Что посеешь, то и пожнешь
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Действие происходит в середине XIII века на территории Монгольской империи. Часть первая: 1246 год, великим ханом становится Гуюк. Во время коронационных торжеств отравлен русский великий князь Ярослав Всеволодович. Великий хан поручает расследование молодому человеку Джураду. Но вскоре, в силу обстоятельств, герою приходится бежать в Золотую Орду к хану Батыю. Часть вторая: начало 1248, войска Батыя и Гуюка двигаются навстречу друг другу, чтобы встретиться в бою. Батый отправляет Джурада с особым заданием к великому хану, но во время одного званого ужина Гуюк внезапно умирает. Главный герой расследует убийство. В итоге, приходит к разгадке. Так что же скрывает Владыка Востока и Запада? О чём он умолчал? И как скажется его умение умалчивать на судьбе народов?
|
К читателям.
Уважаемые читатели! Прежде чем вы откроете первую страницу этой книги, автор хотел бы остановиться на жанре своего произведения. Перед вами не исторический роман с криминальным сюжетом, не детективный роман на историческую тему, а именно исторический детектив.
Автор не ставит перед собой задачу сделать историческое открытие или точно передать конкретные факты истории. Данное произведение не является научным исследованием, а лишь плодом воображения писателя. Реальные персонажи выступают в романе только в качестве художественных образов и не списаны под копирку со своих прототипов. Действия, развернувшиеся в книге, могли бы произойти в любую эпоху и в любой стране. Поэтому прошу любителей истории помнить, что они читают всего лишь детектив, а остальных не искать в романе точного описания исторических событий.
Чего ждут читатели от исторического романа? Придворных интриг, любовного сюжета, истории войн. А что хотят найти в детективных произведениях? Опять же, интригу, только уже криминальную, загадку и тайну, которую можно открыть, психологические конфликты. Автор попытался удовлетворить оба желания. И вот получилось некое соединение классического детектива в духе Агаты Кристи и историко-психологического романа 'школы' Генриха Манна, хотя, конечно, это две величины разного уровня, точнее литературного витка.
В истории народов автора больше всего интересует характер людей, а точнее, то, как он изменяется с течением времени. Но при более глубоком изучении исторических событий всё чаще приходит вывод: суть людей не меняется. Поэтому перед автором не стоит задача стилизации поведения героев сообразно описываемому времени, они говорят понятным для читателя 21 века языком, они могут быть похожими как на вашего соседа, так и на римлянина эпохи расцвета Империи.
Автор будет рад, если исторические события, переданные в популярной форме, вызовут интерес к родной истории, а так же истории других стран и народов, не менее интересных и захватывающих.
Впрочем, надеюсь, что каждый начавший читать найдёт для себя что-то новое и интересное, и, главное, дочитает до конца.
Приятного чтения!
Тигр, як и лиса
(Монгольская сказка)
Случилось как-то бычку повстречаться с тигренком. Стали они вместе в лесу жить и подружились. Дня не могли прожить, чтобы не увидеться.
День за днем - год прошел. Стал тигренок огромным тигром, от рыка его все кругом дрожали. А бычок превратился в большого яка, рогами своими мог проткнуть столетнюю сосну.
Как родные братья, любили друг друга тигр и як. Проснется утром тигр, потянется, скребнет когтями землю и сейчас же к яку. А як встанет, взмахнет хвостом, копнет рогом землю и навстречу тигру спешит. Так было каждое утро.
Все звери в лесу радовались этой дружбе. Только одна лиса, подлая, была недовольна. Потому что ей от этой Дружбы выгоды никакой не было.
Пришла раз лиса к тигру, опустила книзу хвост и уши, заплакала.
- Чего плачешь? - спрашивает тигр.
- Тебя жалко! - стонет лиса. - Твой враг убить тебя хочет, а ты и не знаешь того.
Отвечает тигр:
- Пока со мной дружит як, я никакого врага не боюсь! Никто нас одолеть не сможет!
- Да ведь як-то и есть твой враг. Это он хочет тебя убить! - затявкала лиса. Не поверил тигр:
- Врешь! Як мой друг! Громче заплакала лиса:
- Как же ты мне не веришь? Я ведь тебе теткой прихожусь. Сама слышала, как як говорил змее: 'Завтра утром проснусь, взмахну хвостом, копну рогом землю и на тигра брошусь!'
- Ладно! - рявкнул тигр, - я проверю, так ли все будет, как ты говоришь. Если не так - шкуру с тебя сдеру!
После этого побежала лиса к яку, опустила книзу хвост и уши, заплакала.
- Чего плачешь? - спрашивает як.
- Тебя жалко! Враг твой хочет тебя убить, а ты и не знаешь того.
Отвечает як:
- Пока со мной дружит тигр, мне никто не страшен. Вдвоем с ним мы всякого зверя победим!
- Да ведь тигр-то и хочет тебя убить! Он и есть твой враг!
- Пошла вон! - рассердился як. - Тигр мне точно брат родной!
Еще громче затявкала лиса:
- Как же ты мне не веришь? Я ведь тебе теткой прихожусь! Сама слышала, как тигр змее говорил: 'Завтра утром проснусь, потянусь, поскребу когтями землю и брошусь на яка!'
- Смотри, - сказал як, - я проверю, так ли все будет. Если обманула - будешь на моих рогах болтаться!
И вот наступило утро. Проснулись друзья, смотрят друг на друга, следят, что каждый из них будет делать. Тигр увидел, что як взмахнул хвостом и рогами в землю уставился, а як увидел, что тигр потягивается и землю когтям скребет.
Тут каждый из них и подумал: 'Правду сказала лисица: сейчас он меня убьет!'
И бросились в ярости друг на друга.
Тигр вцепился буйволу в горло, а як вонзил рога тигру в грудь.
И оба упали замертво.
Тогда вышла из-за кустов лиса со своими лисятами, затявкала радостно и бросилась к мертвым друзьям.
- Теперь мы весь год будем мясо есть, - сказала она лисятам. - Сами будем сыты, да еще и других лисиц угостим!
Вот как, значит, получается: если поверишь злодею, то и друга убьешь, да и сам жизни лишишься!
