А еще - Сиренюшке - в качестве мести за Деву Цветов
и спасиба за эту Масленицу. И Знающему - тоже за Масленицы, какие были - и каких не было.
А еще - погодке в ночь с 20 на 21 марта 2003 года, устроившей такой Праздник Прощания, что чуть было с ними не улетела... Так что это она меня на дату вынудила...
Праздник Прощания
Тот летний праздник выдался веселым-радостным... Веселилась, заливала округу кострами колдовская летняя ночь, огненным колесом-солнышком катилась с горы...
А там и любовался Весной своей, Весняночкой, нареченной милой, как в летнем танце шла. Знал - лучше любой станцует, почтит праздник. Знал - любовался - улыбался...
Он улыбался еще...
- А вот и она, взгляни, - тихо произнес брат... Что-то он говаривал, что и его сердце ныне отдано... Взглянуть и захотелось...
Точно из ночных теней вынырнула в круг у костра, в круг к танцу тонкая, маленькая, черной птицей слетела - повела танец...Точно искры костров за руками потянулись, точно ночь-полночь крыльями заплеталась, искрами... Не один взгляд из темноты - и от своих подруг, поди, - за танцем следил... Красиво было. Красиво, да как-то по-другому... И знал: не сердце любящего говорил ему, было так, - не лучше Веснянки танцевала незнакомка, не лучше - иначе...
- Да чья ж такая? - шепотком спросил он брата.
Брат только плечами пожал:
- С чужих она...
Тут-то и тревожно ему стало. Сам не понял, с чего тревожно.
И лишь когда краткий предрассветный остаточек той ночи развел по лесу - кого гурьбой, кого парами, понял он, что встревожило, понял, и вздрогнул чуть, Веснянка встревожилась:
- Что ты, князь-мой-светел?
А не то было в танце, что - легко слишком, точно ветром вело - что твои искры, точно и впрямь за спиной крылья, точно земля не держит... Люди так - не танцуют...
Прошло лето, покатилось колесом под горку, посмеялись на праздник урожая, повысматривали старого Светлича, Знающего за празничной-то кашей, повысматривали - не высмотрели, радовались урожаю... Да вот только - не хотел, а приглядывался - сидела рядом с братом гостья-то давнишняя, и вроде бы - все такое же, как у девок здешних, знакомых, и наряд - не иначе, не богаче, а все как взглянул, так подумывалось, а не то, не такая... А там и чаша по кругу до них и дошла... Брат-то слово свое сказал, воин он, и своим Богам - как хвалы не воздать, а та-то - чашу приняла, слова не молвила, пригубила - и по кругу пустила дальше. А хоть и не приглядишься так, откуда же - на миг-то и подумалось, что во взгляде той, от него, да и ото всех спрятанном, опущенном - тоска темная, вина какая-то...
Проводили лето, листья осыпались, а там и зима хмурая гостьей незваной во двор заглянула - до весны вековать. По зиме-то к брату не находишься, жил далеко, на отшибе, да не малость. А заходил - знал, живет, знать, и счастья наживает... Говорил брат, что счастлив, о той своей ласковыми словами говорил, радоваться бы - а грызла сердце тревога зимним холодом. Но - пути неблизкие, встречались мало, виделись редко, уползла тревога в уголок самый, уползла-устроилась, подумывал-подумывал, да и позабыл вроде.
Но, как ни лютуй зима черная, а все минует... Отзвенели снегом, оттрещали морозами ночи длинные, а там и на лето солнцу поворачивать время выпало. Солнцу - на лето поворачивать, а людям известно - ночью той долгой кострам радоваться, младшему брату старших приветствовать - от зимнего плена на землю светлую возвращающихся, людям - радоваться да рядится, зиму обманывать... Ну, а девкам - тем свое дело, важное да верное, известно - не годиться зиму раньше времени обижать, а все - не ее время, власти ее конец подходит. То их, девок дело - выберут кого за Зиму-то, оденут-нарядят, богато нарядят, красиво, а там и за ворота сповадят - с песнями, с причетью... А парни, кто повеселей да помоложе, норовят встретить, Зиму снегом закидать - да и прочим подчас достанется - на радостях-то, а те, конечно, в долгу не останутся... Кого там Зимой выбрать - то давно уж стали жребием решать - добром-то на дело такое - кто вызовется, как-то нехорошо оно считается - Зимой-то оказаться.
Отвеселились, отпразновались, а тому, что Зимой - ту, братнюю, и выбрали, тогда думать не стал, радовались - солнце на весну повернуло...
После уже - деньков много морозы оттрещали, стала как-то Веснянка ему рассказывать, как оно там все было, тут и снова над тем же старым призадумался.
Вовсе и не братниной гостьюшке выпало на том празднике - Зимой выступить, выпровоженной быть за околицу, выпало девке знаемой, здешней, - да вон, через три двора живет, конопатая такая. А как выпало - та чуть не в слезы: девка-то и так - на погляд не в радость, а там и Зимой-Зимкой как парни покличут, языки-то известно, без костей, - так и вовсе счастья не видать. И жалко ее, наверно, было, а что поделаешь, не самим же идти... Но тут-то это братняя гостьюшка и вступилась-улыбнулась, мол, ладно, не плачь, не ославят Зимкой, я - пойду... Ну - и пошла...
А там замолчала Весняночка, рассказывая, да как-то понятно стало, что неспроста и ей это вспомнилось.
- Странный с ней праздник вышел, - улыбнулась Веснянка.
- Чего ж странного? - улыбнулся он, удивился.
- Да как-то не в радость гнать ее было... Настоящая она какая-то... Жалко ее...
Как сказала Весняночка - так и проснулась в дальнем углу своем тоска черная, проснулась-заворочалась, да черным зверем вцепилась в сердце - не прогнать. Думал потом еще, долго думал, часто к брату захаживал, видел - гостю ту захожую, видел - и сомневался как-то... Да где ж таким у огня доброго сидеть, да и говорят знающие - те, к кому - всем ясно, из Чужого мира, Страны Кромешной гости привяжутся - тоской темной тоскуют, свет не мил и не бел кажется. А не тоска была в глазах у брата - счастье. Странное счастье. Всматривался, задумывался - и на миг отступало подозрение, там и думалось, не моя доля, не мне решать... И не хотелось - идти до Старшего, до Знающего, совета испрашивать. Думалось-думалось, а зима вдаль тянулась - по льду крепкому трескучими морозами, ветром с севера, ледяным посвистом, метелями...
Так и не сказал - когда увидел... Помнилось - с братом возвращались, поспешали, метель мела - до неба, танцевали - вихри снежные, заплутать - не возвратится, танцевали с тоской-легкостью, красивой - страшной, да знающей, как не вой, как не лютуй, а век у зимы недолог. И шли они - зимней порой, поздней, шли метелью - до братнего дома. Плакалась зима, отплакивалась, танцевала метельными вихрями - тоской-легкостью, страшными, красивыми, да обреченными - ревуном-водой по весне растаять... Так и вспомнилось ли ему - что видел уже он ту тоску-радость, тоску-легкость. Думал ли, не думал, да не думал наверно, совсем не думал - мерз да поспешал, знал - тепло будет в братнем доме, тепло и ласково, счастье будет - странное счастье. Там и дошли, а метель не улеглась - лютовала ...
... Побоялась ли она - не заплутал ли где, кто знает - недалеко - теплой огненной полосочкой по метельной мгле из дома вылетела, теплой огненной полосочкой от двери по метельным вихрям, теплой огненной полосочкой - а ей не в лад.,. А в лад иному. Как увидел - понял. Как увидел - вспомнил. Так, по метельной темени - бегом ли, летом ли - навстречу, и полоски за спиной - света дома того, где счастье - как никогда не было, ветер метельный - посвистом, показалось ли, метелью померещилось - а скажешь: равной ли, родной ли - в метельные вихри, та была тоска, тот был танец... По метельным вихрям - зимнего танца тоской-легкостью, той, которой ни одна земля не держит, метель ли заморочила, метель ли завела - а поверится: тянутся вихри, ласкаются, крыльями ли, ладонью ли, к родне, к ровне... И захолонет на миг - знаешь ли, брат, кто у тебя под крышей?
