"...ибо всякий, делающий зло, ненавидит свет и не идёт к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы..."
Библия, Евангелие от Матфея, III, 19-20
I
Тусклые лучи холодного серого солнца, едва пробивавшиеся сквозь рваные клочья свинцовых туч, медленно прогоняли на запад ночь, цепляющуюся своими когтями за остроконечные шпили башен и крепостей того старого английского городка. Падающий с низкого неба снег, окутывая мёртвую землю своим ослепительно-белым саваном, словно растворял в себе все звуки, и даже гул беснующихся над графством Сент-Венделинн ветров казался музыкой горна Архангела Гавриила, поднимающей усопших из могил перед Страшным Судом.
***
Макнейр, кутаясь в старый бараний полушубок и дрожа от лютого холода, блуждал по заснеженному, обледенелому лесу несколько часов, проклиная отца, его всегда покорных, тупо-жестоких надзирателей и самого себя за своё согласие "защитить Сент-Венделинн от вторжения всех этих бродяг с Чёрной земли, известных под именем богемцев". Выполняя нелепый приказ отца, пытаясь отыскать кого-то из "тех египтян, кто был сослан на каторгу и осмелился бежать", юноша продрог до самых костей, словно кровь в его венах заледенела и теперь разлетелась на тысячи острых осколков, изнемогал от голода и усталости, но, вопреки этому, узнал её сразу, как только увидел, как только она успела перевести на него острый пронзительный взгляд своих изумрудно-карих глаз. Месяцами он понапрасну заставлял себя навсегда забыть эти звериные глаза, взиравшие на него сейчас так же свирепо и презрительно, как и в тот сумрачное утро, из-под нескольких слоёв чёрной полупрозрачной вуали. Эта вуаль, скрывающая тогда её лицо от розоватых рассветных лучей, не позволяла никому из столпившихся тем утром на городской площади понять, как она выглядела, но Макнейр не сомневался в том, что это именно она, именно та самая египтянка или индианка, стоящая на багровом снегу, возвышаясь над семью окровавленными детскими телами и крича, как сумасшедшая:
- Это они! Это они! Смотрите, смотрите, ублюдки-гойос: их здесь семь! Семь, по одному за каждый год епитимьи!... и если ваша проклятая церковь наложит на нас ещё семь лет, клянусь, я буду молиться Люциферу о том, чтобы он призвал к себе ещё семерых из вас, выпил бы кровь или вздёрнул бы на виселице ещё семерых ваших детей!...
- Н-нет, - не сводя глаз с девушки, думал Макнейр так, словно собственные мысли внушали ему ужас. - Нет, этого не может быть... это чепуха! Это не она! Разве она могла это сделать?! Разве она могла бы убить семерых невинных детей?! Разве она могла бы?!...
Он вновь пристально оглядел её: это была молодая девушка, не похожая ни на одну из местных горожанок; её гладкая кожа была выбелена и иссушена колким морозом, на ней краснели воспалённые царапины, оставшиеся от ударов упругих голых ветвей, через переплетения которых девушка пыталась пробраться; похоже, её путь через лес на окраине графства был долог и изнурителен: сидя на высоком старом пне, она по-прежнему судорожно дрожала от холода и безуспешно пыталась восстановить дыхание, а её волнистые чёрные волосы ниспадали теперь на плечи и грудь скованными серебряным инеем прядями и январский снег не таял на них. Девушка была измождена и едва не теряла сознание, но безграничная гордость и сила, обмененная у самого Люцифера на оседлый дом (так, по крайней мере, Макнейр слышал от отца и от церковников), нескрываемо горели в её взгляде.
- Кто ты такой? - пренебрежительно перебила его девушка и нахмурилась: странно, но она как будто узнала его, стоящего тем утром посреди обезумевшей от ужаса толпы.
- Я... меня зовут Стефан. Стефан Валентин Ма...
Он резко оборвал самого себя на полуслове, увидев, как напряжённо сузились изумрудно-карие глаза девушки, прожигающие его насквозь своим взглядом: египтянка могла запомнить фамилию Макнейр, принадлежащую городскому надзирателю, возглавлявшему провозглашённую всей Европой травлю чужестранников, и юноша спешно поправился:
- Стефан Валентин Мантон.
Египтянка взглянула на него с нескрываемым подозрением, словно безошибочно уличила его во лжи, но Стефан, старательно скрыв своё смущение, продолжал:
- А как зовут тебя?