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Август 1248
ПРЕДИСЛОВИЕ
В 1227 умирает Чингисхан, основатель великой Монгольской империи и её первый великий хан. Умирает, возвращаясь из похода в Тангутское царство. Начав с объединения монгольских племён, он покорил большую часть империи чжурчжэней Цзинь на северо-востоке Китая, державу Хорезмшахов (это вся Средняя Азия). В последнем походе он уничтожил тангутскую империю Ся на северо-западе Китая. Были стёрты с лица земли великие ранее Хорезм, Китайская империя, Багдадский халифат. Под закон Ясы попали и многие русские княжества. За несколько лет до смерти Чингисхан поделил свою державу между четырьмя сыновьями: Великий улус, который достался старшему Угедэю, улус Джучи, улус Толуя и улус Чагатая. В 1229 на курултае великим ханом избирается сын Чингисхана Угэдей.
Армии Угэдея покорили последнего хорезмшаха, завоевали Кавказ и весь Северный Китай. Корея стала вассалом Монголии. Также расширились владения в направлении Индии и Ирана. Но главное - это Западный поход Бату, в котором были покорены половцы-кипчаки, булгары, Русь, Польша, Венгрия, Болгария. В этом походе где-то под Суздалем произошёл разрыв между потомками Угэдея и Чагатая, с одной стороны, и Джучи и Толуя, с другой.
Угэдей умер в 1241. Ходили слухи, что старший в роду чингизидов был отравлен. Наследовала мужу ханша Туракина, Начиналась эпоха переписей людей, и с этого времени и начинается иго в России. А регентство хатун длилось более четырёх лет, пока она ждала своего сына Гуюка из Западного похода, а затем они вместе ждали созыва курултая. И вот к 1246 году ей удалось-таки собрать курултай. На который, однако, не соизволил явиться первый враг будущего великого хана Гуюка и его родственник Бату.
I
И вот, наконец, впереди стали видны верхушки шатров. Были уже сумерки. Несмотря на то, что лето ещё не закончилось, трава была покрыта инеем. Джурад натянул поводья, привстал и огляделся. Ему совсем не хотелось ехать на курултай, но секретарь будущего Великого хана, Гуюка, Чинкай - брат матери Джурада, - настоятельно вызывал его сюда, в степь, в самый центр Монголии.
Из-под правого копыта скакуна ветер вышвырнул шарик перекати-поля. Джурад поправил съехавшую на лоб монгольскую шапку, отороченную мехом, и пришпорил коня.
Кочевой город раскинулся в долине между холмами у истоков Орхона, недалеко от Каракорума. Джурад узнал до боли знакомые круглые монгольские ставки с каркасом из тонких прутьев, покрытых войлоком. Из круглого отверстия на крыше почти везде струился дымок. Джурад проехал мимо группы палаток, вынесенной в сторону от дороги. Он едва повернул коня к ближайшему шатру , как увидел копье, обвитое чёрным войлоком - и сразу развернул обратно. В этой ставке кто-то был при смерти, и чужому вход в неё был заказан.
Джурад выругался и поскакал дальше по дороге. Скоро он подъехал к костру, вокруг которого собралось несколько монголов, они громко разговаривали, смеялись, передавали по кругу глиняную чашу, из которой отхлёбывали, звучно втягивая в себя. На вопрос о шатре Чинкая один из них замахал в сторону, куда и повернул путешественник.
Недавно уйгурский канцлер Угэдея Чинкай был возвращён новым ханом Гуюком на прежнюю должность. Долгое время пришлось Чинкаю скрываться от гнева регентши Туракины-хатун, вздорной и сварливой сибирячки, у Кудэна, младшего сына Угэдея.
Чинкай стоял у входа в свой шатёр и издалека узнал племянника.
-Давно я тебя, мальчик мой, не видел! Так и хочется сказать: как ты вырос, возмужал, да думаю, уже поздно, - говорил старик, обнимая своего гостя.
Джурад засмеялся:
-Дядя, я вырос и возмужал уже лет пятнадцать назад! А ты, я смотрю, совсем омонголился, - он покосился на две седые косы, завязанные за ушами по-монгольски, - Ты, поговаривают, снова в милости!
-Ладно, ладно, на пороге разговаривать - пойдём в шатёр. - Чинкай откинул полог. - Девочка, принеси воды и накрой к ужину, - сказал старик совсем юной девушке, выбежавшей из-за шатра. Это была любимая дочка Чинкая.
Джурад омыл руки и лицо, распоясался, сменил монгольскую шапку на уйгурскую тюбетейку, более подходящую для домашней обстановки. Девушка принесла чан с похлёбкой, разлила её по мискам. Большой кусок мяса выложила на отдельную тарелку. Чинкай отрезал кусок и с помощью ножа и маленькой вилочки протянул племяннику. После еды оба обтёрли руки о тряпку.
-Ты вот говоришь: омонголился, - начал Чинкай,- а я думаю, что это монголы "обуйгуриваются".
-Ага, вот присоединил Чингисхан Кочо, стало оно пятым улусом, уйгуры взяли на себя все тяжести монгольских завоеваний, а ты говоришь - "обуйгурились"! Изнутри что ли разрушают?
-Ты не прав, мой мальчик! А сколько они, монголы, всего переняли у нас! Письменность, литература, религия... Посмотри, сколько нас, уйгуров, при ханском дворе. Я, в том числе. Уйгуры ведь с давних времён на перекрёстке культур: между западом и востоком. Все торговые пути ведут через Уйгурию. Поэтому мы так и терпимы, например, в отношении веры. Чего в идикутстве только нет! Нет только бедных, а остального всего в изобилии. А с монголами у нас вроде добровольного союза. Они нам всё сохранили, всю нашу жизнь нам оставили. Согласен? Нам с монголами лучше добрый мир сохранять.
Джурад покачал головой. После некоторого молчания молодой человек проговорил:
-Ну что, старик, зачем заставил скакать меня через всю степь? Неужели моё присутствие на коронации так необходимо? - спросил Джурад за ужином.
Чинкай опустил голову.
-Давай сегодня не будем говорить об этом. Ты отдохни, отоспись. Завтра и потолкуем. Расскажи лучше, где был?
-Ну, сам знаешь, куда Бату ходил - на Руси был, в Комании, у мадьяр, у георгиан.
-И в битвах участвовал?
-В некоторых. Я не монгол. Чего мне за них воевать!