А в доме будет тепло, и счастье в доме будет, и улыбаться будет брат - может быть, сумрак тот зимний во взгляде поморочится-померещится, и все будет, как и бывало, и все хорошо будет... Только, хоть та к огню наклонись, руки греть, хоть вовсе у огня завозись - хорошо у брата в доме, тепло, счастье там - а припомнишь - и холодком... Только как она к огню не склоняйся - ты ей уже не поверишь.
И днем следующим - ясным, морозным - снег под ногами поет, пойдешь ты к Знающему - совета спрашивать...
А глаза у Знающего- синие-синие, неба синева, только летнего, родного, и как небо летнее - то светлым солнышком глянет, то грозой обернется - мало не покажется... Глянешь - сразу скажешь, верой служит, Светлым служит... Служит он ясному-младшему, Светозарному, темень лихую, черную, если та поселилась - ему ли не разглядеть.
Стыдно было сознаваться - не юнец, поди, здоров вырос, а тоже к Знающему пришел - ой, страшно мне! И даже толком не объяснить, чего страшно-то... А где-то еще шевелится-скребется - а ну, как ошибся все-таки? Такую напраслину возвести - стыд смертный.
Но стал - слово за слово и рассказывать...
Выслушает Знающий. Молча выслушает. Только хмуриться будет небо голубое, ясное, во взгляде, грозу обещая.
- Видел я ее на празднике, - скажет Знающий. Скажет-задумается.
Не скажет, Знающий, не скажет, ясное небо в глазах грозой не выдаст. Видел Знающий на празднике, угадать не мог, чья такая. Вроде, всю округу наперечет знал, а вот и угадать не мог... А уж того хуже - не скажет, не обмолвится, как самого на тех праздниках тревога грызла. И тревожится-то было не с чего, вроде бы... Было все, как верно, было все, как заповедано, как от века в век праздник правили, Светлых славили... Обходили радостью, светлым пламенем, никакой беде - черной немочи не заглянуть, не пробраться... Не с чего тревожиться было, а грызла тревога холодком черным, смутным, Знающий с того и Знающий, повидал в глаза всякого - а порой того, у чего и глаз отроду не водилось... Холодком тянула тревога, нехорошим, чужим. Да и подумывать стал - с того и словам таким не подивился, за такой поклеп-напраслину пенять не стал - и сам на Зимнем Повороте к тому ж пришел. Странные гостьи захожие, которых и сам Знающий не знает... Много, конечно, чужих краев на белом свете, а только кто ж от чужих краев доброго видывал? Странные гостьи захожие - а ну, как незваные?
А в другом уж будет совсем не признаться. А на то же купился, подумаешь - тем же обманулся. Рядышком шли с праздника, он - Знающий, да эти двое, тот, кого тут братом называли с гостьей своей захожей... Того-то он давно знал, с детства его голоштанного. Сильным вырос. Славным вырос. И желалось ему - да полной горстью, дома в счастье - да счастье в дом, своего огня - светлого да доброго, а там и ладушку-лебедушку, и лада в доме, да сына, на отца похожего... Желалось, а все не складывалось. А шли тогда - совсем рядышком... А Знающему ли того огня ярого, который люди любовью называть стали, не узнать - не углядеть?
Говорят, конечно, в тех словах-сказках, что не во всякий час, да не всякому молвятся, все Знающие о том, конечно, слыхивали, что падки гости незваные, известно какого мира, со Страны Кромешной гости, на огонь-свет ярый, что Светлые людям даровали, душой назвали, любовью назвали... Каждый Знающий и ведал, и слыхивал - разными путями норовят Незваные до человека подобраться, и не те страшны, кто явно да по темени, да по жизнь людскую, по кровушку алую охочи, тем - охрани Светлые, заведутся! - а все срок недолог, конец известен. А то и другие есть, кому как, а по нему, так пострашнее - завести-заморочить, красотой заемной - мороком глаза отвести, голову закружить, накрепко привязать, всех Светлых моли - как отвяжешь, тянуть огонек ворованный, как яство редкое - по кусочку, по искорке, и ходит вроде человек, и живет, а сам не свой, ест тоска поедом, свет не бел, а того страшнее - не углядишь, так притянут, на все свои узлы черные закрутят, и бежал бы - да не может, и не в радость, да рядом бы, и свет не бел, а без той жути притянувшей-заморочившей - ни милее, ни белее - не станет... Проглядишь такого - а там что ни делай, и не отвяжешь - сгинет, съест тоска поедом совсем, и до Края Светлого таким не дойти - сам еще, глядишь, тварью полночной встанет... А и отвяжи - толку не будет, силен тот, кто от беды такой откупится, от тоски такой жив отвяжется...Силен такой, да о таких только в сказках говорить. А порой, да часто, выйдет по-другому, там и жив останется - хворым станется, а останется ли - бабушка надвое сказала, да добра была... Хорошо еще тем, кто не в свой час, не в свой срок по свет покинувшим тосковали-убивались, ну и накликали своей тоской - не того по свою душу... Тем спасенье есть - имя есть на белом свете у всякой твари, есть то людское имя заповедное, которым Светлым отвечать, под которым Мост переходить, всякому не откроешь, но те родные-близкие, кто тоской своей долгой не того натосковать могут, тем-то знать... Есть спасение от гостей полночных: имя назвать - силы лишить, пеплом рассыпать, ветром развеять, след затереть, и другим заказать, тем именем, что то самое, единственное, что не только человеку дано, но и зверю и дереву, и ветру и облаку, и реке быстрой, и дороге дальней, и болоту гиблому и всякой погани... Только в том беда, что имя то - пуще пущего ими прячется... Говорят, есть такие Знающие, что сразу, со взгляда угадать могут, есть-то есть, да, знать, не везде, есть-то есть, а про себя так и не думал: берегли Светлые, не сталкивали покамест с такой поганью...
Знал все это Знающий, да как не знать бы... А только кто поверит, что есть такой Знающий что не углядит той привязки-завязки, что и хотел бы бежать - а все рядом идет, и хотел бы отвернуться - а все глядит, всех неволь хуже, ныне-то времена другие пошли, от нечисти-нелюди и иные люди-чернорадцы узелки такие плести научились, только уж не так страшно, люди ж все-таки, да и не родился на свет еще чернорадец такой, что Светлых сильнее, людские узелки Знающий раз - да развяжет... И все нет на свете таких Знающих, кто различить не сумеет узелка того черного с яростью-радостью огня святого, светлого, а кто скажет, что есть такие - пусть на них и знают те Знающие...
Рядом шли они с Зимнего Поворота, и радовался Знающий - видя... Светлое было пламя, доброе было пламя, долго такое горит, радостно было Знающему... Шел-радовался, но там и праздник кончился, и метели замели, радость растаяла, а тревога грызла-подбиралась, страхом-сомнением, а ну, верно думал? А ну не углядеть умудрился?
И вот сидит рядышком - братец того названный, сидит - своим страхом-сомнением делится... Своим ли? Его ли?
А в синих глазах Знающего - гроза гневная...
Задумается Старший. И скажет Старший.
- Сильную вину возвел ты... Есть оно - средство узнать, что за гостья к твоему брату пожаловала. Воротись к дому своему, запали огонь новый, живой, да добрый огонь, а Веснянке сказывай - хлеб печь... И проси от сердца всего Старших братьев Младшего, проси Отца-Огня свет пролить, правду открыть, от беды охранить, здесь не слову заговорному - только просьбе людской, только дружбе людской правда открывается. А от огня того золу, да от хлеба того четверть - принесешь ко мне, научу, как дальше быть...
А день был ясным-ясным, морозным-морозным, солнце зимнее еще, высокое, по снегам играет, глаза слепит, обмануть хочет Зима-Зимушка, дольше провластвовать. А все не обмануть ей правды, пришла пора, далекое-далекое, а пригревает солнце, а весной пахнет. Не обмануть Зиме-Зимке, недолог ей срок, скоро он - поворот Весенний, до поры до времени ее со всеми гостями зимними, незваными провожать-споваживать, встречать радость великую, Весну Красную, Солнце Светлое...