Девушка долго смеривала его неприязненным взглядом и не издавала ни звука, но потом, наконец приняв решение, сухо ответила:
- Меня зовут Радмира.
- Просто Радмира? - как бы невзначай осведомился юноша, надеясь, что она выдаст ему свою фамилию или второе имя на санскрите - языке, приписываемом всем этим бродягам.
- Да, - отрезала девушка и холодно, почти не разнимая губ, добавила. - Просто Радмира.
- Ты... ты не англичанка, верно?... ты богемка, - робко, запинаясь через каждое слово, выдавил Стефан, пытаясь побороть в себе страх перед всем тем, чем так щедро наделялись богемцы в россказнях крестьян из окрестностей Сент-Венделинн. Он по-настоящему боялся, что теперь, когда он узнал секрет её происхождения, догадался, что она, вопреки приказам, снова вернулась в город, эта Радмира взаправду вознесёт молитвы Люциферу, и он поможет ей сделать то, что она или кто-то из её сестёр (нет, это была она, а не кто-то другой!) сделала с семью невинными английскими детьми тем утром на городской площади. Но, к его счастливому удивлению, Радмира поначалу лишь тяжело вздохнула и, уперев локти в колени, закрыла лицо руками, словно тусклые холодные лучи Солнца жгли её кожу, как раскалённые угли, а яркая, сияющая белизна снега ослепляла её. Стефан терпеливо выжидал, когда она вновь вспомнит о его присутствии и найдёт в себе силы ответить ему; наконец девушка безрадостно бросила:
- Ты догадался об этом по тому, как я измождена, да? Думаешь про все эти каторжные работы, на которые нас сослали такие ублюдки, как ты, под страхом истребления? По этому ты догадался о том, кто я, да?!...
- Нет, - мягко возразил ей Стефан. - Я догадался об этом по тому, как ты красива.
Радмира взглянула на него так, словно он только что бросил ей в лицо грязные оскорбления, но не произнесла ни слова.
- Но ты действительно выглядишь очень уставшей, - пытаясь как можно убедительнее изобразить сочувствие, обратился к ней Стефан. - Что случилось? Быть может, ты больна?...
- Но я... я только хочу тебе помочь, - принялся оправдываться Стефан, но богемка ничего не хотела слушать:
- Никто из вас никогда не хотел нам помочь. Вы боитесь нас и надеетесь только на то, что мы окажемся такими же трусами, как вы, что нас испугают ваши поганые виселицы или каторжные работы, но мы не такие, как вы! Мы не ромейи, не египтяне и не индийцы, мы рома!
- Но мне всё равно, кто ты и откуда ты пришла! - воскликнул Стефан, мгновенно получив в ответ недоверчивую и полную презрения усмешку Радмиры. - Какое мне дело, египтянка ты, индианка или византийка? Я не давал тебе охранных грамот и не подписывал указов о твоём изгнании: у меня и в мыслях не было превращать тебя в каторжанку. Зачем мне это, если я всего лишь сын местного лесника?
Он заметил, как её тонкие чёрные брови поднялись и изогнулись, придав лицу Радмиры удивлённое выражение, и заговорил вновь:
- Я просто должен следить за тем, чтобы этот лес по-прежнему оставался украшением графства Сент-Венделинн, и до всего остального мне нет никакого дела! Но, если ты заблудилась здесь, мне нужно о тебе позаботиться. Идём скорее: к вечеру станет мертвецки холодно, ты замёрзнешь так, что против собственной воли уснёшь и не проснёшься поутру, Радмира, и твой шерстяной платочек (он кивнул на чёрный, украшенный длинными вязаными кистями, платок, накинутый на плечи девушки) тебе ничем не поможет. Идём же, тебе надо согреться и выпить горячего чая...
Стефан нетерпеливо потянул её за руку, пытаясь сделать надменный вид, будто его взаправду беспокоит только его работа лесника, которой Радмира мешает своей глупой строптивостью и несговорчивостью. На деле же он и сам чувствовал себя таким же усталым и ослабевшим, и одна мысль о чашке горячего травяного чая словно разливала по его венам драгоценное живительное тепло.
- Да куда ты всё меня тянешь?! - раздражённо взвизгнула девушка, пытаясь резко высвободиться, но Стефан держал её руку так крепко, словно это был хвост Синей птицы счастья.