-Не трусил ли?
-Сам знаешь, что нет. Ведь помнишь, кто первый в состязаниях был. Просто незачем мне - вот мир посмотрел. Благо и положение моё позволяло рук в крови не пачкать.
-И как тебя к Бату занесло? Ты ж нашему хану другом был...
Этот вопрос остался без ответа.
Джурад помнил, как восемь лет назад поссорились двоюродные братья, Гуюк и Батый, как будущий великий хан оскорбил кузена, поднявшего заздравный кубок, как был с позором изгнан, как ненависть между родственниками не утихала. А теперь Гуюк стал ханом, вождём 130 тысяч воинов, а Бату там, на западе, со своими 4 тысячами.
Спать Джурад лёг около шатра, завернувшись в шубу. Небо немного очистилось, стали видны мутные звёзды. Где-то потрескивал догорающий костёр. Ранним утром - в самое безопасное для себя время - прибегали, шурша маленькими лапками, степные мышки, чтобы полакомиться остатками пищи.
С утра гость уже не застал дядю дома. Поэтому Джурад в одиночестве вышел из-за шатра и огляделся.
Во дворе молодой человек увидел давно знакомую картину: монгольские слуги Чинкая делали кумыс. Несколько человек окружили огромный бурдюк из бараньей шкуры со свежим кобыльим молоком, в руках у них были большие дубины-колотушки, книзу расширяющиеся до размера человеческой головы и полые внутри. Люди со всей силой начали колотить по бурдюку, который глухо булькал, а полые дубины отзывались звонким эхом. Наконец, по звуку люди поняли что молоко закипело и стало бродить. Тогда бурдюк открыли. Один из людей отлил немного в миску и жестом пригласил Джурада снять пробу. Напиток щипал язык, но потом по телу разлилось приятное тепло, а на языке остался терпкий вкус миндаля.
II
После завтрака Джурад выехал к ханскому шатру в поисках дяди. По холмам вокруг ханской ставки разъезжали на низкорослых лошадях вожди монгольских племён со своими людьми. Все они постепенно съезжались к белому большому шатру, окружённому деревянной оградой, разрисованной цветными красками. Джурад понял, что это шатёр ханши Туракины - матери будущего Великого хана Гуюка, - правившей страной почти пять лет. Там и собирались вожди на курултай. Джурад прикинул, что шатёр вместит в себя, по крайней мере, две тысячи человек.
В ограде были проделаны двое ворот. К одним из этих ворот, хорошо охраняемым, стекались группами люди. Среди них выделялись родовые вожди, съехавшиеся на курултай, они были хорошо вооружены, а их лошади богато убраны. Джурад, получив тычок локтем от кого-то из толпы людей незнакомого степного князька, посторонился и дал пройти спешащей компании.
Вторые ворота совсем не охранялись, но, несмотря на это, к ним никто даже и не думал подходить. Джурад понял, что это ханские ворота, через них может проехать только великий хан, и все об этом знают.
Когда проход к общим воротам освободился, Джурад подошёл к стражнику, вооружённому луком со стрелами и мечом, назвал себя и беспрепятственно прошёл под аркой ворот.
Во дворе толпились люди вождей, которые ждали своих господ, одних имевших право входа в шатёр. Джурад несколько раз прошёлся туда-сюда разглядывая ждущих, затем пробрался ближе ко входу, пытаясь решить, может ли он зайти внутрь и там ли находится дядя.
- Чего торчишь здесь, разиня? - окликнул молодого человека вооружённый монгол, не то стражник, не то человек одного из князей.
- Чинкая ищу, - ответил Джурад, решив не завязывать ссору с грубияном. Хотя уйгур и был одет по-монгольски: в косо запахнутый кафтан из буракина с тремя пряжками на правой стороне и разрезом до самого рукава - на левой и кожаные шаровары, он не рассчитывал на то, что монголы не узнаю в нём инородца, то есть существо во всём им уступающее.
-Ааа, - протянул собеседник и сплюнул, - все там, совещаются. А чего уж? Видишь как: сила Бату против хитрости нашей хатун не устояла, - монголу явно хотелось поговорить, - Почитай, большинство наших князей за Гуюка, а с Бату и Мункэ теперь кто? Да и где они? Уговорила наша Туракина кого как: кого подкупила, кого напугала, кого улестила, - стражник рассуждал как будто сам с собой о том, что Джурад и так знал, и ему совсем не интересны были сплетни о придворных интригах. Он только рассеяно качал головой, ожидая, что собеседник перейдёт к интересующей его теме.
- Ты канцлеру кто, земляк? - спросил монгол.
- Племянник.
- Уйгур... - протянул монгол, как будто сам был рад своей догадливости. - Видишь, никогда не знаешь, как судьба обернётся. Прятался твой дядька от хатун, а теперь на прежней должности, да и Ялавача вернули, слыхал?
Джурад знал, что друг Чинкая, хорезмиец Махмуд Ялавач также возвращён Гуюком, а некогда он тоже бежал от взбалмошной Туракины-хатун к Кудэну, напоив стражу.
- А как семя Тимуджиново-то разделило!.. Знал ли он, думал ли? - всё философствовал собеседник, - Чагатаевы сыновья с Гуюком заодно, а Толуевы-то к Бату прибились... Вот, вишь, как.
Джурад от нетерпения переминался с ноги на ногу. Монгол, наверное, заметив скучающий вид собеседника, ответил на его немой вопрос.
- Да недолго уже, - сказал он, махнув в сторону шатра, - к полудню должны закончить.
Они вдвоём невольно посмотрели в сторону выхода. В это самое время, откинув полог, из шатра выскочила молодая монголка с кувшином. В лучах утреннего солнца сверкали золотые диски в её волосах, заплетённых в косы, казавшиеся поначалу чёрными, но на солнце так же отливавшие золотом. У Джурада замерло дыхание. Ему почему-то вспомнился родной город, пустынные горы Уйгурии, мать, оплаканная им десять лет назад. По телу разлилось ленивое тепло, очаг которого находился где-то в груди. Монголка перехватила пристальный взгляд молодого человека, и тому пришлось отвести глаза.
- Лилуна, - сказал монгол, выводя Джурада из оцепенения.
- Что? - не сразу понял уйгур.
- Её зовут Лилуна, она девушка хатун.
