Нероли Анна : другие произведения.

Свинцовые башмачки

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История о становлении характера и глубоком преображении, об утрате иллюзий и обретении веры в себя, ну и конечно же - о влюбленности и любви. Текст выложен не полностью! Прочитать всю историю можно на litnet.com.

  Улыбнуться в ответ
  - Я сделаю все, что вы скажете, - повторила Линн.
  Она старалась, чтобы голос звучал твердо. Это не так просто, если вы стоите перед самым известным в округе бандитом, который к тому же еще и колдун, и находитесь в полной его власти. По правде говоря, Линн умирала от страха. Маррон мог убить ее, отдать на потеху своим подручным, бросить в темницу, травить собаками, да что угодно мог с ней сделать. И все же, когда Марроновы люди явились, чтобы забрать дом и все имущество за долги, Линн встала на пороге и потребовала встречи. Сама виновата, самой и разбираться.
  Пугала, впрочем, больше репутация разбойника и количество дюжих молодцов, каждый из которых мог проглотить Линн целиком и не вспомнить о несварении. Все это были могучие ребята с грозным выражением лиц, одетые в черную кожу и вооруженные кинжалами и арбалетами. Их угрюмые, испещренные шрамами физиономии составляли странный контраст с изящным белоснежным замком и мирной, идиллической обстановкой кабинета, больше похожего на обитель ученого, нежели разбойника: мягкие ковры, дорогая мебель темного дерева, нигде ни пылинки, бумаги уложены ровными стопками, на полках множество книг. Через приоткрытую дверь виднелась лаборатория, в которой можно было разглядеть множество расставленных аккуратными рядками склянок. В окна, широко распахнутые по случаю погожего денька, задувал легкий ветерок. Волновалось зеленое море леса, блестела река.
  Земли и армия Маррона размерами лишь немногим уступали герцоговым. Более того, наглец выстроил себе замок точь-в-точь как у герцога и возвел его на холме, так что замки смотрели друг на друга с противоположных сторон долины, и несведущий человек запросто мог их перепутать. Разве что обиталище герцога окружал город, а разбойника - лес. Маррон обнес свое логово неприступной стеной и рассыпал повсюду своих молодцов, так что лес, можно сказать, принадлежал ему, и торговцы давно смирились с необходимостью платить Маррону "подорожный налог", как разбойник величал свою дань. Многие задавались вопросом, почему с этим мирился герцог. Версии выдвигались разные: разбойник зачаровал герцога; разбойник подкупил герцога; разбойник припугнул герцога колдовством; разбойник припугнул герцога размерами своей армии, которая была уж точно не меньше, а может быть и больше, чем у правителя. Вслух, конечно, об этом никто не говорил, это с ума надо сойти, чтоб в открытую обсуждать, будто кто-то может припугнуть герцога. Как бы то ни было, беззакония Маррона покамест оставались без последствий, и под надежной защитой армии, окруженный множеством слуг, он жил как король, наживаясь на грабежах, игорных домах, собачьих боях и сомнительных заведениях.
  Сам господин Маррон, печально известный своими беззакониями, отнюдь не производил впечатления кровавого убийцы. Это оказался приветливый темноволосый мужчина средних лет, приятной наружности, с проницательным взглядом черных глаз и аккуратной бородкой. Одет был господин Маррон не в пример элегантнее своих громил: в черные брюки, заправленные в сапоги мягкой кожи, и камзол из темно-алого бархата. На пальце разбойника сверкал рубиновый перстень.
  - Так-таки все? - мягко переспросил бандит. Голос у него был негромкий, приятный.
  - Все, - еще раз повторила Линн.
  В том, что семья оказалась в таком положении, была целиком и полностью ее вина. На ней лежала обязанность приглядывать за старшими братьями, следить, чтобы они не наделали глупостей. Она не справилась, и вот что случилось. Уже не первый месяц (а если честно, то и не первый год), Микки и Ру как с цепи сорвались. С их уст не сходило имя Маррона. Оба бросили работу подмастерьями: первый у сапожника, второй у столяра, так как не хотели "всю жизнь гнуть спину за гроши", и в поисках легких денег посвятили себя тому, чтобы заслужить доверие разбойника. Они ошивались в его игорных домах и на собачьих боях, брались за любые поручения - словом, делали все, чтобы проявить себя. К отчаянию Линн, Ру и Микки были очарованы Марроном - его могуществом, безнаказанностью и нахальством. Попасть к нему в присные было пределом их мечтаний, однако, разумеется, сам Маррон и слушать бы не стал таких сосунков. Братья были погодками: Микки недавно исполнилось семнадцать, Ру - шестнадцать. Пока что юнцы обретались в его заведениях, крутясь среди "нужных людей" и заводя знакомства. Под предлогом "заработать деньжат для семьи" они делали ставки и играли в кости (чаще проигрывали), ходили трясти деньги из должников, дежурили вышибалами. Линн даже слышала, что они по поручению Марроновых людей избили человека, который не мог или не хотел отдавать долг, но братья все отрицали.
  Линн следовало быть с ними тверже. Конечно, у нее хватало и других забот, но с тех пор, как умерла ее мать, ответственность за благополучие семьи лежала на ней. Потеря Эйрен подкосила отца. Микки же и Ру никогда не слушались мачеху, а после ее смерти и вовсе отбились от рук.
  Это случилось четыре года назад. Линн тогда было одиннадцать. Сестра отца, тетка Верена, пожила с ними месяц после похорон, а потом позвала Линн для разговора.
  - Деточка, настала твоя очередь заботиться о семье. Дело женщины - поддерживать огонь в очаге, без него дом разваливается. Я вам помогала сколько могла, но у меня муж и дети. Мужчины слабы, они нуждаются в нашем послушании и заботе. Отныне ты в доме хозяйка.
  И Линн взялась за дела со всем усердием, которого требовал от нее долг: следила за домом, ухаживала за отцом, помогала в галантерейной лавке, принадлежавшей их семье. Отец, правда, считал, что ей следует сидеть дома, как положено приличной девице. Линн наверняка так бы и делала, но кто, спрашивается, будет приглядывать за братьями, пусть они и старше нее. Дохода от лавки не хватало - одежда, еда, налоги, теперь вот еще часть денег уходила на оплату услуг сиделки, которая помогала присматривать за отцом, - и Линн стала брать работу на дом. Она с детства была умелой рукодельницей, и когда пришла нужда в деньгах, начала принимать заказы: чинила платья, рубашки, ставила заплатки. Со временем научилась неплохо вышивать, и ей часто заказывали инициалы для платков, узоры на полотенца и скатерти. Линн бралась за все, кроме обуви: защитные руны на свинцовые башмачки могли наносить только заклинатели, после того как башмачник отнесет в храм готовую пару. Разумеется, башмачки были свинцовыми не целиком: в кожаную, бархатную, деревянную, войлочную обувь (кому что по достатку) зашивали свинцовые шарики и пластины. Только самые маленькие детки обходились без свинцовых башмачков, и то пока не начинали ходить - но стоило малышу сделать первые шаги, как вся семья собиралась на торжественную церемонию, на которой ребеночку дарили первую пару. Линн, как и все, берегла свою, они хранились в особой шкатулке - красные бархатные, расшитые золотистой шелковой нитью и покрытые ровной вязью рун.
  До сих пор ей удавалось уберечь от беды Микки и Ру. Не то чтобы они ее слушались, но все-таки несколько раз Линн убеждала их не совершать рискованных поступков, и ей доводилось, пуская в ход и слезы, и подкуп, умолять городских стражников не заключать Микки и Ру в тюрьму.
  И все-таки она не справилась. Однажды утром летнего дня на пороге лавки появились люди господина Маррона с тем, чтобы забрать имущество в счет карточных долгов братьев. Микки и Ру, просветили Линн люди Маррона, со вчерашнего дня в замке: небольшого состояния семьи Терра-Танн отнюдь не достаточно, чтобы покрыть долг, и господин Маррон лично будет решать, как поступить с незадачливыми игроками.
  В голове Линн мгновенно пронеслись кошмарные картины: она и беспомощный, больной отец на улице. Где они будут жить, что они будут есть? Как она справится с этим?
  - Нет! - в отчаянии выкрикнула она. - Пожалуйста! Дайте мне поговорить с ним! Вы же сами говорите - все, что у нас есть, покроет только десятую часть. Прошу, дайте мне поговорить с господином Марроном! Уверена, я найду способ с ним расплатиться.
  Во взгляде Тощего Шина (прозвище, видимо, было призвано продемонстрировать чье-то блестящее остроумие: помощник господина Маррона был отнюдь не худ, а вовсе даже толст) читалось сомнение, но с глубоким вздохом, нехотя приняв от Линн серебряный браслет с бирюзой (единственное, что осталось в память о матери), он согласился отвести Линн к господину Маррону.
  - Понятия не имею, как ты собралась с ним договариваться. А за то, что я не выполнил поручения, господин Маррон мне голову оторвет.
  - Нам же все равно не расплатиться, - беспомощно повторила Линн. - Вы сами сказали. А я, может, с ним как-нибудь договорюсь.
  - Ну-ну, - только и сказал Тощий Шин.
  И вот Линн стоит перед Марроном и говорит, что сделает все, абсолютно все, чего бы он ни потребовал, лишь бы он отпустил братьев и согласился закрыть долг.
  Господин Маррон внимательно, спокойно посмотрел на Линн и побарабанил пальцами по столу.
  - Милая девушка, я прямо даже не знаю, что такого у тебя могло бы быть, что мне было бы нужно. Твои братья задолжали восемь тысяч золотом. Ты слышишь? Восемь тысяч. Это отнюдь не пустяковая сумма. У тебя есть восемь тысяч золотом, Линн Терра-Танн?
  Линн молчала. Совершенно очевидно, что таких денег у нее нет. Если они продадут все, что у них есть, наберется, пожалуй, чуть больше тысячи.
  - Твои братья - дураки. Они играли, и играли, и в конце концов проигрались в пух и прах. Сами виноваты, пусть и расплачиваются. Вам с отцом я, так и быть, я дам отсрочку. Выплатишь стоимость вашего имущества в течение года, покроешь часть долга. По рукам?
  - А что будет с Микки и Ру?
  - Они останутся у меня, отрабатывать.
  - И как долго?
  - Если будут очень стараться, пожалуй, управятся за десять лет.
  - Десять лет?!
  - Если будут очень стараться.
  - Что они будут делать?
  - А это уж моя забота.
  Линн помолчала, пытаясь собраться с мыслями. Нет, это невозможно.
  - Могу я с ними поговорить?
  Маррон засмеялся.
  - Сомневаюсь, что у тебя это получится.
  - Вы что, пытали их? - вскрикнула Линн. - Что вы сделали с ними? Позвольте мне увидеть их! Пожалуйста!
  - Ой, да смотри, - и Маррон, усевшись в кресло, широким жестом повел в сторону распахнутого окна.
  Линн подошла и выглянула. Внизу сверкали на солнце изумрудной зеленью и благоухали пышными цветниками сады. Они были совершенно безлюдны. Дальше, за полем, у кромки леса под присмотром свинопаса рылись в земле свиньи.
  - Я никого не вижу.
  - Так-таки совсем никого?
  - Ну... свинопаса.
  - Ну вот.
  - Что - вот?!
  Маррон не ответил, лишь довольная улыбка тронула его губы. Понимание пришло не сразу. Оно подобралось украдкой и оглушило, будто обухом топора.
  - Вы превратили в моих братьев в свиней?!
  - Что значит превратил, - возмущенно сказал Маррон. - Они и есть самые настоящие свиньи, моя дорогая. Я просто, так сказать, придал им надлежащий облик.
  - Ах вы...
  Маррон предостерегающе поднял руку.
  - Не советую кидаться на меня с кулаками! - мгновенно утратив всю ласковость, прикрикнул он. - Еще движение - и вон те ребята у дверей скрутят тебя так, что мало не покажется. Отойди от окна! Шутки кончились, и мое время тоже. Девочка, ты меня утомила. Твои Микки и Ру превратились в свиней и свиньями останутся. Как я сказал, если будут усердны, лет через десять, глядишь, и отработают долг.
  - А потом?
  - Потом посмотрим.
  У Линн опустились руки. Что делать, она не представляла. Но и оставить как есть... смириться, что она десять лет не увидит братьев... Останется одна с отцом... а они все это время будут...
  - Все, уходи. Прощать я их не собираюсь, - соскучившись, сказал Маррон, и жестом приказал увести Линн.
  - Нет! - крикнула она. - Нет, господин Маррон, пожалуйста! Я не могу их потерять! Я обещала заботиться о них и всех подвела! Пожалуйста! Есть хоть что-нибудь, что я могу сделать? Ведь это ужасно - жить в обличье свиньи. Они же забудут, кто они такие!
  - Да, это возможно, - согласился Маррон. - Каждый в конце концов становится тем, кто он есть.
  - Господин Маррон... - губы Линн задрожали. Она изо всех сил старалась не разрыдаться. Потерять лицо - это хуже всего. Ни в коем случае нельзя дать понять Маррону, в каком глубоком она отчаянии. Она должна сохранять достоинство - любой ценой.
  - Ох, ну почему я такой бесхарактерный, - пожаловался разбойник. - Вот отчего все мои беды. Надо было убить их сразу, а тела оставить воронам. Вот это было б в назидание всем, и хлопот никаких.
  Один из стражников схватил Линн за плечо, намереваясь увести.
  - Погоди, - сказал Маррон. - Ладно, так и быть, раз уж я такой добрый. Принесешь мне цемеллу - отпущу твоих братьев.
  - Цимелла? Что это?
  - Цемелла. Прочитай в книжке.
  - Но господин Маррон...
  - Вон.
  - Но я ведь даже не представляю...
  - Еще слово - и мальчишки останутся свиньями навсегда.
  Подобрав юбки, Линн бросилась прочь.
  Солнце клонилось к закату, когда Линн вышла из Марронова леса, и залило Беррин потоками нежного золотисто-розового света. Несмотря на владевшее ею отчаяние, Линн невольно остановилась. Ни разу не покидавшая пределов герцогства, Линн считала его самым прекрасным местом на свете. Никогда она не устанет любоваться этой красотой. Луга с сочной изумрудной травой перемежались золотыми полями, широкая медленная река синела, отражая небо, яркой лазурью с ним спорили крыши города и возвышавшегося над ним белоснежного замка. Временами вместе с восхищением Линн охватывал страх: ей вдруг начинала казаться безмерно хрупкой, эфемерной эта блистательная, совершенная красота. Словно вид был создан на холсте неведомым художником из самых чистых, самых сияющих красок.
