Люблю как Билли Холидей поёт "Осень в Нью-Йорке". В одноимённом фильме этой песни почему-то нет. Голос Билли подёрнут лёгкой хрипотцой, как туманом. Свинг её ненавязчив. Музыка скользит где-то между мажором и минором, между "облачно" и "ясно". Эта вещь рождает во мне ощущение, похожее на вкус горького шоколада: сладко ровно настолько, чтобы не заглушить грусти.
Жаль, что сейчас не осень.
С детства мне нравились письменные принадлежности,вид и запах свежих, чистых листочков в новых тетрадках и блокнотиках. Это называется "канцелярит". Ещё мне до сих пор нравится эти пустые листочки заполнять, неважно - чем, получаю удовольствие от самого процесса. Это называется "графоманство". Кроме того, я люблю каяться в своих мнимых грехах (настоящие, ведь, никогда ни заметишь, ни признаешь). Это, конечно, мазохизм, но я хотя бы не впутываю в это ни священника, ни психоаналитика (как принято здесь у тех, кто может себе позволить такой вид удовлетворения). Предпочитаю более "художественную" форму (ха!) -дневник.
У меня было три мечты, связанных с этим городом. А у кого не было связано с ЭТИМ ГОРОДОМ хотя - бы одной мечты? Три мечты…Как в сказке. Но я пишу не сказку.
Не скажу, что попасть сюда было для меня мечтой. Так получилось. Просто, так получилось. Это выражение, как оказывается - незримый кормчий моей жизни. Стоп, что за красивые фразочки? Это же не роман какой-нибудь!
Ну, так вот, о мечтах. С тех пор как мы узнали, что совы - не то, чем они кажутся, и вплоть до того момента, когда надоело выяснять, что истина примерно где - то, всё шло своим чередом. Потом черёд закончился, и меня скрутило действительностью - это неповторимое ощущение: внутри и снаружи вакуум, но пошевелиться нельзя - так крепко связана.
Оставалось либо оставаться, либо сделать то, что я сделала. Ли Бо. Со стены над кроватью был снят транспарант: "НЕ ВОПЛОЩАЙ МЕЧТЫ - ОТ ЭТОГО ОНИ ПЕРЕСТАЮТ БЫТЬ МЕЧТАМИ". Нормальный такой антиамериканский лозунг. Я увезла его с собой. Запретила себе думать, правильно я поступила или нет. Запретила вспоминать тотscramble (ну, не нахожу я русского цензурного слова!), который я проделала с собой, прежде чем всё снова пошло своим чередом. Здесь это не принято. Всё O`KEY.
Теперь у меня есть: работа, жильё, люди, которым я могу сказать "How d`you do?".
Что же стало с моими мечтами? Первая мечта была - работать там, где я сейчас работаю. Но в рутину, как оказалось, можно впасть и здесь.В рутину - тину - тину
серебряную паутину
не всемирную
тихую, мирную
смирную
смурную
заживо замурую
Ой, что это я? Это не про меня! Я свою работу… Да я свою работу - я на своей работе - я там такое творю горы ворочу всё по плечу хочу - учу, хочу - делаю что хочу, всё себе позволяю, глазами стреляю и вообще…
Хотя, здесь это не принято. А значит - все этим занимаются. И обоюдно и злобно ловят на этом друг друга, подают жалобы, выигрывают процессы… Боятся они друг друга, боятся как в самом заправском тоталитаризме, ставшем главным жупелом ихней пропаганды!
У нас тоже было не принято, и тоже всё равно постоянно присутствовало, но - душевнее, теплее, искромётно-бесцельнее.
Вот, я уже ностальгирую и идеализирую. Почему я делю всё на "у них" и "у нас"? Я теперь - тоже "они"…
"Теперь он наш",- как поётся в опере Прокофьева. Доигралась.
Стало быть, о мечтах. Вторая моя мечта была: увидеть в этом городе то, что я таки здесь увидела.
Рассвет над Manhattan
Каток Рокфеллеровского центра
Музеи СоХо
Таймс - сквер
Broadway
Малые острова в устье Гудзона
Далее, как принято на церемониях раздачи призов здесь, пользуясь случаем, я должна поблагодарить тех людей, которые сделали так, что я живу на Брайтоне, а не в Квинсе, а также господа Бога за то, что дал мне все те шансы, которые я смогла использовать.
Fuck! Fuck! Fuck! О чём это я ?! Какие шансы, какие люди? Моя шкатулка, в которой кухня совмещена с комнатой, а на неё уходит половина зарплаты? Все эти -маны и - берги, у которых лабаешь на рояле весь вечер, давясь тёплой минералкой, но ни один их сынок никогда не будет иметь на меня серьёзных видов, потому, что моя мама не еврейка?
Кому я жалуюсь?
Вот это конечно забавный вопрос. Пишу дневник и всё время как будто к кому - то обращаюсь. Говорят, что дневники пишутся для того, чтобы их кто - нибудь в итоге прочитал.
"Когда - нибудь монах трудолюбивый
Найдёт мой труд усердный, безымянный,
И, пыль веков от хартий отряхнув,
Правдивое сказанье…"
Сомневаюсь, что монахи занимались сублимацией своей нерастраченной энергии в летописях. О, это было бы новое слово в литературоведении! Или, по крайней мере, занятная мистификация. Написать?
