Росс Томас : другие произведения.

Четвертый Дюранго

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
  Росс Томас
  Четвертый Дюранго
  
  Глава первая
  
  Стояла последняя пятница июня, когда в 4.03 белый телефон у постели издал звонок. 36-летняя женщина-мэр сняла трубку только после четвертого звонка, предварительно лягнув в щиколотку 39-летнего шефа полиции.
  
  Пробормотав сонным голосом приветствие, мэр слушала говорившего полторы минуты. Рот у нее сложился в мрачную складку, а глаза сузились: на лице у нее появилось выражение, которое шеф полиции окрестил «смерть мухам». По прошествии девяноста секунд мэр завершила разговор решительным «Хорошо», которое, скорее, напоминало суховатое прощание.
  
  Пока мэр держала трубку у уха, шеф полиции принялся в очередной раз изучать потолок спальни, пытаясь понять, почему мелкая лепнина напоминает корку трехнедельного сыра. Когда мэр положила трубку, шеф полиции, прикрыв глаза, спросил: «Дикси?» — но ранний час и одолевавшая его сонливость не позволили проявиться в этом вопросе подлинной заинтересованности.
  
  — Дикси, — подтвердила мэр.
  
  — Ну и?
  
  — Она только что затащила его в постель.
  
  — Сколько он выпил?
  
  — Дикси говорит, что опустошил весь бар.
  
  — Значит, все в порядке, не так ли? — подытожил шеф полиции, приоткрывая глаза, чтобы в последний раз бросить взгляд на желтоватый потолок, пока мэр собиралась с ответом. Хотя такового не последовало, он кивнул — словно услышав невысказанное, но утвердительное подтверждение — и, наконец, снова погрузился в сон.
  
  Лежа на левом боку, мэр изучала шефа полиции со смешанным чувством удивления и отвращения. Быстро утомившись от этого зрелища, она легла на спину и прикрыла свои светло-серые глаза, но почти сразу же их открыла, поймав себя на том, что неотрывно, как часовой на посту, смотрит в потолок, ибо сон к ней так и не пришел до самого рассвета.
  
  В ту же самую последнюю пятницу июня Келли Винс проснулся в 10.09. Первым делом он посмотрел на черную тросточку, а потом припомнил блондинку, которая представилась как Дикси. Винс не мог вспомнить ни ее фамилии, ни даже называла ли она ее, но он отчетливо видел насмешливые голубые глаза и их брезгливое выражение, когда он спускал последние деньги в «Холлидей-инн».
  
  Хотя блондинка Дикси исчезла, оставив после себя лишь крепкий запах дорогих духов, на абажуре лампы, стоявшей на керамической подставке, черная тросточка все же висела. Тросточка эта была довольно толстой, не меньше дюйма с четвертью в диаметре, вырезанная из макассарского черного дерева и увенчанная хромированной ручкой, которая уже несколько поистерлась. В дюйме или чуть ниже от того места, где изгиб ручки переходил в саму тросточку, блестело серебряное колечко с инициалами JE, вырезанными маленькими готическими буквами.
  
  Когда Винс сел на постели, похмелье обрушилось на него со всей силой. Поставив диагноз, что его ждет неминуемая смерть, он сделал четыре глубоких вдоха со слабой надеждой, что приток кислорода, как гласило поверье, снимет боль и даст ему возможность продолжить существование. Но поскольку похмелье и связанные с ним мрачные мысли от сего дыхательного упражнения усилились, вызывая одно желание — спокойно умереть, Винсу осталось лишь встать, ухватившись неверными руками за спинку стула, и добраться до черной тросточки.
  
  Сняв ее с абажура, Винс встряхнул трость и, с облегчением услышав слабый плеск, повернул изогнутую ручку не налево, а в другую сторону. После трех полных оборотов ручка снялась с нарезки, явив взгляду маленький серебряный колпачок, прикрывавший пробку.
  
  Винс торопливо вытащил ее, открыв стеклянный сосуд, вделанный в тросточку, и одним махом проглотил унцию или около того виски «Джек Даниэлс», которое заставило его всем телом содрогнуться и ощутить «стыд, позор и полное поношение личности», как говаривал владелец трости.
  
  Утренняя порция заставила Винса вспомнить, когда он в первый раз пил из данной тросточки. Как показали несложные расчеты — ровно пятнадцать лет назад, когда он был выпускником университета. Стоял июнь 1973 года, и оставалось не больше часа до начала торжественной церемонии, когда они втроем впервые выпили виски из черной трости, хотя каждому досталось около унции, поскольку емкость трости не позволяла залить в нее больше четырех унций напитка.
  
  Винс припомнил, как угрожающе хмыкнул владелец трости и загадочно улыбнулся, произнося двусмысленный тост: «За „Уотергейт“, и за всех, кого он потопил.»
  
  Эти трое были: Келли Винс, человек, которому принадлежала тросточка, и его сын, с которым Винс обитал в одной комнате общежития колледжа и который примерно четырнадцать лет спустя, как предполагалось, застрелился в дорогом борделе в Тихуане.
  
  Так ничего и не накинув на себя, Винс стоял в номере «Холлидей-инн», дожидаясь благотворного влияния виски; опираясь обеими руками на тросточку, он смотрел из окна четвертого этажа на простор Тихого океана, который всегда был таким спокойным или просто апатичным, по крайней мере, по сравнению с вечно взбаламученным и суетливым Атлантическим.
  
  Затем, как он и ждал, виски заставило его память обратиться к сравнительно недавнему прошлому, когда мрачный детектив из отдела убийств в Тихуане позвонил ему в Ла-Джоллу и объявил, что его бывший сосед по комнате мертв.
  
  Винс добрался до Тихуаны за, как он и сегодня считал, рекордное время; после двадцати пяти минут лихорадочного поиска обнаружив бордель, он опознал тело ростом в шесть футов и четыре дюйма, без особого содрогания (оно пришло позже) отметив, что большая часть некогда благородного черепа в виде брызг и ошметков осталась висеть на литографии Девы Марии Гваделупской на южной стене комнаты.
  
  Винс стоял, уставившись на литографию, когда детектив стал по-испански описывать, каким образом мертвец засунул себе в рот старый полуавтоматический «Кольт» 45-го калибра и нажал курок dos veces. Внезапно преисполнившись сомнения в своей способности понимать испанские выражения, Винс предложил собственный перевод услышанного: «Дважды?»
  
  На широком индейском лице детектива сохранялась маска благочестивости, когда он ответил: «Да, дважды» по-английски и, перейдя на испанский, — пробормотал, что только Богу известно, до какого предела сумасшествия могут дойти самоубийцы, когда они чуть ли не с удовольствием кончают с собой.
  
  Когда Келли Винс напрямую спросил его, неужели он верит в эту чушь и дерьмо, что, мол, его бывший сосед по комнате в самом деле дважды нажал курок, детектив только прикрыл глаза и благочестиво улыбнулся, словно думая о Боге или о деньгах, или же о том и о другом. Открыв, наконец, глаза, детектив ответил, что да, конечно, он так считает, а кто возьмется спорить?
  
  Винс так и не понял — то ли смутные воспоминания о мозге и сгустках крови его погибшего напарника по комнате, то ли виски вместо завтрака заставили его прямиком направиться в ванную, где он избавился и от только что принятой порции «Джека Даниэлса» и от большой части того, что влил в себя предыдущим вечером. Но когда его вывернуло наизнанку, он от всей души проклял «Джека Даниэлса».
  
  К 11.04 утра он успокоил спазмы в желудке, приняв «Майланту-П», и, прикрыв наготу мятой льняной курткой бежевого цвета, темно-серыми комвольными брюками, тоже мятыми, и чистой белой рубашкой без галстука, Келли Винс расположился у стойки бара в почти пустынном коктейль-холле «Холлидей-инн»; у локтя его стоял необходимый по медицинским показаниям коктейль «Кровавая Мэри», и он осторожно заливал две порции «Джека Даниэлса» в пустую полость черной тросточки.
  
  За три стула от него высокий человек, примерно того же возраста, что и Винс, потягивая пиво, с откровенным любопытством наблюдал за его действиями. Если не считать густых прядей волос цвета соли с перцем, падавших ему на уши, человек этот был основательно лыс, и его череп и длинное хитрое, умное лицо покрывал здоровый загар.
  
  Видно, для компенсации недостатка растительности на голове, человек отрастил солидные усы, которые напоминали Келли Винсу старые английские фильмы, где командиры неизменно щеголяли подобными усами. И еще обращали на себя внимание его несколько тронутые сединой густые брови, в тени которых скрывались светло-карие с зеленью глаза. Кроме того он обладал крупным носом четкого абриса: выдаваясь вперед, он нависал над тонкогубым большим ртом, которому было присуще, если не добродушие, то хотя бы дружелюбие. Завершал рисунок лица квадратный подбородок.
  
  Человек с усами командира эскадры облизнул губы и напряженно нахмурился, словно опасаясь, как бы Винс не пролил виски, которое он продолжал осторожно переливать в тросточку. Но когда Винс, с трудом справившись с дрожью рук, завершил работу, не пролив ни капли, человек улыбнулся, обнажив крупные белые зубы, которые могли быть только его собственными.
  
  — Не хотите продать мне эту забавную штучку? — приятным баритоном обратился к нему мужчина.
  
  — Она не моя, — сказал Винс и отвернулся, чтобы повесить тросточку на стойку бара.
  
  Когда Винс занял прежнее положение, человек вновь обратился к нему:
  
  — Вы не думаете, что владелец мог бы продать ее мне?
  
  Винс задумчиво уставился на соседа по стойке, словно оценивая его намерения.
  
  — Могу спросить.
  
  Человек кивнул, по всей видимости, удовлетворенный ответом.
  
  — Взбрело почему-то в голову, что было бы неплохо обзавестись ею, — сказал он, запуская руку в карман светло-синей с искрой рабочей рубашки, которая, скорее всего, несколько лет назад была куплена у «Сирса». Из кармана он вытащил визитную карточку. Его рубашка и потертые сапожки военного фасона находились в разительном контрасте с его брюками в синюю полоску изысканного покроя, которым, вне всякого сомнения, должны были сопутствовать такой же изящный жилет и пиджак. Несмотря на поношенную рубашку и стоптанные каблуки сапог, Винс подумал, что лысый мужчина далеко не так прост. Глянув на визитную карточку, Винс убедился, что он был прав.
  
   СИД ФОРК
  
   Шеф полиции
  
   Дюранго, Калифорния
  
   (Нас. 9861. чел)
  
   Город, забытый Богом.
  
  Под этими словами — или эпитафией — в левом нижнем углу стояли номер телефона, по которому Винс мог дозвониться, и номер почтового ящика и индекс, по которым он мог написать.
  
  Подняв глаза от карточки, Винс в первый раз за день улыбнулся:
  
  — Чего это ради Бог позволил себе забыть Дюранго, шеф?
  
  Допив пиво, Сид Форк вытер усы тыльной стороной ладони.
  
  — Это был не Бог… во всяком случае, не он лично. Это был старый отец Серра, который проезжал тут в 1772 году, направляясь на юг от Монтерея, и забыл поставить тут миссию, что, как мы чертовски уверены, привлекало бы теперь сюда туристов.
  
  — Он в самом деле забыл… или просто проехал стороной?
  
  — Вы католик?
  
  Винс отрицательно покачал головой.
  
  — Когда десять лет спустя, в 1782 году, тут проезжала компания францисканцев, и они снова не основали миссию — это было уже во второй раз, так? И возьметесь ли вы отрицать, что Бог явно подзабыл дать хороший пинок и отцу Серре и всем остальным?
  
  — Похоже, что так, — согласился Винс, который давным-давно дал себе зарок никогда не вести в барах споров о религии, политике или достоинствах того или иного подающего в бейсболе.
  
  — Другую ошибку, которую они совершили — и францисканцы, и Господь Бог, — заключалась в том, что они возвели миссию в Санта-Барбаре, где погода совершенно не такая, каковой должна была бы быть.
  
  — Я всегда считал, что в Санта-Барбаре отличная погода, — Винс уже не без удовольствия начинал ощущать себя в роли прямого и откровенного человека.
  
  — И сравнения быть не может, — возразил Форк, подав знак, чтобы принесли еще пива. Когда молодой сероглазый мексиканец-бармен поставил перед ним бокал, Форк сделал два больших глотка, быстрым движением руки провел по усам и продолжил: — Если вы хотите убедиться, что такое абсолютно безукоризненная погода, мистер… э-э-э… боюсь, я не расслышал ваше имя.
  
  — Келли Винс.
  
  — Как я говорил, мистер Винс, если вы ищете совершенные погодные условия, то можете считать, что поиск закончен, ибо этот город обладает, по оценке Всемирной Организации Здравоохранения, «самым здоровым климатом на зеленой земле Господа Бога», — Форк сделал паузу, — если не считать несколько заброшенных деревушек на Итальянской Ривьере… но никто и не слышал о нем.
  
  Винс вежливо и даже с некоторой долей заинтересованности кивнул, с наслаждением сделал глоток «Кровавой Мэри» и оглядел по-прежнему пустынный бар отеля.
  
  — Я бывал в Дюранго в Колорадо, в Дюранго в Мексике и в таком же поселении в Испании, но никогда не знал, что есть еще одно такое… до встречи с вами.
  
  Уголки широкого рта Форка опустились, словно он услышал грустную новость.
  
  — По сути, о нас, в самом деле, мало кому известно, так как к нам идет единственная дорога, — разве что вы решитесь добираться вплавь — убийственное двухполосное шоссе, которое отходит от 101-й трассы и где еще надо вовремя увидеть знак поворота, что дано далеко не всем. — Помолчав, он отпил еще пива и спросил: — Как вы сюда добрались — на машине?
  
  — Привезли. Но у меня была толковая девушка-проводник.
  
  Шеф полиции ухмыльнулся.
  
  — Если бы вы сказали, что добирались по воздуху или поездом, или автобусом, я бы ответил, что вам это приснилось, поскольку федеральные власти закрыли наш так называемый аэропорт два года назад, ибо этого, как было объявлено, требовали соображения безопасности полетов, а последний пассажирский поезд останавливался тут одиннадцать — да нет же, Господи! — двенадцать лет назад, и даже компания «Грейхаунд» отменила тут автобусную остановку, так что в следующем месяце минёт два года, как «Дженерал электрик» закрыл свое предприятие по соседству.
  
  — Похоже, вы существуете в полной изоляции, — заметил Винс, на этот раз пропустив два глотка «Кровавой Мэри».
  
  — Вы не входите в число отшельников?
  
  — Пока еще нет.
  
  — У нас тут есть несколько таких — которые не имеют ничего против того, чтобы оказаться отрезанными от всего мира.
  
  Винс сочувственно кивнул и предпочел подождать, что последует дальше.
  
  — Хотя все мы чувствуем себя как нельзя лучше, — продолжил шеф полиции, еще раз отдав должное пиву. — У нас даже выходит чуть ли не ежедневная газета, сообщения в которую, как и во все подобные, приходят аж откуда-то из Лондона в Англии. Что же касается культуры, то у нас тут на сто процентов автоматизированная радиостанция, которая с рассвета до заката гонит коммерческие объявления вперемежку с роком, после чего затыкается. Вот касательно телевидения, о нем говорить не имеет смысла, потому что нас закрывают горы, и ни одна кабельная компания в здравом уме не будет сюда добираться. Но человек всегда может купить себе тарелку спутниковой антенны, чтобы ловить новости, или же взять напрокат видеокассеты, даже такие, где ребята из колледжа трахаются с девчонками.
  
  Форк остановился, ожидая реакции своей аудитории из одного человека. Винс сделал глоток «Кровавой Мэри» и согласился:
  
  — Рай земной.
  
  Шеф полиции принял его оценку удовлетворенным кивком, но его довольство исчезло, когда он обвел взглядом почти пустой холл.
  
  — Это место, скорее всего, по окончании лета пойдет с торгов.
  
  — Гостиница или только бар?
  
  — Гостиница. Хотите купить ее?
  
  Винс пропустил вопрос мимо ушей, чтобы самому задать свой.
  
  — Как давно вы числитесь шефом полиции?
  
  По лицу скользнуло выражение, которое Винс оценил как ностальгическое с примесью горечи; оно же сказалось и в голосе Форка, с этакими мечтательными нотками.
  
  — Примерно в шестьдесят восьмом в старом школьном автобусе «Дженерал моторс», размалеванным психоделическими узорами, нас сюда приехало из Хейгта девять человек — ехали мы в Дюранго в Колорадо. Хейгт умер или, в крайнем случае, умирал, и мы направились в Скалистые Горы; в головах у нас все перемешалось: и наркота, и политика, и Бог знает, что еще. Вы же должны помнить, как все это тогда было.
  
  — Смутно.
  
  — Вообще, сэр, я сидел за рулем, а наш штурман заприметила это калифорнийское Дюранго на карте, что нам вручили на заправочной станции. Было уже поздно, все вымотались, и мы свернули туда. А на следующее утро, продрав глаза, мы увидели, какая тут стоит отменная погода и вообще все хорошо. Мы взяли и остались. Во всяком случае, часть из нас. А через десять лет я получил пост шефа полиции, а штурман… ну, словом, после выборов она стала мэром.
  
  — Она?
  
  — Мэр Барбара Диана Хаскинс, — Форк прикончил вторую кружку пива и отставил ее с выражением человека, знающего свой предел. — Или же Б.Д. Хаскинс, как она предпочитает себя называть и как подписывает все бумаги, хотя я ей говорю, что это извращенный сексизм или что-то в этом роде. — И Форк снова с тоской и вожделением посмотрел на тросточку, которая продолжала покачиваться на стойке бара.
  
  — Ручаюсь, что приобрету эту штучку, кто бы ею ни владел, мистер Винс. Сколько, по-вашему, владелец может запросить за нее?
  
  — Сомневаюсь, что он захочет получить за нее деньги.
  
  Форк с удивлением посмотрел на него.
  
  — В самом деле? А как насчет обмена? — Прежде, чем Винс успел ответить, Форк снова помрачнел. — Беда в том, что я почти ничего не могу предложить в обмен, кроме разве погоды — и, черт побери, полного уединения.
  
  На несколько секунд Винс погрузился в обдумывание этой перспективы.
  
  — Кое-что ему может и понравиться, — наконец сказал он. — Например, уединение.
  
  — Он здесь, в городе?
  
  — Нет, но сегодня днем мне придется оказать ему содействие в поисках какого-то спокойного места, где он мог бы остановиться на несколько недель. Может и подольше. Скорее всего, в Санта-Барбаре. — Винс улыбнулся: — Несмотря на ее ужасный климат.
  
  Форк обвел глазами бар, словно собираясь задать вопрос, ответ на который был для него более, чем ясен.
  
  — Какого рода уединение он ищет?
  
  — Полного и абсолютного.
  
  — И где он, как вы сказали, сейчас находится?
  
  — Я ничего не говорил. Но примерно к северу отсюда.
  
  Форк перестал шарить глазами по помещению, холодным и понимающим взглядом уставившись на Винса.
  
  — Может быть, в Ломпоке?
  
  На холодное выражение лица законника Винс ответил равнодушным взглядом. Этот молчаливый обмен взглядами длился несколько секунд, которых было более чем достаточно, чтобы собеседники в принципе поняли друг друга, если не заключили сделку.
  
