Аннотация: Двум смертям не бывать, да и одну можно миновать, ради всеобщего коммунизма и хлеба...
С полатей торчали соломенные головы ребятишек. Они смотрели на чудного незнакомца, отважно стоящего посреди избы. Затертая до блеска ситцевая рубаха его пересекалась кожаными ремнями. С одной стороны крепилась черная кобура, а с другой внушительно блестели ножны с шашкой.
- Пришел смотр делать, насчет излишков, - с ходу начал Платонов.
Хозяин дома сидел на скамье в красном углу, постукивая по столешнице жилистыми, черными от работы в земле кулаками-молотами. Дерево стонало от ударов, и тарелки с крынками жалобно позвякивали, словно поддакивая словам.
- Нету хлеба...
- Должён быть, дядя, - с веселой злобой ответил Платонов. - Давеча видели, как ты с мельницы ночью мешки вез. Не муку, часом?
- Ну, значит искай, раз твоя власть, - бросил хозяин, отворачиваясь в окно, - делай свою продразверстку.
- Может, сам сдашь? - спросил Платонов, по-хозяйски заглядывая в печку и приоткрывая холодные чугунки.
- Нету хлеба... - снова повторил хозяин.
Везде, словно напоказ, оказывалась каша из проса, или жидкие щи, с одной капусты. Немного вареных картох, пареная репа, да сухари, завернутые в платок. Но кислый, дразнящий опарный дух определенно имел присутствие, вызывая у Платонова слюну и обидную злобу в животе.
Он вышел прочь, во двор, проверил амбар, сунул нос в клеть, потом слазил в погреб. Обычная деревенская снедь, словно и не зажиточные кулаки тут существовали. Ржаной муки было немного, аккурат по нормам, никаких тебе чрезвычайных излишков.
По всему выходило, что если и спрятал мужик хлебушек, найти его за здорово живешь не получится. Платонов подошел к хозяину, стоящему около хлева, и без замаха ткнул ему в зубы рукой, чтобы тот ощутил неотвратимую правоту и силу коммунизма.
- Не радуйся, вошь тебя заешь, - сказал Платонов, уходя со двора, - я здесь надолго, все равно хлебушек найду.
Втаптывая худыми сапогами первые желтые листья в грязь, Платонов старательно вывел на мятом листке еще один крестик, уже десятый за целый день. Хлеба нету...
- Советская власть строит коммунизм, братцы. Это значит, всем будет хорошо. Никакого классового неравенства, вошь тебя заешь! Но очень хлеб нужен, солдат в окопе без прокорму не навоюет. Да и мастеровые в городе тоже, понимаешь, животы подвязывают. Поэтому меня и послали, провести линию и обеспечить, значит... Обращаюсь к вам как сознательному крестьянскому элементу, с призывом сдать излишки.
Платонов сконфузился и замолчал. Речь получилась совсем не такая, как у товарища Михайлова на губернском митинге, хотя слова применялись одинаковые. Видать, нету еще в нем окончательной зрелости и понимания, в плане политической базы.
Для Платонова коммунизм представлялся как светлая улица, полная лавок и магазинов, с разными зазывающими товарами. Каждый заходит, и берет себе чего надо, по своей личной потребности. Пряников там, или пару хромовых сапог... Какой хитрый механизм все это обеспечит, он не вдумывался. Самым главным сейчас являлось устранить недостаток хлеба, а там уж и лавки появятся.
Мужики молчали, дымя самокрутками, и тихо переговаривались промеж себя. Детишки стояли вплотную к крыльцу, и рассматривали вывешенные красные флаги.
Из толпы вышел старик, с палкой для помощи в ходьбе. Он цыкнул на детвору, чтобы не загораживала слова бестолковыми движениями, и встал вровень к Платонову.
- Классы, это, брат, мудрено. Ты вот обоснуй, по какой директиве у крестьян хлеб можно воровать?
Платонов с некоторой завистью почуял, что старик поставил вопрос самым острием, без эссерской уклончивости.
- Советская власть не ворует, а выкупает излишки по твердой расценке. А если утаил - тогда уже все, амба! Полное изъятие на дело революции и для построения коммунизма.
