Аннотация: Это роман о храброй девушке, не побоявшейся бросить вызов хитрым и жестоким бретонским разбойникам. Действие романа происходит во Франции,в провинции Нормандия, на рубеже 17-18 вв.
Кюре, закончив причащение, скорбно вздохнул, медленно подошёл к двери и отворил её.
- Вы можете войти, ваше сиятельство, мадам хочет попрощаться, - упавшим голосом произнёс священник, впуская в комнату мужа больной.
Маркиз де ла Прери, мужчина средних лет, приблизился к кровати, на которой лежала больная - молодая, с измождённым лицом женщина, и, опустившись перед ней на одно колено, нежно взял её тонкую, исхудавшую руку в свои ладони. Даже в полумраке комнаты было заметно, каким бледным было лицо умиравшей, оно почти что сливалось с подушкой, на которой она лежала. Казалось, в теле женщины не осталось ни капли крови.
- Мой муж, - еле слышно проговорила умиравшая, шевеля иссушёнными губами. И после долгой паузы, словно собираясь с последними силами, вымолвила: - Люблю тебя.
Мужчина, до этого еле сдерживающий себя, зарыдал и, опустив голову, прижал руку жены к своей щеке. Мокрыми от слёз губами он принялся целовать её почти что полупрозрачные пальцы.
- Прошу тебя, не уходи, - шептал он. - Не покидай меня, Мари, - надрывно произнёс мужчина.
- На всё воля Господа, - тихо проговорила женщина и вдруг закашляла.
Что-то забулькало у неё внутри, и на губах показалась кровь. Чахотка пожирала лёгкие молодой женщины, иссушая её и забирая все силы.
Маркиз поднял голову и посмотрел на свою жену, словно пытаясь навсегда запечатлеть в памяти черты её лица. Трясущейся рукой он гладил её каштановые волосы, размётанные по подушке, заглядывал в серые, уже почти ничего не выражавшие от полного измождения, глаза.
- Где дети? - спросила маркиза.
- Они рядом, в коридоре, мадам, - ответил кюре.
- Впустите.
Священник подошёл к двери и, открыв её, сделал призывный жест. В комнату в сопровождении няньки вошли двое детей. Старший, мальчик, заботливо обнимал свою восьмилетнюю сестрёнку, хотя у него самого взгляд отображал испуг и растерянность.
Кюре подтолкнул за плечи детей, в нерешительности застывших у порога, вперёд. Когда брат и сестра подошли к кровати, взгляд больной просветлел, а на лице отобразилось некое подобие улыбки. Собрав все свои последние силы, женщина протянула руку в сторону девочки и дотронулась до её таких же каштановых волос.
- Эжени, Бернар, - обратилась маркиза к детям, тяжело дыша, - хочу... попрощаться.
- Нет, мамочка, нет, - замотала головой девочка и заплакала.
- Я скоро встречусь с Богом... Буду говорить с ним... Попрошу, чтобы он... заботился о вас.
- Я хочу с тобой, - жалобно сказала Эжени, глотая слёзы.
- Нет, мой ангел, тебе ещё рано. Бернар, - и женщина перевела взгляд на сына., - заботься о сестре, - и она перекрестила детей.
- Хорошо, мамочка, - и мальчик, схватив руку матери, принялся целовать её.
Священник, видя все эти сцены, от которых ему самому становилось не по себе, произнёс:
- Мадам, я думаю, детей лучше увести.
- Нет, мы никуда не пойдём! - тут же протестующе воскликнул Бернар и ещё сильней прижал к себе сестрёнку.
- Раздвиньте шторы, хочу видеть день, - проговорила умиравшая.
- Мадам, умоляю вас, не говорите так много: каждое ваше слово отнимает ваши силы, - горячо попросил кюре и, подходя к окнам, стал раздвигать шторы, которые до этого были плотно задёрнуты для того, чтобы яркий свет не мешал больной спать.
Солнечный день ворвался в наполненную горем комнату, и, казалось, стало легче дышать. По всей видимости, это придало сил маркизе де ла Прери. Она слегка приподняла голову и посмотрела на мужа, щурясь от ярких лучей солнца, и вдруг сказала:
- Антуан, береги Эжени: я чувствую, с ней может случиться что-то плохое.
- Нет, что ты. Ей ничего не грозит, - принялся успокаивать жену маркиз.
- Нет, я чувствую.
- Прошу тебя, не беспокойся. С Эжени будет всё хорошо, - заволновался мужчина, потому что больную начало лихорадить, горячий пот катил с её лба.
Кюре, достав свой платок, принялся вытирать капли, выступившие на коже маркизы. Но та замотала головой, показывая тем, что помощь ей уже не нужна, и снова закашляла. Однако после этого женщина как будто успокоилась. Наверное, её силы совсем уже иссякли. Она закрыла глаза и стала спокойно лежать. О том, что маркиза была ещё жива, свидетельствовало лишь её тяжелое, хриплое дыхание. Казалось, она впала в забытьё.
Кюре взглянул на детей: они с ужасом смотрели на мать и отца, лицо которого было искажено отчаяньем. Священник попытался было ещё раз увести отпрысков де ла Прери из комнаты. Но тут больная словно очнулась.
- Не забирайте их! - воскликнула она с каким-то безумием в голосе. - Уходи, не трогай её, - кричала женщина кому-то, смотря невидящим взглядом. - Эжени, беги!
Все замерли в оцепенении. Казалось, маркиза де ла Прери сошла с ума, её крики были ужасны. Маркиз растерянно посмотрел на священника. Но тот сам был поражён: откуда у умирающей взялось столько сил.
- Это женщина, женщина! - продолжала кричать больная, мечась по постели. - У неё чёрные...
Но умирающая не договорила: у неё уже действительно не осталось сил. Испарина покрывала все её лицо, и женщина только беззвучно шевелила губами. Вдруг она широко открыла глаза и выкрикнула:
- Я вижу... свет!
Она приподнялась, словно хотела последовать за ним. Но тут голова её безжизненно упала на подушку, всё тело обмякло, а глаза застыли в одной неподвижной точке. Мучения несчастной кончились.
Кюре первым осознал, что маркиза де ла Прери скончалась. Он подошёл к бездыханному телу и, проведя рукой по лицу женщины, закрыл ей веки. Перекрестившись, священник принялся читать молитву на латыни.
А маркиз в рыданиях упал на грудь умершей, повторяя бесчисленное количество раз:
- Нет, Мари, нет, нет.
Его горе невозможно было измерить.
Наконец няне удалось вывести детей из комнаты. А душа маркизы отправилась к Богу.
