Затяжное лето медленно засыпало в мягком воздухе уходящего сентября, прогретом лучами медового солнца, пропитанном сладким дыханием роз, чуть колеблющим его, и замирало, точно смолкающая струна, и растворялось, подобно её долгому звуку, в осенней живой тишине. День звенел и колёсами велосипеда катился к горизонту, покидая розарий.
Я не мог вспомнить, как попал сюда. Ранним воскресным утром я запрыгнул в пустой вагон электрички, не имея ни малейшего представления, куда она привезёт меня. Солнце, чистое до белизны, согревало вымытые дождём рельсы и оставляло крошечные искры в каплях, застывших на линиях проводов. Городской гул оставался далеко позади.
Воздух в то утро был как никогда свеж.
В окне мелькали незнакомые пейзажи, сонные, безмятежные. Они не видели войны и не ведали о её приближении. Потому тихо спали в умиротворённом безмолвии. Наверно, они и меня усыпили.
Я оказался в розарии. Сидел на разогретой солнцем скамейке и разглядывал волны на небе. И хотя, кажется, на душе давно не было так легко, я чувствовал: это не то место, где я должен быть.
Песок зашуршал под колёсами. Она слезла с велосипеда и подошла ко мне. Глаза её искрились непонятной мне радостью. Тонкие пальцы её правой руки обвили стебельки лаванды и мака. Она наклонила голову, будто спрашивая: "Что ты делаешь здесь?"
Её звали Роза. Или, быть может, Мария.
‒ Можно сесть рядом с тобой?
Я кивнул, не успев понять вопроса. Она плюхнулась на скамейку и глубоко вдохнула запахи розового сада.
‒ Смотришь на небо? - снова зазвенел её голос.
‒ Ага.
‒ М-м-м... ‒ задумчиво протянула она, поднимая голову. - Сегодня оно особенное.
‒ Разве?
‒ А ты сам не видишь?
Я глянул на неё, но она не отводила глаз от неба. Я снова посмотрел вверх. Да, я не видел ничего особенного. Возможно, и самого неба не видел. По крайней мере, не чувствовал этого.
‒ Ладно, мне уже пора, ‒ сказала вдруг она, вставая со скамейки и разглаживая юбку. Сделала шаг вперёд, лёгкий, почти невесомый, и мне показалось, что шаг этот покрыл многие километры. Мир дрогнул, точно был лишь проекцией киноплёнки. И её тело дрогнуло вместе с ним. Очертания его расплылись на мгновение, побледнели и опять налились цветом. Мир дрогнул во второй раз, и меня пронзил страх.
‒ Стой! - выкрикнул я, бросаясь за ней. Она озадаченно посмотрела на меня через плечо.
Её имя было Мария. Её имя было Роза.
‒ Что с тобой? У тебя земля из-под ног уходит.
Я не сразу понял, что она имела в виду, а когда осознал, мы уже летели вниз. Но не стремительно падали, а словно опускались на дно аквариума, медленно паря. И перья, белые, как снег, кружились вокруг нас. Она смеялась, а я не мог понять, отчего.
Земля осторожно коснулась подошв, но тело так и не обрело вес. Место, куда мы спустились, было незнакомо мне и походило на городок, какие рисуют в детских книжках. Под пурпурным куполом в алом кольце облаков разлился вечер, точно тёплое молоко. Острый серп месяца нависал над крышами, и казалось, что тонкая нить, держащая его, вот-вот разорвётся и он лезвием гильотины вонзится в землю.
‒ Это место, ‒ сказала она и поёжилась, обхватив себя руками, ‒ всё соткано из напряжения. Как ты можешь существовать здесь?
‒ Что значит "существовать"? ‒ недоумевая, спросил я. Но она не ответила: отвлеклась на что-то другое. Я проследил за её взглядом. Белые перья, что кружили в воздухе вокруг нас, падали нам на головы и танцевали в свете фонарей.
"Как в снежном шаре", ‒ подумал я, и меня передёрнуло.
‒ Будет гроза, ‒ произнесла она так, словно это был приговор. И сквозь падающий снег я увидел синие всполохи молний меж чёрных громад облаков. - Нужно уходить.
‒ Но ведь... из снежного шара невозможно сбежать, не разбив его.
‒ Да, тут ты абсолютно прав.
Она улыбнулась и, схватив меня за рукав, увлекла за собой. Я слышал громовые раскаты, доносившиеся с бесконечной высоты, но звучали они странно. Как и стук её каблуков по мостовой. Как и моё сбившееся дыхание. Все звуки были другими.
А мы продолжали бежать. Всё дальше по тротуарам, вдоль пустых домов, свет в окнах которых давно погас. Вниз по улицам, прочь из города.
