Забрёл я к другу, изобретателю разных интересных штучек. В этот раз он изобрёл машину времени и предложил мне первому на ней прокатиться. Заверив, что езда вполне безопасна, он заодно рекомендовал и пункт назначения - время правления Екатерины II, большой охотницы до мужского пола, мотивируя это моим успехом у женщин, авось и с царицей удастся - неплохое может оказаться развлечение! Спешить было некуда, я и согласился. Поскольку машина перемещала во времени, а не в пространстве, нужно было выяснить, когда Екатерина бывала в Москве. Хоть мы в истории не знатоки, однако оба знали, что цари после Петра жили в Петербурге. Решили позвонить в родной институт, где оба когда-то учились. На кафедре истории нам перечислили визиты Екатерины в Москву. Мы выбрали приезд на коронацию, продлившийся много месяцев.
Я оказался в лесу совершенно голым, не считая браслета на руке, сняв который я мог немедленно вернуть себя назад.Очевидно, моему другу не было известно, что моя одежда не поедет со мной, иначе он предупредил бы. Предположительно, я находился в XVIII веке, но в лесу ни один признак на это не указывал. Возможно, мой друг подшутил надо мной и попросту отправил меня в подмосковный лес в моём XXI веке, тем более, что тут, судя по нераспустившимся деревьям, тоже конец апреля. Решить мои сомнения можно лишь выйдя из леса. Я стал определять свои координаты по известным мне ориентирам. В двух кварталах отсюда - станция метро Перово; если я нахожусь в прошлом, то метро тут нет и этот район находится за городской чертой. В противоположной стороне, тоже в двух кварталах - шоссе Энтузиастов, возможно, что и прежде там была дорога. Остаётся по солнцу идти на север. Путь по Второй Владимирской занял бы минут десять, но в лесу, идя наугад, обходя чащобу, чтоб не колоться сучьями да хвойными ветками, я шёл гораздо дольше. Наконец я выбрался на оживлённую дорогу: шли люди, ехали конные повозки, не слишком опережая пешеходов, такая в колеях была грязь. Увиденное мной не оставило никаких сомнений: я действительно в XVIII веке. Нужно было чем-нибудь прикрыть срам, стал ломать ветки, но листья были ещё мелки, а лопухи всего с ладонь. Нашёл ёлку, её ветками и воспользовался. По дороге проезжал экипаж и я стал его останавливать. Кучер, видимо, поражённый моим видом,натянул вожжи и лошади остановились. Из экипажа появился его хозяин и с изумлением выслушал мой рассказ о разбойниках, забравших у меня всё, включая одежду. Мой вид говорил лучше моих слов и вскоре я ехал кое-как одетый из запаса доброго проезжего. До встречи со мной лошади шли шагом, а после до самой окраины города бежали рысью. Видимо и кучер был напуган, хоть на дороге постоянно встречались экипажи, телеги и пешие люди.
Теперь уже не помню, как въехали в город, поскольку пришлось рассказывать доброму человеку небылицы о себе и огляделся я, когда лошади остановились у ворот. На вопрос, куда я добираюсь, я без ложной скромности сказал, что еду к царице, вызвав не меньшее изумление, чем при встрече и кучеру было велено ехать к Кремлю. Тут стражники повели меня в присутственное место, не забыв допросить совсем перепуганного владельца экипажа и его кучера. Между тем, я смекнул, что несмотря на дарованную мне одежду, сильно от всех отличаюсь. Прежде всего стрижкой, во-вторых, своей речью - я не все слова понимал в их речи, так же, очевидно, и они воспринимали меня. Я требовал, чтоб меня доставили к царице, при этом держал себя уверенно и стражники стали суетиться, стремясь избавиться от меня. Скоро появился богато одетый молодой человек атлетического сложения, со шрамом на лице и стал расспрашивать, какое у меня дело к царице. Я уже обдумал основу рассказа о своих злоключениях, а детали собирался использовать из приключенческих книг и фильмов, которых тут не знали. Я сказал вельможе, что являюсь послом Арктики - могущественного государства на севере. По пути в Москву меня ограбили. Никаких документов у меня нет. Теперь мне необходимо встретиться с царицей. Вельможа сказал, что царица до завтра в отъезде, а я могу до её приезда расположиться в его доме. Меня это устраивало; подали карету и мы уехали к явному облегчению стражников. В карете молодой господин представился Алексеем Орловым и я вспомнил что у Екатерины был любовник с такой фамилией. Надо же мне было сразу нарваться на соперника. Шрам его не украшал, впрочем, как я знал, и другой любовник - Потёмкин - тоже был с дефектом, без одного глаза. О других любовниках я ничего не знал, поэтому не спешил судить об извращённом вкусе царицы. Лишь поехали, Орлов начал меня расспрашивать о моём государстве, о целях посольства... Не буду приводить длинный диалог, лучше кратко изложу свою легенду и объясню, почему она именно такова.
Арктика - государство на острове размером с Британию и с таким же населением, но превосходящее Британию в своём развитии несравнимо. Находится остров в Ледовитом океане, в сотне вёрст от берега Таймыра - самого северного края Сибири. Несмотря на положение острова, климат на нём тёплый, поскольку окружён высокими горами и греется подземным теплом, повсюду во множестве горячие источники. Я знал, что Север ещё не исследован и мог много наплести, причём на реальном материале - ведь я учитель географии! Хотя, тогда я жалел, что не был преподавателем истории. Впрочем, история географических открытий мне хорошо известна, Арктика - хорошее место для вымышленного государства. Я рассказал о трудном пути через Таймыр, по Енисею, через Сибирь, Урал, сначала на собаках, потом на оленях, наконец, на лошадях. В далёкие времена, по моей легенде, русские люди добирались до острова и оседали на нём. Со временем образовалось мощное государство. Теперь понятно, почему мой язык так схож с русским - у нас его и называют русским. Правит Арктикой мой отец, а я его единственный наследник. Мы решили установить связи с Россией, но задача оказалась чересчур трудной. Множество людей погибло в пути, а в довершение, я уже перед самой Москвой был ограблен. Поначалу Орлов задавал вопросы, но я опасался, что он спросит такое, на что я не сумею ответить, поэтому я взял у него инициативу и стал рассказывать захватывающий приключенческий роман, заимствуя эпизоды у разных авторов, прочтённых мной с детства в великом множестве. Поскольку Орлов ничего этого знать не мог, он слушал с широко открытыми глазами (если хотите - ртом) и никаких вопросов у него не успевало возникнуть. Мой рассказ, начавшись в карете, продолжался в доме Орлова, пока не стало темнеть. Зажгли свечи, подали ужин и мы долго ещё говорили за столом. Наконец, Орлов сжалился и предложил спать. Слуги отвели меня в мою спальню. Засыпая на пуховой перине с превосходным ужином в желудке, я думал - хороший мужик Орлов, не стану отнимать у него любовницу!
Утром возле постели я нашёл хорошее бельё и шикарный халат. Чулки я оставил - не зная, как их фиксировать, чтоб не спадали, надел изящные комнатные туфли на босу ногу. Явился брадобрей, побрил меня и пытался причесать мои короткие волосы, за ним слуга пригласил завтракать. За столом Орлов был не один, утром явился его брат - Григорий. Он с царицей ездил в монастырь, ночь, очевидно, провёл в царской спальне, он-то, видимо, и есть её любовник. На вид ему около тридцати, сложения крепкого, внешность приятная для дам. Постарше Алексея и силой, наверно, не уступит. Братья уже успели поговорить и Григорий обращался ко мне "Ваше высочество". Я ещё не разбирался в титулах, но понял, что так должно обращаться к царскому сыну. Я обращался к обоим братьям по имени-отчеству и просил обращаться ко мне так же, это было мне привычней! - "Ведь мы не на официальном приёме, господа". Кажется, это обоим Орловым понравилось. За завтраком расспрашивал уже Григорий. Зная свою учительскую привычку - хорошо готовиться к уроку, но уж в каждом классе повторять одну версию, я избегал при Алексее выдавать стереотипное клише, рассказ комкал, сокращал и был гораздо менее вчерашнего убедителен. Наконец, Алексей потребовал дать мне молча поесть, а братья стали решать, во что меня одеть, чтоб представить царице. Поначалу предложили наскоро перешить их одёжу, которая - видно из сравнения - будет мне просторна, но я резко отказался: не к лицу-де царевичу одеваться с чужого плеча, что оказалось для них достаточным резоном.
В действительности я не хотел носить такую одежду, думая, что буду в ней неловок, возможно, и смешон. Уж лучше в диковинной, зато привычной одёжке. Решили срочно звать портного, да и сапожника заодно. Явились портной с сапожником и затеяли меня обмерять. Я объяснил, каков должен быть мой кафтан; более всего портного поразило, что портки необходимо заутюжить складками спереди и сзади. Сапожнику мне нечего было сказать. Лишь только закончили снимать мерки, как появился старший Орлов в обществе нового господина, представленного мне адъюнктом (звание, чутьменьше профессорского) Зайцевым Иваном Михайловичем.Он принёс с собой "Атлас Российский" на двадцати картах, издания 1745 года, имеющий для меня профессиональную ценность. Меня просили показать на карте место Арктики. Несложно было догадаться, что Орлов-старший намерен проверить, не шарлатан ли я! Не подавая виду, что вижу сомнения Орлова, чтоб не ронять достоинства царского сына, я спокойно показал на карте пальцем и попросил дать мне бумагу и ручку. Принесли бумагу и чернильный прибор. Я извлёк из бронзового сосуда гусиное перо и искал в приборе чернильницу. Сняли крышку, я сунул перо в чернила и собрался чертить остров на чистом листе, "но клякса, чёрная как жук, с конца пера стекает вдруг!". Видя мои неумелые действия и мой конфуз, Орлов-старший сказал: "Да вы грамотны ли, ваше высочество?". Оставляя множественные кляксы, я нарисовал сначала Таймыр и мнимую Арктику поблизости, затем стал рисовать фрагменты из атласа, где были существенные ошибки и сделал надписи, вызвав замечания к правописанию, на кои твёрдо заявил, что весьма грамотен, так у нас пишут. По их просьбе написать что-нибудь для понятия о моём языке - написал им стишок: "Долго ль мне гулять на свете то в коляске, то верхом, то в кибитке, то в карете, то в телеге, то пешком? Не в наследственной берлоге, не средь отческих могил, на большой мне, знать, дороге умереть господь сулил. На каменьях под копытом, на горе под колесом, иль во рву, водой размытом, под разобранным мостом. Иль чума меня подцепит, иль мороз окостенит, иль мне в лоб шлагбаум влепит непроворный инвалид. Иль в лесу под нож злодею попадуся в стороне, иль со скуки околею где-нибудь в карантине. То ли дело быть на месте, по Мясницкой разъезжать, о деревне, о невесте на досуге помышлять! То ли дело рюмка рома, ночью сон, поутру чай; то ли дело, братцы, дома!.. Ну, пошёл же, погоняй!..". По мере писания, я осваивался с пером, и, хоть по-прежнему лепил кляксы, лихо строчил по бумаге. Орловы и Зайцев склонились над моим письмом и читали следом по слогам, весело смеясь и одобрив в конце. Григорий, взяв с чернильного прибора одну из принадлежностей, посыпал из неё порошком написанное мной, а на мой вопрос объяснил, что так принято высушивать чернила. - "Да у вас там всё по-другому, и пишете не так, и песком не посыпаете, даже буквы другие. Одно, видать, одинаково - и в Москве, и в Арктике есть улица Мясницкая. Я из стихов пропустил одно четверостишье про любимый Пушкиным ресторан Яр, не зная, был ли он уже при Екатерине, а Мясницкую не учёл. Впредь надо быть внимательней! Зайцева интересовали мои рисунки. Я объяснил, что это поправки к карте, затем университетский адъюнкт получил урок географии от школьного учителя, прийдя от того в неописуемый восторг. - "Вам непременно следует встретиться с Ломоносовым, он мечтает о снаряжении северной морской экспедиции и будет счастлив поговорить с вами. Я сегодня же ему отпишу в Петербург, он обязательно приедет. С таким знанием географии я не встречался!". После ухода Зайцева Орлов-старший заметно изменился в отношениях со мной - исчезла ирония, вопросы стали более деловыми, а тон корректным. Алексею меняться не было нужды: он и до Зайцева был расположен ко мне всем сердцем - более всё равно некуда.
