались - живем удобно, долго,
платят вовремя, что еще нам надо?
Нравы, скажешь, дурные, время худо,
всюду ложь, да корысть, да тупость-глупость -
ну а где по-другому, друг мой, было?
Всё одно, что при нас, что при Горохе
не без подлостей, горестей все люди
жили-были - мы, что ль, другого теста...
В том и дар - жить вполне; пошлее нету
бедолаги: потеет, совесть дрочит,
взять боится - как бы остаться чистым,
не заляпать манишку или что там.
А даров, чтоб само и справедливо,
дорогих не получит - так загнется.
Я люблю эту жизнь - другой не будет,
я плыву, подгребаю по теченью,
в меру груб, в меру скуп, развратен в меру,
как наш город, наш век, - и ты, дружище,
так живи, здесь живи, пей, ешь от пуза,
дальше - смерть, поневоле протрезвеешь.
29
Есть у богов любимцы, которые после смерти
не сгинут как все, а сами станут богами в силе.
Мне бы так ухитриться, смерть пережить, остаться!
Затем и пишу, стараюсь - вижу, чего достигну.
30. Кассандра
I
С угрюмым, напряженным постоянством
ты повторяешь, ропщешь, проклинаешь.
Заслушиваюсь, чувствую: твой голос
опутывает мысли, увлекает
в те области невидимые, где
все сбудется, все будем, - эту жуть
свет солнечный разгонит, ты сама
очнись, оставь их, эти речи, бреды.
Я знаю, что грядет, молчи и ты.
II
Беснуйся, прозревай, копи обиды,
досказывай за Локсия, кричи
и вразумляй - несчастная страна
послушает, оставит все как есть;
спасай ее, пытайся - ты погибнешь
и так и эдак, с нею, без нее;
с тобой и без тебя она погибнет;
ты знаешь, знаю я - они не знают.
III
Мне все чужое здесь, я вижу землю
в огне, в дыму, я вижу ваши раны
и вашу смерть, оковы рабства вижу
и поле неродящее на месте
домов - да где же родина у тех,
кто знает сроки!
IV
Нет места мне, нет доли мне на общей
троянской тризне - раньше умираю,
чем суд Париса Трою обречет,
чем корабли отправятся за нами.
Когда случится, чем я буду плакать?
Все выплаканы слезы до одной.
V
Не веришь, и не надо, но слова
печальные, правдивые мои
запомнятся. В последнюю минуту
произнесешь их; может, пожалеешь
меня тогда: я с этим всем жила,
я этой смертью столько лет дышала.
VI
Закончится война. Беда бедой
теснится, отомстили боги нам
и мстят за нас - что войны, то и волны,
погибель умножая, протекают.
Как будто так и надо, все воюем,
и ни на ком особой нет вины.
31
Опоздает даже посмертная слава,
ночь непроглядная, долгая ночь -
и как в ней не затеряется
легкий след, тихий звук?
Последние времена наступили.
Новая раса людей,
которых не жалко, когда они умирают,
которых не понять, когда им больно
или когда они влюблены,
заняла наша место.
Нам отпущено время дожития,
нас никто не трогает,
нас никто не замечает,
нас никто не торопит -
но всем станет легче,
когда нас не станет,
когда мы исчезнем.
Что должно произойти:
большая война, революция, катастрофа;
что должно измениться
в сознании, в почерке, в их привычках,
в истории;
какие должны исполниться сроки,
чтобы мы вернулись,
чтобы сказанное нами слово
вернулось,
чтоб искали нас, ждали,
чтобы не могли без нас,
как без воздуха, хлеба, воды, огня?
Как странно, что вся наша жизнь
очнется,
приобретет смысл, исполнится
только такой
немыслимою ценою.
Что-то во всем этом есть прекрасное
и совершенно циничное -
ждать наступления общих сроков
с отдельным ото всех настроением.
32
Взрыв в ладони мокрые, всхлип - скажи,
сколько очевидной было, глупой лжи
и зачем? Поверить ей нельзя, пустые
слова мешаются, повторяются, пол-России
исхожено вслед за ними; лих
ветер северный краткие звуки их
удлиняет, разносит - пойди разбери, где конец, где край!
