...Эх! Во те времена ишше, в которы дали были бескрайни, зимы суровы, море студёно, грязь непролазна, а люди кругом бескорыстны... Пахал в море на доре ухарь один самопальной по прозвишшу Пакшата. Росту он был скромного, норову упорного, ума недалёкого. Жил бедно - пропивал последно. От нужды-то мало имел да много терпел.
Хожал сызмальства Пакшата промыслом в артели с мужиками на Мурман, то на Канин: птицу ль, зверя бить да рыбы впрок добыть. В зиму имал рыбу белу - пелядь да нельму, весной брал рыбу чёрну - окунь да шшуку озёрну, летом ловил рыбу морску - палтос да треску, а осень уж - лучил сёмгу.
Сижал эдак-от он раз во шшельях по межени на перекрое - таскал навагу на поддёв да сети с сельдью тряс, и попалась ему невиданна в этих краях досели рыба-скумбрия. Еле её на борт поднял, столь матерушша оказалась! Перья у ней золотым огнём горят, шешуя буде из жемчуга, шаглы аки перламутром алым переливаются, шевелит она длинным усом и вдруг говорит Пакшате человечьим голосом: "Отпусти меня, рыбак! А за это подарю тебе взамен я алюминеву личинку скумбалоса! Укроешь её мхом получше да будешь поливать рассолом до новолуния, и вылупится из неё не вошь, не сколопендра, а конь волшебна, с виду - епогонь, и будет исполнять твои желанья необыкновенны, сколь захошь".
"Врёшь, поди! - Пакшата отвечат. - Што, эдака личинка аномальна поможет мне зажить нормально и без труда позволит досыта всегда питаться?!"
А скумбрия никак не униматся: "Слушай, бат, сюды: всё сделать просто - прошше некуды. В передне (в ротовое) отверстье надоть совать эфтой кони еду каку попало, хошь комья там аль сучья али мох с травою, а из заднего (из анального) отверстья будет она вываливать тебе, но не навоз, а материальны ценности, каки запросишь. Желанья в лево ухо ей будешь говорить, но смотри - размерами они должны быть не боле самой епогони, штоб ей не лопнуть от натуги! Да! Не поможет токма конь та никому ума добавить, приделать к месту руки, заставить прыгнуть выше головы, живых плодить да мёртвых оживить. А кабы не сбежать ей, дам тебе я ленту девичью свою, ею конь ту стреножишь, как подрастёт. Да гляди же не распутывай зверюгу эфту после никогда, нето уйдёт конь-епогонь туда, где не найдёшь её и боле не поймашь!" Сказала так, моргнула средним глазом, натужилась - личинку отложила, тут же достала ловко усом ленту из косы, крылья когтисты выпрастала из-за спины, лапки подогнула и упорснула разом в сторону луны.
А у рыбака в руках осталась лишь коротенька льняна верёвка да серебрином крашена личинка скумбалоса, размерами с яйцо курино. И думат тут Пакшата: "Тьфу ты, б л ядь, зараза! Конь кака-то епогонь опять! А-а... Если што, то сдам яйцо в ломбард по весу. И скумбрию зря упустил, конешно, завялить к пиву надоть было бы её..." Но, делать неча, достал ушат, набил его мхом до краёв, личинку запихал туды, сам сверху сел для верности и стал рассолу подливать...
Дня через три - глядь, а из личинки вылупилась и вправду конь, но токо махонька така, горбата, на ошшупь буде железна, с пятью ногами, головой большой и задом, ушами до земли и хвостиком как у змеи.
Опешил с удивления Пакшата поначалу, но скоро приноровился-таки кормить конь ту очистками да сором мелким, а из ушата получал взамен соль россыпью да спички, хошь по одной пока, и то ему хватало, штобы в печи лучину разжигать. Ну, а через неделю уж пробовал он скрозь епогонь жать самогон из мха и мухоморов да табачку припрашивать, да сахарку кусками там, да пряников опять...
Когда ж конь подросла, то спутал он верёвкою передни ноги ей, как скумбрия учила, а для надёжности застал её в сарай и ну давай тягать туда коршнями глину и каменья с берега, жменьями тресту, песок навалом да из бочек рыбных сквашенну треску. Конь-епогонь жрёт в три горла, как на дрожжах растёт и словно по заказу выдаёт Пакшате всё, што тот не пожелат. Хошь - бредень-самолов тебе, хошь - иготь-ветролёт да пестерь-самобранок, ишше и огонь-скоромёт вдобавок! Да прочего обмундированья дорогушшего и всякого добра набрал он с два амбара.
И тут Пакшата вдруг сообразил, што экое богатство надоть буде как то на матёру переправлять! Всё срочно в дору погрузил, а конь волшебна-то не влазит уж, да и така тяжёла стала, што не затолкать и не поднять её на борт руками. И решил тогда Пакшата ненадолго путы отпустить, штоб епогонь сама смогла забраться в лодку. Но, как токо развязал верёвку, конь железна тут же встрепенулась, встала на дыбы да вырвалась из рук! Копытами взбрыкнула, дала свисток и сиганула в море сине, лодку опрокинув... И ушла на дно вместе со всем погруженным в дору добром! Долго потом ишше Пакшата горевал, всё тралил неводом да корги кошкою цеплял на этом месте, но так и не достал обратно ничего...
А конь-то, епогонь, с тех пор по наши дни выходит без боязни ночью из воды на берег (размером уже стала с гору) и продолжат жрать всё подряд: озёры, реки, торф, траву, деревья, птицу да зверьё. Взамен кладёт асфальт шлепками, копытами копат канавы да ямы на полях, вываливат за собой повсюду груды обломков искорёженных, роет норы в скалах, оставлят жирны чёрны пятна на песке и портит воздух копотью да гарью. Которы люди сведушши, те выслеживают по ночам конь-епогонь и, как найдут её, то силятся добраться ей скорей до уха левого...
Дак, слышь-ко, ты! Никто из них досели так и не крикнул в него: "Лопни, гадина!", а шепчут алчно лишь одно: "Хочу себе богатства!"