Начался обед. Алексей спросил - крещёный ли я? Почему я не перекрестился вчера, входя в дом, потом перед ужином, завтраком и вот теперь? Я ответил, что, конечно же, я крещёный, но у нас несколько другие традиции и крестятся редкие люди, в основном в церкви. Оба Орловых удивились этому и принялись с аппетитом есть и пить, поразившись, что я ограничился одной рюмкой, усмотрев и в этом странную арктическую традицию. Обедали спокойно, по крайней мере, я. Орловы из деликатности дали мне отдохнуть от вопросов и я с удовольствием ел, одновременно смакуя мысль наказать Григория за проявленное недоверие ко мне - разумеется, через лишение любовницы! После обеда подали кофей, весьма горячий, крепкий и горький, я стал пихать в него безмерно сахар - намного плотнее привычного, потому трудно растворимого; Орловы заметили в этом признак аристократизма - не щадить дорогой продукт. За кофеем Алексей спросил об арктической армии, вооружении. Понятно, что я не мог говорить о современном оружии, чтоб не потерять доверие; вспомнив, что и Пушкин и Лермонтов убиты из кремнёвых пистолетов, придумал чем удивить и решил описать винтовку Мосина (с такой я охотился в Сибири там ещё встречаются после русско-японской войны), действительно удивив их, что заряжается не с дула а с казённой части и нарисовал устройство затвора, заодно описав патрон и объяснив, почему "пулевидная" пуля, пройдя винтовые нарезы ствола летит дальше и точней шаровидной; мои познания в оружейном деле сообщили мне в их глазах гораздо более ощутимый вес, чем знания о всех границах и полезных ископаемых России. Братья чрезвычайно оживились. У них возникла идея наладить производство оружия, подобного арктическому. Стали убеждать меня помочь России. В мои планы не входило заниматься каким бы то ни было производством - я собирался только пофлиртовать с сексуально озабоченной царицей. Хотя, если я представляю для них интерес, надо этим воспользоваться, поэтому я дал расплывчатый ответ: мол, надо посмотреть на то, что есть, тогда отвечу. Такой ответ Орловых удовлетворил. А Григорий нас покинул, сказав, что уедет по делу.
Прошло некоторое время, мы с Алексеем о чём-то говорили, вошла дама, сопровождаемая Григорием Орловым. Алексей вскочил и поклонился ей; я понял, что это царица; она шла к нам. Я встал, сделал шаг и оказался перед ней; она подняла руку - не знаю зачем, но я тут же взял её ладонь и пожал, сказав неожиданно для всех и себя самого: "Здравствуй Екатерина!"; она чуть смутилась и немного отступила назад. Григорий не стерпел: "Однако вы забываетесь, перед вами императрица российская, было бы уместно поклониться ей и говорить поучтивей!". Я обратился к царице: "Позволь Екатерина, я отвечу Григорию Григорьевичу". - Это вышло тоном не вопросительным, а слегка покровительственным; я чуть повернулся к Орлову: "Уверяю вас, что своим простым обращением к царице я нисколько её не оскорбил, как не оскорбляю бога простым к нему обращением, к тому же я не холоп, а царский сын из могущественного государства и ни единого раза в жизни никому не поклонился, потому и приветствую царицу как равный." - Царица не дала ему ответить, она приняла мой тон, обращаясь ко мне: "Не сомневайся, брат мой, граф Орлов не думалтебя обидеть, - просто ему не доводилось бывать на встречах между царственными особами" - при этом она взяла меня под руку и повела к дивану. Мы сели рядом, а озадаченный Григорий плюхнулся в кресло своей мощной фигурой. Алексей продолжал стоять, пока царица не предложила сесть и ему. Разговор состоялся незначительный - очевидно, Орлов все мои рассказы передал ей; наверно она лишь хотела увидеть меня, чтоб получить более полное представление о странном человеке. Я понял, что все допросы впереди и не торопился выворачивать разные диковины. Царица выразила своё сожаление по поводу моей встречи с разбойниками и надежду, что этот печальный случай не помешает нашей личной дружбе и дружбе наших держав. Поскольку при мне нет посольских документов, то и ритуал их вручения не нужен; будем считать, что посол Арктики принят Российской императрицей, а как только мой костюм сошьют - меня ждут во дворце. В свою очередь я принёс извинения, что вынужден предстать перед царицей в домашнем халате. Весь разговор мы вели обращаясь друг к другу по имени и на ты. Оба Орловых не проронили ни одного слова. Царица ушла, с ней ушёл Григорий. Екатерина не была красавицей, впрочем, человека XXI века трудно удивить внешностью: красотки смотрят с экрана, из журналов, с рекламных щитов, наконец, и в картинных галереях я бывал, имею представление о классических образцах. Тем удивительнее, что она оказалась самой обаятельной женщиной из встреченных мною. И я твёрдо решил: пусть Григорий проткнёт меня шпагой, но я овладею этой женщиной!
После их ухода я обратился к Орлову-младшему: "Алексей Григорьевич, мне хорошо известны придворные интрижки, а ваш приём показал мне ваше прекрасное ко мне расположение, поэтому я очень надеюсь на вашу дальнейшую поддержку - вы могли бы предостеречь меня от неосторожныхсвязей с низкими людьми." - Мои слова были встречены с воодушевлением - очевидно, после разговора на равных с царицей, я ещё более возвысился в глазах Алексея и ему польстило, что я не возношусь перед ним, а наоборот, признаю некоторое его преимущество.
Утром, когда Алексею понадобилось распорядиться по хозяйству, я бродил по комнатам и наткнулся на клавишный инструмент, похожий на пианино. Одним пальцем потыкал клавиши, чтоб получить представление о характере звука. Сзади подошёл Алексей и сказал, что это клавесин, потом стал объяснять назначение инструмента, но я не дал развить ему мысль до конца и обеими руками взял несколько аккордов, примеряясь к инструменту. Я ведь обучался музыке и, бывало, поигрывал. Алексей усмехнулся, видя, что его объяснения не нужны, а я ни с того, ни с сего, запел, подыгрывая: "Купила мама Лёше хорошие галоши, большие, настоящие, красивые блестящие, и хочется Алёше скорей надеть галоши". Алексей изумился, а я решил, что сделал бестактность. Вышло не так: он не ожидал моей прыти, не слыхивал таких песенок, не знал такой манеры исполнения, наконец, не понял, что такое галоши, о чём и спросил. Я объяснил. Он пожалел, что в России нет галош - сапоги б не пачкались и слугам вытряхать ковры поменее б было! И попросил повторить песенку, при чём нас и застал Григорий. Пришлось и ему рассказывать о галошах, затем снова исполнять детскую песенку. При этом я решил и Григорию выдать персональную песню, о чём ему и сообщил. - "Небось, купила мама Грише рукавички?" - Я не стал рассуждать, а спел: "Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой. Выходила на берег Катюша, на высокий берег, на крутой. Выходила, песню заводила про красавца, гордого орла, про того, которого любила, про того, которому мила". Песня была принята обоими с буйным восторгом. Несколько раз просили повторить, так что уж Григорий стал подпевать мне, явно собираясь спеть "Катюшу" Екатерине. Он только сокрушался, что песня коротка, но не мог же я дискредитировать "красавца, гордого орла", который в следующем куплете оказывается всего лишь пограничником, а Катюша и вовсе "девушкой простой"! Даже укороченную песню пришлось изменять, чтоб подошла по всем статьям, зато и успех превзошёл ожидание. Замечу, на первых порах я часто смущался, с каким восторгом воспринимались многие, довольно обычные предметы, пока не уяснил, что сии предметы обычны для меня, а для середины XVIII века они удивительны.
Тем временем принесли новые башмаки, оказавшиеся настолько впору для моих ног, что я не смог припомнить, когда ещё надевал такую удачную обувь. Нашёлся один дефект - они жутко скрипели, но, видимо, тут это никого не смущало. Затем была последняя примерка моего костюма. В общем, он был готов и сидел исключительно, оставались какие-то мелочи. Орловы сочли пиджак куцым кафтаном, а для брюк даже слов не нашли. Подивились они разным мелочам, например, пуговицам на сорочке. Вечером предстоял ужин у царицы и братья, закончив обед, принялись наряжаться. Я оделся гораздо быстрей Орловых, причём, без помощи лакея. Окончательно поразил я их тем, что отправился во дворец без парика и безо всякого головного убора, отражая апрельский закат своей лысиной. Уже в карете Григорий спросил о моей фамилии - до сих пор я её не назвал, а при дворе меня необходимо представить. Я решил в пику Орлову, именуемому по царю птиц, назваться по царю арктических зверей, а верней - царю всех сухопутных зверей и представился Медведевым.
Выйдя из кареты, я не мог понять, куда мы приехали. В пути за разговорами не удаётся следить за дорогой, да и город мне совсем незнаком - если постоянно не следить за поворотами кареты, то ни за что не догадаться, куда попал. Видя мою растерянность, Алексей объяснил, что мы не в Кремле, а в Головинском дворце. - "А, это в Лефортове?" - оба брата вновь подивились моим знаниям. Позже я узнал, что царица обретается попеременно то в Кремле, то в Головинском дворце.
На ужине я был угнетён церемониями - не успевал распробовать, как лакей утаскивал блюдо, тогда плюнул на этикет и, лишь заметив устремление выхватить очередное блюдо, сказал: "Извините, любезный, я ещё не распробовал, пусть стоит тут!", - изрядно перепугав тем лакея и вызвав веселье за столом. Приглашённых было немного; после моей реплики отчуждение было преодолено. Поняв, что я отличаюсь только своим нарядом, публика принялась меня расспрашивать и ужин стал превращаться в вечер вопросов и ответов. Поначалу спрашивали дамы, первые вопросы были наивны, после подключились мужчины, в большинстве немолодые, как я узнал позже - главные государственные деятели; был и один священнослужитель. Мне предстояло выдать этим господам правдоподобный рассказ, вместе с тем следовало покорить сердца дам, а с ними и Екатерину. Вопросы задавались хаотично и это могло сбить меня с толку, поэтому я предложил им рассказать всё по порядку. У меня было достаточно времени обдумать свой рассказ, был и опыт - с Алексеем, потом Григорием Орловыми. Я кратко рассказал об Арктике, о плаванье по морю уже начинающему замерзать в конце сентября, о езде на собаках, оленях, лошадях. Затем подробно описал плаванье во льдах, гибель одного из двух кораблей. Долго объяснял преимущество ездовых собак перед оленями и лошадьми. Тыща вёрст по снежной пустыне - дальше чем отсюда до Петербурга, причём ни одного постоялого двора с сеном и овсом. А коль приходится везти корм с собой, то самый выгодный - сушёное мясо. Дамы не могли поверить, что каждая собака тащила в упряжке груз до пяти пудов. Меня поддержали мужчины, все бывалые охотники, знающие, как трудно удержать собак на поводке. Рассказал я и о жестоких способах выживания, описанных покорителями Северного и Южного полюсов - Пири и Амундсеном. По мере поедания кормов сани в пути освобождаются и ставшие лишними собаки утилизируются: ослабевших убивают и скармливают остальным. Я подробно рассказал о постройке снежного дома, о приготовлении пищи на спиртовке, описал одежду из меха оленя, песца, медведя, спасающую от лютой стужи, сильного ветра, пурги. К полночи при неугасающем внимании слушателей я успел добраться до среднего течения Енисея. Лихие люди напали на нас ночью на привале, убив многих и увезя много ценностей. После этого ехали скрытно, инкогнито, поэтому о нашем посольстве ничего не известно. О езде на лошадях мои слушатели знали лучше меня, поэтому, чтоб не оплошать, путь от Енисея я описал кратко, утопив на переправе через уральскую реку всех своих спутников. Кульминацией было ограбление на Владимирской дороге перед самой Москвой.
Мой рассказ длился несколько часов и меня готовы были слушать ещё, но тогда речь зашла бы об Арктике, а я не был готов описывать мифическую страну перед людьми, знающими государственные дела лучше меня. Выручила царица, потребовав дать мне отдых. Перед отъездом ко мне подошёл священнослужитель и просил посетить его в Симоновом монастыре, где архимандритом был его близкий друг. Я принял приглашение, а Алексей сказал, что это митрополит Дмитрий Сеченов, он короновал Екатерину и был возведён ею в сан митрополита.
На другой день меня повезли во дворец после завтрака. Екатерина приняла меня в кабинете. Мы сели на диван и говорили до самого обеда. Главной её заботой была пустая казна. Я предложил ей простой выход: привлечь инвестиции от своих и зарубежных толстосумов под завлекательный прожект и часть этих денег забрать в казну. Ей мысль понравилась, нужно только изобресть сей прожект. Я сходу описал подходящий. Как оказалось, тут ещё не знают спичек и добыть огонь не просто: бьют кресалом по кремню, высекая искры на трут, раздувают и поджигают курительную трубку, к примеру. Надо построить спичечную фабрику, разумеется, сразу с большим размахом - чтоб обеспечить и Россию, и Европу завалить, чтоб не смогла с нами конкурировать. Древесины в России - не занимать, а фосфора на Кольском полуострове - немерено! Мы обдумали детали затеи и пошли обедать в небольшом кругу придворных. После обеда Екатерине пришлось возобновить приём государственных мужей, так неожиданно прерванный нашей интересной беседой, а меня она поручила своей статс-даме до поры, когда закончит государственные дела. Эту статс-даму звали Прасковья Александровна и была она очень недурна собой, ровесница мне и царице, и, как оказалось, особо приближённая к царице особа. Сия дама увлекла меня в дальние покои, чтоб нам никто не смог мешать, там сели мы на диван и начался допрос. К большой радости я увидел клавесин и решил отделаться от надоевшей Арктики. Немедля уселся к инструменту, а статс-дама встала рядом, ожидая моего пения, очевидно, уже зная о моём музицировании у Орловых. Я негромко запел, глядя ей в глаза: "Только вечер затеплится синий, только звёзды зажгут небеса и черёмух серебряный иней уберёт жемчугами роса, - отвори осторожно калитку и войди в тихий садик как тень, не забудь потемнее накидку, кружева на головку надень. Там где гуще сплетаются ветки, я незримо, неслышно пройду и на самом пороге беседки с милых губ кружева отведу". Не знаю, зачем, я употребил всякие донжуанские ухватки, только к концу несчастная статс-дама склонилась к самой моей лысине, несомненно ожидая лобзаний. Я взял её за руку и повёл к дивану, она шла покорно. Сев на разумном расстоянии, я, для снятия сильного эротического возбуждения моей дамы, стал расспрашивать её об Орловых - я три дня у них прожил, о себе всё рассказал, а о них не знаю ничего, самих расспрашивать неловко. Прасковья Александровна любезно согласилась и я узнал об Орловых.
