С Еленой мы были разными людьми исключительно во всём. Разными людьми - это ещё мягко сказано. Мне странно, как мы не поубивали друг друга. Посудите сами. Из еды она предпочитала омары, а я их терпеть не мог, - наверное, потому что ни разу не пробовал. Одевалась она как клоун, в жёлто-красные тряпки от Кардена, я же предпочитал обыкновенную джентльменскую форму - белое с чёрным. Вообще-то, различия в еде и одежде - это пустяки. Я понимаю, не всем же есть свекольную бурду из одного котла, и одеваться в одну и ту же полосатую спецовку. Поэтому, главное наше с Еленой различие было во снах - сны нам снились разные.
Я люблю смотреть свои сны о городе "Икс". Город этот до сих пор одет в белый камень, и в этом городе, пусть хоть и раз в году, я бываю по-настоящему счастлив. Я не знаю, как можно быть счастливым не по-настоящему, но как быть просто обалдевшим от счастья - это я знаю благодаря своему сну. В нём - смысл моей жизни. Этот город без названия (и мне плевать, как его зовут на самом деле) - моя Мекка, мой Иерусалим, мой Рай, а точнее - моё счастье. Какое счастье, что счастье моё - незапланированное! Я его никогда не жду специально, я просто знаю - оно мне обязательно приснится. А быть может, это я ему приснюсь... Есть у меня такое подозрение, что счастье и человек достаются друг другу в наследство.
Когда я, облитый счастьем с ног до головы, просыпаюсь, рядом со мной иногда лежит Елена. Ей тоже снится какой-то приятный гастрономический сон, - я вижу, как она сладко причмокивает сонными малиновыми губами, пытаясь перед просыпанием докушать самое вкусное. Но когда Елена проснётся, она мне свой сон не расскажет. Она, суеверная, боится, что в этом случае сон не сбудется (или, напротив, сбудется). Глупо. Глупо боятся собственных снов. Иногда полезнее поостеречься реальной жизни, точнее - собственных импульсов по отношению к реальной жизни, нежели по отношению к каким-то там общепитовским снам.
Но Елена слишком импульсивная. Она импульсирует из-за любой мелочи, которая ей не нравится. Допустим, когда я одет, ей обязательно не понравится, во что я одет. Начинает критику она, как всегда, с моей сорочки и тут же срывает с меня эту рубаху как старую афишу с рекламного щита. Вслед за рубашкой ей, конечно, и штаны мои не понравились, а значит - долой штаны. Потом ей не нравятся холодные: полировка стола, мрамор подоконника, чугун ванны, - предметы, на которых мы часто хотим поудобнее устроиться, вместо того, чтобы лечь сразу в постель. Кончается всегда тем, что она, спустя какое-то время, одевается и уходит. И вот так импульсируем мы часто - раздеваемся, одеваемся, потом опять раздеваемся. И продолжалось бы это наше странное пульсирование бесконечно долго, если бы не моя старая-престарая, почти музейного возраста, кровать.
Из-за этой кровати мы переругивались каждое утро, - в том случае, конечно, если просыпались вместе.
Кровати моей уже лет сто. Спинки у неё сделаны из железных кручёных прутьев, матрац - пружинный. На этом удивительном ложе, когда-то, давным-давно зачали меня, и потому мне было не удивительно, что кровать отчаянно скрипела. Но разве можно над этим смеяться? Порой человеку нет и сорока, а он уже весь скрипит как прогнившая половица, а тут - пружинный матрац, на котором мой папаша уговорил мою маму родить ему меня. Я представляю, сколько слышала эта старушка-кровать ласковых эксклюзивных уговоров-приговоров. Мне кажется, что скрип этой бесстыдницы весь состоит из эротических стонов, всхлипов, взвизгов - короче говоря, - из выражений восторгов по поводу того, что жизнь - продолжается во всех своих прекрасных проявлениях. И, наверное, кроватка эта ждёт не дождётся, когда на ней начнут зачинать ещё какого-нибудь оболтуса, который в дальнейшем будет носить мою фамилию.
Но Елена не хотела вдаваться в такие тонкости, как моё зачатие. Ей это было до лампочки. А ещё её не устраивала ширина моей кровати. Елена, видите ли, не высыпалась, а виновата во всём снова была моя кровать.