Рай, где мы были с тобою, он, знаешь, почти не рай.
Ну и что, что мы прокляты, биты: в этой больной стране
и не такое случалось; я к тебе, ты ко мне
если тихо, впотьмах, у прочих не на виду,
то не увеличит слишком подступающую беду,
общую неурядицу; неправильная пара, мы
здесь свои,
души наши бывалые есть обрывки огромной тьмы
господствующей.
Есть особой, ни с чем не сравнимой свободы вид -
жить обреченным, в обреченное время, в своей любви.
33
Приснятся мед и воск, слетит обильный
гудящий рой, разбуженный весенним
пугливым ветром. Солнечно, тепло,
я здесь один - мед сладок, горек мед,
воск сохраняет слово, уступая
письму, нажиму; страшно просыпаться:
все сбудется - заспал свою судьбу,
вкус меда остается - смерти вкус
и жизни, что сильнее, дольше смерти.
Как горестна и празднична весна!
Других времен от года не дождешься,
жизнь пролетает вчетверо быстрее,
трава растет, жужжит согласный хор
слов, ветров, пчел - снуют ко рту и от,
шершавые, порою медоносной.
34
Жива подруга, и я, полсвета
обшастав, смерти не взял условий,
и, значит, можно, есть воля, силы
дожить друг с другом в неярком свете.
Свобода наша нам впору, бывшим:
я сед, седая ты, много видев, -
за то, что всяких бед натерпелись,
нам тише время на убыль катит.
К окошку сядешь, достанешь карты,
то так раскинешь, то наудачу -
сойдется: знаешь науку эту -
судьбе-злодейке поправить, сдвинуть.
Когда б на деньги - богаты б стали,
была б дорога да дом казенный,
пикей под черву и в руку много,
а так - кидаем без интересу.
35
Сухая по всей Испании,
выжженная земля;
дышишь как будто смертью -
было куда безумцу
торопиться; повсюду знаки -
шумящие ветряки:
что, как не силы зла,
их привело в движенье?
Нищий и бесконечный
плоский пейзаж вокруг,
готовящий к мореплаванию
зрение сухопутных, -
ложно встают видения,
как Индия из воды;
так же, как в море, можно
сгинуть в своем безумии.
36
Как мы живем - видно со стороны:
крик, подготовка к делам небольшой войны,
дай-то бог, чтоб не победной, - мертва
вера, а то, как мы молимся, - это одни слова
кощунственные, если бы обращались к Нему,
а так - ничего ни сердцу и ни уму.
Воле народной противиться что есть сил -
долг гражданина. - Ой ли? Себя спроси:
неужели то, что вокруг тебя, родина? Связан с ней
больше чем географией? Тогда стране
доверься всерьез, душу губи свою
за други своя, места ищи в раю
русском, берестяном, просторном, рядком
где сядешь с Иван-царевичем, Иванушкой-дураком,
заговоришь о важном, тоскливом, весь слезный дар
выплачешь сладко - знать, вместо души был пар,
бурный в недавнюю пору, а, как захолодело, стал
мертвой водою - течет она нечиста...
37
На сто верст вокруг водой, дождями
вымытое, ждущее, ночное
чуткое пространство - за дверями
дело производится земное.
Скоро утро - бледно в эту пору
небо, целиком оно вместилось
в сад наш, от калитки до забора
осветилось, сделало нам милость.
Тянут воду травы, капилляры,
молодой земли идет работа
роста, разветвления - солярный
бог ласкает до седьмого пота.
Бедной, слабой северной природе
в тягость мощь великая, не чает
избавленья, стонет о погоде,
шепотом немолчным ночь встречает.
38
Есть времена, когда... - Молчи о них, дыши,
с изнанки к ним припав, к ним прикипев душою,
а хочешь в них успеть, поэтом стать - пиши
взволнованно, легко, гони своих героев
бессчастных, озорных подальше от столиц,
от эпицентров времени. - Как можно
писать после войны, проскрипций и страниц,
исписанных Гомером? - Слово ложно
любое, потому предайся лжи всерьез,
сомненья чтоб никто не затаил (опасны
сомнения), пиши, чуть пьян, чуть-чуть тверез,
займи печальный ум чередованьем гласных,
согласных - старых форм припомни мерный шаг,
не разевай роток на новые созвучья:
чуть их коснешься, и сам не заметишь, как
в них будешь завлечен - действительность паучья
так оплетает, так в кровь проникает яд,
жизнь сознает урон, воспринимает тленье
досрочное - уйди с простора в дивный сад,
где жизнь, стихи, плоды - единое творенье.