Лет Григорию 29 - на пять меньше государыни, у него четыре брата, все красавцы и силачи, Алексей на три года моложе. Их батюшка был новгородским губернатором, уже помер. Дед был стрельцом, бунтовал и приговорён к казни, коей избежал, уже собираясь лечь на плаху и освобождая её для себя, пинком сшиб голову стрельца, казнённого перед ним; царь Пётр восхитился его невозмутимостью и даровал ему жизнь. Братья Орловы достойны своего деда. Они геройски воевали с пруссаками, причём Григорий был трижды ранен. Все они добрые, благородные, великодушные, но препятствий не терпят и сметут любого. Об этом их последнем свойстве я догадывался, но уже решив наказать Григория, я не собирался отступать от своего намерения. "А у Алексея на лице - сабельный шрам?" - "Сабельный-то, сабельный, да не с войны, а с пьяной драки. Это у них часто бывает - большие охотники кулаками махать, потому как нет им равных". Я уже представил, как размесят меня своими кулачищами Орловы и моя затея представилась ещё более острой. Прасковья Александровна рассказывала о похождениях братьев и было видно, что к Григорию она неравнодушна. "А какие отношения у Григория Григорьевича с царицей?" - Этот весьма деликатный вопрос поначалу смутил Прасковью Александровну, но я, видимо, не зря завораживал её пением романса и она решилась на откровенность. Григорий давний любовник государыни и жаждет стать её мужем, что позволит ему занять место рядом с ней на троне. А вот чувства государыни совсем не просты: как любовник он неплох, только для царской короны он не годен - тут не кулаки нужны, а большая хитрость. На этом я решил ограничиться в первом интервью с бесценной Прасковьей Александровной и в награду за откровенность предложил ей ещё романс, получив очаровательную улыбку. Она снова встала у клавесина и с большим удовольствием прослушала романс исполненный мной с каким только мог артистизмом и за душечку, и за её обльстителя: "Моя душечка, моя ласточка,взор суровый свой прогони. Иль не видишь ты, как измучен я?! Пожалей меня, не гони! Не лукавьте, не лукавьте! Ваша песня не нова. Ах, оставьте, ах, оставьте! Всё слова, слова, слова... Моя душечка, моя ласточка, я нашёл в тебе, что искал. Пожалей меня, не гони меня, как измучен я и устал. Не лукавьте, не лукавьте! Ваша песня не нова. Ах, оставьте, ах, оставьте! Всё слова, слова, слова... Ты любовь моя, ты вся жизнь моя, за тебя весь мир я б отдал. Верь мне, милая, верь, желанная, - никогда я так не страдал. Не лукавьте, не лукавьте! Ваша песня не нова. Ах, оставьте, ах, оставьте! Всё слова, слова, слова...". На сей раз я исполнял с юмором и весьма неглупая, как я впоследствии не раз убедился, Прасковья Александровна, слушавшая меня с удовольствием, глядя мне в рот и переживая процесс обольщения душечки, которая последние фразы произносит тихим голосом слабой женщины, сдающейся хитрому обольстителю, после последнего тихого аккорда одновременно со мной весело засмеялась. Не вставая из-за клавесина, я сказал: "Вы мне чрезвычайно симпатичны, Прасковья Александровна, но я вынужден блюсти целомудрие с той поры, как стал престолонаследником" - "А до того, как им стать, не были целомудренным?" - "Наверно, не очень", - нам стало очень смешно. Насмеявшись, Прасковья Александровна вкрадчиво спросила: "А как в вашем государстве могут узнать о вашей утрате целомудрия в России?" - "Для этого существует способ, но я не волен его называть". - "Как жаль!" - "Что именно вам жаль - то, что я скрываю способ или моё целомудрие?" - На что Прасковья Александровна ответила лишь грустным взглядом.
Нам, к моему облегчению, не дали развить наши отношения, пригласив меня к царице. Мы продолжили разговор об устройстве большой спичечной фабрики. Я заметил, что пока музицировал для Прасковьи Александровны, Екатерина серьёзно проконсультировалась с государственными мужами. Хотя им зажигают свечи и дают прикурить слуги, не говоря о растопке печей, они, однако, уверенно заявили, что если б начать производство простых зажигательных приспособлений, можно без сомнения изрядно заработать, в особенности продавая сие изделие в Европу, где избалованные удобствами обыватели не поскупятся на новую диковинку. Все вельможи, с коими говорила царица, были очень богаты, однако вложить некоторую сумму в дело, чтоб потом получать прибыль согласились немногие. Я уверил её, что вкладчиков станет много, лишь появится первая прибыль. Надо немедленно начинать, для чего я завтра же с утра намерен с Алексеем Григорьевичем Орловым сделать визит учёному человеку, сведущему в химии, ради совета как в здешних условиях приготовить нужный для спичек состав. Екатерина одобрила моё рвение, согласилась с моим выбором себе в помощь Алексея, а для визита за советом рекомендовала московский университет - там-де немало учёного люду, способного указать, как приступиться к делу. Она распорядилась найти Алексея и сообщила ему наши планы. Алексей был рад поручению.
Ужин прошёл при малом числе приглашённых. Царица уже знала о романсах, исполненных для её статс-дамы и, как я догадался, не от неё самой - кто-то слушал из соседних покоев, не разобрав слов, я же тихо пел. Всем захотелось услышать, что я исполнял. Я, разумеется, не мог петь всем, что предназначалось хорошенькой Прасковье Александровне и, хоть согласился, однако исполнил другой романс. "Ночь светла. Над рекой тихо светит луна. И блестит серебром голубая волна. Тёмный лес... Там в тиши изумрудных ветвей звонких песен своих не поёт соловей. Под луной расцвели голубые цветы. Они в сердце моём пробудили мечты. К тебе грёзой лечу, твоё имя шепчу. Милый друг, нежный друг, по тебе я грущу. Ночь светла. Над рекой тихо светит луна. И блестит серебром голубая волна. В эту ночь при луне на чужой стороне, милый друг, нежный друг, помни ты обо мне". Кроме Прасковьи Александровны и братьев Орловых никто здесь не слышал моих песен, и для них романс был диковиной. Все были восхищены и я украдкой поймал нежные взгляды статс-дам царицы и, как мне показалось, и её самой. Тут же я обозвал себя похотливым самоуверенным козлом, чтоб не обольщаться зря. Публика стала просить новых песен, но царица пресекла домогательства, заявив, что завтра мне предстоят дела для блага России и мне необходимо отдохнуть. Когда мы с Алексеем направились к карете, к нам подошёл Григорий и сообщил, что завтра нас ждут в полку, будут показывать стрельбы. Мы с Алексеем сказали, что имеем другие намерения в согласии с государыней. Григорий выяснил, что это за намерения и отменил их, как и решение царицы. Я понял, что для такого поведения требуются очень серьёзные основания, с чем мы и отбыли восвояси.
Утром мы отправились в полк. Я с Григорием ехал в карете, а Алексей с несколькими гвардейцами были верхом. Карету тащила четвёрка сильных лошадей, но жуткая грязь препятствовала скорой езде. Колёса вязли, карету швыряло из колеи в колею, нам с Григорием приходилось держаться, чтоб не биться, впрочем, в карете всё было мягким, видимо, на такую дорогу рассчитанным. Всадникам было легче, им колея была нипочём - выбирая твёрдый путь, они скакали вперёд, возвращались, кружились возле кареты, посмеиваясь над нами, наконец совсем исчезли. Не вынеся бесконечных ям и кочек, сломалась рессора, слуги сняли её и на выпряженных лошадях поехали искать кузницу для починки, а мы с Григорием пошли к деревне, что виднелась невдалеке; народу не видно - в поле. Я захотел заглянуть в избу. Орлов без раздумий зашёл не стучась. После солнечного света показалось темно, поразил невыносимый запах копоти и навоза. Крошечное оконце, затянутое чем-то непрозрачным пропускало мало света. У печи босая баба с кочергой, из-за печи выглядывает чумазый лохматый ребёнок, на полу голый малыш с игрушкой. Все застыли в испуге. Орлов бесцеремонно сказал: "А ну-ка, дай нам кваску". Баба бросилась к кадке, зачерпнула ковшом и подала. Он взял, изрядно отпил и передал мне. Я не страдал жаждой, но пришлось пить. Я сделал маленький глоток противной кислятины и больше не смог. Орлов понял, что не лезет и забрал ковш, вернул бабе. "А хлебцем угостишь?" - Баба кинулась резать хлеб. Я оглядел избу. У печи нет трубы - топится "по-чёрному", дым выходит прямо в избу, оттого потолок и стены до половины покрыты копотью; в углу на соломе лежит телёнок, верно, только появился на свет; пол в щелях, покрыт толстым слоем грязи... Орлов взял два ломтя и поблагодарив, дал бабе денег, она схватила его руку, пытаясь поцеловать но Орлов не допустил. Баба кланялась до полу, а мы вышли. Я долго шёл молча, давясь отвратительным хлебом. Орлов не мешал. Он понял как я потрясён. Когда доели хлеб, промолвил: "Видать, в Арктике мужик живёт исправней, али там барину не доводится бывать в мужичьей избе?" Я не нашёл, что ответить и промолчал. Впереди ехал мужик на подводе и Григорий ему свистнул, чтоб обождал. Мы сели к нему, но лошадь плелась медленно, не то что барские рысаки, а телега так тряслась, что вскоре моя задница вся была разбита, несмотря на хороший клок сена, подложенный мне мужиком. Я спрыгнул и пошёл рядом. Орлов засмеялся и тоже спрыгнул. - "Никогда, ваше высочество, на телеге не путешествовали?" - Я сознался, что сей случай первый. Мы быстро обогнали подводу и бодро зашагали по дороге. Мои башмаки шились по моим инструкциям, прекрасно сидели на ногах и я шёл с удовольствием, а сапоги Орлова шились по моде и он вскоре стал клясть непрочную карету, прущего без разбору кучера, ускакавших и пропавших как обры гвардейцев. Оказалось, что гвардейцы забыли о нас неспроста - у них случилась беда. Лошадь одного из них на мосту ногой попала меж брёвен настила и сломала ногу; наездник свалился с моста и получил серьёзные контузии. Пристреленную лошадь ещё не убрали и мы нашли на её труп. Орлов при её виде сразу помрачнел, заподозрив неладное и прибавил ходу, не жалея растёртых ног. Несчастного гвардейца друзья отнесли к войсковому лекарю. Незадолго перед тем сильный, здоровый, весёлый парень лежал без памяти с бледным лицом. Его раздели для осмотра, потом накрыли солдатским одеялом. Коленями на полу, уткнувшись в край одеяла тихо плакал один из гвардейцев, оказалось - младший брат, другие стояли рядом без слов. Григорий тихо спросил лекаря, тот тихо же ответил: "Жить будет, голова, хребет, нутро целы, а руки и нога изломаны; останется калека, к службе негоден." - "А что ж за переломы страшные, что сразу и калека?", - не удержался я. Видимо лекарь был осведомлён обо мне, потому стал почтительно отвечать, заодно показав на теле, сняв одеяло, места переломов. Ничего я не увидел, никаких ужасных повреждений. До того, как попасть к лекарю, пострадавший был в сознании, утратив его после обследования: не располагая рентгеновским аппаратом, лекарь вынужден выявлять повреждения наощупь, что, разумеется, вызвало сильную боль. Лекарь, зная о возможном шоке, сначала расспросил пострадавшего об ощущениях, и теперь уверенно сообщал свой диагноз. Я не мог поверить, что этот парень - инвалид и вывел Григория вон, здесь открыто усомнившись в опытности лекаря. Григорий со всей твёрдостью отмёл мои сомнения, дав лекарю отменную характеристику, при том, что тот пробыл всю кампанию в Пруссии и вылечил множество раненых. Я позвал к нам лекаря и стал выяснять, отчего же переломы непременно приведут к инвалидности. Лекарь объяснил, что переломы, хоть и срастутся, но как-то не вполне, из-за того, что фиксирующий лубок не обеспечивает полной неподвижности костей. Моя неожиданная радость смутила обоих. Я потребовал гипс. Ещё не совсем понимая меня, Орловы устроили в полку сильную тревогу, добиваясь, чтоб немедля доставили куль гипсу. Случайно в ближней церкви у тамошнего священника после ремонта сохранилось немного. Нашлись среди служивых умельцы развести гипс. Лекарь, быстро понявший, что это значит, руководил операцией, солдаты подавали гипс, а я изредка вносил коррективы, поскольку прежде довелось раз присутствовать при наложении гипсовой лонгеты. Лекарь действительно был опытный: он даже учёл, что под гипсом могут возникнуть пролежни и иные последствия, взяв заранее меры. Мы дождались, когда гипс вовсе затвердеет, хоть страдалец не шевелился во всю операцию. Его брат уже не плакал и с сильной надеждой глядел на меня и лекаря. Я-то тут более мешался, но, закончив дело, лекарь сказал: "Дозвольте, ваше высочество, пожать вашу руку!", - чем немало меня смутил. Гвардейцы, как по сигналу, гурьбой высыпали наружу и подняли в мою честь такой гевалт, что привлекли внимание всего полка. Потом пришлось за обедом часа два выслушивать тосты за медицину, за Арктическое государство, за русское оружие... Я по своему обычаю выпил две маленькие рюмки вина: одну за тост в свою честь, другую - произнеся ответный тост. Угощение, несмотря на полевые условия, оказалось великолепным. Воодушевлённые вином, отправились на стрельбы.