***
Если бы вы жили в конце семнадцатого века и решили бы совершить путешествие по реке Сене от Парижа вверх по её течению до Гавра, то вскоре вы бы достигли Нормандии, одной из прекраснейших провинций Франции. Проплывая по петляющей реке, перед вашим взором то и дело представали бы то опушки огромных лесов, то меловые обрывы, то обширные пастбища, на которых паслись бурые коровы, дававшие жирное молоко. По берегам реки вы бы увидели разбросанные живописные деревушки с яблоневыми садами; чуть поодаль виднелись бы старые фермы. Вы обязательно на своем пути повстречали бы лодку с рыбаками, разбрасывавшими сети, и медленно плывущие баржи. Но главная достопримечательность Нормандии - это, конечно же, её средневековые замки. Одни стоят прямо у берега, отражая свои каменные стены в глади вяло текущей Сены, другие же высятся на холмах, окружённые густыми лесами. Но если бы вы, миновав Лез Андели с его разрушенным замком Гайяр и не доплыв до Руана несколько лье, высадились бы на правом берегу реки и, пробравшись через ивняковые заросли, взобрались бы на гряду холмов, то вскоре вашему взору предстали бы четырехугольные башни старинного замка, высовывавшиеся из-за крон вековых дубов, которые плотным кольцом обступали их. Этот замок эпохи раннего средневековья назывался Шато-ан-ла-Прери.
Некогда величественный, он представлял собой настоящую крепость. Четыре мощные зубчатые башни располагались по его периметру, а над ними главенствовал - донжон. Ров, некогда окружавший замок, давно высох и зарос кустарником. От прежнего величия остались только толстые, неприступные стены, увитые плющом.
Внутри же него было всё совсем иначе. Замок дряхлел, и его владелец, маркиз де ла Прери, принадлежавший к одному из древнейших нормандских родов, не прилагал никаких усилий для того, чтобы поддерживать его; с тех самых пор, когда четыре года назад от чахотки скончалась его жена. И в тот день весь мир для него перестал существовать. Утешение своё он нашел на дне бутылки с вином. Маркиз не брился, не мылся, не менял бельё, - и вскоре стал похож на своих подданных - нищих крестьян. Месяцами он не покидал пределов замка, не бывал в Париже - и все о нём забыли. Все, кроме нескольких друзей, с которыми он некогда ездил на охоту. Они не смогли равнодушно наблюдать за тем, как гибнет их друг. Но больше всего они сочувствовали двум его детям, о которых отец не заботился так же, как и о замке. И они решили, что самым лучшим для маркиза будет - вновь жениться, пока он ещё не распродал последние остатки своих земель.
После долгих уговоров де ла Прери наконец согласился: он уже сам стал понимать, что дальше так продолжаться не может и о детях должен кто-то заботиться, да и рана на его сердце постепенно затягивалась. И после четырех лет вдовства он женился во второй раз. Его избранницей, по совету друзей, стала вдова одного из бордоских графов, которая в придачу к своему приданому привезла в замок ещё и своего сына. Его звали Шарлем, и он был на четыре года старше родного сына маркиза.
Безусловно, никто не вёл речи о любви между молодожёнами - это была коммерческая сделка: невеста получала титул и ещё один замок во владение, маркиз - рачительную хозяйку с необходимыми средствами для восстановления замка. Новая маркиза довольно быстро поняла, что от её мужа нет никакого толка и что, чем меньше его беспокоили, тем было лучше для него. И очень скоро вся власть в Шато-ан-ла-Прери полностью сосредоточилась в её руках. Жгучая брюнетка сорока лет, невысокого роста, полная, но очень энергичная и властная, в один момент завела везде свои порядки. Распоясавшаяся дотоле за долгие годы прислуга тут же стала покорной: они боялись одного только её взгляда. Было нечто демоническое в её тёмно-карих глазах.
Но больше всего невзлюбили новую хозяйку Шато-ан-ла-Прери дети маркиза - Эжени и Бернар. Они не хотели признавать в жене отца женщину, способную заменить им их мать: ещё слишком хорошо они помнили свою собственную. Эта властная женщина, подчинившая всех вокруг себя, включая и их слабовольного отца, вызывала у них ненависть. Дети отказывались слушаться её. И мачеха платила им такой же нелюбовью. Не желая видеть подле себя враждебных взглядов, маркиза попыталась было уговорить своего мужа отдать отпрысков несчастной Мари в монастырь. Но дети бросились в ноги отцу, и он не смог им отказать, ведь они так напоминали ему его покойную жену, особенно маленькая Эжени, в которой он души не чаял.
После этого мачеха возненавидела падчерицу с пасынком ещё сильней. Но самый главный удар мадам де ла Прери получила от своего собственного сына Шарля. Тот видел, что его сводные брат и сестра страдают от характера его матери, и чувствовал за неё вину. Поэтому он старался как мог заступаться за них. И вскоре дети сдружились. Как не препятствовала маркиза этой дружбе, у неё ничего не вышло.
Но, как бы там ни было, вскоре под бдительным надзором маркизы замок стал выходить из запустения. Она заставила своего мужа увеличить подати и налог на землю, и в Шато-ан-ла-Прери потекли деньги. Маркиз не мог не замечать, что деятельность его новой супруги приносит свои успешные плоды, и поэтому ни в чём ей не препятствовал, а даже, напротив, поддерживал её во всём.
Маркиз де ла Прери был очень религиозным: каждое воскресенье он посещал церковь вместе с детьми. Его новая жена, не отличавшаяся таким же благочестием, но видя какое значение это имеет для мужа, так же усердно молилась перед образом Богоматери, тем самым ещё больше укрепляя свой авторитет перед супругом. По возвращении же домой, когда мужчина запирался в своей комнате, она снимала свою личину. Но маркиз де ла Прери не видел, да и не хотел видеть, что его детям при мачехе стало жить совсем несладко.
Очень скоро мадам де ла Прери завела себе любовника, из-за того, что её муж совершенно не интересовался ею как женщиной, и ей пришлось искать любовные утехи в объятьях другого мужчины. Им стал один из соседей де ла Прери - граф де Соммевиль. Он был на десять лет младше маркизы, однако её бурный темперамент пришёлся ему по вкусу. Чтобы оправдать слишком частые визиты своего любовника в Шато-ан-ла-Прери, маркиза объявила о помолвке графа и падчерицы, несмотря на то, что на тот момент Эжени было всего лишь одиннадцать лет. Но все в замке знали, что женитьба была всего лишь предлогом для беспрепятственного посещения графом Шато-ан-ла-Прери; это знали все, кроме обманутого мужа. Или, возможно, как всегда, он предпочёл сделать вид, что ничего не замечает.
Однако вскоре де Соммевилю идея женитьбы на падчерице любовницы стала нравиться ему день ото дня всё больше и больше, и он уже перестал воспринимать её всего лишь как мнимое прикрытие своих визитов в замок. Найдя одобрение со стороны маркизы де ла Прери, которой эта идея показалось прекрасной местью непокорной падчерице, он в действительности вознамерился жениться на девочке, разумеется, когда та подрастёт. Своим опытным взглядом он давно уже разглядел в Эжени будущую красавицу и теперь только ждал момента, когда она достигнет того возраста, когда с ней можно будет отправиться под венец. Эжени же, конечно, никто не спросил: желала ли она себе в мужья такого человека, как граф де Соммевиль. Было достаточно того, что отец девочки не возражал. Его жена сумела убедить его в том, что это была очень выгодная партия для Эжени, ведь де Соммевиль был далеко не беден. Девочке же её жених казался старым, несмотря на то, что ему было всего тридцать четыре года, и уродливым. Её неприязнь к нему усилилась ещё больше с тех пор, как она стала замечать на себе его плотоядные взгляды. Одна только мысль о том, что де Соммевиль будет её мужем, приводила Эжени в ужас. Однако дело было решённым и изменить ничего уже было нельзя.
