«Смерть решает все проблемы - ни человека, ни проблемы».
И. В. Сталин, 1918 г.
Однажды поздно вечером, давным-давно - еще до того, как ты родился, мальчик - телохранитель стоял на веранде в задней части большого дома в Москве и курил сигарету. Это была холодная ночь, без звезд и луны, и он курил не меньше, чем что-либо еще, ради ее тепла, сжимая руками горящую картонную трубку грузинского папироса.
Звали этого телохранителя Папу Рапава. Ему было двадцать пять лет, он был мегрельцем с северо-восточного побережья Черного моря. А насчет дома - ну, лучше было бы крепость. Это был царский особняк длиной полквартала в дипломатическом секторе, недалеко от реки. Где-то в морозной тьме внизу огороженного стеной сада был вишневый сад, а за ним широкая улица - Садовая-Кудринская, а за ней территория Московского зоопарка. Пробок не было. Очень слабо вдалеке, когда было тихо, как сейчас, и ветер дул в правильном направлении, можно было слышать вой волков в клетках.
К этому времени девушка перестала кричать, что было милостью, потому что это действовало Рапаве на нервы. Ей было не больше пятнадцати, не намного старше его собственной младшей сестры, и когда он подобрал ее и доставил, она посмотрела на него - посмотрела на него - ну, если честно, мальчик, он предпочел не говоря уже об этом, даже сейчас, почти пятьдесят лет спустя.
Как бы то ни было, девушка наконец заткнулась, и он наслаждался сигаретой, когда зазвонил телефон. Это должно было быть около двух часов ночи. Он никогда этого не забудет. В два часа ночи второго марта 1953 года. В холодной тишине ночи звонок прозвучал громко, как пожарная тревога. Ну, обычно - вы должны это понимать - в вечернюю смену дежурили четыре охранника: двое в доме и двое на улице. Но когда там была девушка, Боссу нравилось, что его безопасность сводится к минимуму, по крайней мере, в помещении, поэтому именно в эту ночь Рапава был один. Он бросил сигарету и помчался через комнату охраны, мимо кухни в холл. Телефон был старомодный, довоенный, крепился к стене - матушка, шумел! - и он схватил трубку посередине кольца. Мужчина сказал: «Лаврентий?»
«Его здесь нет, товарищ».
«Возьми его. Это Маленков. Обычно тяжеловесный голос был охрип от паники.
«Товарищ…» Доставьте его. Скажи ему, что что-то случилось. Что-то случилось в Ближнем ».
- Знаешь, что я имею в виду под Близным, мальчик? спросил старик. Их было двое в крохотной спальне на двадцать третьем этаже гостиницы «Украина», они ввалились в пару дешевых поролоновых кресел так, что их колени почти соприкасались друг с другом. Прикроватная лампа отбрасывала их тусклые тени на занавешенное окно - один профиль костлявый, обнаженный временем, другой - все еще мясистый, средних лет.
«Да», - сказал мужчина средних лет по имени Флюк Келсо. «Да, я знаю, что имеет в виду Близный». «Конечно, черт возьми, я знаю, - хотелось ему сказать, - я преподавал советскую историю в Оксфорде десять чертовых лет». «Ближний» в переводе с русского означает «близкий». «Рядом», в Кремле сороковых и пятидесятых годов, было сокращением от «Ближайшая дача и ближняя дача в Кунцево, недалеко от Москвы» - забор с двойным периметром, триста спецназовцев НКВД и восемь замаскированных 30-миллиметровых зенитных орудий. , все спрятано в березовом лесу для защиты одинокого пожилого жителя дачи. Келсо подождал, пока старик продолжит, но Рапава внезапно был озабочен, пытаясь прикурить сигарету от спички. Он не мог справиться с этим. Его пальцы не могли ухватить хлипкие палки. У него не было ногтей.
'Итак, что ты сделал?' Келсо наклонился и закурил для него сигарету Рапавы, надеясь замаскировать вопрос этим жестом, стараясь скрыть волнение в голосе. На маленьком столике между ними, спрятанный среди пустых бутылок, грязных стаканов, пепельницы и скомканных упаковок Мальборо, стоял миниатюрный кассетный магнитофон, который Келсо положил туда, когда думал, что Рапава не смотрит. Старик сильно затянулся сигаретой, а затем с благодарностью посмотрел на кончик. Он бросил спички на пол.
- Вы знаете о Ближнем? - сказал он наконец, откинувшись на спинку стула. «Тогда ты знаешь, что я сделал».
Через тридцать секунд после ответа на звонок молодой Папу Рапава стучал в дверь Берии.
Член ПОЛИТБЮРО Лаврентий Павлович Берия, облаченный в свободное красное шелковое кимоно, через которое его живот спускался, как большой белый мешок с песком, назвал Рапаву пиздой по-мегрельски и толкнул его в грудь, отчего он споткнулся в коридор. Затем он протиснулся мимо него и зашагал к лестнице, его потные белые ноги оставили следы влаги на паркетном полу. Через открытую дверь Рапава мог видеть спальню - большую деревянную кровать, тяжелый медный светильник в виде дракона, малиновые простыни, белые конечности девушки, раскинутые, как жертвоприношение. Ее глаза были широко открыты, темны и пусто. Она не пыталась прикрыться. На прикроватной тумбочке стоял кувшин с водой и множество бутылочек с лекарствами. На бледно-желтый ковер Обюссона упала россыпь больших белых таблеток.