Гармония сулит нам безопасный год,
досказывает за них - мертвых, нас - счастливых:
не времени мы лжем, но вечности черед
настал - усилий цель всечасных, кропотливых.
39
Ты снова, нарушая уговор,
являешься нисколько не похожей
на ту, кем мне была, на ту, кем стала,
но, узнанная сразу, до еще
сюжетных поворотов, приводящих
к сужденной встрече, - смотришь сна извне.
Что недоброжелательно так? Выйди,
да покажись, да повертись юлой
на месте, на свету - а, это ты:
движение за шторой, шорох листьев,
внезапно с силой хлопнувшая дверь,
присутствие опасного чего-то...
Масть белую, масть черную, свои
как платьица, меняешь, кареглаза,
зеленоглаза, - женщина во всех
подробностях, изгибах - архетип,
но с точностью пристрастной в сердце прямо -
примета невеликая, повадка,
ухваченная памятью. Отдельно
стоишь от всех, любовь моя, тоска.
Всегда ты увлекалась маскарадом,
а здесь раздолье; может, умерла
и потому прикидываешь виды
новорожденной плоти. Воплощений
пытаешь предстоящий путь - меня
в любом из них не любишь изначально,
имеешь власть большую надо мной;
все это, значит, не зависит от
случайностей и встреч, соитий, смерти;
есть в изначальных планах бытия
на нас с тобой, на души холостые...
40
Розы цветут - во саду цветочки.
Летом, в июне, дойдя до точки,
днем все пишу, пригорюнясь, строчки,
вечером я гулять
из тупика в переулок к лесу.
Шаг, говорят, убавляет весу,
лают собаки без интересу,
чтобы за мной петлять.
Самоанализ орет дурниной
летнею ночью, хотя б не длинной:
чей-то приятель, отец, мужчина
в частных сетях-нетЯх
пойман, спеленат. Нет, сквозь проходят
узлы, веревки - в улов не годен;
как ни пытались, а я свободен,
вон ухожу шутя.
Чисто снимаю с себя личины
жизни и всяческой мертвечины,
так-то - без цели и без причины -
лучше пишу я, факт.
Швах мои шансы, жизнь пуха легче,
чай заварю как не надо крепче,
злей и чернее, чтоб взгляд на вещи -
тупо, в упор, без врак.
Кроме поэзии, всё не очень,
дней и ночей золотых, рабочих
тянется ряд, в них смешно хлопочет
сердце, сбивая такт.
41
А я тебе обещаю местечко
завидное - уходить не захочешь:
глухо плещет мутной водою речка,
притекла из дальних лесных урочищ.
Ходи по двору, тереби колечко -
не из чего, дорогая, пророчишь,
бельма закатываешь, бред бормочешь:
в наших планах промах или осечка
врага присутствовали изначально,
мы настолько близкая цель иначе,
что не стоило на нас строить планы,
выбирать, писать договор кабальный;
если жизнь действительно что-то значит,
то не будет даже легчайшей раны.
42
Как дела, ты спросишь? - Ну как? Торгуем,
и торгуют нами, а что успешней,
прибыльнее что, не считаю: грустно
было б итожить.
Пересилить честно своей удачей
я стараюсь бедность, а нет удачи -
значит, так придется, на срок, до денег
честность отставив.
Если дело делать, то не стыдиться,
не остолбенел мой хребет, не хрустнет -
гнется перед сильным, богатым, нужным,
перед добычей.
Я в ответе перед людьми своими,
в остальном свободен - в излишних путах
погибает воля, оглядка силы
изничтожает.
Ты, со стороны на все это глядя,
не преувеличь мой злодейский опыт:
когда можно - чист, когда нужно - меру
я соблюдаю.
Хитростью лиса побеждает тигра,
но закон у жизни как есть тигриный -
только лишь в отсрочках да в отговорках
наша свобода.