Выслушивая гадости в свой адрес, моя кровать всегда замирала. Кстати, вы никогда не обращали внимания на то, что когда вы с кем-то ругаетесь в постели, кровать, как ни стран-но, начинает подозрительно молчать. Это - моё открытие, но я боюсь, что Нобелевской премии мне никогда не дождаться. Увы, тем, кто ломает копья друг у друга над головами прямо в постели, - тем нет дела до подозрительного молчания своего ложа.
Но вернёмся к моей кровати. Каждая бестолковая вещица достойна того, чтобы её уважа-ли и защищали, потому что она - отражение нашего внутреннего состояния в тот момент, когда мы её создавали, покупали или воровали, а тут - большущая кровать, на которой зародилась моя плоть. Вы можете представить моё тогдашнее состояние, - в тот момент, когда меня зачинали? А сегодняшнее? Я, естественно, вставал голой грудью на защиту своей старушки, говорил, что узость кровати символизирует кажущуюся узость той щели, из которой вытекает река жизни. И вообще, все реки вытекают из расщелин чистых ручьёв, а не из огромных тоннелей, вырытых для слива канализации.
Когда я это говорил, моя кровать в знак согласия начинала тихонько поскрипывать. Скрип её походил на уютную песенку в весьма высокой тональности, но высота эта, отнюдь, не раздражала, а напротив - возбуждала. Елена вдруг начинала сексуально подпевать моей кроватке, и потом... Потом всё опять кончалось по одному и тому же сценарию - Елена уходила довольная, но молчаливая и весьма задумчивая.
Если бы я знал, о чём постоянно задумывалась эта - красивая, не спорю - женщина, то в тот роковой день я бы ни за что не отворил ей дверь. Но я был невнимателен к её задумчивости, и дверь отворилась. Елена вошла такая же задумчивая и готовая к чему-то необычному. Она была странно возбуждена, будто бы мы с ней и не расставались совсем. Она нервно ды-шала.
С моим дыханием тоже что-то случилось сразу, как только я снял с неё шубку. Я даже попятился.
- Кошмар, на кого ты похожа?..
Больше я ничего не мог сказать, потому что передо мной стояла чёрно-белая Елена. Черные пиджак и юбка, белая блузка. Вроде ничего странного, но... Это был странный знак.
- Ты знаешь, я поняла твой вкус... - бездарно соврала она, и я сразу понял, что у нас у всех - стоит только нам натянуть на себя не свой костюм, - что-то случается с головами. Так, например, если надеть на себя эсесовский мундир, мы невольно хоть раз вскинем руку, а если мы влезем в театральный костюм чёрта - станем тут же давать всем пендали, идиотски похихикивая.
- Я вдруг поняла, что всё то, что меня в тебе раздражало - теперь мне стало нравиться...
Она неуклюже соврала за эту минуту дважды и готовилась произнести ещё одну явную ложь, но я поцеловал её так, как всегда целовал при встрече, и она замолчала.
Впрочем, поцеловал я её чуть иначе. Когда мои губы прилипли к её губам, кто-то из потустороннего мира ущипнул меня прямо за сердце и губы мои дрогнули. И её губы дрогнули, и... оба мы вздрогнули, потому, как в мою дверь кто-то позвонил. Елена почему-то неестественно и суетливо засмеялась и поспешила открыть дверь. В мою квартиру вошли какие-то люди, внесли что-то громоздкое и упакованное в картон, затем получили на руки по бумажной купюре и немедленно исчезли.
- Вот... - Елена с трудом пыталась говорить правду. - Я купила нам с тобой новую кровать... Она широкая и не скрипит.
- Почему она не скрипит? - Я задал этот вопрос, сам не зная почему.
- Потому что она новая, дурачок!
Елена приходила в себя. Робость её потихоньку растворялась в воздухе моего жилища и начинала липнуть ко мне. Я стал догадываться, что Елена пришла с намерением остаться здесь навсегда, но меня не это беспокоило. Меня смущал предмет, который принялась распаковывать очень взволнованная женщина. Я видел, как у Елены трясутся руки.
- Зачем нам нужна новая кровать? - Я гнал от себя робость, но она прогонялась с трудом. - И куда мы денем мою старушку-кровать?
- Мы отнесём её на кладбище.
Елена думала, что она остроумно пошутила и потому хихикнула, но на меня её слова произвели впечатление грустное. Я явственно увидел кладбище и мою кровать, одиноко стоящую между ровных холмиков с крестами. Эта картинка символизировала смерть той любви, за которую мои предки отдавали, пропивали, закладывали всё то, что могло отдаться, пропиться, заложиться. Я расстроился и ушёл на кухню, оставив Елену одну продолжать сдирать с покупки бумажную оболочку.