И почему, собственно, моё "сказание" должно быть правдивым? Кроме меня будущей, другой, постаревшей, его никто не прочитает. А ей (т. е. мне будущей, насколько я себя такую могу знать) вряд ли интересно будет читать про мои унылые будни. Гораздо приятней иметь прошлое, похожее на роман, пускай женский роман, но таковым хорошо скрашивать ревматические зимние вечера и думать, что есть, о чём вспомнить.
Весь вопрос в том, КАК вспомнить.
Скажи, как я ощущаю себя во сне? Нахожусь ли внутри сюжета сновидения, или это спектакль, разыгрывающийся для меня в моём же воображении? И участвую ли я в нём? Вижу ли я сама себя?
Знаю, что все эти варианты дали бы психоаналитику очень много любопытной информации обо мне. Но сейчас я воспользуюсь ими как образцами для форматирования воспоминаний. Так вот, возвращаясь к событиям минувшего дня, я чаще всего вижу себя как бы со стороны.
Поэтому нечему удивляться, если я буду иногда писать о себе в третьем лице. И дат я ставить не стану.
По-прежнему никак не соберусь написать о своей третьей мечте. Вот и на этот раз не заладилось. А теперь пора спать - завтра на работу.
***
Хорошо бы перечитать все главные вещи русской литературы. Ведь там всё написано: как жить, о чём думать, с чем бороться, что любить, с чем смиряться. Иногда кажется, что я это позабыла.
Хорошо бы жить размеренно, вольно, на природе и, начиная и заканчивая каждый свой день, знать, что своим созидательным трудом приносишь пользу человечеству. Растить и учить детей. Соизмерять течение времени с восходами, закатами и годовым небесным кругом.
Не это ли завещано нам теми, кто выстрадал свои идеи, одной надеждой питая свою мысль? Если бы они могли только увидеть, насколько облегчена теперь повседневная физическая жизнь, разве не воскликнули бы они в сокрушённом удивлении: "Отчего же не счастлив человек?" И в поисках ответа вновь направили бы свет своей трепетной лучины внутрь, в душу, которая так и осталась - растерянная, жаждущая утешения, тяготящаяся своей свободой и не знающая, что с нею делать.
Вот и моя третья мечта - не об этом.
Изрядно натренировавшись в прекраснодушных размышлениях о чужих судьбах, мыслях, творениях и испражнениях, о великом назначении отдельных представителей рода человеческого и т. д. и т. п.. - бесконечный деепричастный оборот можно продолжать, но
я каждый день упражняюсь в этом,
поэтому, почему бы мне не забросить эти красивости и не писать так,
как кто-то мне на душу что-то положит,
тем более что
я на свою душу уже давно положила бы,
если бы было что положить?!
Я спокойна, как угол бани, - привет из совка. Ностальгия замучила, что ли? Сходить в русский ресторан, послушать balalaika? Сводить некому…
Прямо страничка из антисоветского эмигрантского романа получилась, право. Начало предложения - прямо, конец предложения - право. Какое дурновкусие и отсутствие стиля! Являясь само по себе стилем, оно могло бы быть оценено литературоведами - современниками. Последняя фраза (характерный зачин: "Являясь…") выглядит как цитата из чьего-нибудь эссе. Сегодня текст нанизывается, как матрёшки - одна на другую, каждая следующая сентенция - рефлексия по поводу предыдущей. Дурная бесконечность рефлексии…
Итак, геометрия пространства текста (два родительных падежа подряд - фу!): "прямо", "право", "бесконечность". Симметрично размещённые на крайних точках первого предложения в абзаце, два наречия в сочетании с существительным образуют схему проекции с центром и расходящимися от него лучами линейной перспективы.
Прямо
Право
Право
Прямо
бесконечность
Но семантика этой схемы противоположна её виду: бесконечностьне может быть центром, наоборот, в ней теряются разбегающиеся векторы. Перспектива с обратным смыслом. Потому и дурная.
А ещё (это мусорно - стилевое у автора, так часто начинаются абзацы) обратим внимание на игру пространства и смысла в самих понятиях.
Подключая ресурсы тезауруса, мы (вышла на третьеличную форму научной работы) можем интерпретировать подтекст этой схемы следующим образом (вот уже и "таким образом" в ход пошло!).
Расположенные по векторам, ориентирующие в пространстве "прямо" и "направо" выражают стремление уйти от бесконечности, которая читается в данном случае как негативно окрашенная - неопределённость, аморфность. Но это непросто. Во-первых, ориентиры направлений меняются местами, перспектива "блуждает", "запутывается". Во-вторых, они представляют собой архетипическую ситуацию выбора из русских народных сказок: "Направо пойдёшь - …., прямо пойдёшь - …". Так, эти строки характеризуют состояние героини романа как (тяжёлое!) отягощённость внешней стабильностью. Она подсознательно стремиться преодолеть её, желает поставить себя в ситуацию экзистенциального выбора (ну как же мы без "экзистенциального выбора"!).