Но Джураду теперь совсем расхотелось общаться, всё тело стало каким-то сонным. И чтобы встряхнуться, Джурад прошёл в сторону коновязи, пытаясь определить, сколько же потратил каждый отдельный князёк на такое богатое снаряжение.
- Не ходи туда, если не хочешь получить палками по спине, - посоветовал монгол.
Молодой человек ещё несколько раз прошёлся по двору. Солнце стало пригревать довольно сильно, Джурад посмотрел на небо: солнце стояло в зените, значит, был уже полдень.
Наконец, из шатра стали выходить заседавшие, сонно потягиваясь и глядя по сторонам в поисках своих людей. Джурад увидел, как полог шатра широко раскрыли прислужники и наружу вышел тот, в ком молодой человек узнал Махмуда Ялавача. Мусульманин расстелил разноцветный молельный коврик и, не обращая ни на кого внимания, начал совершать свой намаз. Толпа за оградой и во дворе становилась всё более разношерстной. Монголов, безусловно, было значительно больше. Везде торчали их жиденькие бородки и длинные косы. Далее Джурад увидел группу китайцев в шёлковых одеждах, они мельтешили как полевые мыши, шныряя полусогнувшись между остальными. Дальше виднелись знакомые кудрявые бороды русских. Тут и там раскинулись оазисы пестрых ватных халатов прибывших с востока со своими султанами.
Вдруг внимание собравшихся привлёк неясный шум за оградой. Джурад решил тоже протиснутся туда вместе с толпой любопытствующих.
Недалеко от входа стояла богато украшенная повозка, на которой помещался идол, изготовленный из шёлковой ткани. На ветру развевались разноцветные ленты, и он был похож на вырядившуюся к празднику девушку. Около идола бесновался в неистовой пляске мужчина без возраста, худой, с чрезмерно жёлтым лицом, наполовину седыми волосами. Несомненно, это был жрец Тэнгри. Он без остановки что-то завывал себе в нос, этот вой сливался в единый металлический гул. Скоро жрец довёл себя до полного изнеможения, упал на землю и задёргался в конвульсиях. Тогда гул прекратился, замолкли и все собравшиеся.
- Смерть будет, - провозгласил жрец, - синие глаза будут плакать!
Затем он встал, отряхнулся и, как ни в чём не бывало, пошёл по своим делам.
Джурад, с детства воспитанный в христианстве, только пожал плечами. И тут же кто-то легонько тронул его за локоть. Молодой человек оглянулся. Это был Чинкай.
- Великий Тэнгри ниспослал своим детям пророчество? - улыбаясь спросил он.
- Скорее не своим, - ответил Джурад, - у монголов не бывает голубых глаз.
- Неужели русским? - усмехнулся старый уйгур, - Ладно, пойдём со мной. Сегодня первый день, как хан Гуюк присутствовал на курултае.
За расписной оградой картина уже поменялась. Присутствующие распивали доставленное сюда пиво и вино. Ближе к шатру выделялась группа черноволосых курчавых людей. Джурад указал на них дяде.
- А это один из грузинских царевичей со свитой. Один Давид здесь уже около года своё право на царство подтверждает, и брат его двоюродный Давид Георгиевич тоже подкатил, и он себе трон требует.
- И кто ж получит? - поинтересовался племянник.
- А оба! - ответил дядя, - Пусть там между собой перегрызутся, монгольская власть крепче будет!
Подошли к шатру. Перед Чинкаем откинули полог, на Джурада дыхнуло душным спёртым воздухом, смесью запахов пота, кобыльего молока и винных паров.
На почётном месте рядом с новоизбранным ханом сидел русский князь Ярослав Всеволодович, самый могущественный владетель восточной Европы. Джурад и раньше видел его в ставке Батыя. Сейчас князю было за пятьдесят, но выглядел он довольно бодро и молодо.
- Князя Бату сюда отправил ярлык подтверждать, вот наш хан теперь пытается переманить у своего злейшего врага его лучшего друга, - шепнул дядя племяннику.
- А вон там, - Чинкай указал на человека в сером балахоне францисканского монаха, подпоясанном верёвкой, - это папский легат, итальянец Карпини. Жутко злит нашу хатун.
Чинкай, как и сама Туракина-хатун, были несторианами, и католики оказались для них злейшими врагами веры.
Гуюк кивнул Чинкаю, давая понять, что видит того, и знаком просил подождать.
- Хан с тобой позже потолкует, - пояснил старый уйгур племяннику.
- О чём? Зачем я ему понадобился?
- Успокойся, узнаешь. Наберись терпения, они ещё до вечера пить будут, далеко не отходи, я тебя позову.
Чинкай прошёл к ханскому столу, сказав что-то своему приятелю Ялавачу.
Хан Гуюк и князь Ярослав Всеволодович поднимали кубки.
- За великого русского князя, друга монголов! - провозгласил хан. Ярослав лукаво улыбался себе в усы, - Никого так не люблю и никому так не доверяю! - продолжал Гуюк, - И в доказательство моего расположения я, Ярослав, выпью из твоего кубка, а ты выпей из моего!
Под общее улюлюканье оба властителя поднялись со своих мест, обменялись чашами, которые и осушили до дна.
Занятые едой собравшиеся забыли робость, все пытались протиснуться в середину, к лучшему куску, шумно спорили из-за того, кто где должен сидеть. Более знатные стремились, через приближенных великого хана, представиться ему, уверить его в своей верности и преданности, подсунуть какой-нибудь более-менее ценный подарок, что было теперь не лишним, ведь совсем еще в недавнем времени они были не на его стороне. Хотя это была ему чистая прибыль, Гуюк отвечал просто, что каждый настоящий монгол признает только его и служит только ему.
В шатре стало совсем душно. Джурад вышел на улицу. Во дворе тоже пили и ели варёное мясо те, кто не был удостоен чести восседать в шатре. Джурад тоже нашёл себе место, перекусил куском мяса и запил чашей кобыльего молока, которое не употребляют ни европейцы, ни китайцы, но молодой уйгур привык к степной жизни с монголами, а, вместе с тем, и к их пище.
Отобедав, Джурад решил пройтись в надежде встретить кого-нибудь знакомого. Он подошёл ближе к шатру, чтобы иметь возможность видеть двор со стороны. И тут услышал голос дяди, раздававшийся со стороны шатра. Джурад подошёл ближе.