Он не мог вспомнить больше ничего или точно, сколько времени он простоял там, прежде чем Берия, тяжело дыша, вернулся на лестницу, весь воодушевленный его разговором с Маленковым, кидал в нее одежду девушки, кричал ей, чтобы она выходила, выходила. , приказывая Рапаве подвезти машину. Рапава спросил, кого еще он хочет. (Он имел в виду Надарая, начальника телохранителя, который обычно везде ходил с Хозяином. И, может быть, Сарсиков, который в тот момент был в водочном ступоре, храпел в караульном помещении сбоку от дома.) это Берия, стоявший спиной к Рапаве и начинавший сбрасывать халат, остановился на мгновение и оглянулся через свое мясистое плечо - подумал, задумался - можно было видеть его маленькие глазки, мерцающие за пенсне без оправы.
«Нет», - сказал он наконец. 'Только ты.
Автомобиль был американским - паккард, двенадцать цилиндров, темно-зеленый кузов, подножка шириной полметра - красота. Рапава выехал задним ходом из гаража и повернул на Вспольную улицу, пока не оказался прямо у главного входа. Он оставил двигатель включенным, чтобы попытаться запустить обогреватель, выпрыгнул и занял стандартное положение НКВД рядом с задней пассажирской дверью: левая рука на бедре, пальто и куртка приоткрыты, наплечная кобура открыта, правая рука лежит на прикладе. свой пистолет Макарова, осматривая улицу вдоль и поперек. Бесо Думбадзе, еще один мегрельский мальчишка, выбежал из-за угла, чтобы посмотреть, что происходит, в тот момент, когда Хозяин вышел из дома на тротуар.
'Во что он был одет?'
- Какого черта я знаю, во что он был одет, мальчик? - раздраженно сказал старик.
- Какого черта имеет значение, во что он был одет?
На самом деле, теперь он остановился, чтобы подумать, Босс был одет в серое - серое пальто, серый костюм, серый пуловер, без галстука - и что с этим, и его пенсне, и его покатые плечи, и его большая куполообразная голова. , он был похож ни на что, как на сову - старую злобную серую сову. Рапава открыл дверь, и Берия сел сзади, а Думбадзе, который был ярдах в десяти от него, немного потрудился, что, черт возьми, мне делать? Жест руками, на которые Рапава пожал плечами - какого хрена он знал? Он пробежал вокруг машины к месту водителя, проскользнул за руль, зажал рычаг переключения передач до упора, и они тронулись.
Он проезжал пятнадцать миль до Кунцево уже десяток раз, всегда ночью и всегда в составе конвоя генерального секретаря - и это было какое-то представление, мальчик, я могу вам сказать. Пятнадцать машин с занавешенными задними окнами, половина Политбюро - Берия, Маленков, Молотов, Булганин, Хрущев - плюс телохранители: выезд из Кремля, через Боровицкие ворота, спуск по трапу, разгон до 75 миль в час, милиция сдерживает движение на каждом перекрестке, две тысячи человек из НКВД в штатском выстроились вдоль правительственной дороги. И вы никогда не знали, в какой машине находится Генеральная безопасность, до тех пор, пока в последнюю минуту, как только они свернули с шоссе в лес, один из больших ЗиЛов не выехал и не ускорился к передней части кортежа, а остальные все притормозили бы, чтобы первым пропустить законного наследника Ленина.
Но сегодня ничего подобного не было. Широкая дорога была пуста, и как только они пересекли реку, Рапава смог позволить большому автомобилю Янки взлететь, спидометр мигал почти до 90 градусов, в то время как Берия сидел сзади, неподвижный, как камень. Через двенадцать минут город был позади них. Через пятнадцать в конце шоссе со стороны Поклонной горы они притормозили для скрытого поворота. Высокие белые полосы серебристых берез блеснули в свете фар.
Как тихо было в лесу, как темно, как безгранично - как мягко шуршащее море. Рапава чувствовал, что он может простираться до Украины. Полмили рельсов привело их к первому периметру забора, где красно-белый столб пересекал дорогу по пояс. Два спецназовца НКВД в плащах и фуражках с автоматами вышли из будки, увидели каменное лицо Берии, энергично отсалютовали и подняли шлагбаум. Дорога изгибалась еще на сотню ярдов, мимо сгорбленных теней больших кустов, а затем мощные огни «Паккарда» осветили второй забор, пятнадцатифутовую стену с прорезями для ружей. Железные ворота распахнулись изнутри невидимыми руками. А потом дача.
Рапава ожидал чего-то необычного - он не знал чего - машин, людей, униформы, кризисной суеты. Но двухэтажный дом был в темноте, если не считать одного желтого фонаря над входом. В этом свете ждала фигура - безошибочно пухлая и темноволосая фигура заместителя Председателя Совета Министров Георгия Максимилановича Маленкова. И вот что было странно, мальчик: он снял свои блестящие новые туфли и засунул их под одну толстую руку. Берия вышел из машины почти до того, как она остановилась, и
в мгновение ока он схватил Маленкова за локоть и слушал его, кивал, тихо разговаривал, поглядывал туда-сюда. Рапава услышал, как он сказал: «Переместил его? Вы его переместили? А потом Берия щелкнул пальцами в направлении Рапавы, и Рапава понял, что его зовут за ними внутрь.
Раньше, когда он приходил на дачу, он либо ждал в машине, когда выйдет Хозяин, либо ходил на гауптвахту выпить и покурить с другими водителями. Вы должны понимать, что внутри была запрещенная территория. Никто, кроме сотрудников Генбезопасности и приглашенных гостей, никогда не заходил внутрь. Теперь, войдя в зал, Рапава внезапно почувствовал себя задыхающимся от паники - задыхался физически, как будто кто-то держал его руками за горло.