Да и пришел он - с пеплом да с хлебом. И свое слово верное сказал Знающий шепотком над хлебом да пеплом, хлеб над пеплом преломил - половину тому, половину себе. И говорил Старший:
- А пойдешь к дому тому под закат, к дому иди, на Солнце гляди, проси Светлое-Ясное правду открыть, беды не подпустить, как огонь просил, так и Солнце спрашивай. А у ворот да у порога - сыпани золой, да снежком прикрой. Да домой воротившись - в огонь погляди, еще проси-спрашивай. А как Солнышко взойдет - приходи да погляди. Хорошо просил - откроют правду. Следом живым, людским по золе пройдется - зря боялся, зря поклеп возводил, воротись, перед Огнем да Солнцем повинись за напраслину... А вот если по снегу людским, а по пеплу иным чьим - то тут не домой, до меня иди... - задумался на миг Знающий, а и заклубилась - гроза облаками темными во взгляде, выдал голос, дрогнул голос, и сказал все ж таки заново. - А если по снегу людским, а по пеплу птичьим, так не иди ко мне, а бегом беги: беда над твоим братом, и беда лютая...
- А не выйдет? - возразил, а по сердцу - холодком, коготками страха, кто ж не знает - откуда те гости незваные, что птичьим следом ходят, и ты-то поклеп возводил, а на такое не подумал бы.
Только отсверкнула гроза во взгляде:
- Выйдет-выйдет... Чужой пришла - выйдет, вызовет-вытянет, ну а не чужой - так и беды не будет...
- А метель если? - все спрашивал, то ли страх отталкивал, чтоб так не скреб, то ли ярость проснувшуюся - на себя ли, дурака, на ту ли гостьюшку. - Да и - от заката до восхода, полночь - мало ли?
И снова - гроза во взгляде. Гневны, гляди, глаза и у Знающего. Гневен да и уверен:
- Не поможет полночь. И метель не поможет. Против огня да хлеба, Солнца Светлого да воли людской - никакой чужой черной нежити не устоять...
Делал все, как сказано, шел, на закат, на солнце глядел, в тучи садилось, зимнее, тусклое, метель обещая. Шел на закат, на солнце глядел, солнце просил правду открыть, а по сердцу коготками скребло - страх ли, тоска ли непонятная... А особенно крепко вцепилась, как дошел да углядел - еле-еле дымок вьется, пуст дом, ушли... Но сделал все, как сказано было, сыпанул, снежком прикрыл, поглядел на закат, пошептал Солнышку - правду открой, брата оборони... А там и назад повернул. А у самой улицы с братом и встретились... И снова скребануло по сердцу - вроде, и встретились добро, и все как всегда было, и успокоишь себя: "Померещилось!", а все помнится - недобрый взгляд у брата, точно видел, куда ходил, да зачем.
Домой шел - метель нагоняла... А ночью догнала - завыла, всем тоской-многоголосьем, лютует под конец Зима-Зимушка, с временем своим скорым, сроком своим кратким, Чужим своим Праздником прощаться не хочет. Не спалось, слышалась тоска зимняя, а своя тоска - сердце грызла... Не скоро заснул, а до свету проснулся.
До свету проснулся - а к рассвету уже из дома вышел. Улеглась метель, облака по небу бродили, небо укутывали, тяжелые, зимние, морозец утренний резвился-пощипывал, а пахло уже по весеннему - водой талой, ручьями, ледоходом. Шел, а снегу намело - где по колено, где повыше, шел, глядел на солнце светлое, восходящее, а прокрадывалась втихую мыслишка, что где уж после такой метели снегу правду рассказать - на дороге ни следа не видать было, замело ж все. Прокрадывалась мыслишка, и гонял ее долго-долго, шел покуда...
А только прав был Знающий... Мела метель, да не везде, сильно мела, а не посмела замести, только снежок, сверху прикрывший - тронула, черным, мокрым пеплом тропка у ворот глянула, тем пеплом. Да следами по нему. До порога не дошел - у ворот хватило. До порога не дошел - назад кинулся, да не шагом, а бегом, как Знающий велел...
Не спасла метель, не упрятала - вились тонким росчерком, вмерзшим черным пеплом - следы... Даром что ли легко следы читал, с полувзгляда углядел, кому ж даром пугаться, даром напраслину возводить, в последнюю бы ниточку вцепился бы, да ясно, что ни одной птице такого следа не оставить - а вьется вмерзшим пеплом, черным росчерком, в сугробе пропадая - птичий след...
***
А того, что там той ночью-полночью было, никто не узнает, никто не увидит, только ветра зимние, а они рассказывать не станут, да и спрашивать у них не будут. Как шла - метельным вихрем, зимним ветром, как ластились ветра чужие, зимние, недобрые, как родные ластились. Как шла по ветрам, и в ветрах таяла, и шага было не услышать, и следа не углядеть... Как шла и как у ворот остановилась. Выдал снег, прятал снег, белизной своей укрывал серый пепел. Только ветра за спиной плачем плакали: не ходи. Не расскажут ветра, как остановилась, вздрогнула, обернулась - в метель, к ветрам зимним, плачущим... Обернулась-вздрогнула, выслушала, как зимние ветра плачут, а потом улыбнулась нелегко а с легкостью - и шагнула... И повилась по белому снегу, повилась по серому пеплу - птичьим следом...
***
Верен был брат названный, добр был... Мудр был Знающий, прав был Знающий... А все же - осталась от того лета от них ото всех тайной скрытой, нерассказанной, как оно там было...
***
Колдовали ночи короткие, летние, радовалась весна в заводях, улыбались с неба звезды юным листьям, пел лес ласково, загадочно, заводил-заманивал, на короткие сроки, на летние ночи. Ехал по лесу, звездам улыбался, голоса лесные слушал. Ластились голоса, убаюкивали, ночи летние короткие, конь шагом идет, не спотыкается, ветер в ветвях колыбельную гудит, там и не задремлешь... Задремал.
А очнулся - мать Земля да Солнце Светлое, куда отец-лес путаными тропками вывел, позабавился. Темень-тьмущая, чаща глухая, ни зги не видать, ни места не узнать... И на месте бы стоял, да пригляделся и подумал, что место узнает, да пошел конь по лесу, пошел - к речушке вышел, видно, напиться хотел, узкая речка, незнакомая, а лес расступился, а луна полная светит, по небу карабкается, а места все не те, незнакомые, позабавился отец-лес...
И вздрогнул только, когда нежданно-негаданно - ни звука тебе, ни листок шелестом, ни ветка хрустом, ветер слышнее бы подошел, за спиной - смехом девичьим, переливчатым:
- Или заплутал, гость захожий?
Обернулся - стоит-смеется, молодая, видно - ярко луна светит, не то, что в чаще, неверным светом, а все видать - и красивая. Не подивился - все знают, в те ночи короткие всякая трава по лесам растет, в силу вступает, всякая трава, разная, добрая и недобрая, знающие - собирают, да не только по солнышку, а кто по заповедному-тайному, ночами ходит. Кто и страху набирается, а этой видно - смелости не занимать, тоже - не всякая бы и подойти решилась, а эта - стоит-улыбается.
- Заплутал, знать... А не выведешь - видно, дружна с лесом, раз смела так - по ночам пугать?
- Может быть - по тебя смелая такая выросла, - рассмеется - да ближе подойдет, всмотрится. Тоже, вроде, округу знал, а не встречал такой. А как знать - и прошлось - ветром теплым, ветром светлым - рад, что встретил. А она только улыбнется снова. - Да может и выведу... Знаю я тебя, гость захожий, в Золотом Дворе живешь?
- Рядом, - улыбнешься ты. Верно знает. - А сама-то откуда будешь?
Не ответит, отшутится, ты и не удивишься - всегда так водилось... И пойдете - след за след, от тихой речки, от лунного света, пойдете тропками ночными, темными, под ветра колыбельную, ночью летней, короткой, тайной, ночь ли будет нашептывать, она ли - шепотком тайным, добрым, ласковым... Кто знает, а не там покажется ли - не поигрался отец-лес, лучше тебя знал, на судьбу вывел, не покажется ли - всю жизнь и искал, кто рядом идет, шепотком серебристым, и ночь-темень не затуманит, не запрячет - ни в жизни ни ярче, ни краше не встретить, всегда искал - и свелось... Ведь и ночи те летние, короткие, когда от веку судьбам накрепко в узелок крутиться... Лесом шли, вела тропинка, листья шелестели, вместе уже - смеялись-перешучивались, вслушивался - не наслушаться, голос - песней звучал, по иным дорогам заводил - надолго... По тем дорогам - где навек бы рядом эту рыжую, насмешливую, случайно встреченную - на всю судьбу такие встречи есть... Так ли было, не так ли - а только за ней следом - взглядом да взглядом, за ней следом - словом да смехом, где ж за дорогой уследить?
