Аннотация: Жуткие страсти )))) Офицер и джентльмен 17: Природа боли.
Название: Офицер и джентльмен.. Автор: ankh976
Ориджинал Рейтинг: NC-17 Жанр и теги: слэш, нц-17, миди, процесс, начальник/подчиненный, война, солдатня, многа херта, а под конец - комфорт, комфорт, ХЭ Размер: мини пока Статус: в процессе Саммари: Про благородного человека, попавшего в совсем неблагородные условия, но сохранившего себя и снова оказавшегося на коне. Отношения начальник/подчиненный, война и военнопленные, издевательство над стокгольмским синдромом, ПАФОС! и ПАТРИОТИЗМ!, сомнительное согласие и любовь с последнего тыка.
Офицер и джентльмен. Часть семнадцатая: Природа боли.
Все те одиннадцать раз, когда они просыпались вместе, Герин вставал первым и будил Эштона, и Эштон помнил каждое пробуждение - и те, что начинались минетом, и те, когда он открывал глаза уже с членом в заднице, и совсем невинные, начинавшиеся с поцелуев и поглаживаний.
Этим утром он проснулся от забористого мата, страдальческих стонов и возни в дальнем углу спальни. Северо-дойстанское наречие не поражало разнообразием эпитетов, собственно непристойных слов было четыре, но богатство их сочетаний... - Рот открыл, дегенерат, - шипел Герин. Эштон спрятался с головой под одеялом. - Отъе..ись от меня со своей ху..ней... - сдавленно и невнятно мычал Френц, - Да чтоб тебя поленом е... Бл..дь! Нет! Сволочь! Раздался грохот костей об пол, очередная порция уже совершенно бессвязного мата и здоровое ржание Герина. Эштон вскочил, вне себя от беспричинной ярости: - Ничего, что я тут сплю? Не мешаю?
- Эштон, - Герин хищно улыбался, придавливая слабо трепыхающегося друга к полу, - Держи его. Да, вот так. Эштон злорадно сжимал заломленные руки Френца и наблюдал, как Герин ему сжимает скулы, вынуждая открыть рот, и вливает что-то ядовито-зеленое. Как же Эштон ненавидел чертового палача. До темноты в глазах и боли в стиснутых челюстях. Не из ревности, нет, к тому же она и не имела оснований, это было хорошо видно теперь, - нет, за то, давнее: "это не гражданское население, а трофеи". И за карательные рейды, подробности которых тот с дебильной усмешкой рассказывал Герину. И Герин тоже улыбался, слушая его, опускал глаза и молчал.
Френц давился и выл, катаясь по полу, рейхсляйтер зажимал ему рот. - Что это? - спросил Эштон. - Противоядие. Наши доблестные предки в своей героической древности не знали достоинств листа коки и перед боем упарывались ядовитой грибной вытяжкой. Но нужно потом принимать противоядие, если не хочешь постепенно сойти с ума... Хорошо, что Его Сиятельству не пришло в голову отравится чем-нибудь другим, - с этими словами Герин, наконец, преодолел безумное сопротивление пациента и крепко его к себе прижал. - Понятно, - буркнул Эштон, он был бы совсем не против, если Френц фон Аушлиц сойдет с ума и начнет пускать тут слюни. Тот гнусно устроился головой на коленях Герина и тихонько скулил ему в живот. Это раздражало. - Ему больно? - Очень. - Странно, - Эштон встал и принялся одеваться, - Я слышал про этих ваших северных берсерков... Но вчера господин группенфюрер был совсем не похож на впавшего в боевой транс. - Это все мечты и страхи. И они зависят от предварительной настройки, если ее не проводить то полезет такой бред... - Герин засмеялся: - Я, например, воображал себя огромным черным псом и несся будто бы со своей стаей всех резать. Наверно, это и был боевой транс, хорошо, что я велел Френци запереть себя снаружи: наутро вся комната была уделана просто в говно. - И он тебя тоже поил противоядием? - Я сам, - Герин усмехнулся: тогда он надеялся, что древние практики помогут, и чертовы собаки покинут его вместе с грибными видениями. Но те только в очередной раз расплодились.
