После бокса, когда телевизор нам в конец опротивел, мы с друзьями выбрались в скверик перед домом и, разместившись на старых, облезлых лавках, занялись обсуждением боя. Но бой в тот день был на удивление скучный, даже на наш мужской взгляд. И скоро говорить стало не о чём, в придачу ко всему закончилось пиво. Мы заскучали и примолкли, но домой идти не хотели, оттого так и сидели в полной тишине. Стало слышно, как ветер шелестит в ветвях деревьев и где-то жалобно кричит невидимая нам птица. Только белки в маленькой клетке, обрадовавшись долгожданной тишине, вылезли из своих деревянных домиков и радостно вертелись в колесе. Отчего-то вся эта обстановка навеяла на всех нас лирическое настроение. Все вспомнили, что вот так же день ото дня вертятся в колесе, думая, что в этом что-то чрезвычайно важное и нужное. Будто весь мир рухнет, если на "Мехпроме" не примут электронной почты, а в средней школе Љ 57 у пятых, шестых и восьмых классов не будет урока истории. Отзываясь на наши мысли, вновь тоскливо крикнула птица.
Принялись вспоминать детство, глупые детские мечты и игрушки. Забавно, наверное, выглядела со стороны толпа взрослых мужчин, оживлённо обсуждающих свои водные пистолеты и стерву училку, что засыпала все одиннадцать лет школы двойками. Почти все припомнили, что в детстве бредили секретными агентами. Мечтали, чтобы всё было, как в кино, с пистолетом под рубашкой и погонями на жутко дорогих машинах. Опять пригорюнились. Слишком уж не похожи были эти мечты на наши скучные работы, а белки всё так же крутились в колесе, навевая тоску. Тут один из нас - звали мы его Кедром, уж не знаю почему - указал на Лескова, грустно сидевшего поодаль и сказал, что тот работает в охранном агентстве "Дружба". Что уж не говорите, но нет более неподходящего названия для такого рода агентства. Я тихо усмехнулся в свои рыжие, жёсткие усы, выросшие совсем недавно, как признак взрослой жизни и благоразумия. Но остальные моей усмешки не заметили, да и если б заметили, не разделили, слишком жалобно кричала птица. Вслед за Кедром и все остальные поворотились к высокому худому, но жилистому мужчине лет тридцати, как и все мы, но уже с сединой в волосах и толстым красным шрамом во всю щёку. Лесков хмуро улыбнулся.
Агентство "Дружба" пользовалось дурной славой. В знающих кругах поговаривали, что там можно нанять не только телохранителя, но и киллера, и ловкого вора, и любое подставное лицо. Так уж вышло, что я был вхож в такие круга, и однажды пользовался услугами "Дружбы", но мои друзья, конечно же, ничего не знали. Ни к чему им. Да и в Лескове они, верно, видели какой-нибудь бледный призрак великого Джеймса Бонда. Все разом кинулись расспрашивать его, но тот лишь отмалчивался, либо отвечал односложно. Наконец, когда всем почти надоел такой опрос, Лесков тряхнул своими тёмными полуседыми волосами и предложил рассказать историю.
- По службе историю, - пояснил он.
Все восторженно согласились, ожидая какой-нибудь боевой байки, не без доли вымысла, конечно, но захватывающую. В общем, чего-то такого, о чём мечтали в детстве, да и сейчас после кружки пива.
- Работал у нас один человек, - начал свой рассказ Лесков, - Птицыным его звали. Да-да, фамилия у него такая была, и она ему как нельзя подходила. Он, в самом деле, напоминал небольшую, нахохлившуюся птицу. Носик у него был маленький, острый, точно клюв, и глаза чёрные-чёрные, юркие, и смотрели они на всех пристально и часто быстро моргали, словно Птицын боялся пропустить что-то очень важное. Так мы все его и звали в агентстве: Птица. Подойдёшь как-нибудь к вахтёрше внизу: "Никто не приходил, милочка?" "Как же, - отвечает та. - Птица пришёл с полчаса назад". Все мы его так звали, даже в лицо. А то подумаете, что так только... за спиной зубоскалили. Нет. Он совсем не обижался, а порой и сам себя так называл. Так вот водились за Птицей одна странность. Доверчивый он был до глупости. Наивный. Не было ни одной шутки, которая бы с ним не прошла.