И всё это, безусловно, сказывалось на здоровье девочки, которое и так было слабым. Постоянный полумрак, царивший в каменных стенах замка, - солнце редко заглядывало в него, - не позволял Эжени расти здоровым ребёнком. Кожа её была бледна, взгляд - печален. Казалось, после смерти матери она совсем разучилась улыбаться. Девочка была похожа на увядающий цветок.
Эжени любила вставать раньше всех с восходом солнца, когда в замке царила тишина и все ещё спали. Так у неё создавалась иллюзия, хотя бы на время, что в эти утренние часы она совершенно одна в замке. Выскользнув из постели в одной сорочке, она подходила к окну и открывала настежь ставни. На широком каменном карнизе уже сидели два лесных сизых голубя; у одного из них были белые пятнышки на шее, у другого - это была голубка - на спине. Они не улетали, когда девочка открывала окно, а наоборот, начинали радостно ворковать. Девочка брала со стола горбушку хлеба, нарочно оставленную с вечера, и крошила её голубям. Птицы, совершенно её не боявшиеся, порой в нетерпении клевали хлеб прямо из рук.
Тем временем огромное раскалённое солнце, словно на нём сотни тысяч истопников непрерывно подбрасывали уголь в его горнило, медленно и величественно всплывало над лесом. Всё вокруг окрашивалось в золотисто-медный цвет, как будто фея, пролетая над землёй, дотрагивалась своей волшебной палочкой до всего, что попадалось ей на пути, - и до деревьев, и до дороги, убегавшей в лес, и до стен замка, и до голубей. Однако постепенно солнце, приподнимавшееся всё выше над верхушками деревьев, бледнело, но одновременно с этим начинало слепить глаза.
Оставляя ставни открытыми, Эжени покидала комнату. Осторожными шагами, чтобы никого не разбудить, она спускалась по лестнице и пробиралась на кухню. Там кухарка на столе в миске оставляла для собак остатки вчерашнего ужина. Девочка брала эту миску и выходила во двор замка. Две рыже-пегие гончие, учуяв запах своей маленькой хозяйки, тут же поднимались со своих мест и, потянувшись, медленно, виляя хвостами, подходили к ней. Подняв свои седые морды, они преданно смотрели в глаза Эжени. Эти собаки были такими старыми (казалось, что им столько же лет, сколько и замку), что за ними никто уже не ухаживал; никто, кроме девочки. Потрепав их по шее, она ставила миску с костями перед собаками, а затем возвращалась в свою комнату.
Тем временем замок начинал постепенно оживать. После Эжени второй просыпалась кухарка: ей нужно было ставить опару для хлеба, потрошить птиц, взбивать масло. Затем - прислуга, и последней вставала маркиза. Она любила нежиться по утрам на тонких батистовых простынях.
Возвратившись в свою комнату, девочка обычно вновь усаживалась у окна и наблюдала за тем, как медленно пробуждается ото сна природа, слушала, как допевают свои утренние песни ночные птицы.
Так было и на этот раз. Однако через некоторое время Эжени услышала стук в дверь и вопрошающий голос её служанки Матильды, спрашивающий разрешения войти.
- Доброе утро, мадемуазель, - поприветствовала та свою хозяйку, войдя в комнату и слегка присев. - Как вам спалось?
- Хорошо, Матильда, спасибо, - ответила девочка, усаживаясь на стул у столика с зеркалом.
И служанка, взяв гребень, принялась расчёсывать волосы Эжени.
- Опять, наверное, проснулись рано с первыми петухами? - спросила Матильда и, получив утвердительный ответ, произнесла мечтательно: - А я, если б мне позволили, спала бы, наверное, до самого обеда.
Затем служанка стала помогать своей маленькой хозяйке одеваться. Но тут Эжени услышала через открытое окно, что массивные двери ворот замка отворяются, а затем - стук копыт лошадей.
- Кто это? - спросила девочка.
- Должно быть, ваш отец и сын мадам. Они сегодня собирались в Руан.
- Да? - испуганно промолвила девочка.
Эта была для неё неприятная весть. Ведь это значило, что единоличной хозяйкой в замке остаётся мачеха, а это не сулило ничего хорошего.
Служанка с сочувствием посмотрела на Эжени, хотя она сама до ужаса боялась мадам. Но, чтобы подбодрить маленькую госпожу, заботливо провела ладонью по её плечу и сказала:
- Может, сегодня обойдётся.
Завершив туалет, девочка вновь спустилась вниз, на кухню, стремясь успеть позавтракать до той поры, пока ещё не встала маркиза. Эжени не гнушалась делить трапезу вместе со слугами за одним столом. В любом случае это было лучше, чем есть под тяжёлым взглядом жены отца, когда кусок в горло не лез.
Затем Эжени поспешила улизнуть прочь из замка, стены которого на неё давили. Она спустилась вниз с холма и направилась в сторону любимой рощи. Там росли многовековые дубы, клёны, ясень, и было много старых поваленных деревьев, покрытых бархатистым мхом. Войдя в рощу и пройдя несколько шагов в глубину, девочка, согнав муравьёв, уселась на один из таких стволов и подставила своё личико под лучи ласкового майского солнышка, проникавших сквозь листву деревьев и падавших на молодую поросль, играя зайчиками. Вся роща была наполнена весенним гомоном птиц. Громче всех щебетали синицы, прыгавшие с ветки на ветку совсем рядом с девочкой. Где-то в кроне деревьев выводили свои трели дрозды, заливалась славка, юлил лесной жаворонок. Иногда то там, то здесь раздавалась мелкая дробь дятла. Опрятная чёрно-белая птица с красной шапочкой на голове с деловым видом лазила по шершавой коре дуба, выискивая толстых гусениц.
Но вдруг все птицы в один миг испуганно притихли, и Эжени вдалеке услышала приближавшийся стук лошадиных копыт. Это не могли быть её отец и Шарль, так как, если они уехали в Руан, то должны были вернуться не раньше вечера. Девочка слезла с поваленного ствола и поспешными шагами направилась в сторону дороги, по которой должен был проехать неизвестный. Но не успела она дойти до края рощи, как мимо неё пронёсся всадник в ливрее. Эжени узнала в нём слугу графа де Соммевиля. А это значило, что вскоре и сам граф пожалует в замок. Погрустнев, девочка медленно побрела обратно к поваленному дереву. Усевшись на него, в задумчивости она стала водить своей ладонью по мягкому, зелёному мху, обволакивающему ствол. И теперь ей казалось, что птицы пели уже не так радостно, а небо было не столь синим. Через некоторое время Эжени вновь услышала стук копыт лошади посыльного графа - тот ехал обратно. И сердце девочки сжалось.