Лучшие стрелки демонстрировали мне стрельбу из ружей: оказалось, что процесс заряжания был долог и сложен, а в результате пуля поражала цель всего в шестидесяти шагах и оказывалось, что против атакующих можно сделать лишь один выстрел, а потом идти в штыки. Если отдалить цель на сто шагов то в неё никто не попадёт. Мне предложили пальнуть из ружья по цели, но я, не желая оплошать, сказал, что от вина утратил целкость. Вояки поржали и заявили, что от вина стрельба делается метче. Григорий Орлов дал мне в руки ружьё и рассказал о нём. Называется фузея, имеет медный шомпол, штык, пыжевник, трещотку, замочную завёртку, погонный ремень, натруску, к фузее - патронная сума с жестянкою и перевязью; заряжается дульным патроном с бумажною гильзою, коя именуется картуз... перед заряжанием скуси картуз со стороны пороха, сыпешь из патрона немного пороха на полку, остальной заряд - в ствол, закупориваешь пулею с бумажною гильзою и забиваешь шомполом. Я обратил внимание, что у ружья прямая ложа, это совсем неудобно для стрельбы. Григорий объяснил такое устройство потребностью ружьям стоять отвесно, когда солдаты держат их на плече, идучи на парад и согласился, что боевые качества принесены в жертву парадной красе. Ещё недостаток кремнёвого оружия: в дождь оно бесполезно - натруска пороха на полке намокнув не воспламеняется и нет выстрела. Пошли мы к пушкам. И там скорострельность из-за сложной зарядки сильно страдала, а дальнобойность и меткость тоже были никудышными, картечь из полевой большой пушки, к примеру, поражала не далее восьмидесяти саженей. Не сильно превосходил обычные пушки "единорог" Шувалова - гордость российской артиллерии, появившийся года три назад и уже показавший себя в войне с Пруссией. Он имел ствол пудов 30 и перевозился 5 лошадьми; стрелял картечью, сплошными, разрывными и зажигательными снарядами весом в полпуда. Продемонстрировав весь арсенал, полковые начальники порывались устроить парад, но я заявил, что если хотят меня порадовать, то пусть дадут солдатам отдохнуть. Всё ж уговорили посмотреть учебную штыковую атаку. Коли раньше насмотрелся по телевизору всевозможных спортивных шоу и боевиков, вряд ли можно удивиться тому, что мне показали. Зрелище не впечатлило меня, но я старался находить моменты, чтоб отпускать командирам лестные реплики. Между тем, меня поразило, что средний возраст солдат был за тридцать, а юнцов не встречалось вовсе! Оказалось, солдатская служба была пожизненной.
Ужин состоялся поздно и продлился до поздней ночи. Я снова ограничился двумя рюмками, зато воины храбро вливали в себя окиян вина. Я привёл их в безумный восторг, спев песню: "Горит в сердцах у нас любовь к земле родимой. Идём мы в смертный бой за честь родной страны. Пылают города, охваченные дымом, гремит в седых лесах суровый бог войны. Артиллеристы, точный дан приказ, артиллеристы, зовёт Отчизна нас! Из многих тысяч батарей за слёзы наших матерей, за нашу родину - огонь, огонь! Узнай, родная мать, узнай, жена-подруга, узнай, далёкий дом и вся моя семья, что бьёт и жжёт врага стальная наша вьюга, что волю мы несём в родимые края. Пробьёт победы час, придёт конец похода, но, прежде чем уйти к домам своим родным, в честь армии родной, в честь нашего народа мы радостный салют в полночный час дадим. Артиллеристы, точный дан приказ, артиллеристы, зовёт Отчизна нас! Из многих тысяч батарей за слёзы наших матерей, за нашу родину - огонь, огонь!". Мне пришлось петь ещё и ещё раз, пока суровые командиры не запомнили слова и от их дружного рёва стала содрогаться парусина шатра, при этом многие от избытка чувств не смущаясь плакали. Братья Орловы оказались в застолье крепче всех - пили больше других, а хмелели меньше.
Утром мы навестили лазарет и поговорили с пострадавшим гвардейцем. Его брат был при нём и, видимо, втолковал ему значение его гипсовых оков. Оба не знали, как меня благодарить. Я сказал, что тогда поблагодарят, когда срастётся. Григорий Орлов велел заботиться о друге и при возможности доставить его в Москву. Попрощавшись с загипсованным товарищем и его братом, мы отправились обратно. Карету починили и мы неслись с прежней лихостью, не сбавив ходу даже на злополучном мосту, бревёнчатый настил коего уже полностью заменили! Григорий, с утра вливший в себя добрый лагун вина, сейчас был не так пьян, как воодушевлён и только сожалел, что едет в карете, а не верхом с товарищами. Иногда он вспоминал о цели поездки и восклицал: "Что, ваше высочество, вооружим достойно Россию?" - Я скромно отвечал: "Это реально, но придётся потрудиться." - " Уж вы потрудитесь, царица никаких наград не пожалеет!". Так вот, оказывается почему Екатерина так мила со мной, - тут обычная меркантильность. Придётся урезать развлечения с дамами и поработать для оправдания надеж.
Вернулись уставшие, а утром втроём отправились на пушечный двор. Орловым было нелегко после вчерашнего возлияния, но они терпели ради своих целей. Производство оказалось никудышным, литейщики отливали церковные заказы - паникадила, кресты... Нужно было ехать в Тулу, там, да на Урале сейчас сосредоточилась оружейная промышленность. Впрочем, и на пушечном дворе я увидел, сколь низок уровень металлообработки, по крайней мере механических устройств не было никаких. А ведь для производства ружейного затвора не обойтись без токарного станка. Я спросил, как вытачивают винт и меня повели к токарю, но что это был за станок! Никакого намёка на суппорт, просто токарь оказался ловким фокусником и выточил мне винт на глаз. Я попросил второй винт - и этот вышел красивым, но я приложил первый ко второму и все увидели, что резьба разная. Я спросил мастеров, можно ли выточить тыщу одинаковых винтов, на что все уверенно ответили, что и двух одинаковых не выточит никто, а один мастер, недавно побывавший в Англии, заверил, что и тамошние мастера такого не смогут. Стало ясно, что в Тулу ехать не стоит, видно и там ружейный затвор не сделать, коли даже одинаковых винтов нельзя выточить. Орловы ничего не смыслили в металлообработке, однако оказались очень смекалисты. Нельзя было показать, что производство супероружия невозможно и я решил блефовать: походил ещё среди литейщиков с умным видом и заверил братьев в успехе нашего дела.
Григорий уехал в карете, а мы с Алексеем подались пешком в университет, до него было ходу несколько минут. Я впервые шёл по городу пешком и все таращились на меня, настолько я был не похож на других людей. За нами увязалась толпа зевак, державшаяся, впрочем, в отдалении, возможно из уважения к богатому наряду Алексея, но скорее из страха от его мощной фигуры и наличия шпаги. На мостовой множество телег, барских экипажей, пешего люду, все движутся хаотично среди куч конского навоза, который, по-видимому не принято убирать и сильный запах его чувствуется везде.
В университете визит Алексея вызвал большой переполох - здесь я понял, сколь высок статус этого вельможи. Он велел позвать знатоков химии, затем оставить нас в кабинете. Сведения, полученные мною здесь оказались неутешительны. Фосфор умели добывать только выпаривая мочу и смогли бы им обеспечить не больше, чем на одну коробку спичек. О природных минералах, содержащих фосфор, ничего не было известно. Это был полный провал! Блефовать бесполезно - нет фосфора и всё тут. Алексей взялся утешать, мол, зато больше времени на ружья останется. Выходит, он ещё не понял, что и с ружьём ничего не выйдет, нужно поддерживать его иллюзию, не то - срочно возвращаться в ХХI век не солоно хлебавши. Выйдя из университета на Красную площадь я был столь угнетён, что всё мне было неинтересно, хоть в другое время я задержался бы тут намного дольше, ведь прежде из кареты мне немного удавалось разглядеть. Алексей проводил меня к царице, а сам отправился по своим делам, обещав заехать за мной.
Екатерина по моему виду сразу догадалась о неблагополучии. Пришлось рассказать о визите в университет. Учёные мужи большим трудом способны добыть жалкую щепоть фосфора, а в российской земле скрыты несметные количества его. Ничего другого не остаётся, как отправить на Кольский полуостров экспедицию, чтоб привезть сырья для начала производства, да начать там серьёзную добычу. Видя, что энтузиазм мой не угас от встреченного препятствия, Екатерина, поначалу огорчённая, вновь ободрилась. С оружием я её порадовал, сказав, что всё налажу, нужно лишь время. А взамен расстроенной фабрикации спичек можно привлечь деньги на другой прожект - фабрикацию оконного стекла. У меня не выходила из головы тёмная изба, в коей с Григорием Орловым пили квас. Я приглядывался потом ко всем окнам и заметил, что большие стеклянные окна - признак большого богатства, такие были, к примеру на Пречистенке, где жил Орлов - явно фешенебельный район; дальше от центра, где каменные дома были редкостью, окошки были маленькие и не стеклянные, а слюдяные, стекло не многим по карману. Я стал убеждать Екатерину взяться за стекло, поскольку на этот продукт будет огромный спрос, если наладить большое производство с низкой себестоимостью. Условия для того есть - всего в двадцати верстах от Кремля на левом берегу Москвы-реки находится месторождение редчайших кварцевых песков, пригодных для получения отличного стекла и даже хрусталя. Если экспедиция на Кольский полуостров может затянуться на всё лето, то за песком можно обернуться на телеге до вечера. Екатерина сильно подивилась моим знаниям о российских недрах. Я, напустив на себя поболее таинственности, уверил её, что это малая доля моих способностей и, не давая ей спросить, какими ещё способностями я обладаю, продолжил о стекле. Моё увлечение передалось Екатерине и мы ещё долго занималисьрасчётами стекольного производства. А я, наконец, понял, чем подкупала Екатерина: она бесподобно умела слушать и этим внушала доверие, располагала к откровенности.
Только вышел я из кабинета царицы, как меня потащили за собой юные фрейлины и Прасковья Александровна Брюс. Мы оказались в тех самых покоях, где я тешил романсами миленькую статс-даму. Скоро мне придётся развлекать весь царский двор! Это, конечно, полегче фабрикации спичек, ружей и стекла, а главное, я тут ближе к предмету своих устремлений. Фрейлины, одна другой красивее, обступили клавесин и я запел: "В том саду, где мы с вами встретились, ваш любимый куст хризантем расцвёл, и в моей груди расцвело тогда чувство яркое нежной любви. Отцвели уж давно хризантемы в саду, но любовь всё живёт в моём сердце больном. Опустел наш сад, вас давно уж нет, я брожу один весь измученный, и невольные слёзы катятся пред увядшим кустом хризантем... Отцвели уж давно...". Я изредка зыркал на слушательниц - каков эффект? Чувствительные девицы украдкой утирали глазки и я к огромному своему удивлению обнаружил, что они пользуются косметикой!! (Позже я узнал, что косметика не чужда даже крестьянкам). Стали просить еще спеть, но я отказался и вот почему. Каждый человек - мой современник, знает десятки и даже сотни песен. Всё дело в том, что почти во всех упоминается телефон, трамвай, самолёт или откровенное предложение совокупиться. Всё это не подходит для слушателей середины XVIII века. Поэтому приходится тщательно выбирать. Запас таких песен ограничен, остаётся бережнее их расходовать. Зато танцевальной музыки столько, что нет конца и я предложил танцы. Моё предложение приняли и я исполнил какой-то вальс Штрауса. Необычная музыка очень понравилась, но не знали, как под неё танцевать. Я показал с одной из фрейлин, остальные парами принялись повторять, быстро схватывая науку. Я сыграл ещё несколько вальсов и мои ученицы вскоре довольно сносно кружили в танце.