Маленков шел впереди в чулках, и даже Хозяин был на цыпочках, поэтому Рапава играл «следуй за лидером» и старался не издавать ни звука. Больше никого не было. Дом казался пустым. Все трое прокрались по коридору мимо пианино в столовую со стульями на восемь человек. Свет горел. Шторы были задернуты. На столе лежали какие-то бумаги и полка с трубками Данхилла. В углу стоял заводной патефон.
Над камином висела взорванная черно-белая фотография в дешевой деревянной раме: Генбез в молодости сидел где-то в саду в солнечный день с товарищем Лениным. В дальнем конце комнаты была дверь. Маленков повернулся к ним, приложил к губам пухлый палец и очень медленно его разжал. Старик закрыл глаза и протянул пустой стакан, чтобы он наполнил его. Он вздохнул.
«Знаешь, мальчик, люди критикуют Сталина, но ты должен сказать за него: он жил как рабочий. Не то что Берия - он думал, что он князь. Но комната товарища Сталина была простой мужской комнатой. Вы должны сказать это Сталину. Он всегда был одним из нас ».
На сквозняке открывающейся двери мерцала красная свеча в углу под небольшой иконой Ленина. Единственным источником света была настольная лампа с абажуром. В центре комнаты находился большой диван, который делали как кровать. Грубое коричневое армейское одеяло тянулось к ковру из тигровой шкуры. На ковре, на спине, тяжело дышал и, по-видимому, спал, невысокий, толстый, пожилой человек с румяным лицом в грязном белом жилете и длинных шерстяных трусах. Он испачкался. В комнате было жарко и воняло человеческими отходами.
Маленков прижал толстую руку ко рту и остановился у двери. Берия быстро подошел к ковру, расстегнул пальто и упал на колени. Он положил руки Сталину на лоб и большими пальцами откинул оба века, обнажив незрячие, налитые кровью желтки.
- Иосиф Виссарионович, - мягко сказал он, - это Лаврентий. Дорогой товарищ, если ты меня слышишь, двигай глазами. Товарищ?' Потом Маленкову, но все время глядя на Сталина: а вы говорите, он мог бы быть таким двадцать часов?
Маленков за ладонью захрипел. На его гладких щеках стояли слезы.
«Дорогой товарищ, двигайте глазами. . . Твои глаза, дорогой товарищ. . . Товарищ? Ах, черт возьми. Берия убрал руки и встал, вытирая пальцы о пальто. «Это достаточно удачный ход. Он мясо. Где Старостин и мальчики? А Бутусова?
Маленков к этому времени рыдал, и Берии пришлось встать между ним и телом - буквально перекрыть ему обзор, чтобы привлечь его внимание. Он схватил Маленкова за плечи и начал говорить с ним очень тихо и быстро, как с ребенком, - сказал ему забыть Сталина, что Сталин - это история, Сталин - мясо, что важно то, что они сделают дальше, что им пришлось стоять вместе. Теперь: где были мальчики? Они все еще были в караульном помещении? Маленков кивнул и вытер нос рукавом.
«Хорошо, - сказал Берия. 'Это то что ты делаешь.'
Маленков должен был надеть обувь и пойти сказать охранникам, что товарищ Сталин спит, что он пьян и какого хрена его и товарища Берию зря вытащили из кроватей? Он должен был сказать им, чтобы они не прикасались к телефону и не вызывали врачей. («Ты слушаешь, Георгий?») Особенно врачей, потому что Генеральная безопасность думала, что все врачи были еврейскими отравителями - помните? Итак, - сколько было времени? Три? Все в порядке. В восемь - нет, лучше, в семь тридцать - Маленков должен был начать звонить руководству. Он должен был сказать, что они с Берией хотят полного заседания Политбюро здесь, в Ближнем, в девять часов. Он должен был сказать, что они беспокоятся о здоровье Йозефа Виссарионовича и что необходимо коллективное решение о лечении. Берия потер руки.
«Это должно заставить их гадить. А теперь давайте поднимем его на диван. Ты, - сказал он Рапаве. «Держись за его ноги».
Говоря, старик все глубже погружался в кресло, ноги его раскинуты, глаза закрыты, голос - монотонен. Вдруг он глубоко вздохнул и снова поднялся. Он в панике оглядел гостиничную спальню. «Нужно поссать, мальчик. Надо ссать.
«Там».
Он поднялся с осторожным достоинством пьяного. Сквозь непрочную стену Келсо услышал, как его моча просачивается в заднюю часть унитаза. «Достаточно справедливо, - подумал он. Разгрузить было много. Он смазывал память Рапавы уже почти четыре часа: сначала пиво «Балтика» в лобби-баре «Украина», затем «Зубровка» в кафе через дорогу и, наконец, односолодовый скотч в тесноте его комнаты. Это было похоже на игру в рыбу: в реку с выпивкой. Он заметил коробку спичек, лежащую на полу, куда Рапава ее бросил, протянул руку и поднял ее. На обратной стороне было название бара или ночного клуба ROBOTNIK и адрес возле стадиона «Динамо». Унитаз вспыхнул, и Келсо быстро сунул спички в карман, затем снова появился Рапава, прислонившись к дверному косяку и застегивая ширинки.
"Сколько времени, мальчик?"
«Почти один.