Почему же потенциальная энергия этого желания не переходит в кинетическую? Возможно потому, что сами векторы перспективы, уводящие
от "дурной бесконечности", далеко не радужны. Куда они ведут? "Прямо", то есть "ясно", "определённо", "чётко", но в тоже время и "неизбежно", "фатально": ведь можно сказать не только "прямо в рай", но и "прямо в ад", "угодить прямо в ад", даже жестоко: "прямо в глаз". "Право" - символ отрицательно официального в противоположность положительно оппозиционного, "право" как юридическая категория никогда не приветствовалось в советской идеологии: вспомним комментарии социдеологов к "так называемым правам человека". Добавим к этому судьбу ПРАВОзащитников и ПРАВдОискателей в СССР: псевдофольклорное "Тех, кто правду ищет, гонют /На родимой стороне". Поэтому и вариант "пойдёшь направо" содержит для совкового сознания подтекст опасений. (Не только антисоветская литература, но и антисоветское литературоведение. Где мои семнадцать лет?!)
В ходе анализа (спасибо, что не психоанализа!) становится очевидно, что из текста вытеснен третий вариант: "налево". В совковой идиоматике он прочно связан с сексуальной составляющей: "ходить налево" (ну вот, с психоанализом я накаркала). Таким образом (о!!!), состояние героини объясняется именно сексуальной неудовлетворённостью.
Тут нужно закрыть кавычки. Тоже мне, новость. Я же говорю, в ресторан повести некому. Хотела отвлечься (Борис Виан в "Импотенте" справедливо писал, что экзистенциалистские цитаты здорово помогают сдерживаться), да шибко анализу научена.
Здесь, в Нью-Йорке, впрочем, как и везде, я люблю любую погоду. Обрати внимание, как много общего в словах "люблю" и "любой". Вот на какой мысли я себя поймала.
Погоду…Сейчас дождь, а ты как думала, стану ли я поминать про погоду, если она хорошая. Ещё практически день, начало сумерек, но как-то светло и понятно, что - закат. Господи, как светло!
Я сижу в одном тут кафе, ты не можешь его не помнить,хотя кафе в этом городе тысяч на пять больше, чем даже этих вездесущих жёлтых такси.
Смотрю сквозь витрину на улицу. Задумчиво так, остановившимся на чём-то и не сфокусированным взглядом. Пью чай. Не жду никого. Хорошо мне, в общем-то, хорошо.
С собой у меня этот ежедневник, листаю уже исписанные странички с сомнением и пустые - с удовольствием. С чем-то я уже принципиально не согласна, а ты, наверное, будешь не согласна ещё больше и с чем-то другим.
Боже, что же я понаписала про свою работу! На самом деле, я провожу свои
дни за изучением наук, уже давно отринутых белым светом. И это доставляет мне неизъяснимое наслаждение.
А ещё я заметила, что по сравнению с началом дневника мои записи стали короче. Значит, помогает. Скоро брошу этим заниматься вовсе.
***
Знаете ли вы северную часть Центрального парка? Нет, вы не знаете северной части Центрального парка! (Ну, и слава богу, что вы её не знаете, значит, вы точно пребываете в мире живых).
Как ты понимаешь, старушка, это одна из немногих приключившихся с нами историй, о которой я хочу тебе напомнить.Ведь из неё многое вытекает. Итак, местные жители часто никогда за свою жизнь так и не посещают музеев своего города. Ну, чем не повод для мазохизма, правда? Ах, меня затянуло в рутину, ах, я превращаюсь в образованщину некультурную. Ах, хватит тратить деньги на покупку ненужных глянцевых журналов! (Честно, последний раз это было двамесяца назад)
И вот я попёрлась в музей Гуггенхейма, гулять по пресловутой улитке и пялиться на Кандинского. Несколько часов было потрачено на удовлетворение совести, интеллекта, а также той части души, которая способна разделять с ними подобного рода удовольствия. У организма это отняло определённое количество сил, так что мне захотелось восстановить их на природе.
Я вышла на воздух. Вечерело. Пасшийся на газонах разновозрастный
пипл становился всё менее единодушным в своих действиях. Кто-то складывал подстилки и сзывал детей, чтобы отправиться домой, кто-то меланхолично полулёжа наблюдал шоу под названием "Закат", кто-то в ещё более горизонтальном положении по-прежнему предпочитал не интересоваться тем, что вокруг, а заниматься (с) тем, кто рядом. За день солнышко изрядно подплавило масло на этом идиллическом холсте, и теперь пейзаж начинал приобретать вкус и цвет шоколадно-миндального мороженого из Баскин31.
Мой марлевый сарафан в цветочек, мои полукеды и моё дыхание постепенно тоже вошли в общий ритм замедленной истомы, когда капельки пота на коже проступают, будто на стакане с кока-колой, а голос из плеера (из-за садящихся батареек) опускается всё ниже и ниже, от шеи к груди, к пупку и дальше, и останавливать его не хочется. Утомлённая и окрылённая своей приобщённостью к искусству, я плавно, как в рапидной съёмке, скользила вглубь парка. Лёгкая ткань вокруг тела то отделялась от него, то опадала в такт сердцу и шагам, будто парус, дышащий в такт ветру. Под ней я ощущала движение обтекавших меня нагретых ласковых воздушных струй, и навстречу им изнутри поднималась жаркая покалывающая лёгкость. Я была наполнена ею, как река - садящимся солнцем.