За работой губка прилежно тянет
внутрь доступно злато и тяжелеет,
не себе стараясь, а ради высших,
чуждых корыстей.
Хоть бы что оставить, процент себе для
жизни одинокой там, за горами,
где заходит солнце, где нет нам места,
нашим привычкам.
43
Я жив спасусь из беды, войны,
я стану ей трус, беглец,
когда осмелев, отрезвев вконец,
оставлю дела страны.
Свободен от плоть натерших пут,
один перед жизнью и
здрав, подл - такие, как я, живут
долго века свои.
А смертью умру, а сойду в ладью,
а стану ей лишний вес -
подробно, как знаю, дойму судью
рассказом длиннее всех.
И нет приговора делам моим,
ни черных, ни белых нет
камней на меня - то есть "возвратим
этого на бел свет".
Что есть бессмертье? Срединный путь,
баланс между злом, добром
блюдУ - не охнуть и не вздохнуть.
Да было б вздыхать о чем...
44. Песня
Привык солдатик умирать,
и смерть ему легка,
он раньше встанет, чтобы спать
улечься на века.
Наденет чистое белье
и примет бравый вид,
меж дел чужих одно свое
его не веселит.
Коли, брат штык! Сестра картечь,
по нашим душам вой!
Всем нам не терпится полечь,
покончить чтоб с войной.
Прости-прощайте, шелк знамен,
путь чести, зов трубы!
Не остается ни имен,
ни места, ни судьбы.
Все отправляемся туда,
в синеющую муть,
где веет свежая беда
в свой одинокий путь,
где запах сладкий воронье
приманивает к нам,
где все, что только есть мое, -
все смерть, все прах, все срам.
45
Мы смеялись над карликом, уродцем -
на! - кидали объедки и монеты,
тем он сыт был и пьян, малыш проворный:
жизнь над ним поглумилась - он урон, горб
пустил в дело - труд свят его, и честно
представленье.
Теперь в унылой скорби
посочувствуем.
Неприличен стал взгляд прямой на вещи.
Нет нам радости с бодрого здоровья,
нет нам гордости с прибылей, с излишков -
присмирели, здоровье устыдилось
язв смердящих, богатство вид надело
честной бедности - этим обеднела
сама бедность: ей меньше подаянья
от щедрот. Утешается честь честью
сбереженным достоинством. В пустом - звяк! -
дырки брякнут кармане - жрать охота.
Вырождаемся, ноем, сострадаем.
46
Хлам летних чтений - считанные книги,
исчитанные - дождь годами льет -
как хороши Чарльз Диккенс, Сабатини,
Жюль Верн, Дюма, за ветхий переплет
на дачу сосланный трехтомник красный,
где Пушкин весь подобран без затей,
без примечаний и без писем частных,
и сказки, снова сказки. Так моей
читательской гордыне круг очерчен
случайностью и умыслом - что взял,
что здесь нашел - ах, как сюжет заверчен
у Кристи - и не вспомнишь, что читал
Бог знает сколько раз - и снова муки
угадыванья, версии - не те -
и я спокойствие, не зная скуки,
в преступной обретаю суете.
Уилки Коллинз... Кто еще так может
заворожить - он изучал закон,
а это тот ещё сюжет - две сложит
в одну - несчастней вдвое - жизни он
почти что точно. Смерть, отъезд, больница,
отсутствие родных - и платья цвет
и цвет лица один - и небылица
прочней, чем быль - и доказательств нет
того, что ты жива - сижу у дома,
пью горький чай, не пишется весь день,
ну да и бог с ним - легкая истома
душе полезна, плодотворна лень.
Круг летних чтений - легкий круг печалей
привычных с детства - в чем природа мне
отказывала, вдоволь книги дали.
Их дар и проще жизни и прочней.
Я знаю, что есть рай - посмертный отдых
над этими страницами и труд
над ними же, счастливый труд, свободный,
дописан Пиквик, хватит на сегодня,
а завтра я прочту, меня прочтут.
47
Протестантская этика скупая
камень точит. Чем сердце успокоит:
справедливостью мелкого расчета,
по заслугам копейкой трудовою.
Мы ж негодны к труду, к таким наградам.