  Стремление во что бы то ни стало достойно держать себя и договориться с Марроном поддерживало силы Линн все то время, что она пробыла у разбойника, но теперь в нем не было нужды, и ее начало трясти. Она велела себе отойти как можно дальше, так, чтобы люди Маррона уже не могли ее видеть, но у моста через реку рухнула на землю.
  Перед тем, как покинуть Марроновы владенья, она подошла посмотреть на свиней в отчаянной надежде, что разбойник обманул ее и они все-таки не были ее братьями. Но два огромных упитанных хряка с таким энтузиазмом бросились к ней и стали выделывать вокруг нее такие потешные коленца (которые смотрелись еще смешнее, учитывая их внушительные размеры), что у Линн не осталось сомнений: это и в самом деле Микки и Ру. Они весело похрюкивали, взрывали копытцами землю и легонько толкали Линн, приглашая поиграть. Несмотря на всю печаль, овладевшую ею при этом зрелище, она не смогла не улыбнуться. Потрепала свиней по холкам (кто из них был Микки? кто Ру?) и, наказав вести себя хорошо и помнить, кто они такие, отправилась прочь.
  Примером благообразия и кротости Микки и Ру не были никогда, что верно то верно. И может быть, они заслужили свое наказание. Но они ее братья! И такими, как в последние годы - обозленными и беспечными, - они были не всегда. Линн еще помнила те дни, когда они играли с ней, защищали от уличных мальчишек, учили читать и писать. Линн всегда гордилась тем, что у нее есть старшие братья. Многие девочки ей завидовали. Как счастлива она была, когда, держа Микки и Ру за руки, вместе с ними шествовала на городской праздник, и они примеривали свои длинные шаги к ее семенящей походке. На площади они покупали ей игрушки и сахарные булочки, катались с нею на карусели, смотрели кукольные представления. Они называли ее "наша малышка", и она не могла не думать о том, что так могло бы быть и поныне, если бы Эйрен не оставила их. Ох, мама, мама, заливаясь слезами, думала Линн. В иные минуты она бы все отдала, чтобы вновь почувствовать себя беззаботной маленькой девочкой.
  Чтобы успокоиться, Линн стала думать о Пико. В минуты, когда горести и заботы становились столь тяжелы, что, казалось, вот-вот придавят ее к земле, ночами, когда в углах сгущались тени, в мгновения, когда боль утраты становилась невыносимой - Линн думала о Пико, и ей не было тяжело, не было больно, не было страшно. Он был светом и утешением ее жизни, и пусть не отвечал на ее чувства, сама любовь придавала ей силы. Линн нравилось думать о его простодушной улыбке, случайных прикосновениях, добрых глазах. Она мечтала о том, как они гуляют рука об руку, как Пико заботится о ней, защищает ее, признается в любви. Мечты эти были такими живыми и яркими, что Линн погружалась в них с головой - а приходя в себя, всей душой верила, что они сбудутся.
  Все началось несколько месяцев назад, когда Пико, начавший тогда работать посыльным, стал наведываться за заказами в их лавку. Линн поначалу не обращала на него внимания. Во-первых, по всем понятиям они с Пико были не парой: пусть семья Линн и нуждалась, но они владели лавкой и считались людьми из приличных, тогда как многочисленное семейство, четвертым ребенком в которой был Пико, ютилось в халупе на окраине города. Пико с грехом пополам отучился в школе при храме Доброй Матери и пошел работать, едва освоив счет и грамоту, в то время как Линн была, по меркам Беррина, хорошо образованной девушкой. Во-вторых, Линн вообще не приходило в голову, что она может иметь успех у мальчиков. Успехом пользовались такие, как Эллен: бойкие девушки, которые не краснеют, беседуя с представителями противоположного пола, кокетничают напропалую и не лезут за словом в карман. Не то чтобы Эллен была красавицей, но мальчишки за ней ходили табуном. И это несмотря на то, что она была завсегдатаем "позорных работ" и чуть не каждую неделю выходила трудиться на пользу города: то убирать мусор, то раздавать бедным еду, то дежурить в больнице. Эллен позволяла себе шататься по улицам без косынки, красила губы, румянилась, и это ничуть не мешало ей быть окруженной толпой поклонников.
  Тетка Линн и другие добропорядочные взрослые женщины могли сколько угодно цокать языками, качать головой и поджимать губы, осуждая Эллен и ей подобных и рассуждая о том, что на таких девицах не женятся. Некоторое время Линн верила этому, а потом поняла, что это не так: молодые люди почему-то держались иного мнения, и отцу Эллен пришлось отказать в ее руке уже не одному и не двум претендентам. Не только потому, что Эллен была еще слишком юна - в конце концов, предварительные сговоры устраивались и для более юных женихов и невест. А еще и потому, что Эллен, видите ли, еще не встретила "достойного".
  Линн почла бы за счастье, если бы ее вообще когда-нибудь взяли замуж.
  Иллюзий на свой счет она не питала. Не говоря уже о мучительной застенчивости, из-за которой она каждый раз в присутствии симпатичного мальчика проглатывала язык, Линн и красотой не могла похвастаться: бледная кожа, блеклые "мышиные" волосы, серо-голубые глаза. Она тайно завидовала Эллен, зная, что у нее самой никогда не хватит духу появиться на людях с непокрытой головой, громко смеяться, болтать и кокетничать, нарядиться в яркое платье. Серый, темно-синий, коричневый - цвета, приличествующие скромной, порядочной девушке, и Линн придерживалась этого правила. Ну уж а краску на лицо могли наносить только доступные женщины, и хотя пример Эллен опровергал это, Линн через себя перешагнуть не могла. Кроме того, отец ее просто убил бы. То, что он теперь не поднимался с кресла, дела не меняло - хватало одного взгляда или окрика, чтобы Линн притихла и почувствовала себя виноватой. Дни напролет она проводила в трудах и заботах и верила - нет, знала, - что Добрая Мать вознаградит ее за это. Добрая Мать воздает за добродетели, не уставали твердить все вокруг. Будь скромной, послушной, усердно трудись, выполняй свой долг, и однажды тебе воздастся сторицей. Пусть ей сейчас и непросто, но так будет не всегда. А если и будет (Линн отчетливо видела перед собой череду серых, нескончаемых будней) - стало быть, таков ее удел. Многим достается гораздо хуже.
  Пико стал заходить почти каждый день, и не раз и не два при этом присутствовала Розали. В отличие от Линн, она была болтушкой и хохотушкой. Возможно, только благодаря ей Линн и смогла в присутствии Пико произнести одно-два слова, пусть при этом и заливалась краской смущения. Однажды Розали сказала:
  - По-моему, ты нравишься Пико. Он так на тебя смотрит, так хорошо к тебе относится.
  С этого момента Линн не могла думать ни о чем другом.
  Она заметила, какая обаятельная у Пико улыбка, как смешно он шутит, как всегда приветлив и весел, несмотря то, что их семья перебивается с хлеба на воду, а сам он носит один и тот же сто раз перестиранный камзол. Он работал, помогал матери, нянчился с маленькими, и хотя считался еще тем озорником, проделки его были незлые. Линн нравился цвет его глаз, и она считала, что чуточку кривоватые зубы только прибавляют ему обаяния.
  Линн и сама не заметила, как с головой погрузилась в мечты. Вот они с Пико гуляют рука об руку по улицам города или сидят рядышком на берегу реки. Вот она получает от него нежную записочку. Вот они целуются, и он признается ей в любви. И вот уже весь город знает, что они с Пико вместе.
  Однажды Линн столкнулась с Пико в дверях и ощутила всем телом его тепло, его запах, и это стало одним из самых сильных ощущений за всю ее жизнь. Ночью она долго не могла заснуть, вспоминая это чувство, и грезя о том, чтобы Пико обнял ее, гадая, каково это - греться в его объятиях.
  Она была уверена, что нравится Пико. Ведь Розали так сказала, да и сама Линн видела это в его глазах! Но проходили недели, месяцы, Линн каждый день ждала, что вот сегодня он пригласит ее прогуляться, так или иначе объяснится с ней - и ничего не происходило. Зато однажды на рыночной площади, когда Линн покупала яблоки...
  - Эллен! - это был голос Пико. - Эй! Тебя проводить?
  Ее будто огнем обожгло. Линн обернулась. Пико и Эллен стояли через ряд от нее. Эллен набрала целую корзину еды и теперь передавала ее Пико. Они пошли прочь, хохоча и болтая.
  Линн не помнила, как расплатилась, как добралась до дома. Отец устроил ей выволочку за то, что она купила не все, что нужно, и впервые Линн посмела не ответить ему. Поставив корзину на стол, она взлетела по лестнице к себе в спальню и рыдала так, что, казалось, у нее лопнет сердце. Все ее мечты, все надежды рухнули в один миг. Как же так, она же знает, что втайне он любит ее! Она так молилась, так верила в это!
  Почему он предпочел Эллен?! Чем она хуже нее?!
  Утром Линн встала бледная, заплаканная, с кругами под глазами, но лицо ее не выражало ничего. Наверняка это не первый раз, когда Пико гуляет с Эллен. Наверняка он давно общается и дружит с ней, а может и больше того. Но никто не узнает, что сердце Линн разбито. Никому она не даст повода посмеяться над ней.
  Никто так и не узнал, чего ей стоило делать вид, будто ничего не случилось. Чего ей стоило держать все в себе, ни словом не обмолвиться ни Розали, ни братьям, ни отцу, ни кому бы то ни было. Никто не знал о ее чувствах к Пико, и теперь Линн знала, что поступила мудро, скрыв их ото всех. Теперь ей нужно вести себя, как ни в чем не бывало, будто бы Пико никогда ей особенно не нравился.
  Но Линн не перестала любить его и знала, что никогда не перестанет. Прежде сердце каждый день болело в разлуке с ним, оживая лишь при встрече, теперь болело вдвойне и всегда, поскольку Линн поняла: Пико ей не достанется. Он предпочитал Эллен.
  Все всегда предпочитали Линн кого-то другого.
  Погруженная в свои мысли, Линн не заметила, как пролетело время, и, очнувшись, увидела, что солнце совсем покраснело, а тени стали длиннее и глубже. Она вскочила: нужно скорее бежать. Она должна успеть зажечь лампы до заката. Если ты не хочешь, чтобы зло прокралось в дом, завладело твоим разумом и свело во тьму, ты делаешь три вещи: носишь свинцовые башмачки, каждый день читаешь молитву и зажигаешь теплый огонь по четырем сторонам света. Так заповедала Добрая Мать.
  По мосту Линн пробиралась осторожно, стараясь не дышать, и нащупывая доски попрочнее. Хлипкие опоры давно подгнили и могли рухнуть в любой момент. Переходить мост следовало только по одному, а уж тучные люди и вовсе на него перестали ступать, предпочитая сделать хороший крюк до моста попрочнее или до парома. Однако оказавшись на берегу, Линн припустила таким быстрым шагом, что скоро у нее закололо в боку. Отсюда до городских ворот был добрый час ходу - до наступления темноты нужно во что бы то ни стало успеть домой. Она представляла себе, как выглядит: мятое, в пятнах от травы платье, волосы выбились из-под линялой косынки, потное красное лицо. А ведь она и так не красавица. Только бы не встретить Пико, молилась она, только не это. Он не должен видеть меня такой.
  Ну и конечно, она его встретила.
  У городских ворот толпилась молодежь, возвращавшаяся с речки. Так всегда: все веселятся, гуляют, купаются - все, кроме Линн. В стайке подростков мелькнуло зеленое платье Эллен и раздался хрипловатый смех Пико. У Линн сжалось сердце, она прибавила шагу. Если она отвернется, надвинет косынку на лицо и быстро пробежит мимо них, то, может быть...
  - Линн! - ну разумеется. Эллен. - Линн!
  Проклятая стерва. Держа Пико под руку, Эллен изо всех сил махала Линн рукой и улыбалась так широко, будто всю жизнь была ее лучшей подругой. Смирившись с неизбежным, Линн изобразила улыбку и подошла. Эллен была без косынки - ну конечно. Как же свои прекрасные волосы не показать, пусть ее в очередной раз и накажут.
  Надеясь, что краснеет не слишком сильно, Линн поздоровалась со всей компанией. Пико лучился улыбкой и тепло смотрел на нее. Ах, если бы рядом никого не было, и она могла ответить улыбкой на его улыбку, прочесть в его взгляде то, на что всегда надеялась! Но она как пить дать зардеется что твоя свекла, поэтому Линн глядела на кого угодно, только не на Пико.
  - До чего славный денек! - заметила Эллен, наконец-то отцепляясь от Пико. - Мы целый день купались. А ты чего не с нами? Опять по делам бегала?
  - Я... да.
  - Ах, я прямо восхищаюсь тобой, Линн. Все время говорю: мне никогда не стать такой прилежной. Дурная голова, что поделаешь!
  И она весело рассмеялась, приглашая поддержать ее. Вся компания, включая Пико, с готовностью последовала ее примеру. Как у нее это получается, думала Линн. Отпусти я такую шуточку и засмейся, на меня как на дуру бы посмотрели.
  - Ты сегодня не в лавке? - продолжала Эллен. - Я думала зайти за лентами. Вам привезли те, красные, ты помнишь? А ты уже купила розовый шелк? Я сказала матери: покупаем заранее и шьем у лучшей мастерицы, ты же знаешь, у госпожи Беллины все на год вперед расписано, а кто же захочет позориться в такой день. Лично я нет, я считаю это все болтают, будто бабочке все равно, но ведь она посланница Доброй Матери, а Добрая Мать, я уверена, хочет, чтобы ее служительница была одета прилично, и потом...
  Эллен трещала, а Линн, не решаясь прервать ее, диву давалась, что и все остальные внимали ей раскрыв рот. Все девушки уже начали шить себе наряды на Избрание - кроме Линн. У нее на это не было денег. Ей наверняка придется брать наряд напрокат. Да и к чему наряжаться. Добрая Мать все равно ее не изберет. Наверняка она предпочтет Эллен, которой и без того достается все, которая может гулять с мальчиками, поедать ягоды и фрукты, купаться в речке, наряжаться в шелка и проводить время с Пико, очаровывая его, хотя она вовсе его не любит, в то время как Линн... Нет, она не будет думать об этом.
  - Прости, Эллен, - негромко сказала она. - Мне правда пора.
  Напоследок она все-таки решилась бросить на Пико мимолетный взгляд, и ей показалось, что в глазах его мелькнуло сожаление о ее уходе. Он приветливо кивнул ей, и Линн даже смогла в ответ улыбнуться.