Всё ярче вспыхивали молнии: я видел их ослепительные блики на куполе снежного шара. За нашими спинами они ударяли в землю, раскалывая её, как орех. Я слышал оглушительный грохот и боялся остановиться, обернуться. Мне оставалось только смотреть ей в спину и продолжать бежать, содрогаясь от раскатов грома и её ледяного спокойствия.
Снова сверкнула молния, ослепив нас. Стеклянный купол треснул и с душераздирающим звоном разбился, разлетевшись миллионом осколков. Мирок снежного шара хлынул наружу, подхватив нас и затягивая с собой. Она сжала мою ладонь и улыбнулась, заглянув мне в глаза. И смех осколками зазвенел в воздухе.
Я назвал её Роза Мария.
Глаза никак не могли привыкнуть к яркому свету. Стояла приятная тихая летная жара.
На остановке я был один. Ждал автобус, но его всё не было. Впрочем, я никуда не спешил.
Я опустился на скамейку и посмотрел по сторонам. Ни людей, ни автомобилей. Проспект пустовал, точно все, кто хотел, давно преодолели его и понеслись дальше, к неизвестности. К неизвестности, которая совсем не манила меня. Потому я и сидел на скамейке в одиночестве, ни о чём не думая. Спешить было некуда. И незачем.
Хотелось навечно замереть вот так и раствориться в тёплом воздухе.
‒ Эй, проснись, ‒ сказала Роза Мария, похлопывая меня по плечу. - Мой мак усыпил тебя?
Ничего не понимая, я уставился на красные цветы мака, пылающие в букете, что она всё ещё держала в руке.
Мы сидели на скамейке в розарии. Так, словно и не покидали его.
‒ Мы... опять здесь? - растерянно спросил я.
‒ Да. - Роза Мария вскочила на ноги и повернулась ко мне лицом. - Я хочу забрать свой велосипед, ‒ с улыбкой ответила она.
Не успел я сказать и слова, как она умчалась куда-то, шурша туфельками по песку. Оставшись в одиночестве, я взглянул на небо, но волны его пропали. А вместе с ними пропала какая-то часть меня.
Я опустил глаза. Положил ладонь на скамейку, и к пальцам прикоснулось что-то тёплое и мягкое. Это были лепестки мака в букете, который она забыла рядом со мной. Или оставила специально. Я снова прикоснулся к цветкам. Несмотря на грубый цвет, они оказались на удивление нежными. И это делало их поистине прекрасными. Не сравнить ни с какими розами.
Задребезжал велосипедный звонок. Роза Мария, беспечно крутя педали, подъехала к самой скамейке. Она подняла свой букет и опустила в корзинку, прикреплённую к рулю, где уже лежали какие-то травы.
‒ Что это? - поинтересовался я.
‒ Розмарин.
‒ Он тебе для приправы нужен? Собираешься готовить что-то?
‒ Нет-нет, ‒ Роза Мария коротко посмеялась. - Готовить я не умею. Совсем.
‒ Тогда зачем тебе розмарин?
‒ Ты когда-нибудь пробовал розмариновый чай?
Я только помотал головой.
‒ Как-нибудь угощу тебя. А теперь идём. Нет смысла оставаться здесь.
И мы пошли куда-то через розарий. Она катила вперёд свой велосипед, показывая дорогу, а я брёл позади. Вдоль дорожек сменяли друг друга бесконечные розовые кусты и деревья, и я не заметил, как вслед за ними лето сменилось осенью.
Она остановилась и замерла на месте. Я поравнялся с ней и посмотрел в ту же сторону.
Перед нами раскинул красные ветви кизил. Почему-то сердце у меня в груди забилось чаще, потревоженное старым воспоминанием. Таким блёклым и размытым, что я не мог уловить его. Кажется, я сам захотел, чтобы оно стёрлось. Осталось одно только сердцебиение.
‒ Здесь покоится чья-то душа, ‒ протянула Роза Мария.
В груди защемило после этих слов.
‒ Ветви такие красные. Точно омыты кровью.
Она провела пальцами по одной из ветвей, и несколько капель упало на лепестки белых роз, окрашивая их алым.
‒ Знаешь, в моём сердце спит миндальная косточка. И когда я умру, из моей груди вырастет миндальное дерево. Так же, как однажды из чьего-то праха вырос этот кизил. И даже если я до конца жизни буду одинока, память обо мне всё равно останется. Человек умирает, но воспоминания продолжают жить.
Её слова просочились в самую глубь меня и воскресили затёртое прошлое. Тогда мир предстал моим глазам совершенно другим.
