Широкие просторы полей и холмов близ гор Шерегеша были абсолютно безлюдны. И только узкое здание больницы было заметно с этой дороги. Конечно, и редкие дома и нечастые люди с приближением к ним стали видны. Однако издали место казалось диким. Только два этажа красного кирпича не дали нам разувериться в том, что навигатор ведет нас верной дорогой.
Два дня назад возле этой больницы дети нашли старую советскую фугасную мину. Которой взяться там было неоткуда, но она взялась и она нашлась. К счастью, дети не пострадали, но мина все же взорвалась, и взрывом разорвало местную корову. Нам дали два командировочных дня на фотосъемку и разговор с местными. Пусть ехать сюда не так далеко, но весной дорогу размывает, поэтому времени нам дали с запасом. К тому же не было точной уверенности, что дорога вообще есть. Говорили, что зимой этот район от мира отрезан. Хоть всего в ста километрах и горы и туристическая зона, никаких вестей с этих мест не бывает. Летом все вроде бы оживает, а весной и осенью вечно здесь что-то происходит, сюда вечно кто-то едет, и потом этот кто-то рассказывает, что добраться сюда было крайне трудно. Так говорили, и говорили не мне, а нашему водителю. Который в дороге признался, что и сам из этих мест. И потому нам очень повезло. Меня, правда, смутило, что навигатором он все же пользовался и вглядывался в него совсем не как человек, что идет на малую родину.
Интернет пропал еще когда мы съехали с трассы. Телефонная сеть немногим позже. Мы выплыли из грозовых туч в голубое небо, солнце здесь казалось выше и ярче. Моя читалка повисла на странице нового сборника хороров. Очередной рассказ только начал развиваться, и еще не было понятно о чем именно его сюжет. Перелистнуть на следующую страницу не получалось -- сеть искалась и не находилась. И эту страницу приходилось в уме обзывать любимой, и перечитывать один и тот же последний абзац уже десять раз подряд.
"Неон парадного входа перекрасил наши лица в красный цвет. Ночной клуб "Багровая полночь" ждал нас, наобещал лучших девочек в штате и бар с коктейлями по 99 центов. Хлои спешила докурить сигарету, чтобы мы наконец вошли. Хмель начал отступать, и нужно было срочно заполнить животы новыми порциями. Пахло ванилью. Транс раздавал листовки, у нас уже была одна, но он подошел рассказать о сегодняшней программе на ночь. У кого самая большая грудь, кто позволяет себе немного больше во время привата, какое бухло лучше не пить. Я заметил, что окна подвала забиты досками, а на верхних этажах решетки. Пока я разглядывал дом, Хлои засосала транса в губы. Мне показалось, что у него сифилис, но говорить вслух я этого не стал. Все мои домыслы основывались до прочитанной в энциклопедии статьи. Я лишь сделал вывод из того, что я вспомнил статью, - Срочно выпить! - меня поддержали хором. Внутри было жутко грязно. И не было ни одного человека. Дверь за нами закрылась и открыть её, чтобы хоть немного осветить коридор красным неоном, у нас уже не получилось."
На въезде в поселок не было таблички с названием. Хотелось хоть какой-нибудь конкретики, ведь и до этого на картах и в описанном в письме задании редактора лишь значилось "шерегешский район". После первых появившихся домов дорога ушла в овраг. Водитель отказался ехать дальше. Овраг был действительно очень крутой. В этом овраге ютились жилые дома, а на другом его конце располагалась нужная нам больница. Мы вышли из машины и поспешили к ней.
Со мной шла Катюша -- наш фотограф. Невысокая розовощекая, а местами одухотворенная девочка. Водитель остался в машине. Пару раз нам попадались местные, но разговаривать с нами отказывались. Молча отворачивались , прятали слишком черные свои глаза в шарфах и под шапками. Складывалось впечатление, что они не понимают, что мы им говорим. Будто в центре Сибири нашлось место, где не говорят по-русски.
Шлепая по грязи и озираясь по сторонам, каждый раз с надеждой проговаривая "здравствуйте, мы из газеты", мы дошли до нижней части оврага. Дальше предстояло идти вверх по склону, а грязь была слишком скользкой. Я предложил Катюше взяться за руки, чтобы не упасть. Она проходила у нас практику, была совсем юная, а потому скромная. Её рука быстро взмокла и скользила в моей ладони, точно как мои ботинки по дорожной слизи. Уверенности в шаге из-за этого было еще меньше.