ВТОРАЯ ЧАСТЬ
Утром Алексей напомнил, что сегодня меня ждёт в гости митрополит Дмитрий Сеченов, с которым я познакомился на ужине у царицы. Я отправился в Симонов монастырь и впервые оказался в карете один - никто не отвлекал разговором и я мог всё вокруг разглядеть. Монастырь оказался за городом и вела к нему немощёная дорога, так что великолепные орловские рысаки, пройдя шагом оживлённый центр, поначалу бежали быстро, но лишь кончилась мостовая и начались колеи, пошли шагом. Недалеко от Кремля, сразу за Китай-городом каменные дома стали редкостью. По улице тянулись деревянные заборы, а за ними - деревенские усадьбы с садами-огородами, сараями, банями... Не город, а большая деревня! Кучер сказал, от Кремля до монастыря вёрст шесть-семь, с Пречистенки мы ехали сюда более часу. Два митрополита - московский и новгородский с монастырским архимандритом ожидали меня. Наш разговор шёл, конечно же о церкви. Интересовались состоянием религии в Арктике, но, поскольку я в этом деле профан, то постарался увести разговор на злободневную для них тему, каковой оказалась предстоящая секуляризация. Я даже слова такого не знал и мне объяснили, что секуляризация - передача церковных земель с жившими на них крестьянами в ведение государства. Я проявил интерес и мне всё подробно рассказали. С год назад Пётр III, покойный муж нынешней императрицы издал указ о секуляризации, но царица, придя к власти,приостановила действие указа. Иерархи расписывали мне, как хорошо живётся крестьянам под церковной властью, лучше, чем государственным или помещичьим. Святые отцы были столь убедительны, что я стал их твёрдым сторонником и обещал склонять царицу совсем отменить секуляризацию.
Превосходное угощение, пожалуй, не уступало царскому, разве только посуда была скромней, а блюда на вкус даже лучше царских, хоть и уступали в поварской вычурности. Вина были те же: ренское, мальвазия, бастр, алкан. Видя, сколь мало я пью, отцы тоже воздерживались, хоть я, весьма опытный в застолье, видел, что они могли бы выпить намного больше! Трапеза с церковными иерархами понравилась мне не только едой и питьём - здесь меня не уговаривали съесть ещё кусочек, выпить ещё глоточек; обстановка непринуждённости и интеллектуальный разговор сильно выигрывали в сравнении с придворными церемониями или армейскими оргиями! Монахи обслуживали быстро и незаметно, без лакейства. К чаю подали отменный мёд и заговорили о нём. Святым отцам пришлись по душе мои суждения о пчёлах. Оказалось, при монастыре есть своя пасека, отправились глядеть. Пасека, на мой взгляд, не велика - с полсотни колод. Водил пчёл пожилой монах Андрей. Технология оказалась несложной: к осени, как заканчивался взяток, самые тяжёлые колоды закуривались дымом, медовые соты изымались, прочие семьи зимовали, в начале лета роились и собирали взяток. Сия метода была в корне порочной, но я не стал её ругать огульно, а привёл в пример корову: из стада оставляют потомство самых удойных коров, а если действовать наоборот - скоро станут родиться коровы, дающие молока меньше коз. Так же, если разорять лучшие пчелиные семьи, останутся только ленивые, да ройливые. Все согласно слушали, а брат Андрей и вовсе оживился: "В точности так и есть, да только ничего тут не изменить. Коли оставлять лучших на племя - не станет мёду; заберёшь мёд - останутся лентяйки". Я уверил, что положение изменить нетрудно, надо лишь переделать колоду так, чтоб соты можно было вынимать, не повреждая гнезда и после возвращать на место. Такой улей называется втулочным или рамочным и в нём сохраняются семьи при отборе мёда. Я начертил улей и сотовую рамку, особо упирая на соблюдение "пчелиного пространства", не зная, впрочем, как восемь миллиметров выразить в понятных моим собеседникам аршинах и саженях. Сошлись на известном обеим сторонам дюйме. Архимандрит, получив размер дюйма в неведомых ему миллиметрах, живо пересчитал размер пчелиного пространства в долях вершка. Затем я нарисовал и объяснил принцип медогонки, тем самым завершив полную революцию в пчеловодстве восемнадцатого века и уже без меры расположил к себе церковнослужителей. Меня уговорили взять с собой бочоночек мёду, с чем я и уехал.
Едучи из монастыря я думал о том, что живу тут уже восьмой день, а успеха не заметно, да ещё насулил сфабриковать спички, стекло, оружие... Теперь для сохранения престижа надо сотворить нечто реальное, непременно, выдающееся, чтоб убедить царицу, что в Арктике цивилизация выше, а сам я не авантюрист-самозванец. Хорошо бы построить летательный аппарат, однако знаний, приобретённых в детстве при конструировании моделей планёров недостаточно для постройки даже дельтаплана. Самая простая конструкция - у монгольфьера, причём, я присутствовал при запуске такого аппарата и хорошо его разглядел, а мой знакомый, знаток дела, при этом объяснил, что к чему. Нужно только узнать - не изобретён ли он уже.
Орловых дома не оказалось - всю ночь они где-то веселились и я без них утром встал рано. Вспомнив, что и царица встаёт рано, велел запрячь и поехал к ней. Она уже знала о моей поездке в Симонов монастырь, заговорили о секуляризации, я взял сторону церкви. Екатерина с лёгкостью развеяла моё заблуждение, внушённое вчера священнослужителями. Оказывается, у церкви было около миллиона крепостных мужиков, от секуляризации церковь лишится основного источника доходов, дававшего определённую независимость от государства; зато государство получит новый доход. Взойдя на престол, Екатерина приостановила секуляризацию, однако учредила комиссию по секуляризации и не намерена совсем от неё отказываться; После передачи всех монастырских земель с крестьянами в ведение новой коллегии, подати крестьяне станут платить государству, что значительно легче монастырской барщины, доходившей до шести дней в неделю, при которой на себя работают лишь в воскресенье, не имея отдыха; другая выгода крестьян - увеличатся их земельные наделы. Из уст царицы проблема слышалась иначе и я склонился на её сторону, в особенности, увидев облегчение для крестьян, однако решил вести хитрую политику "и богу крест, и чёрту кочерга", то есть поддакивать и тем, и другим! Лезть в их интриги мне ни к чему.
Перешли к главному - изготовлению оружия. Мне бы поближе к Москве устроить в деревне мастерскую - у вас даже нет нужных устройств для выделки новых частей ружья, при этом я, конечно, думал о постройке монгольфьера. Царица обещала сегодня же похлопотать. Затем, перед моим уходом с усмешкой сказала, что Прасковья Александровна Брюс и фрейлины вчера без меня совсем извелись - надо им за то дать сегодня награду. Я отправился их разыскивать, но в том не было нужды: Прасковья Александровна находилась за дверью и делала вид, что наша встреча случайна. К царице на приём шёл канцлер - я его запомнил на ужине у царицы, тогда, кстати, что-то сказали о его имении недалеко от Москвы; он поздоровался, а я на всякий случай спросил не знает ли он поблизости от Москвы пригодной для дачи деревни. Он припомнил, что недавно у родственников говорили о такой; если мне угодно, я могу обождать, пока он сделает доклад государыне и мы поедем к тем родственникам. Я отправился с Прасковьей Александровной в дальние покои, начал с ней заигрывать и незаметно перешёл к расспросам о царице. Стыдно признаться, но я ничего не знал о Екатерине II, разве то, что у неё было много любовников. Красотой я не обладаю, нужно изрядно постараться, чтоб покорить женщину, имеющую царский выбор, а для начала - узнать о ней побольше.
Я ещё с первого разговора заметил у неё небольшой акцент, она действительно была немкой. Её, пятнадцати лет от роду, пригласила в Россию "тётка Эльза" - российская императрица Елизавета, дочь Петра I, с намерением выдать замуж за своего племянника, единственного сына своей старшей сестры Анны, выданной за прусского герцога. При этом, племянник "тётки Эльзы" был внуком одновременно Петра I и сестры его лютого врага, разбитого им под Полтавой, короля Швеции Карла ХII. Своей невесте он приходился троюродным братом. Вскоре их обвенчали, а через девять лет у них родился сын Павел, теперь ему почти девять лет. Её муж Пётр III, полный инфантил, играл в кукол и солдатиков, при этом пьянствовал с детства; придя к власти, стал творить всякие глупости, собрался затеять неоправданную войну, царицу хотел заточить в монастырь. Армия роптала, гвардейцы во главе с братьями Орловыми совершили государственный переворот, за это все Орловы получили графское достоинство; Григорию и Алексею выданы большие денежные награды да по тысяче душ крепостных крестьян. Я высказал предположение, что царица приблизила Григория Григорьевича из благодарности, а не по любви, на что Прасковья Александровна сказала, что их связь началась ещё при живом муже, а счастлива ли она с Григорием, сказать трудно, по крайней мере, всем известно, что братья Орловы не только любители выпить и подраться, но также и большие любители женщин, пользуются у них успехом и не упускают ни одной юбки. Я поблагодарил и заверил, что полученные сведения послужат лучшему моему пониманию российской власти и сближению наших стран, а теперь я исполню романс. Прасковья Александровна захотела, чтоб я повторил ей самый первый романс и я спел его ей без донжуанства, от всей души и она это, видимо, почувствовала. При последних словах она, как и в первый раз, склонилась ко мне. "Там где гуще сплетаются ветки, я незримо, неслышно пройду и на самом пороге беседки с милых губ кружева отведу", - она закрыла лицо руками и выбежала из покоев. Я остался сидеть за клавесином, мучимый угрызениями совести. Вскоре пришёл лакей и доложил, что меня разыскивает канцлер граф Воронцов.
Мы поехали к его родственникам, но почему-то прибыли к дому Орловых. Оказалось, что родственники жили по соседству. Мне представили племянницу графа Воронцова, княгиню Дашкову - очень молодую, некрасивую, беременную женщину и её мужа-красавца. Нужными мне сведениями владела мать князя Дашкова. Её имение находилось возле Серпухова, а поблизости было выморочное поместье - недавно умер хозяин не оставив наследников. Поместье неплохое, на берегу Оки, есть лес, охота, рыбалка. Всё выведав, я не стал задерживаться, опасаясь длинных разговоров и отправился к царице.
Призвали чиновника, сведущего в вопросах землевладения. Тот сказал, что для иностранца процедура вступления во владение землёй отличается от таковой для российского дворянина, однако всё скоро уладят. Чиновник отправился улаживать, а я объяснил царице, что владеть поместьем мне не нужно, никакой собственности мне не надо - скоро я отправлюсь обратно и не смогу захватить с собой даже носового платка! Царицу это удивило, пришлось объяснять, что возвращаться я буду не прежним путём, а неким необычным, как бы по воздусям, в Арктике это не диковина и я вскоре, ещё до моего отправления смогу взять царицу в полёт. - "Полно, возможно ль?" - "Скоро увидишь, только обеспечь меня шёлковой материей" - "Сотворишь шёлковые крылья или колдовство?" - "Нет, всё будет с благословения церкви". Я вёл себя уверенно и царица постаралась недоверие скрыть. Поскольку я заговорил о своём возвращении, она хотела узнать, когда я намерен возвращаться. У меня не было чёткого представления об этом, кроме того, я не знал, что может предпринять мой приятель, отправивший меня сюда - возможно он оттуда прервёт мой визит. Пришлось отвечать туманно, дескать, это не только от меня зависит, так что я сам не знаю. Царица хотела также знать, почему мне нельзя будет ничего взять с собой. Я не стал объяснять, чтоб она не сопоставила с моим прибытием в нагом виде, ведь тогда бы оказалось, что мой рассказ о пути сюда - вымысел, а какое после этого доверие! Она из деликатности не стала выведывать, что я скрываю. Ей, кажется понравилось моё бескорыстие: "Но хоть что-нибудь ты можешь от меня принять? Я хочу сделать тебе подарок, от которого ты не захочешь отказаться". - И я действительно не захотел отказываться от царского подарка - кареты с четвёркой лошадей. Уже испытав здешние дороги, я стал ценить хорошую карету и сильную упряжку; мне также было приятно стать менее зависимым от Орловых, хоть они меня в пользовании своей упряжкой не ограничивали. В благодарность я ответил: "Ты можешь не сомневаться, что твой подарок будет полезен для тебя самой". Поскольку мне предстояло уехать и совершать самостоятельные действия, Екатерина считала, что у меня должны быть карманные деньги и убедила взять у неё тысячу рублей. Наконец явился с бумагами чиновник причастный к земельным делам. Ему велено было сопровождать меня в имение и условились на утро пораньше выезжать. На ужин я не остался, намереваясь перед дорогой выспаться. Возвращался я на подаренной карете.
