- Илико, ты можешь себе представить, как эти москвичи готовят чанахи? - маленькая тонкокостная, ещё молодая женщина вскидывала голову, тряся медными короткими волосами и срываясь на визг от возмущения.
- Мама, мама... - смеялся юноша со скульптурно-андрогинной внешностью. - Ты так кричишь, будто бы ты грузинка, и эта пансионатская похлёбка задевает твою национальную гордость.
- Я мать грузина! Я родилась и выросла на Кавказе! Но даже не это главное. Ты посмотри, они же всё переделывают под себя. Свалили в кастрюлю мясо, картошку и баклажаны, захотели, чтобы это месиво называлось чанахи, и готово! Ужас в том, что все в пансионате поверили, что едят настоящее грузинское блюдо... Там даже соли почти не было!
- Пресным людям - пресная еда. Мама, пожалуйста, не драматизируй. Ещё немного, и ты скажешь, что у нас в стране кризис, потому что москвичи не кладут ткемали в харчо или не отличают "Цинандали" от "Тбилисури", - Илья обнял мать, изящно выворачивая кисти, чтобы не запачкать её светлую футболку гранатовым соком.
Единственной бытовой обязанностью сына в этой семье была чистка гранатов. Мальчик с детства обладал талантом обращения с этими плодами. Не используя нож, одними руками ему удавалось снять кожуру так, чтобы не повредить ни единого зёрнышка. Когда Ляля обнаружила эту способность своего маленького Илико, она тут же придумала традицию, согласно которой каждую пятницу на ужин готовились кучмачи .
Ляля очень ревностно относилась ко всему грузинскому, хотя толком в культуре так и не разобралась: зачем-то приняла крещение в грузинской церкви, будучи при этом совершенно не верующим человеком, готовила традиционные блюда, фанатично сверяясь с рецептами, и собирала любые безделушки, которые напоминали ей о Грузии. Всем этим, практически маниакальным, поведением Лариса (она с детства ненавидела своё имя из-за склочной и вечно орущей директрисы её школы Ларисы Геннадьевны, поэтому и появилось это полудетское, полудурацкое прозвище Ляля) пыталась удержать постоянно ускользающую любовь. Если говорить честно, любовь от неё ускользнула ещё в начале 90-х годов, сбежав в Америку под предлогом заработков на семью и будущего ребёнка. Ребёнок перестал быть будущим и воплотился в настоящего Илью Андреевича Яковлева, получив фамилию и отчество от своего деда по настоянию своей же бабушки. Так и жили четверо Яковлевых, время от времени переезжая из одной квартиры в другую. По иронии судьбы, все улицы, на которых обосновывалось семейство, были названы в честь советских революционеров. Ляля всегда чувствовала свою антонимичность всем этим Дзержинским, Кировым, Фрунзе. В ней с самого детства не было сил не то, что на революцию, а даже на самое крохотное изменение в собственной жизни. Что готовить на Новый год? Покупать ли вторые зимние сапоги? Рожать ли ребёнка? Все эти решения принимала Лялина мама, отец монотонно поддакивал и кивал, а сама Ляля наслаждалась правом на беспомощность и безответственность. На работе от Ларисы Андреевны тоже ничего не требовалось и не ждалось. Она преподавала в захудалом вузишке какие-то странные и никому не нужные предметы, заканчивающиеся практически фиктивным зачетом. Студенты любили её лекции, потому что на них можно было не ходить, и семинары, потому что на них можно было ничего не делать.
Было бы хорошо, если бы Ляля хоть изредка влюблялась, но для неё существовали только трое мужчин: отец, "муж" и сын. Совсем не обязательно, чтобы объектами её любви были люди, но совершенно ничего не вызывало в ней привязанности или какого-то другого тёплого чувства. Домашними животными она брезговала, искусство категорически отвергала, и ни на что у неё не было денег. Вернее, не было желания тратить деньги на себя, поэтому все материальные и нематериальные блага сыпались на ничего не понимающего Илико. Самое удивительное, что бесконечные селевые потоки любви, нежности и подарков не погребли под собой природную скромность и застенчивость мальчика.
*
Перед Новым годом воцарилась тёплая и сухая, практически апрельская, погода. Фруктами торговали прямо на улице. Ляля любовалась ароматным и пёстрым содержимым ящиков, лавровыми вениками, но её восторженное оцепенение прервал звонок мамы.
- Где ты? - хрипло, с драматическим надрывом вопросила она.
- Какую клубнику привезли, ты не представляешь! Огромная, душистая, летом такой не бывает. Я в очереди стою.
- У тебя такое горе в семье, а ты клубнику покупаешь, - зло и безнадёжно процедила мама и сбросила вызов.
Ляля сразу поняла, что это горе произошло с её сыном, иначе бы мама не позвонила. Но что именно? Самые жуткие, кровавые, пахнущие бензином, марихуаной и больничными коридорами видения сливались в единое целое и снова распадались в Лялином сознании. Она не помнила, как добралась домой. Было ощущение, что кто-то просто сменил кадр перед её глазами, и вот уже она в центре событий. Её мама, высокая, полная женщина, которая могла бы позировать для статуи любого из великих русских богатырей, лупила её тонкого, почти прозрачного двадцатилетнего сына свёрнутой газетой и рыдала, время от времени прихрюкивая и кашляя.
- Кем мы его воспитали? Загубили! Загубили ребёнка! - мама-богатырь оторвалась от внука и набросилась на дочь. - Ты хоть знаешь, чем он занимается? Что он делает по вечерам?
- В спортзал ходит, - Ляля была настолько счастлива, что перед ней стоял живой и вполне здоровый Илико, что почти не обращала внимание на шквал вопросов и претензий.
- И ты думаешь, он там штанги поднимает? Он на танцы ходит! Лариса, твой сын занимается дикими бабскими танцами!
- Это трайбл, прекрасные этнические... - попытался подать голос Илико.
- Тебе слово не давали! - оборвала его бабушка. - Лара, это всё твоя инфантильность! Ты, слышишь, это ты упустила сына! Из-за тебя он не вырос мужчиной!
Всё дальнейшее для Ляли было не различимее белого шума. Она молча вышла из комнаты, села на порожке балкона, закурила и подумала: "У нас такое горе в семье, а я клубнику не купила".