Стараясь не расплескать себя, с обмякшими коленями я огибала водоём, решив прогуляться до подземки на 96 улице со стороны Верхнего Ист-Сайда. Чуден Receiving Reservoir при тихой погоде! Редкая птица долетит до середины Receiving Reservoir!
Редкий благополучный житель Нью - Йорка в здравом рассудке забредёт под вечер в эту часть парка. Но кто сказал, что я благополучный житель Нью - Йорка? Что я в здравом рассудке?Я - та ещё птица…Будто какого - то господина Б., ноги несли меня совсем не туда., куда следовало бы. В принципе: не туда.Куда глаза глядят. И куда глаза мои глядели?
Как в медленно вращающемся калейдоскопе, вокруг стали изменяться краски - от золотистого через пурпурное в багрянец, а потом и вовсе в сизо - сливовые сумерки - с каждым шагом. И с каждым вдохом стук моего сердца становился всё слышней. Деревья как - то не по-доброму обступили дорожку, по которой я шла, а закатное солнце обступили тучи. Их враждебные намерения (название для триллера!) становились всё очевидней. Я поняла, что меня как раз и притянула сюда враждебность, заброшенность этого места, где из - за каждого куста может выскочить на тебя РЕАЛЬНОЕ ЗЛО (тоже название для триллера, пора солить и продавать). Конечно, я тоже верю, что со мной никогда ничего не случится плохого. Просто нужно было остудить патоку этого вечера.Нарастить вокруг сладкой начинки пуленепробиваемую корку. Девочка - конфетка рассекает по плохому району.
И тут грянул ливень. Как говорится, кто не спрятался - я не виноват. Не будем сейчас затрагивать тему вины - одну из моих любимых, отметим только, что мною овладело в тот момент ощущение полного мазохистского кайфа. Начиналось настоящее веселье. Но полностью промокнуть я позволила себе не сразу (нужно ли уточнять, что зонта у меня, конечно, не было) - слишком уж люблю дождь. Его поэзия (если не сказать - поэтика!) отвлекла меня от самоистязаний.
Я забежала в какую - то беседку, тёмную, будто заброшенную. Стояла у самого входа и заворожено смотрела на падающую воду, деревья, быстро почерневшие мокрые дорожки, вдыхала влажный воздух, выпускала изо рта пар. От нагретой за день земли тоже шёл пар - очертания, ретушированные дождём, как миражи, трепетали в зыбком мареве. И страшно, и романтично - "давай бояться вместе"!
Накликала. Вдруг сзади (!), из глубины беседки послышался шорох, движение, и рядом со мной выросла высокая и тёмная фигура, почему - то с зонтом. Наверно, это был бродяга, бомж, которого разбудила вода, просочившаяся сквозь навес, но в тот момент он показался мне персональным ЧЁРНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ. Дальше было ещё страшнее. Он раскрыл зонт и сказал: "You go?"
Как говорится, ужас сковал меня. Я будто вросла в землю. Больше всего мне хотелось слиться со столбиком у входа и не дышать. Бомж помедлил и удалился в дождь.Ещё пару минут я выдержала без движения и кинулась в противоположную сторону.
***
Вчера опять был рецидив. Вон сколько накатала. А уж с облегчением думала: заброшу писать. Не тут-то было!
Сегодня оказалось, что "прямо и направо" - финальный отрезок моего пути на работу, который я проделываю уже пешком.
Я пишу этот дневник, будто путеводитель по какому - то странному городу. Но точно не по Этому городу.
***
Не помню, как я тогда из Центральном парка вышла к подземке. Не помню, как добралась до дома. Никогда больше так не промокала. Ужас!
В проулке перед моим подъездом, под пожарной лестницей я заметила промокшее хвостатое существо. Как в "Завтраке у Тиффани" с Одри Хепберн. То ли оно громко замяукало, то ли было слишком на меня похоже, но теперь я сказала ему, уже по-русски: "Пойдём?" Оно последовало за мной.
Дома мы мылись (я - в ванне, оно - в тазу), сушились, грелись. После чего стало понятно, что у меня в квартире очутился кот во фрачной паре, в самом расцвете сил. Он понял меня на улице - стало быть, наш человек. Через несколько дней и имя его стало мне известно. Всё безошибочно сложилось из характерных деталей, - да и кто ещё это мог быть? Безупречный костюм, редкое нынче свойство сохранять независимость среди жизненных невзгод, любовь к острым блюдам из фасоли, к искусству ( в гостях он прежде всего, по давней привычке, оглядел книжные полки: заметил знакомые альбомы Сомова и Грюневальда, а Дюреру даже позавидовал), - конечно это был альтист Данилов!