Наконец с нами все-таки заговорили. Мальчишка, гонявший кошку палкой, услышав наше приветствие, обернулся, вытер об куртку нос, выбросил палку. Затем осмотрелся по сторонам и подошел ближе к забору.
- Вы на бомбу приехали смотреть?
Его говор был глухим и затхлым. Так должен говорить немец-старик после полувека советского плена. У него не хватало зубов по краям, а губы были измазаны чем-то черным. Под вязанной шапкой он прятал бритую белобрысую голову, имел привычку бестолково эту шапку снимать и надевать обратно. Бегал взглядом, пинал землю, порой сплевывал себе под кроссовки.
Катюша ответила, кто мы и зачем, попросила его показать и рассказать нам все.
- Так взорвалась же! И корова с ней вместе. Это Ил(ь/и)я её нашел. Мы покидались ею друг в друга, потом к корове привязали и взорвали.
Мы не успели переварить услышанное, как из дома послышался стук по окну, и мальчишка тут же убежал внутрь. Катюша переспросила меня, пикируя бровями к переносице:
- Они кидались миной? Друг в друга? Привязали..?
Я напомнил ей, что знаю ровно столько же, сколько и она. Мы хотели было зайти во двор за мальчиком, постучаться расспросить больше, но с первым нашим шагом зазвучал животный рёв, перешедший в громовой лай. Вслед залаяли со всех дворов. Пронзительно звонко. С хриплым надрывом и шумом лязгающих цепей. Мы спешно продолжили путь.
Больница имела задний двор, с широкими ветвистыми деревьями. Главный вход и амбарным замком и тетрадным листом, на иголку прибитым к нему, призывал шагать вдоль периметра в поисках другого. Вторая дверь, с заголовком "Прачечная", тоже была закрыта. Распахнутая третья была как раз напротив деревьев. Вблизи они оказались еще больше. Пусть не многометровые ввысь, но необъятными вширь. В тени их скрывалось дневное солнце -- настолько крут был наклон оврага и настолько близко к больнице они были. Жирные коротышки-великаны, жмурящие наши глаза густой тенью. Только в окнах плавали размытые отражения редких солнечных лучей. Под слоем пыли и в полумраке они выглядели оранжево-красными узорчатыми пятнами.
Полумрак заставил нас идти вплотную друг к другу. Наши плечи каждым шагом издавали тихий шаркающий звук. И каждый шаг все сильнее сгущал тень. Наконец, когда впереди уже не было видно абсолютно ничего, мы остановились. Резко и одновременно. Рюкзак за моей спиной брызнул звоном двух столкнувшихся бутылок виски. Катюша отступила назад и, кажется, скривила лицом неодобрение. Впереди послышались шаги.
В паре метров от нас открылась дверь. Залитое солнцем лицо жирной женщины в белом халате появилось в проеме. Взгляд её, встретив нас, потупился. Катюша тут же отбарабанила приветствие. Та в ответ махнула на нас рукой и зашла обратно, мы поспешили следом.
- Нам только и нужно, что пару вопросов задать и снять фото.
Но отвечать женщина не стала. Шла по коридору, отворачивалась от нас, заглядывала в пустые палаты. Когда я схватил её за плечо, чтобы остановить и заставить нам ответить, она с силой им дернула и я оказался на пыльном полу, разбив макушку в кровь.
- Что вы себе позволяете? - завопила Катюша, - Мы на вас заявление напишем.
Но тетке были мы безразличны. Однако, после трех минут, что я провел прижавшись к стене, в попытках остановить и головокружение и струйку крови, она вернулась, швырнула нам бинт, банку йода, и вновь ушла. Катюша уселась рядом, и, как раненому солдату в окопе, закружила надо мной бинтом. Только тогда я заметил, что на ней белоснежное пальто, что, несмотря на местную грязь, она умудрилась не поймать ни капли. А еще, что глаза еще желтые, как тусклая корка лимона. Цвет, который ранее мне видеть не доводилось.
Мы просидели еще минуту. Больше прохожих по больнице не было. Проверили связь в телефонах, но ни малейшего сигнала. Катюша предложила пойти обратно к машине, чтобы выехать отсюда прочь, отзвониться руководству и спросить, что делать. Я неуверенно согласился. Когда вставал, понял, что меня беспокоит больше всего, и тут же свое беспокойство решил проверить -- нет, бутылки не разбились от моего падения. Я радостно выдохнул, и тут же увидел Катюшино скривленное неодобрением лицо.