А там и остановился - кружево плела темень, заводила. А она все смеялась-отшучивалась, всегда так велось:
- Где ж тебя такую, разыскивать? Может быть, я всю жизнь тебя искал?!
Не запомнишь ты, вовсе не заметишь, как замрет-остановится вокруг кружево серебряное, замолчит шепоток ласковый, как громом оглушенный, а со дна взгляда - в темноте и не разглядеть - омута зеленого, тихого, да со всем, кто там водится - полыхнет черным холодом тоска незнаемая, нездешняя:
- Может быть, и я тебя тоже...
А там и поймешь, стоите у развилки, места знакомые... Вон, старая сосна, добрая, у нее и дорога расходится, как на восход, к солнцу светлому, так та и к Золотому Двору, к дому родному, как к закату - так вдаль, в иные земли, уже и к городу самому, а как на север, да так, не дорога, тропка малая, так чего хорошего от севера ждать - так поначалу к Клюквенному мху, а там и к Гиблым топям заведет... Узнаешь дорогу, похвалишь, что вывела, и начнешь ее просить-выспрашивать, - а она все упирается, отшучивается - где ж искать тебя, радость моя? Долго может, будешь выспрашивать - улыбнется только, не заметишь, какой тоской улыбнется:
- А хоть сюда под закат приходи - буду!
Поверишь, порадуешься - да поспешишь, по знакомой тропке к родному дому...
Не задумался видно, заслушался лесной сказки, перезвона шелеста, да голоса чужого, шепотка серебристого, заманила чудесами-искрами, светом лунным, неверным, ночь летняя, короткая, да и сам засмотрелся - в глаза чужие, тоже - зеленью - лесным мороком; темень-тьмущая, а на тебе, разглядел... Да так заслушался, засмотрелся, что и не вспомнить было, что не только добры чары летние, не только - узелком судьбу с судьбой перевязывать, а кому и горше горечи станутся, забыл-зачаровался, в глаза чужие засмотрелся, не припомнил, кто еще летней, короткой ночью-теменью по лесам да по дорогам ходит - ветром на воле да на беду...
В ночь не вспомнил, по утру не вспомнил, день тянулся, капелька по капельке, лучик по лучику - на горку карабкалось, с горки катилось, а все по небу солнце светлое - ни лучиком не осенило, не подумал, и думать не хотелось, о другом думка была, радость была, и тревожило только - а ну не придет, как обещалась, и то - не тревожило, катилось солнышко под горку, под то и понял, придет - не придет, а никуда не денется, полсвета пройдет - ее отыщет, одна такая - и другой искать не станет...
А там - и солнышку с горки докатиться, ярким, ясным золотом пыль на дороге выстелить, в листья попрятаться, золотом закатным поставить - дерево доброе, сосну у того перекрестка, где ночью той расставались - на восход, так к дому родному, на запад, так к чужим землям, а про ту, что на север - и помолчать бы к закату, что доброго от севера ждать?
Катилось солнце с неба - ждал, а осталось - золотым краешком, синими сумерками... Зверь в лесу мимо не ходил не слышанным, птица не пролетывала, листья по голосам различал, а подошла синими сумерками гостья захожая - ни звука, ни шелеста, не узнал - не услышал, не углядел - откуда, листья и те слышнее. Где было думать - обрадовался:
- Пришла, радость моя!
Не улыбнулся во взгляде - сумрак дремучий горечью, не радостью прозвенел ответ:
- Пришла, да сам прогонишь.
Изумишься ты, не поймешь. А только солнце закатится, оставит - вечер летний, поздний, сумерки синие, а с речки туман ползет, тихо-тихо, нелегко... Не шептал лес, не шумел, не завлекал-заманивал, ты только вспомнил, как тропинка той ночью по лесу вела, вспомнил, обернулся, рядом углядел - к радости... Тебе - к радости, а в чужих глазах - мороке зеленом - темная тоска, ледяная, нелюдская...
И накатывали сумерки летние синевой по лесу, с реки туманом, холодком, да вроде и не летним каким-то, точно ветром повеяло, не летним - ласковым, а чужим, резким, горьким, не хотел, не заметил бы за радостью, а заметил, а прошло ознобом... Не заметил бы, только тоску в глазах углядел, с этим холодом-горечью схожую:
- И что ты, радость моя? Что ты?
И снова смолчала бы - и только тоска в глазах, омутом темным, таким темным, холодным, что и не бывает таких вовсе, может быть. И только туман подбираться будет, и сумерки синеть-темнеть, а лес молчит, колыбельной не шепчется, морока-шепота не заводит, вслушивается, всматривается. И ветер этот бродит где-то рядом, холодный-холодный, на ту тоску в глазах похожий. И смолчала бы, а не сможет.
- Знал бы - кто радость-то твоя...
И - шаг в сторону шагнет, другой шагнет, а дальше ветер подхватит, тот ветер, чужой ветер, не ее ли? Подхватит - да в ответ точно - хлестанет в лицо холодом смерзшимся, так, что все зимние добрее бывают, так, что чуть ли не в слезы из глаз. Хлестанет - да сгинет, останется - лес, на последний миг притихший, травы под ногами - те самые, горькие, тайные, туманом укутанные, а туман глубокий, густой, белый-белый, и по пояс будет. А не подумал ничего, оглянулся только - не унесло ли - ветром тем самым, осталась ли, рядом ли? Оглянулся - да углядел. И понял.
Хлестнул ветер, отнес - и забыл, и встала - в двух шагах в тумане, и рядом вроде, а вовсе не рядом, и вроде той же осталась, а совсем не та, и туман кутает, кошкой ластится, а так вроде все как всегда, что не хотела бы - не углядел бы, что не стоит в тумане - тает, вроде и есть - а где рука над плетением его белесым, а где уже сам туман начинается - не по живому, не углядишь, да и есть ли она, рука? И только одно - углядеть явственно, запросто, звезды ли светлые, лунный ли свет выдает, может - и сами отливают - холодком зимним, снежным, только тот - любой зимы холоднее, не ушел никуда этот ветер, хлестнул-объявился и не исчез, за плечами сложился - черными, с отсверком холодным, вроде и птичьими, только ни одна птица таких не носит - крыльями.
Только каждый знает, кто такие крылья носит, с той поры, как перестают родные да Знающие бояться при своем маленьком Чужих помянуть, гостей со Страны Кромешной... Вот такие-то в эти ночи короткие, странные, когда колесу переламываться, скоро солнышко под горку покатится, к осени, а там и к зимним вихрям, к самому их времени по свету белому бродят, встретившим на горе. И называют их разно, только Чужими все зовут, и не зовут вовсе. Вот только приходят они, те, кого не звали...
Вот про них и говорят Знающие, та беда, что в три беды станет, и как гнать не скажет... Гостью незваные, твари полночные, по чужим туманам прячутся - как раз те, что до самого святого в людях - огня того - ярости-радости охочи, а сами от веку не ведали, ветер да туман, да известно, какой ветер - тот, чужой, ледяной, со всех тех берегов - где там огню взяться? Впрочем, это разное про них говорят, а все в одном сходятся, рады они красотой заемной мороком обвести, накрепко привязать, погасить пламя по искорке, и как такое гнать прикажешь... Разве что именем тем тайным, заповедным - так имя то на каждого свое, и кто еще его вызнает...
Да только вот скажет любой Знающий: пуще пущего берегутся те твари полночные, как бы никто не углядел - крыльев да следов - птичьи они за теми, да то, как туманом тают. Кто-то еще скажет, что - пока не окрутила совсем, до углей не выпила - и спасти так можно, поглядит разок если...
А страшно не было. Пусто было. Горько.
А может быть, только то и углядел - где туману спрятать, что тоска в глазах прежней осталась - горькая тоска, темная, и не ледяная вовсе, живая, теплая. И не остановился даже - вперед шагнул, к туману-мороку. Тихо было. Пусто. И не страшно было. Сорвалось только - тихо, шепотом:
- Да как же тебя так?