Моё намерение выспаться сразу улетучилось, лишь я приехал к Орловым - братья устроили грандиозную пьянку. Меня немедленно потащили к столу и пришлось выпить с ними две рюмки вина, одну за меня, другую за них. Алексей стал интересоваться моими делами и мы вышли в другие покои, чтоб никого не посвящать в свои планы. Я рассказал о предстоящей поездке, о том, что деревню мне нашли соседи Орловых, отчего Алексей помрачнел и стал убеждать меня держаться подальше от соседей: Катька Дашкова - та самая беременная молодуха - ещё недавно была в фаворе у царицы, но слишком вознеслась и пошла против государыни, за что могла и в Сибирь отправиться. Следствие по её делу ещё не закончено, тяжесть её вины пока не определена. Я упомянул о подарке царицы, Алексей захотел немедленно его увидеть. Карета его не слишком интересовала, зато лошадей он разглядывал ревниво, видимо, сравнивая со своими. Отозвался о них он хорошо, однако, чувствовалось, что своих он ценит выше. Я уже заметил его особенное отношение к лошадям и припомнил термин "орловский рысак", как впоследствии оказалось, не зря. Можете заглянуть в энциклопедию, эта порода появилась благодаря Алексею. Тут ему пришла в голову мысль подарить мне кучера, поскольку хорошая упряжка без достойного кучера неполноценна. Мои слабые возражения, что кучер при лошадях уже есть, остались втуне. Между тем, застолье шумело всё шибче. Здесь пели: "Красот умильна! Паче всех сильна! Уже склонивши, уже победивши, изволь сотворить милость мя любить. Люблю драгая, тя, сам весь тая". - Сей романс я слыхал после не один раз, но запомнил только эту часть. Тут нас увидел Григорий, он стал меня просить, чтоб я спел для господ гвардейцев. Пришлось петь: "Раз возвращаюсь домой я к себе: улица странною кажется мне. Левая, правая где сторона? Улица, улица, ты, брат, пьяна... И фонари так неясно горят, смирно на месте никак не стоят, - так и мелькают туда и сюда. Эх! Давы пьяные все, господа! Левая, правая где сторона... Ты что за рожи там, месяц, кривишь, глазки прищурив, так странно глядишь? Лишний стаканчик хватил, брат, вина; стыдно тебе - ведь уж ты старина. Левая, правая...". Думаю, не стоит говорить, как счастливы были гвардейцы, слушая меня. Между тем, Алексея распирали добрые чувства ко мне и, не желая ни с кем меня делить, он повлек меня дальше от друзей. Пьян он был изрядно, хоть и держался, как и Григорий, намного крепче всех остальных, кстати, к тому времени уже частью лежавших мертвецки на диванах, а иные, ещё не убранные слугами, почивали за столом, а то и под столом.
Алексей стал раскрывать мне душу. Жизнь Орловых не была безмятежной. Легко удавшееся десять месяцев назад свержение императора и немыслимое возвышение Орловых вскружило головы гвардейцев. Витала угроза новых заговоров. Катька на троне не крепка, всем угождает, юлит перед всеми, вплоть до лакеев. Когда Орловы были нужны, на всё была готова, а сев на трон, с замужеством тянет, ссылаясь на то, что этот брак не угоден её могущественным врагам - Воронцовым, Паниным, Разумовским. Кабы обвенчалась с Григорием, всё бы стало по-другому. Слишком горячие головы слетели б с плеч, а иных - в Сибирь, сразу б стало тихо. Да беда, хитрит царицка, увиливает от венца! Алексей ждал моего совета, как венчать Гришку с Катькой. Я припомнил слова Прасковьи Александровны, характеризовавшей Орловых добрыми, великодушными. Таких добряков только пусти на трон!.. У меня вмиг возник хитрый план. - "А ты вспомни, Алексей Григорьевич, как повёл себя при подобных обстоятельствах Пётр Великий!" - Алексей даже рот приоткрыл, ожидая вдруг услышать панацею от всех напастей. - "Он бросил Москву с ненадёжными стрельцами да боярами и отправился строить новую столицу, собрав новых людей. Так следует и Григорию поступить, пусть строит новую столицу и собирает возле себя верных людей". - Семя упало на благодатную почву. - "Да где ж ту столицу строить?" - "А ты размысли, Алексей Григорьевич, в чём нуждалась Россия при Петре - в торговле с Европой, вот он и рубил "окно в Европу", а теперь нужно поднимать заводы, лить пушки, делать ружья, каких нет в Европе и место для этого - Урал! Могу и точнее место указать для новой столицы - возле горы Магнитной, что чуть ли не сплошь из железа, хватит на много оружия, не только Европу покорить но и Азию с Китаем и Индией. А новый город назвать по его основателю Орлов-Магнитогорск". Алексей не сразу пришёл в себя и нет возможности описать его восторг. Моя идея пришлась ему по душе, он не сомневался, что Катька не избежит венца, когда у Гришки появится такой оплот. Настало время сообщить, что уже найдено место для организации ружейной мастерской и на Урале Орловы скоро получат образцы нового ружья, чтобы там делать такие во множестве, однако, надо торопиться, поскольку мне необходимо скоро возвращаться в Арктику. Алексей, лишь узнав, что мне надо рано выезжать в деревню, бросился выпроваживать шумных гостей, сбивчиво объясняя брату необходимость такого поступка. Наконец Григорий понял суть, но не желая расставаться с друзьями избрал компромиссный вариант: сам отправился с ними. И долго ещё оглашалась ночная округа истошными воплями гвардейцев, пока подавали экипажи: "Раз возвращаюсь домой я к себе: улица странною кажется мне. Левая, правая где сторона? Улица, улица, ты, брат, пьяна..."
Поспать удалось немного, рано утром с чиновником посланным царицей мы мчались по спящей Москве со всей прытью. На козлах сидел кучер, подаренный мне Алексеем. Опохмелившись после вчерашнего возлияния, Алексей провожал меня до кареты и набросил мне на плечи долгополую епанчу, поскольку с утра было прохладно, да и в пути невесть что может приключиться. Слуги тащили корзины с провиантом и всякими нужными в дороге предметами. Алексей перекрестил отъезжающую карету и стоял, глядя вослед, пока мы не свернули за угол.
Я ездил до Серпухова и дальше по железной дороге: электричка ползёт сюда часа два. Я предположил, что за день мы доберёмся до Серпухова. Своё заблуждение я понял на первых же верстах немощёного пути. Царские рысаки лишь изредка бежали рысью, а большей частью дорога была такова, что можно идти только шагом. Часто приходилось разъезжаться со встречными, испуганно шарахавшимися от великолепной кареты; порой мы обгоняли другие экипажи или крестьянские телеги: кучер заранее орал и будто выстреливал, хлопал кнутом, испуганные возницы уступали дорогу большому барину, а было иногда непросто выехать из колеи, тогда орловский кучер жутко хлопал кнутом, пока не освобождалась дорога, а тот несчастный, что мешал нам, вздрагивая от кнута нашего кучера, в свою очередь хлестал свою лошадёнку, ожидая кнута на свою спину. Я был уверен, что постоянно нагнетать ужас нет нужды, все и так нас боятся, о чём и заявил кучеру, к явному его неудовольствию, но он не посмел ослушаться и теперь хлопал кнутом лишь до поры, когда его заметят: уступали путь даже скорей, поскольку меньший чем прежде страх не столь парализовывал возниц. Я заметил, что и ехавший со мной в карете чиновник не одобрил мою мягкость, но и он не смел перечить.
Орловский кучер ехал по этой дороге впервые и постоялых дворов не знал, впрочем, ведь он петербуржец. Первый раз остановились дать отдых лошадям в полдень прямо в поле. Мы с чиновником пообедали из припасов Орлова, нашлась в корзине и бутылка мальвазии. Чтоб чиновник не стеснялся, я выпил с ним одну рюмку, и он, осмелев, принял потом из моих рук ещё две, после чего стал чувствовать себя более непринуждённо. Сытный обед и почти бессонная ночь сморили меня и я заснул в карете, вероятно и спутник мой поступил так же. В пути, ближе к вечеру нам встретился постоялый двор, но мы сочли остановку на ночлег преждевременной, когда же поняли что до следующего постоялого двора засветло не добраться, решили стать в ближней деревне. Выбрали дом получше, в нём и заночевали. Первое, с чем сталкиваешься, входя в избу - темнота. Только начинало смеркаться и свет ещё не зажигали. Лишь войдёшь в избу, в нос ударяет сильная вонь, во всех избах одинаковая, запах копоти и навоза. Все избы топятся по-чёрному и пропитываются копотью, в каждой держат телят, ягнят, поросят, курят, пока не подрастут. Раздули в печи угольки, сохранившиеся в золе и зажгли лучину, положили её горизонтально на специальную подставку, а снизу глиняная миска с водой. В большой избе четыре голые, прокопченные от середины до верху стены и такой же чёрный потолок, никаких перегородок нет. Кроме печи без трубы только грубый стол вытесанный топором и такие же лавки. Всей посуды - два глиняных горшка, деревянная чашка и деревянные тарелки, да ещё у скотины деревянное корыто, возле которого вертятся мыши, если рядом нет кошки. Почти в каждой избе - кадка с кислым квасом. Кучер пошёл спать на сеновал, а для нас в середине избы поставили лавки, положили сена, сверху мы застлали подстилкой, уложенной для меня Алексеем и кое-как улеглись. Лучина, догорев, с шипением упала в воду и стало темно. Немногие мои современники пользовались иным источником света вместо электрического, разве свечкой за интимным ужином. Крестьянам свечи, даже сальные - великая роскошь, не говоря о восковых. Я задумался о керосиновой лампе. Мне пришлось изрядно ею попользоваться в таёжной избушке на охоте и я знал толк в её устройстве, хоть несведущему может показаться, что это элементарно простая вещь. Наверно, изготовить лампу будет несложно, но придётся добывать керосин и производить ламповые стёкла. Без стекла лампа горит слабее лучины, но не требует непрерывного наблюдения, что вот-вот потухнет; при этом коптит как лучина. Кроме уже задуманного стекольного завода мне придётся устраивать и нефтеперегонный, а до того ещё наладить нефтедобычу... С тем я и уснул. Наутро я был весь искусан, тело чесалось, ещё спящий мой спутник тоже чесался во сне. Слабый свет пробивался в маленькое окошко, взрослые уже встали, в избе их не было, спали только дети. Пока я обувался, поднялся мой спутник. Я спросил, где можно справить нужду. - "На дворе". Я отправился искать сооружение похожее на туалет, но ничего подобного не нашел, к счастью, почти уже исчерпав ресурс терпения, услышал характерное кряхтение спутника и вошёл на звук в пристройку, которая, как узнал после, называется на Руси двором. Среди клетей и загородок для скота без всякого туалета восседал московский чиновник и опрастывал кишечник. Увидев меня, он, перестал кряхтеть, натянул портки и сказал: "Садитесь ваше высочество". Терпение уже кончилось и я, не раздумывая, сел. Позже, уже в пути, я спросил, почему не хотят вырыть яму для уборной. Оказывается, навоза у крестьян достаточно и от скотины, а человеческие фекалии пожирает скотина. Для свиней, например, это лучший деликатес, так что ничего и убирать не надо! Наконец для меня наполнилось смыслом общеизвестное выражение "сходить на двор"! Умывшись, мы позавтракали у кареты, а пока кучер запрягал, пошли в избу за своей подстилкой. Из открытой двери валил дым, я вбежал, чтоб спасти спящих детей, но пожара не было - это хозяйка затопила печь, чтоб варить еду. Густой едкий дым заполнил верх избы, но ниже, наклонившись, можно было дышать, даже глаза не выедало. Схватив подстилку, я выбежал из избы. А мой спутник всё удивлялся, что даже самые простые и привычные дела для меня в диковину.