- Так уж ли? - недоверчиво отозвался кто-то из наших.
- Так-так, - закивал Лесков. - Скажем ему, например, что он приёмный сын. И он, дурачок, верит. Однажды к матери своей даже разбираться поехал. А нам чем больше, тем смешнее. Дали мы ему как-то номер телефона "родной мамаши". Так он, верите, позвонил! И попал к жене нашего директора. Да и куда он мог ещё попасть? Это ведь её номер был.
Все тихонько усмехнулись.
- Дурачок что ли? - спросил один.
- Да нет. Напротив, умный очень. Человек как человек. И о футболе с ним поговорить можно, и стихи он читал, и в компьютерах, в этих дьявольских для нас машинах, разбирался. Всем с ним было о чём поговорить. Да и в общение это был удивительно лёгкий и приятный человек. А не без странности. Что ж поделаешь?
Да и своё дело Птица хорошо знал, - тут Лесков помедлил, верно, боялся лишнего сболтнуть. - И в рукопашной был лучше многих, и стрелял хорошо, даже фехтованием занимался - тоже вещь в нашем деле небесполезная. А самое главное: очень он внимательный был, если поставил цель что-нибудь увидеть, непременно, видел. Это настоящий дар для телохранителя. Все мы его уважали за мастерство и даже любили. Но как над человеческой слабостью не подтрунить? Сами же понимаете, - Лесков виновато улыбнулся и зачем-то переспросил. - Понимаете же? Мы ведь не со зла. - И не дождавшись ответа, продолжил:
- И вот какую штуку мы придумали. Глупость ведь на первый взгляд. А всё от безделья. Была у нас в тот день планёрка, обычная, где нам задания распределяют. Мы собрались в большом зале, но шеф задерживался. Был июль. Жара стояла, наверное, градусов сорок. От такого пекла даже кондиционеры не спасали. Духота была зале. Все взмокли, изныли. А шефа нет, но у нас правила строгие, хоть до ночи жди - уйти нельзя. Тут то и предложил кто-то, уж не помню, кто первый, Птицу разыграть. Нас от такой мысли, будто ветром холодным, обдало, полегчало даже. Стали что-нибудь эдакое выдумывать. Придумали, будто бы жену Птицыну сегодня видели с Петровичем. Был у нас такой агент. Вы не подумайте по его прозвищу, что это мужлан-сантехник какой-нибудь. Нет, Петрович красив был, как голливудский актёр. Глазище большие голубые, волосы светлые кольцами, мускулистый. Один из тех немногих, кому даже наша работа шкуры не попортила. Он у нас под прикрытием чаще всего задания получал. Такой ни у кого сомнений не вызовет, но припугнуть им нельзя Девушки от него с ума сходили, а Петровичу только этого и надо. Как не посмотришь, у него уже новенькая, да и никакая-нибудь, а модель. Да и в тот день он как раз после задания в бане со своими девочками отдыхал. Была у Петровича такая привычка. Успех свой отмечал. Да сами понимаете, работа нервная. А мы вот так и сидели в зале, в духоте, только теперь уже Птицу больше шефа ждали, но он тоже в тот день почему-то опаздывал. За это время припомнили, что жена у Птицы на сносях, решили ещё прибавить, что и ребёнок не его, а Петровича. А тут и сам виновник торжества пришёл. Мы ему всё как на духу рассказали. Он сразу нахохлился, сначала позеленел, потом побледнел, а затем и вовсе покраснел, и вылетел из зала, чуть не сбив, входящего шефа. Шеф недоуменно посмотрел ему вслед, да почему-то рукой махнул, хоть это и не в его духе было, но мы тогда даже внимания не обратили. Началась планёрка, и нам стало не до Птицы.
