Сколько раз я слышал от доктора Ходжо что-то вроде "Вас это не касается, молодой человек", когда задавал по первому времени глуповатые вопросы на темы, которые вот уж действительно меня не касались. Но теперь так странно... странно думать, что это меня не касается. Хотя, если раскинуть мозгами, так оно и есть.
Теперь.
Все, что касается Лукреции Крессент - это дело только ее одной.
Теперь...
Возможно, еще дело доктора Ходжо, но и тоже в меньшей степени, и, все же, в большей, нежели моё.
Это ни в коем случае не обидно, это правильно, так и должно быть. Но в глубине души больно. Боль ширится с каждым разом, что я вижу ее. Я словно утопаю в омуте, и мне больно не за себя.
Я ведь знаю, почему она пошла за Ходжо и не могу ее за это винить. Хотя порой я не вижу логики в поступках... вероятно, переоценивая сам себя, думаю, что мог, мог бы что-нибудь придумать, я мог бы снять этот груз с ее хрупких плеч. Бремя потери дорогого человека, груз вины за его смерть, который до сих пор тяготел над ее сознанием, мешал счастью. Просто все случилось слишком поспешно, видимо, так было предрешено. Кто-то захотел, чтобы я зашел в тот злосчастный день к ней в комнату, а доктора Крессент там не оказалось. Кто-то очень сильно пожелал, чтобы я увидел эти файлы, увидел досье на моего отца, понял, что они сотрудничали, и некто Гримуар Валентайн погиб в этом сотрудничестве. А еще кто-то позаботился о том, чтобы Лукреция зашла как раз в тот момент, когда я там был, и узнала, что я все видел, что я все знаю...
Каждый раз, думая о таком злосчастном стечении обстоятельств, хочу взять в руки свою пушку... навести ее, скажем, на Ходжо. Неужели я думаю, что виной тому он? Нет-нет, вовсе не так. Просто, с тех самых пор, как он подал идею этого ужасного эксперимента, он стал мне неприятней обычного. А может дело в его глумливых взглядах, которые он так часто бросает на охрану - на меня? Он-то точно знал... и был очень рад, просто по-детски рад, когда доктор Крессент стала ЕГО супругой. Ничьей другой. Пожалуй, будь доктор Крессент даже некрасива, Ходжо радовал бы сам факт - у него есть женщина, у кого-то ее нет, и этот кто-то - я. Глупо как.
А кто знает, может и он виной?
В любом случае, эта его идея с клетками Дженовы. Вживить их своей супруге, женщине, которую ты любишь, вживить их ребенку, своему собственному сыну? О чем нужно думать, каких наград желать, о каком признании может идти речь, чтобы пойти на такой шаг?!
А ее мне не понять.
Просто все случилось слишком рано. Прежде, чем доктор Крессент смогла бы мне довериться. И в этом ошибка. Ничья глупая ошибка.
Хотя, кажется, понимаю - она убежала от боли, все еще не питая ко мне доверия. И к боли вернулась, но ведь не ведая, что все обернется именно так.
Следовать теперь за ней стало моей основной задачей - боль приходит внезапно и сражает доктора Крессент наповал. За этим нужен я: помочь ей опуститься на пол, не упасть, или отнести ее к себе в комнату, дать обезболивающее, помочь, просто помочь, в меру моих сил. За этим и нужен охранник-турк, телохранитель Винсент Валентайн, сын Гримуара Валентайна, что когда-то погиб при работе с Лукрецией Крессент.
Клетки Дженовы, чужеродный генетический материал, ее тело восприняло неохотно. А страшные видения о сыне-тиране усугубляют душевные муки.
Но мы все так же далеки, и если я могу вколоть ей обезболивающее и позволить забыть о боли физической, то утешить по этой причине не в силах, сколько бы я ни старался.
Мне кажется, в день, когда она окончательно приняла решение так тесно сотрудничать с Ходжо и вовсе стать отныне его, она намеренно закрыла душу. Повесила замок. Стала другой. Ненастоящей. И все старания напрасны - ее уже не вернешь. Эта Лукреция стала сильной, как бы ее ни ослабил эксперимент. А та нежная Лукреция просто бы не выдержала.
Я не опустил руки. Я не оставил попытки. Я буду бороться изо всех сил.
По крайней мере, я хотя бы просто ей помогу, и даже этого будет достаточно.