  — Это имеет значение? — спросил Винс.
  
  Холодный взгляд шефа полиции сменился добродушной теплой улыбкой.
  
  — Черт побери, мистер Винс, мы по праву гордимся своим званием столицы Западного полушария, где в полной мере торжествует принцип «Живи и давай жить другим», особенно, когда стало ясно, что мы не можем предложить на продажу ничего иного, кроме разве погоды.
  
  Форк стал было подниматься, но помедлил, дабы его следующий вопрос был предельно мягок и сдержан.
  
  — Какого рода деятельностью занимался владелец тросточки до того, как прибыл сюда, чтобы стать гостем федерального правительства в Ломпоке… если позволите задать вам такой вопрос.
  
  — Он был судьей.
  
  — Каким именно?
  
  — Главой Верховного суда штата.
  
  — Но не в этом штате.
  
  — Скорее всего.
  
  — И вы думаете, что судья может уступить мне тросточку за столь малую выгоду, как возможность обрести полное уединение?
  
  — Сможет.
  
  Форк склонил голову на левую сторону, словно таким образом мог получить полное представление о Келли Винсе.
  
  — А какого рода деятельностью занимаетесь вы, мистер Винс?
  
  — Я юрист.
  
  — В какой области? Корпоративного рынка? Налогового? Уголовного? Или хватаетесь за все, что попадется?
  
  — Я лишен права заниматься практикой, — спокойно сказал Келли Винс.
  Глава вторая
  
  Почти все четыре года правления администрации Картера имя Джека Эдера стояло вторым или третьим в тайном списке Белого дома из пяти имен. Если бы кто-либо из девяти судей Верховного Суда ушел в отставку или неожиданно умер, должно было бы всплыть его имя и имена трех других мужчин и одной женщины.
  
  Стало ясно, что ничего такого не произойдет, но, случись непредвиденное, в Вашингтоне держали бы пари три к двум, что Эдер будет назван первым кандидатом на освободившуюся вакансию. И те же самые политические букмекеры, которые давали три к двум за Эдера, в то же время предлагали пять к одному, не находя желающих побиться об заклад, что, будь он даже назван, Эдер никогда не пройдет утверждение в Сенате.
  
  Такая убежденность, что Джек Эдер не будет утвержден, никого не удивляла. Хотя было общепризнано, что он достаточно умен, дабы занять место в составе Верховного Суда (слишком умен, как считал кое-кто); общепризнано было и то, что он слишком скрытен, чрезмерно остроумен и, что было хуже всего, обладатель язвительного языка, который не щадил никого, кто бы перед ним ни был, а таковым мог оказаться любой.
  
  Его незаурядная сообразительность и остроумие, готовность выдать любую эскападу сделали Эдера любимцем масс-медиа и обожаемым участником дебатов на телеэкране. Всего за десять дней до того, как ему было предъявлено обвинение, он появился в «Шоу Фила Донахью», заняв преувеличенно непримиримую позицию в вопросе об отмене смертной казни (то было частично позаимствовано у Камю), что вызвало буквально взрыв страстей у зрителей, почти все из которых были уверены, что он совершенно серьезен.
  
  — Если уж говорить о сохранении смертной казни, — предельно серьезным тоном убежденного юриста сказал Эдер, имея в виду восьмую заповедь, — то государство должно показывать в том пример, и нет более убедительной демонстрации, чем публичная казнь. И я говорю не о набившем оскомину публичном повешении, Фил, а о добром старом колесовании и четвертовании, которые надо демонстрировать по ТВ в самое смотрибельное время в восемь часов вечера, пока еще малыши не пошли спать.
  
  Став председателем Верховного суда штата, Джек Эдер неизменно придерживался убеждения, что члены Верховного Суда должны избираться на определенный срок, как губернатор, члены законодательного собрания, как, впрочем, и остальные служащие, получающие жалованье от государства, сверху донизу, вплоть до директора Палаты мер и весов. Этот популистский подход, провозглашающий сменяемость членов Верховного Суда, гарантировал, что обладатели сих высоких постов будут в своей юридической деятельности проявлять достаточную гибкость в ублаготворении тех, кто, в свою очередь, знает все тайны политики, если не законов.
  
  Часто запутанные и неизменно дорогие кампании кандидатов в члены Верховного Суда требовали новых расходов, которые буквально со слезами выделяло руководство штата, чья репутация и так уже была достаточно потрепана, ибо в недавнем прошлом едва ли не ежегодно следовали обвинения в его адрес — незаконные доходы, взятки и коррупция. Другие кровоточащие стигматы включали в себя распространение наркотиков в университете штата и подкуп футбольных команд; сюда же необходимо присовокупить ограбление банков и постоянные растраты, против чего, казалось, все бессильно, а также ежегодно финансируемый штатом фестиваль по борьбе с гремучими змеями, крупное культурное мероприятие, неизменно встречаемое воплями со стороны защитников окружающей среды и Общества охраны животных — к удовольствию средств массовой информации, поскольку, по их подсчетам, 29,2 процента лиц становились жертвами укусов змей и 9,7 процента погибали от них.
  
  Тем не менее, больше всего хлопот штату доставлял его Верховный судья Джек Эдер. По мере того как скандал с Эдером (или дело Эдера, как его называли несколько иммигрантов с дальнего восточного побережья) продолжал развиваться, много богобоязненных христиан припадали на колени, моля Бога выдать старому Джеку билет на возвращение в отчее лоно и, если это не доставит больших хлопот, Господи, пусть он прихватит с собой это омерзительное непотопляемое телевидение и всех до одного газетных писак.
  
  Но, как это случается с неверными любовниками, масс-медиа, наконец, перестала уделять внимание Джеку Эдеру, к большому облегчению тех обитателей штата, которые поносили прессу за то, что она незаслуженно превозносила его статус; хотя совершенно неуместно, поскольку в последнюю пятницу июня, в 7.05 он стоял в душевой исправительного заведения США особо строгого режима, что располагалось недалеко от Ломпока, штата Калифорния.
  
  Оно размещалось в дикой прибрежной долине и было обнесено каменной стеной; Ломпок находился в десяти милях и от тихоокеанского побережья и от военно-воздушной базы Ванденберг, а тюрьма Соединенных Штатов располагалась в нескольких милях к юго-востоку от поселения. Обладавший населением в 26 267 человек, по последней переписи, Ломпок отстоял в 147 милях к северу от Лос-Анжелеса, в 187 милях к югу от Сан-Франциско и только в 26 милях к северу-востоку от Дюранго — городка, забытого Богом.
  
  Поскольку Ломпок считался «мировой столицей цветочной рассады», многие его улицы были названы в честь Роз, Фиалок, Тюльпанов и так далее. Часть из них под прямыми углами пересекались улицами, которые обычно шли под номерами или буквами алфавита. Тем не менее, авеню города имели значащие названия, которые все обитатели считали очень удобными и подходящими. Например, осужденных везли к западу по Океанской авеню, свернув с которой, они еще шесть миль к северу добирались по авеню Флоры до тюрьмы США, где в данный момент, в последнюю пятницу июня, струи горячей воды низвергались на спину Джека Эдера, стоящего в душевой, на одной стене которой стояли четыре рожка, столько же — на другой, и с обоих концов она свободно обозревалась.
  
  Примыкая прямо к прогулочной зоне тюрьмы, душевая давала заключенным возможность чувствовать себя несколько посвободнее. Как правило, она последней провожала тех, кого по выходу из душевой уже ждала новая одежда, доставленная, случалось, прямо из «Сирса», в которую и облачался недавний заключенный после своего срока.
  
  Когда пятнадцать месяцев назад Джек Эдер прибыл отбывать приговор, он не мог — даже в голом виде — опустив глаза, увидеть пальцы ног или свой пенис, поскольку при росте в пять футов и десять с половиной дюймов он нес на себе 269 фунтов. Большая часть этих жировых накоплений сгруппировалась на пояснице, создав талию в сорок шесть дюймов, которая и мешала обзору.
  
  Но сейчас, пока горячие струи барабанили ему по спине и затылку, он мог при желании посмотреть вниз, где его взгляду предстал бы плоский живот в тридцать четыре дюйма в обхвате, десять ничем не примечательных пальцев и половые признаки, сравнительное изучение которых за последние пятнадцать месяцев убедили его, что они сохранили нормальные очертания и формы.
  
  Он намыливал промежность, когда они скользнули в душевую. Оба были в одежде, хотя поменьше ростом из этой пары уже расстегивал ширинку. В левой руке другого, покрупнее, блеснул нож, лезвие которого было выточено из металлической ложки, а на ручку пошел расплавленный пластик шести зубных щеток.
  
  Маленького, который напропалую врал, что он-де, мол, член мексиканской мафии, все звали Локо, Сумасшедшим, за то, что он любил грызть электролампочки, после чего его отправляли в тюремную больницу, где он неизменно крал болеутоляющие и даже морфий. Настоящее его имя Фортунато Руис, и он отбывал двенадцать лет за кражу машин и попытку покушения на жизнь офицера федеральной полиции с помощью смертельно опасного оружия. Таковым был «Мерседес», а федеральным служащим оказался агент ФБР, который совершенно правильно предположил, что машина украдена.
  
  — Эй, Судья, — окликнул его Руис своим на удивление мягким тенором. — Мы с Бобби и ты — не устроить ли нам приятную вечеринку на троих?
  
  Бобби, обладатель ножа, именовался Робертом Дюпре; по профессии он также был автомобильным вором, промышлявшим в Петербилтсе. Угоняя машины в своем родном Арканзасе, он продавал их в Техасе или Миссури. Дюпре сам распространял о себе слухи, что в его распоряжении два убийственно опасных оружия, первое — нож, а другое — СПИД.
  
  Ухмыляясь и раскланиваясь с Эдером, Дюпре описывал острием ножа небольшие круги.
  
  — Не хочешь ли, чтобы мы потерли тебе спинку, а, Судья?
  
  Бросив мыло, Эдер прижался к стенке душа, прикрывая гениталии обеими руками. Он улыбнулся, предполагая, что заискивающее поведение поможет скрыть его страх.
  
  — Спасибо, ребята, но мне уже нужно бежать.
  
  — Трудно поверить, что у тебя нет времени, — Дюпре сделал к Эдеру три скользящих шага и приставил острие ножа к кадыку, который некогда скрывал тройной подбородок.
  
  Эдер свистнул. Он издал не мелодичный сильный звук из сжатых губ, а скорее, тот полусвист-полушипение, к которому часто прибегают симпатичные обитательницы Нью-Йорка, когда в час пик, под дождем, пытаются подозвать к себе такси, таким же звуком на съездах консерваторы собирают вокруг себя сторонников. В пределах квартала этот звук мог собрать ребятишек, подозвать резвящегося пса или, как в случае с Джеком Эдером, спасителя.
  
  Он появился в душевой со стремительностью ртутной струйки. Кожа у него была цвета кофе с молоком и рост достигал шести футов четырех дюймов. Он пригнулся, пустив в ход сначала правую руку, а потом левую; перехватив кисть Бобби Дюпре с ножом, он переломал ее о вскинутое правое колено с легкостью, с какой ломают веточку.
  
  Нож упал на пол. Издав сдавленный стон, Бобби Дюпре опустился на пол, прижимая к груди сломанную кисть. Человек с кожей цвета кофе с молоком пинком отшвырнул нож и повернулся к Локо, глотателю лампочек, чья правая рука так и замерла в проеме расстегнутой молнии штанов.
  
  — Вали-ка отсюда, радость моя, — велел человек.
  
  Локо спиной двинулся к дальнему выходу из душевой. Внезапно вспомнив, где покоится его правая рука, он резко выдернул ее, словно обжегшись, послал воздушный поцелуй в сторону Джека Эдера и по-испански обратился к человеку, который сломал руку Бобби Дюпре: «Имел я твою мать, психованный козел,» — после чего Локо развернулся и со стремительностью подростка вылетел из душевой.
  
  — Пошли, Джек, — сказал его спаситель, которого звали Благой Нельсон; весил он около 216 фунтов и коэффициент интеллектуальности по шкале Стенфорда-Бине у него доходил до 142, что, как заверил его Эдер, всего на восемь пунктов не дотягивало до уровня гения.
  
  — Нанеся это незначительное увечье, — без намека на улыбку сказал Эдер, — вы прервали такое развитие событий, которое могло бы стать моей лебединой песней, за что, нет необходимости уточнять, я могу быть вам только благодарен.
  
  Благой Нельсон с удивлением покачал головой.
  
  — Неужто эта твоя хлеборезка никогда не закрывается на отдых или на ремонт? Ну, несет и несет, круглые сутки.
  
  — А как относительно него? — и Эдер легким кивком показал на коленопреклоненного стонущего Бобби Дюпре.
  
  — Да имел я его.
  
  — Возвращаясь к мысли о лебединой песне, они оба еще попытаются свести в вами счеты, — предупредил спасителя бывший главный судья, про себя прикидывая, восстановится ли его лексика после столь долгого отсутствия в строю.
  
  — Локо может, — согласился Нельсон, — потому что у него крыша давно съехала. Но у старины Бобби уже больше ничего не получится. — Он пнул Бобби в живот. Жесткий удар вышиб из Дюпре дыхание, и его хныканье перешло в визгливый стон.
  
  — Много тебе посулили, Бобби? — спросил Нельсон.
  
  Бобби смог только покачать головой, продолжая стонать и всхлипывать, пока Нельсон угрожающе заносил ногу. Дюпре с трудом повернул голову, чтобы поднять глаза на Нельсона.
  
  — Двадцатку, — выдохнул он в промежутке между рыданиями.
  
  — Двадцать тысяч, — произнес Эдер, явно испытывая удовлетворение, что его жизнь так высоко ценится.
  
  Благой Нельсон уставился на него долгим испытующим взглядом.
  
  — Ну, дерьмо, Джек… да предложи мне кто-нибудь хоть половину этой суммы наличными, ты давно был бы мертв и похоронен.
  
  — Несмотря на ту симпатию, что мы испытываем друг к другу, — криво усмехаясь, предположил Эдер.
  
  — Несмотря на.
  
  До того как его арестовали, обвинили и в обмен на признание приговорили к четырем годам в федеральной тюрьме, 29-летний Благой Нельсон — по его собственным подсчетам, которые он держал в секрете, — ограбил тридцать четыре банка и девятнадцать других организаций, державших при себе деньги, причем восемь из них дважды; все они располагались в долине Сан-Франциско под Лос-Анжелесом и не далее, чем в трех минутах ходьбы от только что украденной машины, на которой он выбирался на шоссе к Вентуре или Сан-Диего, ибо, как правило, предпочитал один из этих двух путей отхода.
  
  Эдер прибегнул к услугам Нельсона по совету старого опытного вора, которого он когда-то, еще молодым адвокатом, дважды защищал в суде. Этот старый вор, Гарри Минс, из своих семидесяти двух лет двадцать три года провел за решеткой и освободился из последнего заключения всего семнадцать месяцев назад, когда Эдер — которому оставалось меньше десяти дней до его собственного водворения в Ломпок — позвонил ему и попросил совета, как выжить в тюрьме.
  
  — Что бы не сидеть по уши в дерьме и сохранить все свои перышки — этого ты хочешь, Джек? — уточнил старый вор.
  
  — Еще как хочу, Гарри.
  
  — Тогда подцепи самого большого и самого омерзительного негра, которого только сможешь найти, кидайся ему на грудь: «Милый, я твой!» — С этими словами старый зек, хрипло расхохотавшись, повесил трубку.
  
  В определенной мере Эдер последовал его совету, обратившись к Нельсону как покровителю за 500 долларов в месяц, за что был избавлен от необходимости оказывать ему сексуальные услуги. И поскольку он вышел из исправительного заведения живым и не изнасилованным, расставшись с восемьюдесятью шестью фунтами лишнего веса и относительно здоровым, Эдер имел все основания считать, что более чем разумно потратил эти деньги.
  
  В небольшой раздевалке без зеркал и с пустыми дверными проемами Благой Нельсон наблюдал, как Эдер облачается. Заправив полы зеленой рубашки с длинными рукавами от «Дж. С. Пенни» в серые брюки с объемом талии в тридцать шесть дюймов, Эдеру пришлось подтянуть пояс на пару дюймов, чтобы подогнать его к своим размерам, после чего он заметил:
  
  — Просто потрясающе, что может сделать продуманная диета.
  
  — Вполне хватит и ста дней в карцере, — уточнил Благой Нельсон.
  
  — В общем-то, да.
  
  При виде галстука красно-оранжевой расцветки, Эдер состроил гримасу, но все же подсунул его под воротник рубашки и, поерзав шеей, сказал:
  
  — Могу что-нибудь передать твоей матери, когда окажусь на месте.
  
  — Мамаша предпочла бы получить не весточку от меня, а те пятьсот долларов, что ей пересылали от тебя.
  
  Эдер натянул короткую куртку охряного цвета, напоминавшую ему о комбинезоне заправщика на колонке, и оглянулся в поисках зеркала, хотя знал, что тут нет такового.
  
  — Больше я не могу позволить себе такие выплаты, Благой, — он сделал вид, что искренне сожалеет. — Но я тебе благодарен. От всей души. Не будь тебя, я бы ушел отсюда с вывихнутыми мозгами и неся с собой такое счастье, как СПИД. Вместо этого, я ухожу в целости и сохранности и — в определенном смысле слова — невинным, ибо смог уберечь себя от того неприятного опыта, с которым меня хотел познакомить старый дядя Ральф, когда мне было шесть лет, а ему… лет тридцать? тридцать два?
  
  Раздражение, граничившее с гневом, исказило правильные черты лица Благого Нельсона, и он не пытался скрыть свои эмоции. В течение последних пятнадцати месяцев стараниями Эдера это выражение возникало у него на лице дважды, а то и трижды на дню. И хотя он уже был знаком со вспышками раздражения, присущими Нельсону, Эдер так и не мог понять, что их вызывает.
  
  — Кончится ли когда-нибудь вся эта херня? — взорвался Нельсон.
  
  — Как насчет следующего месяца, когда ты выходишь?
  
  — Через месяц ты скажешь — Благой? Кто это — Благой?
  
  Возмущенно замотав головой, Эдер отверг сие обвинение.
  
  — Я не забываю своих друзей, Благой, так же, как и своих врагов.
  
  — У тебя слишком много одних и значительно меньше других — так что нетрудно понять, в чем твоя слабина. Может, я и загляну к тебе, а, может, и нет. А сейчас давай пошевеливайся. — Схватив Эдера за левую руку, он выдернул его из раздевалки наружу, где тот попал чуть ли не в объятия старшего охранника с выцветшими светлыми волосами и остановившимся взглядом стеклянного левого зрачка.
  
  — Эй ты, — надзиратель уставился на Нельсона единственным здоровым глазом. — Я тебя задерживаю.
  
  — Дай мне пройти.
  