Лесков замолчал и уставился себе под ноги. Все о чём-то негромком переговаривались, хихикали. Предчувствуя нехороший поворот событий, я не выдержал первым:
- Ну, а что же дальше было?
- Дальше? - как-то сварливо отозвался Лесков. - Что дальше? Да ничего дальше. Пошёл Птица в баню, все мы знали, где Петрович кутит. Тот, конечно, с девочками был. Птица к нему. "Где моя жена?" - спрашивает. Петрович удивился: "Птица, ты чего? Какая жена?". Но он и слушать ничего не хотел. "Что, - кричит - спрятал, подлец? Или отвёз уже?". Все лавки облазил - ничего не нашёл, конечно. Вот тогда, верно, до Петровича и дошло, что это наша очередная шутка. Он и сам Птицу разыграть любил. Не выдержал, засмеялся. А Птица и вовсе озверел: "Что смеешься, мразь? Ублюдка мне заделал и смеёшься?". Кто же знал, что Птица в тот день пришёл на планёрку прямо с задания, поэтому и задержался. Оружия даже сдать не успел, что и говорить, - Лесков нахмурился. - Да, хорошо он знал своё дело. Петровича убил с первого выстрела. Тот и понять, верно, ничего не успел. Девочки рассказывали потом, что Петрович только на дырку взглянул, пробормотал: "Птица, ты чего?" и упал. Хотя, может, врут дуры. После такого ранения уже ничего не говорят. А девочки завизжали, разбежались, так на улицу голышом и повыскакивали. А Птица домой.
- И что? - я с трудом разлепил губы.
- Что? Что? К жене. Не знаю уж, о чём у них разговор вышел. Злой был Птица. Ничего не слушал. А хорошая ведь у него жена, видел я её. Хрупкая, маленькая, серенькая. Сразу и не приметишь её. Мышка. Она и слова-то такого, наверное, не знала: измена. Да разве Птице объяснишь? Пристрелил, ничего не послушал.
- Беременную, - так же тихо ответил он, а губы у него так и запрыгали, и глаза заблестели.
Да, не такой вышла это история. Другого мы ждали. И всё же. Никто не посмел перебить Лескова. Все чувствовали, что это куда более важно, чем всякие боевые сказки. И теперь, когда Лесков в отчаяние закрылся рукой, все как-то мрачно молчали.
- А с Птицей что? - осторожно спросил Кедр.
Лесков поднял на нас растерянные глаза, будто не понимал, что мы здесь делаем, долго собирался с мыслями, пока, наконец, продолжил:
- Соседи сразу, как выстрелы услышали, милицию вызвали. Быстро они приехали, что и говорить. Долго стучали в дверь. Никто не открывал. Всё сомневались: выбивать, не выбивать. А потом и вовсе оказалось, что дверь не закрыта. Вошли. Птица всё так же с пистолетом сидел возле умирающей жены и бормотал что-то, прощения, кажется, просил. Неверный выстрел вышел, промахнулся Птица, быть может, первый раз в жизни. Не хотел он её убивать, так только... испугать. А жена печально на него смотрела и пыталась что-то выговорить. То ли проклясть, то ли успокоить. А что? С неё сталось бы. Хорошая она была. Мышка. Да так и умерла, не сказав. Забрали нашего Птицу в СИЗО. Там в эту же ночь он и повесился, уж не знаю как.
Мы молчали. Отчего-то больше не хотелось думать ни о секретных агентах, ни о дорогих машинах. Только белки всё так же шуршали, крутясь в колесе, да Лесков изредка повторял, нарушая тишину: "ведь глупость же на первый взгляд, от безделья ведь, не со зла". А где-то далеко-далеко тоскливо кричала одинокая птица, будто молила у кого-то прощения.