С высоты правого, подмытого берега реки, были хорошо видны все окрестности деревни. Пологая равнина, спокойная и пестрая, как бабушкино одеяло, окружала маленькое село. В стороне от него, за блестящей рекою, пустовали грязные, вытоптанные коровьи пастбища, а от них и до самого села зеленели всходами нивы ярового хлеба. Кое-где земля была черная и там, медленно-медленно, как перепачканные мелки по грифельной доске, ползали составные агрегаты. Они двигались натужно, оставляя после себя след, изредка останавливались, чтобы отдышатся. И в этот самый момент, от машины отделялась маленькая точка и начинала быстро двигаться в направление директорского УаЗика. То председатель Латонин, неожиданными, фланговыми атаками кошмарил, расслабившихся в уединении с природой, севарей.
- А ведь говорил трактористу - не гони, - грустно думал Петруха, смотря с обрыва в поля, - все равно на меня свалит...
Молодой человек перевел взгляд на воду - поплавка не было.
- Хэх, - с затаенной надеждой выдохнул Петруха и сильно подсек.
Но из воды незамедлительно вылетело и промелькнуло над головой что-то уж очень обидно мелкое.
- Объясняешь, объясняешь, им..., - размышлял Петя, разыскивая загадочную кильку в траве, - учишь их, а оне все равно....
И чем дольше он копался, чем дольше ползал по траве на коленках, тем горше становилось на душе у него. Когда же мечта его совсем поблекла, обсыпав золото с широких боков, то он, неожиданно сам для себя, в самый разгар этих своих скорбных мыслей, наткнулся в кустах на мелкого, с палец, окуня.
- Это что же еще такое? - сразу и не понял Петруха, - это мое? Нет уж. Что это? Окунь? Это не мой окунь... Не может быть, - молодой человек растерянно посмотрел по сторонам, - мой окунь велик... и прекрасен. А это? Что же это?
Тем не менее, немного пообвыкнув с новой для себя мыслью, рыбку он с крючка снял. И бережно, чтобы не повредить, пустил в банку с водой.
- Хм, - задумчиво выдохнул Петруха и принялся сквозь банку глядеть на реку. Окунь тем временем, к банке привык и плавал там, как ни в чем не бывало, начинал потихоньку обделывать какие-то свои, окуневые дела. Через час Петруха приручил к банке еще пять точно таких же окуней и спрятав удочку в кустах двинулся на деревню.
Стояла ясная, чистая весна и тополя над рекой зеленели, смотрели в синее небо, шумели своей молодой, клейкой листвой. От реки, в гору, дорожка кое-где поблескивала следками заморозков, но уже начала оттаивать. Бесконечные поля уходили по обе ее стороны. Синяя пустота над ними молчала оглушительной тишиной. Расплывалась вокруг, над горизонтом, заполняя все вокруг.
Надин дом был на самом краю деревни, смотрел в поле, а перед домом росла громадная яблоня. Сам дом был зеленый, с белыми наличниками, крашенный за щедрый магарыч каким-то заблудшим, куражистым офицером-отставником Столбецким и его другом полу-цыганом Пегасом. Заезжие гастролеры долго на местах не сидели, кутили, алименты и всяческие штрафы побоку пускали. Быстро отделав домик, загребли вынесенное бабкой в тряпице подношение и исчезли. И осталась в доме от них лишь видавшая виды гитара с порванной струною, да невесть откуда прибившаяся к ним собачка Чижик, имевшая вольные взгляды на частную собственность и потому безотлучно, теперь, находившаяся на цепи.
Все в доме еще спали, когда Петруха подошел к дому. Он осторожно заглянул в окно, но кроме темноты и тусклого мерцания бабкиного самовара ничего не различил.
- Спите да, - с укором проговорил Петя, - это где это вы так уманькались вчерашнего дня?
Молодой человек немного подумал и поставив на подоконник банку с окунями постучал в окно. Никто не ответил, тогда он постучал еще раз и несколько секунд поколебавшись бегом спрятался за Чижиковой будкой. Стал следить. Через пару минут пошла в ход старуха. В доме заскрипели половицы. Стало слышно как старая карга со скрипом и причитаниями слезла с печки и стала одеваться.