И зашепчется в ответ - тоской неподдельной, настоящей - тоже ей тихо, тоже ей пусто:
- Зла была, горда была - зачем тебе? - стихнет все совсем, слышно, кажется, как туман плетется прядями, в травах путается, к реке назад катится. И зазвенит вслед неожиданное. - А когда мне солнце светило, звали меня, - и полетит имя, поймает - лес листьями, зашелестит неожиданно, всем ночным шумом запоет - сказано! И взмолится - а пряди тумана рядом вьются, зарастают, заглушают, а все равно сказано. - Прогони! Вовек не вернусь! Забудешь...
И встанет тишина, тишина - а не та, лес шумит, поет-подначивает, названо - так скажи! И подается туман, тает, топит - прядь за прядью, еще чуть-чуть - так и не было никогда. Еще чуть-чуть - скажи только.
А только вперед шагнул, испугался: не дождется, растает... И рада бы - а не таял туман, не топил - тише тишины той разрушенной стояла, больше леса тишиной той подначивала - как же так, слово сказано, дальше-то. Не было дальше - дошел по туману тающему, рада бы - а не растаяла, может быть - силы не было, только лес снова замер - молчать, вслушиваться. Замер - и услышал. Ничего не говорила - тишина звенела, взгляд умолял - прогони, громче, чем лес за спиной шелестел: что же ты, а туман сдался, забыл шепоток-посвист, таял за спиной, сдавался. Дожидался - и дождался:
- Только видно все равно мне, кто ты! Радость моя, сказка моя несказанная - кем бы ни была - моя, и ни врагу, ни богу - не отдам!
И дрогнул туман - от слова сказанного, дрогнул, покатился - и оставил, вздрогнула только, вскинулась - потянулись, взлетели руки, за серебряными прядями тающими: останьтесь, отпустите - взгляд вскинулся - рук больнее, ему - не отпустившему: за-чем? И растаяло мигом - как не было, как ничего не было - ни крыльев, ни тумана, ни имени - ночь, да звезды, лес стеной обступил, трава шелестит тихонечко - все, как от веку - у кого так не было?
А лес за спиной - наглухо замолчал: изумился: не было так никогда.
Мигом все проснулось - прежним, а за тем мигом - шагнул вперед, еще ближе, к той - руки опустившей, только взгляд оставившей: злой тоской, огненной - что им, там, где холод и огонь одно? - "За что, свете мой безмерный! - Не хочу - не буду - не умею иначе!.."
А ты только - через ту тоску тоже перешагнув - на руки подхватил:
- А вот так и не отдам!
И - ничего между не встало. Верно было. Тепло было. Не хотелось думать, что свои руки - подсказывают. Думать - не хотелось...
А шепоток тот - день назад, миг назад - заводящий, всю свою неправую силу потеряв, отбивался еще - не сдавался:
- Да ты хоть - знаешь?...
Был сильней - отбился, силой от того тепла - отозвался. Может быть, и не было его, тепла, но огонь тот был - настоящим. Улыбнулся - кто весть кому оскалился:
- Ничего не знаю. Знаю то, что другой - не надо...
А на том и сдалась - осела в руках - птицей пойманной, перестала - рваться, точно вспомнилось тепло, отступили те туманы, точно все - вспомнилось... Только куда там - взгляд остался... Пряталась тоска, звенела - и рваться не вольна, и радоваться не сможет...
А там и повилось - по лесу, тропкою назад, к дому дальнему, а все недалекому, к дому своему... Нес - как от беды уносил, а в беду и не верилось, а и верилось если - усмехнулся только, оскалившись:
- А кому какое дело? Пуще жизни ты мне...
А там и дальше пошло - тропкой хоженой, день за днем, как у всех всегда было. И по праздникам тем, где от чужой живой радости глаза прятать - ниже низкого, в чужом добром пиру - гостьей незваной, загодя и поделом за порог вытуренной - только кто ж из них знает, как легко все пороги под праздники перешагиваются, в ту пору, где не только от земли до неба полшажка... Глаза прятались - а выбивалось, выхлестывалось, такому ветру - от веку не отдать, и плелось-рвалось пламенем танца, тоской-радостью, да такое рвалось, что слепой углядит. И углядывали, да не угадывалось. От веку по беде всякой рады люди Чужаков поискать в первом встречном, а как просто да вправду подберется - долго не поверится...
Плелось-вилось, тропкой хоженой, откатилось за гору солнышко, пришла за летом осень, проводили лето - до поры до срока в края дальние, светлые, а там, тихой поступью, посвистом, и зима подошла. Говорят люди - пора чужая. Всему чужому - родная пора. А как у всех шло. И в печи огонь трещал. И в доме тепло было. И радость в доме была - странная радость, тревогой шитая. Тревогой - и тем, как плакали-пели, на полет звали, злые вихри метельные, говорящие на людям незнаемом, о людям неведомом - а тебе навсегда понятном. Звали зимние ветры - отозваться, оторваться, уйти - в холод-горечь силы прежней, звали, только где ж теперь - не вызовешь...
В свой срок - зимний, властью сказанной, и рада бы - от ладоней, от тепла того назад рваться - к небыли, к посвисту зимнему, где иное серебро кружева плетет - звонким снегом, холодом - сами звезды мерзнут и звенят... Рада бы - а не вырваться: пуще пущего, всех пут, всей правды крепче оставалась той - огня жарче, Смерти горше - радости у огня, принявшего, у чужого тепла, которому всю власть отдала - прогнать, а тот взял, да и оставил, не задумался... В свой срок - властью сказанной, не могла, а рвалась, но ловили ладони, не отпустят: как бы ни было - а оставайся. У огня присев - грейся. А только зимние ветра греться не умеют...
И чем была та радость шита?... Ты только просила - потому что знала... Чтобы знал тот огонь, как захотеть, чтобы сдаться бы тебе и таять, тем туманом-полночью, до своих берегов Страны Кромешной, до иной поры гулять... А то и - чтобы знал огонь, как совсем захотеть - и тогда под черный Праздник Прощания не туманом таять - досыта огнем напоенной - в пепел, и не ступить назад, не вернуться, ни в одном зимнем ветре не выплакать... Только не знал того огонь, и не хотел, а тогда - иначе не было, и тебе уже - в дом ли, в душу ли - зимним холодом, посвистом, всякой стали острее - намертво тот огонь выстудить - до самых углей безвременных, до Порога, да и за ним как - только Светлым видно... А тому как не считай, все срок краткий, всем зимним вихрям до весны, до того, что у людей Встречей зовут, а у тех, кого ни одно ухо людское не подслушало, Праздником Прощания... Не согреться у огня ветру зимнему, а к тому празднику сроки высчитаны надвое: светлой сталью - и берегами в кровь: или ветру - в огонь, или огонь - в угли...
А ветра выли. А ветра звали. Подначивали - что ж ты? А там и смеялись, празднуя победу твою, что тебе была - всех поражений горше... Кому, как ни зимним ветрам, как ни тем, кто с ними приходит, их крыльями радуется - на беду - видеть, что уступает земной огонь стуже, достойно сражаясь, плохо отступает, по угольку, а ты помнишь - в свой срок быть победе, в свой час... К празднику Прощания... А колесо все крутится, а время все идет...
Кому же видеть? Не самому ж огню?
Была в доме радость, была, да не держалась - тонким ледком, как не оступиться, не сорваться слово за слово - во все то же, тебе, знающей, тебе, видящей - как тот огонь, что у людей просто жизнью зовется, тот, что тебе всего дороже - что было и чего не было, под твоим зимним ветром тает... И срывалось, и плакала бы - да плакать такие не умеют... И отвечала взгляду твоему в тех глазах - а глаза у него были темные, теплые, казалось - летним добрым земным золотом, тем огнем, не жгущим - греющим - смотрели - тихая горечь, земная, тревожная:
- Что ты, радость моя! - и, шепотом, всплеском. - Не смотри так! Я люблю тебя!
А иной раз и засмеяться те глаза пытались... Рассыпался смех - искорками, весельем вроде бы:
- Или совсем не любишь?
Рассыпался смех искрами, да считал ли ты, сколько там - углей прогорело... Не считал. Того не умеете...
- Я люблю тебя, свет-мой-ясен - да какой мне - свет? Я люблю тебя пуще света белого - мной забытого, пуще солнца красного - на меня не взглянувшего, пуще жизни бывшей, пуще жизни вечной!.. Только от веку так сказано, только все смыслы поперек клинком лягут - не бывать... Не ходить рядом полудню и полночи, жизни-то об руку с небылью - ни в одной сказке так не скажут - и не надо... Княже мой ласковый - отпусти!