Не по-русски упорными трудами
добиваться немногого, класть душу
того ради, что можно взять нахрапом;
в здешней жизни прямей вести беспечный
торг беспошлинным, дорогим товаром.
Невелик доход: так хитрость нас кормит,
что невольно трезвЫ, что наша резвость,
суета воровская вся почти что
бескорыстна - надеждою на чудо
мы живем: будет, золотом осыплет.
Есть места, где угодники святые
ножки свесили с облака, толкуют
о делах, людЯх крещеного мира,
да о правде, какой светлее нету,
да о рае, поУтру наступившем.
Там молочные в берегах кисельных
протекают реки, яблонь плодами
в рост усыпана - сладки, золотисты,
ешь, а нет им урона, зреют, виснут,
ни оскомины рту, ни пресыщенья.
Мы туда. Мы войдем разуты, голы,
о порог не преткнемся, полну стопку
поднесут, хлеба ситного горбушку,
вышит красным рушник, а соль подобна
белизной несказанной нашим душам.
48
Что писать, что читать - прозой двусмысленной
не унять зуд и боль; больше запутавшись,
оставляю листки, почерком дочерна
испещренные вкривь и вкось.
Мозг болит: сквозь него вихрем взметенные
сонмы слов шелестят; те, что останутся,
ох, не стоили все скрипа, старания;
нервы ноют - я спать иду.
Завтра встану чуть свет; бодрый и вымытый,
я к столу - муть и глушь заспаны, я готов
труд высокий принять повествования,
непреложные правила:
смерть - загадка, а не ужас сочувствия;
дом - чужой не войдет внутрь, а собравшимся
есть резоны скрывать прошлое, помыслы,
кто чем связан с покойником.
Полны комнаты, сад смыслом, приметами:
ветка сломана, грязь, в дом нанесенная,
бой часов, хруст стекла, выстрел не слышанный,
как повернуто зеркало -
всё улики, всё врозь - хаос возможностей
разрастается; ум, страстью охваченный
объяснять, уловлять в сети противника,
забавляю анализом.
Кто ж из них так умен, чтоб преступление
совершить? Может, та бледная, нежная,
с вечной книгой в руках, честная вдовушка
Джайлза, местного пастора?
Прямо смотрит майор, пьет и ругается,
архитектор-сосед дерзок, красив, умен,
с молодою женой ходит, она молчит -
неустойчивы версии.
Аккуратен и тих клерк, внук покойного;
вроде, алиби есть, тронешь - рассыплется;
он - наследник прямой, но завещание
с заковыками писано.
В чем разгадка, где ключ? Жизнью приученный
к роковой и сплошной, полной бессмыслице,
здесь уверен: ответ выстроит линии
от убийцы до жертв его,
факты станут сцепясь стройно и правильно,
каждой мелочи смысл в общий аккорд влился -
размножаю от книг, с детства зачитанных,
плодовитую поросль.
Всякой жизни сюжет - выстроен правильно:
Бог как автор умел, делает скрытое
явным, тайны его - нам упражнение -
разрешимые, трудные.
49
Порою зимней русского холода
спасаясь, еду в земли немецкие,
хлебну глинтвейна - сердцу легче,
если ни трезво оно, ни пьяно.
Пью в Гейдельберге, легкой походкою
взбираюсь в горы: лес-бор предпраздничный
на склонах дышит ровно, сыро;
долго гулять, заблудившись, можно,
к Некару выйти - как же, несчастная
душа, ты здесь, отпущена, путаешь,
свои какие были беды,
и ни ущерба тебе, ни смерти,
как будто скоро вовсе развяжется
судьба глухая, вечер рождественский
случится светлый и подарок
недорогой чужестранцу будет,
но нет нужнее, краше - в сохранности
строй детских чувств. Хранимый родительским
я попеченьем, встану поздно
утром - увижу, что ждал, раскрою.
Там, где богатство, там и душа моя,
где грязь и холод - тело усталое.
В недолгой встрече в тихом месте
полною жизнью живу, возврата
не опасаясь; как мне представить путь
обратный, скорый, надвое рвущий над
пустынным морем, сизым лесом,
летный, воздушный - толчки да ямы?