Так она просидела около часа, пока не услышала чьи-то шаги. И ей не надо было поднимать головы, чтобы убедиться в том, что это был её брат Бернар. Он подошёл к поваленному дереву и присел рядом с сестрой.
- Что ты делаешь? - спросил подросток.
- Слушаю птиц, - меланхолично ответила Эжени.
- Они каждый день здесь поют.
- А я каждый день слушаю. Мне правится, как поют птиц. Они такие маленькие и беззаботные.
Наступила пауза, брат и сестра молчали, казалось, что они вслушиваются в трели лесных пташек. Но на самом деле Бернару необходимо было сказать Эжени кое-что важное. Но он никак не решался, потому что знал, что эта новость огорчит её. В замешательстве брат поглядывал на сестру, ища подходящие слова.
- Ты хочешь что-то сказать? - догадалась девочка.
- Да... Мадам просит тебя вернуться в замок, - выдавил из себя Бернар. - Сегодня вечером... опять приедет де Соммевиль.
- Я знаю, - ответила Эжени. - Я видела его посыльного.
- Мачеха хочет, чтобы ты присутствовала на ужине.
Тут девочка спрыгнула с поваленного дерева и сказала:
- Сейчас. Я только нарву цветы.
И, присев на корточки, Эжени стала рвать ландыши, в изобилии росшие вокруг, отчего казалось, что роща была припорошена снегом. Бернар, чтобы помочь сестре, тоже наклонился и стал срывать цветы.
Вдруг, словно в задумчивости, Эжени проговорила:
- Они снова напьются и меня заставят пить их гадкое вино. А потом будут надо мной смеяться.
- Нет, нет, не бойся, я не дам тебя в обиду, - сказал Бернар и, чтобы отвлечь сестру, указал на ландыши, которые та держала в руке: - Посмотри на цветы. Ты их так сжала, что они сломались.
Действительно, тонкие стебельки переломились и головки цветов поникли.
- Бедненькие, - пожалела их девочка. - Похожие на меня: красивые, но слабые, ничего не стоит их сломать. Но нет, - замотала головой она, - я некрасивая. Мачеха говорит, что я похожа на лягушку.
- Нет, это неправда, не слушай её, - возразил юноша. - Ты вырастешь и расцветёшь, подобно этим цветам.
- Зачем мне такой становиться, если я выйду замуж за графа и всю жизнь проведу в его замке? - с печалью в голосе спросила Эжени.
- Нет, ты не выйдешь за него, - горячо проговорил Бернар. - Не выйдешь, я обещаю тебе. Я сделаю всё, чтобы этого не случилось.
Но Эжени мало верила в то, что её брат сможет ей чем-то помочь. Что было в силах сделать четырнадцатилетнему подростку против таких людей, как их мачеха и граф? И девочка обречённо направилась в сторону замка.
- Когда мама умирала, - продолжила говорить Эжени, идя по тропинке, - то сказала, что когда встретится с Богом, то попросит его, чтобы он заботился обо мне. И я сама каждый день об этом молюсь. Но, видно, я не достойна его внимания. Мне иногда кажется, что я скоро заболею, так же как мама, и умру.
- Нет, не говори так, ты не умрешь.
- Зачем мне жить? - пожала плечами девочка.
- Ради меня и отца. Ради этого неба, - и Бернар взмахнул вверх рукой, - ради этого солнца, ради птиц, которых ты так любишь, и этих цветов. Ты должна быть сильной. Посмотри на них, - и юноша вновь указал на ландыши, - они начали вянуть. Но ты сейчас принесешь их домой, поставишь в вазу с водой, и они снова оживут, поднимут свои головки и будут радовать твой взгляд. Потому что каждая божья тварь на этой земле стремится жить.
- Я не цветок, Бернар, мне некого радовать.
- А я, а отец, а Шарль! - возражая, воскликнул юноша. - Мы все тебя очень любим!
- Для вас я только обуза. Ты мечтаешь поступить на военную службу, Шарль грезит о придворной. Из-за меня вы вынуждены оставаться в замке, чтобы опекать меня. И поэтому мне иногда кажется, что если бы я вдруг умерла или куда-нибудь исчезла, то это было бы лучше для всех, это сделало бы вас свободными.
Тут Бернар вновь захотел возразить сестре, но к этому времени они уже подошли к замку, и увидели, что им навстречу из ворот выбежал слуга, у которого было очень озабоченное лицо.
- Мадемуазель Эжени, - обратился слуга, - мадам требует, чтобы вы немедленно к ней явились.
- Она никуда не пойдет! - грозно крикнул Бернар, вставая перед сестрой, словно щит.
- Как это не пойдёт? - обомлел мужчина.
Его лицо побледнело: ведь он мог поплатиться за неповиновение маленькой мадемуазель.
Но девочка заметила испуг слуги и ей стало его жалко.
- Нет, я сейчас приду, - сказала она.
- Эжени, ты не должна во всём ей повиноваться, - горячо возразил Бернар.
Но сестра не слушала его.
- Передайте, мадам, что я уже иду, - сказала она слуге.
И тот, облегчённо выдохнув, ушёл. Когда мужчина скрылся за воротами, Эжени сказала:
- Бернар, я не хочу, чтобы из-за меня кто-то ещё страдал в замке.
Маркиза де ла Прери тщательно готовилась к визиту своего любовника. В своей комнате она сидела перед огромным старинным венецианским зеркалом, в котором полностью отражалась её пышная фигура. Камеристка, молоденькая девушка, пудрила ей лицо рисовой мукой.
- Ты можешь немного быстрее? - подгоняла маркиза служанку.
- Да, мадам, - безропотно ответила та и начала более энергично махать пуховкой.
Однако из-за страха перед гневом мадам рука у камеристки начала дрожать, отчего пудра стала ложиться неровно - местами то очень густо, то, напротив, совсем мало.
- Дура неуклюжая! - вспылила маркиза, взглянув на себя в зеркало, - Посмотри, что ты наделала! - и с досады она с такой силой оттолкнула от себя служанку, что у той и пуховка, и пудреница выскользнули из рук и упали на пол, рассыпая вокруг себя белое облако пудры. - Да она ещё и безрукая! Откуда ты взялась такая? Со скотного двора? Впредь будешь такой нерасторопной - отправишься обратно свиней пасти. Впрочем, что тут говорить: каков хозяин, такова и прислуга. Похоже, в этом замке все такие бестолочи, начиная с господина и заканчивая служанками.
Побледнев как полотно, девушка стояла молча, опустив голову, и покорно выслушивала всё то, что выговаривала ей маркиза.
- Ну, что застыла, как сосулька в феврале? - всё больше раздражалась мадам. - Приведи комнату в порядок!
Камеристка немедленно принялась исполнять приказ, но тут в дверь осторожно постучали.
- Кто там? Войдите, - ответила маркиза.
Дверь отворилась, и за нею показалась падчерица.