Внутри мы пробыли минут пятнадцать, но разбитая голова ,завидев уличный пейзаж, встретила его будто иным. Будто это совсем другой пейзаж. Я все ждал, когда я все-таки подскользнусь и упаду, задницей промчавшись вниз по склону. Катюша в каждый мой неосторожный шаг, наполненный ароматом неуклюжего кульбита на спину, хватала меня за локоть. С каждого двора все еще лаяли. Громко, хором, с гулом звенящего эха. Головокружение обрастало мигренью -- я к тому же совсем еще не пил за весь день, кроме ирландского кофе, а организм мой к такому не привык.
Так мы дошли до нашей стоянки, но ни машины ни водителя там не было.
- Эмъ, а где..?
- Катюша, я был с тобой все это время.
- Он ничего не го..?
- Нет. И в машине я тоже был вместе с тобой, все наши разговоры ты слышала.
- Ну, вдруг вы все-таки о чем-то договаривались.
- Я его в первый раз увидел сегодня.
Две параллельные колеи рыхлой грязи обрывались прямо под моими ногами.
- Так он уехал?
- И видимо уехал задом, не разворачиваясь. Видишь следы колес.
- И зачем так делать?
- Зачем?
Уже знакомый нам мальчишка вынырнул из оврага. Грязный и затекающий слюнями по подбородку.
- Не видел тут машину?
- Конечно, видел. Уехала, чего ей тут оставаться?
- Нет, остаться она должна была обязательно. Нам на ней уезжать еще.
- Куда уезжать?
- Обратно в город. Домой.
- Ой, не надо вот этого.
Катюша озадаченно оглядела с ног до головы мальчишку, метнула взгляд ко мне.
- А водитель ничего не говорил?
- Папка?
- Водитель. Такой...эм, лысый. Лет сорок на вид.
- И с шрамом на губах! - вскрикнула Катюша, - к ушам полосы уходят. Глубокие, но узкие.
- Так Папка же. Он машину сожжет в лесу к завтрему вернётся. Вы корову ведь приехали снимать?
Катюша засеменила глазами, ничего не сказав, вытащила телефон, задрала его над головой и начала бродить по сторонам в поисках сети.
- Корова вон там вот. И Ил(ь/и)я с ней. Жрёт её.
Я посмотрел в сторону указанную маленьким грязным пальцем.
На холме возле деревьев виднелись два пятна. Оба на земле. Одно серое, другое буро-красное.
- Бл*ть! Что за? Катя...Катя, иди сюда!
- Секунду,
- Пожалуйста, иди сюда скорей.
Малыш загоготал смехом.
- Щас дожрет и уползёт до ночи. А потом снова выползет.
- Катя!
Я отвернулся всего на секунду, прыжком схватил Катюшу и дёрнул к себе. Обхватил её лицо и направил в нужную сторону. Но там уже ничего не было.
- Что там?
- Только что...
- Что?
- Я не уверен, очень далеко. Да и голова кружится..ты! Скажи ей, что мне сказал.
- Ничо я говорить не буду.
Мальчик вновь загоготал.
- Вам в больницу надо обратно. Спать же где-то придется. А никто больше вас к себе не пустит.
И ушел. Катюша вновь спросила, что там было. А я почувствовал, как искривлено мое лицо. Я повторил слова Мальчишки, и Катюша сморщилась в отвращении. Ноги жутко устали, но присесть было негде. Катюша вернулась к попыткам поймать сеть, а я достал бутылку, открыл и хлебнул с горла. Когда Катюша заметила, жестом предложил ей. Она отказалась, однако после трех минут брождений с телефоном подбежала, выхватила и жадно глотнула. Затем согнулась, шумно задышала ртом. "Это же чистый спирт!" глаза её заслезились, а язык по-собачьи выпал из губ.
- У тебя есть с собой еда?
Спросила Катюша вымотав всю горечь послевкусия. Я показал пачку чипсов со вкусом крабов. Вновь моргнуло неодобрение на её лице, однако рука поползла к пачке. Мы захрустели обратно к больнице под вернувшийся собачий лай.