  
  Глава 2
  Цемелла
  В библиотеку Линн отправилась с первыми лучами солнца. Несмотря на свежее солнечное утро, на душе у нее скребли кошки: из головы не выходил разговор с отцом. Всей правды она не открыла: сказала лишь, что братья задолжали Маррону и сейчас находятся у него, сама же она ищет способ их вызволить. Как и ожидала Линн, отец накричал на нее: мол, вся семья на нее полагается, так кто, спрашивается, будет смотреть за Микки и Ру?! Разве он виноват, что сломал ногу и не ходит который год? Уж он бы не допустил до такого! Сгорая от стыда, Линн молча его выслушивала: возразить было нечего. Ее пугал этот злой, беспомощный старик, годами не покидавший своего кресла. Порой Линн просто не верилось, что это тот же ласковый, веселый человек, который водил ее гулять, играл и читал с ней, рассказывал ей истории и сказки. Всего за несколько месяцев он превратился из бодрого мужчины в расцвете лет в обрюзгшего старого человека, который только и делал что помыкал всеми и жаловался на жизнь, которая так несправедливо обошлась с ним.
  - Ну и что ты собралась делать? - в конце концов спросил он, немного успокоившись. - Сколько они должны?
  Линн хотела приуменьшить цифру, но лгать была не мастерица и призналась как есть, что вызвало новый шквал обвинений и упреков. Линн выслушала и их. Она молода, здорова, сильна, а отец горюет и болен. Она должна сочувствовать, а не возражать ему.
  - Послушай, папа... ну подожди. Я говорила с Марроном. Ему нужна... одна вещь. Я узнаю, может быть, у меня получится ее достать. Я сейчас пойду в библиотеку...
  - То есть лавка опять останется без присмотра?! Ты же знаешь, что Фимо нечист на руку. Сколько раз я говорил, что за ним нужен глаз да глаз!
  Это была правда, Линн и сама подозревала управляющего, только вот поймать за руку его не удавалось, так ловко он прятал хвосты. Втихомолку Линн считала, что в одиночку ничуть не хуже заправляла бы лавкой, ведь она и так все уже делала: принимала, продавала и раскладывала товар, заведовала складом, вела счета. Только кто же поставит во главе девчонку, ведь Линн не сравнялось еще и пятнадцати.
  - Прости, папа, - Линн примирительно положила руку ему на плечо. - Знаю, оставить Фимо одного все равно что запустить мышь в кладовку. Но я ненадолго, обещаю. Кто-то же должен выручить Микки и Ру.
  Отец еще побухтел для вида, но видно было, что пусть и нехотя, он вынужден согласиться с Линн. Пока она накрывала стол к завтраку, пришла сиделка, госпожа Минна. К огорчению Линн, отец так и не оттаял: подчеркнуто холодный с дочерью, он с преувеличенной теплотой приветствовал Минну, словно говоря Линн: вот, снова ты оставляешь меня на милость чужого человека, который заботится обо мне за плату, и даже она относится ко мне лучше, чем ты. Расстроенная Линн попрощалась; госпожа Минна пожелала ей приятного дня, отец же едва повернул голову в ее сторону.
  Утренний Беррин сиял красотой и свежестью. Почти на каждом окне и у каждой двери пестрели цветы: горожане любили украшать фасады своих домов, а в преддверии дня Избрания относились к этому с особенным рвением. День, когда Добрая Мать выбирала себе подопечную, был одним из самых больших праздников года - а для девушек самым важным и волнующим днем.
  Потому что быть избранной Доброй Матерью - это все равно, что вытянуть счастливый билет на всю жизнь. И не только для себя, но и для своего семейства.
  Церемония Избрания начиналась рано утром. Все достигшие четырнадцатилетия девушки, одетые в бледно-розовые платья, сшитые специально для этого дня, собирались на главной площади города. После короткой торжественной речи заклинатели выпускали вестницу Доброй Матери - лазурную бабочку. Та, кому она сядет на плечо, и станет избранницей.
  Больше она не вернется в родительский дом. С площади избранница отправится в храм, чтобы провести ночь в молитвах. Наутро в сопровождении заклинателей она отправится в обитель, где сама Добрая Мать станет ее наставницей. Затем девушка навсегда покинет Беррин, чтобы стать супругой короля, принца или знатного вельможи. Семья больше никогда не увидит ее, но в утешение получит кошель серебра. На эти деньги можно купить хороший дом, открыть дело или выгодно выдать замуж других дочерей.
  Попытать счастья можно было лишь раз - в церемонии принимали участие только четырнадцатилетние девушки. Уже за несколько недель до торжества в храме всегда было битком народу: каждая девушка, которой предстояло стать претенденткой в этом году, молилась о том, чтобы стать избранницей.
  Линн не надеялась, что бабочка сядет ей на плечо: это было бы слишком большой удачей, а Линн никогда особенно не везло. Скорее уж Добрая Мать предпочтет Эллен или ей подобную - тех, кому и без того доставалось все. И тем не менее Линн добросовестно следовала обычаю: заглядывала в храм, чтобы подарить Доброй Матери цветов и возжечь благовония.
  Зашла и сегодня. Просторный, светлый храм из сияющего розового мрамора широко распахнул позолоченные ворота. К ним от площади поднималась широкая лестница. Здание подпирали покрытые чешуей крылатые, с длинными когтями и оскаленными зубами чудовища, символизировавшие зло, поверженное добродетелью. Величественный, подавлявший собою жутких монстров храм словно говорил: Добрая Мать заботится о вас, зло побеждено и наказано.
  Несмотря на ранний час, в храме уже было полно девушек. Линн никогда не умела пробивать себе локтями дорогу, а шепот, шорохи и теснота мешали сосредоточиться. Она возложила в сторонке свой скромный букет, зажгла благовония, пробормотала молитву и поспешила в библиотеку.
  Это место, как и храм, навевало умиротворение. Здесь всегда можно было забыть о том, что за порогом, уйти в другой мир. Но если изваяния в храме напоминали о чем-то дурном и страшном, то в библиотеке не тревожило и не пугало ничего. Сквозь огромный витражный купол струился мягкий свет. Высоко вверх, к потолку, уходили стеллажи с бесчисленными томами: ровными рядами на полках выстроились тысячи, сотни тысяч книг! Чтобы достать одни, нужно было взять приставную лестницу, к другим поднимались на второй, третий ярус опоясывавшей зал галереи. В просторном читальном зале можно было разместиться за одним из центральных столов, а можно было отыскать укромный уголок, где никто не помешает полностью погрузиться в чтение.
  Ни одного упоминания о цемелле не встретилось ни в первой, ни во второй, ни в шестой по счету книге, которые выбирала Линн. Ничего не сообщалось и в "Энциклопедии всех вещей" Ламаля. Близкая к отчаянию Линн решилась обратиться с вопросом к служительнице библиотеки. Госпожа Фиалка хорошо знала Линн: в детстве та глотала книжку за книжкой. В последние годы времени на чтение у Линн особенно не было, но она всегда здоровалась с госпожой Фиалкой при встрече. Кроме того, госпожа Фиалка была одной из немногих, относившихся к матери Линн без осуждения. Такие привычки Эйрен, как обыкновение надолго уходить в одиночестве в лес, плавать по ночам в реке или шататься в окрестностях Ничейной пустоши, никак не могли вызвать в Беррине симпатии, и Линн не раз приходилось испытывать неловкость за мать. А после того, как Эйрен пропала, уважаемые люди города сошлись на том, что пагубные наклонности ее и сгубили.
  Госпожа Фиалка сидела за большим столом, располагавшимся на возвышении. Отсюда залитый светом читальный зал просматривался как на ладони. За спиной служительницы выстроились картотечные шкафы с бесчисленными ящичками. На столе громоздились стопки книг: одни ожидали читателей, другие предстояло водворить на место.
  Линн дождалась, пока служительница закончит заполнять карточку, и изложила свой вопрос. Госпожа Фиалка откинулась в кресле и, скрестив руки, строго воззрилась на Линн.
  - Только не говори мне, что ты стакнулась с Марроном, как твои братья!
  - Я говорила с ним, - призналась Линн.
  - Ну, ясно. Дело в том, что пару недель назад этот человек обратился ко мне с тем же самым. И я дала ему книгу. Но то Маррон, если он сгинет, пытаясь отыскать несуществующее сокровище, туда ему и дорога. Но ты, дитя!..
  Госпожа Фиалка умолкла на полуслове: подошел молоденький заклинатель в мантии послушника. Он положил на стол стопку книг, поблагодарил служительницу вежливым поклоном и удалился.
  - Послушай, я не могу тебе ничего запретить, ты не моя дочь, - понизив голос, продолжала госпожа Фиалка, и стала перекладывать книги, которые принес заклинатель: снизу вверх от большой книги к маленькой, названиями кверху, корешок к корешку. - Но я знаю тебя с детства и хочу по крайней мере предостеречь. Маррон - это же...
  Тишину прорезал истошный визг, заставив Линн и госпожу Фиалку вздрогнуть.
  Какая-то посетительница додумалась привести с собой ребенка. Пока она бродила по залу, тот вскарабкался по приставной лестнице и принялся скидывать с полки книги одну за другой. Мало того - он боялся слезать обратно и залился ревом. Мать суетилась, уговаривая дитя успокоиться, в то время как вокруг собрались служители библиотеки и наперебой давали множество бесполезных советов. Взобраться наверх и снять испуганного озорника в голову никому не пришло.
  Госпожа Фиалка ринулась в самую гущу событий. Отчитала мать, одного служителя отправила за второй лестницей, второго подрядила собирать книги и сама присоединилась к нему. Поняв, что суета займет еще какое-то время, Линн, соскучившись, взяла верхнюю книгу из стопки, которую оставил послушник. Это была тонкая потрепанная рукопись в кожаном переплете, с такими ветхими страницами и архаичным языком, что Линн едва разбирала написанное. Заглавие гласило: "Проклятые, но прекрасные. Подлинная история великой войны". Линн открыла книгу наугад. Пожелтевшие, истончившиеся страницы готовы были в любой момент рассыпаться прямо в руках. Чернила до того выцвели, что некоторых слов было не разобрать.
  "...вынужден был прибегнуть к обману, ибо никаким иным способом невозможно было победить лайхха".
  "Им неведомо, что такое любовь. Они не знают милосердия, сострадания, жалости".
  "...ибо они были полны силы и очарования. Мы хотели служить им".
  "...четыре платы за защиту: свет по четырем сторонам света, свинцовые башмачки, молитва и чистая кровь. Под последним принято понимать чистоту помыслов, хотя заклинатели знают, что..."
  "Самые страшные чудовища прячутся под маской любви".
  - Чем это ты занята, позволь узнать?
  Госпожа Фиалка стояла над ней, уперев руки в боки. Линн поспешно вскочила.
  - Простите, госпожа Фиалка, я...
  Служительница отобрала у нее книгу.
  - Тебе нельзя это читать. Это только для заклинателей, ясно?
  Госпожа Фиалка повела Линн вглубь библиотеки, предварительно убрав книги в ящик и заперев его на замок. Они пришли в самый дальний угол читального зала - скрытый от посторонних глаз закуток.
  - Ну а теперь, - сказала она. - Выкладывай. Что там у тебя с Марроном. Зачем тебе надо знать про цемеллу.
   - Маррон отпустит моих братьев, если я ему ее принесу, - простодушно ответила Линн.
  Госпожа Фиалка вздохнула.
  - Послушай, девочка. Есть вещи, с которыми не нужно иметь дела. Просто нельзя, и всё. Ты знаешь, я всегда хорошо относилась к твоей матери, но я готова на что угодно держать пари, что ее сгубил интерес к тому, о чем нельзя задавать вопросы, к чему нельзя приближаться. То, о чем ты спрашиваешь - наследие страшных времен, темных времен. Мы не случайно носим свинцовые башмачки и зажигаем огонь по четырем сторонам света. Не зря не задаем вопросов о том, от чего именно спас когда-то людей Эри Избавитель. Он победил древнее зло и умолил Добрую Мать беречь нас, но это не значит, что оно навеки погибло. Нам нельзя будить саму память о тех временах, ибо даже она может быть ядовитой.
  Линн помолчала.
  - Он превратил моих братьев в свиней, - наконец сказала она. - И говорит, что не отпустит их, если я не принесу ему... это.
  - Ох, - только и сказала госпожа Фиалка.
  Некоторое время они молчали.
  - Линн, - медленно заговорила госпожа Фиалка. - Посмотри мне в глаза. Я хочу, чтобы ты повторила: "Я осознаю, на какой иду риск. Я буду предельно осторожна". И если все же решишься на поиски - а я все-таки надеюсь, что нет, - ты ни за что, никогда, ни при каких обстоятельствах не снимешь свинцовые башмачки.
  - Обещаю, - тихо и твердо ответила Линн, - что осознаю риск и буду предельно осторожна. И ни за что, ни при каких условиях не сниму свинцовые башмачки.
  - И если почую опасность, развернусь и уйду и не буду рисковать жизнью.
  - И если почую опасность, развернусь и уйду и не буду рисковать жизнью.
  - Хорошо, - сказала госпожа Фиалка. - Ты взрослая, умная девочка, и надеюсь, что здравый смысл возьмет верх. Я расскажу тебе все, что знаю, по крайней мере, ты будешь хотя бы немного понимать, с чем имеешь дело. И дам почитать про цемеллу. В конце концов, предания говорят, что некоторым удавалось найти эти цветы и вернуться живыми и здоровыми. Кто знает, может, Добрая Мать будет благосклонна и тебе повезет.
  Когда-то давно, много столетий назад, Беррин не принадлежал людям. На этих землях правили те, чье имя предано забвению. Это были страшные, могущественные существа, которые держали людей в рабстве. Ты, конечно, знаешь об Эри Избавителе. Он сумел вдохновить людей на борьбу, и в конце концов мы победили. Зло было повержено и изгнано. Но оно оставило след на нашей земле. Например, мы не ходим на Ничейную пустошь.
  Линн кивнула.
  - Только заклинатели могут появляться там, ибо они вооружены всей необходимой защитой. Это место таит опасности, которые тем страшнее, что каковы они, доподлинно неизвестно. Это могут быть непроходимые болота, которые выглядят как цветущие поляны. Ужасные чудовища, пожирающие людей. Обманы, которые нельзя распознать. Соблазны, которым невозможно противиться. Сейчас я говорю лишь о том, что подсказывает воображение: на самом деле я, как и все остальные, понятия не имею, с чем там можно столкнуться.