- В дом моего отца, разумеется! - так же раздражённо ответил ей Макнейр. - В сторожку лесника! А ты думала, в Стоунхедж?! Идём! Или ты предпочтёшь смерть на этом морозе? Хорошо, только, будь добра, не забудь убраться подальше от этого леса: мне не нужны лишние неприятности из-за тебя. Так ты идёшь?
Гордо вскинув голову, Радмира презрительно оглядела его сверху вниз и согласно кивнула. Ещё крепче сжав её руку, опасаясь, что она внезапно высвободится и убежит прочь, Макнейр повёл её к сторожке лесника по узкой, едва угадывающейся под слоями сияющего снега тропинке. Он заметил, что каждый шаг словно отнимает у девушки последние силы, что каждый взгляд на белеющий вокруг снег приносит страшную боль, как будто её глаза прокалывают раскалёнными иглами или заливают кипящей смолой, и это вновь напомнило ему о том утре, когда Радмира могла стоять только спиной к восходящему Солнцу и пряталась от его тусклых лучей за несколькими слоями чёрной вуали. Её таинственная светобоязнь укрепляла подозрения Макнейра, с досадой осознавающего, что это делает его таким же суеверным, как и все богемцы или, как их называла Радмира, рома; теперь он был убеждён, что ведёт за руку к лесной сторожке ту же самую девушку, что убила семерых детей - "по одному за каждый год епитимьи", - но его страх перед ней продолжал усиливаться. Макнейр слышал, что богемцы держатся друг друга и никому больше не верят, что они ненавидят нормальных людей за то, что те, защищая свои земли, провозгласили об их изгнании, и понимал, что никто из этих бродяг никогда бы не согласился идти куда-то вместе с ним. Он слабо надеялся, что ему удалось обмануть Радмиру, хотя даже в его собственных глазах эта надежда казалась полной нелепицей, и лишь пытался успокоить себя тем, что опережает богемку на один шаг и что пока всё идёт по плану, составленному его отцом, который прекрасно знал этих египтян и не раз имел с ними дело: Макнейр не верил в то, что его отец мог совершить ошибку.
II
Маленький деревянный дом, стоящий в самом центре круглой белоснежной поляны, действительно принадлежал местному леснику и казался лорду Макнейру идеальным местом для осуществления его плана: никто бы не услышал криков о помощи, если бы египтянка заподозрила неладное, и, даже если бы ей каким-то чудом и удалось вырваться наружу, она бы всё равно не смогла убежать далеко по гигантским сугробам, окружавшим дом, и Стефану ничего бы не стоило нагнать её. Но старый лесник, которого лорд Макнейр лично просил об этом "маленьком одолжении", долго отвечал отказом: то, что в его сторожке будет совершено убийство, ужасало его гораздо меньше, чем одна лишь мысль о том, что туда предстоит войти кому-то из богемцев. Заставить старика сделать что-то ради процветания и свободы Сент-Венделинн помогли только несколько сотен фунтов, и Стефан надеялся, что всё это навсегда останется тайной для богемки по имени Радмира. Юноша помнил каждое из напутственных слов отца, и, согласно заученному им наизусть плану, его спутнице оставалось жить не более четверти часа.
***
- Ну вот, наконец-то мы пришли! - пытаясь скрыть нарастающее волнение, как-то слишком весело сообщил Радмире Стефан, отпирая ключом деревянную дверь и пропуская девушку в дом. - Добро пожаловать в дом моего отца.
Пройдя в дом, Радмира остановилась в самом центре его единственной комнаты, служившей одновременно и спальней, и гостиной, и столовой, и, сжав губы, с подозрением огляделась вокруг. Стефан не сомневался, что в следующее мгновение она вновь уличит его во лжи, но это больше не имело значения: богемка, так нелепо попавшая в эту западню, была теперь всецело в его власти, и жизнь её отныне измерялась не десятилетиями, а минутами. Убийство Радмиры означало бы для него абсолютную победу над всеми суеверными страхами, которые нескончаемой вереницей всегда тянулись вслед за этими бродягами, и впервые в жизни Стефан осознавал, насколько близка была эта долгожданная победа.
- Присаживайся, - улыбнулся он Радмире и услужливо пододвинул ей один из трёх стульев, стоящих около выскобленного деревянного стола. - Я сейчас заварю для тебя чай, ты отдохнёшь немного, поспишь, а потом пойдёшь своей дорогой, куда сама захочешь. Только будь осторожнее: если тебя поймают в городе, от виселицы тебе не спрятаться.