Я не слишком подивилась его новому обличью, зная от своих прежних московских знакомых, какие козни Володе постоянно строило его демоническое начальство. Но из деликатности не стала выяснять причины теперешнего даниловского состояния. У земляков, даже если они прежде не были накоротке, всегда найдется масса тем для долгой задушевной беседы. Как - то мы полночи просидели, предаваясь ностальгии, в той части моей неделимой квартиры, которую я по привычке зову кухней. Вспомнили события и людей, нам знакомых, даже поспорили немного о музыке и театре (в хоккее и футболе я не сильна, так что не смогла дискутировать на столь любимую Даниловым тему). Потом слушали Окуджаву. Володя, наверняка успевший уже посетовать, что, вот, выспаться ему опять не удастся, задремал прямо на диване под моим пледом. Будить я его, конечно, не стала, пристроилась тут же, "валетом", благо, места у меня на диване предостаточно.
Но сразу не уснула. Необычный гость пробудил в душе моей былое, давно, казалось позабытое. Вспомнились мне и лица, почти родные, далёкие. И музыка…
***
Записать впечатления того чудн`ого днясразу у меня не хватило сил. Их оказалось так много, что я уже третий раз возвращаюсь к ним, пытаясь осознать. Скоро второй месяц как Данилов по ночам спит у меня в ногах. Хотя иногда и пропадает на время, подтверждая квалификацию похитителя женских душ (пусть даже и кошачьих). А я под его влиянием решила пойти на концерт. Купила "The Village Voice", нашла нужную строчку. Знаю, кого увижу там - затем и иду. Но - ради чего?
***
Я была там сегодня. Всё было почти как раньше за тысячи километров отсюда - зал, музыка, мой смущённый и взволнованный трепет от свершающегося миг за мигом волшебного рождения, оттого, что дышу в такт непостижимым токам, дышу одним воздухом, пребываю в одном времени и пространстве (страшно подумать, насколько рядом!) с тем, кто обволакивает меня этими эфирными колебаниями…Они поют во мне, я ощущаю будто силу притяжения проносящейся и влекущей за собой кометы…
Кто встречал комету на своём кратком веку, попадёт в беду или будет счастлив?
И вслед за музыкой встали тенями ноябрьскими иные годы и иные вечера, и места столь отдалённые, что думать о них как о реальности - странно. Но те же, те же, господитыбожемой, погибельные хороводы закружились у меня в подвздошье, завлекая в хлябь непролазную тошнотворно сладкой ностальгии и тошнотворно же горькой рефлексии. О былом - далёком, навек несбыточном, - так думать спокойнее. Но и (знала же, знала!) о былом, как тайный клад, как параллельный мир существующем (только приди, как сегодня) - рядом. О былом, которое не смеешь потревожить ради нескольких беззащитных зёрен надежды, что хранишь в самом сухом и прохладном тайнике души и никогда не посеешь, ибо они могут и не взойти…
И я не пошла за кулисы непринуждённо разыгрывать удивление от случайной встречи, от того, что мы - снова земляки, не пошла спрашивать не о том и отвечать шутя, искренне улыбаться и восхищаться, пряча в самую глубину моего опалового перстня единственный вопрос.
В Этом городе мы тоже не пересеклись.
Данилова дома нет. Не удивлюсь, если он ушёл из деликатности, не желая нам мешать. Не удивлюсь, если он вообще не вернётся, потому что вытащить меня на концерт - была его миссия.
***
Альтист Данилов больше не возвращался. В Нью-Йорке уже наступила зима. Она напоминает самую запущенную и гнойную стадию нашей осени. Довольно слякотно. А изредка выпадающий снежок придаёт городу сходство с больничной палатой. Говорят, так здесь не всегда. Мы ещё прокатимся по Пятой Авеню на лыжах! Что, чёрт побери, ещё остаётся делать?
***
Скоро Рождество. Оно потребует от меня много сил. Повсюду "Jingle bells", "Let it snow", "I'm waiting for a White Christmas". Толпа. Как там у Бродского? Каждый чувствует себя волхвом? Или Санта Клаусом?
Я была в "Bloomies". Ходила за подарками. Не за теми вежливыми маленькими коробочками и открыточками для людей, которых я уже благодарила в начале, "пользуясь случаем". А за настоящими, душевными подарками. Кому? Вообще, есть такой американский рождественский способ, когда адресат подарка отыскивается в процессе покупки. Похоже на рыбную ловлю. Если получится, то - весело.
Итак, это было не помню на каком этаже, в посудной секции. Вижу цель, протискиваюсь к. Поджарый, очки - прелестная небольшая близорукость, распахнутое пальто, джинсы, шатен. В руках крутит чашку с надписью "Sister". Ногти не ухожены - не гей. Рассматриваю кружки. Беру в руки однотонную. Кошу полу лукаво глаза:
--
Is this jar look rather stylish or poor?What d'you think?
Меня оценивает или кружку? Пожимает плечами. Тормоз. Очнулся:
--
It depends on for whom is this gift.
Ага! Разворот (не спеша - спугнёшь!) и выстрел (мягко, будто нерешительно, в конце почти откровенно):
--
It depends on…Do you like it?
На самом деле он уже на первом вопросе посмотрел на меня, пожал плечами и ничего не сказал.