  Ничейная пустошь - место, где состоялась последняя, решающая битва между силами зла и людьми. Тысячи воиснов пали в битве, но и немало врагов было уничтожено. В некоторых источниках пишут, земля была сплошь залита их черной кровью. Из нее-то и выросла цемелла - синий мак, который так интересен господину Маррону. Вернее, его плод - коробочка с семенами.
  - То есть мне нужно пойти на Ничейную пустошь? - спросила Линн. - И я найду там этот цветок? Так просто?
  - Вовсе нет! - сердито ответила госпожа Фиалка. - Ты слышишь, что я говорю? Это совсем, совсем не просто! Ничейная пустошь - гиблое место, впитавшее кровь проклятых существ, и находиться там страшно. Да и неизвестно, растут ли там еще эти цветы. Старинные рукописи позволяют утверждать, что в первые годы после великой битвы их собирали свободно: были то готовые к риску искатели сокровищ, или вооруженные против морока заклинатели, или же те и другие, я не знаю. Могу сказать лишь одно: со временем растение стало огромной редкостью, а на пустоши столько народу пропало или погибло, что туда перестали ходить. Маррон хитрец, а ты дурочка. Если б все было так легко, он бы отправил на пустошь своих молодчиков или пошел бы сам, чтобы не искушать их, все-таки плод цемеллы имеет огромную ценность. Но он не хочет рисковать ни собой, ни своими людьми, а вот ты подставилась, и послав тебя, он ничего не теряет.
  - Спасибо, госпожа Фиалка, - сказала Линн. - Я все поняла. Пожалуйста, дайте мне те же книги, что вы показывали Маррону. Я почитаю и решу, как быть дальше.
  - Что ж, - заметила госпожа Фиалка. - От всей души надеюсь, ты решишь правильно. Я понимаю тебя и мне жаль твоих братьев. Но никто не выиграет оттого, что ты будешь рисковать жизнью.
  "Это темно-голубой цветок или светло-синий цветок, похожий на мак, - писал Флавий Тециал в "Практиках чудесных исцелений". - Строго говоря, цемеллой именуется растение, но так часто называют только семена - коробочку с порошком угольно-черного цвета. Порошок растворяют в пяти частях родниковой воды, в результате чего получается прозрачный эликсир золотистого цвета с горьковатым запахом и довольно-таки приятным вкусом. Его принимают в чистом виде, либо растворяют в воде и дают больному. Я не располагаю достоверными сведениями о рекомендуемых дозировках. Варидес Пирийский пишет о трех каплях на ложку воды, которые он считает достаточными для затягивания глубокой, но не повредившей жизненно важные органы раны, или снятия тяжелого приступа гемикрании. Для исцеления чумного, также по Варидесу, раствор готовят из равных частей эликсира и воды и принимают по три ложки пять раз в день, и так до полного выздоровления. Дефорен Симон пишет о том, что эликсир из цемеллы возвращает голос немым, поднимает с постели парализованных, делает слепых зрячими и дарит надежду женщинам, отчаявшимся родить здоровых детей. В работах Симона, однако, не найдено никаких точных указаний, что можно толковать двояко: либо эти записи не сохранились, либо можно предположить, что сам Симон никогда не имел дело с эликсиром и пишет о нем с чужого опыта или же на основании слухов и легенд - что снова возвращает нас к сомнениям относительно существования загадочного растения. При этом дошедшие до наших дней подробные описания его все-таки позволяют предположить, что оно по крайней мере существовало когда-то, если и не дожило до наших дней, истребленное жадными до наживы охотниками за сокровищами или же лекарями, стремившимися помочь болящим в час великой нужды".
  Описание сопровождалось иллюстрацией, которую Линн, насколько хватало ее умения, перерисовала себе на листок, также переписав и всю статью. В комментариях содержались ссылки на другие источники, кроме упомянутых в статье, и Линн попросила у госпожи Фиалки эти книги.
  - Так... "Легендарные растения" Тиосса, "Предания Беррина" Париала, "Мои сокровища" Лабусса... О, это очень смешная книга! Слог у разбойника невыносим, но читается на одном дыхании.
  В общем и целом прочие описания перекликались с Тециаловыми, причем у него, на взгляд Линн, оно было лучшим - самым подробным и в то же время осторожным: Тециал не заявлял, будто знает то, чего на самом деле не знал, за счет чего его работа значительно выигрывала на фоне сочинений более самонадеянных авторов. Но уж кому было не занимать хвастовства, так это Лабуссу: описания его сражений с ужасными чудищами Ничейной пустоши не оставляли сомнений, что все это сплошное вранье. Столь же неправдоподобные, сколь забавные, они насмешили Линн, к тому же содержали полезные сведения. "Дабы добраться до Пустоши, - писал знаменитый авантюрист, - необходимо, чего многие не знают, значительно углубиться в буковый лес, являющийся охотничьими угодьями герцога. Миновав живописную рощу, в которой, рискуя жизнью, мне пришлось сразиться с внезапно выскочившим на меня из-за кустов диким кабаном, благодаря чему я чуть не отдал Доброй Матери душу, и лишь природная храбрость, стремительная реакция и превосходное оружие спасли меня, я поспешил углубиться в болотистый ельник, вскоре сменившийся мрачнейшим из виденных мною сухостоев. Тут надобно быть терпеливым и идти на восток, никуда не сворачивая и не пугаясь уныния этого места. В таком случае вскоре вы достигнете большого поля, сплошь заваленного камнями разной высоты (допущу, однако, что Ничейная пустошь может принимать разный вид для тех, кто ступает на нее - во всяком случае, мой друг и покровитель Морсир Селлан, в чьей честности у меня нет никаких сомнений, рассказывал, что увидел перед собою огромное вонючее болото), и ступив на него, вскоре встретите различных монстров, с коими вам необходимо будет, дабы продолжить путь, немедленно сразиться".
  Аккуратно собрав книги, Линн отнесла их госпоже Фиалке, попрощалась и пошла домой. Как добраться до Пустоши, она теперь знала, сложенный вчетверо листок с описанием растения лежал в кармане ее передника, а день выдался такой чудесный, что раздобыть синий мак показалось Линн парой пустяков. Бредя по улицам Беррина, она наслаждалась прогулкой. Стояла середина дня, и в залитом солнцем городе царило оживление. Горожане спешили кто куда, отовсюду раздавался громкий смех молодежи, подоконники пестрели цветами, аромат свежей выпечки манил попробовать пышную булку, миндальное печенье или хлеб с румяной хрустящей корочкой. Возницы на телегах, протискивавшихся по узким улицам, кричали: "Посторонись!", гоготали гуси, квохтали куры, визжали свиньи, с шумом вспархивали стаи голубей. Линн глубоко вдохнула теплый воздух, напоенный запахами города. Само собой, не обошлось без гнилостного душка, но на дворе все-таки лето, а в пестром букете нотку помоев уверенно побеждали освежающая прохлада фонтанов, волнующие запахи фруктов, специй и пряностей, острый запах кож, сладковатый дым благовоний из храма Доброй Матери, таинственные, соблазнительные ароматы духов благородных дам, которых вынесли в паланкинах подышать воздухом. Занавески, конечно, задернуты - чем знатнее дама, тем реже она показывает свое лицо.
  На площади выступали бродячие актеры, и Линн остановилась, чтобы успеть посмотреть представление, прежде чем их прогонят. Это было вопросом нескольких минут: стражники вот-вот покажутся с соседней улицы, а плясунья, потрясая бубном, танцевала вовсю. Каблучки задорно стучали по деревянным подмосткам, яркие юбки летали вихрем, приоткрывая стройные ножки, звенели браслеты, и Линн, невольно начавшая притоптывать в такт, воровато оглянулась, не заметили ли. Но вот и стражники, уже идут к актерам. Пора уходить. Линн осторожно протиснулась сквозь толпу и скользнула в ближайший переулок. Негоже, чтобы ее увидели глазеющей на танцовщицу. Однажды ей удалось увидеть сразу несколько танцев до того, как актеров оштрафовали и выгнали. (Линн только диву давалась: о том, что можно и что нельзя представлять, артисты подписывали бумагу при въезде в город. И все равно почти каждый упорно норовил поплясать.)
  Это был самый сокровенный секрет Линн, еще более сокровенный, чем любовь к Пико. Стань о ее чувствах известно, она, конечно, будет унижена, но если откроется, что она мечтает танцевать... это будет стыд и позор на весь город. В "Наставлениях Доброй Матери" сказано ясно: танцы - телодвижения для дикарей, ни в каком виде не приличествующие людям цивилизованным. Это порок, они открывают все самое худшее в каждом. Танцевать - все равно как заниматься этим или испражняться у всех на виду. Порою Линн (очень-очень редко!), ступая как можно осторожнее, так, чтобы никто не догадался, чем она занимается, пыталась танцевать у себя в комнате, повторяя подсмотренные у уличных артистов па. Ее непреодолимо влекло это занятие, порою она часами мечтала о том, как парит и кружится, целиком отдаваясь музыке... Потом Линн долго плакала от стыда. Видимо, она насквозь порочна, раз не может не пробовать, не может не думать об этом. Однажды она танцевала, сняв башмачки! Потом всю ночь ей снились какие-то дикие, яркие сны, возбуждавшие странные желания, в которых Линн даже не хотела отдавать себе отчета, и она полдня провела в храме Доброй Матери, моля даровать ей прощение и навек забыть о желании танцевать.
  Ну ничего. Завтра на пустоши ей точно будет не до танцев.
  
  Глава 3
  Пустошь
  Тускло мерцало бледное солнце. Волны тумана подкатывали прямо к ногам Линн, и сквозь них мерцали схваченные инеем пожухлые травы. Глубоко вздохнув, она ступила на пустошь, и ее окутала тишина. Лишь мерзлая земля хрустела под ногами. Линн вытянула руку, и кончики пальцев растаяли, теряясь в густой молочно-белой мгле.
  С гулко бьющимся сердцем Линн двинулась вперед. Как она отыщет маки в этом тумане?.. Она шла медленно, внимательно разглядывая траву под ногами и стараясь не терять направления. На каждом шагу она надеялась (хоть и знала, что едва ли этому так сразу суждено случиться) увидеть твердую круглую коробочку на высокой ножке. Но шаг следовал за шагом - и ничего, лишь все та же твердая земля с мерзлой травой. По ощущениям Линн, прошел не один час, но солнце висело все так же низко, и Линн не знала, как далеко ушла - ее окружал все тот же густой туман.
  Она остановилась, чтобы выпить воды, и сзади раздались громкие шаги - кто-то приближался бегом, было слышно тяжелое дыхание. Перепугавшись до полусмерти, Линн присела, обхватила голову руками и зажмурилась.
  - Линн?
  Она медленно поднялась, не веря своим глазам. Перед ней стоял...
  - Пико?! Что ты здесь делаешь?
  - Я увидел, что ты идешь сюда, и пошел за тобой.
  - Но тебе нельзя на Ничейную пустошь!
  - Почему? Тебе же можно.
  На мгновение забыв о своей цели, о страхе и тревоге, Линн невольно залюбовалась Пико. В лучах холодного солнца его волосы казались бледно-золотыми, как трава под ее ногами. Глаза сияли нежностью. Сердце Линн затрепетало, как испуганный кролик.
  - Зачем ты здесь? - спросила она, и Пико взял ее за руку.
  - Я пришел за тобой. Я так давно хотел сказать тебе это. Ты мне нравишься, Линн.
  Она облизнула пересохшие губы. Это все Ничейная пустошь обманывает ее. Но нет, как так может быть - ведь вот он Пико, и его золотисто-карие глаза, и его вылинявший черный камзол. Он держит ее за руку, и она чувствует, какая теплая и крепкая эта рука, всем существом ощущает прикосновение его пальцев.
  - Почему же ты гулял с Эллен? Почему никогда не говорил мне об этом?
  - Я думал, что не нравлюсь тебе. Ты всегда была такой сдержанной. Но я влюбился в тот самый миг, как увидел тебя, и с тех пор думал о тебе каждую минуту моей жизни.
  Безумное счастье затопило Линн, настолько сильное, что она не могла ни ответить, ни пошевелиться. Этого не может быть, стучало у нее в голове, просто не может быть...
  Но в этот миг Пико наклонился к ней и поцеловал в уголок губ. Это был самый робкий, самый нежный, самый бережный поцелуй на свете. Линн крепко сжала руку Пико, боясь, что сейчас умрет от счастья.
  - Пойдем отсюда, - сказал Пико. - Пойдем со мной. Мы вместе уедем из Беррина, увидим мир...
  "Да!" - хотела крикнуть Линн, готовая сию же минуту бежать за Пико, идти вместе с ним туда, куда он захочет. И видеть мир, и всегда быть вдвоем. Но сожаление тут же сжало ей сердце.
  - Пико, я не могу. Я должна выручить братьев. Я обязательно пойду с тобой. Вот только найду синий мак, отнесу его Маррону, и тогда мы отправимся, куда скажешь!
  Пико отпустил ее руку. Нет, пожалуйста, нет!..
  - Или, - продолжала Линн через силу, через комок в горле, - или мы можем остаться в Беррине. Ведь можем? Разве ты бросишь свою семью, которая на тебя надеется? Разве я смогу бросить своего отца?
  Пико молчал, и Линн чувствовала, как холод сковывает ее.
  - Ты ведь сказал, что хочешь быть со мной! Разве ты не подождешь еще немного?!
  - Прости, - сказал Пико. - Без всякой надежды я любил тебя долгие месяцы. Я не могу больше ждать, Линн.
  И он растаял в тумане.
  - Нет! Пико, постой!
  Ни слова в ответ. Из-за подступивших слез Линн едва могла дышать. Пико никогда ей не принадлежал, а теперь она навек его потеряла. Но что толку плакать? Слезы не вернут Пико, а если бы и вернули, ее выбор останется прежним, и она снова потеряет его.
  Всего этого не было, сказала она себе. Это просто морок Ничейной пустоши, которая хочет отвлечь ее, сбить с пути, заставить забыть о долге.
  Линн двинулась дальше, но каждый шаг теперь давался ей с трудом, будто к ее ногам привязали тяжелые гири. Каждую секунду она надеялась снова услышать за собою шаги Пико.
  Но вокруг стояла мертвая тишина.
  Линн продвигалась вперед, упорная в поисках. Она давно проголодалась и устала, но вокруг ничего не менялось - лишь заиндевевшие травы поблескивали в лучах бледного солнца, едва пробивавшегося сквозь туман. Вечный холодный рассвет, застывший в одном мгновении. И ни единого признака маков.