- От ноги вас носют, - послышалось из открытой форточки, - ох, идут и идут... И днем и ночью... Идут же и идут! Нету ничего, не осталось.... Прошка ты? Ить? Чяго молчишь? Ничего нету! Нету! Брагу и ту комбайнеры попили того дня... Успеешь с вами, куды там! Чяго ты молчишь? Не молчи!
Но в эту секунду Петруха, безостановочно следивший за окном, увидел в нем Надю. Она была в какой-то белой сорочке, довольно низко спускавшейся на ее груди. Сонная девушка осторожно посмотрела в окно, но тут же, спохватившись, набросила на шею цветной платок и легла грудью на подоконник. Голубые глаза ее увидели банку с окунями и засветились изнутри хорошо знакомыми Петьке искрами. Окно с шумом распахнулось и Надя взвизгнув от восторга схватила банку и исчезла в избе. И тут же начался подготовленный и хорошо отрепетированный монолог старухи. Но Петка его не слышал, спрятавшись за будкой он видел перед собой только синие глаза, радостные и удивленные и тонкие брови, высоко взметнувшиеся на ними. Посидев некоторое время молодой человек повернулся к Чижику все это время сидящему рядом с ним, коротающего время возле пустой миски.
- Что брат, не дают жрать тебе? - доверительно спросил он у пса, - и мене так же...
На сегодняшний день и ночь у Петьки была бронь. "Бронь танкова", говорил про нее председатель и многозначительно поднимал палец вверх. Но делать Петьке было решительно нечего и ноги по старой привычке понесли его на весовую. Возле ворот, на пыльной, засохшей кусками грязи, стоял Серегин КаМаз.
- Вот ведь, - с досадой подумал Петька и открыл старую дверь. Внутри начиналось представление. Серега атаковал.
- Что вес тот? - вопрошал он у весовщицы, - ну ты когда взвешивала-то? Летом еще? Ну вот тебе... Я на речке ополоснул, там центнер отвалился точно.
- Ну уж и не знаю, что у тебя там отвалилось, - красивым, низким голосом, нараспев отвечала весовщица и прыскала от смеха в ладошку, - мне то что, мне и Ермохи хватает. Ты председателю расскажи.
- Да уж, - думал Петруха смотря на сцену, - этот своего не упустит. По любому поводу сразу в атаку.
- Так у мене КаМаз на полтонны легче чем у Ермохи, ты не ровняй.
Петруха, тем временем зашел внутрь и со вздохом уселся на старое, вынесенное из клуба кресло с откидным сидением. Весовщица посмотрела в его сторону и покраснела, Петруха догадывался об ее благосклонности к своей натуре. Серега мельком взглянул, поднял грязно-загорелую ладонь вверх и сквозь зубы сказал:
- Здарова!
И снова обращаясь к девушке:
- Это ж деньги мои понимашь? Шо ж я?
- Понима-а-а-аю..., - со вздохом кивала весовщица.
Петя смотрел на камазиста и качал головой. Не нравился ему Серегу. Уж больно на расправу скор, да ловок на слово. И на все у него ответы готовы, что не спроси. Дельный. А по годам - ровня Петрухе. Но важности - вагон. Хмурился Петя, хмурился, но в глубине нутра, под ложечкой было еще и гадко, неприятным холодком обдавало оттого, что знал он страшную тайну. Тайна была в том, что вчера вечером, этот самый Серега был у Нади и что они там делали, знала, кроме них, может быть одна только старуха.
- Да и семена плохие, - брякнул Серега, - что мы ее возим, возим, балласт ентот.
Петя открыл уже было рот, чтобы крепко осадить налетчика, но тут на весовую вихрем влетел председатель.
- Ты шоооо здесь? - с ходу закричал он на Петруху, - шо бронь? Я тебе до вечера...
- Аааа, - устало отмахнулся Петруха.
- Ну тогда держись....., - председатель оттянул вспотевший ворот бежевой рубашки, - это что ж такое? Что? Я у тебя спрашиваю! В третьем отделении... полынь! Да на горошке! На горошке, понимаешь?!
Председатель на секунду замолчал и с нуля набирая неповторимые обертона, наполняющие все помещение, так что стекла задрожали:
- Е... твою мать! А ну живо! Живо Епанчина с бочкой! На Дубы! В Дубы понял!