По идее, мне бы нужно купить зонт. Но если бы я взяла его сама себе в подарок, здесь, чёрный, глубокий, с роскошной под дерево ручкой, истратив дикое количество денег, ВЗАМЕН, то почувствовала бы себя последней свиньёй. А так я просто чувствую себя бездомной собакой.
Ну ничего, что - нибудь придумаем.
***
Вчера, в универмаге мы обошлись без слов. Почти без слов. Он обошёлся без слов. Почему? Ну, давай придумаем ему оправдание и мысленно вовлечём в метельное кружение моей сиротливой зимы. Иностранец? Нет, у него гораздо более нью-йоркский вид, чем у меня. Немой? О, у них своя диаспора. Но медицинская проблема - это уже тепло, уже можно начинать жалеть. Жалость - благодатнейшая почва для фантазий! Итак, он стеснялся ответить. Стеснялся чего - то в себе. Чего? Дефекта речи? Может быть, лёгкое заикание?! Есть!!! Нашла!!!
Теперь - спать. Пусть мне приснится понятно что.
***
Обходиться без слов…Странно и хорошо. Зыбко и ненадолго. Ничего не знать и не спрашивать, ни на что не отвечать. Зато подолгу смотреть друг другу в глаза и читать там всё, что захочется. И никаких писем! По пятницам в конце дня у меня, как в детском стихотворении, звонит телефон. Молчание. Но я знаю, кому оно принадлежит.
Мчаться на этот самый красноречивый зов куда - то, в сердце серых переулков, в такую же, как моя, картонную коробочку - квартирку, с полными бумажными пакетами в руках, с зонтом или просто со всеми нервами и усталостью измотанной души, привозить себя - жалкую, мокрую, и бессильно сгружать на порог пыльного, ковролиново - плюшевого простудного рая, зарываясь в жаркое плечо и находя губами такой же горячечный лоб, открывать друг для друга силы среди цветных одеял и подушек, керамических кружек с фервексом, колдрексом, глинтвейном, кофе с коньяком, корицей и кардамоном, с горячим молоком, остывшим молоком, горячим чаем, остывшим чаем, горячим шоколадом, сотню раз остывшим шоколадом на фоне скучающего где - то под потолком телевизора с неутомимыми Томом и Джерри, серым Хичкоком и кем - то ещё, отыскиватьдруг для друга, как детей капитана Гранта, канувшие в пуховые складки вечно соскальзывающие с ног шерстяные носки, чтобы добраться до двери и взять зачем - то когда - то заказанную на дом пиццу, а вечером в воскресенье, обрывая бесконечную нить, прятать друг от друга себя за плечами последних объятий, чтобы возвратиться домой накануне работы и вспомнить о жизни.
А я не буду думать о жизни. Я буду думать о том, как мы могли бы зимовать. И закрываю дневник до весны.
***
Весна непонятная, не похожая на мою обычнуюю слякотную знакомицу. Не хочу думать о том, что и она просто свернёт за угол в южном направлении.Не стану покупать новый костюм - меня всё равно не купят. Небывшее помогло мне перезимовать - пусть бывшее заслонит очарование, в котором мне нет места. Как сновидение, не в сезон.
C чего начать мне воспоминания о том лете? Конечно, с грозы. Ливень был потрясающий. Пелена дождя будто заставила время остановиться, повиснув между послеполуденной дрёмой и первыми признаками заката. Долгожданное ощущение спадающего гнёта духоты, осязаемость прохлады влажного воздуха до зябких мурашек…
На террасе трогательно дребезжала под напором воды оставленная беспечно посуда, и без того мокрую речку тоже поливало нещадно, - в этом была такая пленительная бесшабашность и провоцирующая безрассудность… Дом, беседка, дальняя сторожка, сухой островок под столом на террасе, отграниченные друг от друга дождём, превратились в суверенные государства, в удельные княжества со случайно застигнутыми дождём правителями поневоле или вовсе необитаемые. Но на самом деле - это природа разделяла и властвовала. Оказаться во власти того давнего лета вновь… Как и тогда, у меня не отыскалось сил, чтобы воспротивиться.
***
Дачное время лениво - трудно с точностью определить, сколько беззаботных солнечных дней подряд наше общество собиралось к завтраку, плавно перетекавшему в дискуссию, в поход на реку с небрежным перебрасыванием мячей и воланов, затем - в обед, снова в дебаты пополам с дрёмой, гулянье, чаи, снова бесконечные разговоры, преферансы и лото, ужины и разбредание по комнатам под конвоем мошкары. И всё это - вперемешку с долгими сборами, ожиданиями к столу, шатанием по окрестностям и всей остальной летней безалаберностью. Так ускользали от нас дни и недели.