  — Пройдешь. Прямиком в карцер. — Надзиратель повернулся к Эдеру: — Что же до вас, мистер главный судья, вам на выход.
  Глава третья
  
  Эдер терпеливо стоял перед большим серым металлическим столом, изучая распятую на стенке голову черного медведя, как всегда думая, что тот был слишком мал, когда его пристрелили, или иными словами очень юн. И стол, и медвежья голова принадлежали Дарвину Луму, начальнику тюрьмы, который при помощи авторучки «Уотермен», двадцати шести лет от роду, ставил свои инициалы на всех девяти страницах документа.
  
  Лум был грузным человеком лет около пятидесяти, с вытаращенными от базедовой болезни глазами, с на удивление гладким лицом и редкими седыми волосами, сквозь которые просвечивала розоватая кожа черепа. Закончив расписываться, он закрыл ручку колпачком, аккуратно сложил в стопку все девять страниц бланков, поднял на Эдера глаза и показал ему на складной пластиковый стул.
  
  Заняв указанное ему место, Эдер стал ждать слов, которые был обязан сказать ему начальник тюрьмы. Секунд девять или десять Лум молчал, лишь ухмыляясь и выразительно глядя на него. Затем заговорил тоном обвинителя.
  
  — Я по-прежнему хотел бы получить откровенный ответ на вопрос: почему семь месяцев назад вы отказались от условно-досрочного освобождения?
  
  — Со всем этим мы уже покончили.
  
  — Мне смешно вас слушать.
  
  — Может, на этот раз мы попробуем прибегнуть к методу катехизиса, — вздохнул Эдер.
  
  — Прекрасно. Мне всегда нравилось общение в виде вопросов и ответов. Простые ответы на точные вопросы.
  
  — Первый вопрос, — начал Эдер. — Почему я тут оказался?
  
  — Вы преступник, осужденный за уклонение от уплаты федеральных налогов.
  
  — И все преступники такого рода приговариваются к отбытию наказания в федеральной тюрьме особо строгого режима?
  
  — Лишь в том случае, когда остается надежда еще что-то выжать из них.
  
  — Куда обычно посылают нарушителей налогового законодательства?
  
  — В федеральные учреждения в Пенсильвании, Флориде, Техасе и Алабаме — разве что в Алабаму отсылают особо преуспевающих неплательщиков.
  
  — Так почему же я оказался здесь?
  
  — Потому что не удалось доказать, что вы тайно присвоили миллион долларов — или, по крайней мере, половину от них.
  
  — И что после этого случилось?
  
  — Вас прихватили за уклонение от уплаты налогов, что вы не смогли опровергнуть и косвенно признались в нем.
  
  Эдер снова уставился на голову черного мишки, который был слишком юн в момент гибели, после чего предложил:
  
  — Давайте вернемся к вашему первоначальному вопросу.
  
  — Почему вы отказались от освобождения под честное слово?
  
  — Перед кем я должен отчитываться, когда сегодня выйду отсюда?
  
  — Ни перед кем.
  
  — А кому я должен был бы докладываться, если бы семь месяцев назад вышел под честное слово?
  
  — Какому-нибудь полицейскому по надзору, может, вдвое младше вас.
  
  — И что произошло бы, будь я обвинен в нарушении условий освобождения под честное слово — пусть даже минимальном?
  
  Еще одна ухмылка заставила пойти морщинами лоб Лума, когда он откинулся на спинку кресло.
  
  — Вы хотите сказать, вам бы подстроили нарушение правил, чтобы они могли еще раз попытаться выжать из вас подробности того дела со взяткой — так?
  
  Эдер лишь улыбнулся. Лум отвел глаза.
  
  — Ну, если бы они прихватили вас на ложном обвинении в таком нарушении, чего я не могу отрицать, в таком случае мы получили бы удовольствие снова увидеть вас тут. — Он посмотрел на Эдера, сдерживая улыбку. — А теперь у вас есть право сказать: «Я отбыл свой срок».
  
  — Я отбыл свой срок, — повторил Эдер.
  
  В ходе последовавшего молчания выражение лица Лума изменилось с почти дружелюбного на равнодушное. И когда он, наконец, заговорил, почти не шевеля губами, голос был ровен и монотонен. Он пробыл здесь столько времени, понял Эдер, что даже говорит, как заведенный.
  
  — Расскажите мне о ваших отношениях с Бобби Дюпре, — словно чревовещатель, не шевеля губами, попросил Лум.
  
  — С кем?
  
  — С тем головорезом, который на пару с Локо бьет лампочки.
  
  — Что именно относительно его?
  
  Лум уставился на Эдера, и в голосе его появилась хрипотца.
  
  — Он в больнице со сломанной левой рукой и, возможно, с повреждениями внутренних органов.
  
  — Мне очень жаль, что его постигли такие неприятности, — без малейших признаков раскаяния произнес Эдер.
  
  — Мы нашли его в душевой для освобождающихся.
  
  — Да?
  
  — Да, и последним, кто пользовался душевой до того, как его там нашли, были вы.
  
  — Невозможно.
  
  — Почему?
  
  — Потому что последним, кто пользовался душевой, был тот, кто сломал руку мистеру Дюпре, а это для меня совершенно невозможно, принимая во внимание мой возраст и размеры мистера Дюпре.
  
  — Гребаный адвокатский треп.
  
  Эдер вежливо кивнул, словно принимая этот небольшой, но заслуженный комплимент.
  
  — А что говорит сам мистер Дюпре?
  
  — Что на него напали четверо и на всех были маски.
  
  Эдер поднялся с пластикового стула.
  
  — В таком случае я не вижу основания для дальнейшей дискуссии.
  
  — Сядьте.
  
  Эдер снова сел. Лум откинулся далеко назад в своем плетеном кресле. Положив ноги на стол, он сплел руки на затылке и уставился в потолок.
  
  — Есть слухи, — сказал он. — Мы можем обсудить кое-какие из них.
  
  — Например?
  
  — Например, о том, что кто-то посулил двадцать тысяч наличными за то, чтобы вы никогда не вышли из этих ворот. Во всяком случае, в добром здравии. — Скользнув по потолку, взгляд начальника тюрьмы уперся в Эдера. — И поскольку вы не можете держать язык за зубами — во всяком случае, я так слышал — эти слухи, скорее всего, имеют давнее происхождение.
  
  — Не такое уж давнее.
  
  — Чьи деньги?
  
  — Не имею представления.
  
  — Чушь.
  
  — Есть такие слухи или же нет, — Эдер пожал плечами, — думаю, вы предпочитаете, чтобы я вышел из ворот вашего заведения, скорее, на своих ногах, нежели вам пришлось выносить меня в гробу.
  
  Лум сделал вид, что обдумывает такой вариант, но, наконец, кивнул в знак согласия.
  
  — В таком случае, у меня есть предложение.
  
  Начальник тюрьмы взглянул на часы в дубовом футляре, которые напоминали те, что обычно висят в школьном коридоре.
  
  — Считаете, что можете чего-то добиться?
  
  — Желательно ли вам выслушать мое предложение?
  
  — Попробуйте.
  
  — Хорошо. Я бы хотел, чтобы Благой Нельсон проводил меня за ворота, вплоть до стоянки машин.
  
  Выслушав эту просьбу, Лум замотал головой.
  
  — Вместо него я дам вам двух охранников.
  
  — Сколько вы им сейчас платите?
  
  — Как всегда, достаточно прилично. Поэтому у меня и полная папка заявлений о зачислении на федеральную службу, заполненных ребятами, которые и карандаш-то в руках держать не умеют.
  
  — За половину тех двадцати тысяч, о которых ходят слухи, — сказал Эдер, — от этих двух охранников потребуется всего лишь на пару секунд, максимум на три секунды, посмотреть налево, а не направо или поболтать друг с другом, после чего я буду мертв, а они станут богаче на пять тысяч каждый, если вы следите за моими подсчетами.
  
  Лум уже открыл было рот, готовясь выдать подготовленное возражение, когда раздался звонок зеленого телефона. На столе перед ним стояли два аппарата: панель кремового цвета с двенадцатью пластиковыми кнопками, означавшими двенадцать абонентов, и зеленый телефон с гладким кожухом, на котором не было ни кнопок, ни анахронического диска. Спустив ноги на пол, Лум пододвинул к себе зеленый телефон и буркнул в трубку свое имя.
  
  Послушав не более пяти секунд, он рассеянно взглянул на Эдера, взял свою авторучку, с помощью зубов и правой руки стащив с нее колпачок, и стал набрасывать ответы на односложные вопросы, бросаемые им в трубку, когда и как — не упоминая ни кто, ни почему. Пообещав тут же быть на месте, Лум повесил трубку, привел ручку в порядок и, быстро поднявшись, уставился сверху вниз на Эдера со смешанным выражением растерянности и обвинения.
  
  — Кто-то только что прикончил Благого Нельсона, — сказал Лум тоном, который как нельзя лучше соответствовал растерянному выражению его лица.
  
  — Прикончил? — вырвалось у Эдера, который был не в силах поверить услышанному.
  
  — Убит. Его закололи. Ручкой от швабры… или какой-то штукой с острым наконечником.
  
  Какая-то часть Эдера тут же хладнокровно отметила, что Благой Нельсон погиб всего в 29 лет, а другая часть дала ему понять, что такая констатация свидетельствует об отсутствии у него чувства сожаления. Но когда Эдер попытался вызвать у себя печаль, он лишь устыдился, поскольку его попытка не увенчалась успехом. Тем не менее, он изобразил скорбь, сожаление и чувство невосполнимой утраты. Но, так как он ненавидел потери, гнев вынудил Эдера задать следующий вопрос, смахивающий на обвинение.
  
  — Кстати, а вы не ждали этого звонка?
  
  Выражение сочувствия тут же исчезло с лица Лума, уступив место полному равнодушию.
  
  — Не больше, чем Благой ожидал получить шесть ударов. Может, семь. Их еще подсчитывают. — Лум посмотрел было на дверь, но тут же снова повернулся к Эдеру: — Оставайтесь на месте. Понятно?
  
  — Здесь?
  
  — Именно здесь. Не трогайтесь с места, пока вас не будут сопровождать четверо охранников, которых я подберу лично. — Лум направился к дверям, но снова повернулся — Кто вас будет встречать на стоянке?
  
  — Келли Винс.
  
  Лум припомнил это имя.
  
  — Тот ваш высокооплачиваемый юрист, который подвергся дисквалификации?
  
  — И, соответственно, мой бывший адвокат.
  
  Любопытство едва не заставило Лума забыть, как он только что торопился.
  
  — Кстати, почему его дисквалифицировали?
  
  Эдер посмотрел на стенные часы, пытаясь понять, почему их кварцевая начинка вызывает такую ностальгию.
  
  — Просто позор, — обратился он к часам и с легкой улыбкой повернулся к Луму: — Финансовые прегрешения, а не моральные, хотя я подозреваю, что, как и большинству из нас, ему свойственны и те, и другие.
  Глава четвертая
  
  Стояла последняя пятница июня, и Келли Винс на границе Ломпока в 2.27. В своем «Мерседесе 450»-седан, сошедшего с конвейера четыре года назад, он двинулся на запад по Океанской авеню, пока не добрался до бензозаправки, где уплатив по двадцать центов за галлон, доверху заполнил бак, и, кроме того, ему протерли ветровое стекло, проверили уровень масла и давление в шинах.
  
  Пока заправщик возился с колесами, Винс обратил внимание, что полицейское управление Ломпока по другую сторону улицы отгорожено баррикадами черно-белых барьеров. Услышав от механика, что давление в шинах и уровень масла у него в порядке и что он должен за горючее 13,27 доллара, Винс, протянув ему двадцатку и ткнув пальцем в сторону полиции, спросил: «А там что за праздник?»
  
  Глянув из-за плеча, заправщик повернулся к Винсу и, отсчитывая ему сдачу, бросил:
  
  — Парад в честь Цветочного фестиваля. Проходит каждый год, и это единственный праздник, что выпадает на нашу долю.
  
  Когда Винс повернул на авеню Флору, что вела к тюрьме, его поразило буйство красок. По обе стороны двухполосной асфальтовой дороги простирались квадратные акры золотых и красных, розовых и синих, пурпурных и оранжевых цветов. Он сбросил скорость «Мерседеса» до 15 миль в час, рассматривая участки выращиваемых для продажи лобелий, настурций, душистого горошка и вербены.
  
  В своей прошлой жизни Келли Винс был неопытным, но увлеченным любителем покопаться в саду по уикэндам. В глаза ему бросились цветы, которые он не мог опознать, и пожалел, что у него нет времени поинтересоваться у кого-нибудь, что это за растения. Но времени решительно не было, и Винс прикинул, что если он позволит себе любоваться цветочными плантациями, задержка обречет его на эмоциональную встряску, которую он не испытывал желания пережить. Он нажал на акселератор. «Мерседес» сразу же набрал скорость шестьдесят миль в час и понес Винса навстречу неопределенному будущему, которое должно был предстать перед ним в виде Джека Эдера.
  
  На обсаженной соснами подъездной дорожке, что вела на стоянку перед тюрьмой, Винс сбросил скорость, чего требовали от него четыре предупреждения, которые он встретил на пути от авеню Флоры до стоянки для посетителей тюрьмы. Оставив стоянку слева от себя и центр семейных посещений — справа, он проехал мимо спортивного зала и административного корпуса, напоминавшего общежитие колледжа. Длинная изогнутая дорожка заставила его свернуть направо; она была обсажена низкими кустами можжевельника, утыкана флагштоками, и, миновав ее, он поднялся к трехэтажной сторожевой вышке современных очертаний, от которой по обе стороны тянулась высокая металлическая изгородь, увенчанная шипами бритвенной остроты.
  
  Винс увидел здание тюрьмы, скрывавшееся за двумя рядами изгороди с острыми навершиями. Главное здание было возведено из бледно-желтого камня, и его пристройки тянулись к воротам, обманчиво давая понять, что «Выход там». Предполагая, что федеральное правительство хотело придать этому месту самый мрачный и угрожающий вид, Винс прикинул, что оно добилось блистательных успехов в своих намерениях, ибо нельзя представить ничего более мрачного и подавляющего, чем огромные коробки из камня и металла, куда кидают заключенных, запирают их там и держат под замком много лет, а порой и до скончания жизни.
  
  Следуя повороту дорожки, «Мерседес» повернул у самой вышки, откуда стражник глянул на Винса, который в это время слегка прибавил скорость, вписываясь в свободное место на стоянке. Она была заполнена едва ли на треть, и между машиной Винса и ближайшей к нему могло разместиться еще не менее шести автомобилей.
  
  Когда часы сообщили ему, что минуло 2.59, он вылез из салона «Мерседеса», открыл багажник и извлек оттуда черную тросточку. Захлопнув крышку багажника, он занял позицию у левого переднего бампера машины и, опершись на тросточку обеими руками, стал ждать Джека Эдера.
  
  Шестеро человек вышли из центра семейных посещений, расположенного через дорогу. Возглавлял шествие крупнокостный седой мужчина. За ним шествовал охранник средних лет со «Спрингфилдом 03» с откинутым прикладом в руках, внимательно обшаривая взглядом стоянку и ничего не упуская из виду.
  
  Келли Винс буквально застыл на месте, если не считать, что зрачки глаз метались из стороны в сторону. Он прикинул, что охранник со «Спрингфилдом» смахивает на отставного ветерана морской пехоты, который провел в ее рядах лет двадцать, а то и тридцать. Сразу же за ним шел Джек Эдер, куда тоньше, нежели пятнадцать месяцев назад. Теперь Эдер шел легким шагом, чуть ли не подпрыгивая, и на мгновение Винс забыл, что Эдер всегда передвигался быстрыми шажками, не отрывая подошв от земли, что являлось его отличительной особенностью.
  
  По бокам Эдера шествовали двое охранников помоложе — лет двадцати с небольшим, один из которых дышал широко открытым ртом, и оба с автоматами. Замыкал шествие мрачноватый охранник примерно в возрасте Винса с типичным для охотника взглядом, а свой М-16 он держал с небрежной уверенностью, свойственной людям, имеющим дело с оружием с пеленок.
  
  Человек с редкими седыми волосами раскрыл свой рот на расстоянии от него меньше тридцати футов:
  
  — Мистер Винс?
  
  Винс кивнул и повесил тросточку на сгиб левой руки.
  
  — Дарвин Лум. Начальник тюрьмы.
  
  — К чему такая пожарная команда, начальник?
  
  — Нас обеспокоили слухи и… случилась кое-какая неприятность. Погиб один из заключенных.
  
  — Его убили?
  
  — Да.
  
  Не сводя глаз с начальника тюрьмы, Винс обратился к Эдеру.
  
  — Кто-то из твоих знакомых, Джек?
  
  — Благой Нельсон.
  
  — Мне очень жаль. — Винс, наконец, посмотрел на Эдера. — А что за слухи?
  
  — Похоже, за мою голову назначили цену.
  
  — Цена за твою голову, — словно пробуя на вкус каждое слово, повторил Винс. — И сколько же?
  
  — Двадцать тысяч, как мне сказали.
  
  — Что должно тебе льстить, — оценил Винс. — Готов в путь?
  
  — Более чем.
  
  Эдер направился было к «Мерседесу», но начальник тюрьмы быстро повернулся, преграждая ему путь.
  
  — Пока еще не торопитесь, — сказал Лум, вынимая из кармана маленький блокнот и старую авторучку «Уотерман». — Вы можете оказать нам содействие, мистер Винс.
  
  Придерживая черную тросточку, все так же висящую на левой руке, Винс быстро подошел к Эдеру и остановился рядом с ним. Придав тросточке прежнее положение, он снова оперся на нее обеими руками и с вежливым интересом уставился на Лума.
  
  — В чем именно оказать содействие?
  
  — Уточнив, каким образом мы можем связаться с судьей. Постарайтесь понять нас. В силу того, что он… словом, поддерживал кое-какие неформальные отношения с Благим Нельсоном, и шериф, и ФБР, скорее всего, захотят поговорить с ним… или, в крайнем случае, с его адвокатом.
  
  — Я больше не являюсь его адвокатом.
  
  — Знаю. Но вы можете дать мне знать, каким образом я мог бы связаться с вами или с ним, если…
  
  — Я не знаю, где мы будем, — и Винс одарил собеседника веселой мальчишеской улыбкой, полной очарования, которая, как знал Джек Эдер, обманула не одного. — Еще в начале этого месяца я обитал в Ла-Джолле, но теперь у меня нет определенного адреса и, соответственно, телефона.
  
  Лум нахмурился, словно отсутствие у Винса определенного адреса автоматически вызывало подозрение к нему.
  
  — А как насчет вашей жены или ближайших родственников? Может быть, ваш юрист или бухгалтер? Просто любой, кто мог бы связаться с вами.
  
  Винс с сожалением покачал головой.
  
  — Мои финансы в таком состоянии, что я не нуждаюсь в бухгалтере. И если бы даже мне были нужны услуги юриста, я бы не мог их себе позволить. Моя жена находится в частной психиатрической клинике и старается не иметь дело с реальным миром, не говоря уж обо мне. Родители мои скончались. У меня нет ни детей, ни ближайших родственников.
  
  — А друга?
  
  Винс кивнул в сторону Эдера.
  
  — Он перед вами.
  
  С очередной ухмылкой Лум повернулся к Эдеру.
  
  — Значит, вы не имеете представления, где остановитесь, так?
  
  — Предполагаю, что сегодня вечером в мотеле. А потом… ну, что тут можно сказать?
  