- Накой нам эти бумажки? Завтра на них и табаку понюшку не купить. Если хлеб взял - ты нам выдай гвоздей, мануфактуры какой, сахару можно, или других вещественных товаров! - кто-то задорно выкрикнул из толпы. - А так получается, отдавай хлебушек задарма. А ты его попробуй ростить... Это тебе не глотку драть!
Мужики одобрительно загудели, дело, мол, человек говорит. Старик тоже закивал, одобряя прорвавшиеся народные слова.
- Туго пока с товарами, товарищи, - признал Платонов, - не налажен еще четкий механизм фабрик и заводов.
- Вот и приходи, когда в руках что будет предъявить, - звонко ответила молодая баба в красивом платке, - а то ишь какой чорт в кобуре нашелся!
Платонов закусил до боли губу, чтобы не разрешить себе политически неправильный ответ. В губсобрании ему накрепко сказали, что хлебную линию надо проводить больше убеждением и агитацией, а не только наганом и реквизицией.
- Нет у вас понимания текущего момента, - ответил Платонов.
- У нас детишки есть, которых ростить надо, - вышла баба с младенцем на руках. - Ты что ли, его кормить будешь, со своим коммунизмом и бумажками? Жить-то нам дозволяется дальше, али как?
Платонов нутром чуял, что за этими словами своя, крестьянская, правда. И от нее пахнет избой, ребятишками и жизнью. Но ведь есть еще и правда коммунизма, которая сулит в будущем счастье всем народам. Получалось, что сейчас эти две главные правды, жизни и революции, пересекались в нем, но без ясного и окончательного ответа. Жить революция дозволяла. Но и хлеб ей нужен до зарезу.
- Слова вам мои такие, что даю три дня на предъявление излишков, заплачено будет по цене, - сказал Платонов. - Потом, вошь тебя заешь, начну суровую реквизицию.
Замок на дверях деревенской церквушки висел серьезный, как в купеческом амбаре. Платонов приставил дуло нагана к механизму, примериваясь пулей сломить сопротивление железа.
- Ты чего удумал, разбойник? - раздался голос со стороны сторожки.
- Мне внутрь надо, - сказал Платонов, когда к нему подошел хромой старик, встреченный на давешнем митинге. - Дело у меня там большой важности.
- Так приходи утром, как православный человек, - удивился сторож. - Ночь же, да и батюшка спит.
- Никак мне нельзя со всеми, я же коммунист, - покачала головой Платонов, - пусти меня, дяденька.
- Чудной ты, - удивился старик, отмыкая замок, - ну если обещаешь порядок не нарушать, то иди.
Спичка полыхнула огнем, высвечивая позолоту на иконах. Платонов прошел вдоль расписанных стен, вглядываясь в грозные лица многих неизвестных ему святых и примериваясь занять нужную позицию. По причине контузии, полученной от близкого разрыва германского снаряда, Платонов мало что помнил из своей жизни до войны. Только всплыло, как теплый луч падает из окошка на руку, в ухо гудит добрый голос попа, а в гробу смирно лежит покойник. Кто этот померший, и зачем - дальше все обрывалось...
Встав около нарисованного во всю стену Бога-Отца, Платонов зажег новую спичку, всматриваясь в суровое лицо. Ему требовался указательный план, чтобы кто-то умный подсказал четкие действия.
- Четвертый день, а хлеба никто не принес, - доложил он изображению, - и по дворам уже шнырял, пусто вроде как.
Пламя затухло, и только в отсвете луны угадывались печальные глаза.
- Не могу я без хлеба к товарищу Михайлову вертаться, - продолжал Платонов. - Подвел я и его, и революцию, и коммунизм. В городе детишки пухнут, рабочие мрут от разрыва жил и слабости, а я тут вошкаюсь. Но и здесь ведь не все кулаки, вполне рабочие люди, руки в мозолях. Ведь получается, хлеб всем нужен. Так чего делать-то? Наганом их попужать, разве что? Тогда выходит, я две правды силком увяжу? Не по коммунистически это... Чего молчишь, буржуй небесный? Отвечай! А ну как я тебя стрельну?