Скоро Елена позвала меня прилечь на обновку. Я молча повиновался, но уже через секунду вскочил с жёсткого и холодного ложа. Чёрт знает - что творилось в этот миг со мной? Мне показалось, что я сейчас немедленно умру. Чтобы не умереть, я скорее присел на родную кровать, и она обречённо взвизгнула.
Я боялся смотреть на Елену. Я чувствовал, что она смотрела на меня как хищница, жаждущая того, чтобы её укротили, но сегодня мне не хотелось её укрощать. Я знал, что она ждала моей ласки. Но мне казалось, что с появлением этой новой чудовищной кровати синего цвета в моём доме поселилась чёрная дыра, или точнее - синяя дыра, в которой мне суждено очень скоро потонуть навсегда. Я подобрал ноги, боясь касаться пола, потому что чувствовал, как эта синяя дыра начинает меня притягивать.
- Я тебя не понимаю... - Елена подсела ко мне, и моя кровать презрительно взвизгнула. - Тебе что, не понравился цвет обивки? Или что-то другое?
- Другое! Я боюсь, что они не уживутся!
Тон мой был несколько резковат, и Елена подозрительно посмотрела на мои губы. Губы мои были жёсткими и не любящими.
- Кто не уживутся?
- Наши кровати!
- Наши кровати? - Елена ещё раз внимательно посмотрела на мои губы. - Ты в своём уме?
- На моей кровати зачали меня!..
- Прекрати! - Елена, было, вскрикнула, но тут же осеклась, понимая, что начинать семейную жизнь со скандала - это не правильно. - Ты опять о своём зачатии? Тебе ещё не надоело говорить о своей кровати как о живом существе?
- На ней было много любви. Она пронизана любовью. Она опытна и эротична. Она, в конце концов, музыкальна. Она полна жизни и эмоций. А твоя синяя кровать мертва, плоска и нелепа.
- Посмотри на себя со стороны! - Она опять не выдержала моих речей, и опять осеклась. - Пойми, мой милый, старому место на помойке.
- Нет!
- Ну, хорошо. Мы разберём её и поставим в кладовку. Пусть она тебе там напоминает о твоём зачатии. А на новой кровати мы зачнём кого-нибудь другого. И он станет носить твою фамилию. - Елена опять присела на свою синюю кровать и поманила меня руками. - Иди сюда, приляг рядом со мной, почувствуй, как комфортно лежать на ровной поверхности. Теперь нам не нужно бояться, что наши страстные движения породят заунывный стон.
И опять я почувствовал, как эта синяя дыра с Еленой в центре засасывает меня. Я вцепился руками в железную спинку и прохрипел:
- Убери её отсюда... Убери её куда-нибудь...
- Ты о чём?
- О твоей синей кровати! Убери её с моих глаз! Быстрее!
- Ты что, псих?.. - В глазах Елены поселился испуг. - Я так хотела порадовать тебя... Извини...
- Извиняю, но кто-то из вас должен испариться.
- Ты в своём уме?
- Конечно, я в своём уме!
- Но ты отказываешься от меня! И отказываешься только из-за своей кровати!
- Да! Я отказываюсь!
- Но почему?
Чего-то Елена недопонимала, а может быть и я чего-то не понимал, но так или иначе - решение моё было принято.
- Моя кровать пропитана моими детскими мечтами о волшебстве и счастье. Я их не совсем помню - эти мечты, но по ночам, когда я сплю, я их вспоминаю. Это моя кровать щедро осыпает меня ими. А чем, кроме твоего тела, сможет поделиться со мной твоя кровать?..
Я пытался ещё раз объяснить этой женщине самое главное, но у меня, кажется, это не получалось. Скорее всего, я был похож на сумасшедшего, и Елена попятилась от меня. Она очень быстро оказалась в прихожей и стала так же быстро одеваться. Когда оделась, целую минуту слушала моё громкое молчание.
Я сидел не шелохнувшись. Я ждал одного единственного сигнала, и он раздался - дверь хлопнула! Я облегчённо вздохнул, устроился на своей кровати поудобнее, и тут же уснул, как ребёнок, отстоявший право спать в обнимку с любимой игрушкой. И мне опять приснился мой сон, моё счастье, мой город из белого камня. Когда я радостно ворочался, наслаждаясь счастьем и на левом и на правом боку, моя кровать уютно мурлыкала и продолжала крутить плёнку моего трепетного сна.