Артистическое лицо человека с сигарой рдело от вдохновения. Очки скрывали большие тёмные глаза, казалось никогда не мигающие. Широкие рукава мягкого белого халата открывали нежные безволосые руки, незнакомые с оружием. Хозяин держал сигару между третьим и четвёртым пальцами и непрерывно курил, роняя пепел на мягкий сирийский ковёр. Пламя толстой свечи танцевало на кубке с красным вином, края которого он время от времени касался своими тонкими губами. Он говорил, глядя на дверь, будто хотел разглядеть за ней нечто, будто не замечая гостя.
Гость молча сидел на скамье возле двери и неотрывно глядел в глаза хозяина. Его губы двигались, как будто он помогал себе этим лучше запомнить услышанное. Он был молод, бородат и одет как путешественник: верблюжий плащ и сандалии из кожи леопарда. Войдя, он положил свой короткий меч на скамью справа от себя, но не позволил себе ослабить пояс. Юноша твёрдо отклонил чашу с вином, предложенную хозяином - у него было поручение, и он хотел оставаться абсолютно трезвым. Звуки трубы снаружи, сопровождавшиеся криками и визгом толпы, казалось совершенно не трогали гостя; хозяин же тогда судорожно комкал сигару и короткая судорога искажала на секунду его выбритые щеки.
Хозяин выбрал говорить о вдохновении, этой неверной любовнице чистого интеллекта, и с лёгкой улыбкой заметил, что вино в этом романе играет роль сводни. Это оно, вдохновение, ломает старые перегородки и дает ощущение внутренней свободы. Бывают минуты, когда весь мир стоит как бы в стороне, нет, даже где-то внизу, и ты смотришь на него с презрением и жалостью. (Его голос дрожал как тетива и пронзал насквозь как победоносная стрела.) Ты никого не боишься и знаешь точно, что тебе нужно. Ты знаешь кого благославлять и как проклинать, с кем сражаться и чем исцелять. Ты готов оседлать белую ослицу, чтобы въехать в Иерусалим под дождём из пальмовых листьев, бросаемых из восторженной толпы. Ты видишь всё вокруг настолько ясно, что никто, даже царь, не может принудить тебя молчать или говорить ложь.
Видимо хозяин поймал иронический взгляд гостя, потому что он запнулся, потушил сигару о ручку кресла, и сделал несколько больших глотков из кубка. Он повертел сигару между пальцами, потом прикурил от свечи и сменил тему. Сейчас он говорил о культуре, этом внебрачном отпрыске свободного духа, сравнив её со странным дьяволоподобным существом, которое невозможно определить и даже точно описать. (Огонёк сигары описал сложную спиралеобразную кривую). Она, культура, похожа на заморскую улитку, живущую у берегов Таршиша и выползающую из глубины моря один раз в семьдесят лет. Снаружи она выглядит бесформенной и грубой и оттого кажется неразрушимой. Но внутри она утончена и хрупка, и злономеренная рука легко может разрушить её. Резким движением руки он показал как просто это сделать - сигара пронзила воздух, столбик пепла почти докатился до ног гостя.
Глаза гостя вспыхнули и он сделал движение вскочить на ноги, но остановил себя. Он закрыл глаза на секунду и слегка потряс головой, как будто пытаясь проснуться, потом выбрал несколько беловатых зерен из небольшого мешочка на поясе и бросил их под язык. Он подтянул вверх отворот плаща, защищаясь от холода, и опёрся спиной на стену. Рёв быков и ослов за стенами дома не мешал ему - хозяин же заметно потел и часто вытирал лоб платком.
Перед рассветом голос хозяина гремел как песня и тут же опускался до шепота. Он доказывал, что молитва не может существовать без поэзии, так же как, например, искусство исцелять - без похоронного обряда. Он настаивал, что душа, это вместилище наших страхов и желаний, может выразить себя разными средствами - будь то строчка, рисунок, фигура. Он предупредил об угрозе культуре со стороны армии варваров, вышедших из пустыни и наводнившей страну как саранча - этих бородатых пастухов, которые молча молятся перед несколькими кусками камня и жуют семена кориандра в надежде предотвратить лепрозию. Он размышлял, как интегрировать пастухов в уже существующую общину, как убедить их принять последние достижения их цивилизации: архитектуру, медицину, поэзию, праздники. Он понимал, что процесс интеграции будет непростым и болезненным, но всё же абсолютно необходим - иначе война, хаос и смерть.
Гость не отреагировал на последнюю угрозу. Он продолжал полулежаать, опираясь на стену, его глаза оставались полузакрытыми. Он открывал их редко и как бы вдруг, как человек, который умеет проснуться в точно назначенное время. Его левая рука медленно расчёсывала бороду, двигаясь от подбородка вниз. Время от времени он оставлял бороду в покое и отправлял в рот новую порцию зерен. Раз или два он зевнул, даже не заботясь прикрыть рот.
На заре шум вне дома утих. Крик ворон наполнил воздух тревогой и отчаянием. И голос хозяина ослабел. Он заговорил об одиночестве и признался, что решил осесть - жениться и растить детей. Он уже выбрал девушку, прекрасную молодую особу, достойную стать матерью его сыновей. Они помолвлены и завтра - нет, сегодня! - он сможет представить гостя своей любимой. Вдруг он дернул головой, как будто от сильного удара и несколько капель из кубка упало на его халат. Он поглядел на них с заметным ужасом, и, без видимой связи с предыдущими словами, заметил, что народ, выбравший наследование по материнской линии, будет непобедим...
Одинокий осел хрипло кричал у двери. Гость открыл глаза и выпрямился. Хозяин потушил сигару, снял очки и начал устало протирать их несвежим платком. Его глаза оказались маленькими и бесцветными и моргали быстро и беспомощно. Разговор иссяк. Гость встал и подобрал свой меч. Он должен был выполнить свое поручение.
Через неделю юноша принес в жертву козлёнка на алтаре перед большим прямоугольным шатром. Он собрал кровь в небольшой глиняный сосуд и подождал, пока его отец специальной губкой обрызгал все четыре угла алтаря. Затем он чуть по-воровски оглянулся и незамеченным нырнул под материю, прикрывавшую вход в шатёр. Там он отодвинул в сторону тонкую полупрозрачую занавесь и остановился перед прямоугольным деревянным ящиком с двумя фигурками вырезанными на его крышке. Его губы начали двигаться, как будто пытаясь вызвать из памяти какие-то слова, как вдруг его тонкая тень от семисвечника почти что удвоилась и сильная рука обняла его - я слышал ты сделал свое дело хорошо, молодой человек! Он кивнул и опустил глаза. Та же рука повернула его вокруг, острые голубые глаза в упор изучали его лицо: "Он пытался разговорить тебя?" Их бороды почти касались, горьковатый запах изо рта другого уже был непереносим. Юноша отвернул лицо в сторону, его плечи дрожали. "Знаешь, дядя, этот человек, - он запнулся, подбирая выражение, нашел его с трудом, покатал секунду на языке, как бы смакуя, - был слеп как слепой осёл".