  — Родители? Жена? Дети? Старые друзья — кроме него? — Лум небрежно кивнул в сторону Винса.
  
  — Все данные имеются в моем личном деле, — сказал Эдер. — Но чтобы сэкономить вам время, сообщу, что мои родители скончались. Мой сын, как вы знаете, умер в Мексике четырнадцать месяцев назад, когда я был здесь. Самоубийство. С женой мы развелись в семьдесят втором, и она давно вышла замуж. Моя дочь содержится в частной психиатрической больнице.
  
  Взгляд Лума упал на Винса.
  
  — В той самой, что и ваша жена?
  
  — Его дочь и есть моя жена.
  Глава пятая
  
  Проехав четыре мили к югу по уже знакомой трассе, Винс остановил «Мерседес» на обочине дороги, рядом с участком ярко-пурпурных цветов. Джек Эдер восхищенно уставился на них, медленно вращая ручку черной тросточки вправо, а не влево.
  
  — Что это такое? — спросил он, когда ручка отделилась от тросточки.
  
  — Исландские маки.
  
  По-прежнему не сводя глаз с алого поля, Эдер положил изогнутую ручку себе на колени, снял серебряный колпачок, извлек из тросточки стеклянную фляжку и сделал глоток. Почувствовав вкус виски, он закрыл глаза и блаженно вздохнул. Через несколько секунд он открыл глаза и улыбнулся, словно испытывая несказанное облегчение от лицезрения неизменных маков и от того, что смог припомнить вкус виски.
  
  — После того, как Лум и иже с ними остались за спиной, и, наконец, стало ясно, что я на самом деле простился с заточением, можешь ли ты представить, что я обоняю?
  
  — Все запахи мира. Благие намерения.
  
  — Нет. Господи, запах японской хурмы. А я не чувствовал его лет пятнадцать, а то и двадцать.
  
  — Я слышал, что благие намерения могут пахнуть как угодно. Даже японской хурмой.
  
  Эдер передал Винсу стеклянный сосуд. От алкоголя, что туда залил Винс, осталось не больше глотка.
  
  — Так расскажи мне о нем. Об этом месте, забытом Богом, — попросил Эдер.
  
  — Дюранго, — сказал Винс, возвращая сосуд. — Примерно девять тысяч душ, плюс-минус пару сотен, которые борются за жизнь, ибо там нет никакой промышленности, достойной упоминания, а только отличная погода, которую, тем не менее, нельзя есть или с ее помощью платить по счетам.
  
  — Как насчет туристов?
  
  — Из-за недосмотра отца Серры — и, соответственно, Господа Бога — там не была заложена испанская миссия. Соответственно, отсутствуют и туристы.
  
  — Он уже канонизирован?
  
  — Отец Серра? Рим как-то занимался им, но ходят слухи, что дело отложено в долгий ящик.
  
  — Если там в самом деле столь великолепная погода и место расположено на берегу океана, почему же там нет туристов?
  
  — Потому что там нет пляжа, — объяснил Винс. — При прокладке Южнотихоокеанской дороги на подсыпку насыпи была срыта почти вся прибрежная полоса, а остатки пляжей сгрызли шторма.
  
  Эдер понимающе кивнул… сделав еще один глоток из фляжки, спросил:
  
  — Как тебе удалось отделаться от слежки?
  
  Винс включил двигатель, и прежде, чем вырулить на дорогу, посмотрел в стекло заднего вида.
  
  — Это мне подсказал Вояка Слоан.
  
  — Боже милостивый, — вытаращив глаза, едва ли не с благоговением произнес Эдер. — Сколько ему — семьдесят, семьдесят один?
  
  — Семьдесят один.
  
  — Все сшибает пташек в роли полковника?
  
  — Произвел себя в бригадиры.
  
  — Что должно производить впечатление на вдовушек.
  
  — В его годы, сказал Вояка, быть всего лишь отставным полковником как-то не солидно. Так что на этот раз он вывел себя в отставку из канадских военно-воздушных сил в звании бригадира и обзавелся легким акцентом, который чертовски очаровывает вдовушек от Ла-Косты до Палм-Спрингса и особенно в Ла-Джолле, где я с ним и встретился.
  
  — Во сколько он нам обошелся?
  
  — В пять тысяч.
  
  — Как это выглядело?
  
  — Придерживаясь исключительно точных инструкций Вояки, я ровно в 10.00 свернул с федеральной дороги № 101 на дорогу штата с твердым покрытием; единственную, по которой можно добраться до Дюранго и уехать оттуда.
  
  — Когда? Прошлым вечером?
  
  — Прошлым вечером. Через восемь минут, точно, как Вояка и предсказывал, я заметил вышедшую из строя машину. У нее был поднят капот, и Дикси смотрела в двигатель с таким видом, словно видела его впервые.
  
  — Дикси, как я полагаю, достаточно симпатична.
  
  — Дикси блондинка, и более чем симпатична. Машина марки «Астон-Мартин».
  
  Эдер допил остатки виски из фляжки и цокнул языком от удовольствия.
  
  — Избавь меня от подробностей, Келли. Тем более, от таких непристойных.
  
  Келли Винс вылез из «Мерседеса» и неторопливо пошел к женщине, на которую падал свет обеих машин. Оторвавшись от изучения двигателя «Астон-Мартина», она без особой тревоги посмотрела на него.
  
  — Если вы хотите трахнуть меня по голове и забрать деньги, у меня только шесть долларов с мелочью.
  
  — Я не уличный грабитель.
  
  — Вы механик?
  
  — Увы, и не он.
  
  — Тогда вы должны быть добрым самаритянином, который разбирается в этих чертовых машинах.
  
  — Свою я еще вожу. Хотя с остальными никогда не имел дела.
  
  — Да это проще простого, — заверила она. — Хватит пары секунд, чтобы разобраться — пока вы, конечно, не захотите сдать назад.
  
  — Что случилось?
  
  — Она кашлянула, пару раз чихнула и заглохла. И, честное слово, горючего у меня хватает.
  
  — Вы хотели бы оставить ее здесь?
  
  Она пожала плечами.
  
  — Если бы вы подбросили меня до города.
  
  — До какого города?
  
  — Дюранго.
  
  — Хорошо.
  
  — Меня зовут Дикси, — сказала она, протягивая руку.
  
  — Келли Винс, — представился он, пожимая ее сухую прохладную и на удивление сильную руку.
  
  Этим вечером единственными посетителями в баре и коктейль-холле «Холлидей-инн» — если не считать Винса и блондинки Дикси — были двое мрачных выпивох, один белый, а другой черный; обеим явно за сорок, и они сидели за стойкой бара на почтительном отдалении друг от друга. В качестве молчаливого подтверждения их кредитоспособности, перед каждым из них лежала кучка мокрой мелочи и мятых банкнот, откуда они безмолвно расплачивались за каждую новую порцию напитка.
  
  Винс устроился у стойки, поставив перед собой порцию безвкусного бурбона с содовой, дожидаясь, пока блондинка Дикси созвонится с конторой автомобильной ассоциации в Санта-Барбаре, откуда, как она предполагала, могут выслать грузовик с краном для пострадавшего «Астон-Мартина».
  
  Пока Винс ждал, белый мужчина за стойкой собрал свои деньги, оставив кучку мелочи для сероглазого мексиканца-бармена. После чего осторожно слез с высокого стула. Надежно утвердившись на полу, он осмотрел помещение и ясным приятным голосом произнес: «Да имел я эту Калифорнию.»
  
  Когда он достаточно твердым шагом оставил бар, вернулась Дикси и опустилась на банкетку рядом с Винсом. Наблюдая, как она шла через бар, Винс убедился, что она старше, чем сначала показалась. На первый взгляд ей без труда можно дать лет двадцать пять. Но Винс прикинул, что она куда старше — лет на десять, а, судя по осанке, может, и больше. Она из числа тех суховатых подтянутых женщин, которые, когда им подступает под сорок, могут путешествовать по самым глухим местам и разбитым дорогам, не теряя лоска, поскольку избегают носиться, сломя голову. По размышлении, он прикинул, что ей 32–33; интересно, что у нее за прошлое.
  
  Сделав пару глотков «Шотландского тумана», Дикси поставила бокал и сообщила:
  
  — Они вышлют грузовик с краном.
  
  — Отлично.
  
  — И теперь мне надо найти место, где остановиться на ночь.
  
  — Вы не живете тут в Дюранго?
  
  — Господи, конечно, нет. А вы?
  
  — Тоже нет.
  
  Она обвела взглядом помещение.
  
  — Может, удалось бы остаться здесь.
  
  — Думаете, у них есть номера?
  
  — В любом заведении «Холлидей-инн» к западу от Бейрута есть номера.
  
  — Хотите, чтобы я присмотрел вам номер, когда буду снимать для себя?
  
  — Почему бы и нет? Благодарю вас.
  
  — Есть какие-то пожелания?
  
  — С видом на океан было бы отлично.
  
  — А что, если у них остался только один номер с видом на океан?
  
  — Тогда нам придется разделить его на двоих, не так ли? — сказала она.
  
  Вернувшись от стойки портье, он без малейших угрызений совести соврал ей, что остался только один номер с видом на океан. Она улыбнулась, словно бы с удовольствием принимая эту ложь, собрала свои вещи и двинулась к стойке бара, где, порывшись в сумочке, вынула из нее пятидесятидолларовую банкноту, что-то сказала сероглазому бармену и протянула ему деньги. Бармен, расплывшись в довольной улыбке, положил деньги в карман и вручил ей бутылку шотландского виски. Держа бутылку за горлышко, она вернулась к Винсу и бросила ему: «Какой смысл маяться от жажды, не так ли?»
  
  Они съели по паре гамбургеров и выпили треть бутылки виски, оставаясь в одеждах. Когда бутылка опустела еще на треть, одежд на них уже не было. Винс выяснил, что Дикси натуральная блондинка с головы до ног, а она же, в свою очередь, узнала о нем все, что хотела выяснить или что ей было необходимо узнать — не потому, что напиток вызвал у него излишнюю разговорчивость, а потому что он отвечал откровенно и более или менее честно на все ее вопросы, исходя из того, что вопросы необходимая часть ее задачи, ее предназначения — и даже, может быть, ее призвания.
  
  Вопросы она задавала небрежно, словно они случайно приходили ей в голову, и часто казалось, что она не слушала его ответов, особенно после того, как, освободившись от одежды, она села ему на колени, покусывая за мочку правого уха. Единственный раз она внимательно прислушалась к его словам, когда разговор зашел о черной тросточке и о том, в самом ли деле он служил во Вьетнаме.
  
  — Нет, — ответил он. — А что?
  
  — Вот эта тросточка…
  
  — Она не моя.
  
  — Я не прошу, чтобы ты кому-то ее преподнес. Ты же не можешь обернуть ее, обвязать ленточкой и преподнести кому-то в виде подарка.
  
  — Она принадлежит тому человеку в Ломпоке, о котором я тебе рассказывал.
  
  — Он что, хромой?
  
  — Нет.
  
  — Тогда для чего ему нужна тросточка?
  
  — Он прячет в ней выпивку.
  
  Вскочив с колен Винса, Дикси подошла к кровати и взяла тросточку. Резко встряхнув ее, она засмеялась, услышав красноречивое бульканье, затем ловко взмахнула ею, как дирижерской палочкой — тросточка даже скользнула по ее голой спине, — и подскочила к настольной лампе на керамической подставке, на абажур который с подчеркнутой осторожностью повесила тросточку, после чего с улыбкой повернулась к Винсу и предложила: «Давай-ка проверим постельку.»
  
  Через несколько секунд простыни полетели на пол, и, сплетясь руками и ногами, они стали исследовать новые территории, пустив в ход губы и языки. Позже, отдыхая, Винс спросил:
  
  — Если бы ты была на моем месте, чем первым делом занялась завтра?
  
  — Поскольку маялась бы похмельем? Ну, скажем, часов в одиннадцать, спустилась в бар и взяла бы себе «Кровавую Мэри». — Она сделала паузу. — И прихватила бы с собой эту тросточку.
  
  — Значит, около одиннадцати и взяла бы с собой тросточку, — повторил Винс. — А сколько сейчас времени?
  
  — Кого это волнует?
  
  К тому времени, когда Винс закончил свое повествование о блондинке Дикси и о своей встрече на следующее утро с шефом полиции Дюранго Сидом Форком, они оказались на Океанском авеню в Ломпоке. Парад ежегодного Цветочного фестиваля, казалось, подходил к концу, но все авеню по-прежнему было запружено местными жителями, туристами, разряженными оркестрантами местного колледжа, добродушными полицейскими, машинами и фургонами, доставивших цветы из пригородов.
  
  Один из них, розовый «Форд» с большими зелеными буквами на задней двери «Цветы Флорадора, Санта-Барбара», громко гудя клаксоном, обогнал «Мерседес» слева. Розовый фургон едва не чиркнул по переднему бамперу, выворачиваясь на полосу, и резко затормозил перед красным сигналом светофора. Винс неодобрительно погудел ему.
  
  Словно услышав сигнал, задняя дверца фургона распахнулась, и на «Мерседес» уставилось нечто черное, округлое и блестящее. Винс чисто инстинктивно собрался было нырнуть под приборную доску, но, увидев, что эта черная блестящая штука — всего лишь 35-миллиметровая камера с длинным объективом, обеими руками прикрыл лицо, сквозь растопыренные пальцы глядя на фотографа.
  
  Джек Эдер так и подпрыгнул на месте, когда с грохотом распахнулась дверца фургона. Но лицо свое закрывать не стал. Вместо этого он гордо вскинул голову, подчеркивая полное отсутствие исчезнувшего тройного подбородка, на мгновение просиял заученной улыбкой и, быстро убрав ее, показал кончик языка.
  
  Фотографом оказалась темноволосая женщина, которой, судя по ее четким уверенным движениям, Винс дал лет под тридцать. На ней был светло-синий комбинезон и огромные черные очки в белой пластиковой оправе. Видно было, что камера ее питалась от батарей, и Винс прикинул, что она успела сделать снимков шесть или семь.
  
  Когда Эдер высунул язык, женщина опустила вскинутую камеру и улыбнулась ему. Затем фургон резко развернулся направо после смены сигнала светофора, заставив нескольких пешеходов отпрыгнуть, и она захлопнула заднюю дверцу. Розовый фургон, набирая скорость, двинулся по боковой улочке. Винс не попытался следовать за ним. Когда стоявшая сзади машина загудела, он заметил, что сигнал на светофоре сменился на зеленый, снял ногу с тормоза и двинулся вперед.
  
  Ни Винс, ни Эдер не проронили ни слова, пока не проехали полквартала. Наконец, Эдер откашлялся и сказал:
  
  — Не могу себе представить, чтобы она была из журнала «Пипл».
  
  — Нет.
  
  — Кому-то потребовалось доказательство… что мы снова в одной упряжке?
  
  — Думаю, они хотели намекнуть нам.
  
  — Что именно?
  
  — Мол, они знают, куда мы направляемся.
  
  — Что является частью плана, не так ли?
  
  — Это часть плана, — согласился Винс. — Так оно и есть.
  
  В молчании они проехали минут пять, пока не добрались до восточной окраины Ломпока, где повернули направо на автотрассу штата, у въезда на которую стоял украшенный маками дорожный знак, сообщавший, что таким путем можно выбраться на государственную дорогу номер 101. Глянув на Винса, Эдер спросил:
  
  — Это самый короткий путь?
  
  — Во всяком случае, самый красивый.
  
  Понимающе улыбнувшись, Эдер сказал свое «Весьма признателен» и в течение, примерно, десяти минут лишь молча любовался зелеными склонами холмов, у подножия которых росли величественные старые дубы и тут и там паслись ухоженные коровы черно-белой джерсейской породы. Решив, что у коров, как и всегда, неизменно глупый вид, Эдер сказал:
  
  — С мэром и с этим типом Форком мы встретимся за обедом, так?
  
  — У нее дома.
  
  — Как бы ты оценил его… этого шефа?
  
  — Тебе когда-нибудь приходилось видеть помесь дзен-буддиста и ротарианца?
  
  — Сомневаюсь.
  
  — Так вечером увидишь.
  
  — Ты еще не виделся с ее честью Б.Д. Хаскинс?
  
  — Еще нет.
  
  — Что означают буквы Б.Д.?
  
  — Барбара Диана.
  
  — Как ты думаешь, мозги у нее имеются?
  
  — Будем надеяться, — вздохнул Винс.
  Глава шестая
  
  Чтобы добраться до угловатого бунгало из двух спален, резиденции мэра Б.Д. Хаскинс, расположенного в тупике, именуемом Дон Эмилио-драйв, у подножий, усыпанных песком и пластинами сланца возвышенностей, с помощью которых Дюранго был так надежно изолирован от доходов туризма и культурных благ свободного телевидения, необходимо было подняться по Гарднер-роуд.
  
  Названный в честь почти забытого вице-президента США полностью забытым основателем этих мест, Гарднер-роуд состоял лишь из семи крутых поворотов. Мэр Хаскинс обитала как раз за седьмым, и Сид Форк, шеф полиции, живший двумя поворотами дальше на Дон Доминго-драйв в другом тупике, имел в своем распоряжении точно такой же дом, расположение комнат в котором было идентичным мэровскому.
  
  Дом мэра был выкрашен в небесно-голубой цвет, с темно-синими багетами по стенам, которые поддерживали аккуратные стебли жакаранды. Дом же шефа полиции, давно нуждавшийся в покраске, мэр окрестила «белой сыпью», ибо из-под облупившейся краски выступали пятна странного розового цвета, которые наводили на мысль о заразной болезни.
  
  Вид перед домом Форка украшали камни и кактусы. Камни представляли собой шесть огромных безобразных валунов, весом от четверти до полутонны, которые перешли в собственность шефа от мрачного мексиканца, пребывавшего тут на нелегальном положении.
  
  Когда Форк впервые увидел эти валуны и безапелляционно решил, что они должны стать его собственностью, мексиканец с помощью дряхлого тягача стаскивал их в одно место, чтобы подорвать. Шеф тут же арестовал его за то, что он проехал по территории Дюранго, превысив установленный лимит скорости в 25 миль в час, каковой скорости на памяти живущих тут никогда не наблюдалось. В обмен на свою свободу мексиканец согласился оттащить валуны к дому шефа полиции и разместить их в продуманном порядке, который Форк описал как jaidin de piedras.[1] Вместо этого мексиканец вывалил их прямо перед дверью шефа полиции.
  
  Дверь оставалась запечатанной в течение двух дней, пока Форк не нанял шесть других таких же мексиканцев, посулив им по шесть долларов в час каждому, чтобы они, наконец, разместили валуны в его саду камней. Те же самые мексиканцы вкопали в землю шесть величественных «как-ти» — или кактусов, как упрямо продолжал их называть Форк, — которые он конфисковал у профессионального контрабандиста кактусов из Аризоны, когда тот по несчастью оказался в Дюранго.
  
  Изъятые у контрабандиста растения, которыми тот украшал дома клиентов из Санта-Барбары, — шеф полиции охарактеризовал их как «подонков, которые ради забавы травят койотов ядом», — величественные кактусы сагуаро, выстроившиеся у его дома, теперь, казалось, были обречены на гибель из-за порывов влажного океанского воздуха, хотя Сид Форк утверждал, что только тут они обрели подлинное благородство и трагичность.
  