Френц, наконец, затих, его переложили опять на кушетку, а они вдвоем пошли в ванную - умываться. Они расслабленно и привычно перекидывались ничего не значащими утренними фразми. - Передай полотенце, пожалуйста, - попросил Герин. И Эштон машинально протянул ему требуемое и застыл: Герин говорил на северном наречии и теперь смотрел на него, зло ухмыляясь. - Я... я никогда не утверждал, что не понимаю вас. - Конечно. Где выучил? Эштон прижимался спиной к холодной стене, жесткие пальцы стискивали его подбородок, большой надавил на трещинку на губе, размазывая выступившую кровь. - В командировке, в Матхаусензее, пятнадцать лет назад... Мне очень легко языки даются, я их девять знаю... и еще пять наречий. - Хорошо, - Герин отпустил его и легонько хлопнул по щеке, - Я тебе верю. Матхаусензее, надо же. Неподалеку от нашей деревни. Он притянул Эштона поближе, держа за шею, слизнул кровь с губ, сжал волосы на затылке, углубляя поцелуй. Тот упирался, краснел и поворачивался слегка боком - было бы ужасно, если б Герин почувствовал, что у него встало от пощечины. Поэтому Эштон сильно стиснул любовника, впился в его шею, подтолкнул к мраморной скамье, и тот, окаменев на секунду, поддался: он всегда заставлял себя поддаваться нечастым проявлениям активности Эштона, это было так заметно.
Но сейчас Эштон поспешен и груб с ним, как никогда ранее, он словно срывается, не находя удовлетворения в близости, в груди все сводит от боли, только что происшедшая сцена все еще отзывается дрожью, и слишком быстрое прощение Герина кажется ненастоящим. И тот недовольно отталкивает его, и идет к выходу, а Эштон обхватывает себя за плечи, сидя на скамье, но Герин не уходит, он запирает дверь и возвращается.
Эштон, говорит он, захватывая полную горсть волос любовника, откидывает его голову назад. Эштон, дай мне свой ремень. И Эштон трется щекой о его запястье, трясущимися руками расстегивает ремень и вкладывает его в протянутую ладонь, и утыкается лицом в голый живот Герина, жадно облизывает, обводя языком кубики пресса. Сейчас внешняя боль погасит внутреннюю, а прощение станет настоящим после наказания, он так благодарен за это понимание, ведь он и сам не знал, что же ему надо.
...Им осталось всего три дня, а на четвертый Герин улетит. Дел у Эштона теперь совсем мало: основные направления он разработал, а если вдаваться в детали, то работы - непочатый край, но это он оставит другим. Эштон даже не знает, вернется ли он в свое министерство, он сделал для своей страны все, что мог, и ему хочется уехать отсюда, куда-нибудь на ленивый юг, начать новую жизнь, а с этим местом связано слишком много воспоминаний, и он знает, что не выдержит их груза без Герина.
Герин же, наоборот, загружен перед отъездом под завязку, его времени не хватает, он не может насытиться Эштоном перед расставанием. Как бы я хотел, чтобы ты поехал со мной в Дойстан, говорит рейхсляйтер, целуя ладони любовника после секса. Но это будет ужасно для тебя. Здесь почти свобода, шепчет он едва слышно, почти курорт у нас с тобой, а там - обитель Фобоса и Деймоса. Но ведь ты можешь исчезнуть, уехать со мной, отвечает Эштон, сам не веря, что осмелился высказать настолько сокровенное желание. Нет, говорит Герин, нет, не сейчас. После победы есть шанс разрушить эту обитель, сменить злых богов, мои соотечественники напились крови и теперь, может, захотят мира и спокойствия, а кроме меня никто в правительстве не захочет остановиться, я заставлю их сделать это. Ты же будешь ждать меня, Эштон?
- Буду, - отвечает Эштон, - Конечно буду, - и внезапно добавляет: - Через четыре года мне будет уже сорок. - А мне тридцать пять, - фыркает Герин ему куда-то в район ключиц, - Но мы же не будем ждать так долго, я справлюсь со всем раньше. Он улыбается, кончиками пальцев обводя твердые скулы франкширца, его четкие, красиво вырезанные губы, перебирает мягкие волосы. Эштон представляется ему теплым золотом в руках, а мир вокруг - сверкающей механической игрушкой, которую так легко заставить двигаться в нужную сторону. Всего лишь нажать несколько кнопок.
...Эштон был в своем кабинете, делал поправки в плане финансирования тяжелой промышленности. Занятие было одновременно приятное - так как любимое - и грустное: дела в этой области обстояли прескверно. В дверь заглянул Гюнт, младший экономический советник, исполняющий, фактически, роль его личного помощника, осторожно улыбнулся: - Господин Крауфер, вам передали записку. С улицы. Эштон удивленно вскинул бровь: кому это он понадобился? Хотя... Он же практически не выходит из закрытых помещений рейхсканцелярии высшего доступа, возможно, кто-нибудь из старых знакомых хочет что-то получить через него. Самое время: ведь рейхсляйтер завтра улетает. Он развернул записку: о встрече "по важному делу" просил Рентон, его министерский секретарь. Что за дело может быть к нему у парня? Никто ведь не знает, насколько он близок к власти, за пределами экономического отдела он всего лишь "местный консультант". Но у него было время, поэтому он не ответил запиской, а решил спуститься лично.
