Аннотация: - Это ад, и, клянусь, другой преисподней не существует. Сатана вырыл здесь тайный вход в свою пекарню и столько бед натворил, что не одно перо сломалось в моей дрожащей руке.
-17-
Алессандрио очнулся. Огонь в жаровне почти потух, угли чадили. Он поправил одежду, оглянулся. Пусто.
В полутемной нише маячила фигура брюхатого писца, который, сложив ладони домиком и закатив глаза, в беспамятстве о чем-то страстно молился.
При виде очнувшегося юноши, он в ужасе ринулся прочь, но художник легко настиг рясу, набитую воплями, и сорвал с головы колпак.
- Марко Мазини?!
Губы толстяка тряслись, под ногами намокло.
- Мразь, - сказал Алессандрио. Кровь заклокотала в висках. - Ты мерзкая крыса.
- Прости. Ревновал, зверем стал. Следил за тобой, за женой, стал иудой. Донес, да. Но больше навредил себе. И когда Сатана распилил пополам мою глупую добрую, мою шаловливую женушку, - тело бакалейщика вдруг содрогнулось от рыданий... - Беги, Алессандрио! Вот ключи, возьми шпагу, отомсти палачам! Я не выдам тебя.
Он схватил с пола тесак и принялся с рычанием крушить все вокруг. Бил по колбам, по трубкам, смел с полок клетки с растерзанными гомункулусами, опрокинул подсвечники и факельные петли, выбросил связку веревок и паклю в жаровню, они вспыхнули, пропитанные жиром, копоть резанула по глазам.
Но бакалейщик не унимался. Долбил топором по стенам, рыча: "Выходи, Сатана!"
Из-за грохота и бесноватых воплей Алессандрио не услышал осторожных шагов за спиной. На затылок вдруг обрушился внушительный молот.
Погружаясь в темноту, художник успел заметить силуэт механика и услышал крик Марко Мазини: "А, Дьявол! Ты явился?! Так сразись со мной, негодяй!"
Механик ловко уклонился от удара, и топор слегка задел висок. Бакалейщик снова размахнулся. Чезаре Ачилло взвизгнул по-кошачьи, присел, и вдруг взметнулся вверх, норовя ударить Мазини между ног. Но молот наехал на лезвие топора, железо высекло искры, орудия упали, откатившись в далекий угол. Оба палача в клинче покатились по углям.
Они пихали друг друга коленями, царапали когтями, норовя откусить пальцы и уши, но силы были не равны. Полновесный бакалейщик изловчился сесть верхом на худосочного механика и надежно прижать ягодицами изворотливое тело.
- Содомит! Греховник! Дьявол! - крепкие кулаки Мазини б дробили ребра противника. - Это тебе за Паулу! А это за мою погибшую душу!
Он бил и бил, не замечая, что Чезаре Ачило уже не шевелится, а из-под вспухшей переносицы выкатился глаз и повис на оторванной жиле. Бакалейщик привстал и последним ударом снес челюсть палача набок.
Но этого показалось мало. Ухватив за ноги безжизненное тело, бакалейщик уволок его к жаровне, заметая кровавой тушей клочья женских волос. Угли ожили, бакалейщик приладил тело вниз головой, натянул рычаг и подкачал мехи.
Тонзура обнаженного механика замаячила на расстоянии локтя от огня.
Вспыхнула ряса, обнажив костлявое тело, по ноздрям рвануло жареной блевотиной.
Пока дьявол вился червем над углями, обезумевший Мазини, как черт вокруг сковороды, бегал с пыточной пикой, находя острием самые чувствительные места:
- Думал, гад, стерплю? Не стерпел. Дрожал от ненависти. Помнишь, как Паола, девочка моя, умоляла о скорой смерти? Я простил бы. Уж я бы, точно, простил. А ты, не позволил. В страхе держал, подлец. До паралича довел. Вот тебе за ее муки! А вот - за мои!
С этими словами бакалейщик вонзил пику в печень противника и выпустил на угли вздутый кишечник.
Когда инквизитор перестал дергаться, взгляд вымазанного кровью палача наткнулся на обездвиженного Алессандрио.
- Эй, земляк, жив? - Мазини приподнял голову художника, заглянул под веки и, хлебнув из кувшина, с шумом брызнул в лицо.
Алессандрио открыл глаза.
- Грех-то какой! Надо бежать, - сказал бакалейщик. - Дьявол мертв. За смерть жены я расплатился. Вставай, вставай, краскотер. Поторопись. До утра ни один человек нас не спохватится. Никто сюда не придет. Папа запретил входить без доверенной печати.