И ждала каждый раз - с горечью ли, с радостью - да нет, без горечи, без радости, без страха - просто ждала, как - будет, как проснется, как разбудит жизнь, растолкает, скажет - ведь не может же - не вернуть? - и полыхнет во взгляде - не земным теплым золотом - нежданно светлое, беспощадно-ясное - верной яростью, родной, должной - одним огнем: молнии ли всполохом, солнцем ли радостным, рассветным - тем светом, на который глаз никогда поднять ни одна тварь полночная не осмелится... И дальше - словом сказанным, властью отданной, верно, как от веку было, как у людей складывается, о победе да радости... Ведь разбудит жизнь, не может не разбудить - кто ж той Реке поперек ходил?
Не будила...
И иным во взгляде отзывалось - тебе такой радостью, и такой горечью, что ни в одном Крае Кромешном такой не выдумать... Иным огнем вздымалось - совсем людским, не знают такого Светлые, и хорошо, что не знают... Такой в бой поднимает - одного против тыщи, одного против ветра, против - неба. Гневом вспыхивал взгляд - всесильным - бессильным... А ладони были теплыми, а руки добрыми, осторожными - и за мигом гнева того вслед, забирал - в самые крепкие из оков, и безнадежные - из защит, крепостью, бережностью - в кольцо рук... Точно ведая о власти, ему отданной: что туману, что ветру зимнему - через любые руки пройти запросто, только не стать тебе заново - ни туманом, ни вихрем... А оставаться - и вглядываться - как во взгляде тем теплом, земным - и земного ярче, земным - и земного горше, такой осторожной, такой горькой нежностью - точно той любовью все, тобой не сказанное - узнал: то, что зимним вихрям от любого земного тепла - больно...
"Радость моя, радость - сказка моя несказанная - помню я, кто ты - помню крылья твои - только все равно от веку не было мне другой - и не будет, - и крепче, крепче обводил - от всего мира стеной - кольцом рук. - Не отдам!"
И шепталось - зимних ветров тоской - все без слов слышавшей:
- Ты не знаешь, чем платить!
- Всем - заплачу!
И билось - зимнего ветра тоской, тебя, знающей, тебя, заплатившей, и сказать - оборвет, и как не сказать: "Я - знаю... Не хочу!!!"
Но отступалось бы, забывалось, забалтывало, и казалось - долго еще - до срока крайнего, до Праздника Прощания, ветры зимние пели, дни плелись - еще и к Повороту Зимнему время не подошло...
А только - зимой ночи долгие, дом на отшибе, ветры за стеной - посвистом, то в плач, в зов - знают же - о бессилии, то в смех свой, жуткий, заново - по-другому дни им считаются, срок недолог - до того праздника, ждут - победы твоей... Зимой ночи долгие, а тем, кто Реку перешли - неправым путем на этот берег заново, тем, кого и последний сон не успокоил - никакого сна не дано. Вот и плакали ветры за стеной - вот и сидела, и смотрела... И тепло, и хорошо, и в доме огонь горит - не пугается... А во сне он улыбался - тихо, светло - хорошо ему во сне, а еще бы: ни один темень-морок сном темным не подступится, знают, что отмеченный, знают, что чужой, некому толкнуть-подпугнуть, когда такая - сон караулит... А только знаешь, а только видишь, а только сроки так же считаешь, как те, что за стенами - то поют, то плачутся... И каждый день - таким льдом отчаянья, таким пламенем горечи, что ни одна Страна Кромешная того не ведала, а там - и лед, и огонь одно. Зимой ночи долгие, и сидеть - шелохнуться бояться, точно так лучше будет, только изредка - повернется он во сне, спадает прядь - от дыхания чуть взлетает, ловит отсвет огонька - темной краснотой, тихо огонь отсвечивает, светло - тоже - верить не хочет... Дотянуться, поправить - разбудить не боясь, глядишь - не холодной ладонью: не холодные, так - ветер, туман - никакие... И долго-долго, и тихо-тихо, и жутко больно... И плакала бы - только такие не умеют...
"Свете ясен мой - свете мой безмерный - и за что так? Как было подумать, как было имени не назвать - власти не отдать, когда думалось - по-заповеданному будет - по-простому... Дура думала - чем думала? - что сама уйти не смогу - а теперь не отпустишь... Мне бы любой полночью, мне бы любой поганью - только чтобы понял, только чтобы проклял, заклял бы, отпустил бы - и назад дорогу заказал... Только мы и в самом деле такие - и другими никогда не были... И любить нам никто запретить не догадался - да где же было знать... Да мне бы десять тех путей по Странам Кромешным, знающей, как одна в свой срок горька - и того больше, и за десять верст кривой дорогой тебя обойти - а тебе бы мира в доме, да счастья в дом, да как у людей от веку водилось... Свете ясен мой, свете мой безмерный - у кого просить - никто меня не слышит! - власть-то отдана - как бежать мне, пропасть пропадом, жизни тебя оставить... Беды больнее, Смерти горше - много горше, знаю, как это - как сроки не считай, а все краткие, а здесь я сильнее, а ты и победы не захотел - каково - день за днем, миг за мигом - смотреть, как ты - гаснешь?"
***
И не осмелилась ты ему признаться, чему в вечер тот так улыбалась...
Ты, может, и не поняла совсем, зачем в ветер вылетела... Боялась, конечно, побаивалась - а все знала, пока - и зимние ветра не тронут, и любое лихо обойдет, чтят они, вас, старших - кто подойдет, когда таким меченный, когда такая сны сторожит?.. Сама не знала, что позвало - ветер. И вылетела - и пели, и ластились - и звали - в танец - иди, крылья разверни, мы пока - радуемся... А ты просто стояла - и ждала, как шли сквозь метель - к дому на отшибе, он - да брат его названный...
Часто заходил, ты помнила, низковат был брат, да, как все в Золотом Дворе, светлый - хлебным золотом, это он, твой, кто и скажет - ни в мать, ни в отца - в проезжего молодца чернявый такой уродился... И глаза у брата были светлые - небом серым, но кажется, не осенним, стылым - а таким, весенним, за-Поворотным уже, хоть и нахмурится, а все - ласково...
А дойдя до крыльца взгляд брат и поднял. И вгляделся...
Тому-то ты и радовалась - что углядела на миг в серизне той светлой, то, уже совсем не чаемое, небо вспыхнувшее, светом-яростью, гневом полное, угадавшее... Брату бы знать, что могла бы - в ноги поклонилась...
Тому-то ты и радовалась - что угадана... И люди - людьми, и огонь - силен, и Светлым их услышать - глядишь, и солнце уже на весну повернуло... Так может быть - спасен?..
Тому-то ты и радовалась... Как было - признаваться?
Радовалась - потому что уже не помнилось, потому что весна близилась, потому что день ото дня звонче -сроки - кому к радости, кому к прощанию, считались, пели ветры, что весне срок скорый, пели ветры, что лед пойдет... А ночные, зимние, гневные, свою песню вели, и чаще-чаще отзывалось в них - гневной радостью, торжеством победы твоей - быстро сроки считаются, близко до весны - что не одна пойдешь... А тебе от той радости - точно пламенем дышишь, тем пламенем... Ночь за ночью - под ту песню торжества, уголек по угольку - рассыпается жар под зимним ветром, уступает, стынет - редко прорвется пламя, взлетит заново... А ему и не видеть, и не углядеть... И сказать-то - а что скажешь...
Ведь сорвалось снова - когда тот брат уходил, когда проводили, заходил назад в дом, улыбнулся - весна близко... Улыбнулся - и на тебя взглянул - и испугался... Так и было - во взгляде - вечным теплом, добрым, тем огнем - святым и светлым... Пропасть пытаешься согреть, яхонт-князь, вечную, ледяную - не справишься - и никому не справиться...
- Радость моя, маленькая - да что ты так?!
- Ничего, светлый мой - весна скоро, - и сорвется, и заговоришь, и рассказать попробуешь о том, как это, о чем люди слов не придумали, потому что всем словам там замолкать - и хорошо, что не придумали. И дальше, и слово за слово, и слушал - только ладони - крепче, только огнем - ярче, чтоб тебе теплее было - только не бывает тебе тепло. Заведешь - все скажешь, что можешь, снова взмолишься: "Отпусти!"