  После работы мэр Хаскинс и шеф Форк часто встречались в баре «Синий Орел» Нормана Триса, чтобы обменяться мнениями по поводу дел в городе, выпить стаканчик-другой вина или пива и выяснить, есть ли у мэра намерения пригласить сегодня шефа полиции к себе на обед и в постель. Два вечера из пяти она обычно испытывала такое желание, но в остальные три и большинство уик-эндов она говорила ему, чтобы он к ней не приставал.
  
  Получая отставку от мэра, шеф полиции порой звонил блондинке Дикси в Санта-Барбару и предлагал ей разделить с ним пиццу или обед в мексиканском ресторанчике, предполагая, что в данный момент ее муж в Нью-Йорке или Тегусигальпе, Лондоне или Стамбуле или в любом месте, куда он отправлялся, чтобы — по мнению Форка — зарабатывать денег куда больше, чем они с Дикси могли потратить.
  
  В эту последнюю пятницу июня Б.Д. Хаскинс и Сид Форк после работы встретились в «Синем Орле» и, заняв угловую нишу, заказали два мартини с джином, дав Норму Трису предлог поинтересоваться по какому поводу такой заказ.
  
  — Просто захотелось, Норм, — сказала мэр.
  
  — Значит, просто захотелось? — обратился Трис к Форку, словно желая выслушать и другое мнение.
  
  Форк холодно посмотрел на него и кивнул.
  
  — Вы вдвоем заходите сюда каждый вечер, — не отставал Трис, — по крайней мере, я вижу вас три или четыре вечера в неделю, и Б.Д. берет стаканчик-другой белого вина, а ты пару пива, а мартини вы берете, лишь когда Б.Д. переизбирают на очередные два года или когда ты хватаешь за шиворот кого-то из списка разыскиваемых в Лос-Анжелесе и твой снимок появляется в газете, что, насколько я припоминаю, бывает в среднем раз в два года. Так что, когда я спрашиваю «Что случилось?», я интересуюсь — может, Ли Яккока объявил, что будет строить новый индустриальный гигант в наших угодьях и брошенные им семена через три года дадут всходы. В таком случае я бы тоже хватил джина и пусть все идет к свиньям собачьим.
  
  Во время монолога Триса мэр изучала деревянную столешницу, которой было пятьдесят три года от роду: вся она была испещрена вырезанными инициалами и датами. Самая ранняя, как она выяснила во время предыдущего изучения, была сделана 12-3-34, в тот день, когда отец Норма Триса открыл этот бар, назвав его в честь синего орла, который символизировал рузвельтовскую Администрацию Национального Восстановления. И действительно, большой старый синий орел АНВ из клееной фанеры, раскраска которого давно выцвела, продолжал висеть над баром, держа в одной лапе шестерню с выщербленными зубьями, а в другой — пучок молний; клюв его неизменно нависал над головами клиентов.
  
  Убедившись, что Норм Трис, наконец, заткнулся, мэр холодно подняла на него глаза, которые были слишком велики для изящного рисунка подбородка, полных губ, слегка неправильного носа и лба, о котором Сид Форк семь лет назад сказал, что он слишком высок и, открывая его, она выглядит лет на 19, а не на 29.
  
  Волосы Б.Д. Хаскинс, цвета темного меда, падали тогда чуть ли не до пояса длинными прямыми прядями. На следующий день она сделала себе прическу а-ля гаврош с челкой, нависающей над холодными серыми глазами и скрывавшей высокий чистый лоб. В очередной выборной кампании за пост мэра, она получила 56,9 процента голосов — на 3,6 процента больше, чем на предыдущих выборах. Сид Форк отнес этот успех на счет прически.
  
  Мэр несколько секунд не сводила с Норма Триса пристального взгляда серых глаз, затем произнесла:
  
  — Никто не звонил, Норм. Ни Ли. Ни Ронни. Ни даже мэр Сонни снизу из Спрингса. Не произошло ничего особенного, ни плохого, ни хорошего. А теперь, если это тебя не затруднит, не мог бы ты принести нам выпивку?
  
  Когда наконец Трис отошел, бормоча что-то о типах, у которых есть право приказывать, Сид Форк сказал:
  
  — Я успел до закрытия перехватить четыре хороших куска мяса с ребрышками в «Альфа Бете» и думаю, ему понравится хороший стейк.
  
  — Древесного угля прихватил?
  
  — Естественно.
  
  — Что еще?
  
  — Испечем картошку… те большие клубни из Айдахо.
  
  — Для этого потребуется не меньше часа.
  
  Форк кивнул в знак согласия.
  
  — И еще я подумал, что сделаю свой королевский салат и рассыпчатые пирожные.
  
  — Что на десерт?
  
  — Винс явно не смахивает на любителя десертов. Об Эдере ничего не знаю.
  
  — О'кей. Оставим десерт. Если им потребуется сахар, думаю, у меня он еще остался.
  
  Храня мрачность, вернулся Норм Трис и поставил перед ними два мартини. Когда он отошел, Б.Д. Хаскинс попробовала свой напиток, вздохнула и спросила:
  
  — Как он выглядит?
  
  — Винс?
  
  Она кивнула.
  
  — В общем-то, довольно сдержан, скорее, коренаст, чем тощ, и у него в сохранности все свои волосы. — Форк провел ладонью по своему лысому черепу. — Примерно моих лет. Скелет пропорционален, но мяса на костях маловато. Очень темные глаза, почти черные, темные волосы, и нос куда лучших очертаний, чем мой или вон у того орла. Достаточно высок… ловко уклоняется от расспросов, стреляный воробей.
  
  — Сколько времени они предполагают?..
  
  — Он не сказал.
  
  — Что о деньгах?
  
  — Винс не хотел упоминать о них, пока не переговорит с Эдером.
  
  Покончив со своим мартини, Б.Д. Хаскинс поставила бокал и спросила:
  
  — Почему его дисквалифицировали?
  
  — Исчезли кое-какие деньги.
  
  — Чьи?
  
  — Эдера.
  
  — Сколько?
  
  — Точно неизвестно, но говорят, около полумиллиона. Как раз перед тем, как штат начал расследование по обвинению Эдера в получении взятки, он вложил все деньги до последнего в какой-то загадочный трест и сделал Винса кем-то вроде попечителя или доверенного лица, или как там его называть.
  
  — Администратором.
  
  — После того, как дело о взятках провалилось, федеральное правительство решило прихватить Эдера за уклонение от уплаты налогов. Но когда они решили заморозить его счет, выяснилось, что такого нет. Винс поклялся, что все средства были потеряны из-за непродуманных инвестиций. У него даже были записи, демонстрирующие, что и он потерял свои деньги вкупе со средствами Эдера. Но они привлекли Винса к слушаниям перед судом профессиональной ассоциации штата и выдвинули перед ним четыре обвинения в плохом управлении, которые имели весьма шаткие обоснования. И затем Верховный суд штата — тот самый, председателем которого был Эдер — дисквалифицировал Винса.
  
  — И никому из них не удалось обелить себя?
  
  — Никому.
  
  — Что на самом деле произошло с деньгами?
  
  — Кто знает?
  
  — Попробуй прикинуть.
  
  — Полагаю, что Винсу удалось вытащить их из страны.
  
  — Куда?
  
  — Боже милостивый, Б.Д., все утро и часть дня я сидел на междугороднем телефоне, выясняя то, что я тебе только что рассказал. Откуда мне, черт побери, знать, в какую страну он их переправил?
  
  — О‘кей. Давай будем исходить из того, что деньги они куда-то припрятали. Следующий вопрос: кто охотится за Эдером?
  
  — Некто, который не хочет, чтобы Эдер выдал то, что он знает.
  
  — Кто это может быть?
  
  Форк ответил молчаливым пожатием.
  
  — Предположим, у тебя есть какая-то информация, с помощью которой ты можешь кого-то шантажировать, — сказала Б.Д. Хаскинс. — Пусть вранье, но достаточно грязное. Тебе потребуется какое-то место, откуда ты можешь действовать. Некое святое укрытие.
  
  У Форка опустились уголки рта, когда он покачал головой.
  
  — Я бы не стал искать ничего подобного. При мыслях о святом убежище я вижу перед собой маленькую запечатанную комнатку в подвале церкви, где стоит лишь армейская раскладушка и щербатый кувшин с водой. Или какой-то заповедник с надписью у входа: «Проезда нет — охота запрещена», изрешеченный пулями. Так что будь я на месте Винса и Эдера, я не стал бы искать никакого святилища.
  
  — Верно, — согласилась Б.Д. Хаскинс. — В таком случае мы предложим им лишь то, что предлагали и всем прочим. Укрытие.
  Глава седьмая
  
  Поставив «Мерседес» на одно из четырех пустых мест стоянки перед универсамом «Фиггса» на Мейн-стрит в Дюранго, они вошли в него как раз перед закрытием и успели приобрести для Джека Эдера четыре рубашки модели «Эрроу», две пары джинсов «Леви», четыре пары носков и шесть пар шортов «Жокей»; Эдер испытал большое удовольствие, убедившись, что обхват шеи равен пятнадцати с половиной дюймов, а талии — тридцати четырем.
  
  Пока Винс расплачивался наличными, Эдер с удивлением наблюдал, как пятидесятилетняя продавщица с копной взбитых золотистых волос обернула пачку двадцатидолларовых банкнот ленточкой, засунула их в металлический цилиндр, который по пневматическому трубопроводу тут же оказался у кассира на втором или третьем этаже.
  
  Когда они снова оказались в «Мерседесе», Эдер сказал:
  
  — Невольно начинаешь верить в путешествия во времени. Куда, по твоему мнению, мы вернулись — в пятидесятые годы?
  
  — В пятьдесят третий, — ответил Винс, — поскольку до него я ничего не помню.
  
  Сделав последнюю остановку у магазина напитков, где Винс купил две бутылки «Джека Даниэлса», они добрались до «Холлидей-инн» и на четвертом этаже сняли соседние номера с видом на океан. Зайдя к Эдеру, Винс остановился у окна, глядя на Тихий океан, который был, скорее, зеленым, чем синим. Он слышал плеск воды: Эдер принимал первую за пятнадцать месяцев настоящую ванну, и его на удивление приятный баритон о радости полета в синем небе.
  
  Винс повернулся от окна, встречая вышедшего из ванной Эдера, уже одетого в серые джинсы и рубашку стального цвета с сохранившимися складками. Эдер присоединился к Винсу у окна, откуда они не меньше минуты смотрели на простирающийся перед ними океан. Затем Эдер повернулся и двинулся к столу, на котором рядом с ведерком со льдом стояла бутылка виски.
  
  — Хочешь глотнуть? — спросил Эдер, бросив в стакан кубик льда и плеснув туда бурбон.
  
  — Пока нет, — ответил Винс, продолжая смотреть на океан.
  
  — Так. Когда ты последний раз видел ее?
  
  — Две недели назад.
  
  — Ну и?
  
  Винс повернулся к нему.
  
  — Я поехал из Ла-Джоллы в Агуру, чтобы оплатить ежемесячный счет. Я расплачивался наличными пятнадцатого числа каждого месяца.
  
  Эдер кивнул.
  
  — Где эта Агура находится — по отношению к Лос-Анжелесу?
  
  — В северном конце долины Сан-Фернандо. Там холмистая местность — низкие округлые возвышенности, выгоревшие под солнцем, но в период дождей все зеленеет. Несколько красивых старых дубов. И там все очень… — Винс вспоминал слово, которое слышал от медиков, — …без признаков угрозы.
  
  — Умиротворяющее, — перевел Эдер.
  
  — Умиротворяющее. Из своего окна она порой может увидеть оленей, а как-то даже пробегала парочка койотов.
  
  — Данни почему-то всегда любила койотов.
  
  Данни — Даниель Эдер Винс, жена отлученного от профессии юриста, дочь судьи, который стал тюремной пташкой. Поскольку тема койотов истощилась, Винс ждал очередного вопроса Эдера, догадываясь, каким он по логической раскладке должен быть.
  
  — Что говорят врачи?
  
  — Им свойственен осторожный оптимизм. Но поскольку они получают наличными шесть тысяч ежемесячно, чего иного можно от них ожидать?
  
  — Но к тебе это не относится.
  
  — Я всего лишь, — голос Винса дрогнул, — всего лишь посыльный. Каждый месяц пятнадцатого числа я езжу туда и передаю конверт людям, которые слишком вежливы, чтобы считать деньги в моем присутствии. Пока они пересчитывают их, я жду в маленьком зале для свиданий с большим живописным окном. Они приводят Данни. Она сидит в дальнем конце стола со своей привычной улыбкой на губах, словно ты — самое удивительное создание в ее жизни. А потом она говорит: «Кто вы? Не думаю, чтобы я вас знала.»
  
  Закрыв глаза, Эдер растер их и переносицу большим и указательным пальцами.
  
  — А может, она просто обманывает, а? — сказал он, открывая глаза и щурясь, как бы поняв, что признание этого факта еще хуже, чем его отрицание.
  
  — Не уверен. Послушав пару месяцев «кто-вы-такой?», я начал излагать ей, что я Уоррен Битт или Джерри Браун — которых она тоже вроде не знала — или даже Брюс Спрингстин. Но она твердила лишь одно: «Не думаю, что я вас знала».
  
  — Черт побери, Келли, — сказал Эдер, поворачиваясь к столу; он решил было плеснуть себе еще глоток бурбона, но передумал и налил полный стакан, который тут же выпил и снова повернулся к Винсу: — Думаешь, меня она узнает?
  
  — Можем выяснить.
  
  — Думаю, что нет.
  
  Винс кивнул.
  
  Решив, что после услышанного ему нужно еще выпить, Эдер кинул в стакан еще несколько кубиков льда. Наполнив его бурбоном, он спросил:
  
  — Ты рассказывал ей о Поле?
  
  — Тринадцатого апреля прошлого года — через день после того, как все это случилось, — я привез конверт на два дня раньше. Мы с ней снова расселись за столом в маленьком зале для свиданий. За окном, ярдах в тридцати, прошла пара оленей, и она смотрела на них и улыбалась.
  
  — И что ты ей тогда сказал?
  
  — Что-то вроде: «Твой брат Поль застрелился прошлым вечером в борделе в Тихуане».
  
  — И что?
  
  — И ничего.
  
  Вздохнув, Эдер медленно и осторожно опустился на стул, словно его мучила какая-то сильная непонятная боль. Он сидел, склонившись вперед, поставив локти на колени и держа стакан в обеих руках и не сводил глаз с ковра.
  
  — Дарвин Лум…
  
  — Начальник тюрьмы.
  
  Эдер кивнул, не поднимая глаз.
  
  — Он сказал мне, что это было самоубийство, еще не сообщив о твоем звонке из Ла-Джоллы. Наверное, старался подготовить к шоку. И знаешь, что я ему ответил? — Эдер поднял глаза от ковра и грубо передразнил свой собственный голос: «Мой сын никогда не лишит себя жизни. Только не мой сын.» С горечью, направленной в свой адрес, он тряхнул головой и снова принялся изучать ковер. После долгого молчания, Эдер опять поднял голову и сказал неожиданно усталым голосом: — Так расскажи мне толком, что там произошло, Келли. Только не ту чушь, что ты нес по телефону.
  
  — Ты прав. Это была чушь.
  
  — Ты боялся, что тебя записывают?
  
  — Или что тебя.
  
  — В письмах ты был не лучше. На то были причины?
  
  — Причины были.
  
  — Хотел бы послушать, — вздохнул Эдер.
  
  — Копы в Тихуане утверждали, что, когда все это случилось, Пол был один в своей комнате наверху. Они также говорили, что он заказал двух девочек. Когда я добрался туда из Ла-Джоллы, один из копов представил мне то, что, по его словам, было показанием под присягой этих девочек, которые к тому времени уже исчезли и, скорее всего, навсегда. Из их показаний следовало, что они только поднимались наверх в номер Пола, когда услышали выстрелы.
  
  — Почему они вызвали именно тебя… полиция Тихуаны?
  
  — В бумажнике у Пола была визитная карточка с припиской «связаться в случае необходимости». Отпечатанные на ней твое имя, старый адрес и телефон были перечеркнуты. С тыльной стороны карточки были мои данные.
  
  — Так как эти в Тихуане изложили тебе все происшедшее?
  
  — Они сказали, что он засунул себе в рот сорок пятый калибр и дважды нажал курок.
  
  — Дважды? — переспросил Эдер.
  
  Винс кивнул.
  
  — Предполагаю, что ты его видел.
  
  — Я в самом деле видел его, Джек. И много дней эта картина стояла у меня перед глазами. Там в самом деле было два выстрела.
  
  С сомнением покачав головой, Эдер снова уставился на ковер своими голубыми глазами, которые на этот раз сохраняли непонимающее выражение, как у девятидневного котенка. Но когда он, наконец, поднял их, стало ясно, что безмятежная невинность окончательно покинула их. Они походили на кусочки голубоватого льда, подумал Винс, и ему показалось, что, когда Эдер отведет зрачки в сторону, он услышит сухой льдистый хруст.
  
  Под мрачными глазами и крупным носом Эдера располагался большой рот, уголки губ которого в прошлом были неизменно приподняты, готовые произнести очередную шутку. Теперь с шутками было покончено, и губы сжались в тонкую прямую линию; разжались они лишь для того, чтобы произнести:
  
  — О'кей, Келли. А теперь ты мне расскажешь о подлинных неприятностях.
  Глава восьмая
  
  Подлинные неприятности начались несколько меньше пятнадцати месяцев назад, после того как Винс был дисквалифицирован, а Эдер отправлен в тюрьму. Начало им было положено, когда Винс сложил большой чемодан, покинул родной штат и двинулся в своем синем «Мерседесе» в Ла-Джоллу в Калифорнию, где ему удалось снять за более или менее приемлемую плату квартирку в кондоминиуме на набережной на углу Берегового бульвара и Пирл-стрит.
  
  Апартаменты из двух спален с дорогой мебелью принадлежали бывшему клиенту, представлявшему фирму по добыче нефти «Санчес и Мэлони» — нефтяники обычно называли ее Маленький Мекс и Большой Мик. Когда стоимость нефти дошла до 30 долларов за баррель, фирма купила кондоминиум, куда партнеры могли прилетать на уик-энды в реактивном самолете компании.
  
  Им удалось воспользоваться приобретением не более трех раз, после чего они предложили помещение Келли Винсу за 3000 долларов в месяц, которые должны были вычитаться из долга фирмы ему в 39 000 долларов, но фирма, склонная к авантюризму, не смогла выплатить их ему, поскольку цена нефти упала до 15 долларов за баррель. Эти 39 000 долларов были суммой гонорара, который Винс — до своей дисквалификации — должен был получить с компании «Санчес и Мэлони», ибо представлял интересы вице-президента в процессе, по которому тот должен был в случае неблагоприятного исхода уплатить 5 миллионов долларов. В выдвинутом обвинении утверждалось, что Джой Мэлони в «Петролеум-клубе» сбил с ног вице-президента одной из крупных компаний и стал топтать его своими новыми ковбойскими сапожками змеиной кожи в то время, как полупьяный Пако Санчес подбодрял своего партнера возгласами «Оле!».
  