«Пора идти. Они подумают, что я твой гребаный парень. Рапава сделал неприличный жест рукой. Келсо сделал вид, что смеется. Конечно, через минуту он вызовет такси. Конечно. Но давай сначала допьем эту бутылку - он потянулся за скотчем и тайком проверил, все ли идет лента - допейте бутылку, товарищ, и закончите рассказ. Старик нахмурился и посмотрел в пол. Рассказ уже был закончен. Больше нечего было сказать. Уложили Сталина на диван - ну и что? Маленков ушел поговорить с охраной. Рапава отвез Берию домой. Остальное знают все. Через день или два Сталин умер. А вскоре после этого Берия умер. Маленков - ну, Маленков годами слонялся после своего позора (Рапава видел его однажды, в семидесятых, шаркающим по Арбату), но теперь даже Маленков мертв. Надарая, Сарсиков, Думбадзе, Старостин, Бутусова - мертвые, мертвые. Партия была мертва. Если уж на то пошло, вся эта долбаная страна была мертва.
«Но, конечно, это не все, - сказал Келсо. «Сядьте, пожалуйста, Папу Герасимович, и давайте допьем бутылку».
Он говорил вежливо и нерешительно, так как чувствовал, что анестетик алкоголя и тщеславия может пройти, и что Рапава, придя в себя, может внезапно понять, что он слишком много говорит. Он почувствовал новый приступ раздражения. Господи, они всегда были чертовски трудными, эти старые люди из НКВД - трудными и, может быть, даже опасными. Келсо был историком, ему было за сорок, он был на тридцать лет моложе Папу Рапавы. Но он был не в форме - по правде говоря, он никогда не был в этом состоянии - и он не подумал бы о своих шансах, если бы старик стал грубым. В конце концов, Рапава выжил в лагерях за Полярным кругом. Он бы не забыл, как кого-то обидеть - обидеть кого-то очень быстро, предположил Келсо, и, вероятно, очень сильно. Он наполнил стакан Рапавы, долил свой и заставил себя продолжать говорить.
- Я имею в виду, вот вы, двадцать пять лет, в спальне Генерального секретаря. Вы не могли подойти ближе к центру, чем это - это было внутреннее святилище, это было священным. Так что же задумал Берия, вводя вас туда?
«Ты глухой, мальчик? Я сказал. Он нуждался во мне, чтобы переместить тело ».
«Но почему ты? Почему не один из штатных охранников Сталина? В конце концов, именно они его нашли и в первую очередь предупредили Маленкова. Или почему Берия не взял одного из своих старших ребят в Ближний? Почему он взял именно вас? Рапава покачивался, глядя на стакан виски, а потом Келсо решил, что вся ночь на самом деле повернулась к одному: что Рапаве нужен еще один напиток, и он нужен именно в этот момент, и ему нужны эти две вещи в сочетании больше, чем ему нужно было уйти. Он вернулся, тяжело сел, осушил стакан и протянул его снова.
- Папу Рапава, - продолжил Келсо, наливая еще три пальца виски. «Племянник Авксентий Рапавы, старейшего соратника Берии в НКВД Грузии. Моложе других в штате Новый мальчик в городе. Может быть, немного наивнее остальных? Я прав? Это был именно тот нетерпеливый молодой человек, на которого Босс мог смотреть и думать: да, я мог бы использовать его, я мог бы использовать мальчика Рапавы, он сохранит секрет ».
Тишина удлинялась и углублялась, пока не стала почти осязаемой, как если бы кто-то вошел в комнату и присоединился к ним. Голова Рапавы начала раскачиваться из стороны в сторону, затем он наклонился и обхватил руками свою тощую шею, глядя на изношенный ковер. Его седые волосы были коротко острижены до черепа. Старый сморщенный шрам тянулся от его макушки почти до виска. Выглядело так, будто его зашил слепой веревкой. И эти пальцы: почерневшие желтые кончики, и ни на одном из них ни гвоздя.
- Выключи машину, мальчик, - тихо сказал он. Он кивнул в сторону стола. 'Выключи это. Теперь вытащите ленту - вот и все - и оставьте там, где я могу ее увидеть.
Товарищ Сталин был невысокого роста, пять футов четыре дюйма, но он был тяжелым. Святая матушка, он был тяжелый! Как будто он был сделан не из жира и костей, а из чего-то более плотного. Они тащили его по деревянному полу, его голова раскачивалась и ударялась о полированные блоки, а затем им пришлось поднять его, ноги впереди. Рапава заметил - не мог не заметить, так как они были почти у него в лице, - что второй и третий пальцы левой ноги Генбезопасности были перепончатыми - метка дьявола - и, когда другие не смотрели, он перекрестился.
«А теперь, молодой товарищ, - сказал Берия, когда Маленков ушел, - тебе нравится стоять на земле или ты предпочитаешь быть под ней?»
Сначала Рапава не мог поверить, что он правильно расслышал. Именно тогда он знал, что его жизнь никогда не будет прежней, и что ему повезет выжить в эту ночь. Он прошептал: «Мне нравится стоять на нем, Босс».
«Хороший парень». Берия сжал большой и указательный пальцы в клещи. «Нам нужно найти ключ. Примерно такой большой. Похоже на ключ, которым можно заводить часы. Он держит его на медном кольце с привязанной веревкой. Проверь его одежду ».