Улыбнется только. Светло улыбнется. Страшно. Тем всесильным бессилием человеческим, о которое, порой, и небо оступится - только здесь-то тому не бывать:
- Все-то ты знаешь, маленькая моя... Про одно только забыла. И что с тобой будет - если отпущу?
И что тебе было - не ответить, взгляд бы спрятать - а не спрячешь - смотрит... Побоишься, что увидит, что совсем увидит - полную правду. И выскажешь - срежешь, зимним ветром - холодом:
- А что будет... Как велено было - Судьбой да Светлыми. Что кому весна - радостью-закусью, а кому - в зарево запросто...
Улыбался он - жутко, сильно, горько:
- Вот о том-то ты по пути и позабыла... Что мне - без тебя - свет? И что мне - такая Правда - со всеми Светлыми?! Верно клялся, что ни врагу, ни богу не отдам - верно клялся - и сдержу! А кто оспорить попробует - пусть пробует! - усмехнулся, оскалился, и тихо-тихо вслед тому. - Просто, если оспорит - только и останется, что Смерти искать - хоть там встретиться... - и стих гнев, смолк, сменился - теплом - ласковым-ласковым, правды такой - боли твоей не желая. - И - не бойся, радость моя... Может, и не все так страшно... А то и - ты ж прошла. Разве я - слабее?
...А под следующий вечер и придет брат - сыпануть пеплом у порога...
***
А потом - ты уже знала. И ждала. И улыбалась. И не пугалась уже - как считали дни ветра, день да день, не по их счету, на пальцах можно сроки высчитать - людям - до светлого праздника, до Встречи, а ветрам тем, а тебе самой - так до Праздника Прощания...
И тихо тебе было - знала уже, что не так и далеко, в Золотом Дворе, в сердце его, там, где светлого срока праздники празднуют, над живым огнем, сбереженым, сидеть будет Знающий, просить - как сорвал его в то утро брат, прибежав-запыхавшись, так, что и говорить ничего не надо было - все понятно стало, и гневом-грозой отзывалось в глазах Знающего... И клял бы себя - проглядел, слепец! - да клять уже некогда... Сидеть будет - и только просить останется - где такое выведать - такую-то погань, в такой-то срок, день да день, а там уже и Встреча, а там уже и все пропало - тут уже ни зелья, ни слова нет, одно есть - Светлых просить: оборонили бы...
И тихо тебе было... И улыбалась ты, зная: просит... И еще тверже зная: оборонят...
Только в глаза в тот день смотреть страшно было - помнила клятву, знала, что такому верить стоило - а вдруг догадается?...
...Не догадался.
Тихо было. Закат догорел, отступил. Ветра стихли. Звонок был морозный воздух. Весенний... И не приглядишься, как по небу, застилая синеву его, вышним ветром - северным - тучи гнало... Не всякий взглянет - и скажет, что совсем к ночи заметелит, запоет, спустится ветер северный, напоследок взбесится, прощаться будет - тишины той вечерней не вспомнишь...
А пока тихо было... И не догадался - где было. А ты видела. И боялась снова - улыбки своей, тихой, знающей - не подсказать бы.
Разглядел - не понял только.
- Улыбаешься, радость моя? Верно все - нет мне иной - и не будет!
- Верно все, светлый мой... Спи!
И испугаешься - что не выйдет, что проснется - зная, верой клялся, верно клялся, клятву сдержит, и шепотком, потихонечку, тем, чему людям засветло не выучиться, шепотком бессловным, затянешь колыбельную зимнюю, сильную, так ветра зимние иному напевают - кого завели... А в теплом доме - что бояться - крепче спать ему только...
Шло время, близилось, а там уже, за стеной, призывали песню - ветры зимние в плач отчаянья - чьими крыльями - в Праздник Прощания... Знала ты. Ждала - будет. И - было...
И - было... Полыхнуло - точно по свету - полымем, из всех светов - самым ясным, самым светлым... Не глядеть на такой - полночи, погани - не глядеть, и не устоять перед таким... Рухнешь - ослепленная, выжженная, зная: сбылось. Выпросил - Знающий... Договорил - дозвался - и пришел, кого просили, защитить - оборонить - цепь порвать... И знала, что ему - спать и не проведать, не пробудиться, не проснется - не отстоит... Не затронет его свет тот, не обидит... Какой Светлый своего тронет - дальнего, давнего, родного... Во всех льется - того истока отзвуком - каплей крови - каплей памяти... Звал Знающий Светозарного - оборони. Пришел. Оборонил...
Рассекло - власть отданную, цепь крепкую, тем светом-полымем начисто, выжженная - помнящая - с колен последнее слово слушала - от тех, кто все слова знает... А что больнее было - да зачем спрашивать, главное было лишь - правдой сказка сказана: жив останется...
Светом звучало - громом - словами тех, словам - первых:
- Сроки кончены - сброшены: царствуй, Весна красная, а ты, нежить полночная - пеплом сгинь, небылью порасти - и след тебе заказан!
Верно было - сказано, и только не ждал тот, явившийся - оборонить, освободить, что, выжженная - выпрямишься, ослепленная - взгляд вскинешь, чтобы самой уже - поклониться - ниже низкого:
- Славься, Светозарный! - Трижды славься - и вечно!..
И застынет свет - тишиной, вечным тем мигом, когда замрешь - и, ослепленная, вглядишься - ни одна из тварей полночных не посмеет в белый день глаза в небо поднять - к щиту твоему, а тут - самому в глаза... И, первым - последним словом, просьбой той, кого слышать некому:
- А есть ли такое слово, Светозарный, чтобы ему - забыть?
Превозможет - глядеть не может, ослепленная - а вглядится... А только у всех тех, кто с той стороны гости, кто ту Реку заново переходил - глаза одинаковые - черным, вечным, выжженным - льдом ли, пламенем - там они равные, бедой и болью... Горечью победы - последней, неоправданной - что Смерти больнее, и ее извечней... Сам давно ли так стоял - так смотрел?..
...Но о том Знающие не говорят. И здесь не обмолвиться...
Только сдаваться на тот миг - победившему... Точно уйдет солнце - в тучи темные... И глаза в тот миг опустит - Светозарный:
- Нет такого слова! И никто его не знает - ни люди, ни Боги...
Опустит глаза Светозарный - и оттого ли не увидит, как ниже низкого сызнова склонится перед ним - Чужая, прежде чем шагнуть за порог...
И на миг лишь перед шагом к вихрю помедлишь, обернешься: спит...
***
...В эту пору, в злую полночь, что последняя по счету зла - от веку водилось, Светлыми так велено, что сидеть людям добрым дома, дела переделывать - глядишь, весна ко двору подходит, а с ней и хлопоты. А со двора на двор ходить - так по великой надобности, осторожненько... А прочь, за ворота, от тех мест, где люди живут, где огонь горит - да в самую дорогу, в место тайное, недоброе - полем, да краем, да темным лесом, а там и вовсе через мост - куда выведет? - ходить правдой людской заказано, и всякий поостережется - разве чернорадец какой выйдет - в те песни-сумраки у ветра темного выпытывать слова недоброго под прощание...
Потому что в пору ту, к встрече Праздника Светлого, разгульного, где заново радоваться выходит Весна-красна, да всем Светлым срока к радости, - до того последней полночью, в последние сроки свои разгуливаются до неба ветрами северными последними, крылами снежными - до поры, до пламени, те, о ком люди добрые слова не скажут, у огня не назовут... Воет ветрами беда зимняя, погань черная, ведомо ей - весна идет, сроки кончены... И живой кто - попадись, разом пропал, следа не сыщут...
Все так Знающие говорят, и издавна говорили, и всегда так было... И некому обмолвиться, по имени назвать, о часе сказанном, ветре выпетом, о том, что зовется у тех, кого не зовут, Праздником Прощания...
