Аннотация: Наплывала тень... Догорал камин, Руки на груди, он стоял один, Неподвижный взор устремляя вдаль, Горько говоря про свою печаль И, тая в глазах злое торжество, Женщина в углу слушала его.
Раскрыв подарок - а это была замечательно изданная книга стихов в сделанном на заказ строгом кожаном переплёте, - старик внезапно опустил голову и покачал ей легонько. Обступившие его молодые люди переглянулись вопросительно - неужели не понравилось? - но именинник сам разрешил их сомнения:
- Нет-нет, не беспокойтесь, мне очень приятно... Просто в конце жизни всё сильнее становятся воспоминания, и иногда они могут нахлынуть так быстро и сильно, что их потоку нельзя противиться. Эта книга для меня значит многое, присядьте, если интересно, я расскажу...
Он провёл ладонью по плотной сероватой бумаге, откинулся в кресле и начал говорить.
- По странности, мне как-то особенно отчётливо и ярко запомнился тот необычный день, наполненный какими-то ожиданиями, тихой радостью и теплом - день, когда семья встречала своего блудного сына. Вторая поездка в Африку оставила в нём ещё более глубокий след, чем первая, и теперь его кочевое сердце было доверху наполнено увиденным и прочувствованным, его прямо-таки распирало от желания поделиться с нами тем пронзительным чувством, которое родилось от похода по колдовской стране, а отчётливо оформилось в плавании под яркими звёздами южных морей.
Конечно же, мы внимательно слушали его, заворожённые историями о дагомейских лесах, чернокожих воинах и запахах саванны, а он стоял, скрестив на груди руки, у стола из красного дерева, 24-летний путешественник, высокий, худощавый, как всегда подтянутый. Он говорил слегка картавя, не выговаривая ни "л", ни "р", с остановками, словно задерживая слова, чтобы они звучали внушительнее, и при этом щурил большие серые глаза с длинными светлыми ресницами, зорко следя за нашей реакцией на рассказы.
С обычной своей чуть ироничной улыбкой он говорил об опасностях, поджидающих людей в глубине чёрного континента, и мне тогда подумалось о том, как счастливы мальчишки, когда у них получается воплотить в жизнь детские игры и пройти тропою любимых героев, за странствиями и поединками которых они раньше только следили на желтоватых книжных страницах. Удивительно - взрослые сначала дают нам такие книги, но потом сами же принимаются убеждать, что мир вокруг совсем другой, что он жёстче и серее, все шпаги сломаны на дуэлях, а проклятые фрегаты давно утонули у мыса Горн. Мы вырастаем, а потом начинаем новый круг - показываем следующему поколению свои старые истрёпанные томики, чтобы затем ужаснуться вспыхивающей от них энергии и постараться её затушить...
Но этому путешественнику повезло, и теперь он пытался увлечь и других своей мечтой. Подобно шаману негритянских племён, он будто совершал перед нами ритуалы, извлекая на свет из дорожных сумок многочисленные трофеи: широкие браслеты слоновой кости, слоновые клыки, пятнистые шкуры гепардов, покрытое чёрными знаками оружие и абиссинские картины-иконы на кустарных тканях... да что тут перечислять - достаточно послушать чудесные звуки привезённых им из странствий стихов, чтобы прочувствовать весь вкус таинственного мира, который удалось захватить и привезти обратно этому вечному путешественнику.
Как я уже сказал, мы слушали внимательно - но вот жена его сидела молча, недвижимо, словно забившись в самый тёмный угол. Она была стройная, тоненькая и очень гибкая, со смуглым цветом лица, с большими синими глазами, обычно грустными. Всегда держалась как бы в стороне от семьи, Поздно вставала, являлась к завтраку около часа, последняя, и, войдя в столовую, говорила: "Здравствуйте все!" Такая отгороженность, возможно, притягивала поклонников в петербургских салонах, но только вот вне светской жизни, в сфере обычного человеческого общения, это казалось немного смешным. Замкнутость на себе становилась замкнутостью только на своих проблемах, боли и переживаниях, что в полной мере отражалось в её стихах, хороших, но слишком уж "женских".
Их брак с самого начала был с трещиной. Нет, они любили друг друга, но... Его обожание было запредельным, он видел в ней воплощённую грёзу свою, и не отрицал того сильного, почти колдовского влечения, которое к ней испытывал. А вот она... Он долго не мог понять, почему вдруг она согласилась на его предложение руки, если до того неизменно отказывала.
Это были просто очень разные люди, и совсем различные вещи нужны были им и от жизни, и от любви. Ему нужна была любовь самоотверженная, устремлённая ввысь, женщина, которой можно служить как богине и которая может разделить и мечту, и путешествие. Она требовала повышенного внимания к себе и преклонения, сама в тоже время оставаясь отстранённой, рисуя картину мира всегда с собой в центре. Мнительно-гордая, с сильной волей, хоть и обращённой лишь к себе. Её не привлекала эта экзотика Абиссинии, средневековые легенды, волшебство диковинных стран и песчаные дюны под знаком Южного Креста. Она мыслила более просто и приземлённо, находя удовольствие в повседневной жизни и её маленьких радостях. Возможно, тут было и нечто от соперничества двух сильных поэтов, ведь и он, и она имели своих верных поклонников, и не расположены были признавать первенство другого. Такие непохожие творцы: поэт путешествий и легенд - и поэт внутренних переживаний...
Наверно, это можно назвать примером той большой трагедии любви, когда двое не могут дать друг другу желаемого, и при этом не имеют сил порвать невидимое притяжение и расстаться. Долгие метания, мучения, всякий раз на грани разрыва, и никто не может дать совет, разойтись или оставаться, потому что тут не существует правильного ответа. Потом наконец она ушла от него, чуждая, непонятая и не понявшая - но их история ещё не была окончена, последние страницы были дописаны после его гибели. Мне горько было узнавать, как бывшая жена начала всячески подчёркивать свою близость с умершим, мелочно препиралась с другими женщинами за право считать какие-то его стихотворения посвящёнными именно себе. В этом я видел игру на трагедии, используемой для создания своего образа... Потом всё закружилось, я позабыл о ней и том дне приезда, а теперь вот снова посмотрел на этот сборник и опять такое чувство, будто это вчера было. Это ведь не просто стихи, для меня они - следы моего прошлого. Здесь, среди сотен других строчек можно иногда обнаружить отголоски давних споров, и тогда те дни ясно встают перед глазами, стоит только случайно набрести на одно из таких стихотворений, прерывистое, как дыхание смертельно уставшего человека, наполненное горечью, какая иногда бывает в вине.
Старик замолчал и снова посмотрел в книгу, на случайно открывшуюся страницу. Почти все стихотворения он слышал от автора, но это ни разу не читалось вслух, и оттого было немым, тихим, непохожим на другие...