-Что ты предлагаешь, хатун? - спрашивал Чинкай.
- Делай, что хочешь, но видеть этих латинян не могу. Ты знаешь, что они у русских воду мутят? Ярославу этому корону предлагают королевскую? А он, как рыба, ищет, где глубже. Кто знает, не ведёт ли он тайных игр с Бату, а тут ещё эти паписты!
- Да чем же они тебе так досадили? В этом Карпини в чём душа только держится? Не все до его лет-то доживают...
- Враги они истиной веры, вот что. Папа их антихрист, а они ему, как богу поклоняются.
- Что ж делать? Папа - это всё же сила, нежелательно пока с ним и ссориться.
- Да что делать?! Легатов гнать, а Ярослава, если к ним склониться... - видимо, Туракина произвела какой-то жест, понятный Чинкаю, но продолжение разговора Джураду услышать не удалось, потому что мелодичный голос окликнул:
- Уйгур!
Рядом стояла та самая девушка, Лилуна. Глаза её испуганно смотрели в его глаза.
- Уезжай отсюда! - сказала она.
- Почему? - удивился Джурад.
- Я видела, как ты смотрел. Ты витязь, а воину нечего делать при дворе, где тайны, интриги да женские ссоры. Не для тебя это. Возвращайся к Бату или уезжай совсем, ты не монгол, ты свободен.
Джурад был удивлён такой осведомлённости девушки.
- Уезжай, здесь плохо будет! - проговорила молодая монголка, но тут же, увидев кого-то, упорхнула от удивлённого собеседника. Это было второе пророчество беды за сегодня. Джураду становилось жутко, но он мотнул головой, чтобы стряхнуть нехорошие мысли, и посмотрел вслед Лилуне. Девушка подбежала к русскому, мужчине средних лет, по одежде знатному боярину, и торопливо, оглядываясь по сторонам, сунула ему в руку свиток.
III
Бату лежал на охапке свежей сломы, вдали от своих царедворцев, всего три часа оставалось ему для сна, но большая часть их проглотят мысли и размышления.
Недавно он победил. Снова откинул и усмирил он противника. Правда, великоханской мощи он пока не сломил и не взял над ней окончательно верх. Монгольское ханство, как и прежде, отнюдь не в его власти. Оно все еще во власти Гуюка, ведь беспутство монголов, их сопротивление порядку и разуму, жажда наживы переросли в безумие. Точнее, более, чем тупое безумие, - упрямая привычка к бесцельному и беспутному течению жизни захватила власть над людьми, горькое смирение с позором крепко поселилась в них.
Одна победа Бату не сможет изменить этого. Что в этой удаче случайно, а что определено свыше? Она хрупка или прочна эта победа? Его военные успехи не могут убедить монголов в неправоте двоюродного братца с его мамашей. Почему так? Значит, этот самый полководец с запада, правитель улуса Джучи совсем не глава маргинальной шайки, недовольной властью, выходит, он настоящий хан! Как же тогда избранный великий хан, его мать, их советники, Чинкай, Ялавач, наконец. Есу-Мункэ, Бури, Салын-тегин, Байдар, Куча, Корачар и Каши, ведь каждый из них владеет землёй или управляет областью, да к тому же единолично, со всей полнотой власти. Бату же повелевает улусом отца, Джучи, той землёй, где стоит его войско, степью кипчаков, Русью, Хорезмом. Поход на запад пришлось завершить, когда пришло известие о смерти дяди Угэдея и отойти сюда, на Итиль, где Бату и закрепил новый центр своего улуса. А ведь император Священной Римской империи совсем недавно говорил, что мог бы стать сокольничим хана. И вот курултай разделил чингизидово государство. Мыслями монголы за Бату, это, как ни тревожно и печально, понятно многим. Даже самая крепкая мысль мельче настоящей власти, но она же и крупнее. Великое ханство - это масштабнее, чем земля и хозяйство, оно равно свободе, оно тождественно праву.
Бату представлял себе, что эта пресловутая справедливость смотрит на него сверху и видит, как сильно он, Бату, унижен, иногда он чувствует себя ненужным отбросом, растоптанным каблучком Туракины-хатун. Ради наживы подчиняются подлецам и изменникам. Из страха только пресмыкаются, духовно пустеют и отказывают себе в свободе совести. Эти люди, занимающие государственные должности при Гуюке или служащие в его войсках, знатные купцы, простые монголы, они же не так глупы и бесчестны, как представляют себе Туракина и Гуюк. Но что же им делать? Посудачат между собой, тайком вознесем молитву великому Тэнгри, укрепятся надеждой на лучшее и ... разойдутся.
"Я должен добиться своего!" - размышлял Бату. Именно устрашающая слава открыла ему глаза на его положение. Он все еще не великий хан, его корона - слава, но его столица Сарай, а не Каракорум. У такого полководца, как он, всегда есть необходимость в деньгах, и, чтобы войско его не разбрелось, ему нужно почаще завоевывать города; и те расплатятся за него.
Ещё Бату заметил, что за тысячу вёрст происходящее кажется значительнее, чем вблизи. Здесь, в Сарае, оживлённо и с интересом следят за происходящим на курултае, а о его, Бату, недавних победах совсем забыли и победители и побеждённые. Как будто что-то зависело здесь, в Золотой Орде, от великого хана.
С другой стороны, на берегах Итиля, по личным встречам знают Бату, его внешность, его нрав, они помнят его умные глаза; острый взгляд, его находчивость, его умение найти подход к любому человеку, еще лучше к женщине. И все понимали, что дело было нешуточное, и пока оно свершалось, небо и земля ждали, затаив дыхание.
О победах Бату теперь идёт молва во всех, даже самых отдалённых краях мира. Чем большее расстояние проходит весть, тем загадочнее, величественнее, нереальнее кажется его слава. И обладатель этой славы выглядит огромнее. Мир как будто ждал его, эту новую монгольскую кровь, этот разрозненный мир должен был объединиться под властью Орды или хотя бы против неё. Бывало, Бату казалось, что Великий Тэнгри послал его в качестве избавителя этого неразумного мира. Что такое его победы? Это кто-то бесконечно великий потряс устоявшуюся жизнь этого мироздания. Это потрясение ещё долго будет ощущаться от самых западных рубежей известного мира до тех мест, где поднимается солнце, оно перешагивает через горы, переходит реки, достигает противоположных берегов морей.