  И тут возникла музыка. Издалека донеслась едва слышная мелодия флейты. Она нарастала, и стало понятно, что играет целый оркестр: звуки флейты, арфы, бубна сливались в чудную мелодию, которая звучала чем громче, тем отвратительнее, словно по мере приближения что-то искажало, ломало ее. В конце концов музыка превратилась в самую настоящую какофонию: невидимые музыканты играли кто во что горазд, не сообразуясь ни с мелодией, ни с ритмом. Но на краю слуха, тихая, едва уловимая, звучала все та же волнующая, колдовская мелодия, которую слышала Линн с самого начала.
  - Потанцуй со мной!
  Из тумана выступила женщина. Высокого роста, бледная, с темными волосами, она была одета в платье из зеленого шелка, отливавшее изумрудом там, где на него падал солнечный свет. Под ногами женщины вместо сухой травы стелился мягкий, как бархат, темно-зеленый мох. Вся ее фигура тускло мерцала, будто вот-вот исчезнет, и тем не менее Линн чувствовала исходящий от нее запах влажной земли, прелых листьев и болотной сырости.
  - Потанцуй со мной! - воскликнула женщина и пустилась в пляс, кружась, подпрыгивая и отбивая ногами только ей различимый ритм. Она то двигалась плавно, скользя по мху, то вдруг принималась бешено кружиться, взмывая в стремительных, легких прыжках и плавно, словно птица, опускаясь на землю. Краем зрения Линн видела на ее голове оленьи рога - точно так же, как частью слуха улавливала в хаосе мелодию. Но когда она смотрела на женщину в упор, рога исчезали.
  Стоило Линн сдаться под напором отвратительных звуков, перестав им сопротивляться и позволив терзать слух, как они сложились в дивную музыку. В ней трели птиц сливались с пением горных ручьев, шелестом трав и шумом ветра, и из сокровенной глубины рождался ритм, заставлявший ноги двигаться сами собою. Лишь огромным усилием воли Линн удалось удержать себя, чтобы не присоединиться к женщине в бешеной пляске.
  - Слышишь, как бьется сердце земли? Оно бьется для тебя, Линн! Земля любит тебя, танцуй же с нею!
  Линн сцепила кулаки и заставила себя не двигаться.
  - Танцуй! Сними свои башмачки, маленькая девочка. Я вижу, ступни твои кровоточат.
  Линн осторожно пошевелила одной ногой, потом другой. Нет, ничего подобного. Все с ее ступнями было в порядке. Разве что башмачки казались несколько тяжелее обычного, но это из-за темной магии пустоши.
  - Вы не знаете, как найти голубой мак? - на всякий случай спросила Линн.
  - Следуй за мышатами, - отвечала женщина. - Они пьют воду, которая собирается у его корней, и вырастают большими и сильными.
  - Спасибо, - вежливо сказала Линн.
  - Мне так одиноко, - пожаловалась женщина. - Бывший слуга убил меня моим же кинжалом. Ударил сюда, - на груди под ее рукой открылась рана, и из нее по платью заструилась кровь. - И сюда, - рана раскрылась сбоку. - И когда я совсем ослабла, перерезал мне горло. Вот здесь...
  Линн не стала смотреть. Она кинулась прочь, как вспугнутый заяц, мчалась, не разбирая дороги, и остановилась лишь когда перестало хватать дыхания. Наклонилась, тяжело дыша и пережидая, пока уймется колотье в боку.
  - Дитя мое.
  - Мама?.. - не веря себе, прошептала Линн.
  Эйрен стояла в двух шагах от нее, как живая, и с нежной печалью смотрела на дочь. На ней было серебристо-серое платье с вышивкой, какого она никогда не надевала в Беррине.
  - Мама...
  Эйрен подошла и заключила Линн в обьятия. Линн чувствовала запах ее тела, слышала биение сердца. Она совсем забыла, как это - быть в надежном, безопасном кольце маминых рук. Ей хотелось никогда больше не покидать этих объятий. Пусть мама позаботится о ней и защитит ее. Пусть она снова будет маленькой, любимой маминой дочкой.
  - Дитя мое, - повторила Эйрен. - Что ты делаешь здесь? Зачем ты пришла в это место?
  - Мама! - воскликнула Линн. - Ты жива? Как ты здесь оказалась?
  - Я пришла за тобой, - отвечала Эйрен, размыкая обьятья и беря дочь за руки. Линн не могла на нее насмотреться: да, это и вправду мама! Ее серо-голубые глаза, густые светло-русые волосы. Она была еще красивее, чем помнила Линн.
  - Мы пойдем домой?
  - Конечно.
  - Папа будет так счастлив, - прошептала Линн. - Он так тосковал по тебе. И Микки и Ру... Мама, я должна тебе рассказать! Микки и Ру, они... Маррон превратил их...
  Эйрен покачала головой, и Линн запнулась на полуслове.
  - Нет, дитя, я не могу вернуться. Пойдем со мной! Я заберу тебя туда, где теперь живу. Ты станешь свободной.
  - Нет, - прошептала Линн и попятилась. - Нет.
  - Ты боишься? - грустно спросила мать, и фигура ее стала расплываться, терять очертания.
  - Тебя больше нет. Ты умерла, - одними губами с усилием произнесла Линн.
  Во взгляде матери отразилось глубокое сожаление. Она подняла руку в прощальном жесте и растаяла.
  Линн опустилась на землю. Ее трясло, руки дрожали. В горле пересохло. Линн отпила из фляги глоток воды.
  Мимолетный шорох у ее ног. И еще. Линн вскочила, вглядываясь в траву. Так и есть. Мышка! Крохотные создания двигались с неуловимой быстротой, но Линн постаралась хотя бы запомнить направление, в котором они бежали. Теперь ноги ее налились неимоверной тяжестью, огромных усилий требовал каждый шаг, но Линн, пыхтя и обливаясь потом, несмотря на холод, почти бежала в ту сторону, куда шмыгнули мышки.
  Скоро туман начал редеть. Солнце немного поднялось, травы стали гуще и выше. Тут и там возникали тонкие сухие деревца с черными стволами и ветками.
  И вот в пелене тумана перед Линн предстали вросшие в землю руины. Полускрытые вьюнами, хранившие черные пятна копоти, они все еще были величественны: сквозь вековые разрушения, почти ничего не оставившие от былой красы, можно было разглядеть остатки высоких тонких колонн, резное кружево белого камня, широкие ступени, теперь поросшие мхом, грациозные арочные проемы дверей и окон. Линн медленно прошлась туда и обратно, разглядывая здание и не решаясь обойти его целиком: судя по развалинам, оно было огромным, кто знает, что может ждать ее по другую сторону! Немного осмелев, она поднялась по ступеням, заглянула в один, другой дверной проем. Обрушившиеся лестницы, пустующие залы, перегороженные упавшими колоннами. На стенах, которые пощадил огонь, можно было различить остатки фресок с изображением высоких и статных дам и господ в изысканных, ярких нарядах. Рядом с каждым было животное или птица: змея обвивала шею, птица сидела на плече, крыса выглядывала из кармана, рядом шествовал волк. Некоторые из изображенных имели устрашающий вид и похожи были и на людей, и на чудовищ: кто с головой лисы, кто с крыльями летучей мыши, кто с медвежьими лапами.
  Осторожно перешагивая через вздыбленные плиты, Линн исследовала два зала, замирая на каждом шагу и ежеминутно ожидая, что на нее обрушится потолок. В полу зияли дыры. В углу дальнего зала обнаружилась полуразрушенная лестница, ведущая вниз. Из хода пахнуло затхлой сыростью. Линн закусила губу и остановилась. У нее не было с собой ни лампы, ни факела.
  Пискнув, в подземелье стремительно юркнула мышь. Наклонившись и пристально вглядываясь в темноту, Линн разглядела мимолетный проблеск... роса на листе? Неужели... Боясь поверить глазам, она склонялась все ниже, пытаясь понять, не почудилось ли ей...
  Раздался утробный рык, от которого тело ее заледенело. Судорожно сглотнув и медленно поднимая голову, Линн встретила безжалостный взгляд желтых глаз. Чудовище с головой льва и огромными когтистыми лапами стояло в нескольких шагах от нее и поводило из стороны в сторону мощным хвостом с скорпионьим жалом.
  Мантикора.
  Линн застыла, оцепенев. Как завороженная, она следила за размеренными движениями хвоста, который раскачивался все быстрее, быстрее, взметнулся - и Линн, обожженная вспышкой боли, вскрикнула и кубарем скатилась по лестнице.
  Ядовитый шип рассек ей кожу. Падая, Линн получила несколько ушибов и сильно ударилась локтем, но это было ничто по сравнению болью от раны, нанесенной чудовищем. Она горела, как присыпанная солью, платье пропиталось кровью. Но ужас заставил Линн подняться на четвереньки. Под руку ей попался стебель с коробочкой наверху. Линн не глядя выдернула растение и засунула в карман, и в тот же миг в проем ринулась мантикора. Взвизгнув, Линн кинулась прочь так, как никогда еще не бегала и не знала, что может: ее гнал вперед всеобъемлющий страх смерти. Дико крича, она неслась, не разбирая дороги, слыша за спиной дыхание чудовища, его тяжелые шаги, по подземелью, поворот за поворотом, спотыкаясь о коряги и понимая, что рано или поздно мантикора настигнет ее. Туннели, переплетаясь между собою, вывели ее к лестнице. Все еще не веря, что спасение возможно, слыша рычание мантикоры прямо за спиной, Линн бросилась к дневному свету и выбралась на широкую площадку из мраморных плит. Под ее ногами захрустели кости. Линн кинулась бежать, мантикора прыжком настигла ее, затрещала под когтями ткань платья, Линн споткнулась о край покосившейся плиты, устояла, пробежала еще два шага, закачалась на краю колодца - и полетела в темноту.
  
  Глава 4
   Диаль
  Мелкий злой снег сыпал крупой на черный песок, ленивые волны обдавали его кружевной пеной. Скалы тонули в низких тучах. С моря надвигался багровевший туман: эрн Шиал готовил атаку. В ясные дни с береговых укреплений хорошо видно было его владения: каменистый остров-вулкан, раскалявшийся, когда Шиал гневался, а сердился он часто. В такие дни черная гора дышала огнем, и небо на западе наливалось алым. Это означало, что в скором времени в сторону берега полетят воины-фои и огненные снаряды. Вторые назначены, чтобы повредить укрепления или рассыпаться тучей ранящих огненных брызг, первые будут пытаться прорваться через ущелье в долину, если береговая стража не помешает им.
  Диаль бросила быстрый взгляд налево: двух других крепостей сейчас было не разглядеть, лишь очертания Второй смутно вырисовывались в тумане. Но она знала, что и там, и в Третьей, так же как и в Первой, где служила Диаль, часовой у рога бури ждет только сигнала от дозорного, а лучники на стенах готовы обрушить на врага град стрел.
  Стоит протрубить в рог, и налетит шквальный ветер со снегом, гася пламень фоев, затрудняя их передвижение, превращая обжигающий град в бесполезные угли. Те из воинов, кто все же приблизится к берегу, будут сражены стрелами с наконечниками, пропитанными ядом ледяных червей. Ну а если и этого окажется недостаточно, настанет очередь воинов ата. Расправив огромные крылья, они устремятся вниз и не будут знать пощады.
  Оборону крепости удалось прорвать лишь однажды - и то потому, что часть сил перебросили на границу с Кельдой. Это было давно, и хотя с тех пор фоям ни разу не удалось преодолеть бурю и успешно высадиться на берег, эрн Шиал не оставлял попыток. О том, что происходит в его владениях, никто толком ничего не знал: сообщение между Хенниленом и фоями прекратилось в незапамятные времена, тогда же, когда началась вражда, и терять бдительности не следовало. Шиал был гневлив и опрометчив, но ни в коем случае не глуп, ему служили сильные маги, и появление у фоев новых, более совершенных доспехов или других средств, благодаря которым они смогут одолеть защитников Хеннилена - всего лишь вопрос времени. Они могли летать, пусть низко и на небольшие расстояния, а среди лайхха на это были способны лишь воины ата. Сколько времени пройдет, прежде чем колдуны изобретут зелье, благодаря которому фои смогут летать выше и дольше, а не только рывком преодолевать расстояние, отделявшее огненную землю от Хеннилена? Что еще смогут придумать Шиаловы маги, чтобы эрн добился своего? Заслать призраков-шпионов, отвести глаза береговой страже, объединиться с кильдирим? А у лайхха было так мало. Любой корабль вспыхнет от огненного снаряда как щепка. Они могли только обороняться, не атаковать, но это не может продолжаться вечно - Шиала следовало либо склонить к миру, либо победить. Предложения о первом он неизменно отклонял, что же касается второго... Способ был, но связанный с чересчур высоким риском, и эрн с советниками пытались придумать что-то другое.
  Пока ничего не нашлось.
  Диаль со своим луком дежурила на башне, ее коса полыхала пламенем. Она была единственной фойлой по эту сторону моря - полукровка, единственное дитя, когда-либо родившееся от союза с "огненной демоницей". Хотя Диаль выросла в Несна-Хен и считала эти места своим домом, нет-нет да и находился кто-то, кому хватало ума спросить, каково это - сражаться против своих, на что Диаль со свойственной всем фойлам запальчивостью отвечала, что не принадлежит к их племени, ведь ее отец из Несна-Хен. Огнедышашая гора была ей столь же чужда, как и всем в Хеннилене, Диаль не знала языка фоев, не была знакома ни с кем из них и имела полное право возмущаться подобными вопросами. Никто не заподозрил бы в ней полукровку, когда бы не внешность: доставшиеся от матери золотистая кожа, черные глаза без белков и, конечно, пламенная коса явственно выдавали кровь фойлы.
  Провожорки подняли гвалт. Поджав губы, Диаль повернулась в сторону бухты и всмотрелась, пытаясь выяснить причину шума, однако выступающая скала загораживала обзор, и понять, что встревожило зверушек, было невозможно.
  - Чего они там зевают во Второй, - недовольно сказала Диаль, обращаясь к напарнику. - Слышишь, как надрываются?
  Бренид лениво пожал плечами. Диаль изрядно раздражали его флегматичность и нерасторопность, и только безграничное его добродушие временами останавливало ее от того, чтобы в очередной раз на него наорать.
  - А я почем знаю, - равнодушно ответил он. - Не поделили кусок.