50
Разве связаны? - Навсегда свободны:
я уйду, ты останешься, заваришь
кофе черный, чтоб горечью горячей
захлебнуть вкус любви, закуришь жадно -
дым по комнате, сходствует с душою:
так же легок и едок. Что ж не встанешь,
чтоб окошко открыть, чтоб свежий воздух
улиц в комнату шел - вдыхаешь снова
дым холодный, дым сизый? Засыпаешь,
просыпаешься с головною болью,
мысли медленны, желчь неторопливо
разливается черная - день прожит.
Как же все это сходствует с любовью!
51. К Сапфо
Кто естества пределы любовью смог
расширить, тот, богами обласканный,
не будет жуть житейской муки
перемогать, избавленье чая
в единой смерти; бедность позорная
того минует, скука томящая
собою силы не убавит,
радость шумна без расплаты будет.
Приникнешь нежно к телу девичьему,
трепещут губы ласками быстрыми,
льнет тело к телу, к лону лоно -
тайна и тайна, двойная прелесть.
Придет им срок - покинут прелестницы
тебя, в ином ища утешения:
в делах, долгах любви законной.
Примешься ты за иные знаки
метать оружье: мужество редкое
и верность глаза ты приспособивши
к стихам, сойдешь десятой музой,
стилос держа не по-женски прямо.
52
Вот и я, родная, - что ж так уныло
ты меня встречаешь? Хлеб-соль, две стопки,
пьешь со мною да исподлобья смотришь,
будто любуясь:
свертки и узлы, да не нашей масти
чемодан - так желт, как нельзя в природе
средней полосы, - я, смущенный встречей,
вид довершаю.
Расскажу, с кем жил-был, - ты усмехнешься;
нет, не вру ни капли, и не измена
тамошняя жизнь сокровенной, здешней.
Полуизмена.
Как же счастлив был я, покинув дом свой,
твой оставив дом, расплевавшись с этой
нищенской страной, как божился, клялся
не возвращаться!
Было дело, жил под высоким солнцем,
делом занят был настоящим - руки
от трудов в мозолях: считали деньги,
брали богатства.
Жизнь была нелживой и беспечальной,
смерть была сокрыта в нестрашной дали -
вдруг засобирался и снялся с места,
как оголтелый.
Над болотом пар загустел, встал в виде
городов и весей, над русской топью -
кто еще здесь верит, что камни, домы -
груз настоящий?
Спорите, живете, как будто есть где
и из-за чего, - я такой же, тот же.
Не гони меня - заживем, как люди,
в тихом безумье.
53
Жизнь проходит, жизнь длится без урону,
вот еще один год не худший дали
силы вышние: из такой-то прорвы
лет, времен разве жалко для поэта
что там лет - хоть тысячелетий долгих,
хоть бессмертья?
На, живи, суетою беспечальной
развлекись, развлеки нас.
А кому вам
раздавать, боги, время? Нам, поэтам:
кто другой с ним управиться сумеет,
не подавлен кто весом, больше спросит,
не отстанет? И вечность без устатку
я пишу - есть для следующей темы.
Дайте, боги, бессмертья мне взаправду.
54
Резким, быстрым свистом разодран воздух,
хлопотливым бегом газон затоптан,
кожаный, тугой мяч стремит над полем
дуги полета.
Толкотня и мат - от избытка чувства
стадион рокочет - упавший форвард
покалечен, нет, а ведь мог уметить -
сбили, сломали.
Ждешь решенья судей - да сколько ж можно! -
время прибавляешь - минуты к скуке,
рад, что на трибуне сидишь, как Плиний,
с книжечкой, пишешь,
столь еще наивен, что эта дикость
удивляет: в сеть хитроумных правил
пойманная страсть прирастает хитрой
тактикой, смыслом.
Сыздетства учеба, чтоб ум, инстинкты
воспитать ребятам для игр финальных -
к этим ли делам человек рождался,
предназначался?
Новый Александр измышляет схемы
штурма, обороны - удвоит силы
рати дисциплина - что ж сдуру лупишь,
ражий детина?
Чужд и зол, слежу в искаженных лицах
все подвиды страсти, в жар, хлад бросает,
лишь в заветной сетке чуть жив забьется
круглый пролаза.