  Вице-президент данной крупной компании отказался от обвинения после того, как Келли Винс показал ему фотокопии записей в регистрационном журнале одного из мотелей Хьюстона рядом с международным аэропортом.
  
  — Молодая женщина, которая не меньше семи раз делила с вами номер, — сказал Винс голосом, который, как он считал, отличался холодной сдержанностью, — фактически пользовалась вашей фамилией, хотя, как выяснилось, она не жена ваша, а шестнадцатилетняя племянница.
  
  Через шесть месяцев после провала процесса и через два дня после отлучения Винса от профессии, Пако Санчес и Джой Мэлони, явившись к нему, предложили ключи от кондоминиума.
  
  — Можешь оставаться там, пока не стихнет трепотня и не перестанет вонять дерьмо, — сказал Санчес.
  
  — Или пока нефть не подскочит до двадцати пяти долларов за баррель, — добавил Мэлони.
  
  Санчес грустно усмехнулся.
  
  — Как я и сказал, Келли. То есть, навсегда.
  
  Келли Винс выкинул или оставил на месте большую часть того, чем владел, прихватив с собой лишь один большой чемодан и отправился в Калифорнию. Это произошло через месяц после того, как Эдер был водворен в федеральное исправительное заведение в Ломпоке и через две недели и три дня после того, как его жена опустошила свой личный фонд наличности, составлявший 43 912 долларов, и сообщила друзьям, а не Винсу, что она летит в Лас-Вегас, где разведется с ним.
  
  В Лас-Вегасе она провела лишь четыре часа, чтобы купить в гостиничной аптеке двадцать четыре капсулы секонала и спустить 4350 долларов в «блэк-джек», после чего она вылетела обратно в Лос-Анжелес, где остановилась в «Беверли Уилшир». Из номера она, справившись по телефонной книге, позвонила первому же психиатру в Беверли Хиллс. Ей почти не пришлось врать, и они договорились о приеме в этот же день.
  
  Во время десятиминутного общения Даниель Винс убедила психиатра, что она находится в очень нервном состоянии, нередко бывает взвинчена и одновременно подавлена и мучается бессонницей из-за того, что ее отец оказался в тюрьме, а на мужа пало бесчестие. Психиатр назначил ей следующую встречу на вторник, в семь утра, когда он будет свободен, и выписал ей рецепт на двадцать четыре капсулы секонала.
  
  Поблагодарив его, Даниель Винс отоварила рецепт в первой же попавшейся аптеке и, вернувшись в свой номер в «Беверли Уилшир», заказала поджаренные тостики, бутылку вина и несколько таблеток драмамина, лекарства от морской болезни. Первым делом она съела тосты, запив их вином. Затем проглотила драмамин. После этого остатками вина промыла горло, позволив проскользнуть в желудок четырем дюжинам таблеток секонала, уверенная, что тосты с вином позволят им скорее всосаться в стенки желудка. И лишь после того она сняла трубку и позвонила своему брату Полу Эдеру в Вашингтон, округ Колумбия, сообщить, что она сделала.
  
  — Значит, позвонив Полу, — сказал Эдер, — она связалась с тобой.
  
  — Нет. Он перезвонил в отель и заставил их вызвать врача. Ее отправили в больницу. Не было никаких копов. Никакой прессы.
  
  Эдер кивнул.
  
  — Он позвонил в больницу, которая, как оказалось, была расположена в Санта-Монике и обговорил с ними вопрос о деньгах. Покончив с делами в больнице — отдельная палата, круглосуточная сиделка, специалисты, никаких посетителей и так далее; только тогда он позвонил мне.
  
  Эдер задумчиво изучал Винса.
  
  — Первым делом он рассказал тебе о Данни. И после этого, могу себе представить, он выдал все, что было у него на уме.
  
  — Он выдал целую кучу проклятий, Джек, — вздохнул Винс.
  
  — И кому досталось больше всего — мне?
  
  — Он был достаточно справедлив. Каждому из нас досталось в равной мере.
  
  — И затем он вылетел сюда?
  
  — В тот же вечер. Я встретил его в аэропорту и оттуда мы сразу же направились в больницу Святого Ионна в Санта-Монике.
  
  — В больницу.
  
  Винс кивнул.
  
  — К тому времени ей уже сделали промывание желудка и из отделения интенсивной терапии перевели в отдельную палату с сиделкой. Но что-то в ней сдвинулось или надломилось, потому что она не узнавала ни меня, ни Пола. Так что через несколько минут нам пришлось с ней расстаться, и Пол продолжал изрыгать проклятия.
  
  — Все так же в твой и мой адрес?
  
  — Все так же. Но на этот раз я был глух и нем, и чем больше он выходил из себя, тем упорнее я молчал. Я испытывал едва ли не приятное ощущение — словно наглотался кодеина. Наконец, я устал слушать его и сказал, чтобы он заткнулся.
  
  Встав, Эдер подошел к окну и выглянул из него.
  
  — Сегодня самый длинный день в году?
  
  — Был в среду.
  
  — Что точно говорил Пол, когда он рвал и метал — постарайся припомнить поточнее.
  
  — Он сказал, что попросит дать ему шестимесячный отпуск, а если откажут, плевать ему на них, он уволится. Он сказал, что использует это время, дабы докопаться до дна той выгребной ямы, в которую моими и твоими стараниями попала Данни. Он снова и снова говорил о взятке и о старом судье Фуллере — но особенно о взятке. Каков был ее размер на самом деле и кто ее получил на самом деле и кто, по моему мнению, на самом деле давал ее. Он все время повторял слова «на самом деле».
  
  — И что ты ему сказал?
  
  — Я сказал ему, что на самом деле я ничего толком не знаю, пожелал ему удачи и вернулся в Ла-Джоллу, где и стал ждать развития событий.
  
  Эдер снова повернулся к окну.
  
  — Думаю, что закат будет просто удивительным. — По-прежнему глядя на гладь океана, он спросил: — Сколько времени прошло на деле?
  
  — Пока его не убили? Тридцать два дня.
  
  Эдер повернулся от окна, и выражение его лица было, скорее, задумчивым, чем удивленным.
  
  — Значит, он, должно быть, до чего-то докопался.
  
  — Это и мне приходило в голову.
  
  — Он не сделал никаких ошибок — например, он мог послать тебе сообщение или письмо с отчетом о своих открытиях?
  
  — Он как-то звонил.
  
  — Когда?
  
  — За два дня до того, как его убили. Он сказал, что собирается встретиться с одним парнем в Тихуане, который вроде бы что-то знает. Я предложил, чтобы он встретился с ним в зоопарке Сан-Диего около клетки с коалами в присутствии не менее, чем полутысячи свидетелей. Пол сказал, что иного варианта нет, потому что, по словам того парня, иммиграционная служба выслеживает его и на границе может перехватить. Я предложил, чтобы он основательно потрепался с ним по телефону. Нет, телефонный звонок никогда не даст того, что можно получить при встрече лицом к лицу. Я спросил, как назвался тот парень. Пол сказал, что представился мистером Смитом, засмеялся и повесил трубку — и это были последние слова, что я от него слышал.
  
  — После чего он отправился в Тихуану, где кто-то дважды выстрелил в него, представив все дело как самоубийство, — сказал Эдер. — Если бы в него выпустили одну пулю, все сработало бы, но два выстрела означало, что они хотели дать знать о своем присутствии.
  
  — Это и мне приходило в голову.
  
  — А затем бедняга Благой Нельсон и награда за мою голову.
  
  — Еще одно оповещение. И достаточно откровенное.
  
  — Плюс еще девушка-фотограф в розовом фургоне. «Цветы Флорадора, Санта-Барбара». Когда мы двинемся разыскивать их?
  
  — Завтра, первым же делом.
  
  Эдер снова уставился на ковер.
  
  — Что показало вскрытие Пола?
  
  — В Тихуане оно было сделано лишь поверхностно. Я потребовал передать мне тело. Созвонившись с его адвокатом в Вашингтоне, я кремировал его. В соответствии с завещанием.
  
  — Куда делся его прах?
  
  Винс кивнул на окно.
  
  — В океане. Это пожелание было в его завещании, хотя, скорее всего, он имел в виду Атлантический океан. После него осталось немного — около десяти тысяч долларов на счету, двухлетний БМВ и страховой полис на сто тысяч долларов, преподнесенный ему кем-то из друзей. Все он оставил одному из мозговых трестов в Вашингтоне, который пытается определить, живем ли мы при неоконсерватизме или при неолиберализме.
  
  — В настоящий момент это совершенно неважно, — сказал Эдер, снова поворачиваясь к океану. — Хотя в том, что касается Пола, довольно забавно. Он никогда не интересовался деньгами — во всяком случае, как это присуще тебе или мне. И не пойди он работать на правительство, он мог бы грести их лопатой.
  
  — Может быть.
  
  Повернувшись, Эдер с неподдельным любопытством уставился на Винса.
  
  — Ты любил Пола?
  
  — Я вырос вместе с ним, и четыре года мы обитали в одной комнате.
  
  — Ты уходишь от ответа.
  
  Винс рассеянно уставился куда-то в пространство за левым ухом Эдера.
  
  — Не берусь утверждать, что когда-то любил его. В общем-то, нет. Я уважал его ум, завидовал его кругозору, презирал его политические взгляды и ужасно хотел трахнуть его сестру.
  
  — Что ты, в конце концов, и сделал.
  
  — Что я, в конце концов, и сделал.
  
  Эдер, опять-таки не скрывая своей заинтересованности, спросил:
  
  — Ну, хоть Данни-то ты любил?
  
  — Очень.
  
  — А сейчас?
  
  — А сейчас, Джек, я просто люблю ее.
  Глава девятая
  
  Было по-прежнему светло в этот вечер последней пятницы июня, когда на обочине седьмого поворота — последний участок на Гарднер-роуд — остановилась машина. Джек Эдер слегка приподнялся на переднем сидении «Мерседеса», и перед его взглядом открылась внизу большая часть Дюранго, включая деловую — пять кварталов в длину и трех в ширину — примыкавшую с запада к Южнотихоокеанской трассе. Сразу же за насыпью начинался океан и тот клочок берега, который Сид Форк любил называть «самый длинный участок галечного пляжа, шириной в фут, во всем штате Калифорния».
  
  Как Эдер и предсказывал, закат был действительно величественным; последние лучи его затопили весь деловой квартал, включая и одинокий семиэтажный небоскреб; и теплый мягкий свет, омывавший его стены, можно было сравнить с потоками золота, с которым местные обитатели были знакомы куда лучше, чем с медью.
  
  Эдер, не отрываясь от лицезрения открывшейся перед ним картины, спросил:
  
  — Сколько у нас еще осталось в Багамском банке?
  
  — Примерно триста тысяч.
  
  Во взгляде Эдера, который он устремил на Винса, читалось недоверие и даже потрясение.
  
  — У нас были расходы, Джек. На твоего юриста. Недешево обошлась отмывка денег. Содержание Данни. Мать Благого Нельсона. Да и я… потратил кое-что из них, чтобы есть и пить.
  
  — Теперь они нам понадобятся, — сказал Эдер и, припомнив кое-что, добавил: — Продолжай высылать по пятьсот в месяц матери Благого.
  
  — Как долго?
  
  — Пока не кончатся деньги, — ответил Эдер, изучая простирающиеся внизу кварталы Дюранго.
  
  В пяти кварталах к востоку от Тихоокеанской трассы, деловая часть города потерпела неудачу в предпринятой еще много лет назад попытке включить в свои пределы Хэндшоу-парк, который занимал два квартала, отданных под посадки сосен, магнолий, эвкалиптов, и лужайки, где стояли девять бетонных столов для пикников, сломанная детская горка, несколько качелей и посеревшая от времени эстрада, некогда блестевшая белой краской.
  
  В те времена сборный оркестр Дюрангского колледжа и группы танцующих под музыку девушек получали некоторую сумму за концерты в летние воскресные дни. Но по мере того, как налоговые поступления в городской бюджет все уменьшались, бюджетный топор сначала отсек летние концерты, потом слаженных в своих движениях группы девушек, а потом упал и на дирижера Милта Стида, который к тому же преподавал искусствоведение и, насколько были верны доходившие слухи, завершил свою карьеру, играя на корнете в Диснейленде.
  
  До избрания Б.Д. Хаскинс мэром Хэндшоу-парк носил скромное звание Городского парка. Она переименовала его в честь Дикки Хэндшоу, который провел четыре срока на посту мэра, пока в 1978 году Хаскинс не выиграла у него предвыборную компанию, запомнившуюся как самая ожесточенная за всю 148-летнюю историю города.
  
  Переименование парка было сначала воспринято как благородный и достойный жест победителя. Но такое представление существовало лишь до того, как стало известно о разговоре в баре «Синий Орел» между Нормом Трисом и местным юристом, который считался молодым, подающим надежды политологом. Он уверенно утверждал, что на следующих выборах Б.Д. Хаскинс без труда положит на лопатки любой кандидат, у которого яйца на месте и в голове есть хоть пара извилин.
  
  — Например, как ты, а? — осведомился Трис.
  
  — Точно. Как я. А почему бы и нет?
  
  — А потому, — терпеливо объяснил Трис, — что Б.Д. переименовала этот парк в честь Дикки Хэндшоу отнюдь не потому, чтобы народ его помнил. Она хотела, чтобы такие типы, как ты, не забывали, какая судьба постигла его.
  
  — Насмотрелся? — спросил Келли Винс.
  
  Кивнув, Джек Эдер бросил последний взгляд на панораму города и откинулся в кресло.
  
  — С востока на запад тянутся примерно две дюжины улиц, — сказал он, — и около двух с половиной дюжин с юга на север. Слишком много пустых мест. Об архитектурных достопримечательностях и говорить не приходится, если не считать несколько гемороидальных шишек… или кремовых тортов. Скорее всего, это гостиницы типа «поесть-поспать»… или адвокатские конторы. Интересно, тут в самом деле любят кремовые торты?
  
  Когда Винс сказал, что не знает, Эдер задал другой вопрос:
  
  — Поскольку город имеет такой непритязательный вид, где, по-твоему, живет богатая публика?
  
  — Вон там, повыше, — показал Винс, поскольку в это время они уже медленно выруливали из тупика, именуемого Дон Эмилио-драйв. — Где всегда и жили.
  
  Добравшись до конца проезда, они увидели аккуратное синее бунгало мэра Хаскинс и выразили свое восхищение прекрасным состоянием посадок жакаранды. Остальные шесть домов, образовавших короткую улочку, ничем не превосходили обиталище мэра. Осматривая строения, мимо которых они двигались, Эдер заметил:
  
  — Ну, если так живут богатые, то помоги, Господи, беднякам.
  
  Мэр лично открыла перед ним двери, когда Винс позвонил. На ней была черная юбка, серая шелковая блузка и минимум косметики. Набор ее драгоценностей включал в себя золотые квадратные мужские часы, которые могли быть приобретены у Картье, и незамысловатые золотые сережки, что можно купить в любой аптеке. Винс подумал, что, по всей видимости, их происхождение ее не волнует.
  
  Первым делом Б.Д. Хаскинс посмотрела на Эдера, потом на Винса и снова перевела взгляд на гостя постарше.
  
  — Вы — Джек Эдер, — сказала она, протягивая руку. Обмениваясь рукопожатиями, мэр спросила: — Как вы предпочитаете, чтобы вас называли — судья, мистер главный судья или мистер Эдер?
  
  — Джек, если вас это не затруднит.
  
  Хаскинс сдержанно улыбнулась и взглянула на Келли Винса.
  
  — Мэр Хаскинс, — рука ее, когда он к ней прикоснулся, как ни странно, вызвала у него воспоминание о блондинке Дикси. Кисть ее была такой же тонкой, прохладной и сухой, как у Дикси, но рукопожатие не носило столь продолжительного характера: сжав на мгновение его пальцы, она сразу же отдернула руку с быстротой опытного политического деятеля.
  
  Через маленький холл она провела их в гостиную, самым примечательным предметом обстановки которой была длинная кушетка кремового цвета, с 1930 года нуждавшаяся в основательном ремонте. Здесь же стояло клубное кресло коричневой кожи, в котором она, судя по расположенной рядом высокой медной лампе, предпочитала читать. И кресло, и диван позволяли рассесться у кофейного столика, которому пришлось в свое время немало попутешествовать, если судить по ярким наклейкам старых европейских отелей и пароходных линий на его столешнице.
  
  На отполированном дубовом паркете лежал большой пушистый шерстяной ковер юкатанской работы, как предположил Винс. Телевизора не было, но полки забиты книгами, а на стене висели три репродукции Моне и несколько броских плакатов.
  
  На одном из них была изображена аппетитная кисть влажного пурпурного винограда с невнятным лозунгом, призывающим присоединиться к бойкоту. Другой плакат изображал предельно стилизованную фигуру рабочего: он размахивал предметами, напоминающими пару молотов. Под ним — слова Брехта, что «искусство должно быть не зеркалом, отражающим реальность, а молотом, формирующим ее».
  
  Следуя за Эдером и Хаскинс, Винс обогнул в столовой обеденный стол из стекла и хромированного металла и, миновав кухню, через заднюю дверь вышел на патио с полом из истертого кирпича, где шеф полиции Сид Форк в фартуке из полосатого сукна, хлопотал у жаровни с древесным углем.
  
  Сначала они поговорили о погоде, а когда эта тема исчерпалась, перешли к итогам «праймериз» президентской кампании, за начальными этапами которых, как сказал Эдер, он следил еще из-за тюремных стен. О своем пятнадцатимесячном пребывании в Ломпоке он упомянул лишь словами «Когда я был в тюрьме». Когда эта скользкая тема так легко и непринужденно мелькнула в разговоре, Винс заметил, что Форк и Хаскинс испытали заметное облегчение, хотя он считал, что такое воздействие должен был бы оказать бурбон, которому все за столом отдавали должное.
  
  — Когда я был в тюрьме, — сказал Эдер, пустившись в повествование о том, как он занимался, конечно же, совершенно ненаучным любительским изучением политических пристрастий заключенных. Он признал, что был искренне удивлен, выяснив, что подавляющее большинство из них придерживаются глубоко консервативных взглядов и почти все из них — ярые патриоты.
  
  Сид Форк на это заметил, что его это не удивляет.
  
  — Если бы им предложили определить идеальную пару для управления страной, то все бы сказали: Джона Уэйна — в президенты, а Клинта Иствуда — в вице-президенты. И если бы им намекнули, что, мол, Уэйн уже мертв, они бы уверили вас, что вы ничего не знаете, потому что недавно они говорили с парнем, который знает двоюродную сестру телохранителя Уэйна. И тот парень, который знает сестру телохранителя, поклялся на Библии, что Дюк вовсе не мертв, а схоронился в Рио Лобо, поджидая подходящего момента. И если бы спросили, где, к черту, это Рио Лобо, вам бы объяснили, что оно как раз в двадцати пяти с четвертью мили к западу от Фарго.
  
  Покончив с этой аналитической оценкой, шеф сделал большой глоток виски с содовой, поставил стакан, повернулся к жаровне, с силой ткнул вилкой в один из стейков, перевернул его и снова обратился к Эдеру.
  