- А, вот и наша Эжени, - деланно ласковым голосом произнесла женщина и, тут же сменив тон, грозно спросила, подходя к девочке: - Ты где так долго шлялась? Битый час тебя нужно ждать!
В этот момент, хоть мачеха была и невысокого роста, Эжени она показалась раза в два выше.
- Гуляла, - кратко ответила девочка, испуганно посматривая на маркизу исподлобья, боясь прямо взглянуть в её чёрные, ядовитые глаза.
- Опять, наверное, болтала со своими цветочками? - насмешливо спросила мачеха. - Сегодня вечером пожалует твой жених, граф де Соммевиль. Будь добра быть готовой к его приезду. И смени свою трагическую маску на более весёлую. Ну, - и женщина, больно схватив девочку за локоть, вытолкнула её из комнаты, - поторапливайся быстрей. А не будешь готова к приезду графа - в наказание запру тебя в комнате на неделю! - кричала она уже вслед удалявшейся падчерице.
Эжени и Бернару больше ничего не оставалось делать, как надеяться только на то, что их отец и Шарль успеют вернуться домой из Руана раньше, чем к ним прибудет де Соммевиль. Однако чем ближе день клонился к вечеру, тем всё меньше оставалось надежды на это. И вот наконец слуга доложил, что пожаловал граф де Соммевиль.
Маркиза тут же поспешно собрала всех внизу; и вот теперь Эжени и Бернар, нарядные, одетые во всё самое лучшее, стояли в передней под присмотром мачехи и с кислыми лицами ждали, когда войдёт гость. Двери отворились, и появился граф. В это же самое мгновенье по лицу хозяйки дома расплылась широчайшая улыбка, впрочем, сравнимая в своих размерах с сияющей улыбкой гостя, и женщина поспешила навстречу к своему любовнику, чтобы поприветствовать его. К сегодняшнему дню она тоже принарядилась: на ней было атласное, малинового цвета платье, с низким декольте и украшенное многочисленными бантиками и оборками; цвет его подчёркивала подвеска из рубинов, подаренная маркизе ещё её первым мужем. А на её полной, полуобнажённой груди и шее красовались с десяток мушек. На голове же возвышался невероятных размеров "фонтаж", призванный увеличить рост маркизы хоть ненамного.
- Ах, любезный граф, как мы рады видеть вас вновь в нашем замке! - не скрывая радости, поприветствовала гостя маркиза, присев перед ним в легком реверансе.
И, сняв шляпу, он, совершенно не стесняясь глазевшей на них прислуги, принялся страстно целовать пальцы своей любовницы, унизанные массивными перстнями.
- Мы все вас так заждались, граф, что блюда, нарочно приготовленные к вашему визиту, наверняка уже начали стыть. Поэтому прошу вас сразу же пройти в обеденный зал, - сделала пригласительный жест маркиза, прекрасно зная, чем угодить гостю.
Де Соммевиль послушался и важной походкой направился в зал в сопровождении своей любовницы. Но тут мадам де ла Прери, проходя мимо детей, заметила, что у падчерицы слишком понурый вид.
- Эжени, - строго обратилась она к ней, - не вижу радости на твоем лице по поводу визита твоего жениха. Он может обидеться на это.
Девочка сделала попытку изобразить улыбку, однако граф прошёл мимо Эжени, словно и не заметив её. Тем временем в обеденном зале всё уже было накрыто к приезду "дорогого гостя". Всё лучшее, что нашлось на кухне, красовалось под различными соусами на столе: в центре стоял жареный поросёнок, рядом - блюда из фазанов и перепелов, украшенные веточками сельдерея, также - нежный паштет из телячьей печёнки с розочками из сливочного масла, языки в желе, различные виды сыров, пирог с кремом и засахаренными фруктами, - и всё это благоухало и выглядело столь аппетитно, что даже у сытого человека потекли бы слюнки. А между всем этим в избытке были расставлены графины с красным вином.
Граф, увидев подобное разнообразие, довольно хмыкнул и, усевшись за стол и торопливо засунув салфетку за свой воротник, приступил к поглощению этих яств, не дожидаясь, пока рассядутся остальные, как будто всё это было приготовлено только для него одного. Хватал он первое, что попадалось ему под руку, ничему не отдавая предпочтения, словно старался как можно быстрей опустошить тарелки. Не отставала от него и маркиза, попросив отрезать себе довольно большой кусок бочка поросёнка с золотистой корочкой. Оба они любили чревоугодничать, о чём говорила дородность их тел.
К еде не притрагивались только Бернар и Эжени: у них кусок в горло не лез. Девочка просто молча сидела, отрешённо глядя в одну точку. Бернар же с беспокойством поглядывал то на мачеху и её любовника, то на сестру. Он не ждал от сегодняшнего вечера ничего хорошего.
- Эжени, - вдруг обратила своё внимание мачеха на падчерицу, которую она усадила рядом с де Соммевилем, - почему ты ничего не ешь? Ты таким образом проявляешь неуважение к своему жениху.
Девочка вздрогнула и растерянно посмотрела на женщину.
- Если ты ничего не будешь есть, то я прикажу, чтобы Женевьеву высекли, раз она так плохо готовит! - пригрозила мадам.
Это подействовало на Эжени: не глядя, она взяла что-то с тарелки и, откусив, принялась медленно жевать.
- Бернар, тебя это тоже касается.
И юноше также ничего не оставалось делать, как последовать за сестрой. С неохотой он взял перепёлку и больше машинально стал откусывать от неё кусочки, но он не чувствовал вкуса нежного мяса птицы. Бернар желал только одного, чтобы этот обед закончился как можно быстрей.
- Ах, маркиза, не надо их заставлять, если они не хотят. Нам больше достанется, - произнёс граф, берясь за графин с вином своими толстыми, маслянистыми пальцами.
Налив себе вина в фужер, он принялся пить из него большими глотками, словно от еды у него пересохло в горле, и почти за раз опустошил его. Маркиза следом за ним проделала то же самое и с той же жадностью. А затем ещё и ещё. И поэтому довольно скоро этот графин был опустошён. Де Соммевиль, не дожидаясь слуг, принялся откупоривать вторую. Теперь граф и его любовница уже больше пили, чем ели. И постепенно они начали пьянеть. Они стали всё громче смеяться, всё больше подкалывали себя пошленькими, сальными шуточками, у них начал заплетаться язык.
- Прислуга может убираться! - вдруг громко скомандовала мадам.
И обслуга покорно стала покидать обеденный зал, сопровождаемая обречённым взглядом Эжени. Впрочем, даже если бы мачеха задумала что-нибудь и в присутствии слуг, они всё равно не смогли бы ничем помочь маленькой мадемуазель. Как ни любили они её, как ни сочувствовали - мадам они боялись больше.
- Эжени, - вновь обратилась женщина к падчерице, - ты ещё не выпила ни капли вина. Нужно выпить за здоровье жениха. Ведь скоро ты отправишься с ним под венец.