И смотрел бы так, свысока кивая,
как на дурачков, но увидишь числа
гонораров - ах, чем сидеть так сиднем,
лучше б сам бегал!
55
Тяжело мне, томно, хоть б скоро сдохнуть!
Предан я тебе, сука, блядь родная,
как пес какой за кусок корма,
за ленивую - гладь по шерсти - ласку;
предан я тебе как не надо - с горкой
полн стакан моей, сука, страсти,
готов я, пьяный, ох, вусмерть пьяный,
похотью, любовью готов поятый,
ночь проголосить, день прошастать тенью
под твоим окном; слышу, слышу, сука,
как орешь, поешь, диким стоном стонешь,
под чужим, бля, весом скрипят пружины
девичей кровати. Шатал и я их
(было, было дело) в позорном раже,
успевал достать тебя, растрясти даже.
А теперь что?
56
Страх, оторопь, а всего больше стыд
запомнились. Мне снился сон пространный
в ночь нервную, весеннюю, сон странный,
почти что осязаемый: мосты,
над бездной проходимые, вожатый
тих, темен, узнаваем - я решил,
что мертвый друг о мне не позабыл,
послал мне жало в плоть, дух взял расплатой.
Бог знает как и с кем полнОчь проспав,
круги пройдя, путь описав словами,
своих в рай, вверх, разделавшись с врагами, -
перед тобой я наг, убог, неправ.
О Джемма, обхвати меня ногами:
твоя витальность мой неверный нрав
осиливает...
57
Вспоминаются сны - который вещий,
разбери пойди, а немного правды
в каждом есть, распахнулись роговые,
роковые ворота - вот, я вижу
то, что было, что будет, вперемежку;
я не пьян завалился и не трезвый,
привыкает душа в пространствах ночи
прирастать многой мудростью, природа
одинакова снов и постоянных
всплесков, всхлипов поэзии - спи, муза,
сном тяжолым, тревожным - что там видишь?
Что расскажешь, рассказывай скорее...
Сны, как сам я заметил, роговые
покидают ворота, а другие,
из слоновой изваянные кости,
разве праздны стоят? По ветру хлещут
створки дивной работы ювелирной,
бел иворий на волю выпускает
ложь за ложью, и дивных вереница
по мою душу слов спешит оттуда,
изменяют состав ее летучий -
невредимой среди обставших бедствий
чтоб осталась, жестокой, ярой, дивной,
без какого урона миновала
область жизни, прошла и область смерти,
от походов, мытарств похорошела,
приросла, обрела чудесных свойств слог.
Девять правд на одну ложь золотую,
девять правд на одну страницу текста,
девять правд на одну такую строчку,
девять правд на одно кривое слово,
девять правд - девять черных на могилу
принесенных камней, один чтоб пухом
лег под голову, сны чтоб продолжались.
58
Изучаю тебя - всеми приметами
ты сбылась, для тебя нет недосказанных,
ничего, чтобы нам смертное выдало
естество пограничное.
Вдвое против иных веской телесности
на костяк водрузив, статью богатая,
красотой затмевать ходишь привычная
суету всякой мелочи.
Сердце бьется твое ровно и весело,
кожа светится - не свет отражается,
но само вещество чудной природою
жжет, играет во тьме глухой.
Так, я видел, жильцы сходят с Олимпа вниз,
удручать сирых нас силой, присутствием,
отличать тех, кто смог видеть бессмертное
здесь своим и податливым.
Удостоен я всей высшею милостью,
приникаю к тебе, счастье, судьба моя,
мал и слаб был - тобой вверх возвеличился,
перемог унижения.
59
Рассеченные падают полнити:
взмах уверенный, получилось ровно.
Мы были для смерти кусками сыти,
фигурками в игрищах мести кровной.
Я доску пытался покинуть, выйти
не победителем, хоть как, условно;
хорошо еще не хватило прыти
самому - уладилось полюбовно.
Это был отчаянный личный опыт
прочтения, путешествия, страха:
видел рай и хуже - тебя всю в белом.
Заживу, как раньше, ну разве копоть
в морщинах останется, швах рубахи.
Я зачем-то жив, возвратился целым.