Знакомая серая туника висела на спинке стула. Поверх него были аккуратно сложены серые штаны. Рядом с ними была пара высоких черных кавалерийских сапог, их каблуки были на дюйм или около того. Конечности Рапавы судорожно двигались. Что это за сон? Отец и Учитель советского народа, вдохновитель и организатор победы коммунизма, вождь всего прогрессивного человечества с разрушенной половиной своего железного мозга, грязно лежал на софе, а они вдвоем прошли через его комнату, как пара воров? Тем не менее, он сделал, как ему было приказано, и начал надевать тунику, в то время как Берия атаковал стол со старым умением чекиста - вытаскивал ящики, переворачивал их, рылся в их содержимом, собирал обломки и заменял их на полозьях. Ни в тунике, ни в брюках тоже ничего не было, кроме грязного носового платка, хрупкого от засохшей мокроты. К этому времени глаза Рапавы привыкли к полумраку, и он мог лучше видеть свое окружение. На одной стене был большой китайский принт с изображением тигра. С другой - и это было самое странное - Сталин расклеил фотографии детей. В основном, малыши. Не настоящие отпечатки, а картинки, грубо вырванные из журналов и газет. Их, должно быть, было несколько десятков.
Что-нибудь?'
«Нет, босс».
«Попробуйте диван».
Уложили Сталина на спину, скрестив руки на животе, и можно было подумать, что старик просто спит. Его дыхание было тяжелым. Он почти храпел. Вблизи он не очень походил на свои фотографии. Его лицо было красным и мясистым, покрытым мелкими кратерами шрамами. Его усы и брови были беловато-серыми. Сквозь тонкие волосы можно было видеть его кожу головы. Рапава наклонился над ним - ах! запах: казалось, он уже гниет - и скользнул рукой в щель между подушками и спинкой дивана. Он работал пальцами полностью вниз, наклоняясь влево к ногам Генсекрета, затем снова двигаясь вправо, вверх, к голове, пока, наконец, кончик его указательного пальца не коснулся чего-то твердого, и ему пришлось потянуться, чтобы вытащить это, его рука осторожно сжимала против груди Сталина. И что ужасно: самое ужасное, ужасное. Когда он вынул ключ и шепотом окликнул Босса, Генеральная безопасность хрюкнула, и его глаза резко открылись - желтые глаза животного, полные гнева и страха. Даже Берия дрогнул, увидев их. Никакая другая часть тела не двигалась, но из горла вырвался какой-то натужный рык. Нерешительно Берия подошел ближе и посмотрел на него сверху вниз, затем провел рукой перед глазами Сталина. Это, казалось, натолкнуло его на мысль. Он взял ключ у Рапавы и позволил ему болтаться на конце шнура в нескольких дюймах над лицом Сталина. Желтые глаза сразу же устремились к нему и следили за ним, не покидая его, по всем точкам компаса. Берия, теперь улыбаясь, дал ему медленно кружиться хотя бы полминуты, затем резко схватил его и поймал ладонью. Он сжал его пальцами и протянул Сталину сжатый кулак. Какой звук, мальчик! Больше животное, чем человек! Он преследовал Рапаву из той комнаты, по коридору и вниз все годы, с той ночи до этой.
Бутылка виски была осушена, и Келсо стоял на коленях перед мини-баром, как священник перед своим алтарем. Он задавался вопросом, что почувствуют его хозяева на историческом симпозиуме, когда они получат счет за бар, но сейчас это было менее важно, чем задача поддержать старика энергией и разговором. Он вытащил пригоршни миниатюр - водки, еще виски, джина, бренди, чего-то немецкого из вишни - и прижал их через всю комнату к столу. Когда он сел и выпустил их, на пол скатилась пара бутылок, но Рапава не обратил на них внимания. Он больше не был стариком на Украине; он вернулся в пятидесяти третьем - испуганный двадцатипятилетний парень за рулем темно-зеленого «паккарда», перед ним белая дорога на Москву сияла в свете фар, Лаврентий Берия, как скала, позади.
Большая машина пролетела по Кутузовскому проспекту и по тихой протяженности западных окраин. В три тридцать он пересек Москву по Бородинскому мосту и быстро направился в сторону Кремля, войдя через юго-западные ворота на противоположной стороне от Красной площади. Как только их пригласили внутрь, Берия наклонился вперед и указал Рапаве направление - налево, мимо Оружейной палаты, затем резко направо, через узкий вход во внутренний двор. Окна не было, только полдюжины маленьких дверок. Ледяные булыжники в темноте светились малиновым, как влажная кровь. Посмотрев вверх, Рапава увидел, что они находятся под гигантской красной неоновой звездой. Берия быстро вошел в одну из дверей, и Рапаве пришлось карабкаться, чтобы следовать за ним. Небольшой, выложенный плиткой проход привел их к подъемнику для клеток, который был старше революции. Скрежет железа и гудение двигателя сопровождали их медленный подъем по двум безмолвным, неосвещенным этажам. Они резко остановились, и Берия распахнул ворота. Затем он снова пошел по коридору, быстро пошел, размахивая ключом на конце веревки.
Не спрашивай меня, куда мы пошли, мальчик, потому что я не могу тебе сказать. Был длинный, устланный коврами коридор, уставленный причудливыми бюстами на мраморных пьедесталах, затем железная винтовая лестница, по которой нужно было спускаться, а затем огромный бальный зал, огромный, как океанский лайнер, с гигантскими зеркалами в десять ярдов высотой и причудливой позолотой. стулья расставлены по стенам. Наконец, вскоре после бального зала, появился широкий коридор с лимонно-зеленой блестящей штукатуркой, пол, пропахший лаком для дерева, и большая тяжелая дверь, которую Берия отпирал ключом, который он держал связкой на цепочке. Рапава последовал за ним. Дверь на старой имперской пневматической петле медленно закрылась за ними. Это был не особо похожий на офис. Восемь ярдов на шесть. Это могло быть сделано для какого-нибудь директора фабрики в заднице Вологды или Магнитогорска - письменный стол с парой телефонов, кусок ковра на полу, стол и несколько стульев, окно с плотными занавесками. На стене висела одна из тех больших розовых свернутых карт СССР - это было в те времена, когда был СССР - а рядом с картой была другая, меньшая дверь, к которой Берия немедленно направился. У него был ключ. Дверь открывалась в нечто вроде гардеробной, в которой находился почерневший самовар, бутылка армянского коньяка и кое-что для приготовления травяных чаев. Был также настенный сейф с прочной латунной лицевой панелью, на которой была этикетка производителя - не на русской кириллице, а на каком-то западном языке. Сейф был не очень большим - фут в поперечнике, если это так. Квадрат. Хорошо продуманный. Ручка прямая, тоже латунь. Берия заметил, что Рапава смотрит на него, и грубо сказал ему убираться обратно на улицу.