Говорят, что в одном большом далёком городе появился на улицах его, Бату, портрет. Только действительно он ли был изображён на этом портрете? "Хозяин мира!" - восклицал народ, глядя на него, толпа всегда оказывается права и всё знает.
Сам он давно не торжествовал своих побед, не упивался ими. Потому что за сделанным делом идёт куча дел и задач, которые только предстоит решить, за одной победой, тем более если она досталась честно, без помощи интриг, идёт желание добиться ещё большего. Теперь Батый думал о том, что теперь не его, а непутёвого двоюродного ему Гуюка провозглашают на курултае великим ханом. Он вспомнил свою последнюю осаду, когда он легко пробился через внешнюю оборону упрямого городка, но проворные жители успели затворить тяжёлые дубовые ворота своего пристанища. Осада окончилась тем, что войско его, монголы, кипчаки, татары, прочие вольные и невольные искатели приключение все в единодушном порыве стаей воронья налетели, принялись громить, грабить, убивать. И больше ничего... Вспомнят ли потомки об этом случае, не вспомнят - всё к лучшему для славы Бату. Хана, всё же, покорённые встречали криками ура, но среди грабежей и убийств. Он велел тогда щадить людей, да и церкви тоже.
У Бату позади ворох горестей, бессонных ночей, неустанных трудов, несбывшихся желаний, но и радостей, побед, ратных и жизненных, он попробовал не меньше. И разве он меньше достоин быть великим ханом, чем Гуюк? Он теперь пирует там, возле Каракорума, а он сейчас вот лежит на свежей соломе. Вскоре сон всё-таки берёт на Бату верх, ведь за годы полевой жизни он научился владеть собой при всяких незадачах, тогда, когда что-то идёт не так, как ему бы хотелось. Сон его лучший союзник, он приносит с собой великому полководцу не страхи и неудачи, а приятные видения, в которых все его мечты близки к нему.
И вот сейчас Бату пригрезились великолепные корабли, как по облакам, скользящие по Итилю, они приближались и превращались в сверкающие исполины, наполненные мощью, они парили между искрящихся солнечных дорожек на едва колеблемой глади реки, они подплывали в поисках его, Бату. Сердце у него застучало часто-часто, и во сне он понял, что означает это явление, и обрадовался этому. Но, как это чаще всего и бывает, при пробуждении он тут же забыл об этом, в жизни было не до сказок, рутина её вскоре напрочь изгладила из его памяти прекрасное видение.
IV
У входя в шатёр стоял Чинкай. Увидев племянника, он помахал ему рукой.
- Иди, иди, хан зовёт!
Джурад в сопровождении дяди вошёл в шатёр. Чинкай проводил молодого человека к месту, где сидел хан, тот, в свою очередь, сделал знак, чтобы дали поговорить наедине, и тут же рядом никого не осталось. Теперь у Джурада появилась возможность лучше рассмотреть Гуюка, которого он, впрочем, и раньше видел. Хану в то время было сорок лет, но ему можно было дать и больше. Губы его были плотно сжаты, хан вообще мало улыбался или смеялся, хитрые монгольские глаза были прищурены ещё больше, чем у остальных, мерцающий огонёк в них давал наблюдателю возможность думать, что Гуюк постоянно что-то замышляет.
- Как поживает брат мой, Бату? - спросил хан Джурада.
- Зачем великий хан спрашивает о том, о чём и так хорошо знает? - ответил уйгур.
- Я не буду, как сарацин, говорить загадками, - продолжил Гуюк, - ты ушёл с моим врагом.
- Бату твой враг, а не мой, - вставил Джурад.
- Но ты родственник моего канцлера! - воскликнул великий хан.
- Бату тоже тебе родственник, - резонно ответил молодой человек.
- Ты дерзишь мне, уйгур! Не надо. Я вот хочу простить тебе измену. Это ведь Бату виноват, что отец хотел изгнать меня, а не ты. Ты ведь всего лишь его шавка. Зачем остался с ним, когда мы с Бури уехали?
- Мир хотел посмотреть.
- Да и пёс с тобой! Я тебя прощаю, - повторил хан, - ради твоего дяди прощаю, он просил за тебя. Только и ты уж окажи мне услугу.
- Какую, великий хан?
-Ты ведь не один предатель своего хана на свете. Есть и другие. Есть русский князь, а он ещё не решил, где ему выгоды больше: со мной или с Бату. И мне надо знать, когда он будет склоняться в какую-либо сторону.
-Почему это должен узнать я?
-А мне нужен человек независимый от меня. Ярослав прекрасно знает, что ты у Бату служил, он тебе будет доверять. К тому же, ты не монгол. А ещё, ты умён, и наконец, тебе надо искупить свою вину передо мной.
-Как? Следить и наушничать? - возмутился Джурад.
-Как знаешь, так и узнавай. Твоё дело. Но отказаться ты не можешь. За тебя дядя поручился. Ты ведь не хочешь, чтобы его судьба снова повернулась? Для старого человека не много ли поворотов? Ну как?
- Хорошо, - Джураду ничего другого не оставалось. Он клял себя, что всё-таки явился на зов дяди в Каракорум. Он так и не понял, почему эта сомнительная миссия слежения за русским князем досталась ему, он только понял одно, что Гуюк до смерти боится своего кузена Бату.
- Ты ведь по-русски понимаешь?
Джурад кивнул.
- В подмогу тебе будет один русский. Сын золотых дел мастера Кузьмы, очень искусного. Он толмач у князя. Не спорь. Этот вхож в дом, с ним сподручней.
И хан сделал знак, чтобы ему подлили вина, давая молодому человеку понять, что разговор окончен.
Джурад вышел на воздух. Он подумал о князе Ярославе. Как же так получилось, что всем он не угодил, и ханше, потому что послы Папы с ним общаются, и хану, что завёл дружбу с Батыем, а ведь принимают его как почётного гостя, из одних кубков пьют, не заставляют, как грузинских царевичей у ограды мыкаться. Могущественен в то время был Ярослав, многое мог, но вот чего хотел?