Радмира не произносила ни единого слова ему в ответ и не сводила с него глаз, холодно прищуренных, будто видящих Стефана со всеми его дурными замыслами насквозь, но по-прежнему оставалась спокойной, словно находилась среди своих, а не в доме гойо. Так же беззвучно она продолжала прожигать Макнейра своим взглядом, пока он разводил огонь в печи, кипятил воду в маленьком котле и заваривал в двух кружках чай. Макнейр готов был поклясться даже, что девушка с надменным мрачным торжеством усмехнулась, когда он бросал в её кружку высушенные травяные листья, словно догадалась, что приготовленный для неё чай - это сильное и быстродействующее снотворное...
- Нет, - как можно решительнее возразил самому себе юноша. - Она не могла догадаться. Я всё сделал правильно... и сделал молниеносно... даже если она знает все травы на Земле... она не могла догадаться... она просто не успела бы.
Но избавиться от закравшихся сомнений полностью Стефану так и не удалось, и, когда он нёс к столу две кружки с источающим приторный аромат напитком, его руки заметно дрожали.
- Что ж, вот и твой чай, - стараясь придать лицу беззаботное выражение, сказал Макнейр и, заметив, что Радмира по-прежнему недоверчиво косится на него исподлобья, не прикасаясь к чаю, живо добавил. - Может быть, ты хочешь чего-нибудь ещё? Я могу дать тебе хлеба или...
- Нет, спасибо, - наконец отозвалась девушка. - Я не голодна.
Она благодарно кивнула ему и, осторожно сжав в руках горячую кружку, сделала несколько глотков. Стефан сделал настолько явный вздох облегчения, что Радмира вновь настороженно вскинула брови... но что это могло значить теперь? Теперь, когда эта богемка сама, по доброй воле, выпила то, что через несколько минут обратится для неё в смертоносный яд... Макнейр почти ощущал себя победителем и был почти убеждён, что может гордиться собой.
- Люди говорят, - внезапно обратился он к Радмире, - что богемцы прокляты. Что они все чёрные маги, получающие свои силы от самого Люцифера... говорят, они отдали ему свой дом в обмен на страницы из Книги жизни... и за это церковь наложила на них семилетнюю епитимью. Это действительно правда?
- Да, это правда, - твёрдо, словно соглашаясь с чем-то, что известно всем людям на Земле, ответила Радмира и с нескрываемым мрачным наслаждением отметила про себя, что Стефан конвульсивно вздрогнул и сжался в комок под взглядом её бесноватых глаз. - Но эта семилетняя епитимья уже снята. Её сняла я. Радмира Гелла Венили. И пусть отныне все гойос знают, что, чем больше лет наказания наложит на нас их церковь, тем больше их жалких никчёмных душонок отправятся на пир к Люциферу, где он испепелит их на своих кострах. И за каждого богемца, умершего на каторжных работах или вздёрнутого на виселице, будет уплачено жизнями десяти гойос. Иначе, клянусь, что...
Внезапно её голос оборвался, словно кто-то вырвал язык изо рта египтянки, и Радмира низко опустила голову и судорожно сжала пальцы так, что их костяшки посинели. Макнейр смотрел на неё с нескрываемым изумлением, не понимая, что произошло с девушкой и боязливо подумывая, не призвала ли она на помощь своего низвергнутого с небес Властелина. Но, когда Радмира, прерывисто дыша и содрогаясь всем телом, вновь выпрямилась, юноша в ужасе оцепенел и сам будто лишился дара речи: по щекам богемки серебрящимися струями лились слёзы.
- Радмира, - растерянно пробормотал он, словно на почти не знакомом языке, - Радмира... что случилось? Почему ты плачешь?...
- Ложь, - сдавленно всхлипнув, отозвалась Радмира. - Всё это ложь... мы не проклятый народ... мы не чёрные маги... и мы никогда не служили Сатане... я не знаю, за что вы так нас возненавидели... я не знаю, почему ваши церкви больше не говорят о милосердии... я не знаю, почему ваши короли ссылают нас на каторгу... мы не сделали вам ничего дурного... я не знаю, кто сказал вам... что мы это зло... что мы демоны... это ложь!...
- Радмир, послушай меня...