Жёсткая медработница не удивилась нашему возвращению. Выслушала вскользь нашу историю о машине и необходимости остаться на ночь, и махнула рукой идти следом за ней. Нам досталась палата с видом на темный задний двор. Уже подступал вечер и за окном было почти непроглядно. Я снова глянул в читалку, но страница не обновилась. У Катюши нашлись бутерброды, а медработница принесла две тарелки гречки. Мы ели и запивали виски с горла. После не-то обеда, не-то ужина, Катюша вспомнила мой рассказ о поедании мертвой коровы. Рассказала про коровьи глаза, что столь человечны. Затем и вовсе заметила, что коровы разумны. И тут её слова повернули в иную сторону, видимо она совсем напилась:
- Кто страшнее: каннибал, или его повар?
- То есть?
- Кто-то ест человека, да? А кто-то ему готовит. И кто хуже..страшнее? Тот, что считает нормой поедать себе подобных, или тот, что не только считает это нормой, но и..хм..помогает в этом пути?
- А в чём разница между канибализмом и...например, поеданием свинины?
- Я свинину тоже не ем, как и говядину. Свиньи тоже умные. Только курицу. Курицы -- тупые.
- То есть в этом разница? А, что если появится ницшевский Уберменш? Мы все для него будем тупыми. Перед Сверхчеловеком человек обычный -- лишь курица. Ему можно будет жрать человеков?
- Ты знаешь, наверное, да.
Я снова взял читалку, снова попытался перелистнуть страницу и снова пошла бесконечная попытка её загрузить. Катюша посмотрела через моё плечо, прижавшись своей щекой к моей.
- Никак не можешь нормально почитать? В этом проблема гаджетов.
- В этом проблема таких мест! Необходимость дышать кислородом -- ничуть не беда. Беда в том, что на дне мира кислорода нет.
- У меня есть чуть-чуть подышать.
Катюша выскользнула с плеча. Улыбнулась и достала небольшую книжку.
- Вот. По старинке. Бумажные листочки и запах типографии.
Это был сборник. Я держал в уме, что и Катюше тоже заняться будет нечем. Что отказываться невежливо, но и надолго его у себя задерживать тоже нехорошо. Поэтому выбрал совсем небольшой рассказ, с названием, что понравилось, и, хлебнув полный рот, забегал по строкам глазами.
--
"Иллюзия жизни"
Щёлкнуть пальцами достаточно, чтобы уйти от проблем. Один щелчок и всё. Нет никаких страхов, нет никаких забот. <Щёлк!> и вместо тебя, кто-то другой разгребает эти горы, а ты думаешь себе о своём. Смотришь со стороны, или не смотришь вовсе. Разве не мечта?
И вот так я умею. С ранних лет, как только пальцы научились сгибаться, а может и раньше. Может, в утробе было слишком темно -- может, я щелкнул и там, а мать чуть вздрогнула от звука крохотных костяшек, которые еще и не костяшки вовсе. И я в стороне, смотрю на иллюзорного себя, он с улыбкой у рта прыгает в самое пекло. А позже, одновременно со мной, приподнимает руку к подбородку и <Щёлк!>
В шумной компании, забираясь на высоту, прыгая с этой высоты, в воде, наедине с женщиной - боюсь я много, поэтому и щёлкаю часто. Мне нужен лишь покой и одиночество. Тогда я вроде бы счастлив. И сердце в груди не скачет, и зрачки не ширятся, и рука на автомате на загибает пальцы.
Я люблю свою работу. Она тихая и мирная. Только я и таблицы, сметы, цифры. Однако только ей жить нельзя -- говорю себе вновь и вновь, - потому набираю "друзьям", улетаю в рейд по барам, оказываюсь в полутьме пьяного разгула. Но <Щёлк!>, и как-нибудь без меня, ребята.
И только один мой друг, если не единственный, с кем мне всегда приятно общаться. Пусть он зануда и шутки его не смешные, зато с ним спокойно. Когда послерабочий вечер переносится к столику паба, сперва появляется он. Мы вдвоем. Говорим о всяком. Выпиваем по первой. Потом набредают прочие. <Щёлк!>
- Сегодня делал дефрагментацию жесткого. Только запустил когда, "осталось времени" писалось "176 дней". Пошёл заваривать чай, возвращаюсь -- уже готово. Думаю, "как быстро летит время!", а еще "Раз полгода прошло, пока шёл, чай и остыл и иссох!"
Он находил это смешным. Его выдавали глаза, которые щурились от смеха -- удивительная особенность улыбаться не ртом, но веками. Так улыбаются люди, которые стесняются своих зубов -- у него был отколот краешек на переднем.
Мы выпили по одной, затем еще по одной. Прочие сегодня сильно опаздывали. Я впервые за долгое время почувствовал себя пьяным. Обычно я выщелкиваю иллюзию до первого наплыва хмеля в голову. Потянуло на откровенности.
