Гыдь пошевелился в мягкой теплой жиже. Ночь заканчивалась и утренняя прохлада начала остужать верхние слои месива, служившего королю ложем. Сны будоражили величественное существо, блаженно корчащееся в булькающей на все голоса жидкости. Гыдь, при вдохе, хватанул вместе с воздухом немалую порцию составляющего своего ложа, некоторую часть сглотнул, остальное выпустил высоко вверх тонкой струей, вызвав у недремлющих слуг шепот восторга и обожания. Ах! Как они любили своего короля! Он не был подобен богам. Он был - сам бог! Его пупырчатое тело было верхом совершенства. Две, узловатые в суставах, нижние конечности были изогнуты ровно настолько, сколько требовали каноны красоты. Ступни испускали такое количество миазмов, что придворные дамы падали в обморок, оглашая стены дворца стонами восторга. Его пах был покрыт таким количеством растительности, что лечебные пиявки, постоянно оздоравливающие тело короля, редко выползали из тех зарослей наружу и их приходилось насильно вытаскивать оттуда, вновь прилаживая к сочащимся бородавкам божественного тела. То, что скрывала эта растительность, занимало все мысли придворных красавиц. И не только их! Простолюдинки до невероятности выпучивали свои глазенки в надежде высмотреть достоинства короля, когда он величественно проходил со свитой вне стен дворца, одобрительно осматривая и принюхиваясь к навозным кучам, наперебой предлагаемым для королевских бань самыми именитыми купцами столицы. А руки короля! О, эти божественные руки! Их пальцы, с загнутыми, черными ногтями, цепко держали власть в королевстве. Их сила, способная разорвать в минуты гнева нерасторопную жабу-мочалку надвое, приводила врагов королевства в трепет. Торс и спина короля были покрыты крупными бородавками, свежими и подсыхающими струпьями, отдирать которые было самым приятным занятием любимых наложниц короля, что они делали вне себя от экстаза. Но лицо?! Ах! Усы и борода короля изумительными серо-желтыми клочками волос расположились по всему лицу, оставив нетронутыми только глаза, губы и нос. Страстный, пронзительный взгляд из под привольно разросшихся по всему лбу бровей сразу говорил о сильной темпераментной натуре. Нос был настоящим великолепием! Он прорезал чащу бровей и плавно удлинялся к окончанию. Сам кончик носа и широкие ноздри, с лесом выползающих из них вьющихся волос, были настолько подвижны и чутки к запахам, что никогда, даже во сне!, не останавливали свое движение. Выше бровей располагался безволосый череп - одна из замечательных черт короля, лишь только у него во всем королевстве не росли волосы на голове. И, чтобы походить на короля, придворные, служащие и модники выщипывали волосы у себя на макушке.
Гыдь спал. И ему снились прекрасные сны, исполненные черно-зеленых цветов, над которыми кружились блестящие зеленые мухи; теплых болотистых испарений; прекрасных, вывалянных в навозной жиже, женщин, обольстительно улыбающихся своими ярко-зелеными широко-зовуще открытыми губами, , из под которых выглядывали остро отточенные черные зубы. Король удовлетворенно булькал во сне, испуская обильную слюну и ночной паж, постоянно находящийся у ямы с жижей, служившей королю ложем, бережно собирал драгоценную жидкость, входящую в состав эксклюзивных духов, изготавливаемых исключительно для придворных дам и на экспорт в другие королевства.
Когда встало солнце все придворные королевства пришли засвидетельствовать королю свое почтение. Чтобы разбудить царственную особу, они, став на колени у ямы, стали усиленно хрюкать, ведь все знали - как сильно любил этот звук Гыдь! Король блаженно потянулся, осмотрел полусонными глазками собравшихся и набрав в рот жижы, начал выпускать ее струйкой в лица придворных! Женщины, на которых попадала струя величественного внимания, умиленно ахали и растирали теплую жидкость по всему лицу и рукам, чтобы потом не смывать ее несколько месяцев, ведь что может быть дороже за столь высокую оценку их достоинств, как не вот этот акт омовения, произведенный из уст Великого Гыдя!