  — А что вы на самом деле думаете о тех ослиных задницах, которые посадили вас под замок?
  
  — Порой я находил их мыслительные процессы достаточно интересными и в какой-то мере даже забавными. Теперь же я больше склоняюсь к тому, что они достаточно странные.
  
  — Большая часть из них глупы?
  
  — Во всяком случае, ярких личностей среди них я не замечал.
  
  — Свойственна ли им хитрость… может, даже блистательная сметливость?
  
  — Кое-кому.
  
  — Как насчет умения обаять? Встречались ли вы когда-нибудь с обаятельной задницей?
  
  — Еще более редкая птичка.
  
  Форк, по всей видимости, был готов продолжить собеседование, но переменил намерение, когда Б.Д. Хаскинс спросила, готовы ли уже стейки.
  
  — Если кто-то хочет с кровью, то все готово, — сказал Форк, и бросил взгляд на Келли, как бы побуждая его не соглашаться. Но Винс сказал, что он любит стейк именно с кровью, а экс-главный судья добавил, что никогда не ел иных стейков.
  
  Пили они за столом красного дерева, стоявшего в патио на козлах, и общение сошло почти на нет, если не считать комплиментов в адрес Форка за его стейки, королевский салат, рассыпчатые бисквиты и жареную айдахскую картошечку. Когда Джек Эдер, мастер светской болтовни, поинтересовался, в настоящей ли печи готовилась картошка или в микроволновой, Форк заверил, что, конечно же, в настоящей, потому что Б.Д. решительно отказывается завести микропечь у себя дома. Он сказал, что она, мол, по-прежнему уверена: от микропечи возникает рак, а вот он купил такую себе в дом, потому что какого черта ему ждать шестьдесят минут пока испечется картошка, когда она может быть готова через десять минут?
  
  Разговор окончательно сошел на нет, и никому, даже Эдеру не приходила в голову тема для общения. И в ту секунду, когда молчание грозило стать тягостным, Б.Д. Хаскинс поднялась и спросила, не хочет ли кто кофе. Все изъявили желание, она отправилась на кухню и через несколько минут появилась оттуда с подносом, на котором стояли термос с кипятком, четыре чашечки из обожженной глины, сахар и сливки. Разливая кофе, она без всяких извинений объявила, что десерта не будет, хотя если кто-то захочет сладкого, она может предложить бенедектин и бренди. Никто не захотел.
  
  Мэр Хаскинс заняла свое место за столом, сделала глоток кофе и вежливо улыбнулась Келли Винсу.
  
  — Насколько я знаю, вы встречались с моей сестрой Дикси.
  
  Искренне удивленный, Винс все-таки справился с шоком.
  
  — Не припоминаю, чтобы она представлялась как Хаскинс.
  
  — Она, конечно же, и не могла этого сделать, поскольку ее фамилия Мансур. Она вышла замуж за иранца. Слава Богу, за одного из богатых.
  
  Винс кивнул, словно одобряя продуманный выбор Дикси и привалившую ей удачу.
  
  — Вы с ней не очень похожи.
  
  — У нас разные отцы. Мой Хаскинс, а ее — Венейбл.
  
  — Как я предполагаю, Дикси уже пообщалась с вами.
  
  — Она дала вам самую высокую оценку. В противном случае, мы бы не говорили с вами.
  
  Поставив локти на стол, Сид Форк с подчеркнуто дружелюбным выражением лица склонился к Винсу.
  
  — Вояка Слоан тоже дал вам самую лучшую характеристику, — сказал он и откинулся назад, ожидая реакции Винса.
  
  С бесстрастным выражением лица и лишь с легкой вопросительной интонацией Винс коротко обронил:
  
  — Неужто?
  
  Форк кивнул.
  
  — Думаю, к Вояке относится то, что я говорил раньше — он один из самых умных и обаятельных засранцев.
  
  — Исключительно обаятелен, но я бы не сказал, что уж очень умен. Где вы с ним виделись?
  
  — У нас есть общие друзья. Вояка сказал, что и вы, и судья в разные времена, случалось, представляли его интересы. Но трудно определить, когда Вояка врет, а когда искренен.
  
  — По крайней мере, тут вы можете ему верить, — включился в разговор Эдер. — Я, в самом деле, представлял его интересы в те далекие времена, когда у меня была частная практика и когда, я должен добавить, мы с Воякой были куда моложе. Прошли годы, я занял судейское кресло, и до меня дошли слухи, что у него какие-то неприятности, подлинная природа которых была мне неизвестна. Я попросил передать ему, чтобы он связался с Келли, который, если память мне не изменяет, и постарался вытащить его из каких-то неприятностей.
  
  Повернувшись к мэру, Эдер одарил ее самой из своих обаятельных улыбок:
  
  — Так что, как видите, мы те самые, кем мы и представились. — Улыбка исчезла. — А вы?
  
  — Вы хотите сказать, доводилось ли нам раньше заниматься такими делами? — спросила она.
  
  — Да, — подтвердил Джек Эдер. — Именно это я и хочу сказать.
  Глава десятая
  
  По словам мэра, все началось десять лет назад, когда появилось постановление номер 13, которое резко снизило уровень налогов с владельцев собственности в Калифорнии и буквально пустило на дно бюджет многих поселений, особенно небольших.
  
  — Даже пару лет назад Тринадцатое постановление не позволяло таким городкам, как Дюранго, рассчитываться по своим долговым обязательствам, — сказала она. — Не говоря уж о том, что никто не изъявлял желания выкупить их.
  
  — К чему это привело? — спросил Эдер.
  
  — Мы с трудом сводим концы с концами. И пусть даже мы ввели режим жесткой экономии, долго мы не продержались, если бы не поступили пожертвования от… ну, от некоторых благодетелей.
  
  Эдер кивнул, но, хотя выражение лица его оставалось бесстрастным, в глазах светилось откровенное любопытство.
  
  — И сколько же таких благодетелей выложили вам наличность за последние девять или десять лег?
  
  Она посмотрела на Форка.
  
  — Дюжина?
  
  — Совершенно верно.
  
  — И сколько каждый из них… пожертвовал? — спросил Винс. — В среднем?
  
  — Первые четыре по сто тысяч долларов. Остальные же, поскольку сказалась инфляция, — по двести тысяч долларов.
  
  — Каждый?
  
  — Каждый.
  
  — Значит, два миллиона, — промолвил Эдер. — И в обмен на эту любезность, каждый филантроп получил надежный приют, так? Святилище?
  
  — Убежище, — уточнила мэр.
  
  — Все из них избегали встречи с законом? — поинтересовался Винс. — Или это не мое дело?
  
  — Одно дело уклонение от встречи с законом, — сказал Форк, — но тут чувствовались и лапы ЦРУ, непонятно почему, так что Б.Д. и я решили, мол, черт с ним, пусть платят. Кое у кого были столкновения с противоположной стороны.
  
  — То есть, с деловыми конкурентами?
  
  — С теми, кто хотел их прикончить, — объяснил Форк.
  
  — И им удалось добиться успеха? — с нескрываемым интересом спросил Эдер.
  
  — Ни разу, — коротко ответил шеф полиции.
  
  — Ни разу в Дюранго, — поправила его мэр. — Но пару лет назад кое-кто из них стал психовать и дергаться и слишком рано снялся с места, хотя мы уговаривали не делать этого. Первый из уехавших, насколько я знаю, выпал из окна здания в Мил-Уилшире, в Лос-Анжелесе. Второго сбила машина в северной части Далласа, которая еще постояла на нем, чтобы окончательно прикончить. Остальные десять, насколько мы знаем, живы и здоровы, но… — Она пожала плечами.
  
  — Они не пишут, — объяснил Форк.
  
  — И даже не звонят, — с улыбкой добавила мэр.
  
  — А два миллиона долларов? — спросил Эдер, озираясь, словно надеялся увидеть, на что они пошли.
  
  — Они помогли нам справиться с делами, — сказала мэр. — Во всяком случае, с самыми неотложными. Продолжает работать библиотека, хотя дела в ней сложны, а также клиника венерических заболеваний и станция скорой помощи, хотя после того, как «Дженерал электрик» ушла отсюда, нам пришлось закрыть ее. Остальные же деньги, сколько их осталось, пошли на содержание полиции и на благоустройство города.
  
  — И никто не спрашивал отчета в… э-э-э, пожертвованиях?
  
  — У нас есть тут свое правительство, нечто вроде совета мэрии. И с тех пор, как я стала мэром, каждого нового члена этого совета отбирают… м-м-м, очень продуманно.
  
  Хотя Эдер одобрительно кивал головой при каждом ее слове, в дальнейшие откровения она не пустилась. Снова нависло угрожающее молчание, но Винс нарушил его вопросом, обращенным к Форку.
  
  — Что представляет собой ваша полиция, шеф?
  
  — Вы не против, если я позволю себе несколько похвастаться?
  
  — Почему бы и нет?
  
  — Я бы сказал, что мы обладаем едва ли не лучшими полицейскими силами среди таких небольших городков. Кроме того, есть еще четверо детективов, двенадцать патрульных в форме и трое клерков, которые в случае необходимости дежурят в тюрьме. Кроме того, есть заместитель шерифа округа, Генри Квирт, который знает тут каждую щелочку, так что мы уверены, что от его взгляда ничего не ускользнет.
  
  — Четыре детектива? — переспросил Эдер, удивленно поднимая брови.
  
  — Четыре. Всех их я лично брал на работу. И могу вам сказать, как подбирал их. Главным образом, я выходил на людей, которые, отбарабанив двадцать лет, заработали себе пенсию и, может, отложили бакшиш на черный день, но им не больше сорока одного-сорока пяти лет на круг, может, пятьдесят, и они изнывают с тоски, слоняясь в безделье по дому. А я предлагал тридцать в год, климат Божьей милостью, отличную охоту и рыбалку, дешевое жилье, бесплатного зубного врача и медицинское обслуживание, непыльную работу и долгий отпуск.
  
  — На что они сразу же и клевали.
  
  — Да и кто отказался бы? Двое — из отделов расследования убийств в Чикаго и Детройте, один из Далласа, отдел борьбы с мошенничеством, и еще один из наркоотдела в Майами, который жаждал унести оттуда ноги, покуда цел. В общей сложности, у них восемьдесят пять лет коллективного опыта, и это время, надо признать, они даром не теряли. — Он улыбнулся Винсу. — Ни одной минуты.
  
  Винсу вспомнился предыдущий вечер и блондинка Дикси. Дикси Мансур.
  
  — Те двое алкашей в баре в «Холлидей-инн», верно?
  
  Форк, не скрывая гордости, слегка кивнул ему.
  
  — Примите мои поздравления.
  
  Наконец, Джек Эдер решил выяснить, может ли он заключить соглашение. Повернувшись к мэру и придав своему голосу несвойственную ему сердечность, Эдер улыбнулся:
  
  — Что ж, пожалуй, мы попали в надежные руки.
  
  — Пока еще нет, — возразила она, игнорируя и комплимент, и теплоту голоса. — Пока мы не обговорили финансовые условия.
  
  — Да. Конечно. Во сколько нам обойдется, скажем, месяц-другой?
  
  — Двести пятьдесят тысяч долларов, независимо от времени — неделя, месяц или год. Если еще что-то числится за Винсом, плата удваивается. Если те, кто охотятся за вами, решат просто прихватить и его, вам это обойдется вдвое дешевле.
  
  Хотя попытка изобразить теплоту и расположенность ни к чему не привела, Эдер продолжал сохранять серьезность и рассудительность, кивая Хаскинс, словно давая понять: хотя названная ею сумма не существенна, все же обговорить ее стоит.
  
  — А что, гонорар ваш значительно возрастет, если вы приложите небольшие дополнительные усилия?
  
  — Мы не меняем условий, — твердо заявил шеф полиции с легкой ноткой обиды в голосе.
  
  Мэр бросила на него раздраженный взгляд, после чего несколько секунд изучала Эдера.
  
  — Продолжайте, — кивнула она.
  
  — Первым делом я должен кое в чем признаться. Я не знаю, ни кто хочет меня убить, ни кого подрядили на мое убийство.
  
  Хаскинс нетерпеливо кивнула.
  
  — Как обычно. Никто из них до сих пор не знает, кто явится по их душу.
  
  — Я могу предполагать, — продолжил Эдер, — что это будет организовано неким лицом, которое постарается доказать, что и я, и другой судья из этого состава суда получали внушительные взятки. Речь идет о судье Марке Т. Фуллере. «Т» — значит Тайсон.
  
  Потянувшись, Сид Форк бесцеремонно зевнул и уставился в ночное небо.
  
  — Мы слышали об этом. Мы также слышали о вашем сыне… кажется, Поле? Самоубийство в Тихуане. И что в Ломпоке прикончили какого-то типа со странным прозвищем. Насколько я слышал, он был при вас кем-то вроде сиделки. — Форк оторвался от лицезрения звезд. — Вроде его звали Благой.
  
  — Благой Нельсон, — уточнил Эдер. — Друг и помощник.
  
  Положив локти на стол и подперев кулачком правой руки подбородок, Б.Д. Хаскинс с интересом изучала Эдера.
  
  — Кажется, я не уловила вашу мысль, — призналась она.
  
  — То есть?
  
  — Вы собираетесь предложить нам некую сумму за то, чтобы мы сделали нечто из ряда вон…
  
  — Нет. Вот что я предлагаю… — Эдер посмотрел на Винса: — Поскольку замысел принадлежит тебе, может, ты лучше объяснишь.
  
  Кивнув, Винс на несколько секунд задержал взгляд на Форке, затем кивнул еще раз, словно что-то решив про себя, и взглянул на Б.Д. Хаскинс, которая явно проявляла нетерпение.
  
  Обращаясь непосредственно к ней и тщательно подбирая слова, Винс сказал:
  
  — Мы хотели бы от вас… чтобы вы распространили слухи… мол, вы готовы продать Джека Эдера… любому, кому он нужен… за один миллион долларов.
  
  Откинувшись на спинку стула, мэр поднесла к губам глиняную чашку, отпила остывший кофе и поставила чашку обратно на стол, не сводя взгляда с Келли Винса.
  
  — Вы хотите от нас, чтобы мы выдвинули дутое предложение…
  
  — Миллион будет настоящим.
  
  — …которое может подорвать нашу репутацию.
  
  — Перед кем? — удивился Винс.
  
  — В этом что-то есть, Б.Д., — вмешался Форк.
  
  — Объясните мне вот что, — сказала она. — С какой стати кто-то будет платить миллион долларов за Джека Эдера?
  
  — За то, что ему известно, — уточнил Винс.
  
  Она скептически посмотрела на Эдера.
  
  — За что же именно?
  
  Эдер вздохнул.
  
  — Я и сам не знаю. Или, может быть, что-то знаю, но еще толком не разобрался.
  
  — Должно быть, это в самом деле нечто ценное… хотя вы сами не догадываетесь, что вы знаете, а что нет.
  
  — Скорее всего.
  
  — Вы обдумали все последствия такого ложного шантажа?
  
  — Увы, я не шантажист и к тому же не знаю, кто они такие.
  
  — Я не имею в виду ложный шантаж.
  
  — Я слышал, что вы сказали.
  
  Она повернулась от Эдера к Сиду Форку.
  
  — То есть, нам придется все это взять на себя, так?
  
  — И это будет непросто, — нахмурился Форк.
  
  Теперь она смотрела на Келли Винса, ее изящный подбородок подался вперед, а серые глаза оценивающе сузились.
  
  — Как мы поделим этот миллион?
  
  — Мы не будем его делить.
  
  Винс уже успел убедиться, что мэр не любила неожиданностей, приятных или неприятных. Она сощурила глаза и мрачно сжала губы. Если у нее сойдутся брови, подумал Винс, все кончено. Но Хаскинс продолжала сидеть с тем же выражением и не думала хмуриться. Вместо этого она широко открыла глаза и улыбнулась.
  
  — То есть, все достанется нам — Сиду, городу и мне.
  
  — Если все увенчается успехом, — кивнул Винс.
  
  — А если нам не повезет?
  
  — Значит, вы ничего не получите, а Джек лишь удостоится более чем скромной заупокойной службы.
  
  — Если произойдет то, что на вашем юридическом языке называется непредвиденными обстоятельствами.
  
  — И с помощью которых юристы богатеют.
  
  С лица мэра не сошла улыбка, когда она повернулась к шефу полиции.
  
  — Ну?
  
  Форк задумчиво расправил свои командирские усы большим пальцем левой руки, нахмурившись, посмотрел на Винса и спросил:
  
  — И я в любом случае получаю тросточку?
  
  — В любом случае, — подтвердил Эдер.
  
  Шеф полиции с ухмылкой повернулся к Б.Д.
  
  — Мне думается, предложение заманчивое.
  
  Воцарилась тишина, которую никто не осмеливался нарушить. Ей пришел конец, когда мэр снова посмотрела на шефа полиции и в форме предложения отдала ему приказ:
  
  — Почему бы тебе не пройтись с мистером Винсом до «Синего Орла» и не пропустить по рюмочке, пока мы тут с судьей обговорим кое-какие детали?
  
  Не подлежало сомнению, что у Форка на этот счет было другое мнение, но он не решился протестовать. Он просто повернулся к Келли Винсу и спросил:
  
  — Вы не против пропустить по маленькой?
  
  Винс хотел было осведомиться, есть ли у него право выбора, но вместо этого он встал:
  
  — И чем скорее, тем лучше.
  Глава одиннадцатая
  
  В 11.26 вечера той же последней пятницы июня тот же розовый «Форд»-фургон, имеющий ныне по бортам все коммерческие реквизиты, высадил у зоомагазина Фелипе на Пятой Норс-стрит, как раз в четырех шагах от размещавшегося на углу бара «Синий Орел», невысокого плотненького человека с пасторским воротничком под горло.
  
  Магазин со зверюшками, как всегда, закрывался в шесть вечера. В окне его, навалившись друг на друга, спали на своем ложе из мятых газет четыре щенка — помесь неизвестных пород, но владелец магазина представлял их как «пастушьих лабрадоров». Когда розовый фургон отъехал, человек в пасторском воротничке осмотрелся и, не обнаружив ничего интересного, повернулся к витрине зоомагазина.
  
  Он улыбнулся зрелищу спящих щенков, не обращая внимания на свое отражение в стекле, которое являло оскал маленьких, почти серых зубов и столь тонкий рот, что он казался почти безгубым. Почти вплотную ко рту примыкала крохотная кнопка носа, чья правая ноздря была едва ли не вдвое больше, чем левая. Он стоял с непокрытой головой, в его редких черных волосах пробивалась седина, и чьей-то неверной рукой они были острижены или ощипаны клочьями.
  
  В дополнение к пасторскому воротничку на нем были черные ботинки и слишком плотный черный пиджак, сшитый из грубого синтетического материала. Мрачная окраска его как нельзя лучше соответствовала цвету его глаз, вызывая представление о дряхлом нераскаявшемся вольнодумце, который, умирая в одиночестве, тоскливо мается этим процессом.
  