- Нет, это ты послушай меня!... мы такие же люди, как и вы!... мы дышим одним воздухом!... мы ходим по одной земле и живём под одним Солнцем!... за что вы так нас ненавидите?! За то, что у нас смуглые лица, серьги в ушах и дома на колёсах?!...
Стефан молчал, пытаясь не смотреть ей в глаза. Радмира, утерев с лица слёзы, дышала теперь глубоко и часто, словно едва поднялась с морской глубины. Когда она заговорила вновь, её голос звучал тише и ровнее, но по-прежнему был полон тоски и печали. и Макнейр горько догадывался, о чём она собирается ему сказать.
- Я вернулась сюда не для того, чтобы забрать чью-то жизнь, Стефан Валентин Мантон, - проговорила она. - Я не убийца... Радмира Гелла Венили никогда не была убийцей. Я вернулась сюда ради своей семьи...
- Семьи? - удивлённо переспросил Стефан. Им овладело странное, почти не знакомое раньше чувство, далёкое от страха перед семьёй богемцев, известных своею мстительностью и презрению к нормальным людям: это было сострадание, обыкновенное человеческое сострадание, впервые заставившее юношу задуматься о том, сколько невинных судеб сломал он сам и такие же, как он, лжецы и убийцы, прикрывающиеся церковным благословением.
- Да, - кивнула Радмира, и Макнейру вновь смутно показалось, что ей открыта и доступна каждая из его сокровенных мыслей. - Я должна найти свою младшую сестру. Она осталась здесь, в графстве Сент-Венделинн... но здесь она в смертельной опасности...
- Но ты тоже здесь в смертельной опасности! - с неподдельным беспокойством воскликнул Стефан.
- Я её старшая сестра, - твёрдо ответила девушка. - Я должна ей помочь. Любой ценой. Я... долж-жна...
Но договорить она так и не успела: схватившись за голову и тяжело опустив голову, девушка выронила из рук кружку с чаем, которая разлетелась вдребезги, коснувшись деревянного пола.
- Радмира? - наигранно вскрикнул Стефан. - Радмира, что с тобой?! Тебе нехорошо?!..
Он бросился к ней и, подхватив её под руки, осторожно помог ей подняться из-за стола; лицо богемки было белым, как мел, веки распухли так, что она не могла открыть глаза, дыхание её замедлялось почти до полной остановки, и в следующую секунду она тяжело рухнула к его ногам и больше не шевелилась.
- Пришло время, - надтреснутым голосом прошептал Стефан и, настежь распахнув дверцы притаившегося в дальнем углу комнаты шкафа, крепко сжал пальцами гладкое древко топора. Он медленно подошёл к неподвижно лежащему на полу телу богемки и, глубоко втянув воздух, занёс тяжёлый топор над покорно склонённой головой Радмиры.
- Ты знаешь правду, - гремел в голове юноши голос отца. - Ты знаешь, кто она! Детоубийца, богохульница, служительница Сатаны! Пусть её грешная чёрная душа упокоится с миром! Дай ей покой! Защити невинных людей от этого демона, как повелела тебе церковь!...
- Демона, - внезапно вонзился в его сознание собственный испуганный голос. - Всё это ложь, она не демон, она человек, она такая же, как и я! Мы дышим одним воздухом, мы бродим по одной земле и живём под одним Солнцем! Она не демон, она не убийца!...
Стефан снова судорожно вздохнул, тщетно пытаясь успокоиться и отогнать от себя эти богохульные мысли, но его руки дрожали, и на остром лезвии топора играли отблески горящего огня.
- Она такая же, как и я, - разливался огненными потоками голос самого Стефана. - Мы дышим одним воздухом, мы бродим по одной земле и живём под одним Солнцем!
- Демон, богемка, египтянка, бродяга! Убей её! Ты должен её убить! Ты должен это сделать! Убей её, пока ещё не поздно! Убей её, пока она не убила тебя! Пока она не убила ещё одного невинного ребёнка! Убей её!
- Она пришла спасти свою сестру! Она готова броситься в лапы к Смерти ради своей младшей сестры! Она бежала с каторжных работ только ради своей младшей сестры!
- Всякий, делающий зло, ненавидит свет и не идёт к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы! Она пряталась от Солнца за чёрной вуалью, потому что лучи его осветили бы метку Сатаны на её лбу! Детоубийца и богохульница! Убей её, пока она не убила тебя! Убей её, потому что её душа и тело насквозь пропитаны ядом!