И маркиза громко расхохоталась: она всегда знала, как побольней задеть девочку. Налив ей полный бокал вина, она протянула его Эжени. Но тут Бернар, сидевший рядом с мачехой, перехватил его и, отставив в сторону, решительно заявил:
- Она не будет пить.
- Это кто там тявкает? - недоумённо спросила женщина и презрительно посмотрела на пасынка.
- Она не будет пить! - с ещё большей твёрдостью в голосе произнёс подросток, вставая со своего места.
И, обойдя стол, он встал рядом с сестрой, чтобы в любой момент он смог защитить её.
- Да кто он такой, чтобы решать, что нам делать? - возмутился граф.
- Я её брат!
- Брат? Ха-ха-ха, - рассмеялся мужчина. - Я сейчас посмотрю, чего ты стоишь.
И, с грохотом отодвинув от себя стул, де Соммевиль подошёл к юноше, и резко со всей силы наотмашь ударил Бернара по лицу. Тот покачнулся, а Эжени испуганно вскрикнула. Но мужчине показалось этого мало и он ударил его ещё раз кулаком в грудь. Четырнадцатилетний подросток не мог ответить мужчине, который был в два раза крупнее его. Корчась от боли, он повалился на пол, теряя сознание.
- Что ты наделал? Ты же его убил! - испуганно вскрикнула маркиза.
- Не бойся, Клементина, это его хмель свалил, - произнёс граф, давясь от хохота и очень довольный самим собой.
А Эжени даже не посмела встать со своего места, чтобы помочь брату и попытаться привести его в чувство. Путь ей преграждал де Соммевиль, который никогда ещё не казался ей таким ужасным, как в эту минуту.
Теперь же, когда главная помеха, мешавшая веселиться, была устранена, можно было продолжать дальше.
- Видишь, что случилось с твоим братом, - указывала мачеха девочке на Бернара. - Будешь нам перечить, мы его ещё сильней побьём. Ты поняла?
Эжени еле заметно кивнула.
- Не слышу.
- Поняла, - тихо ответила девочка.
- Вот и хорошо. Так ты будешь пить?
- Да, - проговорила Эжени и, взяв своей тоненькой, дрожащей рукой налитый бокал, принялась пить из него небольшими глотками.
- Ну кто же так пьёт? - раздражённо произнесла маркиза.
И, подойдя к падчерице и выхватив у неё бокал, она насильно принялась вливать красную обжигающую жидкость в горло девочки. Захлёбываясь, та закашляла, и струйки вина потекли по её подбородку и золотистому шёлковому платью. Но мачеха наливала уже следующий бокал.
- Пей, пей, а то ты даже не сумеешь как следует напиться на своей собственной свадьбе, - и женщина с любовником снова громогласно захохотали.
Им становилось всё веселей и веселей. А у Эжени же из глаз потекли слёзы.
- Вы посмотрите, она уже ревёт, - с издёвкой проговорила мачеха.
И, вернувшись на своё место, она вновь потянулась за графином Но на этот раз она стала наливать себе. А граф, сняв крышку с другого графина, принялся пить прямо из горла, обливаясь вином, отчего в очень скором времени он стал напоминать извозившуюся в грязи свинью.
- Ах, какие веселые деньки меня ожидают! - с упоением воскликнул де Соммевиль и с силой разбил графин, из которого только что пил, об каменный пол.
- Что ты сделал? - нахмурила брови маркиза. - Это ведь моё лучшее вино!
- Да ты только послушай, Клементина, ведь я теперь буду иметь и жену, и любовницу! - произнёс он, поочерёдно загибая пальцы. - И делай с ними, де Соммевиль, всё, что ты захочешь!
- Ты собираешься укладываться в постель вместе с этим лягушонком? Да ты же раздавишь её своим телом! Как мерзко, - поморщилась женщина. - На твоих простынях, граф, имею право возлежать только я.
- Ты права. Она будет молча прислуживать нам как терпеливая и верная жена. Она будет подавать нам вино в постель и поправлять подушки, когда мы с тобой будем предаваться утехам.
- Это будет забавное зрелище, - смеялась маркиза. - Ты слышишь, лягушка? Тебе никогда не познать радостей любви. Мне даже несколько жаль тебя, - и, наклонившись к мужчине, она впилась в его губы.
Но тот слегка увернулся от слишком горячей любовницы.
- Подожди, - сказал он, косясь на девочку, которая с ужасом в глазах следила за разыгрывающейся вакханалией. - Может быть, ей тоже хочется. Надо провести репетицию перед нашей брачной ночью.
- Ах, граф, да этот цыплёнок даже пищать не умеет, - ревниво произнесла женщина.
- А вот мы сейчас проверим: умеет или нет, - и с этими словами мужчина повернулся к Эжени.
Его глаза горели похотливым огоньком, и он уже навис над девочкой, готовый схватить её и прижать к себе. Но та, словно инстинктивно догадавшись о помыслах мужчины, соскользнула со стула и стала медленно пятиться назад.
- Эй, куда же ты! - недовольно прорычал граф, ловя руками воздух.
И он последовал за Эжени, при этом чуть не упав, так как задел лежавшего у него под ногами Бернара. Девочка продолжала пятиться, испуганно глядя на приближавшегося к ней мужчину, качавшегося на пьяных ногах. И Эжени действительно в этот момент ощущала себя цыплёнком, которому повар вот-вот свернёт шею. Но наконец она почувствовала позади себя холодную стену, ставшей преградой на её пути. И девочка просто вжалась в неё, понимая, что отступать ей больше некуда. А граф был уже близко. Эжени уже чувствовала его отвратительное винное дыхание; всё обмерло у неё внутри.
- Попалась, птичка, - ехидно произнёс мужчина.
И тут он, как медведь, с каким-то неистовством набросился сверху на Эжени и сжал её в своих объятьях так сильно, что ей казалось, что она сейчас задохнётся. Влажные, толстые сластолюбивые губы ползали по её лицу, а его рука ощупывала корсаж девочки.
- Да у неё даже ещё груди нет! - разочарованно воскликнул де Соммевиль.
Но тут он почувствовал сильный удар по голове. В недоумении и ярости мужчина обернулся и увидел перед собой Бернара, который смотрел на него горящими от ненависти глазами. Юноша внезапно очнулся после того, как несколько минут пролежал без сознания и, увидев нависавшего над сестрой де Соммевиля, он, не раздумывая, бросился к столу и, схватив первое, что подвернулось ему под руку, - а им оказался серебряный поднос из-под куропаток - подскочил к мужчине и что есть силы ударил им по его голове. Всё это произошло настолько стремительно, что маркиза успела крикнуть только:
- Граф, осторожно!
Но её любовник, увлечённый девочкой, не услышал этого предупреждения. Однако что для де Соммевиля (который был к тому же в парике) был этот удар - лёгкий щелчок. Но его взбесила дерзость мальчишки, посмевшего помешать ему.
- Ах ты, щенок! - разозлился граф и, забыв про Эжени (что Бернару и было нужно), бросился на юношу, готовый разорвать его.