...Долга-долга дотуда дорога, долга - и никем не торена, лазом, да оврагом, да темным ельником, снежными вихрями, реками малыми, позабытыми - темна вода, холодна, от следа до дна не видна, а там и вовсе - путями темными, засветло к тому полю не дойдешь, а то и вовсе нет его - засветло... И верно Знающие людям добрым от веку говорили - не ходить в ту пору за ворота, не слушать - о чем - самой последней, самой тоскливой, самой заманивающей песней петь начинают ветра последние северные - ведь так поют, что всякий, вполуха прислушавшись, расслышит... А расслышал - пропал, расслышал - погиб, заведут - путями неведомыми, до тайного поля того, которому ни места нет, ни имени, круг да круг, снег да снег, темень ли выглянет, ельник ли оскалится, болото ли гиблое вымерзло, а то и вовсе не было, а про тех, кто празднует - так и вовсе помолчать бы...
Но слушают люди Знающих, со двора на двор в ту пору редко идут, осторожно, нечего ветер слушать, незачем, завтра с праздником с юга подует, тепло подымать, облака разгонять, торить дорогу - Весне да Светозарному... А чтоб в ту пору ночную, лютую за ворота выбрести - таких и вовсе не было... И сколь бы не шептали, припугивая, иные чернорадцы, о силе своей великой, на том празднике в шепотах выслушанной - не было того, не глядели от веку глаза тех, кому солнце светлое в полный свет светит, на поле то, что при ясном солнце, глядишь, и не сыскать.
А у тех, кто глядели - спрашивать не будут, да и не скажут они, некому знать, что такое - Праздник Прощания...
..."Волей - волей, друг за другом, полем - полем, кругом - кругом," - все, как верно, как сказано, как люди засветло запоют, только и полем тайным, темным, а о воле помолчать бы - за дело сроки кончены, верным выбором, старой памятью - кому весна радостью, кому заревом... И никому не рассказать, и незачем уже - иным кругом шла, танцем, на полную силу, на весь разлет - и за крылами ветра рвались, плакали заново... Полем-полем, кругом-кругом, колесом наоборот, последним танцем, прощанием... Шаг за шагом, ветер за ветром, а там уже не разберешь - где шаг, где снег, где ветер... Полем-полем, кругом-кругом, а там и вспыхнет.
Есть и у тех, кого ни у одного огня светлого даром не помянут, свой огонь... Никто не видел, никто не скажет, в тьмущей темени разгорается, и темени не нарушит... И нет на всей земле огня того жарче, и нет на всей земле того холода, чтобы лютостью сравнялся...
...А праздником, а радостью, а танцем... Шаг за шагом, ветер за ветром, снег ли, рука ли - верным танцем - и вроде, даже уже не больно... Полем-полем, кругом-кругом, и только круг все уже, и только пламя - ближе - праздником...
...Некому рассказывать, что такое - этот праздник...
- А ведь любила тебя, белый свет! А ведь любила тебя, солнце красное! А ведь любила тебя, свет-мой-ясен!.. Прощайте!
***
А проснулся - рано... От холода - проснулся...
Спешила, к ветру вырвавшись. Спешила - и обернуться боялась. А вдруг - на такое нет даже самой верной зимней песни, какая ни есть - а все не убаюкает... Проснется ж - не спастись: оспаривать ринется, а где там...
А потому - наспех дверь прикрыла, некрепко... Да и крепко - не спасло бы... Как поняли - зимние ветра, как ринулись - и в пляску, и в радость, и в горечь, - и дверь настежь, а как не настежь - так и вовсе - с петель бы...
Рано было - стихло, густели облака, только подступало по небу - голубым, лазоревым - рассветным, праздничным... О весне пел морозец предутренний, как не крепчай, только любому ясно - живой водой пахнет, скоро - лед пойдет... И проглядывало - в дверь тем светлым отсветом, как у людей дом поставлен был - к солнцу смотреть, в светлые края...
Только вот - выстыл дом... И сугроб намело - к порогу и за порог...
Проснулся - рано...
Чтобы понять, что поздно уже было. Давно - и безнадежно...
Не помнил, куда брел... Берегом. Восходило солнце, облака ползли - серые, мокрые, ползли - рвались, и проглядывало - яркое, голубое, нестерпимое - небо Встречи... Улеглось уже, да по берегу, с реки, спящей еще - а все - задувало ветром, злилось, нахлестывало - заворачивало - спиной да на дорогу, а там и к дому, а там на праздник... Брел. Не помнил - ветра... И снега не помнил... И небо не яснело... Только темнее и темнее было взгляду... Ничего не было. Пусто было - точно насквозь дул ветер... И слова не складывались. И слов не было. Пусто было. Темно. Шаг за шагом - темнее. И черным ложился снег. Пеплом. Черным, горьким, выстывшим...
- Радость моя! Радость моя - как же так?!
Брел. Не помнил. Темно было. Темноты темней. Не оступался. Слишком прямо. Иных грузят бедой - иных отковывают. Ровно шел. Срезал ветер. В лицо, со снегом... Не было снега. И холода не было. Выжжено - выстужено... Холодом - сухостью - пеплом... Не было криком. Голосом - не было...
- Радость моя!
Брел - к берегу ближе, а там и на лед, ненадежный, весенний. Брел - не помнил... И не слышал - ни звонкой - по самой нестерпимой синеве неба подступи весенней, ни того, что тихо-тихо, шаг за шагом, след за следом - не укором, не виной - болью, былью - да и чьим голосом подхватывали за спиной ветра, и чего в том шепоте было... Ничего не было. Пеплом летело - насквозь... Выстуженной - стальной горечью - клятвой, так не сдержанной - правдой, оборвавшейся - куда ладони протянуть?.. Брел - льдом:
- Радость моя - злая, горькая, вечная... Радость моя - да за что же - так-то?!
Но остановился и опомнился - у самой темноты и тишины, у самого холода - шла весна, зиме мосты рушила, пути назад заказывала, трескался лед, сдавался - расходился, поднимался - водой, темной-темной, солнца еще не помнящей, а холодней - может, та только и будет, что в самую тяжесть ее отрешенную замирает - как лед встанет, а может, и та - не холодней...
Остановился надолго. Смотрел - вода текла. Не выдержала сталь, горем выкованная - сгорбился. Смотрел. Тихо было. Что пел ветер? - Чем шепотки были? - Расслышал ли?
Долго стоял. Опомнился ли? - Но назад развернулся...
А по небу туч серизна сдавалась, таяла, ярко по снегам солнцем рассыпалось, нестерпимо... Шла весна - радовалась...
Шел назад. Шел до дому. Скоро - и страшно. И дошел. И смотрел.
Казалось - дом ждал. Дом не верил. Дом - помнил...
...Счастье было в доме. Странное счастье...
Вошел. Собирался скоро - спокойно - пусто. Так в бой собираются. В главный. В последний. Да почему ж - в него и собирался...
Собрался. Вышел. И зашагал. Быстро - ровно - на долог путь... И не обернулся взглянуть, как легко и охотно взлетело над стенами - пламя...
А на празднике его ждали. Солнце поднималось, ползли облака прочь, по снегам искрами играло, славно костер разгорался, к доброй весне, к Светлым славе... Срок был уже - песню заводить, славу начинать, а Знающий все святого места, у живого огня не покинул, стоял, ждал - и брат стоял рядом. Боялся...
Дождались...
Не на праздник светлый собравшегося - в дорогу дальнюю, недобрую. Быстро шел - вниз смотрел. Быстро шел - а брату холодно было. Страшно. Дошел. Обошел - вниз смотрел. А все - поклонился - Границы Хранящему, Родному. Низко поклонился - слишком низко - не с добром так идут.
Страшно было брату - а страшнее стало, когда выпрямился - подошел - глянул. Чужой взгляд был. Выжженный. Молод был брат - не видел такого. А Знающий подсказал бы: редко когда так в путь идут. А когда идут - не возвращаются.
- Она бы и вам благодарна была. Пепел не сможет - мне придется... А я убил бы - только родные... Прости, Хранящий - нет меня в этом доме. И никогда не было...
А на иной день на той реке лед пошел...
***
А дальше? Люди так говорили.
В те пути иные, в тот город, куда дорога вела, а потом дальше ушел он. Знали его там - славно знали: недаром до того на светлых праздниках иных Светлых прославлял - грозных, Защитников - воин он - тем и остался. И в пору пришел он - беда тогда ходила по границам, беда смертная - и лютая... Лютым боем старались взять иные роды, иные люди, чужие - и земли родные, и лес, и людей - только не взяли, с той весны по иную весну грызлись - и назад покатились... А в ту злую пору - и рады были ему, и словам о нем, и тому, что заслужил он - слов тех.