- НЕТ!
Поблёскивающий в бликах дрожащего пламени топор выскользнул из рук Стефана и с оглушительным треском упал на пол, в нескольких шагах от тела богемки. Макнейр рухнул перед Радмирой на колени, задыхаясь от страха и едва не плачущий от раздирающих его мыслей; он взял её похолодевшую белоснежную руку, украшенную кроваво-алыми нитями, и крепко прижал к своей груди.
- Я, - выдавил он, обращаясь будто к самому себе, - я не чудовище... я не могу разрубить человека на части топором... человека, который беспомощно лежит передо мной на полу!
III
За окнами было уже темно, когда Радмира, вздрогнув и глубоко втянув ледяной воздух, наконец очнулась от болезненного сна. Тяжело приподнявшись от пола на локтях, она оглядела комнату; её глаза быстро привыкли к чёрно-синим сумеркам и различили в них стройный мужской силуэт. Макнейр, подтянув к себе колени и запустив в тёмные волосы пальцы, неподвижно, как каменное изваяние, сидел на ступенях лестницы, и сквозь плотно занавешенное окно на него падала полоска призрачного лунного света.
- Стефан? - тихо позвала его Радмира, и юноша вздрогнул, словно кто-то изо всех сил ударил его шипованной плетью по обнажённой спине.
- Прости, - коротко отозвался он, не поднимая глаз. - Прости меня, Радмира... я... я обманул тебя. Я едва не совершил страшный грех... я готов был обратить самого себя в настоящего монстра...
- Не надо так говорить, - мягко произнесла девушка. - Ведь ты помог мне...
- Я помог тебе?! - неожиданно воскликнул Стефан. - Я хотел тебя убить, понимаешь?! И я едва этого не сделал!...
Он бросил встревоженный взгляд в угол комнаты, и Радмира отчётливо увидела там серебрящееся в лунном свете острие топора, покоящегося на полу. Её глаза напряжённо сузились, но голос звучал по-прежнему ровно и мелодично, словно богемка пела, а не говорила:
- Верно, не сделал. Ты ничем не запятнал свою душу. Ты, как и прежде, остался праведником. И тебе не за что молить меня о прощении. Ты... ты ангел.
Вскинув брови, Стефан изумлённо взглянул на девушку и вновь словно окаменел.
- Н-нет, - дрожащим голосом пробормотал он. - Нет, я не ангел... я всего лишь слабый ничтожный человек...
Он глубоко вздохнул и, судорожно сжавшись в комок, добавил:
- Мне всё равно, что будет дальше... я обманул тебя, Радмира... моя фамилия не Мантон. Моя фамилия Макнейр. Стефан Валентин Макнейр. И это мой отец возглавляет все проклятые травли в графстве Сент-Венделинн... прости меня. Я пытался выполнить волю своего отца... чёрт возьми, я даже не понимал, насколько это чудовищно...
- Ты не должен себя винить, - отвечала Радмира. - И не должен взваливать на свои плечи грехи отца. Ведь ты не Иисус Христос и не святой Божий Агнец. Ты сам сказал, что ты всего лишь человек.
- У тебя доброе сердце, Радмира. Господь будет тебя хранить, что бы там ни болтали эти безмозглые бараны, - он поднялся со ступеней и подошёл вплотную к Радмире, всё ещё опирающейся о стену, но уже стоящей на ногах, а не беспомощно лежащей на холодном полу. - Ты должна идти. Иди и постарайся помочь своей младшей сестре. Ты очень нужна ей... только будь осторожна...
- Осторожна, - расстроенно повторила девушка. - А как же ты? Что ты скажешь своему отцу? Он поручил тебе совершить убийство... и он не простит тебя, если ты этого не сделаешь. Он не позволит тебе быть таким слабым...
- Мне всё равно, - нарочито беспечно бросил Стефан. - Я придумаю что-нибудь... что сказать ему. Но это неважно. Тебе нужно уходить отсюда. Сейчас темно, ты выберешься из леса в город и там тебя никто не сможет увидеть. Если хочешь, я могу провести тебя к городской окраине... если хочешь, я могу отдать тебе что-то из тёплой одежды...