Ты помнишь, что собирались мы в эту Аркадию тоже не в раз. Поначалу вместе с хозяевами приехал только Платон Николаевич, он на правах давнего друга бывшего мужа помогал Елене Константиновне и Ладе перевезти громоздкое дачное добро. В имении их приезда уже ждали старая бабушка Эра Ипполитовна и старая дева, двоюродная тётка Лады по материнской линии Ксения Борисовна. Когда - то в Угличе к ней сватался немецкий военный инженер, да внезапно скончался от почечной колики, спровоцированной местной фирменной копчёной сёмгой. Тётка Ксения уехала в деревню не потому, что очень любила жениха, а больше от недоумения, что её жизненные планы так нелепо нарушились. Потом собирались остальные…
Но, право же, скучно это, скучно вспоминать такие подробности, кто кем кому приходился, кто в каком порядке приехал; я этих подробностей почти уже не помню, а ты, стало быть, и подавно. Может, по странному свойству склероза хранить давнее, наоборот, придёт в голову то,что от меня нынешней ускользнуло. Не будем жадны и мелочны до фактов. Не ради них пишу, ты же знаешь…
***
Они сидели на залитой солнцем террасе, дамы - в лёгких летних платьях и шляпках, мужчины - в светлых льняных костюмах, а Платон Николаевич вовсе по-простому - в косоворотке. Беспечный ветер был одинаково внимателен и ласков со шляпными лентами, шалями, с кисеёй подолов, с бахромой скатерти… Эра Ипполитовна спала в тени на кресле - качалке, тётка Ксения донимала всех гаданием кроссворда. И остальные… Лёгкие дни, яблоки дольками, старые вязы, вётлы у озера…
О, все пожелтевшие страницы газет, на которых сушился зверобой, разложенный на подоконниках тёмных комнат! То был заговор немых букв и мёртвых растений против тишины, столь естественной для малых сих, против невозвратной молодости. Не в силах проговориться, шуршать - почти шептать - ну, газеты понятно, они всегда занимались сплетнями, но обнаружить коварство в простодушных цветах! Однако, и вам спасибо: за дурманный аромат, за падение врассыпную стеблей, едва растревоженных, за ломкую невесомость, которая рождала ответную лёгкость и дурманность в прикосновениях и встречах рук, вас спешно подбиравших…
Лада с девочками - за ягодами, на реку; Елена Константиновна - пасьянс. Разные бывают расклады: в одних валет и дама одной масти - рядом, в других - никогда.
Красная дама -
Чёрный валет.
Фарс или драма -
Выхода нет…
***
На дальних подступах к имению, за поворотом тропинки, ведущей к озеру…Сруб вросшей в косогор будки. Её крыша из старого толя почти сравнялась с землёй. Прогретый солнцем, этот замшелый шезлонг в душистой сосновой тени стал её укромным местом. Старые книги из тёмного дубового шкафа, скучные и ленивые, но такие основательные в этих своих свойствах, что вызывали уважение и благодарность за время, которое так обильно впитывали их страницы.
Но перелистывались страницы медленно. Над ними витали в душном сосновом воздухе чьи - то несказанные слова, непойманные взгляды. И звук шагов на тропинке каждый раз отвлекал от чтения.
Противоречие летних занятий - в несовместимости их содержания и смысла. Чтение чужих слов ради созерцания своих грёз, уединение ради чьего - то прихода…
Зной звенящий - на одну букву. Комариный звук. Кажется - от свиста загорится лес. Ни движения. Тишь - шорох игольчатого ковра под ногами. И видимость сна наяву создаётся от:
--
Что Вы читаете?
…Как внезапно я заснула. Потом нужно будет заложить страничку, на которой мне приснился этот сон.
- Право же, не знаю. Что - то о тех временах, когда жизнь текла так же медленно, как этим летом.
--
Хотите скорее уехать? Зачем? Вам здесь скучно?
--
Ну что Вы! Может быть, я сторонюсь быть в гуще веселья, новсё равно наслаждаюсь. Только тихо. Со стороны.
--
А, знаете, я когда - то сам сиживал здесь с книжкой. Мне тогда было лет четырнадцать.
…Это же было лет двенадцать назад, не больше!
--
Говорите об этом, как будто всё было сто лет назад, а Вы - глубокий старик.
--
Пускай, но у меня ощущение, что все эти сто лет…- (теперь я знаю, что смола на соснах плавится от его взгляда!) -…просто Вы так естественно смотритесь здесь, на толевой крыше, как будто всегда здесь были. Незаметно…
Какие странные, пустые, нелепые разговоры случаются во сне.
А, может, это был и не сон вовсе? Она никогда потом не решила для себя этой загадки. И спросить того, кто единственный мог помочь, не случилось.
Случилось…Нет, сотни, тысячи крошечных случаев, которые, конечно, таковыми не были, как облако мошкары тихим звоном наполняли то лето.Зной звенящий. Комариный звук…
***
Ни один закат не похож на другой - рисунком облаков, оттенком пурпурного, ритмом сердца.
Теперь прислушайся, - ничего? А тогда что стало с твоим сердцем?
Тогда, на обратной дороге со станции на дачу, закат был сказочный. Проводили в город хворую Эру Ипполитовну с Еленой Константиновной и мою племяшку, на будущей неделе отъезжавшую с мамой на юга.