- Эй, монгол! - окликнул кто-то. Джурад оглянулся и понял, что светловолосый парень, одетый по-монгольски, обращается к нему.
- Я не монгол, - огрызнулся Джурад.
- А я Протасий, - просто ответил парень.
- Это ты, что ль, русский толмач?
- Ага, - подтвердил Протасий.
- Лошади есть? - неожиданно спросил Джурад.
- Найдём! - обрадовался русский. И правда, через несколько минут махал из-за ограды, держа под уздцы двух коней.
Джурад вскочил в седло и погнал в открытую степь, подальше от пьющей, орущей и плюющей толпы. Ветер обдувал лицо уйгура, недовольство, которое осталось после разговора с ханом, стало проходить. Джурад даже укорял себя за то, что так грубо разговаривал с русским: "как настоящий монгол", - усмехнулся он про себя. Наконец, путники достигли небольшого пригорка, обогретого солнцем. Джурад спешился, его спутник последовал за ним. Молодые люди разместились прямо на земле. Некоторое время сидели молча, уйгур устремив свой взгляд в степь, а русский - рассматривая травинку, сорванную около ног. Вскоре Джурад заговорил:
- Вот ты русский, а служишь монголам...
- А что? - проговорил Протасий, пристально глядя на собеседника, - Ты тоже не монгол. А я ведь провёл в степи большую часть жизни. Меня увели, когда мне было десять лет, я уж о Руси-то мало что помню... А здесь меня вырастили, выучили.
- На родину вернуться не хочется?
- А что я там делать буду? По миру пойду? Чем мне жить-то там? У меня там ничего нет.
- Совсем не скучаешь?
- Знаешь, какую я картинку представляю всё время? Идёшь полем, не степью, а полем, где рожь колосится, горизонт видно, а из-за горизонта появляются купола с крестами... Вот хан наш часовню православную за своей ставкой возит, так я, как с утрени выхожу, внутри всё вроде тепло, но ноет и ноет.
Джурад вспомнил чувство, охватившее его сегодня утром, когда он впервые увидел Лилуну, и понял, о чём говорит Протасий.
- А так в степи хорошо, вольно, - продолжил русский, - никто меня ни к чему не принуждает. Вроде как я и не русский, но и не монгол. Веры менять никто не просил. Верь, во что хочешь на здоровье!
Протасий рассказывал о своей семье, об отце.
Джурад слушал и думал, зачем хан приставил к нему Протасия? Следить за ним? А зачем следить? Неужели Гуюку так важно, чтобы Джурад выполнил его задание?
- Тебя зачем ко мне приставили? - спросил он прямо.
- Так сказали, чтобы к Ярославу Всеволодовичу ввёл.
- А зачем, знаешь?
- А я лишних вопросов не задаю!
Джурад решил поверить простоте парня, ведь верить ему больше было некому. Единственный, с кем он был здесь близок - его дядя, втянул его в непонятную историю. Молодой человек так до конца и не разобрался, что именно ему надо выведать у русских и с какой целью следить.
- А зачем к русским толмачом пошёл?
- Честно? Я думал, может, кто из бояр с собой на Русь увезёт, место даст.
- Ну и как?
- Да никак! - махнул рукой Протасий.
- Расскажи мне про них.
- Ярослав один приехал, ты знаешь, сыновья у Батыя остались. Главный из бояр - Фёдор Ярунович. Не люблю я его, у него с ханшей всё дела какие-то тёмные.
- Это тот, с цветным поясом под брюхом с сарайскую дыню? - вспомнил Джурад человека, которому Лилуна передавала письмо. Монголы имели узкие талии и выдающийся живот был предметом довольно необычным.
- Он самый. Затем молодой Андрей Данилович, он из близких Александра Ярославича, княжича русского. Из ближайших слуг Яков да Михайло, они всегда к князю доступ имеют.
- Ладно, поехали, - сказал Джурад, поднимаясь.
- Слушай, монгол, ты вот мне не веришь, всё тебе подозрительным кажется, думаешь, я сума перемётная? Да я бы больше неблагодарным бы стал, если монгола бы предал.
- Ничего я такого не думаю! - отмахнулся Джурад, - Только монголом меня не называй!
- По рукам, - улыбнулся русский, - поехали, я тебя кое с кем познакомлю.
Новые знакомцы сели на коней и отправились назад. Протасий завернул несколько в сторону от того места, где располагался шатёр хана. Место явно было заселено немонголами. С одной стороны на коленях на земле сидели узкоглазые люди и что-то мастерили.
- Это китайские лучники, - пояснил Протасий, - их целой артелью в прошлом году угнали. А там, - он показал в другую сторону, - угорские гончары. Нам туда.
Они направились к отдельно стоящему сооружению, по виду больше и богаче остальных. Когда они подошли, Протасий крикнул:
- Эй, отец! Ты где?
Перед путниками как из-под земли вырос крупный детина средних лет с русой косматой бородой и головой, подстриженной под горшок.
- Здорово, братец! - прогремел Кузьма и протянул Протасию руку.
- Здорово, коли не шутишь! Чем занят?
- Да теперь роздых мне дали, всё, что надо устроил.
- Кузьма - самый искусный на свете золотых дел мастер, потому что руки у него золотые! Его наш хан ох как любит! Отец трон для коронации вырезал.
- Хошь поглядеть? - спросил Кузьма, - а то уж увезут к завтрашнему готовить.
Протасий оглянулся на Джурада и, получив одобрение с его стороны, согласно кивнул. Кузьма провёл гостей внутрь. Он откинул кусок материи и перед восхищёнными зрителями предстал великолепный трон. Протасий локтем подталкивал Джурада, как бы говоря: знай наших. Трон был вырезан из чёрного дерева, с цветом которого контрастировали вделанные в закруглённую спинку перламутровые жемчужины. Корпус трона испещрён великолепной скульптурной резьбой, которая дополнялась неповторимой инкрустацией драгоценными камнями. К трону вела резная лестница.
- Скоро за ним придут, буду устанавливать, - пояснил Кузьма.
- Чудо, - выдохнул Джурад.
- Вот и латиняне всё наглядеться не могли, - сказал мастер.
- Латиняне? Сюда папские посланники приходили? - удивился Джурад.
- Были, были. Я им с харчами подсобил, так они теперь каждый день наведываются.