- Что здесь за место?
- Это ад, и, клянусь, другой преисподней не существует. Сатана вырыл здесь тайный вход в свою пекарню и столько бед натворил, что не одно перо сломалось в моей дрожащей руке. Кардинал Караффа уже год на папском престоле. Лютый дьявол добрался до власти под именем Павла IY.
- Я ничего об этом не слышал.
- За этот год многое случилось на воле. Караффа на папском троне многих епископов отправил на костер. Кардиналы пытают ни в чем не повинных женщин. Гиззо стал кардиналом. Папский иуда сжег триста женщин на площади Рима, и столько же замучил в казематах. Но что в них было от ведьм? Мы добивались признаний, щелкая клещами для вырывания языков. Бесхвостый Сатана, вручив мне цепи и флаг с лающей собакой, приказал надеть робу палача.
- Ты вступил в орден Доминика?
- О, Господи, накажи раба вечным пеклом! По указанию Караффы здесь проводились опыты по развязыванию языков. Лишь несколько доверенных лиц посвящены в изуверские изыскания. Папа ищет способ держать в повиновении бунтовщиков. "Страх - вот чем пользуется Сатана, дабы извести род человеческий, - сказал он. - Дьявольская сила, перейдя в наши руки, парализует подданных Диавола. Сожжем, не жалея, десять из десяти подозреваемых и виноватый, укрытый среди них тоже будет сожжен.".
- Он сумасшедший.
- Нет, он знает, чего хочет. Человеком можно управлять, как животным. Но страх смерти еще не страх. Я помню, сколько ведьм повесилось на изодранных сорочках перед казнью. Человек не боится смерти, но пытки превращают его в червя. Инквизиции нужно послушное стадо. Поэтому доминиканские псы без конца изобретают новые пыточные колеса, а кардинал не скупится на плату. Чезаре ликовал, обнаружив где-нибудь в мертвых архивах забытое приспособление для вынимания глаз или отрезания языка. Пока плотники изготовляли ассирийского пыточного коня, узники благодарили господа за передышку. Механик самолично испытывал сарацинские кусачки, днем и ночью возился с ними, совершенствуя то адские тиски, то выпрыгивающие из кресла шипы, а меня заставлял записывать подробности в дневники. На моих глазах люди сходили с ума, поедали друг друга. Я исписал тысячи листов. Рука дьявола вела мое перо. Ужас парализовал разум, я подчинялся. Жил, как во сне. Но то, что дьявол сотворил с тобой, пробудило душу. Она восстала. Я более не служитель Гоморры. Нам нужно покинуть лабиринт греха.
- Где механик? Где стража?
- Приспешника Сатаны я приговорил к смерти. За казнь Паолы. За казнь моей души. Кровь кипит, изводя разум, и требует мести. Смерть за смерть. Боль за боль. Дьявол в образе человека заслужил адскую сковороду. Я больше не служу ему.
- Ты служишь ордену.
- Если бы только это! Служба не грех. Но... Я сам донес на жену. Я ничтожество из ничтожеств, я погубитель ангела.
- Рассказывай.
- До сих пор холодеет в жилах. Вижу мою девочку, привязанную за руки к столбу. И громадные дуги зазубренных серпов в руках механика. Не успел опомниться, как нижняя часть туловища, марая кровью стены, подкатилась к моим ногам. О, шаловливые пяточки, ступни, обрубленные корни жизни! Они медленно окоченели в моих руках. Чезаре убил мою славную женушку, рассек пополам. О, нет, не дьявол виноват, а я сам! Нет мне прощения, господи!
- Дальше.
- Но это был не конец. Дьявол, приведя уксусом в чувство, заставил продолжить пытки. "Подними верхнюю часть туловища, - приказал он. - Вправь то, что выпало. Поставь тело на жаровню. Прижги внутренности снизу, останови кровь, не медли. Или ты хочешь, чтобы твоя жена без ангельского "Прости" и благословения покинула этот мир? Мазини, опомнись, стань праведником, продли грешнице минуты раскаяния", - так он сказал...
Мазини разрыдался, слезы потекли по лицу. Он обтер их кружевным платком, вытащенным из-за пазухи.