Мы стояли на берегу моря в ночной тишине. Кромка набегающих волн сияла миллионами голубых искр, словно Млечный путь осыпался в воду и прибился к нашим ногам. Она восхищённо наблюдала за яркими огоньками, а меня всё терзал единственный вопрос: "Кто эта девушка, что стоит рядом?"
‒ Я ещё никогда не видела во сне таких красивых звёзд.
И мы стояли в ночной тишине, смотря в небо, бесконечно глубокое. В груди, там, где должно быть сердце, сгустилось что-то тяжёлое и горькое. Чёрной смолой оно наполняло мои лёгкие, мешая дышать, подменяло кровь в моих венах, останавливая её движение. Я почувствовал на языке горечь.
‒ Ты ведь понимаешь, что всё здесь ненастоящее? Но это то, что наполняет тебя.
Я не понимал. Розмари подошла ко мне вплотную и положила ладонь мне на грудь. А потом прижалась ухом, прислушиваясь.
‒ То, что внутри тебя, ‒ почти шёпотом сказала она. - Боль, печаль. От чего же ты так страдаешь? Что так сильно ранило тебя?
Розмари подняла голову: в её глазах стояли слёзы. Смола в моих лёгких обрела форму слов, и я смог отпустить их.
‒ Я потерял очень дорогого мне человека. Настолько близкого, что, кажется, я и сам умер.
‒ И кем был этот человек? ‒ осторожно спросила Розмари.
Я посмотрел вдаль, на линию горизонта, едва различимую, и тихо ответил:
‒ Моей младшей сестрой. Она отдала свою жизнь, чтобы спасти несколько тысяч людей. Такое решение она приняла сама. И временами мне кажется: её величайшей ошибкой было оставить меня одного. Но я помню,... когда она умирала у меня на руках, я смотрел ей в глаза, наполненные горечью и счастьем, и понимал, что моя жизнь ничего не стоит. Поэтому после её смерти я не могу сдвинуться с мёртвой точки.
‒ Ты неправ, Хью, ‒ сказала Розмари, опустив голову. - Нельзя так просто обесценивать себя. Твоя сестра была не единственным человеком в твоей жизни.
‒ К чему ты клонишь? - бросил я и отвернулся.
‒ К тому, что ещё есть люди, которым ты нужен, ‒ почти крича, выпалила она и сразу же осеклась. - Разве... разве один человек стоит таких слёз?
"Ни один человек не стоит таких слёз".
Это последние слова моей сестры.
‒ Молчи! - не выдержал я. - Ты ничего не знаешь! Поэтому не говори такие вещи!
‒ Но... я просто...
Розмари задрожала, и мир дрогнул. Пустота прожгла дыры в его киноплёнке и стремительно выедала кадр за кадром. Я наблюдал, как он исчезает, пока от него ни осталось одно воспоминание. Но и оно вскоре стёрлось.
Проспект мирно спал, окутанный безмолвием.
Я сидел на остановке, ожидая автобус, и думал о том, что сказал ей.
"Прости", ‒ прошептал я, хотя уже забыл имя той, с которой был так груб.
По асфальту застучали каблуки. Я обернулся: девушка шла в мою сторону. В ярком свете я не сумел разглядеть её лицо. Но силуэт показался мне знакомым.
‒ Едешь куда-то? - спросила она с улыбкой, подойдя ближе.
‒ Да. Только вот автобуса всё не видать.
‒ Ты не спешишь? - Странно, что я был ей так интересен.
‒ Нет, совсем не спешу.
‒ Понятно. - Она обошла остановку и долго, не шевелясь, смотрела вперёд, туда, где начиналась неизвестность. - Я вот тоже не спешу. Но, знаешь, сегодня замечательная погода. Можно и пешком прогуляться, как считаешь?
‒ Наверно.
Она улыбнулась и пошла дальше. Я ещё долго смотрел ей в спину, пытаясь вспомнить её имя. А когда вспомнил, девушка уже растворилась в солнечном свете.
‒ Розмари! - крикнул я, надеясь, что она услышит. - Никогда, никогда не останавливайся! Меня уже не изменить. Но однажды ты встретишь человека, которому сможешь помочь! Я верю в это! И ты тоже поверь! - Я помолчал немного, прислушиваясь. - Может, мы ещё увидимся. Угостишь меня розмариновым чаем.
Снова наступила тишина. Я подождал недолго и опустился на скамейку.
"Мне давно пора проснуться".
Размеренно стучали колёса электрички. Я открыл глаза: за окном всё те же сонные пейзажи. Закончатся ли они когда-нибудь, я не знал. И не хотел знать.