Аннотация: Эштон и Френц. Офицер и джентльмен. Часть девятнадцатая: Два раза по пять минут.
Название: Офицер и джентльмен.. Автор: ankh976
Ориджинал Рейтинг: NC-17 Жанр и теги: слэш, нц-17, миди, процесс, начальник/подчиненный, война, солдатня, многа херта, а под конец - комфорт, комфорт, ХЭ Размер: мини пока Статус: в процессе Саммари: Про благородного человека, попавшего в совсем неблагородные условия, но сохранившего себя и снова оказавшегося на коне. Отношения начальник/подчиненный, война и военнопленные, издевательство над стокгольмским синдромом, ПАФОС! и ПАТРИОТИЗМ!, сомнительное согласие и любовь с последнего тыка.
Офицер и джентльмен. Часть девятнадцатая: Два раза по пять минут.
В Дойстане холодное лето, Эштон замечает это, когда медсестра распахивает по его просьбе окно. Прохладный ветер врывается в палату, на улице шуршат деревья и раздаются далекие звуки города - звон трамваев, неясный гул. В палате в углу стоит кресло и в ней сидит мужчина в темно-сером костюме. Охранник. А на окнах решетки.
Дойстанцы любезны: медперсонал рассказывает ему об операции и о том, как ему повезло, что там во Франкшире его пользовали лучшие хирурги. Врач так и сказал "пользовали", с такой архаично интеллигентной интонацией, как будто не существовало других значений этого слова... и других дойстанцев, приходивших к Эштону и "пользовавших".
Эштон спросил, где господин рейхсляйтер Штоллер. - Увы, - мягко улыбнулся доктор, - Товарищ Штоллер досадным образом запамятовал мне доложиться... - он внезапно осекся, бросив взгляд на пошевелившегося охранника, и попрощался. Охранник на тот же вопрос буркнул: "Не могу знать". А потом дернул мордой, попытавшись изобразить на ней что-то вежливое.
Эштон все понял и свернулся на постели: ждать. Он так устал. Ему казалось, что жизнь струйками протекает меж его пальцев. Глупо было вот так сдаться после всего. Он никогда не предполагал, что это обвинение "предатель" и невозможность вернуться домой - настолько подкосят его. Ведь не от боли же в изрезанном теле ему не удается всунуть в себя больше двух ложек мерзкой больничной еды. К боли он привык уже за последние месяцы.
"Овсянка, милый!" - радостно восклицала очередная беленькая медсестричка, а Эштон вымученно им улыбался. Женщины искренне о нем заботились, он умудрился стать их любимчиком, и это было удивительно: ведь он больше не был тем смазливым красавчиком, на которого готов был бросится любой дойстанский извращенец. Зеркало безжалостно отразило серую кожу, синяки под глазами, уродливые шрамы... неудивительно, что Герин не хочет его видеть. А медсестрички, вероятно, прониклись к нему той загадочной женской жалостью, заставляющей их связывать свою жизнь с калеками и жалким отребьем...
Интересно, если бы его планы осуществились, он уехал бы на Лазурные берега... было бы там так же бессмысленно?
На третий день двери распахнулись, в палату вошел автоматчик, обвел прищуренным взглядом помещение, задержавшись на Эштоне не более, чем на тумбочке, кивнул вставшему охраннику, и вышли они уже вдвоем. А затем явился Френц фон Аушлиц, великолепный в своей сверкающей серебром на черном парадной форме и пижонском светлом плаще. У Эштона внутри все екнуло, он сморгнул и понял, что никакой это не плащ, а белый больничный халат.
- Ну-с, - осклабился Френц, - Как поживете? - До этого момента - просто прекрасно. - Как всегда любезны, дорогой господин Кройфер, - Френц хищно скользнул к нему и бесцеремонно распахнул рубашку, разглядывая повязку, - А мне сообщили, что вы них..я не жрете. - Вы.. - короткий приступ паники сменился удушающей яростью, Эштон рванулся и чуть не застонал от боли, - Не смейте меня лапать. И какого дьявола вы коверкаете мою фамилию? - Поразительная неблагодарность, господин Кройфер. Я, поэтически говоря, вот этими самыми бл..дь руками вас с того света вытащил и притащил к врачам. Приставил к вам лучших телохранителей, оторвав от собственной, можно сказать, жопы. Оформил новые документы на имя честного, благонадежного дойстанца Эрстена Кройфера. А вы мне прямо в душу насрали. С разгону.