- Я снова рыдаю, взирая на эти кружева. Паола, крошка, любила их вышивать. Дарила любовникам. Мне - никогда. Но продолжу рассказ, - сказал он, громко сморкаясь в платок. - Словно околдованный голосом дьявола, я взял то, что осталось от любимой на руки. Она была такая легкая, о, боже, эта половина! Как ребенок... Высохшие руки паутинками оплели мои плечи. Я заплакал и простил. Я понял, что больше не ревную, не схожу с ума от ярости, а в сердце снова затеплилась нежность. Паола смотрела на меня, кротко, как умирающий ангел, совсем не так, как смотрит отрубленная голова на топор. Бедняжка думала, что пытки на этом закончились. Но она ошиблась. Дьявол Чезаре заставил каждый день поджаривать ее тело снизу, чтобы гниение не отравило раньше времени маленькое нежное сердце. И каждый раз с жаровни крошка проклинала меня, а я плакал, смачивая упрямые губки разбавленным вином.
- Ты монстр.
- Паола жила долго, пока дьявол не натешился страшной кончиной. Он заставлял меня описывать в журнале все стадии загнивания и отмирания верхней половины женского тела. Он, видите ли, опыт проводил. Ему кардинал обещал повышение за разработку необычной пытки. Великий инквизитор задумал превзойти Сатану. Он сказал: "Фанатики не боятся костра. Он для них - способ угодить в рай. А ты, Чезаре, придумай такой эшафот, чтобы он выворачивал разум при одной только мысли о нем". Мастер пыток сказал: "Это легко". Но он ошибся. Когда у человека не остается надежды, он жаждет смерти. И ничего кроме смерти не просит у Создателя. Но продолжу... Губы Паолы высохли и позеленели. Глаза провалились в череп. Напрасно я целовал руки любимой, моля о прощении, напрасно умащал их елеем и мирной. Она шептала: "Убей меня, ради бога, убей, Мазини, и будешь прощен!"
- Почему ты не прервал ее страдания?
- Я верил в чудо. Я исповедался великому инквизитору, умоляя вернуть жену. Ведь чудеса иногда сбываются. И даже мертвые восстают из могил. Я считал себя праведником. Воином Христа. Так неужто не достоин я простой награды? Но великий инквизитор посмеялся надо мной: "Не плачь, а радуйся, бакалейщик, теперь женушка не сбежит к соседу. Да и полеты на метле ей теперь не к лицу. Зато мы оказали большую услугу Папе. В казни твоей жены видится великий смысл. Мы отсекли от Паолы все низменное. Теперь она чиста, как никогда. Вручи ей четки. Пусть молится. Пусть забудет о грязи, оставшись наедине с Создателем. Пусть оглядит свою грешную половину и озарит мысли ангельским наваждением. Мы спасли ее душу. Так же мы спасем весь мир. Это древнее наказание придумали ассирийцы то ли для неверных жен, то ли для выживания во время осады. Учись искусству древних, палач, нам предстоит много работы. Зло марширует по земле не в ботфортах. У него легкие женские ножки, обутые в нежные замшевые туфли. Шелестя шелковым подолом, оно отправит на плаху любого короля. Женская смерть - она так прекрасна! Она очищает мир. Когда жар ненасытного костра оголяет округлые колени, а девичья грудь уже просвечивает сквозь языки пламени, приходит миг истинного наслаждения. В такие минуты Дьявол низвергнут, ведь женщина, его орудие, и ему жаль своих созданий, он не терпит их слез. Ангелы наверху обожают вкус женских слез, нежные стоны для грубого уха - бальзам, как звуки печальной виолы. Казнить убийцу младенцев так же приятно, как истерзать на костре самую непорочную невинность. Так он говорил мне, и говорил, и говорил. Ты, Марко Мазини, далеко пойдешь. Бог видит твои старания. Не беда, что ты из низов, да и Господь не бог весть какой богач. "Dalle stalle alle stelle!" - сказали древние - это о тебе", - так проклятый дьявол, соблазняя мою душу".
Вдруг бакалейщик, смахнув слезы, страшно завыл: "О, Паола, ангел, я убил Диавола, но ты все равно не простила! Ты ни на миг не прекратила проклятий! Они звучат у меня в голове! Я не хочу их слышать! Иду к тебе!"
Заткнув руками уши, бакалейщик бросился бежать вдоль анфилад.
От топота массивного тела задрожали свечи. В последнем зале что-то загрохотало, ударяясь об стену.
Алессандрио поспешил на шум.
Бакалейщик бился в петле. Из прокушенного языка фонтаном лилась кровь. Толстые пальцы хватали воздух, глаз, выползший на щеку, буравил художника насквозь.
Алессандрио не стал возвращать палача из ада в ад.