Но тот уже успел отбежать к столу и спрятаться за ним. Мужчина стал обходить стол с левой стороны, но и Бернар отступал на такое же расстояние влево. Мужчина обходил справа, и юноша делал столько же шагов в сторону. Вскоре де Соммевиль понял, что таким образом он не поймает мальчишку, и стал пытаться залезть на стол, сметая при этом мешавшую ему посуду и бутылки с вином, которые, падая на каменный пол, разбивались с оглушительным звоном. Однако грузное тело графа не позволяло ему высоко задрать ноги. И в ярости от того, что ему не удаётся поймать какого-то сопляка, мужчина схватил один из дубовых стульев и швырнул его в мальчишку. Однако стул, не долетев до цели, с грохотом упал на стол, разбивая тарелки и скидывая с него канделябры со свечами на пол. Затем граф, не зная, что ему ещё придумать, стал пытаться поднять стол, так ему мешавший, чтобы изловить наконец мальчишку, но стол оказался слишком тяжёлым даже для него.
На полу было уже целое месиво из битой посуды, еды и вина, а де Соммевиль всё не унимался, продолжая бушевать. При этом он громко ревел, как настоящий дикий зверь. Даже маркиза из-за осторожности старалась держаться от него подальше, чтобы и ей случайно не перепало. К тому же она сама уже стала опасаться, как бы мужчине действительно не удалось поймать мальчишку: ведь он в своей ярости мог причинить ему непоправимый вред.
Тем временем Бернар, заметив оставшийся лежать на столе длинный мясной нож, которым резали поросёнка, схватил его и направил его остриё на графа.
- Не подходите ко мне! - предупреждающе выкрикнул подросток. - Иначе я проткну вас этим ножом.
- Ах ты, каналья! - ещё больше разозлился де Соммевиль, однако нож всё же остановил его.
Несмотря на то, что в руках юноши был всего лишь кухонный нож, он всё же был острым.
Ей вовсе не хотелось, чтобы к разбитой посуде прибавился ещё чей-нибудь труп, и поэтому она благоразумно решила, что будет лучше, если пасынок уйдёт. Граф недовольно сверкнул глазами: ему не хотелось так просто отпускать мальчишку, не наказав его. Однако даже он понимал, что сейчас он навряд ли сможет что-нибудь противопоставить Бернару: шпаги при нём не было.
Юноша решил воспользоваться представившимся ему моментом. Однако он бросился не к дверям, ведущим из зала, а к Эжени, которая всё ещё в немом страхе стояла у стены. Подбежав к ней, он схватил её за руку, чтобы увести вместе с собой.
- Оставь нам девчонку! - рявкнул де Соммевиль.
Бернар обернулся и увидел, что мужчина приближается к нему.
- Не подходите, - вновь предупредил юноша, всё ещё урожая ножом.
Но граф не слушал его: не хватало ещё, чтобы этот сопляк командовал здесь. Тогда Бернар поднял с пола треснувший графин, отлетевший к стене во время погрома, и метнул его в де Соммевиля. Но мужчина сумел увернуться от летевшего в него предмета, и графин со звоном разбился об противоположную стену, разлетаясь на мелкие осколки. Воспользовавшись замешательством графа, Бернар потащил сестру, дрожавшую, словно маленький котёнок, окруженный злобными собаками, прочь из зала.
- Пошли, Эжени, пошли, - поторапливал её брат.
Но казалось, что девочка потеряла способность ходить. Страх сковывал её. Она только бросала испуганные взгляды то на мачеху, то на её любовника, походившего на пружину, готовую распрямиться в любой момент, и броситься вслед за ними, то на Бернара, напряжённого, как волк перед охотниками. Но наконец брату удалось довести Эжени до дверей и, не обращая внимания на слуг, толпившихся подле, - по всей видимости, они подслушивали под дверями всё это время, с ужасом ожидая развязки, - Бернар, увлекая за собой сестру, бросился наутёк по коридору в сторону своей комнаты. Только тут девочка пришла в себя, ноги её стали слушаться и, не отставая от брата, она бежала следом за ним прочь из ада.
Граф де Соммевиль, изрыгая ругательства, кинулся за детьми. Но когда он выбежал в коридор, то увидел, что беглецы были уже далеко. И тогда мужчина решил выместить свой гнев на слугах, всё ещё толпившихся возле дверей обеденного зала.
- Олухи, истуканы! - орал он и, схватив первого попавшего ему под руку слугу, стал в бешенстве трясти его. - Почему вы не задержали их, почему дали им уйти? Твари безмозглые!
Но прислуга молчала: ведь они были лишь безмолвными мухами, опутанные липкой паучьей сетью. И только молоденькие девушки, стоявшие поодаль, с криками разбежались, чтобы не попасть под горячую руку графа.
- Да они же с ними заодно, - сказала маркиза, появляясь в дверях. - Покрывают этих сосунков. Завтра же все будут наказаны! - угрожающе заявила она, обращаясь к прислуге. - А ну прочь все отсюда!
Когда брат и сестра вбежали наконец в комнату, Бернар принялся лихорадочно задвигать засов двери. Теперь они были в безопасности: массивная, обитая железом, дубовая дверь с замком являлась надёжным препятствием на пути графа и мачехи, если те вдруг попытаются ворваться в комнату.
Когда же юноша обернулся, он увидел, что его сестра сидит на кровати, сжавшись в маленький комочек, обняв колени и понуро опустив голову. Бернар подошёл к Эжении и, сев рядом, заботливо обнял её. Бернар чувствовал под своей ладонью, как она всё ещё дрожит: пережитый несколько минут назад ужас никак не отпускал девочку. Юноша попытался успокоить сестру, говоря ей, что всё уже закончилось, всё позади и больше им ничего не угрожает.
Но тут кто-то с силой заколотил по их двери. Девочка вздрогнула. Это мачеха проверяла на прочность дверь в комнату. Затем дети услышали её глухой голос:
- Бернар, если ты думаешь, что это сойдёт тебе с рук, то ты ошибаешься. Обещаю тебе: ты за всё поплатишься. Только попробуй завтра высунуть нос из своей коморки и пожаловаться отцу - вас быстро отправят в монастырь! - пригрозила она.
Прошло несколько минут, прежде чем дети поняли, что их наконец оставили в покое, так как в коридоре воцарилась тишина и больше их никто не беспокоил. Бернар вновь взглянул на сестру, которая, похоже, постепенно стала успокаиваться.
- Эжени, тебе нужно отдохнуть, - обратился к ней Бернар. - Ложись и попытайся уснуть.
Девочка послушалась брата и прилегла. Юноша заботливо укрыл её одеялом, а затем, сев у окна, принялся внимательно следить за наружными воротами замка. Спустя два часа, когда солнце уже садилось за лес, он наконец услышал скрежет открывающихся дверей, из-под которых вынырнул всадник, криво сидевший на гнедой лошади. Это был граф де Соммевиль. Поддав шенкелей, он галопом поскакал прочь от стен замка, словно хотел побыстрей убраться восвояси из гостей, где его не очень любезно приняли.