Обедать снова остановились в поле и, как вчера, подремали, пока лошади отдыхали. А вечером прибыли в Серпухов и были приняты у градоначальника и он гнул спину перед моим спутником, который в свою очередь заискивал передо мной. Ко мне же градоначальник относился как к заморскому чуду и, видно, почти не боялся. Даже при свечах мой элегантный костюм из дорогого сукна выглядел не лучшим образом, весь измятый после сна на лавке, а брюки от долгого сидения утратили заутюженные стрелки и на коленях пузырились. Я нашёл простой выход, вспомнив рассказы знакомого пожилого моряка. В юности он тоже носил брюки из натурального сукна, тогда синтетики ещё не было. Матросы на ночь, сбрызнув водой, клали брюки под матрас и утром они выглядели как выутюженные. Я уложил свои брюки под перину. За ночь они разгладились подо мной, но с перины переняли мелкие пушинки, сильно заметные на черном сукне. Пришлось отдать слугам для чистки и после влажной щётки наглаженные стрелки исчезли. Наутро к нашему выезду, пока мы завтракали, приготовили нужные бумаги и за нашей каретой поехали два чиновника в коляске на паре лошадей. Через три часа мы прибыли в поместье. Среди деревни стоял одноэтажный деревянный барский дом. Впереди палисадник с акациями и цветником, рядом пруд ужасного вида - из него пила скотина и весь берег взрыт копытами. Приказчик отпёр барский кабинет и вручил нам все документы, в которых пожилой барин числился недорослем. Оказалось, это потому, что он никакого чина не имел, поскольку никогда не служил из-за неразвитости одной руки, коей, впрочем, весьма ловко держал хлыст для усмирения собак на охоте, а дома для пущего проворства слуг. Пока я осваивался с барским домом и босыми слугами, перед домом собрались крестьяне и стояли толпой, в страхе дожидаясь перемены судьбы. Чиновники представили меня, все крестьяне разом упали на колени. После недолгой церемонии, вернулись в дом, с нами пошёл поп в старенькой рясе и рваных сапогах, да земский староста в лаптях. Поп сказал, что нужно отслужить молебен, а староста посетовал, что положено барина угощать, да у мужиков ничего нет, у многих до нового урожая и хлебца не хватит - из одной почти мякины пекут; ребята мрут, мрут и взрослые. Попу я дал на храм сто рублей и он бросился целовать руку, я не допустил. Народ от барского дома начал перетекать к церкви, а мне стали показывать барское хозяйство. За домом - фруктовый сад, слева от дома - амбары, кладовые, ледники, погреба, справа - конюшня и скотный двор. Запасы у старого недоросля оказались несметны: в горшках, кадках бочках, ларях хранились варенья, соленья, большей частью подпорченные и плесневелые, сушёные грибы, ягоды за несколько лет... При этом, он жил один и гостей принимал не часто. Хлеба уже посеяны, а в житницах ещё полно зерна. Приказчик сказал, что барин собирался выгодно продать по самой высокой цене. Я распорядился ревизовать запасы, порченое выбросить, а излишки достать для угощения крестьян, кроме того, зарезать крупного телёнка и взять из запасов зелена вина, т.е. водки, а для господ - наливок и настоек. Затем все отправились в церковь. Пока шёл молебен, народу прибавилось, пришли ещё из двух деревень и толпились перед церковью, не вмещаясь в неё. Когда я выходил из церкви, на меня уже глядели без страха, видимо, сочтя, что барин добрый. Вместо мужичьего угощения оказалось угощение барское. К его началу все и я сам, сильно проголодались. Мне с чиновниками накрыли отдельный стол, с нами сели священник и земский староста. Чего только не было на нашем столе! У чиновников прямо глаза разбегались от изобилия, что уж говорить о попе со старостой. Впрочем, и крестьян угощали отменно, хоть после первой чарки закуски шли плохо, зато после второй, когда хмель победил скованность, стали жадно есть, прекратив разговоры. Тут я поверил старосте, что у крестьян хлеб из мякины! Одёжа у всех бедная, редко кто в лаптях, а больше босые. На мой вопрос - не прибедняются ли крестьяне, надев самую ветхую одежду, надеясь меня разжалобить - поп ответил, что другой одёжи у мужиков нет, в этом он может побожиться. Тогда я спросил, отчего у весьманебедного хозяина совсем нищие крестьяне. Мне объяснили, что у покойного крестьяне были на барщине по шести дней в неделю, а на себя могли работать лишь по воскресеньям, а то и ночью, где ж тут разбогатеть. Даже чиновники, коих трудно было заподозрить в чрезмерной жалости к крестьянам, считали что шесть дней барщины - много. Я стал расспрашивать, какая повинность более распространена и тут встрял поп, до того сидевший молча. Он бывал в Серпухове у благочинного, а, случалось, и в Москве, говорил с людьми и видел, какая бывает жизнь. Он растолковал мне про оброк - подушную оплату, что намного легче барщины. Не дав чиновникам раскритиковать попа, я прямо за столом объявил, что заменяю барщину оброком. Что тут сделалось! Все замерли, многие заплакали. Поп объяснил всеобщий столбняк неспособностью поверить в свалившееся счастье.Закончилось веселье уже в сумерках. Один из серпуховских чиновников во хмелю осмелился критиковать меня за излишнюю доброту: так-де и на шею скоро сядут! Я подумал, что, пожалуй, не успеют, не надолго я сюда явился, зато будет у них в жизни хоть одно приятное воспоминание! На другой день серпуховские чиновники опохмелились, плотно позавтракали и отправились восвояси, а я с московским чиновником на коляске покойного барина поехал смотреть две другие деревни. Из них первая не уступала размером той, где барская усадьба, зато другая, стоящая на отшибе и сама по себе крохотная, ещё уменьшилась недавним пожаром, унёсшим половину домов. Пахотной земли поблизости нет, одни луга да лесок, зато открывалась Ока и это место мне более всего понравилось, правда, был у деревни один существенный недостаток - её название. Его и писать неловко: ...уково. Чиновник, однако, сказал, что это пустяк, всего-то и надо будет заменить две буквы и станет Обухово. Такие случаи не диковина, недавно возле Дмитрова барыня переименовала деревню П...здёнки в Поздёнки. Новое название меня устроило, так его и приняли.
После обеда отправились в Москву с таким расчётом, чтоб заночевать в Серпухове, а следующую ночь - на постоялом дворе, рекомендованном серпуховскими чиновниками, сказавшими, что до Москвы не восемьдесят, а более ста вёрст; видимо, я ошибся, считая от автомобильной кольцевой дороги, кроме того дорога без асфальта весьма извилиста, чтоб обойти всякие препятствия. Постоялый двор оказался ещё страшней крестьянской избы. Нам, большим господам, отвели отдельные комнаты и когда я стал раздеваться, вдруг увидел в ярком свете от трёх свечей, что из всех щелей лезут тараканы и клопы. Лёжа в постели, я с ужасом смотрел на потолок, куда взбиралась эта нечисть и затем сыпалась на меня. Я задул свечи и закутался с головой, но под утро проснулся весь искусанный и принялся зажигать свечу от лампадки под иконой. Вся моя постель кишела клопами и я решил никогда больше не спать на постоялых дворах. За тонкой перегородкой слышно было, что мой спутник тоже не спит. Я предложил ему выезжать, лишь рассветёт и он с радостью поддержал меня, тут же отправившись будить кучера. Поспали мы в обед, пока отдыхали лошади.
Вернулся я измученный, Алексей распорядился топить баню. Ужинали мы вдвоём допоздна и я выпил рюмку водки. Надо заметить, что водка, даже для аристократической глотки отдаёт сивухой, поэтому её принято маскировать, причём сортов её великое множество: анисовая, перцовая, гвоздичная, имбирная - всех не упомнить. Алексей, разумеется, одной рюмкой не ограничился, да ему и штоф был нипочём. Я рассказал о поездке, упомянул и о клопах, он посмеялся, для него это привычно. Теперь, когда есть место для мастерской, где никто не будет мешать, а, главное, можно соблюдать секретность, нужно построить мастерскую и найти мастеров, да назначить им достойную плату, чтоб старались. Решив так, пошли спать.
Рано утром вдвоём явились к царице. Она распорядилась искать мастеров, ещё Алексей предложил использовать для стройки полроты инженерных войск (оказывается, такие уже были). После ухода Алексея, царица ещё расспрашивала меня о поездке, как и Алексей смеялась над моим ужасом перед клопами, из чего я вывел, что эта нечисть знакома даже царям! Про себя же я сказал, что в Арктике я клопов никогда не встречал. Царица со знанием дела объяснила, что сверху от насекомых защищает балдахин, а ножки кровати ставят в корытца с водой, причём кровать ставят поодаль от стены.
В приёмной меня дожидались фрейлины и статс-дамы, в том числе Прасковья Александровна Брюс. Завладев мною, стали требовать танцев, я повиновался. Больше часу я играл разные мелодии, вконец уморив танцующих дам, сели отдыхать. Из статс-дам одна Прасковья Александровна обучалась вальсу, но другие статс-дамы танцевали не хуже неё и фрейлин, очевидно, эта зараза уже стала расползаться, к тому же, кто-то им играет. Оказалось, среди фрейлин есть клавесинистки или чембалистки (иногда клавесин называли "чембало"), они запоминали мелодии и играли их потом, хоть и не совсем верно. В качестве нового развлечения я предложил им сказку. Поначалу предложение не приняли всерьёз, но это была "Снежная королева" Андерсена и вскоре все без исключения слушали, затаив дыхание. В какой-то момент к нам вошёл молодой придворный и вздумал отвлечь одну из фрейлин, на него так все зашипели, что он мигом ретировался. Таких сказок здесь не знали, видно Андерсен ещё не родился, как не родились и братья Гримм, у меня появилось новое амплуа - сказочника. "Снежная королева" - длинная сказка, пока я рассказывал, мои слушательницы плакали и смеялись, а счастливый конец сделал и их счастливыми. За обедом царица узнала о том, что я рассказываю сказки, да столь увлекательно, что не грех и взрослым послушать. После обеда царица пригласила к себе и шутливо попросила рассказать сказку и ей. Я понял, что она стесняется своего любопытства и шутливо заверил, что никому не скажу, чем занимается российская императрица. Между тем, учитывая её национальность, я не медля начал одну из самых кровожадных сказок братьев Гримм. Стараясь использовать весь артистизм, коим, надеюсь, наградил меня бог (прошу не придираться, думаю, богов много, вы вашего Бога вольны называть по-своему, а я пишу "бог"), я то повышал, то понижал голос, то изменял его, в зависимости от роли, нагнетал страху и Екатерина, забыв, что она императрица, как ребёнок с ужасом ждала, что ещё предпримет свирепый людоед. Когда я закончил, она в задумчивости сказала: "Я в детстве слышала похожие сказки, но твоя самая лучшая". Имена и названия в сказке я употреблял немецкие и царица ещё несколько времени предавалась воспоминаниям, затем спросила, откуда в Арктике знают немецкие сказки? Я ответил, что в моей стране так много для неё удивительного, что одно перечисление чудес займёт много времени. Всё же царица хотела узнать, откуда мне известно, что за Архангельском есть фосфор а возле Москвы годный на хрусталь песок. Коли я прозреваю недра, не могу ли я также прозревать и время, ну хоть только для неё. Добыча явно шла на крючок! Требовалась большая осторожность, такая умная женщина враз распознает фальшь. Я уверенно подтвердил свою способность читать её будущее, но мне требуется звёздное небо и отсутствие посторонних. Для меня это гарантировало секретность и создавало мистическую обстановку, кроме того, оставалось время до темноты, чтоб обдумать своё предсказание. Екатерина очень взволновалась от предстоящего чуда. Она стала обдумывать, где бы нам с ней уединиться. Это оказалось очень нелегко: мы оба постоянно были перед глазами множества людей. Я уже пожалел об излишних сложностях и предложил авантюрный план - скажу Орловым, что еду с ночёвкой в Симонов монастырь и явлюсь в назначенное Екатериной место. Её это не устраивало потому, что требовало много времени, а ей хотелось немедля, сегодня же! Тогда я придумал простой выход. Поскольку, как я понял, она боится только Григория Орлова, на него одного и следует ориентироваться; я предложил посвятить его в наше предприятие, более того, взять участником, точней, нашим охранником, а поскольку он захочет узнать предсказание, можно не говорить ему истину, но каждый из нас сообщит ему то, что мы придумаем для него. Хитрый замысел понравился, царица послала за Григорием, а пока выдумывали ложную версию для него на тот случай, если предсказание окажется не желательным для разглашения. Я предложил сказать ему, что столица Российской империи скоро перейдёт в новое место вместе с императрицей, поскольку это мне уже известно. Царица принялась выпытывать детали: где это место, да когда тому быть, но я отпёрся незнанием таких деталей. Я прибавил ей забот, то ли будет вечером! Чтоб не сойти с ума в ожидании нового предсказания, царица захотела смотреть как танцуют вальс. Позвали фрейлин и пошли к клавесину. Недолго посмотрев на танцующих, царица изъявила желание самой поучиться, взяв партнёром первую свою статс-даму. Ученицей она оказалась превосходной, да и Прасковья Александровна неплохой учительницей, так что на третьем или четвёртом танце они прилично вальсировали. Сев отдохнуть, царица высказала пожелание посмотреть, как танцуют вальс дамы с кавалерами, пусть-де вскоре обучат нескольких из её придворных. Фрейлины немедля бросились исполнять и через несколько минут привели молодых кавалеров уже обученных вальсу. Я заиграл, фрейлины с кавалерами закружились, а государыня, глядя на них, сказала, что танец сей чересчур вольный, слишком близки партнёры и что многие из старшего поколения сочтут его оскорбляющим приличие. Но уж коли в Арктике его танцуют, то и нам не зазорно! Отчего все захлопали в ладоши. Царица ушла, мы продолжили танцы, причём стали обучать новых кавалеров, чтоб всем хватало, но вскоре меня пригласили к царице. У неё находился Григорий и он уже был осведомлён о моей способности предсказывать. Ему тоже хотелось узнать своё будущее и я заверил, что смогу это сделать хоть завтра, только прошу не афишировать мою способность, не то не будет отбоя от желающих. Григорий обещал, только захотел получить предсказание сегодня же. Но я, помня, что дёшево всё, чего слишком много, объяснил, как мне трудно это делать, сразу много не получится. Григорий согласился ждать, а для Фике - так он называл Екатерину, не достаточно ли находиться без свечей у окна, а он проследит, чтоб в соседних покоях никого не было. Ничего себе позволять я не намеревался, но это было хорошей подготовкой интимности, да ещё и с помощью соперника, разумеется, я согласился, затем снова отправился развлекать дам. Но теперь уже Григорий не находил покоя в ожидании предсказаний, хоть и для Екатерины - лишь зажгли свечи, он стал прибегать без конца, спрашивая, не пора ль? Я втолковывал что надо дождаться звёзд, а он переживал не помешают ли тучи, словом надоел мне и, особенно, дамам. Наконец, по его мнению, пора настала и он призвал меня от имени государыни. Я, как бы нехотя, расстался с дамами и не спеша, нервируя Орлова, пошёл к царице, она была в той же кондиции, что и Орлов. Я и ей помотал нервы разговорами о танцах, но Орлов почти грубо меня прервал, сказав, что уходит со свечами, а когда всё закончится, мы должны громко позвать. Мы с Екатериной подошли к окну а Григорий унёс свечи. Стали видны звёзды. Я нашёл руку Екатерины, взял за ладонь и молча замер. Она молча, не двигаясь ждала. Через одну-две минуты я сказал, что мне открылось будущее, но страшно сообщать его Екатерине. Она настаивала и я горестно сообщил ей, что вскоре, возможно нынешним летом, она заразится болезнью, передаваемой половым путём. Я не был уверен, знает ли она о сифилисе, но она поняла. Сжав мою ладонь, сколько-то молчала, потом изменившимся голосом спросила: "Можно ли сего избежать?" - "Разумеется, - ответил я, - для того и пророчества, чтоб избегать нежелательных событий, но если ты хочешь сейчас узнать, как тебе надо поступить, то я этого сказать не могу, оставим до другого разу, только новость такая, что лучше её никому не сообщать". Не давая времени на раздумья, я громко позвал Григория Григорьевича, он немедля примчался с подсвечником, погасив при этом две свечи, но не стал их разжигать, а спросил, глядя на Екатерину, каков результат? Она уже взяла себя в руки и сообщила, что ей предстоит царствовать в новой столице. Я сослался на сильное утомление от этого действа и просил отпустить меня, тут же уехав без ужина.