- Я сейчас что-то скажу. Ты главное сильно в слова мои не вслушивайся, а то решишь, что я чокнутый.
- Так ты и так чокнутый! Я другого такого чокнутого и не встречал.
- Ну, сейчас скажу совсем безумную штуку. Короче..
- Я слушаю, но не вслушиваюсь.
Я замер. Театральная пауза перед откровениями необходима -- показывает тяжбу произнесения. Так появляется вес слов. А может это просто пьяный тупняк. Тяжело было понять точно.
- Я ведь много чего боюсь, ты знаешь?
- Чего например?
- Высоты. Темноты. Шумных сборищ..
- Стоп! Ты?
- Я.
- Ты прыгаешь с парашютом каждые выходные, в клубах тебя все знают в лицо, при этом абсолютно во всех.
- Да слушай ты! Это все, конечно,...конечно. Но..сильное но.
- Тебе нравится бояться?
- Я же не извращенец какой-нибудь..
- А ходит слух, что..
- Так. Не надо об этом. В тот раз я был не в себе. - в голове сверкнуло то, что принято называть озарением, - И да! Я каждый раз был не в себе!
- А в ком? - пытаясь пошутить, спросил он.
- Ни в ком. Просто в стороне.
- ??
- Смотри. Я щёлкаю пальцами, и вместо меня появляется моя иллюзия. Или в тело забирается кто-то другой, а я со спокойно себе прохлаждаюсь в сторонке. Жду, когда все кончится.
Я ждал хоть какого-то ответа, однако пришлось продолжить.
- Щёлк! И это не я совсем, а кто-то другой. И он делает все то, что мне не нравится делать. Я ведь домосед, я люблю спокойствие, одиночество. Зачем мне праздные часы, когда можно их переждать, всегда занимаясь любимыми делами, в приятной обстановке и все такое.
Глазами он показал сомнение. Затем ими же улыбнулся.
- Но ты всегда весьма доволен и шумными пьянками, и так задорно кричишь в полоте. Всегда дергаешь кольцо парашюта лишь в последнюю секунду. Ты наслаждаешься этими моментами. Весьма искренне и правдоподобно.
- Да это не я ведь, а моя иллюзия.
- Я понял, я понял. И я о другом. Предположим, что все это правда. И тогда, согласись, иллюзия твоя проживает все самые весёлые моменты жизни..
- Не весёлые они вовсе! Я их такими не считаю.
- Ты не считаешь, но тот ты, который танцует на барной стойке, уж точно считает.
- Я хоть одетый был?
- Смотря в какой раз. Я вот о чем. Всё "весёлое" ему. Может быть, иллюзия твоя, вовсе не иллюзия, а иллюзия ты...блин...чего-то мне в голову дало.
Он покачнулся . Раскрыл рот в зёве. Показались свежеотбеленные зубы. Передний был восстановлен, без каких-либо дефектов. В дверном проеме возникла толпа "прочих". "Заждались, сучки??!" взвизгнул женский голосок. Выбеленный рот поспешно был закрыт, а глаза вновь улыбнулись. А я чисто автоматически согнул пальцы.
<Щёлк!>
Стою поодаль. Вижу себя подпитого, как обнимаю прибывших "прочих". Как широко кричу в сторону бармена. Руки забарабанили по столу, нетерпеливо схватили бутылку и досуха её опустошили. Понеслись часы. "Я" -- балагур. "Я" вроде бы счастлив.
Уже в ночи, когда потихонечку народ стал расходиться, криво улыбающиеся пьяные глаза подбрели ко "мне". Белоснежные зубы защебетали что-то в "мои" уши. "Я" в стельку пьяный вдруг отрезвел, что-то отвечал. Разговор их все сильнее и сильнее пугал "меня".
Наконец, "я" остался один. В своей квартирке. С чашкой горячего чая. "Я" уставился в стену, не моргал. Наконец, я поднял руку, но он не поднял в ответ. Уже было пора. Уже было спокойно. Я согнул пальцы, но он противился руке. Задергался.
<Щёлк!>
Я остался наедине с книжкой. Катюша вышла в уборную. Я положил сборник на катюшину сумку, и еще раз глянул в читалку. Глаза округлились, завидев незнакомую еще страницу. Я хлебнул виски и быстренько с ней расправился, быстрее пытаясь перелистнуть дальше. Но вновь загрузка замерла.