  - Они не должны себя так вести, - раздраженно сказала Диаль. Всем было известно, что провожорки - самые мирные зверушки на свете. У них был мягонький серый мех, бурые лапки с присосками, позволявшими ловко карабкаться по стенам пещер, маленькие славные ушки и приятнейшее обыкновение воздерживаться от каких-либо звуков. Провожорки были сообразительны, быстро приручались, поэтому их часто заводили в качестве питомцев для детей. Единственное время, когда провожорки становились крикливыми и агрессивными - это время выведения потомства. Только в этот период, стоило чужаку вторгнуться на их территорию, они с пронзительными воплями атаковали пришельца яростной серой тучкой, ощетинившейся сотнями острых зубов и цепких когтей, и могли в считаные секунды порвать неосторожного в клочья. Никто в здравом уме к ним сейчас не полез бы.
  Из тех, кто знаком с повадками провожорок - а это все, абсолютно все в Хеннилене.
  Диаль еще немного потопталась, затем резко бросила Брениду:
  - Ты пока подежурь. Я пойду проверю, что там.
  Куда смотрят эти из Второй? Пусть только пройдет атака, уж она выскажет начальнику гарнизона все, что думает. И эрну нажалуется, это уж непременно.
  Ругаясь вполголоса, Диаль сбежала во двор и свистнула, подзывая мерка. Эти существа, похожие на огромных собак, в качестве сторожей или бойцов никуда не годились, поскольку были удручающе, до смешного для столь зловеще выглядящих зверей игривы, беззлобны и дружелюбны, а крылья их слишком слабы, чтобы далеко унести такую здоровенную тушу, да еще и с всадником. Но здесь, где все укрепления располагались на высоком крутом берегу, представлявшем из себя сплошные неприступные скалы, их часто использовали для коротких перемещений туда, куда долго или невозможно было быстро добраться пешком.
  Повсюду в огромных чашах пылал огонь. Как ни странно, здесь, на побережье, несмотря на постоянные нападения фоев, предпочитали живое пламя - в отличие от Несна-Хен, где в основном пользовались "пещерными пряхами" йери, дающими мягкий белый свет без тепла. Никому бы в голову не пришло, разумеется, зажечь факел на стене или башне, чтобы облегчить фоям жизнь, но в тех местах, которые с моря было не видно, огонь пылал день и ночь. Тем более что горного масла из скальных трещин сочилось сколько угодно.
  Крикнув начальнику гарнизона, за чем и куда собралась и кивнув часовым у ворот, Диаль подошла к краю скалы у подножия башни и вместе с псом спланировала сначала на скалу у бухты, а с нее на прибрежный песок - если посмотреть вверх, над головой Диаль возвышалась Вторая крепость, а прямо перед полуфойлой зияла пещера, где нянчили детенышей провожорки. Причина шума выяснилась сразу: зверьки ожесточенно трепали девушку, которая лежала у входа в пещеру, закрывая руками голову.
  Диаль отогнала провожорок, которые охотно отстали и вернулись в свое обиталище, стоило полуфойле оттащить девушку на безопасное, по их мнению, расстояние.
  - Ты что, дура? - переворачивая ее, крикнула Диаль. - Зачем ты туда полезла?
  Мало того, что все тело девушки было в царапинах, оставленных зубами и когтями провожорок, платье пропиталось кровью из большой раны. Диаль оторвала кусок от нижней юбки девчонки, замотала ей бок и с тревогой посмотрела в сторону моря: небо уже полыхало вовсю, а трубить в рог и не думали.
  Диаль рывком подняла девчонку на ноги.
  - Пошли.
  Та сделала несколько шагов, поддерживаемая Диаль, но споткнулась и упала. Диаль выругалась, рога затрубили, но опоздав на мгновение - стремительно, как ниоткуда, прилетел огненный снаряд и рассыпался обжигающими каплями - полуфойле они не могли нанести никакого вреда, а девчонка получила несколько ожогов. Тут же ударила буря, взвихрился снег, огненные брызги зашипели, опадая в море и на черный песок золой и углями.
  Поздно: над волнами уже мчались красные всадники. Трубите же! Поспешно ударила вторая волна бури, вслед за ней полетели стрелы - кто-то из фоев, мгновенно убитый, тонул, часть повернули назад, большинство продолжали стремиться к берегу.
  Диаль выпустила несколько стрел в тех из фоев, кто подлетел близко к ним, убедилась, что об остальных позаботятся буря и лучники на стене, и повернулась к девчонке. Кое-как пристроив ее на спине мерка, она хлопнула его по боку, веля подниматься, и сама со скоростью ящерицы принялась карабкаться к подножию крепости, цепляясь за выступы и торчащие камни.
  Наверху мерк сбросил девчонку и, скуля, жался к земле. Фои всегда наводили на мерков страх - впрочем, как и многое другое. Жалкие, трусливые животные. Диаль взвалила девчонку на плечо, пробежала вдоль стены и спустилась к ущелью - через него не видная с моря тропа выводила в долину.
  Диаль опустила девчонку на землю и, надавав ей по щекам, заставила встать.
  - Ступай в долину, поняла? Пошла, ну!
  Для верности Диаль подпихнула ее в спину и та, спотыкаясь, послушно побрела по тропе. Полуфойла знала почти всех и в Несна, и в Весса-Хен, а эту припомнить не могла. Кто она и что забыла в пещере провожорок? Позже Диаль сообразила, что вместо того, чтобы гнать девчонку в долину, ее надо было доставить в крепость и допросить. Объяснением, хотя и не оправданием, служило то, что в рог протрубить опоздали, фои ломились на берег вовсю, и присутствие Диаль требовалось в крепости. В тот момент ей просто недосуг было возиться с девчонкой, и Диаль думала только о том, как бы поскорее избавиться от нее.
  Однако сейчас, стоило девушке скрыться в ущелье, как Диаль мгновенно о ней забыла и помчалась в крепость, время от времени останавливаясь, чтобы выпустить в огненных всадников несколько стрел, или укрыться за камнем от очередного порыва снежной бури.
  
  Глава 5
  Имя свое
  Первое, что почувствовала Линн, просыпаясь, это тепло и покой. Она лежала на мягком матрасе, наброшенном на лавку. От подушки исходил запах трав. Ее одели в чистую льняную сорочку и укрыли простыней, поверх которой набросили шерстяной плед и козью шкуру. Бок, туго перевязанный чистой тканью, болел, но по телу разливалась приятная истома. Очевидно, она долго и крепко спала.
  Она скользнула взглядом по комнате, подобной которой не видела никогда в жизни, пытаясь понять, где оказалась. На выскобленных деревянных полах были расстелены пестрые половики. Потолок подпирали резные деревянные столбы, резьба украшала и большой деревянный сундук. У стены стоял ткацкий станок с полотном в работе. На столике возле окна лежали принадлежности для рукоделия.
  Линн никак не могла до конца проснуться и пыталась вспомнить, что случилось. Она упала в колодец, а потом... очнулась в пещере. Ее атаковали маленькие серые зверьки. Они щипали ее, царапали, кусали, и невзирая на обжигающую боль в кровоточащей ране, она поползла в том направлении, откуда в пещеру сочился слабый свет. Ей пришлось карабкаться по каменным уступам. Безуспешно пытаясь отбиться от злобных существ, она залезла на один уступ, немного полежала, пытаясь отдышаться, потом забралась на другой и улеглась на нем, наполовину высунувшись из пещеры и вдыхая соленый запах моря. Она помнила густой туман, сыпавшийся на черный песок белый снег, торчащие из воды острые черные скалы. Лежала, почти теряя сознание и пытаясь собрать силы, чтобы пошевелиться.
  То, что произошло дальше, казалось сном или бредом. Возле нее появилась высокая девушка. У нее была коса из огня, которая сама собой взвилась вверх, что заставило зверьков броситься врассыпную. Девушка легко подняла Линн и оттащила от пещеры. Она была одета в легкие кожаные доспехи. Затем каким-то образом Линн оказалась у высокой стены, и следующее, что она помнила - девушка грубо толкает ее в спину и кричит: "Пошла!".
  Путь помнился Линн урывками. Она то и дело падала. С каждым шагом рана болела все сильнее. Ей сказали идти - она шла, потому что не знала, что еще делать. Должна же была эта дорога куда-нибудь вывести. Возвращаться на берег Линн не хотела - девушка (с огненными волосами? должно быть, из-за лихорадки померещилось), пусть и помогла, пугала ее чуть ли не больше, чем жуткие красные всадники, которые неслись над волнами. Это видение Линн тоже приписала помрачению сознания.
  С обеих сторон от нее высились скалы, почти закрывая небо. На редких деревцах и на тропинке лежал снег. Там, у моря, дул сильный ветер, но в ущелье было тихо. От платья Линн остались одни лохмотья, но холода она не чувствовала. Сколько времени заняла дорога, Линн не знала. Наверняка она была голодна, но от боли понять это было невозможно. Когда ей хотелось пить, она ела снег.
  Когда она наконец выбралась из ущелья, почти совсем стемнело. Перед ней расстилалась белая долина, где горели редкие огни. В сгущающихся сумерках можно было различить очертания далеко друг от друга отстоящих домов с покатыми крышами. Вниз вела заснеженная тропинка, по которой спустилась, сползла и скатилась Линн.
  Что было дальше, она не помнила.
  Но ведь кто-то подобрал, взял в дом, перевязал ее. Где-то рядом журчала вода, и Линн поняла, что вот-вот описается.
  Она попыталась встать, но бок тут же отозвался обжигающей болью. Сцепив зубы, чтобы не застонать, Линн осторожно перевернулась на бок и спустила ноги с кровати.
  Полог, закрывавший дверной проем в соседнее помещение, откинулся, и на пороге появилась высокая молодая женщина. У нее была белая кожа с веснушками и рыжеватые волосы. На плече у женщины сидела белка.
  - Проснулась? - без улыбки спросила она.
  Линн кивнула.
  - Мне нужно, - начала она и покраснела.
  - Через кухню, - без всякого выражения сказала та и отступила, чтобы дать Линн пройти. Белка исчезла.
  У меня видения, подумала Линн. С трудом встала. Тело тут же ответило пульсирующей болью. Стыдясь того, что причиняет хлопоты, Линн, опираясь на стены и скрючившись, поковыляла туда, куда показала хозяйка.
  В маленькой кухне с небольшим окошком царили чистота и порядок. Большие и маленькие кастрюли хранились сложенными одна в другую, рядком висели на крючках ложки и поварешки. Дверь из кухни вела в пристройку, где Линн наконец-то смогла облегчиться.
  Тем же путем она вернулась назад. За все это время женщина не сделала ни малейшей попытки ей помочь. Когда Линн села, она подала ей кружку пахты. Линн выпила залпом и сразу почувствовала себя лучше.
  - Что со мной случилось? - спросила она.
  - Ты мне скажи, - ответила та. - Я нашла тебя у своего порога. Ты лежала без сознания. В разорванном платье, в крови.
  - Я... я была в пещере.
  Она рассказала, как ей помогла девушка с рыжими волосами.
  - А, полуфойла, - сказала хозяйка непонятное слово. - Значит, она решила, что ты из долины. Но ты не отсюда. Откуда же тогда?
  - Я из Беррина. Вы знаете Беррин?
  - Нет.
  - А это что за место?
  - Хеннилен.
  Плечи Линн опустились. Она почувствовала себя страшно одинокой. По полу тянуло холодом, и Линн убрала озябшие ноги под плед. На противоположной стене висел лук, и Линн, просто чтобы нарушить тягостное молчание, спросила:
  - Вы охотитесь?
  - Разумеется, нет, - в ее голосе было такое отвращение, будто бы речь шла о чем-то вроде поедания человечины.
  Разговаривать с женщиной было трудно. Она смотрела на Линн настороженно, почти враждебно, будто искала что-то и не находила, и это ей очень не нравилось. Будто бы Линн если и не была врагом, могла им стать в любую минуту. Линн отчаянно желала узнать, где находится, но что-то удерживало ее от этого вопроса. Она боялась его задать, словно знала: произнеси эту фразу, и хозяйка дома, и без того по неизвестной причине не жаловавшая ее и явно желавшая от нее избавиться, разозлится еще сильнее.
  Линн же вдруг поняла, что ей самой казалось странным в женщине. Она понимала все, что та говорила, но речь ее звучала иначе. Очень похоже на то, как говорили в Беррине, но тверже и в то же время более плавно. А некоторые слова произносила настолько по-другому, что Линн скорее догадывалась об их значении.
  - Я пойду, - сказала Линн. - Может быть, вы дадите мне какую-нибудь одежду? Любую, какую не жалко. Самую старую.
  Она просто вернется в пещеру и выберется назад. Она хорошо помнит дорогу: пересечь долину, подняться наверх, пройти через ущелье, а там и берег моря. Ничего сложного. Одна мысль о новой встрече с мантикорой ужасала, но, может, ей повезет и она как-нибудь выкрутится. Не могла же она оставаться здесь, в этом враждебном, холодном месте, где ей были не рады. Дома ее ждал больной отец и братья, которых колдун превратил в свиней.
  Должно быть, с ней произошло то, о чем она читала в книгах. Пролетела сквозь землю или что-то вроде того и оказалась в другой стране. В Беррине Линн никогда не слышала ни о чем подобном, но если верить книгам, такое случается.
  Женщина одела Линн так же, как была одета сама. Поверх белой льняной сорочки - платье из тонкой серой шерсти. На него - овчинная безрукавка: два сшитых между собой куска меха, надетые через голову, подвязываются узорчатым пояском. На ноги - плотные шерстяные чулки и мягкие кожаные сапожки со шнуровкой. Обувь оказалась Линн велика, но они с хозяйкой положили в мыски свернутые тряпочки, и получилось вроде бы ничего.
  Свою косынку Линн потеряла - не то в пещере, не то убегая от мантикоры, но, похоже, тут никому не было до этого дела, во всяком случае, хозяйка ни словом не упомянула о том, что незваной гостье стоит прикрыть голову. Она дала Линн ломоть серого хлеба с куском соленого сыра, но все так же едва произнеся пару слов и не выказывая ни малейшего дружелюбия. Она явно хотела, чтобы Линн поскорее убралась.
  - Спасибо, что помогли мне, - у порога сказала Линн. - Я бы хотела отблагодарить вас, но, увы, мне нечем. Пожалуйста, простите, что причинила столько хлопот.
  Женщина вышла вслед за ней и наблюдала, как Линн идет по тропинке, расчищенной среди сугробов, словно желая убедиться, что та направится к ущелью, а не куда-нибудь еще. Линн спиной чувствовала ее взгляд и шла так быстро, как позволяла ей боль в боку.