Прошел почти час. Стоя в коридоре, Рапава старался сохранять бдительность, упражнялся в вытаскивании пистолета, воображая, что каждый слабый скрип огромного здания был шагом, каждый стон ветра - голосом. Он попытался представить себе, как Генеральная безопасность шагает по этому широкому полированному коридору в своих кавалерийских сапогах, а затем попытался совместить этот образ с изуродованной фигурой, лежащей в заточении в собственной прогорклой плоти в Ближнем. И ты что-то знаешь, мальчик? Я плакал. Я тоже мог бы немного поплакать за себя - я не могу этого отрицать, я был напуган - я был дерьмом, - но на самом деле я плакал за товарища Сталина. Я плакал о Сталине больше, чем когда умер мой отец. И это касается большинства мальчиков, которых я знал. Далекий колокол пробил четыре. Примерно в половине шестого наконец появился Берия. Он нес небольшую кожаную сумку, набитую чем-то - конечно, бумагами, но могли быть и другие предметы: Рапава не мог сказать. Содержимое, по-видимому, было из сейфа, и сумка тоже могла быть оттуда. Или это могло быть из офиса. Или это могло быть - Рапава не мог поклясться в этом, но это было возможно - это могло быть в руке Берии с того момента, как он вышел из машины. Во всяком случае, у него было то, что он хотел, и он улыбался.
Улыбается?
Как я уже сказал, мальчик. Да - улыбается. Заметьте, не улыбка удовольствия. Скорее, печальный? - Вот и все, печальная улыбка. Ты бы, бля, в это поверил? своего рода улыбка. Как будто его только что побили в карты. Они вернулись тем же путем, которым пришли, только на этот раз в обсаженном бюстами коридоре они наткнулись на охранника. Он практически упал на колени, когда увидел Босса. Но Берия просто поглядел на этого человека и продолжил идти - самое крутое воровство, которое вы когда-либо видели. В машине он сказал: «Вспольная улица».
Было уже почти пять, все еще темно, но поезда начали ходить, и на улицах были люди - в основном бабушки, которые убирали правительственные учреждения при царе и при Ленине, и которые послезавтра будут убирать их под чьим-то еще. Перед библиотекой имени Ленина огромный плакат Сталина, красный, белый и черный, смотрел вниз на очередь рабочих, стоявших в очереди у станции метро. У Берии на коленях лежал открытый рюкзак. Его голова была наклонена. В салоне горел свет. Он что-то читал, тревожно постукивая пальцами.
Вернувшись в дом, поверхность земли была алмазно-твердой, покрытой блестящими ледяными точками, слишком твердыми для лопаты, и Рапаве пришлось поискать кирку вокруг хозяйственных построек внизу сада. Он снял пальто и взял топор, как раньше, когда обрабатывал отцовский участок грузинской земли, обрушивая его по большой плавной дуге над головой, позволяя весу и скорости инструмента делать свою работу, лезвие лезвия вонзилось в мерзлую землю почти до древка. Он боролся с ней взад и вперед и вытащил ее, отрегулировал позу и снова опустил. Он работал в маленьком вишневом саду при свете ураганной лампы, подвешенной на ближайшей ветке, и работал он в бешеном темпе, сознавая, что в темноте позади него, невидимый в дальнем конце света, Берия сидел на ветке. каменная скамья смотрит на него. Вскоре он так сильно вспотел, что, несмотря на мартовские холода, ему пришлось остановиться, снять куртку и закатать рукава. Большой кусок его рубашки был прилип к его спине, и он невольно вспомнил, как другие мужчины делали это, пока он ухаживал за винтовкой и смотрел - другие мужчины в гораздо более жаркий день рубили землю в лесу, а затем послушно лежали на их лицах в только что выкопанной земле. Он вспомнил запах влажной земли и жаркую дремлющую тишину леса, и подумал, как будет холодно, если Берия заставит его сейчас лечь.
Голос раздался из темноты. «Не делай его настолько широким. Это не могила. Вы делаете работу на себя ».
Через некоторое время он начал чередовать топор и лопату, отрезая куски земли и прыгая в яму, чтобы расчистить завалы. Сначала земля доходила ему до колен, затем она касалась его талии, и, наконец, она оказалась у его груди - в этот момент лунное лицо Берии появилось над ним и сказал ему остановиться, что он хорошо справился, этого было достаточно. Хозяин действительно улыбнулся и протянул руку, чтобы вытащить Рапаву из ямы, и в тот момент, когда Рапава схватил эту мягкую ладонь, он был наполнен такой любовью - такой прилив благодарности и преданности: он никогда не почувствовал бы ничего подобного. это снова. Как товарищи, на памяти Рапавы, каждый из них взялся за один конец длинного металлического ящика с инструментами и опустил его в землю. После этого они вдавили землю, плотно утопали ее, а затем Рапава пригнал насыпь обратной стороной лопаты и рассыпал мертвые листья по всему участку. К тому времени, как они повернулись, чтобы пройти через лужайку к дому, слабые отблески серого начали проникать в восточное небо.