- К своей вере склоняют? - спросил Протасий.
- Да, между делом. Больше секреты всякие выведывают про великого хана.
- Он про хана всё знает, - шепнул Джураду Протасий, а вслух спросил:
- Выдаёшь?
- Что нельзя говорить, о том молчу. Что ж я не понимаю! Это зачем я еретикам буду против хана помогать? Он мне по-русски молиться не мешает! И "от Сына" читать не заставляет. Он и сам, может, скоро в православную веру покрестится...
Джурад про себя отметил пронырливость католических монахов, которые готовы к своей цели идти по любым тропинкам.
- А печать смотреть не хотите? - спросил мастер.
- Отец ещё хану печать вырезал, - объяснил Протасий.
- Покажи, - заинтересовался Джурад.
Кузьма достал квадратную печать, на ней гости увидели шестирядную надпись. На монгольском языке уйгурским алфавитом было вырезано: "Силою вечного Неба Далай хана, государя великого монгольского улуса, повеление. Если дойдет он прежде народа, нарушающего согласие, пусть человек внемлет ему и убоится".
Гости поблагодарили мастера, и все втроём вышли на улицу.
- Ты ведь с запада приехал? - неожиданно спросил Кузьма у Джурада.
- Из Сарая, - ответил уйгур.
Кузьма задумчиво посмотрел на молодого человека.
- Опасайся, воин. Наш великий хан сейчас особенно раздражён против Батыя и всех, кто с ним. Сильную злобу затаил, никого не пощадит.
Джуруд молча пожал руку русскому мастеру. Ну вот, ещё одно предупреждение. И всё за один день. Что же будет завтра?
V
Посмотрев украдкой на то, что происходи во дворе шатра, Туракина-хатун снова глянула на своё отражение. Она любила по-разному укладывать свои косы. Некогда она была очень красива и благодаря этому пленная меркитка, привезённая из военного похода, стала любимой женой великого хана Угэдея и получила возможность управлять страной ещё при жизни мужа. Она то просила девушку заколоть косы за ушами, то переплести на затылке, то спустить волосы на лоб. Наконец, она выбрала лучший вариант, который, по её мнению, был ей больше всего к лицу. Но причёска для монгольских женщин тогда не имела большого значения, т.к. Туракина сразу же одела шапку, которую снимала только отходя ко сну.
Теперь предстояло померить и выбрать наряд. Перед ханшей было выложено четыре платья: одно из небесно-голубого шёлка с пушистыми перьями, второе - красное с золотой вышивкой, третье она сразу же отбросила, т.к. оно показалось ей слишком простым. Туракина остановила свой выбор на четвёртом - отороченным соболиным мехом. Хатун поднесла мех к лицу, погладила его рукой.
-Нет, - проговорила она, - не позволю Папе Римскому отобрать у меня соболей!
Туракина боялась, что если Русь попадёт под влияние запада, то поток пушной дани в её сундук иссякнет.
-Лилуна, подойди ко мне поближе, - позвала хозяйка любимую прислужницу.
-Хатун хочет надеть сегодня это платье? - спросила Лилуна, подойдя к госпоже.
-Да, - ответила Туракина, - только посоветуй мне, какие украшения будут смотреться с соболем лучше.
И ханша перевернула сундучок с любимыми драгоценностями. Затем провела по ним ладонью, чтобы рассредоточить их в один ряд. Это многоцветие камней было похоже на цветущую весной степь. Здесь были и васильки сапфиров, и маки рубинов, и зелень изумрудов, и капельки росы бриллиантов. Лилуна выбрала длинные нити жемчуга, которые в несколько рядов спереди почти закрывали платье до пояса, и золотые диски для рукавов и шапки.
Лилуна и другие девушки облачили хатун в выбранное платье и увесили его жемчужинами.
-Великая ханша, как всегда, затмевает солнце, - одобрила Лилуна.
Туракина была довольна и улыбалась, прижимаясь щекой к соболю, так приятному её коже.
-Хатун будет присутствовать сегодня на курултае? - спросила Лилуна.
-На курултае? - ханша задумалась, - Думаю, что нет. Теперь уже всё сделано. Моё присутствие там необязательно.
-Может быть, лучше сходить, пока всё не кончено? - уточнила девушка.
-Не хочу! Я и так всё сделала для сына, а если что произойдёт - пусть сам учится быть мужчиной.
-Да, завтра будут грандиозные торжества! - мечтательно сказала Лилуна, - Ты ведь так любишь всякие церемонии, праздники, великая ханша! Надеюсь, провозглашение твоего сына великим ханом доставит тебе большое удовольствие!
-Да, наконец-то всё будет по-моему, - ответила довольная ханша, впрочем испытывая некоторую тревогу за своих приближённых, которых так не любит народ. Уже Абд-ар-Рахман на своей должности был заменён Махмудом Ялавачем.
Туракина вышла из своего шатра, думая о том, что наверное скоро придёт конец её эпохи, эпохи женского правления. Хотя смутно она понимала, что сын её Гуюк мало способен к управлению страной, и власть от неё никуда не денется. Для того ей и нужно было посадить на престол своего слабовольного сына, чтобы остаться при власти.
В этот день ханша позавтракала довольно поздно. Т.к. курултай собирался в её большом шатре, а она присутствовать не нём не желала, ей пришлось переменить место обитания. Она постоянно обращала свой взор в сторону шатра, где происходило заседание, и пыталась понять, всё ли идёт как надо и скоро ли всё это закончится.
Окинув полог, в шатёр неслышно вышла Лилуна.
-К тебе канцлер Чинкай, госпожа.
Туракина заинтересовалась:
-Что ж, пусть войдёт.
Через мгновение канцлер стоял перед хатун.
-Государыня, твой сын просит, чтобы ты приняла этих послов Папы Римкого.
-Зачем? Вот станет великим ханом завтра, пусть с ними и говорит.
-Великая хатун, хан очень вас просил! Ведь со времён его отца, великого хана Угэдея, ты ведаешь этими делами. Ты тоже христианской веры, поймёшь, если они захотят в чём схитрить!
-Ладно, пусть идут.
Чинкай ушёл, Туракина с неприязнью во взгляде проводила его согнутую спину, её нелюбовь к канцлеру существовала ещё со времён Угэдея.