Серега ухмыляясь следил за директором. Но тот мигом обратился против него:
- А ты шо стоишь, хряк е...ный?! Я тебя..., о-о-ох! Ты....! Да я... ! Да ты...! Ты мне вот такую х..ню-муню объясни для начала: это как у тебе за лугом двадцать тонн семян ушло?
- А это агроном настраивает, - тут же нашелся Серега.
- Проверять надо, - устало сказал Серега, - что ты все ума покупаешь?
- Ребята..., ребята...., - начал председатель, вращая кулаком в воздухе и оскаливая зубы, - я разбираться не буду. Я вам, б...дь, обоим повышу обороты вращающих дисков. Ма-а-а-ало не покажется...
Петруха и Серега кинулись в рассыпную, председатель с силой выдохнул и заглянув в весовой журнал сказал:
- Вот подишь... Что творят... Пупки...
Весовщица хихикала в отворот белого халата.
Серега же, устремившись к складу полевой химии, застал возле него коренастого, полноватого человека с бритым бабьим лицом и цепкими глазками. Он служил зоотехником. Известен же в народе был не иначе как Басаврюк.
- А ты откуда, - завязал он разговор, подходя к Петрухе, - ведь бронь же!
- Э-х-х-х, некогда, - на ходу прокричал молодой человек, - едем поливать. Вперед!
Он подбежал к деревянной двери склада и открыв замок ключем, зашел внутрь.
- Что я скажу табе Петя, - послышался снаружи вкрадчивый голос.
- Ну что ты? - в нетерпение высунулся наружу молодой человек, держа в руках бутылек с гербицидом.
- Я вот, что, - проговорил Басаврюк, - смотря мимо Петрухи на коробки с ядами, как кот на сметану, - ты ведь холостой же вроде?
- Ну-ну, - насторожился Петька.
- Так у нас товар, у вас купец..., как говорится....
- Сразу и товар?
- Ну и не сразу..., но, - зоотехник плутовато заулыбался, - есть один момент, такой... Что можно было бы очень..., попользоваться на эту тему. Не то что бы и прямо и.... ну ты я думаю поймешь. Здесь, Петька, материя несколько иная.
Тут он забормотал еще быстрее:
- Есть на свете ну...., как бы объяснить..., фраерок один такой... Погонцов. Он бытовал как-то здесь, давно... Брат троюродный мне он по матери. На Петухах жил у цыганки. Она его в строгости держала. Что ты! Не продохнешь! Дедовы подштанники там не постираешь или корову из стада не заберешь - усе, беги и прячься. А тут вишь - в столицу попал на учебу. Из под цепи сбежал и пошло-поехало. И натура оказалась - огого! Тут конечно и бабенка под руку подвернулась. Где-то на киятре увидал ее. На детской постановке. Хрен знат какими он там правдами и неправдами оперировал перед ей. Но добилси. Вишь натура... Стали они жить, как нинаесть в полном и законном браке. Да... И люди стали захаживат к ним. Все больше по искусствам там ну и вроде того. А потом записочку перехватил от одного водопроводчика к его жене. И там все было по вот этой вот интимной части. Он с ней разводится не стал. Так уехал, по вахтам где-то работал по слесарке..., в Кострому мотался. А теперь вернулся к нам. И прямиком к Ивановой, а у той две дочки, одна на выданье, вторая мелкая.
- Что-то я ни про какую Иванову ничего не слышал, - сказал Петя, с недоверием глядя на Басаврюка.
- Ну, парень, ты сколько здесь работаешь - без году неделя? Ты поработай, поживи, со всеми познакомься. И главное меня слушай. Никого не слушай, одного меня слушай.
- Ну и что дальше то было?
- Что было? Пришелся он им, как говорится, ко двору. Сарай подремонтировал, культиватор починил. Сам знаешь как в деревне без мужика. Старшая дочка к нему и потянулась. Даром, что моложе его. Все божественные книги читала, да думу думала, а тут вишь - настало время, пришло пора...
- А он?
- А он брякнул - что жена его, то есть полная и законная супруга его Таисия Макаровна, померла. И даже какой-то там газетенкой помахивал, где якобы пропечатанно. Пожалели его. Ну вроде бы дело и на лад. Да тут вишь случилась неприятность одна...