МЕЖДУ ними Келсо и Рапава осушили миниатюры и перешли к разновидности самодельной перцовой водки, которую старик приготовил из потрепанной жестяной фляжки. Только Бог знал, из чего он это сделал. Это мог быть шампунь. Он понюхал его, чихнул, затем подмигнул и налил Келсо полный маслянистый стакан. Оно было цвета голубиной груди, и Келсо почувствовал, как его живот дернулся.
«И Сталин умер», - сказал он, стараясь не глотнуть. Его слова нечетко переходили друг в друга. Его челюсть онемела.
«И Сталин умер». Рапава печально покачал головой. Он внезапно наклонился вперед и чокнулся. «Товарищу Сталину!»
«Товарищу Сталину!»
Они выпили.
И Сталин умер. И все сошли с ума от горя. То есть все, кроме товарища Берии, который произнес панегирик тысячам истеричных плакальщиц на Красной площади, как будто читал железнодорожное объявление, а потом посмеялся над этим с ребятами. Об этом стало известно. Берия был умным человеком, даже намного умнее тебя, мальчик, - он бы съел тебя на завтрак. Но все умные люди делают одну ошибку. Все они думают, что все остальные глупы. И все не глупы. Просто им нужно немного больше времени, вот и все. Босс думал, что будет у власти двадцать лет. Он продержался три месяца. Однажды поздним июньским утром Рапава дежурил с обычной командой - Надарая, Сарсиков, Думбадзе, - когда пришло известие, что в кабинете Маленкова в Кремле проходит специальное заседание президиума. А поскольку это было у Маленкова, Хозяин не придал этому значения. Кем был толстый Маленков? Толстый Маленков был ничем. Он был просто тупым бурым медведем. Босс держал Маленкова на конце веревки.
Поэтому, когда он сел в машину, чтобы поехать на собрание, на нем даже не было галстука, только рубашка с открытым воротом и изношенный старый костюм. Зачем ему галстук? Был жаркий день, Сталин мертв, в Москве полно девушек, и он будет у власти двадцать лет. Вишневый сад в нижней части сада еще не закончил цветение. Они подъехали к дому Маленкова, и Хозяин поднялся наверх, чтобы увидеть его, а остальные расселись в холле у входа. И один за другим приехали большие ребята, все товарищи Берия, над которыми смеялись за их спиной, - старый «Каменный осел» Молотов, и этот толстый крестьянин Хрущев, и чертов Ворошилов, и наконец маршал Жуков, надутый павлин, со своим доски из жести и ленты. Все пошли наверх, и Надарая потер руки и сказал Рапаве: «А теперь, Папу Герасимович, почему бы тебе не пойти в столовую и не принести нам кофе?»
Проходил день, и время от времени Надарая поднимался наверх, чтобы посмотреть, что происходит, и всегда возвращался с одним и тем же посланием: встреча все еще продолжается. И снова: ну и что? Президиум нередко сидел часами. Но к восьми часам начальник охраны забеспокоился, а в десять, когда сгущалась летняя темнота, велел всем следовать за ним наверх.
Они промчались мимо протестующих секретарей Маленкова в большую комнату. Он был пуст. Сарсиков попробовал телефоны, и они были мертвы. Один из стульев был откинут назад, а на полу вокруг него лежали сложенные клочки бумаги, на каждом из которых красными чернилами было написано Берией единственное слово «Тревога!».
ОНИ, возможно, могли бы с этим побороться, но какой в этом был бы смысл? Все это была засада, операция Красной Армии. Жуков даже подтянул танки - двадцать Т-34 поставил за домом Хозяина (Рапава услышал об этом позже). Внутри Кремля стояли броневики. Это было безнадежно. Они бы не продержались и пяти минут. Мальчиков тут же разделили. Рапава был доставлен в военную тюрьму на северных окраинах, где из него вышибли десять видов дерьма, обвинили в том, что он сводит девочек, показали ему свидетельские показания и фотографии жертв и, наконец, список из тридцати имен, которые Сарсиков ( на второй день записал для них большой, чванливый Сарсиков - какой-то крутой парень, которым он оказался). Рапава ничего не сказал. От всего этого ему стало плохо. А потом, однажды ночью, примерно через десять дней после переворота - поскольку переворот был таким, как Рапава всегда думал об этом, - его залатали, вымыли и надели чистую тюремную форму, и в наручниках отвезли в кабинет директора, чтобы он встретился с некоторыми из них. большой выстрел из Министерства государственной безопасности. Он был грубоватым, жалким ублюдком в возрасте от сорока до пятидесяти лет, сказал, что он заместитель министра, и хотел поговорить о личных бумагах товарища Сталина. Рапаву приковали наручниками к стулу. Охранников выгнали из комнаты. Заместитель министра сел за стол директора. Позади него на стене висела фотография Сталина. Похоже, сказал заместитель министра, посмотрев некоторое время на Рапаву, что товарищ Сталин в последние годы, помогая ему в его могучих задачах, приобрел привычку делать записи. Иногда эти записи приписывались обычным листам писчей бумаги, а иногда и тетради с черной клеенчатой обложкой. О существовании этих записок знали только некоторые члены Президиума и товарищ Поскребышев, давний секретарь товарища Сталина, которого предатель Берия недавно ложно посадил в тюрьму по ложным обвинениям. Все свидетели сходятся во мнении, что товарищ Сталин хранил эти бумаги в личном сейфе в своем личном кабинете, ключ от которого имел только он.
