Аннотация: Странная форма - не проблема для любви.
Вторая от входа лампа не работала и даже не моргала, отчего освещение становились желтовато-серым, тусклым. Словно вместо воздуха вокруг плескалось прозрачное масло. Места возле входа не оставались пустыми, конечно, но и не пользовались особой популярностью, особенно у читающей публики.
Поезд остановился, двери, помедлив, открылись. Станция, людная во все будние дни с утра до вечера, сейчас, в субботу, почти опустела. В вагон вошли молодой человек, громко и весело болтавший с девушкой-мерзлячкой, замотавшейся в свой широкий модный шарф по самые глаза. За ними, перед тем как двери уже начали задумываться о воссоединении, вбежал парень постарше и после этого знаменательного для вагона события двери сомкнулись.
На вновь прибывших почти не обратили внимания. На болтавшую парочку сердито посматривали бабульки, которых в вагоне оказалось всего две, и сонно - пожилые женщины, ещё не превратившиеся в бабулек. Их раздражали громкие голоса. Поезд мчался с шумом, который накладывал свой отпечаток на эти, в общем, приятные голоса. После двух остановок девушка ослабила шарф и высунула наружу довольно приятное, хоть и прыщеватое лицо. Парочка стояла неподалёку от дверей, словно стараясь привлечь лишнее внимание. Болтовня о том, какую некрасивую сделали новую карточку, зачем он ходит в эту секту и какой характерный слог у Нила Геймана, никого не привлекала, никто не тянулся к этой информации и она не растекалась по вагону, а обрывалась на небольшом радиусе от центра - говорящих. Через некоторое время голоса сделались частью мерного шума.
Второй парень тем временем занял удобный угол - напротив входа - и, поместив в него свою широкую спину, вынул из наплечной сумки значительных габаритов булку. Вернее, это был кусок коржика, бока которого покрывали чёрные, словно ласточкины норы в обрыве, пятна от запрятанной внутри ежевики. Парень и сам был весьма внушительных габаритов и ввысь, и вширь, поэтому увесистая порция в его руках выглядела вполне уместно. Он осмотрел коржик, а коржик осмотрел его. Увиденное удовлетворило обоих. Коржик был свеж и аппетитен, а человек был вполне способен проглотить его. От человека пахло жизнью и теплом, а коржик, хоть и уже остывший, источал запах ягод и сдобы. От легкой, как на лаваше, корки слетела шелушка и как пыльца стала опускаться на пол.
Зубы вонзились в острие коржика и порядочный кусок исчез. Коржик понял, что попал в правильные руки. Человек не только мог его съесть, но и был способен насладиться этим. Он умел есть коржики. Во всём мире остались только они двое, окутанные слабым ароматом ежевики, закрывавшим их от запахов метро. Человек с удовольствием пережёвывал откушенное, а коржик просто ликовал, стараясь ничем этого не выдать. Они обменивались силой и удовольствием. Вот и второй укус, не уступающий первому.
Вагон покачивает, но парень стоит твёрдо. Ещё три-четыре таких укуса и...
Парень пытается перехватить коржик поудобнее, чтобы не запачкать пальцев, но его рука соскальзывает и оставшаяся мякоть, переполненная ежевичной начинкой, с воплем отчаяния шлёпается на пол вагона. В руке остаётся только искалеченная корка. Крик коржика неслышен, неслышно и полузадушенное горестное восклицание парня. Никто, в вагоне, кроме него самого, не видел произошедшего. Парень, не глядя, печально доедает корку - уже нет ни удовольствия, ни мастерства. Глаза его не отрываются от погибшего куска. Тот лежит на грязном полу, там, где ступали тысячи ног, прокатывались отвратительные колёса тележек, стояли бесполезные грузы. Ещё минуту назад он был составной частью счастья и сам был счастлив. При падении он издал горестное "хлюп" - и больше ничего. Он тих, холоден и знает, что стал грязью, даже хуже чем грязью.
Парень трагически облизывает пальцы. Поезд входит в тоннель и всё вокруг погружается в темноту.