  Стоял мягкий, прохладный солнечный день, и подтаявший снег похрупывал под ногами. Пахло дымом и мокрой землей. Большая долина со всех сторон была окружена горами, покрытыми редколесьем. Дом женщины, сложенный из земли и камней, с крышей, покрытой дерном, был ближайшим к ущелью и стоял под горой. Прямо за ним протекал звонкий прозрачный ручей - его-то Линн и слышала. На голых черных ветвях весело гомонили птицы. Похожие друг на друга дома, одни побольше, другие поменьше, были разбросаны по всей долине. Некоторые отстояли совсем далеко друг от друга, иные строились кучно. На склонах виднелись пастушьи хижины. На проталинах или роясь в снегу паслись овцы с черными ножками, казавшимися совсем тоненькими из-за пышного руна.
  На юге к небу устремлялись голубоватые ледники. На севере горы были пониже, не такие крутые, и снег лежал не везде. С юга на север через всю долину, выложенная большими плоскими камнями и расчищенная от снега, шла широкая дорога. Она вела к подножию гор, а затем, сужаясь и петляя - к окруженному постройками замку, который выступал из горы, будто сам собой из нее вырастая. Белый, он взмывал над долиной, будто выточенный из каменного кружева, и вокруг него парили большие черные птицы.
  Подгоняемая строгим взглядом рыжей, Линн прибавила ходу. Поднявшись к ущелью, она обернулась: женщина все еще стояла на пороге. Линн поспешила скрыться и только после этого почувствовала, как ее отпустило: знать она этого не могла, но почему-то была уверена, что только убедившись, что Линн ушла, женщина вернулась в дом.
  Теперь, когда Линн выспалась, отогрелась, наелась и отдохнула, ущелье произвело на нее иное впечатление, нежели вчера, когда она брела здесь больная и измученная, не зная даже, куда идет и зачем. Царапины поджили и даже бок почти не болел. Тревожащий взгляд больше не упирался в спину, и Линн расхотелось торопиться. Она шла не спеша, присаживаясь на камень, когда уставала, и перекусывала хлебом с сыром, запивая их чистой холодной водой. Водопады здесь были повсюду, и углубляясь в ущелье, со всех сторон Линн слышала их успокаивающий равномерный шум. Прозрачная вода обрушивалась со скал, высоко в небе кружили дикие птицы. Порой Линн казалось, что земля говорит. Она что-то шептала, однако сколь Линн не силилась, не могла разобрать слов. Но в те мгновения, когда она просто сидела на камне или брела, позволяя мыслям течь своим чередом, звуки - хруст ветки, скрип снега, шум ветра, гул водопадов, редкие крики птиц, сама тишина - складывались в песню, которую пела земля, и смысл ее был внятен. Она грустила о детях, утративших дом, разлученных со своей душой, сломавших крылья.
  Миновав ущелье, Линн вышла на открытое пространство, и перед ней открылся берег моря и крепость из черного камня, стоявшая на скале. Дул сильный ветер, и море волновалось, набегая белой пеной на черный песок. Что-то внутри Линн сжалось - она вспомнила, что вчера здесь пережила. Чуть дальше налево виднелись еще две крепости. Сегодня небо было серое, никакого зарева, никаких красных всадников. Доев остатки хлеба и сыра, Линн отряхнула ладони и пошла по тропинке вниз.
  От ближайшей крепости, у ворот которой пылал огонь в больших чашах, к ней направились два воина. Они летели верхом на огромных черных псах с большими кожистыми крыльями. Линн до ужаса испугалась, до того псы выглядели свирепыми, а воины - суровыми. Но когда воины приземлились перед ней, преграждая дорогу, выяснилось, что псы и не думают нападать. Они даже лаять и рычать не думали, а один, которого не успел удержать хозяин, кинулся к Линн с поцелуями. Она едва отбилась и не могла не рассмеяться, когда тот принялся скакать вокруг нее, приглашая к игре.
  Воины были высокие, молодые, с длинными волосами, заплетенными в косы. На них были черные кожаные доспехи и узкие штаны, заправленные в сапоги до колен. Запястья защищали кожаные наручи. У каждого копье в руке и кинжал на поясе. У одного на плече сидел сокол, который то исчезал, то появлялся. Рядом со вторым бродил призрачный лось, которого Линн видела только боковым зрением.
  Воины спросили Линн, куда и зачем она направляется. Тот же твердый и певучий говор, как у женщины из долины. Линн ответила, что ей нужно на берег.
  - Зачем?
  - А разве это запрещено?
  Ей сказали, что да, запрещено, и им очень интересно, почему для нее это новость. На берегу могут находиться только стражники крепости. Об этом знают все в долине и странно, что не знает она.
  - Я не из долины, - сказала Линн.
  А откуда? Из Кельды? Она не похожа на ледяную.
  - Я не ледяная, - неуверенно сказала Линн. - Я...
  Она попыталась объяснить, что ей нужно. Она попала сюда из Беррина. Упала в колодец и очнулась в пещере. Там на нее напали какие-то зверьки.
  - Провожорки, - подсказал один из стражников.
  - Да? - Линн наморщила лоб. - Наверное.
  Да, на нее напали провожорки, потом ее спасла огненная девушка.
  - Диаль, - кивнули они.
  И отправила в долину. А теперь Линн нужно домой, потому что дома у нее остались братья и больной отец.
  На словах "больной отец" стражники переглянулись и переспросили Линн, что она имеет в виду. Она принялась объяснять, вернулась к своей истории, убеждала, что ей необходимо попасть в пещеру, чтобы... Чтобы что? Минуту назад цель представлялась ей простой и ясной, сейчас же она понимала, что несет бессмыслицу, и ей стало стыдно, что она отнимает у стражников время. Они были терпеливы и вежливы с ней. Линн оглянулась вокруг, будто проснувшись. В самом деле, что она здесь делает? Волны мерно накатывались на берег, дул ветер, пахло солью и сыростью. Пошел снег.
  В это время в пещерах выводят детенышей провожорки. Это все знают.
  - Вот что, - сказала Линн. - Пожалуйста, простите меня. Должно быть, я заболела. Я сейчас же вернусь домой.
  И уверенно направилась к ущелью.
  - Эй! - окликнул ее один из стражников, когда она отошла на несколько шагов. - Где твой леки?
  Линн обернулась.
  - А вот не знаю, - сказала она. - Но обязательно выясню.
  Когда она вышла из ущелья, небо очистилось и зазеленело. Дул сильный ветер, принося запах снега и земли. В долину спустились сумерки, на замковой горе засияли мягкие белые огоньки. Линн подошла к дому рыжеволосой женщины и постучала в дверь. Та, открыв, вопросительно подняла брови.
  - Послушайте, - сказала Линн. - Я заболела и ничего не помню. Кто я и откуда. Должно быть, со мной случилось что-то нехорошее. Кроме вас, я здесь никого не знаю. Пожалуйста, позвольте мне остаться. Уверена, со временем я все пойму. Я буду работать за кров и еду.
  - Мне не нужна помощница. Мне нравится жить одной.
  - Пожалуйста. Позвольте мне остаться. Я буду делать все, что вы скажете. И завтра же начну искать новое место. Может быть, кто-то другой захочет нанять меня. Но сегодня мне некуда деться. Пустите меня переночевать.
  Впервые на лице женщины появилось что-то, похожее на улыбку.
  - Ладно. Но хоть имя свое ты помнишь?
  - Да. Меня зовут Линн.
  
  Глава 6
  Кисси
  Наутро выяснилось, что Линн повезло. Они поднялись еще до рассвета и завтракали творогом с ягодами, когда в дверь постучали. На пороге стоял стройный молодой мужчина с бледной кожей и длинными белыми волосами. Он настороженно глянул на Линн и отдал хозяйке письмо. Они немного поговорили (слов Линн не могла разобрать и деликатно уставилась в пол, пусть не думают, что она подслушивает), и он ушел.
  - Ну вот, - прочитав письмо, сказала хозяйка. - Эрна кильдирим заказала платье, а значит, предстоит много работы. Будешь мне помогать.
  Женщину, приютившую Линн, звали Кисси. Она была известной мастерицей, лучшей в Хеннилене и за его пределами. Она шила, пряла, ткала, но превыше всего славилась своими кружевами. Эрна хотела платье, которое будет сверкать, как лед на солнце. Кильдирим, объяснила Кисси, это "ледяные лайхха", которые живут в Кельде - Холодных землях, что лежат за Ледяными горами.
  - Они там любят наряжаться, - сказала Кисси и улыбнулась. - Не то что мы.
  Правительница желала блистать на приеме у эрна Ингваллира в Несна-Хен ("верхнем Хеннилене"), до которого оставалось не так много времени, а значит, Кисси предстояло посвятить работе всю себя. Однако она не то что не расстроилась, но, напротив, воодушевилась: глаза заблестели, щеки зарумянились - рыжая белочка прыгала чуть не до потолка. Впрочем, она быстро успокоилась и, поразмыслив, принялась перечислять, чем следовало заняться Линн.
  - Будешь следить за хозяйством. Чтобы я не думала об этом, а только о работе. Сейчас мне надо уйти, а ты приберись - когда начинаешь работу, дом должен быть чистым.
  Оставшись одна, Линн прибралась после завтрака и вымыла полы. Половики она вынесла на улицу, хорошенько выколотила их на снегу и развесила на деревянной ограде. Когда Кисси вернулась, раскрасневшаяся и растрепанная, Линн сидела на порожке и чистила репу. Кисси похвалила ее старания и объявила, что они идут купаться.
  - Чистым должен быть не только дом, но также тело и душа. Кроме того, тело не должно хотеть ничего, кроме работы.
  Сразу за ручьем начиналась утоптанная тропинка. В лесу правила тишина. Снег пышными подушками лежал на широких еловых лапах, гнул ветви к земле и время от времени шлепался Линн за шиворот. Кисси казалась расслабленной и довольной, как сытая кошка.
  Линн воспользовалась моментом, чтобы спросить Кисси, отчего она так к ней переменилась. Ведь накануне утром хозяйка не скрывала неприязни и явно стремилась спровадить гостью как можно скорее. Зато когда Линн вернулась, Кисси согласилась выслушать ее.
  - Ты сама должна понимать, что значит не иметь леки, - ответила Кисси. - Если б я появилась на твоем пороге такая же пустая, ты бы тоже решила, что я квейрле. Я, конечно, проверила тебя орихалком, но даже сейчас мне не по себе рядом с тобой.
  По словам Кисси, будь Линн демоницей, орихалк заставил бы ее завопить от боли, даже будь она сто раз без сознания. Несмотря на то, что с квейрле в Хеннилене не встречались, или встречались так давно, что об этом никто не помнил, кусочек орихалка каждый держал при себе на случай, если понадобится изобличить демона. Когда Кисси обнаружила Линн у своего порога и увидела, что у нее нет леки, она первым делом коснулась ее орихалком. Поскольку Линн даже не шевельнулась, Кисси сделала вывод, что она, скорее всего, не опасна.
  - Но ты все равно вела себя странно. Конечно, я хотела, чтобы ты поскорее ушла.
  - Что же заставило тебя передумать?
  Кисси пожала плечами.
  - Ты стала больше похожа на лайхха. Я поверила, что ты не демоница, просто с тобой случилась беда.
  Связь с леки может исчезнуть после тяжелой болезни или глубокого душевного потрясения. Поскольку на Линн не подействовал орихалк, видимо, с ней это и произошло.
  - Интересно еще было бы знать, куда подевался твой каррег. В самом деле, Линн, тебе следует хорошенько задуматься о том, что случилось. Я пока что помогу тебе, поскольку ты вроде бы безвредна, но не жди, что все в Хеннилене отнесутся к тебе так же. Пока ты пуста, ты будешь вызывать подозрения, где бы ни появилась. И каждый раз тебе придется объяснять, что с тобой, а ты этого даже не помнишь.
  - Каррег? - повторила Линн.
  Кисси вытащила из-под одежды узкий кожаный ремешок с нанизанными на него прозрачным зеленоватым камнем и кусочком металла.
  - Только не говори, что не помнишь даже таких вещей.
  - Но я и в самом деле не помню! - воскликнула Линн. - Кисси, клянусь, я не хочу ничего плохого. Я точно знаю, что никакая не демоница. Просто я совсем, совсем не могу вспомнить, что случилось со мной.
  - Лучше тебе обратиться к лекарю. Может, он знает, как вернуть леки, и тогда все встанет на свои места. Иначе нам придется сообщить о тебе в Несна-Хен, и уже там будут решать, что с тобой делать.
  Каррег, "охранитель", всегда держат при себе, объяснила Кисси. Ремешок, цепочка на шею, браслет, на которых носят орихалк и камень памяти. В камне хранятся воспоминания, которые причиняют слишком сильную боль.
  - А некоторые помнят?
  - Кто может выдержать - да.
  Было время, когда все лайхха могли обращаться в своих леки, и так поддерживалось равновесие в мире. Эта способность появится вновь, когда потеряет силу заклятье. Согласно пророчеству, это обязательно произойдет, но никто не знает когда. Вместе со способностью обращаться лайхха обретут былую силу. Камень расколется, и воспоминания вернутся.
  - Тебе надо вспомнить, чья ты душа. Тогда к тебе вернется твой леки.
  Они поднимались все выше и выше, пока не вышли на поляну. Со скалы, рассыпая пыль брызг, низвергался в небольшое озерцо водопад, а поляна исходила паром, который собирался на ветвях деревьев изморозью.
  Кисси сбросила одежду, оставив только каррег, и с выдохом глубокого наслаждения погрузилась в ближайшую заводь. Линн разделась возле своей, аккуратно сложила одежду и размотала повязку. Рана почти затянулась, но сочилась белесой жидкостью, а вокруг образовался синяк.
  Линн опустилась в воду. Все тело пронизало теплом до самых костей: какое блаженство! Рану тут же защипало, но по сравнению с удовольствием это было ничто. Линн лежала, наслаждаясь горячей водой и рассматривая узоры из белых веток. Кисси же, полежав какое-то время, вскочила и побежала к водопаду. Там она с воплем плюхнулась в озерцо, поплавала, затем побежала к горячей заводи и окунулась туда. Все это она проделала несколько раз и принялась носиться по поляне, прыгая, трясясь всем телом и исторгая громкие крики.
  - Танцуй! - крикнула она Линн. - Танцуй!
  Линн вылезла из своего источника и помчалась к водопаду. Ледяная вода обожгла ее, но затем тело налилось бодростью. Линн сделалось весело. Она опять окунулась в горячую воду, потом в холодную, потом опять туда и туда, с каждым разом ощущая новый прилив сил. Ей стало весело: вслед за Кисси она бегала, прыгала голышом по поляне, выкрикивая бессмыслицу вроде "Эй!", "Ой", "Ах!" и двигаясь как взбредет в голову.