Эштон смутился: чертов каратель повернул все так, будто он ему обязан, и смотрел теперь с видом оскорбленным и укоризненным... Как будто не задирал только что на нем пижаму и не разглядывал с похабной ухмылкой, как подпорченный товар. Как будто всю свою сомнительную заботу проявлял из личного расположения, а не по приказу. - Меня так тронуло ваше исполнительское рвение, господин Аушлиц... - Приказы, - Френц сильно сжал его подбородок и потянул вверх, это движение отдалось болью, - Приказы можно исполнять по-разному... Эрстен. Проявляйте уважение. Мне кажется, если вам отрежут руку... ну, допустим, внезапно! - он задумался, а потом радостно заржал: - Да, бл..дь, внезапно поползла гангрена, вы теряете правую руку, гангрена столь же внезапно перекидывается на ээ.. левую ногу! Вы знаете, мне кажется, Герин не будет вас любить меньше после ампутаций... Помня об интересных предпочтениях моего дорогого рейхсляйтера, я бы поставил на то что вас наоборот будут еб..ть гораздо чаще и глубже. А вы как полагаете?
Эштона трясло - от этих угроз, чудовищно реальных, от своей ненависти и боли, и невыносимой близости Френца. Близость любого человека была для него невыносима, кроме Герина. Как эта тварь смеет говорить о Герине так, это не может быть правдой. - Убирайтесь... подонок... - Ваша тупость, - усмехнулся Френц, - Так похожа на гордость и достоинство, что даже вызывает уважение.
После его ухода Эштон заставил себя съесть целую тарелку проклятой овсянки. А потом встать и пройтись по коридору. Как мерзко чувствовать себя настолько слабым... Вот любопытно, а сиятельный граф обладает такими же навыками в борьбе, как Герин, или есть шанс его скрутить? Он немного помечтал, как здорово было бы сбить спесь с этого гнусного типа, вспомнил, как прижимал того к полу, Герин пихал ему в рот антидот, и Френц бессильно бился в их руках. Воспоминание было приятным, и Эштон подумал, что это низко: вот так слишком лично ненавидеть человека, который не сделал ему ничего дурного... и не сделает, скорее всего, пока он нужен Герину. Все это лишь его собственная грязь, ее скопилось слишком много, а фон Аушлиц просто подвернулся, чтобы она с готовностью вылилась на него. Только рядом с Герином Эштон чувствовал себя чище, но тот все не приходил, надо было спросить у Френца о нем.
Прошло еще четыре дня, и Френц снова навестил его. Эштон забылся тогда нервной дремой после обеда и был разбужен хлопнувшей дверью, он раскрыл глаза и увидел группенфюрера, тот стеком снимал с него одеяло. - Добрый день, Эрстен, говорят, вы таки взялись за ум и соизволили три раза пожрать. - И шесть раз погадить, Френц, полагаю вам будут любопытны и эти сведения. Френц рассмеялся: - Расцветаете на глазах, - он кончиком стека задрал рубашку Эштона, и тот не сопротивлялся, не желая провоцировать гнусную сцену, как в прошлый раз. Бинты с франкширца уже сняли, и офицер одобрительно поцокал:- Ну, что ж. Вполне, вполне еб..бельно.