Бернар вернулся к сестре и присел рядом с ней на край кровати. Взглянув на Эжени, он увидел, что глаза её закрыты, дыхание - ровное, а выражение лица - неподвижное. Значит, она спала. Это обрадовало Бернара. Он надеялся, что сон пойдёт ей на пользу. Эжени необходим был отдых, ведь ей столько приходилось претерпевать с тех пор, как в замке стала хозяйничать новая жена их отца. И не видно было этому конца.
Бернар зажёг свечи и, усевшись в кресло, взял в руки книгу, чтобы самому хоть немного отвлечься. Однако вскоре чтение утомило его, и он тоже уснул.
Когда юноша вновь открыл глаза, в комнате было уже темно. Свечи, догорев, погасли, а за окном чернела ночь - по всей видимости, было уже далеко за полночь. Бернар встал с кресла и осторожными шагами подошёл к кровати, на которой спала сестра: он хотел удостовериться, что сон Эжени по-прежнему столь же крепок и спокоен. В темноте юноша с трудом различал очертания её лица, однако он видел, что положение её тела не переменилось - значит, за всё это время она ни разу не проснулась.
Тут Бернар почувствовал, как у него неприятно засосало под ложечкой: ведь с утра, если не считать крылышка той перепёлки, съеденной во время ужина, он больше ничего не ел. И юноша решил спуститься вниз, на кухню, чтобы раздобыть хоть чего-нибудь съестного и воды. Ведь и Эжени, когда проснётся, наверняка захочет есть.
Так же неслышно Бернар подошёл к двери и аккуратно отодвинул засов. Приоткрыв дверь, он высунул голову в коридор, чтобы убедиться, что там никого нет: от мачехи можно было ожидать чего угодно. Но юноша ничего не увидел: в коридоре царила абсолютная тьма, даже свечи в жирандолях были погашены. Стояла безмолвная тишина. Было очевидно, что все давно уже спали. Проскользнув в коридор, Бернар, всё из-за той же осторожности, запер комнату на ключ, а затем, медленно ступая, на ощупь, вдоль стены стал пробираться к лестнице. Несмотря на то, что подросток не видел даже своих рук, он не решался вернуться за свечой, так как болся, что свет от неё может привлечь чьё-либо внимание.
Пройдя середину пути, юноша достиг покоев мачехи. И тут невольно он замедлил шаги и даже перестал дышать, а сердце его гулко застучало. Бернару подумалось, что вдруг маркиза не спит, а только и ждёт под дверями, когда же он выйдет из своего "убежища", чтобы она могла схватить его. Однако дверь комнаты мачехи резко не раскрылась и никто не выскочил, чтобы схватить его за шиворот и отстегать розгами. В замке по-прежнему все спали. И, успокоившись, юноша продолжил свой путь.
Наконец Бернар добрался до винтовой лестницы. Она освещалась парой узких окошек, через которые лился лунный свет, и поэтому здесь было уже не так темно. Спустившись по лестнице вниз и пройдя коридор первого этажа, юноша очутился перед дверью кухни. Он толкнул дверь, которая в абсолютной тишине, как ему показалось, скрипнула ужасно громко. Подойдя к полке, на которой должны были лежать лучины, Бернар принялся шарить по ней рукой. Наконец он наткнулся на них, и, взяв одну лучину, подошёл к печи, за створкой которой всё ещё теплилось несколько угольков. Юноша открыл задвижку но тут услышал чей-то испуганный возглас:
- Кто здесь?
Это была кухарка, которая спала тут же на кухне.
- Тише, Женевьева, это я.
- Господин Бернар, это вы? А я уж подумала, что это черти по мою душу пришли.
- Мне нужно воды и какой-нибудь снеди, - сказал юноша, зажигая лучину.
Спала женщина прямо в платье, поэтому ей не нужно было времени, чтобы одеться.
- Вода - здесь вот, в кувшине, - подала женщина с полки сосуд. - А насчёт еды... даже не знаю. Мадам с этим графом де Соммевилем, кажется, совсем с ума спятили. После ужина даже собакам ничего не осталось. Такой погром устроили в обеденном зале: всю посуду на пол скинули, всё потоптали! - причитала кухарка, неодобрительно качая головой. - Вот - только кусок хлеба остался после слуг. Да вы ведь не станете его есть.
- Почему же не буду? Это ведь такая же еда, как и всё остальное, - сказал Бернар.
Он был так голоден, что и хлеб, который ела только прислуга, был теперь ему в радость. Женевьева сочувственно взглянула на подростка.
- Бедненькие мои, сколько же вам достаётся от мадам, - пожалела детей женщина. - Подождите, сейчас в погреб гляну: кажется, там были сыр и грудинка.
Кухарка спустилась в погреб и вернулась оттуда с большой головкой сыра и куском копчёного мяса. Отрезав от сыра восьмушку, она положила её в миску рядом с хлебом. Затем поделила грудинку пополам и положила один кусок туда же.
- Мадам приказала всё убрать в зале и вычистить его так, чтобы и следов не осталось, словно и не было ничего, - доложила Женевьева. - Ах, бедная мадемуазель Эжени, неужто и вправду её отдадут за этого душегуба де Соммевиля?
- Нет, не отдадут, - сказал Бернар с уверенностью. - Я его шпагой проткну раньше, чем он нарядится в жениха.
Услышав эти слова, кухарка заохала ещё больше. Но у Бернара не было никакого желания выслушивать причитания женщины и поэтому, взяв миску в одну руку, а кувшин - в другую, он, поблагодарив Женевьеву за её доброту, покинул кухню.
Дойдя до дверей обеденного зала, Бернар остановился. Его разобрало любопытство: действительно ли всё было так, как говорила кухарка. И, поставив кувшин на пол, он приоткрыл дверь. Как юноша и ожидал, каменный пол зала, освещённый холодным светом луны, был совершенно чист, также убрано было и на столе. Ничего не говорило о том, что этим вечером здесь царила вакханалия.
Когда Бернар вернулся в комнату, Эжени всё так же спала, что не могло не радовать её брата: долгий безмятежный сон пойдёт девочке только на пользу. Сам он, недолго думая, принялся есть. Сначала юноша откусил горбушку хлеба - и хоть она и была немного подсохшей, всё-таки она ему показалась намного вкусней перепёлки, - потом он отрезал толстый кусок аппетитной грудинки и принялся с наслаждением жевать его.
Когда утром Бернар, уснувший в кресле, вновь открыл глаза, он увидел, что его сестра уже не спала. Она сидела у открытого окна и слушала пение птиц, доносившееся из леса. Сыр и грудинка, лежавшие на тарелке на столике, были не тронуты. Потянувшись и потерев свою щёку, которая всё ещё ныла после удара де Соммевиля, подросток встал и подошёл к девочке.
- Доброе утро, Бернар, - сказала Эжени, обернувшись. - Ты пропустил такой чудесный рассвет: небо было зеленовато-лазоревое, а на нём - золотистые, похожие на слитки золота, облака.