- Что такое?
- Жена его приехала, вчера... Шухер пошел сильный. И дочка Ивановой, поговаривают, засобиралась в монастырь... А он пройдоха! Так, дурачком все прикидывается да при законной жене. Хитер вишь... Может и украсть ее по пьяни... Так что тут одно из двух: или монастырь или похищение.
- А мне-то что?
- Что-что?! Вот то-то и "что", - это тебе не свеклу сажать, - подъехал ночью, бросил через коня и был таков.... Ведь девка-то пропадет. Убьет он ие. Я бы сам сработал, да стар и болен... Еле хожу... А живут они на хуторке за прудом. На вон, - Басаврюк быстро сунул Петрухе какую-то бумажку и побежал дальше.
Молодой человек с удивлением посмотрел на клочок бумаги - это был кусок белого альбомного листа с наклеенным на него цветным изображением грустной блондинки.
- Оригинально, - пробормотал Петруха и захватив яды, пошел искать Епанчина.
Вечером молодой человек возвращался домой с Дубов. Епанчина он отпустил опрыскивать картошку у кумы, а сам пошел пешком через поля. Было жарко и пыльно, жаворонок летал в воздухе, разливая по округе свою песню. До самого горизонта были видны ячменные всходы и уходящая вдаль тропинка меж участков.
- Да уж, - думал Петруха, - схлестнемся мы еще с этим Серегой. Тот еще хлюст. А гонору-то, гонору сколько! В бригадиры его взяли, ну ладно, это он, положим, знает местный колорит, да технику немного. На КаМазе гонять, да самогонку с комбайнерами пить это и дурак сможет. Хитрости в нем мужицкой, да изворотливости полно. Ума же настоящего ни на грош.
Рассуждая таким образом, он подошел к колодцу-журавлю. Возле колодца была Надя. Она еще издали приметила его, но сделала вид что не замечает.
- Давай сюда, - грубо сказал Петя и отобрав у нее ведро, стал набирать воду.
Надя усмехнулась и присела на хлипкую скамеечку, стоящую здесь же, с незапамятных времен.
- Умаялись поди, - зло сказал Петруха, - долго спите.
- Делов много вот и умаялась, - весело ответила Надя, оттирая пот со лба и смотря на молодого человека.
- Знаем мы вашу работу. Все гостей важных принимаете.
- Все графья да герцоги.
- Чумазые...
- О..., да мы кажется немного ревнуем.
Петруха промолчал, он опуская ведро в колодец. Надя на цыпочках подкралась к нему и плеснула за шиворот холодной воды из ладошки.
- Ах ты, балуешь! - так и взвился Петя, схватил воздух рукой.
Надя с визгом отскочила в сторону и принялась смеяться на ним. Молодой человек дернулся, было, догнать ее, да передумал. Выдерживал характер.
- Ладно, - сказал он, с шумом ставя полные ведра возле скамеечки, - пошел я, короче...
- Спасибо, - отозвалась Надя, - и за рыбок спасибо. Мне очень понравилось.
И уже дойдя до посадки Петруха обернулся - девушка стояла на дороге и смотрела ему в след. Лицо ее, красивое, с короткой стрижкой темно-русых волос было грустное, тонкие губы поджаты. В левой руке она сжимала ручку ведра.
- Эх, вот еще, - вздохнул Петруха и зашагал прочь.
Солнце подтянулось к самому горизонту и стало огненно красным, высвечивая длинные тени от предметов и делая воздух осязаемым. Все вокруг стало желтовато-оранжевым, звуки приглушенными и протяжными. Петька еще долго шагал один меж полей, пока не добрался до весовой.
Механизированный ток, помимо весовой, имел на своей территории еще и непреодолимый магнит для всех деревенских ухарей - склад полевой химии. Сторожили его по неделе председатель и Петруха, ибо невзрачный сей сарайчик, сиречь вместилище зла, начинал, со временем, разлагать душу самого честного колхозного добряка, сеял в ней семена жадности, вороватости. Это было проверенно практическим путем. Никто не мог выдержать испытание сарайчиком. И доступ к складу ограничили до двух человек. Но, редкие налетчики, больше из местных, всяческими путями пытались добраться до этого вонючего эльдорадо и повернуть его щедрые, отравленные реки в своем направление. В основном на картофельные поля. А картошку по району сажали все и по-многу.