--
Поезд незаметно набрал скорость и прощально погудел, пропадая за лесом. На платформе остались только мы вдвоём. Неправдоподобно… Молча спустились к дороге. И почти сразу куда - то исчез заботный груз хлопотных сборов, зацикленных мыслей о лекарствах, враче. Совестно… Аптечные запахи уступили место вечерним ароматам молока, реки, хвои. Прохладный вечерний воздух смешивался с жарким дневным прямо под руками. Цикады…
Ехали неспеша, наверное чтобы не ковырять в сумерках каждую колдобину. Надеюсь… Разговор шёл сначала по инерции о делах, волновавших нас в последние дни и часы. Но, оставив всё это там, на платформе, мы не смогли долго прясть грустную суровую нитку. Пусть даже этот маленький путь. Замедленный… Тихая беседа. Ничего нелепого и пустого под вечерним небом. Просто… Как светлячки на обочине, заискрились добрые и смешные слова, сплетавшиеся в призрачный караван крошечных, уютных историй...
От тепла и нездешности своей поднимавшихся вверх…
(Я запрокинула голову и смотрела вслед им, туда, где сквозь пёрышки облаков начинали проглядывать звёзды.)
…медленно терявших связность, как облака - очертания…
(Впереди каждого из нас ждали.)
…таявших…
Тарантас остановился.
-Не шевелись…
Почему моё сердце тогда не перестало биться?
***
В светло - золотой, прохладный час не тревожимого никем ещё утра (самый надёжный часовой которого - дачная лень), сладкие предрассветные сны незаметно, сквозь тюлевые шторы, начинают покидать спальни. И если удастся кому - нибудь в эту пору приоткрыть глаза, то можно увидеть, как бледно - сиреневый шлейф стаи снов пропадает в кронах самых тёмных вязов.
Но ей, почти не сомкнувшей в ту ночь глаз, было не до снов. Сбивая в сторону душное одеяло, она металась на мокрых простынях, как в бреду. Её неотступно преследовали вчерашние самые обычные хлопотливые разговоры, как облаком мошкары окружившие их по возвращении. Тогда, вечером, эти ничего не значащие фразы - заранее ли приехали, не стало ли Эре Ипполитовне хуже, как уселись в вагоне, да много ли было народу, да не забыли ли взять то, сё и тому подобное - доходили до неё как сквозь толщу воды на большой глубине. И отвечала она соответствено, а вскоре, сославшись на усталость, побыстрее поднялась наверх. Ночью же, те же слова звучали у неё в ушах свистящим шопотом, почти зловеще.
Едва рассвело, она, накинув на плечи крылатую шаль, сама подобно сновидению выскользнула из дома. На едином дыхании, лёгкими стопами едва касаясь земли, раздвигая осторожными руками колючие ветви шиповника, пробралась в дощатую сторожку. Здесь, почти на опушке, поодаль от дома, где никто не мог её услыхать, она уронила голову на руки и дала волю восторженным, бурным слезам.
Неизвестно, сколько бы ещё времени провела она в этой позе, но внезапно услышала еле уловимый шорох. Силуэт, показавшийся в дверном проёме, виделся ей размытым от влажной пелены на глазах, но сердце безошибочно различало, чьи это черты. Едва она успела всплеснуть руками, как вчерашний её спутник уже был рядом и, обняв её трепещущие колени, спрятал лицо в лёгких складках её платья…
***
На самом же деле в то утро с северо - западной стороны неба, скрытой бором, наползала на смену снам, полная наэлектризованной взвинченной нервной силы, грозовая туча…И когда я, уже преследуемая громовыми раскатами, достигла сторожки, в её крышу почти сразу же забарабанили тяжёлые дождевые капли.
Ливень, зарядивший на весь день, разделил нас.
***
Как и следовало ожидать, эта липовая роща, этот черешневый огород, грушевый сад ничем не закончился. Посажу я грядку вишен памяти июльских дней. Стоило ли вспоминать? Много воды не вытекло из моих глаз с тех пор. Вволю нашутившись, теперь я, может быть наконец сумею написать о своей третьей мечте, связанной с Этим городом.
***
Сижу на скамейке 17 пирса, гляжу на Бруклинский мост и противоположный берег Ист - Ривер. Хочется пустить эти странички по воде. Непонятно, что со мной сейчас происходит: то ли момент прояснения в сознании, то ли приступ депрессии. Может ли от этого измениться пейзаж? Как всё было давно…Сил нет связывать между собой слова.
Утопиться - поступить слишком просто.
Лучше рассказать о третьей мечте.
***
Вчера мы встретились. В том самом кафе, где я почти год назад перелистывала первые странички своего дневника. Тогда шёл дождь, я никого не ждала, и мне было почти хорошо. Со мной была моя третья мечта. Она… да, она состояла в том, что однажды…ну да, конечно в том, что он войдёт сюда, заметит меня, подсядет за столик - боже, какая проторённая дорожка в центр реабилитации подверженных депрессии!
Итак, был дождь, я пила чай, смотрела сквозь витрину, никого, в общем - то не ждала…Он проходил мимо - зонт, футляр - и увидел меня. Сколько времени занимал его путь до двери и к столику? Теперь я знаю - это были самые счастливые мгновения в моей жизни.
Мы сидели и разговаривали очень долго. Нам было весело, хорошо и спокойно. Тогда я поняла, что нас разделяет не только лёгкий пластиковый столик. Вернее, что кроме этого столика между нами теперь не было ничего общего. Смешно, правда?
И тут мы стали друзьями. Мы больше никогда не увидимся.