Заместитель министра наклонился вперед. Его темные глаза изучали лицо Рапавы. После трагической смерти товарища Сталина были предприняты попытки найти этот ключ. Найти не удалось. Поэтому Президиум согласился взломать этот сейф в присутствии всех, чтобы посмотреть, не оставил ли товарищ Сталин материалы, которые могут иметь историческую ценность или которые могут помочь Центральному Комитету в его огромной ответственности по назначению Преемник товарища Сталина. Сейф был вскрыт под наблюдением Президиума и оказался пустым, за исключением нескольких мелких предметов, таких как партийный билет товарища Сталина.
«А теперь, - сказал заместитель министра, медленно поднимаясь на ноги, - мы подошли к сути дела.
Он обошел и сел на край стола прямо перед Рапавой. О, он был большим ублюдком, мальчик, мясистый танк.
Мы знаем, сказал он от товарища Маленкова, что рано утром второго марта вы пошли на дачу Кунцево в компании предателя Берии и что вы оба остались наедине с товарищем Сталиным на несколько минут. Что-нибудь убирали из комнаты?
Нет товарищ.
Вообще ничего?
Нет товарищ.
А куда вы уезжали, когда уезжали из Кунцево?
Я отвез товарища Берию к нему домой, товарищ.
Прямо в свой дом?
Да товарищ.
Ты врешь.
Нет товарищ.
Ты врешь. У нас есть свидетель, который видел вас обоих в Кремле незадолго до рассвета. Часовой, встретивший вас в коридоре.
Да товарищ. Я вспомнил. Товарищ Берия сказал, что ему нужно что-то забрать из своего кабинета - что-то из кабинета товарища Сталина!
Нет товарищ.
Ты врешь! Ты предатель! Вы и английский шпион Берия ворвались в кабинет Сталина и украли его документы! Где эти бумаги?
Нет, товарищ-предатель! Вор! Шпион!
Каждое слово сопровождалось ударами в лицо. И так далее.
Я тебе кое-что скажу, мальчик. Никто не знает всей правды о том, что случилось с Боссом, даже сейчас - даже после того, как Горбачев и Ельцин продали все наше долбаное право по рождению капиталистам и позволили ЦРУ устроить пикник в наших файлах. Документы на Босса все еще закрыты. Они тайно вывезли его из Кремля на полу машины, закатали в ковер, и некоторые говорят, что Жуков застрелил его той же ночью. Другие говорят, что его застрелили на следующей неделе. Большинство говорят, что они продержали его в живых в течение пяти месяцев - Джайв-месяцев! - запотел его в бункере под Московским военным округом - и расстрелял после тайного суда. Так или иначе, они его застрелили. К Рождеству он умер. И вот что они со мной сделали.
Рапава поднял изуродованные пальцы и пошевелил ими. Затем он неуклюже расстегнул рубашку, стянул ее с пояса штанов и повернул тощий торс, показывая спину. Его позвонки были перекрещены с блестящими шероховатыми панелями рубцовой ткани - полупрозрачными окнами на плоти внизу. Его живот и грудь были покрыты сине-черными татуировками. Келсо молчал. Рапава откинулся назад, оставив расстегнутую рубашку. Его шрамы и татуировки были медалями его жизни. Он был горд носить их. Ни слова, мальчик. Вы слушаете? Они не попали. Один. Одинокий. Слово.
На протяжении всего этого он не знал, жив ли еще Босс или говорит ли Босс. Но это не имело значения: Папу Герасимович Рапава хоть бы молчал.
Почему? Верность? Немного, может быть, - воспоминание о прощающей руке. Но он не был таким молодым дураком, чтобы не осознавать, что тишина была его единственной надеждой. Как вы думаете, как долго они позволили бы ему жить, если бы он привел их туда? Это был его собственный смертный приговор, который он похоронил под этим деревом. Итак, мягко, мягко: ни слова.
Когда пришла зима, он лежал, дрожа, на полу своей неотапливаемой камеры, и ему снились вишневые деревья, теперь умирающие и опадающие листья, темные ветви на фоне неба, вой волков.
А потом, ближе к Рождеству, они, как скучающие дети, внезапно потеряли интерес ко всему делу. Избиение продолжалось некоторое время - теперь это было делом чести для обеих сторон, вы должны понимать - но вопросы прекратились, и, наконец, после одного продолжительного и творческого сеанса избиение прекратилось. Заместитель министра больше не приходил, и Рапава предположил, что Берия мертв. Он также догадался, что кто-то решил, что документы Сталина, если они существуют, лучше не читать.
Рапава ожидал, что в любой момент получит свои семь граммов свинца. Ему и в голову не приходило, что он этого не сделает, только после того, как Берия был ликвидирован. Так что о своем путешествии в метель к зданию Красной Армии на улице Комиссариата и импровизированному залу суда с высокими решетчатыми окнами и тройкой судей он ничего не помнил. Он завалил свой разум снегом. Он смотрел в окно, как он волнами продвигается вверх по Москве и по набережной, заглушая послеполуденные огни на противоположной стороне реки - высокие белые снежные столбы на марше смерти с востока. Вокруг него гудели голоса. Позже, когда было темно и его вывели на улицу, предположив, что его застрелили, он спросил, может ли он остановиться на минутку на ступеньках и зарыться руками в сугроб. Охранник спросил, почему, и Рапава сказал: «В последний раз пощупать снег между пальцами, товарищ».