После обильного завтрака, Гыдь, сплевывая застрявших в зубах вкуснейших земляных червей, величественно прохаживался по королевской свалке, с наслаждением вдыхая пьянящую смесь местных миазмов, настоянных на отборном мусоре, специально свозимом сюда для пеших прогулок короля. Мусор, да и можно ли назвать это мусором!, а если быть точнее - навоз со знаменитых королевских свинарников и экскременты жителей королевского Двора, все это было живописно разбросано по местности и ландшафтом напоминало поле битвы добра и зла. Гыдь бродил среди куч и думал о возвышенном, о величии собственных деяний; умилялся от мысли, - как же он заботится о своих подданных, сколько своих сил положил на алтарь всеобщего достояния. Ведь только с его приходом воцарился покой в королевстве, когда не нужно стало делать эти извечные надмерные усилия по поддержанию никому не нужной чистоты, и люди освободились от угнетающего чувства несовершенства, когда и хотелось бы не внимать условностям, но навязчивая мораль заставляла идти наперекор собственным желаниям и тратить драгоценное время на жалкие, презренные действия - уборку, которой брезгует любое, даже самое неразумное существо. Гыдь удовлетворенно отрыгивал и слащаво поглядывал вокруг. Ах, как прекрасен мир! Но еще не везде смог достать он своей немытой, воинственной рукой и принести обманутым людям блаженство исходящее от нечистот, кои и есть тот путь развития здравомыслящего человека, ибо все живое и появилось из гигантского всемирного бульона, который подобен вот этой свалке, и, может быть сейчас, вот прямо сейчас!, у Гыдя под ногами зарождается новый вид существ, который будет намного выше нынешних людей по уму и телесному развитию. Вот так, философствуя, король бродил средь гниющих остатков жизнедеятельности, получая невыразимое удовольствие от окружающего пейзажа, представляющего из себя хаотическое скопление куч мусора клубящихся испарениями в лучах утреннего солнца. Свита короля, утопая по щиколотки в жиже, брела позади в полной тишине, боясь спугнуть гениальные мысли своего кумира.
Ближе к полудню Гыдь занимался государственными делами, принимая послов иноземных держав сидя верхом на огромнейшем хряке, подкармливаемом слугами трюфелями, и важно чавкающем и испускающем газы столь громко, что послам приходилось срывать голос, дабы донести до самодержца изъявления своих государств. Король любовно оглаживал великолепное животное, служившее ему троном при приеме делегаций, трепал за обвислые уши, нагибался и целовал прямо в "пятак" свиного рыла.
- Эдакий красавец! - умильно произнес Гыдь. - Вот бы люди были такими как свиньи, как бы мы все прекрасно зажили! Что скажете, послы?!
Послы были, видимо, в восторге, так как начали оживленно переглядываться и встретили вопрос молчанием, наверное от открывшихся перспектив у них сбилось дыхание.
- Да, знаю, что вы скажете! Мол людям далеко до такого совершенства. Так ведь нужно стремиться к идеалам! Уподобляясь день за днем носителю совершенного мы приближаемся к нему, и, когда-нибудь, станем столь же совершенными!
Это изречение слуги встретили овациями, а иноземные послы от такой великой умственности короля просто остолбенели.
- Так передайте своим государям! Я, Гыдь, король Страны Червоточин, предлагаю им внести свою лепту в изменение мира и присоединиться к новым Нашим начинаниям, несущим всему живому только благо! Я знаю, что у вас до сих пор преклоняются перед этой никчемностью - чистотой. Я знаю, что есть недоброжелатели моих новшеств как у вас, так и внутри государства. И я приложу все свои силы для вознесения нового мировоззрения на недосягаемую для них высоту, , когда-нибудь, но очень даже скоро весь мир познает всю прелесть нечистот!
Прием был закончен и под торжественное хрюканье свиты король лягнул пятками борова и с достоинством покинул зал аудиенций.
Наступил вечер. Гыдь, управившись с делами, дремал на троне, совершенно измазанном остатками королевских трапез и по которому деловито ползали жирные мухи и еще какие-то существа, столь же приятные для созерцания. Король тоже не был обделен их вниманием. Тело короля притягивало к себе насекомых как магнит, и они любовно его обхаживали, обгаживали, даже и покусывали, но Гыдь был снисходителен к любимцам и позволял даже сосать королевскую кровь, - чего не позволишь из любви к живому!
Внезапно в тронный зал вбежал запыхавшийся гонец и с разгона бросился королю в ноги, заскользил по грязному полу и уткнулся лицом прямо в королевские ступни, столь дивно пахнущие, что, не удержавшись, пустил радостную рвотную струю прямо на божественные ступни. Теплая масса приятно обволокла ноги, и Гыдь милостиво кивнул гонцу:
- Ну-с, что за спешка?
- О, Великий из великих! Я спешил принести тебе столь прекрасную новость, что перед ней меркнут звезды на небе!
Самодержец заволновался, в его чреве забулькало на все лады и помещение обволокло столь могучим запахом, что некоторых из свиты короля, особо чувствительных к таким ароматам, вынесли из тронного зала вне себя от блаженства.
- Так говори же скорее! О, святая мокрица! Не заставляй ждать своего короля!
- Много дней и ночей я и другие Ваши подданные бродили по всем странам мира в поисках прекраснейшей из прекрасных, достойной стать Вашей женой и нашей госпожой. Вот ваш указ, - гонец вынул из-за пазухи обшарпанной куртки кусок измятой, изорванной бумаги. - В котором Вы, о наипрекраснейший из живущих!, указали критерии, по которым нужно было искать нашу будущую королеву. Неудачи шли с нами изо дня в день, но, вот, о радость!, мне посчастливилось лицезреть самую красивую женщину мира, способную своей красотой опрокинуть сей мир и возвести новый!