На весовой у Петрухи были весовые книги, старый телевизор "Рубин" и обширная подборка журнала "Рыболов-спортсмен" за 82 и 85 год. Отпустив весовщицу домой, он просмотрел журналы и выписал себе в блокнотик вес зерна за день.
- Что-то этот Серега все таки вертит, - думал Петруха.
Потом он взял "Рыболов спортсмен" и начал листать. Почему-то все время попадалась оснастка типа"самодур" для ловли на Черном море. Стало скучно и Петруха вышел на улицу, за ворота. Было уже совсем темно и лишь одинокий фонарь над весовой бросал тусклый круг света на грязные, засыпанные проросшим зерном плиты. Петруха всматривался в ночную мглу, но ничего не видел и не слышал. И так вдруг одиноко и тоскливо стало ему, показалось что он один на белом свете.
- Вот ведь как, - грустно проносилось у него в голове, - водой холодной за шиворот плещут. А одинокое существо меня не прогонит.
Тут он достал из кармана потрепанный листок Басаврюка и стал вглядываться.
- Сидит себе сейчас наверное в русской избе, возле печки, размышлял Петруха, - непременно возле печки! И плачет. К побегу уже все готово: она в белом свадебном платье и лисьей шубе поверх белой парчи; а он важный, красномордый, в черном фраке, ходит по избе высокомерно закинув голову и осаживает ее:
- Я вас, так сказать, уважаемая, по благородству сердца только и беру, помимо воли моей законной супруги, под страхом анафемы и смертной казни.
И она раздается новыми рыданиями. А он цикает на нее зубом и страшными глазами смотрит в окно. А за окном уже ждут в санях, на ворохе шуб его дружки: подвыпивший корнет из Петербурга и местный мелкий чиновник из поляков.
Рассуждая подобным образом, Петруха и сам не заметил как оказался возле пруда.
- Ба! - оглянулся он в недоумении, - так это здесь! Это судьба! Обидчика - наказать!
Хуторок был на берегу пруда, на горке. И по всей этой горке висело на просушке белье, подвешенное на гнилых бечевочках. Света в окнах не было. И Петя решив, что это добрый знак, под бешеный стук своего сердца, ползком, подобрался к первому дому. Он схватился руками за подоконник и подтянувшись вверх, заглянул в комнату. Там было совсем темно и разобрать что к чему было совершенно нельзя. Неожиданно, где-то за домом послышался рев двигателя и приближавшаяся с грохотом машина, ярким светом фар высветила всю комнату. Печка в комнате в самом деле, была, старая и вся покосившаяся, а рядом с ней, возле невысокой лавки копошилось исчадие ада; какая-то толстая тетька пыталась снять платье, но ей мешал жирный живой. Страшилище остановилось на месте и впилось в Петруху цепкими, злыми глазками. Мурашки побежали у Петрухи по спине, он уставился на это чудовище и к великому своему изумлению увидел за ним, в окне противоположной стены, Серегу. Тот прилип к окну, точно также, как и Петруха, а на лице его был ужас и великое замешательство. Машина, тем временем набирала обороты, приближаясь к дому, грозясь покарать налетчиков.
- Вот оно! - подумалось Петруха и тут же услышал леденящий душу, неистовый крик.
Орал Серега. Петька тут же бросился, через простыни, не разбирая дороги, кругом избы; и где-то возле забора аккурат встретился с Серегой, запутавшемся в бабкиных подштанниках.
- Это он! Он! - орал Серега, каким-то не своим, высоким голосом.
- Кто он?! Кто!
- Васильич, Васильич, он меня убьет, помоги!
Они бросились вниз, через огород, разрывая штаны об заборы, падая и поскальзываясь на мокрой от росы траве.
- Васи-и-и-ильич! - орал на ходу Серега.
- Да стой ты стой, ты стой, какой Васильич?
Серега остановился на месте, лицо у него было исцарапанное, на глазах выступили слезы:
- Из детдома, - буркнул он, начиная понимать глупость своего положения, - он меня маленького копытом по голове бил...
- Погоди, погоди, а Погонцов? А похищение?