Алексей время не терял, он нашёл отменных кузнецов, а токаря сманил с пушечного двора. На завтра ему предстояла встреча с командирами инженерных войск. Мы собрались ужинать, а Алексей вспомнил, что мне принесли записку и дал её мне. Прислал её адъюнкт Зайцев, тот самый, коего Григорий Орлов использовал в качестве моего экзаменатора. На ней было написано: "Его Высочеству Великому князю Медведеву". Он писал о приезде Ломоносова, который надеется на встречу со мной и просит сообщить, когда ему будет это позволено. Я не мог допустить, чтоб этот великий человек униженно ждал встречи с заурядным авантюристом и, отказавшись от ужина, несмотря на поздний час, помчался к Зайцеву.
Ломоносов оказался рослым и крепким, почти как Орловы, одет был по-домашнему, без парика, лыс гораздо более чем я. Зайцев представил нас друг другу со всеми титулами и Ломоносов поклонился мне; я просил впредь мне не кланяться и пожал руку великому человеку. Зайцев спросил позволения сесть Ломоносову, поскольку у него больные ноги. Я поспешно согласился и просил вести себя при мне свободно - в моей стране таких церемоний нет. Уже зная здешние дороги, я мог понять, каково было больному человеку совершить такой переезд, тем более, с такой быстротой. Сколь же велико было желание учёного увидеться со мной! Ломоносов не стал учинять мне допроса как Григорий Орлов, чтоб разоблачить меня. Он сразу стал выяснять,возможно ли мореплавание Сибирским океаном в Ост-Индию. Я отрицал категорически - прорваться через Ледовитый океан хоть и можно, но риск не оправдан. Ломоносов предполагал, что в высоких широтах льда нет, об этом говорили китобои, промышлявшие у Шпицбергена. Я объяснил, что с запада Шпицберген омывает тёплое течение, доходящее до Кольского полуострова, потому там мало льдов, но к северу и востоку от Шпицбергена лучше передвигаться не на судах, а на собачьих упряжках. Я всё объяснил уверенно, с хорошим знанием подробностей, Ломоносов заметно сник, ведь он долго и глубоко изучал эту проблему, а тут вдруг оказалось, что весь труд напрасен! Я понял, что он хотел не только стать новым Колумбом, но и оживить родной ему Север. Нужно дать ему другую, соизмеримую с прежней, но реальную идею. Не слыхал ли он от поморов об угле на Шпицбергене? А ведь там его очень много и можно использовать для пароходов. Я нарисовал паровую машину, пароход, описал принцип действия. Уныние сменилось восторгом. Попросил карту, там ещё не было Мурманска, вместо него на берегу Кольского залива - Кольский острог или Кола. Рядом с Колой залежи фосфорного минерала; следует добывать его, возить пароходами в Архангельск и там делать спички из сплавного леса, затем на пароходах везти в Европу. Большое производство на дешёвом сырье будет вне всякой конкуренции. Ломоносов был не дилетантом, он моментально схватывал идеи и мне было легко объяснять ему любые понятия. Как химика его очень заинтересовали спички и он собирался немедля приступить к опытам по их приготовлению, поскольку из их состава я мог назвать только фосфор и серу. Не забыл я сказать и о поддержке государыней проекта фабрикации спичек. Между тем, пока шла беседа, нам подали ужин, мы, не заметив, его проглотили и Ломоносову подали пиво, а я отказался, сказав, что предпочитаю не бегать ночью с постели; Ломоносов же, по его словам, без пива не мог жить. Уехал я очень поздно и провожая меня, Зайцев сообщил, что государыня ещё 2 мая подписала указ об отставке Ломоносова от службы. Он выехал из Петербурга до получения этой новости и узнал её только в Москве от Зайцева. Я сказал, что утром буду просить государыню переменить своё решение.
Увлёкшись Уралом, Алексей начал рано вставать. Он заводил нужные знакомства, собирал сведения и, по-моему, сколачивал группу соратников, пригодных не только пити вино, но и творити дело. Не забывал он и мне содействовать. Утром прибыл премьер-майор, обязанный мне помогать, узнал мои проблемы и сказал, что это пустячная задача. Он пошлёт со мной в Обухово офицера и тот будет осуществлять руководство стройкой. Завтра туда отправят обоз со всем необходимым, а также солдат для работы. Лишь ушёл премьер-майор, появился Григорий. Я стал просить его ходатайствовать вместе со мной перед государыней за академика Ломоносова. Григорий захотел прежде узнать суть дела, поехали к Ломоносову. Тот рассказал об интригах в академии. Осмелился вступить в разговор Зайцев. Он сказал, что все академики жаждущие отставки Ломоносова, не стоят его одного, я подтвердил слова Зайцева. Неожиданно Григорий спросил, как смотрит Михайло Васильевич на постройку новой столицы на Урале. Ломоносов был очень удивлён таким оборотом. Я ему объяснил, что "окно в Европу" уже есть, теперь надо поднимать промышленность, осваивать Сибирь, торговать с Востоком... Четверти часа хватило увлечь Ломоносова, но меня ведь слушал и Орлов, убеждаясь в правильности моих доводов. Ломоносов сказал: "Тот, кто построит столицу на Урале будет велик не менее Петра!". Видимо, именно эти слова оказались решающими для Григория и с этого момента он стал целеустремлённо собираться на Урал. А сейчас он велел Ломоносову ехать с нами к государыне.
В кабинет царицы мы вошли вдвоём, оставив Ломоносова дожидаться её решения. Однако наше ходатайство оказалось напрасным: ещё три дня назад царица свой указ отменила. Но этого Орлову теперь было недостаточно, он требовал, как теперь говорят, "возместить моральный ущерб", тем более, что академик примет активное участие в предприятиях г-на Медведева. Я подтвердил это и рекомендовал Ломоносова как самого большого знатока Севера, имеющего связи и с учёными, и с купцами, и с моряками, и с поморами. Он незаменим для многих наших затей, и в оружейном деле его можно использовать. Григорий вышел за Ломоносовым, царица встретила его у самой двери, чтоб не дать поклониться. - "Мне сказывали, вы больны, а я вижу - вы совсем молодец! Рано давать вам отставку, надо ещё потрудиться для пользы России. Третьего дня я, размыслив, отменила указ об вашей отставке, а ныне решила ещё и в чине вас повысить. Прежде вы, кажется, коллежским советником были, теперь будете пожалованы статским советником с повышением жалования". Увезли его на карете с царскими гербами.
Царица, видимо, хотела мне что-то сказать, но ей мешал Орлов. Я сослался на срочные дела, пообещав к вечеру явиться. Однако, управился я значительно раньше: попросил Алексея пристроить найденных им мастеров к обозу и вернулся к царице. Григорий уже убрался и мы могли открыто обо всём говорить. Разумеется, Екатерину интересовало сейчас только моё предсказание, она хотела узнать больше, чем я ей открыл. Но это не так просто, нужно дождаться определённого положения звёзд. Тогда она спросила моего совета, что ей делать для своей защиты. Я напрямую спросил, верна ли она Григорию. Немного смутившись, она твёрдо сказала, что ни разу ему не изменила. Выходит, сказал я, только он может быть для тебя источником заразы. Екатерину прорвало: "Кобель он паршивый, ни одной блудницы не пропустит! Я всегда боялась, что он принесёт мне болезнь, но что же мне делать, я не могу его прогнать, я его боюсь!" - Это признание мне и было нужно, чтоб после не мучила совесть за моё вероломство. Приятно стать рыцарем беззащитной дамы. - "Если ты боишься Орлова, я тебе помогу, но ты не должна изменять своё отношение к нему, чтоб он ничего не заподозрил". Я рассказал о новом городе Магнитогорске, где Орловы собираются фабриковать новое оружие, но я лучше обеспечу оружием Екатерину, ну а новый город на Урале для государства будет очень полезен, особенно у Магнитной горы. Похвалил я Алексея за его организаторские способности, а Екатерина обвинила Григория в лени и праздности, нежелании делать что-либо полезное для государства, при том, что он, будучи необразованным, был очень умён и сообразителен. Мы решили всячески поощрять Орловых в их стремлении построить новую столицу, а пока они будут на Урале, я помогу Екатерине утвердиться на царском троне и создать защиту от Орловых, имеющих сильное влияние в гвардии. После этого я напомнил о своём намерении взять Екатерину в полёт. - "Полно, возможно ль?" - Я не стал ничего доказывать и объяснять, а просил купить для меня шёлковой ткани, количество которой я уже вычислил в аршинах. Она удивилась, зачем мне столько, ведь этого хватило б нарядить всех придворных щёголей, но я уверил, что полётом она продемонстрирует своё могущество и получит дополнительную защиту от врагов. Неожиданно в кабинет вошёл Григорий. Он везде вёл себя бесцеремонно, к царице входил в любой момент без доклада, хоть бы у неё в это время шёл большой совет с важными государственными людьми, лежал на диване, когда она принимала министров. Он сказал Екатерине, что намерен надолго уехать по делу. Она, как бы огорчась, спросила, куда и для чего. Орлов рассказал об уже известном ей проекте новой столицы на Урале. Екатерина ни слова не сказала против, более того, припомнила и моё пророчество, при этом она изобразила скорбь и по-бабьи сокрушалась, как же ей одной справиться. - "Небось, справишься!" - Он хлопнул её по плечу, как мог бы хлопнуть служанку, не стесняясь меня и царица покраснела от унижения. Грубость Григория с царицей меня уже не удивляла, зато Екатерина удивила своим лицемерием, превосходно изобразив огорчение предстоящей разлукой.
Григорий стал просить участия Екатерины в этом деле, она с излишней, возможно, поспешностью обещала во всём помочь. А мне сказала, явно рассчитывая на Орлова, что придворные дамы потеряли терпенье, меня дожидаясь, а Прасковья Александровна и вовсе сна лишилась - что я такое с ней сделал? Орлов громко захохотал. Я серьёзно сказал, что мне не пристало заводить в России шашни, у меня здесь серьёзная миссия, кроме того Прасковья Александровна замужняя женщина... Орлов прервал меня своим хохотом и я понял, что замужество не является препятствием для любви Прасковьи Александровны. Но я продолжал свою линию, уверяя, что теперь у меня вовсе не станет времени бывать во дворце, поскольку буду жить в деревне, а когда и приеду в Москву, надо с Ломоносовым заниматься другими делами. До отъезда в Арктику дел очень много - не до развлечений. С тем и отбыл к Ломоносову.
Продолжение есть.
Проблема - расставить ссылки, чтоб грузилось частями, значит, быстрей и читать удобней.