Он вышел в общую приемную, народу здесь было немного, и Рентон, бледный, с лихорадочно блестящими глазами, сразу бросился к нему. Эштон ему кивнул: - В чем дело, молодой человек? - Господин Крауфер, вы найдете десять минут, пожалуйста, мне нужно поговорить с вами, но не здесь. Пожалуйста. - О чем? - нахмурился Эштон, его секретарь выглядел странно. Ему не хотелось никуда идти с Рентоном, но тот выглядел так тревожно, что Эштон подумал: а вдруг случилось что-нибудь ужасное с близкими парня, и он в силах будет помочь.
Они вышли за ворота дворца, направились в ближайшее кафе - с вычурной воздушной мебелью и приличной публикой. - Так в чем же дело, - спросил Эштон, наскучив видом мнущегося напротив Рентона. И дернулся, когда тот крикнул в ответ: - Предатель! Эштон встал, собираясь уйти, он не намерен был оправдываться и вообще разговаривать с психом. - Мы же знаем, - громко, и как-то глотая слова, говорил ему в спину Рентон, посетители смотрели на них со скандальным интересом, - Что вы помогаете дойстанцам разорять нашу страну, только вы могли провести это так тонко и всеобъемлюще... - Глупый мальчишка! - Эштон в ярости развернулся уже у порога, - Вы бы, видимо, предпочли, чтобы нас прямо и неприкрыто разграбили, обрекая людей на голод? Лицо у Рентона было растерянное, упрямое и странно отчаянное, когда он вскочил, выдергивая руку из-под столика, тускло блеснул револьвер: - Не оправдывайся, предатель, тебя уже приговорили! Эштон дернулся в сторону, раздался выстрел, он вывалился на улицу, но почему-то силы изменили ему, он прислонился к стене, ноги не держали, а онемевшее плечо и грудь вдруг разорвало запоздалой болью, он опустил глаза, увидел, что пиджак залит кровью, и начал медленно сползать вниз.
Вокруг вопили, а потом начали стрелять, раздавались дойстанские команды. А потом его подхватили и положили на носилки, санитар на ходу обрабатывал рану. И он повернул голову, пока его тащили куда-то, и увидел трупы, солдаты их стаскивали в кучу, и еще раненные, а среди них Рентон, мальчишка зажимал руками живот и орал, и черный автоматчик разбил ему голову прикладом. Все эти люди погибли из-за меня, подумал Эштон.
Его несли в военный госпиталь при дворце, и уже в коридоре над ним склонился Френц фон Аушлиц и рявкнул на северо-дойстанском: - Не вздумайте мне тут подохнуть, тупой ублюдок. - Какая трогательная забота, - прошептал Эштон на том же наречии, перед глазами все плыло от боли, и она была грязно-желтого цвета. - Вы мне нах..й не сдались, - злобно ответил группенфюрер, - Но этот придурок расстроится. - Как вы быстро... отреагировали... всех убили... - За вами следили, тупой уебок. Великая честь сосать х..й рейхсляйтера имеет и свои приятные стороны. Френц заржал, и Эштон едва слышно произнес: - Если я все же сдохну... то ваша мерзкая рожа - самое неприятное последнее зрелище... какое я мог бы только вообразить. Френц развеселился еще больше, но отстал.
Когда его готовили к операции, прибежал Герин. - Эштон, ты... - Больно, больно, Герин, - сознание мутилось, ему вкололи множество обезболивающих уколов, и он уже не замечал, что жалуется. - Потерпи. Эштон улыбнулся: ему показалось, что это Герин сильно сдавил его грудь, надо потерпеть, тогда его отпустят, боль пройдет, и все будет хорошо.
*** Очнулся Эштон уже в больнице, перевязанное тело ныло и стреляло при движении. Он слабо застонал, не сдержавшись, и оглянулся: палата была не похожа на дворцовую комнату, белая и квадратная, без всяких украшений на стенах, только окна забраны решетками в виде колючек. На тумбочке стояла фарфоровая ваза с синими фиалками. Наверно, его перевели в городскую больницу. Герин, наверно, уже уехал. Эштон лежал и смотрел на синее небо за окном, синие цветы в вазе, а через пару часов двери палаты раскрылись, и вошел пожилой доктор. - Ну-с, батенька, как самочувствие, - спросил он по-дойстански. - Где я? - Бейренская Университетская Клиника, - усмехнулся доктор. И Эштон в шоке закрыл глаза: он был в столице Дойстана.