- Какое тебе к кошкиной матери похищение, - махнул на него рукой Серега, - тут танцы должны были быть, наливали щедро...
- А ты откуда знаешь?
- Так Басаврюк...
Когда они пришли на весовую, то сразу заметили председательскую машину. Латонин ходил сонный, взъерошенный с мешками под глазами, рядом с ним семенил пастух Киря.
- Я те по...дую, - с ходу погрозил председатель кулаком Петрухе, - ты шож пост оставил?
- Да я..., - начал Серега.
- Что?
- Да мы вишь норму высева проверяли, - нашелся Серега.
- Норму высева говоришь, а вот это ты видел, - сказал председатель и показал рукой на зловещий сарайчик - дверь была открыта настежь, а рядом валялись цветные коробки из-под ядов.
- Ловко сработано, - сказал Серега и присвистнув, зачем-то вынул из кармана брюк какой-то мятый листок.
- А с тобою разговор особняком - пока ты тут телок огуливаешь, у тебе на РТСе весь бензовоз слили.
- Ух е...., - схватился за голову Серега и убежал во тьму. Листок бумаги упал на землю.
- Да уж ребята, - сказал председатель, с тяжелым вздохом садясь на мешок с овсом, - ловко вас кто-то объегорил. Он поднял выпавшую бумажку и щуря глаза, при свете зажигалки стал рассматривать листок. На нем была приклеена фотография какой-то сочной женщины за тридцать. Женщина лукаво подмигивала.
- Срамота, - неопределенно пробубнил председатель, но листок зачем-то положил в карман пиджака.
Коварство Басаврюка вскрылось этим же утром. Бабка Петрова вставала ночью до ветру и увидела все детали преступления. Во дворе у зоотехника нашли бензин и яды. Близился сезон картошки и Басаврюк, вступив в сговор с каким-то Мазуркяном, хозяином старой фуры, хотел через него продать картошку в столицу. Весь его коварный план состоял в теневой схеме возделывания корнеплода, с привлечением ворованных химикатов, солярки и колхозной техники. Председатель, однако, наказывать никого не стал. На счет молодых ребят сказал что: "я сам такой-то был". А Басаврюка перевел в дояры. И совсем уже никто не знал, что утром придя на работу, весовщица достала из ящика свои журналы мод и сильно огорчилась. Половина из них была порезана ржавыми ножницами. Да еще куда-то пропала старая, рассыпавшаяся книга Тургенева "Дворянское гнездо",как-то оставленная здесь почтальоном.
Вечером Серега пошел к Надиному дому, он уже прошел половину пути, как его догнал КаМаз.
- Ну как там норма высева, - закричал Серега, открывая дверь.
- В пределах нормы, - ответил Петруха и засмеялся.
- Садись, подвезу.
За окном мелькали поля, проплывали мимо столбы и одинокие тополя. Серега молча смотрел в окно.
- К Надьке, поди, - заметил Серега.
- Ага.
- То-то она мене все ухи прожужжала: Сережа то, Сережа се.
- Так ты ж сам?
- Что я? Один раз взялся ее на мотоцикле подучить, вечером, так она об мене грабли переломила. Вот и весь разговор.
- Да? - приободрился Серега.
Вскоре они подъехали к Надиному дому. Серега остановил машину и заглушил мотор.
- Пойдем, - сказал он, хлопая дверью, - я тоже на ие посмотрю, давно не видел.
Они подошли к дому и постучали.
- А Нади нет, - прокаркала бабка, окинув ребят пристальным взглядом. Она в нститут на учебу уехала, еще утром.
- А когда приедет?
- Так разве оттудать приезжают? Город. Таперича забудь. Ну усе, некогда мине с тобой!
Вечернее солнце садилось за горизонт, отбрасывала на хлебные поля теплые, золотистые волны. Петя подошел к машине и рассеяно,стал смотреть вдаль, на обрыв, где он ловил рыбу, на дорожку уходящую вдоль полей золотящуюся под солнцем, на колодец-журавль. Думал о чем-то своем, о чем-то очень близком и грустном.
- Да уж, - вздохнул Серега и полез под кабину. Он звенел железками и плевался от летящей в лицо пыли, сыпал проклятия железному самосвалу. Но видел перед собою и чувствовал он то же самое, что и Петруха.