Платонов давно забыл, как молиться, и полагался только на мысль коммунизма и пороховой заряд. Эти две вещи несли его по жизни, заполняя весь горизонт рассуждения. Вот и сейчас, он достал наган, и, не целясь, выстрелил в святое тело, стремясь поскорее решить возникший вопрос.
Пуля звякнула в стену, и отскочила куда-то в темноту религиозного помещения. Уши заложило от внезапности звука, и Платонов поморщился, прочищая горло кашлем.
- Чего здесь? - в дверях показался испуганный сторож.
- Разговор у меня тут, дядя, серьезный был, - ответил Платонов, выходя прочь. - Да все без толку, запирай свое хозяйство.
Подходя к дому, Платонов услышал шебуршание и возню из кустов. Потом раздалось мягкое щелканье хорошо смазанного затвора, и тут же по ушам стукнул выстрел. Платонов почуял в груди горячий свинец пули, а потом стужа начала хватать ноги. Выхватив наган и шашку, он кинул свое теряющее кровь тело в заросли, чтобы лишить жизни врага. В кустах возился с трехлинейкой тот самый хозяин, которого он приложил рукой.
- Вошь тебя заешь! - удивился Платонов, разрядил в него весь наган, и тут же лег от слабости рядом с павшим кулаком.
- Не справился я, товарищ Михайлов, - тихо признал Платонов, закрывая глаза, - подставился под пулю, и хлеба не добыл. Похоронить бы меня около речки, вдоль утекающей к коммунизму воды.
Солнце припекало сквозь листья. Платонов очнулся от шевеления мурашей в ухе, и встал на затекшие ноги. Рубаха затвердела от крови, и царапала кожу, распрямляясь на теле. Рядом уже зашевелился кулак, силясь тоже подняться. Только умерший и воскресший он уже больше походил на пролетария, а не на мироеда. Потому как мертвые все соотносятся к одному социальному классу, самому угнетенному и через это самому коммунистическому.
Платонов ощупал свою грудь, на предмет нарушения порядка, и увидел только заросшую мясом отметину от пули.
- Это выходит, я не умер, - обрадовался Платонов, поворачиваясь к мужику, - да и ты, кулацкая морда, живой.
В теле Платонов чуял легкость и такую силу, что берегись все буржуи! Исчез и голод, от постоянного употребления щей из крапивы, и прочие болезни, вроде старого нутряного кашля. Правда, сердце затаилось, перестав совершать работу по стуку и перегону крови по жилам. Но огонь коммунизма от этого не перестал гореть в сознании Платонова, а даже стал яснее и ближе.
На срочный митинг Платонов нарочно вышел в простреленной рубахе, и рядом поставил мятого мужика. Народ присутствовал в лице единственного старика. Он с опаской подошел, долго рассматривал напорченную пулями поверхность кожи обоих воскресших, а потом поковылял прочь, к спрятанному по домам испуганному крестьянству.
- Ты понимаешь, что теперь совсем другой коленкор пойдет? - Платонов взял за грудки ошарашенного мужика. - Нам с тобой никакой потребности в еде теперь не надо, как мертвым организмам! Это же полная коммунистическая вера, всем теперь хлеба хватит! Надо будет товарищу Михайлову доклад сделать, и по всей губернии движение поднимать... Двинем крестным ходом, колонной, с красными флагами, как первая мертвая коммуна!
Платонов зарядил патронами наган, и неумолимо двинулся обращать всех в нужную сторону. Пробегая мимо церкви, Платонов сделал временное замедление в беге, и заглянул внутрь.
- Извиняй, товарищ, не прав я вчера был, - подошел он к рисунку Бога-Отца, залепляя воском отметину от пули. - Не разглядел я в тебе коммунистическую сущность. Верно ты угадал, как две правды в одну свести!
Выйдя из прохлады церкви, он рванулся вперед, ускорять пришествие коммунизма и появление лавок с товарами. По пути Платонов заодно стрелял в крылатую живность, вроде уток и прочих кур, потому как они тоже зря переводили нужное для революции зерно.
- Теперь много хлеба будет! - радовался Платонов. - Всем хватит!