Всю жизнь меня долбила бессонница и, чтобы уснуть, я отпускал погулять свою тень. Сперва она выползала на Ленинградку и забавы ради пугала спящих дальнобойщиков, врываясь в свет их лупоглазых фур бесформенным клубком тьмы, внутри которого как желток на канатиках болтался тускло люминесцирующий красным окуляр, который проецировал происходящее вокруг прямиком в мое сознание. Так, я видел, как гримаса ужаса искажала лицо водилы за секунду до того, как он врезался в эпицентр густого ослепляющего сумрака. Однако развлекаться на дорогах было не в моих правилах, а поскольку я всю жизнь строго придерживался определенных правил, то почти сразу отпускал работягу, и тот, отчаянно газуя, уносил фуру прочь, не замечая ни людей, ни ментов, которые махали ему вслед полосатыми палками.
После этого моя великолепная тень потихоньку перебиралась на другую сторону шоссе, где, распластавшись на захарканном и забычкованном асфальте автобусной остановки, проползала под ногами матерящихся путан и растворялась в уютной темноте парка. Там я как заботливый хозяин ненадолго спускал ее с привязи, и тень мило шалила в густых кронах дубов и тополей, гоняя юрких белок и погружая птичьи гнезда в мертвый холод своей потусторонней сущности. Но когда я, наконец, желал заснуть, то направлял тень в какой-нибудь из монолитных домов, где она душила или резала (по настроению) мерзких людишек и их размалеванных бесстыжих шлюх. Иногда какой-нибудь грязный человечек просыпался и начинал верещать, но тень запечатывала его рот поцелуем тридахны и парализовала члены, пожирая волю и погружая рассудок в пучину первозданного животного страха. Некоторым человечкам в припадке безумия даже удавалось вырвать руку из холодных объятий тени и они отчаянно тянулись, кто за мобилой, а кто и за припрятанной под подушкой пукалкой (пух-пух, смешные людишки). Однако я решительно пресекал эти дерзкие выходки, ампутируя чересчур шуструю конечность. Из трепещущей культи (ха-ха) начинала хлестать кровь, иногда прямо в мое око, но я совсем не злился, а даже наоборот, великодушно позволял хозяину обрубка немного подергаться, пока тень вбирала в себя его жирную горячую жижицу.
Глядя на агонию грязных людишек, которые днем поливали прохожих грязью из-под колес своих тонированных тачек, а ночью трепыхались, накрытые тенью, и пучили глаза как барбусы на дне разбитого аквариума, мое беспокойное сердце наполнялось дремотной негой, и я наконец засыпал, не забыв призвать свою тень домой. Та бесшумно возвращалась сквозь оконные щели, занимая положенное место рядом с хозяином.
Однажды тень случайно нашла его в одной из квартир рыжего дома с часами на центральном проспекте. Он спал в своей комнате и не проснулся даже тогда, когда его отец издал рык, пузыря кровью сквозь дырку в горле. Ножка мальчика выбилась из-под взбитого одеяла и, свесившись на пол, мерно подрагивала. Глаза под веками непрерывно бегали, а из полуоткрытого рта вырывалось теплое влажное дыхание. Наверное, в этот момент он охотился в гвинейских джунглях или отважно сражался с флибустьерами под знойным карибским солнцем. Из одной ноздри на подушку медленно сочилась кровь. Иногда это бывает у натур болезненных и впечатлительных; тень наклонилась и остановила ее ток своим легким прохладным дуновением.
Его тень была сродни моей. Я понял это, когда увидел, как она дрожит, пытаясь оторваться от маленького хозяина. Своим оком я приник к его тени и узнал о мальчике все.
Его звали Павлик. Недавно ему исполнилось девять лет. Он был тихим и застенчивым ребенком. Хорошо учился, ходил в бассейн, а буйным развлечениям сверстников предпочитал тихое уединение с книгой. Больше всего Павлик любил читать о Карлсоне, который в его воображении жил на одной из рубероидных крыш ближайших зданий. По воскресеньям мальчик часто сидел у открытого окна и глядел большими глазами на колышущиеся верхушки лип, мечтая, что вот-вот вместе с прохладным ветром в окно вихрем ворвется краснощекий упитанный мужчина в расцвете сил. На этот случай у него имелась под кроватью двухлитровая банка с клубничным вареньем, однако Карлсон почему-то не прилетал, и варенье заросло мукором. Всякий раз, когда возвращались родители и грубый лязг ключей, входящих в замок, прерывал мечтательное состояние мальчика, он невольно вздрагивал.
Моя тень опустилась рядом с Павликом и я долго смотрел на утонченные черты его бледного лица с синими прожилками на висках и длинные подрагивающие ресницы, пока не уснул.
Я покрылся холодной испариной, пытаясь выйти из состояния тяжелого мучительного забытья. Мне было понятно, что чья-то тень настигла меня и душит, но я был бессилен помочь себе без собственной тени, которую забыл призвать на место до того, как уснул. Звонкий детский смех донесся до меня сквозь туман дремы.
- Павлик? - удивился я, - Зачем? Разве ты не чувствуешь, что мы с тобой ближе чем братья, что кто-то наверху не просто так создал двух таких похожих людей и две такие похожие судьбы? Мы должны быть друг с другом, два бесконечно одиноких в своем могуществе человека. В конце концов, ровно через двадцать лет ты тоже... - не договорив, я увидел сияющее око Господне, которое манило меня обещанием бесконечного успокоения, и я уверенно пошел в сторону света.
Однако даже на планете цветов одна мысль до сих пор не дает мне покоя. Как я смог проглядеть тень мальчика, когда та бесшумно пустилась на охоту в джунгли спящего города?