- Нет, не нужно, - отозвалась Радмира. - Мне сейчас лучше уйти, ты прав... и чем быстрее я найду свою сестрёнку и покину вместе с ней Сент-Венделинн, тем лучше будет для всех - и для меня, и для тебя.
Стефан кивнул ей и слабо улыбнулся. Радмира, опустив голову, медленно побрела к двери лесной сторожки, но, неожиданно остановившись на ступенях, ласково обняла юношу за плечи и поцеловала его. На её губах ещё оставался сладковатый привкус принятого ею снотворного, и Макнейр с наслаждением отвечал ей, успев забыть, что ещё этим утром готов был убить эту египтянку. Но внезапно он почувствовал себя так, словно по его венам разлился смрадный дымящийся яд; Стефан мягко отстранился от Радмиры и прижал пальцы к вискам, в которых пульсировала острая боль. Он мгновенно побледнел, на его лбу выступила испарина, тело в изнеможении обмякло, точно превратившись в мокрую вату. Юноша начал задыхаться, словно кто-то туго затягивал железную цепь вокруг его шеи, и, пятясь назад, он бессильно опустился на широкий низкий подоконник. Его сердце бешено колотилось, точно пытаясь раздробить кости и, разорвав кожу, высвободиться из грудной клетки, и каждое его сокращение мгновенно разносилось пронзительной болью по всему телу. Поддавшись паническому страху, он не сразу заметил, что Радмира улыбается и смотрит на него с мрачным холодным триумфом.
- Детоубийца, богохульница, служительница Сатаны, - ужасающе копируя голос отца Макнейра, неизвестно отчего знакомый ей, сказала вдруг она. - Демон, богемка, египтянка! Убей её, Стефан, убей её, пока она не убила ещё семерых невинных детей! Её душа и тело насквозь пропитаны ядом... её слюна и кровь - это и есть смертоносный яд. Ты думал, что ты обманул меня, Стефан Валентин Макнейр. А на самом деле это я обманула тебя.
Стефан, тяжело подняв голову, устремил на неё взгляд, полный дикого всемогущего ужаса. Его глаза словно закрывались плотной чёрной пеленой, звуки сливались в один сплошной безумный гул, разрывающий барабанные перепонки и прожигающий мозг, словно капли горячей лавы, но он по-прежнему верил тому, что ещё мог видеть и слышать.
- Нет, - выдохнул он. - Н-не-ет... это невозможно... т-ты... т-ты же говорила... ч-что хочешь найт-ти... свою сестру...
- Мне незачем искать свою сестру, - равнодушно отозвалась богемка. - Я знаю, где она. Она в Преисподней, Стефан. Я сама отправила её туда. Я выдала её за себя. Я сделала так, чтобы её казнили вместо меня.
Её холодное безразличие многократно возбуждал страх в бешено колотящемся сердце умирающего Стефана, и он из последних сил пробормотал:
- Чудовище... ты чудовище... сколько же невинных людей погибло из-за тебя, из-за одного такого монстра, как ты!...
- Да, - отвратительно ухмыльнулась Радмира. - Сколько невинных людей погибло из-за меня... сколько невинных людей погибает сейчас, и сколько погибнет завтра? Ты знаешь? Твоей жизни не хватит, Стефан, чтобы сосчитать их трупы.
Стефан больше ничего не мог сказать ей в ответ: он слабел с каждой секундой, из последних сил цепляясь за сознание, но боль разрушала каждую клетку его тела, кожа была покрыта испариной и воспалена, словно юноша горел изнутри. Этот яд разливался по венам в мгновение ока, но не даровал блаженной быстрой смерти, и Макнейр смутно понимал, что обречён на эти муки до самого рассвета. Радмира же смотрела на него всё с той же мерзкой улыбкой, торжествуя и празднуя свою победу, и под её пронзительным звериным взглядом пытка Стефана с каждой секундой становилась всё мучительнее. Наконец богемка оставила его одного наедине с невыносимой болью и ушла, словно растворившись в чёрно-синем бархате ночи, как привидение, которого, возможно никогда не существовало в реальности, и Стефан, изнемогая от мук и добровольно призывая к себе смерть, тщетно пытался решить, действительно ли он видел египтянку по имени Радмира Гелла Венили или она была всего лишь чудовищным миражом, карой, явившейся перед ним за все свершённые и задуманные грехи. Радмира бесследно исчезла, оставив после себя наследие для гойос: окровавленное тело ещё одного невинного дитя.