  Все мысли куда-то делись из ее головы, остались только ощущения: тепла, холода, снега под ногами - и ритма. Возникая из почвы, он через голые пятки проникал в самую середину ее тела - в живот, в сердце, в кости, и из беспорядочных криков и прыжков без всяких усилий со стороны Линн родились танец и песня. Она была лесным зверем, танцующим с биением сердца земли, и соки, текущие в стволах деревьев, были кровью в ее жилах, воздух - ее дыханием, потоки воды - жидкостью в ее теле, камни - костями ее. Она крутила головой, трясла волосами, и ветер запускал в них ласковую властную длань.
  Потом они долго лежали в горячей воде и молчали, отдыхая.
  Кисси сказала - голос ее звучал откуда-то издалека:
  - Иди домой.
  Линн вытерлась простыней, перевязала рану, оделась и взглянула на Кисси. Та нагишом распласталась на огромном плоском камне, с каждым мгновением становясь все бледнее. Снежинки падали на нее, поблескивая в волнах рыжих волос.
  Она не появлялась до самых сумерек. Вернулась тихая и прошла в свою комнату, ни слова не сказав Линн.
  Утром они взялись за работу.
  Сосредоточенная, строгая Кисси поручила Линн заниматься хозяйством. Линн должна была печь хлеб, готовить еду, подметать, чистить отхожее место, сбивать масло, делать пахту и творог и следить, чтобы в доме всегда было прибрано. Ей пришлось разбираться во всем самой. Задавать вопросы - где что лежит, что еще нужно сделать - Линн решалась лишь когда они садились за еду, но и тогда вид у Кисси был отсутствующий. Все время она проводила за ткацким станком.
  Всем велено было отвечать, что мастерица занята, разве что придут из Несна-Хен от самого эрна. Но из замка никто не появлялся. Из Весса-Хен (долины, "нижнего Хеннилена") приходила женщина с заказом на детское одеяльце, и Линн пришлось сказать, что Кисси возьмется за него, как только освободится. Больше никто не приходил, кроме лекаря Карху, мужчины с янтарными глазами, длинными пышными волосами и бородой. Он был красивый и огромный, как медведь, и очень хотел увидеть Кисси. Линн с большим сожалением сказала, что Кисси не принимает никого-преникого, потому что работает. Тогда Карху попросил передать ей гостинец - он принес мед, который особенно любит Кисси. Увесистый бочонок смотрелся совсем крохотным в его огромной руке. Линн сказала, что конечно же передаст.
  - Ты девочка, которую приютила Кисси, - сказал лекарь.
  У него был низкий и мягкий голос. Наверное, он был очень добр. Линн кивнула.
  - Чтобы скрылся леки, должно было случиться что-то очень, очень нехорошее.
  - Наверное. Но я не помню, что. Вы знаете, как это вылечить?
  - Не старайся вспомнить сама. Трудись. Люби то, что делаешь. Доверься земле, как матери. Она поможет тебе. Хочешь, я осмотрю рану?
  Линн огляделась. Насколько хватало глаз, вокруг не было ни души - лишь поля, заметенные снегом. Зайди они в дом, побеспокоили бы Кисси, а Линн этого не хотелось. Она не стеснялась Карху, но он все равно отвернулся, пока она раздевалась. Линн сняла платье и повязала на бедра, а нижнюю рубашку закатала, чтобы открыть повязку.
  - Судя по выделениям, какой-то яд. Потому и не заживает. Не помнишь, как ты ее получила?
  Линн покачала головой.
  - Тебе надо кое-то попить, чтобы очистить кровь. Иначе так и будет. Приходи, я дам тебе мазь и настойку. Может, еще что-нибудь подберу. Надо осмотреть тебя получше. Я живу на той стороне долины, вон там, - он протянул руку, показывая: где-то там, у подножия Ледяных гор, средь деревьев стоял его домик.
  - Хорошо.
  Лекарь сделал несколько шагов, потом обернулся.
  - И передай Кисси, что из Кельды идет караван с голубой солью. Завтра будет здесь.
  Стоя у двери, она смотрела, как Карху уходит, и ей взгрустнулось. Почему-то она подумала, что он должен очень любить Кисси и быть ласковым с ней. Захотелось, чтобы кто-то такой же большой и добрый заботился о Линн, думал о том, что она любит, чего ей хочется, дарил то, что ей нравится. Как было бы хорошо, чтобы этот кто-то крепко обнял Линн, прижал к себе и держал так долго-долго, и она бы знала, что он будет всегда любить ее и защитит от всякого зла.
  Поговорить с Кисси не получилось: она ткала, как ополоумевшая паучиха, и отмахнулась, когда Линн робко позвала ее поесть. Линн так и заснула под шорох и постукивание станка. Зато когда на следующий день на краю долины появились телеги с большими мешками, на которых ехали беловолосые люди, Кисси напустилась на нее: почему не предупредила, что будет кильдиримский обоз?!
  Ответить на это было нечего: сама же не велела отвлекать! Кисси забегала по дому, ворча на Линн и выбрасывая на середину комнаты старую обувь, ветхую одежду, какие-то тряпки, еду из кладовки, которую она сочла непригодной, и крикнула Линн, чтобы собирала и увязывала все в тюк. Среди вещей обнаружились изрядно поношенные, но довольно крепкие башмаки, и Линн их отложила. Кисси и так приютила ее из милости, и если эти башмаки ей больше не хороши, так не будет худого, если Линн оставит их для себя.
  Тюк получился большой и увесистый, Линн с трудом тащила его даже волоком.
  - Какая ты слабая! - сказала Кисси так, будто Линн была в этом виновата, и, без видимых усилий подхватив тюк, понесла его на улицу. Линн метнулась за своими сапожками, но шнуровать их было долго, а Кисси уже дошла до ограды, так что Линн сунула ноги в башмаки и кинулась вслед за ней. Башмаки были ужасно тяжелые, Линн будто придавило к земле, но несмотря на разболевшуюся рану, как следует припустила и догнала Кисси. Кружевница несла огромный тюк, даже не согнувшись, но все равно Линн, изо всех сил стараясь быть полезной, уцепилась за него с другой стороны. Уже через несколько шагов она обливалась потом, хотя помощи от нее было почти никакой. Как Кисси тащит такую тяжесть?!
  Они подошли туда же, куда стекались остальные жители долины. Многие тоже принесли из своих домов старые вещи, которые складывали в общую кучу. Когда они с Кисси свалили туда же свой тюк, Линн издала облегченный "уффф" и некоторое время постояла, уперев руки в колени, дожидаясь, пока выровняется дыхание, и утирая обильно струившийся пот.
  Обоз остановился. К первой телеге выстроилась очередь. Раскрыв один мешок, кильди отмерял покупателям соль в мешочки поменьше. Очень мелкого помола, она и правда имела голубоватый оттенок.
  - Иди купи и нам, - сказала Кисси и дала Линн монету.
  Та подошла и встала в очередь. Лайхха вокруг нее, все высокие, куда выше Линн, дружелюбно болтали между собой, и она чувствовала себя чужачкой. Одеты все были похоже: длинное платье или штаны из тонкой шерсти, заправленные в сапоги со шнуровкой, светлые рубахи, овчинные безрукавки, узорчатые пояса. У большинства по краям рукавов, по вороту, по подолу шла искусная вышивка. Женщины не носили ни косынок, ни корсетов, без которых Линн ощущала себя голой. Некоторые бросали на нее быстрые взгляды, иные даже кивали - явно, благодаря то ли Карху, то ли Кисси, все в Весса-Хен уже о ней знали, но враждебности вроде бы не проявляли. У каждого Линн видела леки - лису, ворону, оленя, воробья, а у одного лайхха даже рыбу. Что за леки у кильдирим, разглядеть не получалось, но они тоже были, их призрачные силуэты поблескивали, как лед на солнце. Их одежда выглядела элегантной, изящной - может быть, за счет тонких тканей, облегающих фасонов и нежных оттенков: бледно-зеленого, светло-голубого, жемчужно-серого, в то время как лайхха из Хеннилена предпочитали свободный крой и более грубую ткань.
  Когда подошла ее очередь, она робко протянула монету парню, продававшему соль, и когда он глянул на нее, смущенно потупилась, заполыхав смущением. Его глаза, темно-зеленые, как морская вода, будто заглянули ей в самую глубину души, светлые волосы сияли. Она подумала, что он самое красивое существо, которое она когда-либо видела. Линн смутилась еще больше, когда ее стали поторапливать: она поняла, что соли ей давно уже отсыпали, продавец ждет, пока она заберет мешочек, а она все стоит как дура, разинув рот. Сгорая со стыда и бормоча извинения, она ринулась прочь, к Кисси.
  К горе старья подошел один из кильдирим. Он протянул руку, из его ладони вырвалась молния, и заполыхало синее пламя, мгновенно охватив сложенные друг на друга мешки и тюки. Не прошло и нескольких мгновений, как на месте костра осталась лишь кучка золы, которую тут же подхватил и унес ветер.
  Завороженная зрелищем, Линн не заметила наступившей тишины и опомнилась лишь когда Кисси больно ткнула ее между лопаток.
  - Кланяйся дару келуна Хети, - прошипела она.
  Линн поспешно склонилась вслед за умолкнувшими лайхха, но, не удержавшись, подняла глаза.
  По дороге шествовала кавалькада. В сопровождении десятка всадников в черном ехали трое. Девушка с огненной косой на каурой лошади. На сером коне - юнец со злой щербатой ухмылкой и взглядом рыси. За спиной лук, на поясе ножны. Худой мальчишка возраста Линн, одетый в черное с белым кружевным воротником, ехал на вороном коне. Единственный среди всех без оружия. Спутанные черные волосы падали на плечи, тонкие руки нервно сжимали поводья.
  Этот последний, дрогнув ноздрями, повел головой в сторону Линн, и она поспешно потупилась. Взгляд скользнул, не задев ее, но мгновения хватило, чтобы Линн поняла: что бы этот мальчишка ни приказал ей, у нее не достанет сил сопротивляться. Она сделает все, что он скажет. Все, что угодно.
  Всадники скрылись, лайхха разошлись по домам, обоз давным-давно двинулся в сторону Несна-Хена, а Линн все стояла, беззвучно шевеля губами и положив руку на бок.
  - Да что с тобой?!
  Кисси встряхнула ее так, что у Линн голова мотнулась, и она, наконец придя в себя, посмотрела вниз. Под пальцами расплывалось багровое пятно.
  Дома вышел скандал. Линн наотрез отказалась делать две вещи: снимать башмаки и обращаться к лекарю.
  - То есть это ничего, что у тебя рана вскрылась.
  - Заживет, - сквозь зубы ответила Линн.
  Кисси бушевала, что Линн топает как лошадь и носит с улицы грязь. Тогда Линн стала вытирать подошвы и заматывать башмаки тряпками. Кисси, по большому счету, было все равно, лишь бы в доме было чисто и тихо. Из-за того, что рана вскрылась и кровоточила, повязки приходилось то и дело менять, стирать, кипятить, так что у Линн прибавилось работы - приходилось успевать еще и это, помимо обычных дел.
  Она ни словом не обмолвилась Кисси, но приходилось ей несладко. Каждое движение давалось с трудом. Еще вчера она бегала резвей косули, а сегодня ковыляла, точно старуха. Каждый шаг отзывался в ране болью, и она ныла еще сильнее. Часто, особенно когда Линн резко вставала или выпрямлялась, у нее сильно кружилась голова, но она научилась с этим справляться. Достаточно было сделать несколько глубоких вдохов и попить воды. Грохнуться в обморок было бы неприятно, поэтому воду нужно было всегда держать под рукой. Линн приучила себя носить фляжку у пояса. Ее то бросало в жар, то знобило, по ночам постель была мокрой от пота.
  Кисси ничего не замечала - она ткала словно одержимая, пока однажды не объявила, что - все, готово. Линн не сдержала восхищенного возгласа: получилась плотная тонкая ткань с мерцающим голубоватым блеском.
  - Будто свет луны, - робко заметила Линн, и Кисси рассеянно подтвердила, что так оно и есть. Кильдирим любят этот оттенок, поэтому у Кисси всегда наготове пряжа с вплетенным в нее лунным светом.
  Линн провела рукой по материи. Она была гладкой и прохладной на ощупь.
  - Некоторые пропитывают ткань уже после того, как она готова, но я этого не признаю. Ты берешь шерсть только от лучших снежных овец и, когда прядешь, вплетаешь лунную ниточку. Только это дает по-настоящему стойкое сияние и особую плотность материала. Если положить два отреза рядом, даже глаз новичка увидит разницу. Не говоря уже об искушенном взгляде. Разумеется, находится спрос и на пропитанную материю, но только не у эрны кильдирим. Она знает толк в хороших вещах. Говорят, она казнила торговца, который пытался подсунуть ей "пропитку" под видом настоящей лунной шерсти.
  Кисси заявила, что хочет развеяться и побыть одна, прежде чем продолжать работу. Одна, ну конечно, подумала Линн, провожая ее взглядом. Веселая, довольная, Кисси явно направлялась к домику лекаря. Потом, как и в прошлый раз, пойдет на источники, только теперь она не хотела брать с собой Линн. Обижаться тут не на что: людям иногда нужно отдыхать друг от друга.
  Людям. И лайхха.
  Нет, она не станет обращаться к Карху. Кто знает, что он может ей дать и как на нее подействуют их лекарства. Она уже допустила неосторожность, - пусть была ранена и измучена, ей не следовало ослаблять бдительности ни на миг! - и вот что произошло: ей хватило дня, чтобы забыть, кто она и откуда. Она ходила по их земле, ела их еду и стала принимать себя за лайхха. Беспокоилась о том, чтобы вернуть леки, как они называли существ, сути которых Линн не понимала, а у нее этого леки сроду не было. "Чья ты душа", что это вообще должно значить. Не попадись ей на глаза свинцовые башмачки, она так и ждала бы того, что никогда не случится. Не вспомнила бы ни про Беррин, ни про Пико, ни про свою семью, навсегда бросила больного отца и братьев, томившихся в ожидании избавления. Рано или поздно они поймут, что она так и останется "квейрле", и отправят на суд в Несса-Хен, а там, как сказала Кисси, "будут решать, что с ней делать". Едва ли следует ожидать, что демоницу угостят конфеткой. Разве что с ядом или чем-нибудь вроде орихалка, что заставит ее извиваться в болевых корчах.
  Она должна найти способ вернуться в пещеру и выбраться обратно в Беррин.
   Продолжение на litnet.com.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"