Сердце Гыдя затрепыхалось в груди, он вскочил с трона:
- Где она?! Я хочу видеть ее скорее!
- Увы! Увы, мой король! Государство, в котором живет эта несравненная красота, помешано на чистоте - этой великой ошибке человечества. И, узнав, что Вы, наш король, желаете в жены подданную сего государства, выгнали за пределы оного меня и других гонцов с позором. Видите, как они изорвали мою одежду! Они надсмехались над нами и, призываю в свидетельницу святую сороконожку, они даже бросили нас прямо в одежде в чан с мыльной водой и окунали до тех пор, пока мы не начали захлебываться!
Велик и страшен был гнев Гыдя. Он возопил, обуянный яростью от такой несправедливости. Вместо пепла он посыпал себе голову подножным мусором, который в избытке усеивал пол коронного зала. Все присутствующие, в совершенном горе, последовали его примеру. Вот король принял решение и его облик стал воинственно-прекрасным.
- Что ж! Эти чистюли сами возжелали войны! - Лицо Гыдя озарилось решимостью, выраженной в сверкании поросячьих глазок, щетина на лице зашевелилась, волосы, торчащие из ноздрей, зашлись лихорадочным танцем. В этот миг он был подобен испопеляющему солнцу. Он вскинул вперед руку и воскликнул фразу, прославившую его на века:
- Уж коль драться, так до кровавого поноса!
- Мы пойдем за тобой, наш король! - Все присутствующие, взволнованные горячей речью Гыдя, вскочили и воинственно вскинули грязные кулаки. - Веди нас на чистюль и мы оскверним все основы их глупой морали, засеем их улицы и площади мусором, наполним их сердца отвращением к чистоте!
- В поход! В поход!
* * *
Красочное войско Гыдя выступило из столицы ранним утром под торжественное хрюканье провожающей многотысячной толпы. Хрюканье было узаконено, как элемент национального гимна и жители страны Червоточин были обязаны при каждом торжественном случае усиленно хрюкать, что и делали с большим воодушевлением. Первыми выступили артиллеристы. Провезли огромные пушки, мечущие спрессованные ядра отборного дерьма, столь дико пахнущего, что ради безопасности воинства, каждое ядро было упаковано в кожаный мешок, но даже при такой предосторожности телеги с ядрами везли на отдалении от марширующего воинства и подвозили только ввиду военных действий.
Следующей шла тяжелая конница, точнее - осллица. Ослов измазывали собственными испражнениями, которые засыхали, намертво прикрепляясь к шерсти животных, а слой этой импровизированной брони был таков, что пробить или разрубить эту живописно потрескавшуюся корку было нереально. Единственной проблемой мог быть дождь, но даже и он не мог сильно ухудшить защитные свойства ослиной брони. Наездники являли собой столь ужасное зрелище, что даже провожающие отпрянули в страхе, только завидев приближающихся всадников. Эти великолепные наездники никогда не мылись, дабы даже их запах в ближнем бою мог разить неприятеля. К тому же каждому из них в детстве вживили железу скунса, а вывод боевой струи вывели между десной и нижней губой, так что даже их дыхание способно было ослепить любого, кто посмел бы приблизиться к воину, а уж выпускаемая струя жидкости, метко выплевываемая во врага, сейчас же лишала оного способности к сопротивлению и делала легкой добычей для меча или копья всадника.
За конницей маршировала бравая пехота. Это была гордость короля. От ее поступи содрогалась грязная столица. Гыдь принимал парад восседая на боевом хряке, живописно расположившись на постаменте, сооруженном на центральной площади города, и, воздев грязные кулаки, возбужденно ревел, как грозный лев, или даже могучий слон, так силен и прекрасен был его голос. Пехота браво маршировала мимо государя и усиленно испускала газы, дабы усладить тонкую чувствительность к фимиамам своего правителя. Каждый воин нес в руках по страшному оружию небывалой силы, способному разить наповал самого сильного неприятеля. Это были говнометы. Одно это слово наводило ужас на любого, кто хоть что-то слышал об этом новшестве армии страны Червоточин. Ученые этой страны, после многолетних исследований, создали вещество, получившее искрометное название 'говно' и после удачных испытаний оного на последних чистоплюях государства, сразу же взяли его на вооружение. Даже малая капля говна, попав на человека, возбуждала в нем могучее отвращение к чистоте. О, это было революционное вещество! И в руках десятков тысяч пехотинцев обеспечивала несокрушимость великой идеи, носителем и олицетворением которой был великий король Гыдь.
После парада Гыдь стеганул хряка и под благословления и восторженное хрюканье провожающих толпищ, бодро потрусил вслед войску. Так начался героический поход, вошедший затем в историю под названием 'Говняная мировая война'.