- Оставьте меня со своими оскорблениями, - бесится Эштон, все же не сдержавшись, он отстраняется и одергивает пижаму, - Убедились? Проваливайте. - Еще не везде убедился, - смеется Френц и легонько тыкает ему стеком в пах. Эштон пытается перехватить и вырвать проклятую штуку, но вместо этого получает ею по рукам - несильно, но унизительно. - Уходите. Френц небрежным жестом подтягивает манжеты, смотрит на часы белого золота и снова улыбается: - Пятиминутка ненависти еще не закончилась... Эрстен. - Господи, - шипит сквозь зубы Эштон, - Неужели вам мало развлечений с этими вашими врагами народа? Наслаждаетесь своей абсолютной властью? - При чем же здесь власть, да еще и абсолютная? Я даже отодрать вас не могу как следует за ваши выкрутасы.
- В каком смысле отодрать? - заинтересовался Эштон. То, что Френц не имел, оказывается, возможности его мучить иначе, чем своим присутствием, внезапно превратило отвратительные издевательства в практически беззлобную пикировку. - Во всех. - А я бы вас... отодрал... - Вот как? Начинайте, - Френц нахально уселся на кровать и похлопал по своим бедрам. - Это была шутка, вы меня абсолютно не привлекаете. - Неужто вы так жестоко решили вые.ать меня прямо в душу? Френц подался к Эштону, сдавил раненное плечо, не сильно, но слабая ноющая боль грозила перейти в острую при злом движении, алые глаза неотрывно смотрели в светло-карие, а потом он впился жадным поцелуем в губы франкширца, сминая и кусая.
Эштон стонет и выворачивается, пытаясь ударить его здоровой рукой, а больную сторону прожигает как медленным выстрелом. Френц оттолкнул его и встал: глаза Эштона сейчас огромные и темные, как у дойстанца, рот воспален, а на рубашке выступили пятна крови. Френц поднимает ладонь, белая офицерская перчатка тоже испачкана кровью. - Ваша тупость так похожа на верность, что вызывает невольное уважение. - А ваша тупость, - хрипло отвечает Эштон, - Так похожа на предательство, что невольно тошнит. Краски покидают и без того бледное лицо Френца: - Это не так, - говорит он, ухмыляясь нервно и зло, - Вы ничего не значите. Для моей верности. И для него тоже. Вы просто временная подстилка, две мокрых дырки.
И Френц уходит, а Эштон не знает, что сказать ему вслед: жестокие слова карателя кажутся в тот момент правдой. За целую неделю Герин не находит и пяти минут, чтобы его навестить. Больной, он для рейхсляйтера бесполезен. "Пятиминутка ненависти", - вспоминает он. Френци нашел время потешить свое чувство.
Эштону становится хуже, но он упорно заставляет себя бороться со слабостью, есть все, что принесут, и выходить в больничный парк. Надо выздороветь, думает он. И тогда я возьму так любезно изготовленные для меня документы и покину эту страну, как можно дальше, и больше никогда не увижу ни одного похотливого дойстанского ублюдка, норовящего распять тело и вывернуть для забавы мне сердце.
На одиннадцатый день он нашел на скамейке в парке вчерашнюю газету, и с постыдной жадностью пролистал ее в поисках знакомого имени. И обнаружил: на второй странице, в статье о внешне-политических успехах. Герин был в Альбионрихе, поэтому он не мог к нему приходить. Надежда горячим пульсирующим шариком засела в его груди, он позволил ей там жить. И через два дня, у той же скамейки, любимый стремительно вышел ему навстречу, черные глаза его счастливо смеялись, а уголки губ вздрагивали, пытаясь хранить серьезность. И шарик перестал пульсировать и растекся теплом по всему телу.
Когда Эштон покидал клинику, он еще раз увидел Френца: тот ледяной статуей застыл у окна, а Герин изучал рядом черную папку, еле заметно, но крайне кровожадно усмехаясь. Френц пустым взглядом скользнул по Эштону, без обычной насмешки его лицо стало картинно-чеканным и пугающим. И они сейчас были похожи, как братья: два северо-дойстанских аристократа, древняя кровь разбойников и убийц. Эштон остановился, как вымороженный, но Герин поднял голову и снова преобразился радостью, а в глазах Френца мелькнули растерянность и боль, и он поспешно отвернулся. Никто не заметил его резкого движения: Эштон с Герином смотрели друг на друга, а затаившаяся по углам охрана - бдила окрестности.