Я уставился в окно. Там было совсем темно. Будто бы кто-то выползал: черный, из черной земли в черную атмосферу. Подкатил перепой. Мрак играл в воображении. Что-то мерзкое, змееподобное, но с человеческим лицом. Я не услышал, как зашла Катюша. Она подкралась, снова легла подбородком на мое плечо.
- Что там? Что-то видишь?
Решал в голове стоит ли рассказывать пьяные причуды фантазии. Повернулся к ней, чтобы заговорить, и стукнулся носом об её нос. Понял, что губы наши почти вплотную друг к другу.
- У меня читалка сеть нашла.
- Да? - голос её стал тихим, - Может и телефон найдет? А книжка моя не понравилась?
- Я прочитал один рассказик. Про иллюзию и щелчки пальцем.
- И как тебе?
- Я не умею щелкать пальцами.
Катюша отпрыгнула и вдруг стала бойко задорной.
- Ты что?! Я тебя сейчас научу.
- Нет, не надо. Лучше...давай..эм, - перепой начал плести язык, - Возвращайся на плечо, смотри в окно и слушай.
Катюша так и сделала, щекой я ощущал, как она улыбается. Взял читалку и прочитал всего один абзац.
"Уставился во тьму. И тишина и тихий рёв начали играть злую шутку. Стали мерещиться изгибы и движенья. Я стал и верить и предполагать, что прямо сейчас, раз шаги здесь не слышны, прямо сейчас из ниоткуда звериная лапа схватит мое лицо, сожмет и не отпустит. Что кончится мое дыханье в ней, и сказать я уже ничего не смогу. Уставился во тьму и пытался не бояться. Там не было ничего, и было слишком многое. Меня тошнило, но тошнить было нечем. Уставился во тьму, потому что смотреть больше было некуда."
Пауза. Мы оба смотрели в окно. Черный прямоугольник, прячущий целый мир. Прежде чем услышать голос, я почувствовал, как движутся её щеки:
- Нельзя смотреть в темноту. Если смотреть, и сам станешь темным внутри. Впустишь её в себя.
- А куда смотреть? На лампочку что ли?
- Уж лучше на нее. Темнота уродует. И не проходит. Не надо.
- Ты драматизируешь.
- Только попробуешь, и тут же начнешь что-то в ней находить, что-то в ней замечать.
- Может быть, замечаешь в ней что-то, потому что что-то в ней есть.
- В ней обязательно что-то есть. Что-то пугающее, что-то страшное. Но не смотри. Просто не смотри.
Катюша внезапно переменилась. Щекой я почувствовал улыбку. И, кажется, она повернула взгляд к лампе.
- А если бы была возможность, ты бы постоянно ехал по экватору планеты, чтобы не кончался день, или чтобы не кончалась ночь? Влево, или вправо?
- И часто ты о таком думаешь?
- Постоянно.
- Надо проверить телефон. Верно?
- Я бы ехала влево, куда и Солнце едет. Всегда был бы день. Всегда было бы светло.
Сперва я, следом и она, мы проверили телефоны. Сети не было.
- Что будем делать?
- Сейчас спать, а завтра пойдем пешком. Может, машину какую-нибудь поймаем, или сеть найдется. Всяко лучше, чем здесь ждать..хм..ждать неясного ничего.
- А спать? Вместе?
Лицо Катюши покраснело от робости. Взгляд теперь спрятался в угол палаты. Я по-отечески взял её руку, погладил. Пошатнулся, осознал уровень перепоя. Понял, что в ночи вполне может стошнить.
- Раздельно.
- Одной страшно.
- Не бойся, я ведь рядом. И утро совсем скоро будет.
После нескольких минут приготовлений, я упал на кушетку. Тут же вырубился и в сознание не приходил до утра. Но спал беспокойно. Снились грубые болезненные прикосновения. Звериные когти, скользящие по коже. И звуки. То хруст, то шарканье. Дыхание. Хриплое астматическое. Вскрики и всхлипы. И мерцания света. То рыжего, то белого.
***
- О, Господи! Такое утро..так мерзко. Вчера явно перепил. В такое утро следует пускать на фоне гармошечный ритм "Вальса Амели". ? Тебе, вообще, какие фильмы нравятся? Какая музыка? Я ныне трезв и готов постигать тебя, женщина.
Ответа не было. Я открыл глаза. Рвота подступала к горлу. Я приподнялся, в палате никого не было. Срочно отправился в уборную. Где, обняв унитаз, провел минут двадцать.