  Человек дважды щелкнул ногтем по окну витрины. Но, поскольку спящие щенки никак не реагировали на него, он перестал улыбаться, повернулся налево, оставив за спиной «Синий Орел», и торопливо пошел по тротуару, семеня до странности короткими ножками. Одолев сорок или пятьдесят футов, он перешел на нормальную походку, после чего, несколько притормаживая на ходу, наконец, окончательно остановился.
  
  Он резко повернул голову, хотя тело его продолжало сохранять прежнее положение, и обшарил взглядом обе стороны Пятой улицы. Постояв, он кивнул, словно вспоминая, что забыл купить сигареты или дюжину яиц, и, заторопившись обратно, миновал спящих щенков, не удостоив их даже взглядом. Оказавшись на углу, он еще раз быстро огляделся и нырнул в бар «Синий Орел» Норма Триса.
  
  Хотя по закону Трис уже был обязан закрывать свой бар, часто он держал его нараспашку до полуночи, пока большинство его посетителей окончательно выворачивали карманы и отправлялись по домам. Но если был день получки или та дата, когда приходили социальное вспомоществование, пособия по безработице, по инвалидности и другие чеки, Трис мог держать бар открытым до двух, а то и трех ночи, или, как он говаривал, до той минуты, пока не будут спущены последние деньги от правительства.
  
  Когда человек в белом воротничке вошел в бар «Синий Орел», сел у стойки и заказал стакан пива, посетителей в нем уже не было. Трис поставил перед ним заказ, человек расплатился и сказал тонким холодным тенором:
  
  — Говорят, что сюда иногда мэр заходит.
  
  — Кто говорит? — спросил Трис, который никогда не позволял себе говорить лишнего, разве что давать непрошенные советы.
  
  — И шеф полиции. Я слышал, что и он сюда, случается, заглядывает.
  
  — Вот так?
  
  Человек отхлебнул пива и усмехнулся своей невыразительной улыбкой.
  
  — Ее приятель, то есть мэра, попросил меня передать ей письмо, но я подумал, что, может, стоит оставить его у вас, а вы уж отдадите ей.
  
  — Завтра можете сами вручить его в городской мэрии.
  
  — Я вечером покидаю город.
  
  Трис вздохнул.
  
  — Ладно, но в следующий раз купите одну из штучек, что продаются в почтовых отделениях. Да вы их знаете — марки.
  
  Кивнув, мужчина улыбнулся в знак благодарности и, запустив руку в правый карман черного сюртука, вынул запечатанный конверт размерами пять на семь дюймов. Щелчком он послал его через стойку бара к Трису, который взглянул на белую наклейку с адресом. На ней было напечатано: «Мэру Б.Д. Хаскинс, Дюранго, Калифорния».
  
  Беря конверт, Трис почувствовал, что в нем лежит что-то плотное, скорее всего, какая-то картонка, и положил на полку над баром.
  
  — Передам, когда она заглянет.
  
  — Вы не забудете?
  
  — Я же сказал, что она его получит.
  
  Человек в пасторском воротничке кивнул, в очередной раз улыбнулся в знак благодарности и попросил:
  
  — Может, вы могли бы сделать мне еще одно небольшое одолжение?
  
  — Что именно?
  
  Он протянул Трису чек на пятьдесят долларов, выданный банком «Уэллс Фарго» в Сан-Франциско. Чек был выписан от имени Ральфа Б. Фарра. В левом верхнем углу над адресом в Сан-Франциско было впечатано то же имя, и Трис подумал, что там, скорее всего, располагается миссия этого священника.
  
  Глядя на чек со странным чувством, близким к отвращению, Трис сказал:
  
  — Если вы сможете, падре, получить на нем подтверждающую надпись Папы или хотя бы епископа, я, пожалуй, подумал бы, как…
  
  Трису пришлось прервать продуманную формулу отказа, когда, подняв глаза от чека, он увидел полуавтоматический пистолет 22-го калибра в левой руке фальшивого священника.
  
  — В таком случае я заберу все, что у тебя в кассе, — произнес человек тонким тенором, — единственное, что, по мнению Триса, было в нем тонким, кроме губ. В кассе лежит самое малое двести долларов, припомнил Трис, может, еще две десятки и не больше одной пятерки. Этот подонок запудрил ему мозги своей рясой — этот отче точно, как восьмой шар в бильярде, к которому никак не подобраться.
  
  Поняв, что не имеет смысла оспаривать данное требование, Трис нахмурился и, не скрывая сожаления, сказал:
  
  — Да тут, ваша светлость, почти ничего нет — не больше, чем вы могли бы выгрести из ящика для подаяний у сиротского приюта… пятьдесят, может, пятьдесят два бакса.
  
  — Вот и прекрасно, — и фальшивый священник дважды выстрелил Норму Трису в лицо: одна пуля вошла в левый глаз, а вторая чуть повыше рта; 22-й калибр наделал шуму не громче стука захлопнувшейся двери.
  
  Торопливо выйдя из «Синего Орла», коротенький человек в пасторском воротничке залез в поджидавший его розовый фургон. На другой стороне улицы, по диагонали от бара, из темного подъезда ювелирного магазина Марвина выглянул другой человек. Ему было хорошо за тридцать, и волосы его уже тронула седина. На нем были белая рубашка, выцветшие синие джинсы и высокие баскетбольные кроссовки «Конверс», модель для профессионалов, хотя рост его на дюйм или около того не дотягивал до шести футов. Лицо его хранило печальное, несколько рассеянное выражение.
  
  Проводив взглядом розовый фургон, который, набрав скорость, исчез по Пятой Норс-стрит, человек засунул руки в карманы, повернулся и со склоненной головой, сохраняя то же самое выражение лица, медленно двинулся в противоположном направлении.
  Глава двенадцатая
  
  Через восемь минут Сид Форк и Келли Винс зашли в пустой бар «Синий Орел». Форк оглянулся в поисках Норма Триса и стал звать его, даже заглянув в мужской туалет, пока, наконец, не обнаружил его за баром, где Трис лежал как колода, сжимая в правой руке чек на пятьдесят долларов, подписанный Ральфом Б. Фарром.
  
  — О, дерьмо, Норм, — выдохнул шеф полиции, опускаясь рядом с телом на колени. Обратив внимание на чек, он извлек его из сжатых пальцев Триса, прихватив бумажку за уголок ногтями указательного и большого пальцев правой руки. Поднявшись, Форк осторожно положил его на стойку и предупредил Винса, чтобы тот не притрагивался к нему.
  
  Келли Винс едва не выкрутил шею, стараясь прочесть текст на чеке. На пятьдесят долларов, подлежит обмену на наличность, подписан Ральфом Б. Фарром. Банк «Уэллс Фарго» в Сан-Франциско.
  
  — Не притрагивайтесь к нему, — снова предупредил Форк и, повернувшись к старой механической кассе, выдвинул ящик и заглянул в отделение наличности. — Примерно сто пятьдесят, — прикинул он, задвигая ящик и подтягивая к себе телефон, стоящий на стойке. — Не хотите ли зайти сюда и налить нам по стаканчику?
  
  — Конечно, — согласился Винс, огибая стойку, пока Форк набирал номер. Выбрав бутылку «Дикой индейки» и найдя два стакана, Винс озирался в поисках льда, когда на глаза ему попался конверт на полочке. Он прочел имя мэра, бросил по кубику льда в стаканы, наполнил их виски, добавил воды и повернулся, чтобы сообщить Форку о своей находке.
  
  Шеф полиции по-прежнему держал трубку у уха, говоря тем тихим и доверительным голосом, каким обычно сообщают о смерти или о слухах. Когда Форк повесил трубку, Винс протянул ему стакан.
  
  — Я нашел конверт, адресованный мэру.
  
  — Где?
  
  Винс показал.
  
  — Вы притрагивались к нему? — спросил Форк.
  
  — Нет.
  
  Наклонившись к посланию, Форк стал рассматривать надпись.
  
  — Это для Б.Д., точно. — Выпрямившись, он хватанул хорошую порцию выпивки. — Может, мне стоит вскрыть его.
  
  — Вы шеф полиции.
  
  — Я не хочу путать отпечатки пальцев.
  
  — Путать не придется, — успокоил его Винс.
  
  — Почему?
  
  — Давайте предположим, что, стрелявший заказал пива…
  
  — Почему именно пива?
  
  Винс показал на стоявший на стойке стакан, полный пивом на две трети, стенки которого еще сохраняли следы влаги. Форк при виде его брезгливо кивнул.
  
  — Итак, он заказал пива, — продолжил Винс, — отпил его и протянул бармену…
  
  — Хозяину, — поправил Форк. — Норму Трису.
  
  — Он протянул хозяину конверт и…
  
  — Откуда вы знаете о конверте?
  
  — Я всего лишь предполагаю, — ответил Винс. — Во всяком случае, он протянул ему конверт, и у нас есть основания предполагать, что на конверте и, может быть, на стакане с пивом остались его отпечатки. Затем он попросил хозяина бара разменять чек. Прибавим отпечатки на чеке — плюс ваши на телефоне и на кассе. Когда хозяин сказал, что не будет разменивать этот долбаный чек, тот парень выпалил в него. Дважды. В лицо. Раны находятся друг от друга на расстоянии шести или пяти дюймов, то есть, или стрелку повезло, или он был очень метким. Хозяин упал, а стрелявший мог опустошить кассу.
  
  — Чего он не сделал.
  
  — Знаю, — кивнул Винс. — Следовательно, хотя он и оставил мэру послание — в виде конверта и тела — я бы побился об заклад, никаких отпечатков пальцев обнаружить не удастся.
  
  — Значит, профи, а?
  
  — Вскройте конверт и выясните.
  
  — Он является доказательством.
  
  — Поэтому вы и должны вскрыть его. До того, как это сделает кто-то другой.
  
  Форк поставил стакан, взял конверт и ногтем большого пальца открыл его. Он извлек кусок серого картона, к которому резиновым колечком были прикреплены шесть глянцевых черно-белых снимков. Форк сдернул колечко и один за другим разложил снимки на стойке.
  
  Пять из шести снимков были сняты через ветровое стекло синего «Мерседеса» Винса. На первом был изображен удивленный Винс, поднимающий руку, чтобы прикрыть лицо. На втором он закрывал лицо руками, глядя сквозь растопыренные пальцы. Третий демонстрировал удивленное выражение на лице Джека Эдера. На четвертом — Эдер улыбался. На пятом — показывал язык. Шестой, и последний, снимок изображал Сида Форка и Б.Д., стоящих у машины с открытой дверцей водителя и увлеченных разговором: Форк что-то объяснял, а Хаскинс смотрела на него снизу вверх.
  
  — Чья машина? — спросил Винс.
  
  — Б.Д.
  
  — Когда это было снято?
  
  — Провалиться мне. Да в тот же день, когда они щелкали и вас.
  
  — То есть, сегодня.
  
  — Где?
  
  — В Ломпоке.
  
  — Кто снимал?
  
  — Девушка-фотограф из задней двери розового «форда»-фургона с зеленой надписью на борту «Цветы Флорадора, Санта-Барбара».
  
  — Вы спрятались, а Эдер высунул язык.
  
  — Выражаетесь вы довольно образно, вам не кажется? — сказал Винс.
  
  — Провалиться мне, — пробормотал Форк, который внимательно изучал на снимке мэра Хаскинс, стоящую рядом с ним. — А мы с Б.Д. неплохо получились.
  
  Винс услышал, как хлопнула сначала одна, потом другая дверца машины. Он сгреб фотографии, сунул их в надорванный конверт и успел опустить его в правый карман брюк как раз в ту секунду, когда настежь распахнулась входная дверь «Синего Орла» и решительно вошли двое мужчин, лет за сорок, чей уверенный вид выдавал в них полицейских столь неоспоримо, как если бы они были в форме или демонстрировали значки.
  
  Винс предположил, что вошедшие были двумя детективами из отдела по расследованию убийств, которых Форк нанял в Чикаго и Детройте. Кроме того, он опознал в них тех двух алкашей, которые иронически поглядывали на него в коктейль-холле гостиницы. Один из них, черный, был среднего роста, лыс, как яйцо, и на лице его застыло сосредоточенное выражение. Слева подмышкой у него высовывалась рукоятка револьвера в надплечной кобуре. Второй смахивал на непомерно вытянувшегося карлика с проницательными карими глазами и живым выражением длинной физиономии. Неторопливо двигаясь к Форку, вошедший успел обшарить Винса с головы до ног своими карими глазами. Винс вспомнил, что именно он, слезая с высокого стула у стойки бара, чистым приятным голосом сказал: «Имел я эту Калифорнию».
  
  Оказавшись рядом с Форком, высокий спросил;
  
  — Никак, старина Норм?
  
  — Пристрелен, — подтвердил Форк. — Двумя пулями.
  
  Детектив перегнулся через стойку и посмотрел на распростертое на дощатом полу тело. Лысый детектив не стал утруждаться разглядыванием трупа. Вместо этого он поставил на стойку сумку и вытащил из нее камеру «Минолта» со встроенной вспышкой. Обойдя стойку, он стал снимать лежащего Норма Триса. Сделав шесть или семь снимков, он глянул на высокого и предположил:
  
  — Смахивает, кто-то пустил в ход двадцать второй калибр.
  
  Форк решил, что настало время вмешаться и ему. Показав на детектива с камерой, он бросил:
  
  — Джой Хафф — Келли Винс. — Они кивнули друг другу. Затем Форк представил детектива, который оказался Уэйдом Брайантом. После того, как они с Винсом обменялись приветствиями, Форк пояснил: — Мы оказались тут минут семь или восемь тому назад.
  
  — Где находился чек? — спросил Брайант. Хотя он лежал на баре, Винс не мог припомнить, чтобы Брайант бросил на него хотя бы беглый взгляд.
  
  — Он был зажат в руке Норма, — сказал Форк. — В правой.
  
  — В кассу заглядывал?
  
  Форк кивнул.
  
  — Там примерно сто пятьдесят.
  
  Покачав головой, Брайант нахмурился, словно испытывая глубокое разочарование перед тем, что ему довелось увидеть и услышать. Из кармана белой рубашки с короткими рукавами он вынул пачку «Лайки Страйк», закурил сигарету и аккуратно выпустил дым налево от себя, подальше от остальных.
  
  — Тут какая-то неувязка.
  
  — В чем же? — осведомился Форк.
  
  — Этот тип, зайдя в бар, заказал пива, — сказал Брайант, бросив беглый взгляд на почти полный стакан с пивом. — Сделав пару глотков, он затем попросил разменять ему личный чек, выданный на другой город. Из чего следует, что этот засранец не знал Норма. Когда Норм послал его, этот тип вытащил свой двадцать второй или, скажем, двадцать пятый калибр, и дважды выпалил Норму прямо в лицо как пьяный ковбой. Затем этот тип смылся отсюда, оставив нетронутой кассу и, кроме того, чек со своим именем, адресом и номером телефона, как бы приглашая нас позвонить копам в Сан-Франциско, чтобы они его прихватили.
  
  Джой Хафф, детектив с камерой, обошел вокруг стойки, бросил взгляд на Винса и, укладывая камеру в сумку, спросил у него:
  
  — У вас есть какая-то теория на этот счет, мистер Винс?
  
  — У Триса была жена? — спросил Винс, предполагая, что кто-то из присутствующих ответит ему.
  
  — Жена у него есть, — пробурчал Форк и посмотрел на Хаффа. — Ты хочешь сам пойти все рассказать Вирджинии?
  
  — Только не я, — отказался Хафф.
  
  — За это платят шефу полиции, — заметил Брайант. — Сообщать плохие новости — особенно, когда речь идет о Вирджинии Трис.
  
  Форк глянул на Винса.
  
  — Хотите составить мне компанию?
  
  — Нет, но составлю.
  
  — Подожди-ка, Сид, — остановил шефа Брайант и, присмотревшись к чеку из «Уэллс Фарго», обошел вокруг стойки, подтянул к себе телефон и набрал междугородний номер. По прикидке Винса, ему пришлось переждать не менее пяти гудков, пока на том конце сняли трубку.
  
  — Будьте любезны, могу ли я поговорить с Ральфом Б. Фарром?.. Мистер Фарр, это детектив Брайант из департамента полиции Дюранго… Дюранго, Калифорния… Я звоню, чтобы выяснить, не был ли недавно потерян или украден один из ваших чеков на банк «Уэллс Фарго»?
  
  После пятиминутного разговора, большая часть которого была посвящена заверениям в адрес Ральфа Б. Фарра, что, если его потерянный бумажник и чековая книжка будут найдены, их немедленно вернут владельцу. Брайант, положив трубку, повернулся к Сиду Форку.
  
  — Пару недель назад кто-то запустил ему руку в задний карман. Он сообщил о краже копам. Из чего вытекает, что мы имеем дело или с психом или с профи. В последнем случае, его давно и след простыл. Если же псих, что тут можно сказать?
  
  — Может, он и тот, и другой, — предположил Винс.
  
  Брайант снова неторопливо смерил Винса с головы до ног.
  
  — Профессиональный псих? Это что-то из ряда вон.
  
  — Мне это не нравится, — сказал Джой Хафф.
  
  Форк глянул на свой часы.
  
  — Что ж, нам пора двигаться. Вы, ребята, знаете, что делать.
  
  — Еще бы.
  
  — Пока я буду утешать вдову Триса, притащите сюда Якоби и посмотрите, сможет ли он снять отпечатки пальцев.
  
  — Отпечатки, — хмыкнул Брайант. — Отпечатки, — с ударением повторил он и громко рассмеялся, поворачиваясь к Джою Хаффу. — Ты слышал, Джой? Шеф снова дает указания.
  
  — Я не смеюсь лишь только потому, — отозвался Джой, — что громкий смех мешает спокойным размышлениям. — Он помолчал. — Ювелирная работа.
  
  — Растолкуйте, — попросил Винс.
  
  — И хорошо организованная, — без тени улыбки добавил Джой Хафф.
  Глава тринадцатая
  
  Войдя в гостиную после того, как они покончили с посудой — он мыл, она вытирала, Б.Д. Хаскинс жестом предложила Эдеру занять место на длинном диване кремового цвета и спросила, не хочет ли он бренди.
  
  — Нет, спасибо.
  
  Эдер позволил себе опуститься, лишь когда сама хозяйка села в глубокое кресло коричневой кожи. Когда она скрестила ноги, не столько небрежно, сколько равнодушно, взгляд его невольно упал на край длинного чулка, которые она предпочитала носить вместо колготок, и он подумал, не вошли ли снова в моду пояса с подвязками за те пятнадцать месяцев, что он сидел в тюрьме.
  
  — Расскажите мне об этой тросточке, — попросила она. — Той, которую так жаждет Сид.
  
  — Она принадлежала моему дедушке.
  
  — Фамильная ценность?
  
  — Скорее раритет. Он выиграл ее на пари в девятьсот двадцатом, как раз после введения сухого закона. Ручка отвинчивается, а внутрь вмонтирована стеклянная емкость, которая вмещает примерно четверть унции индейского самогона. Так он называл свою выпивку — индейский самогон. После отмены закона в тридцать третьем в нашем штате продолжали придерживаться его установок, и дедушка передал тросточку моему старику, который, в свою очередь, завещал ее мне. И я был готов передать ее своему сыну, хотя он считал это глупостью.
  
  — Таким образом вы передали ее Винсу.
  
  — Для пущей сохранности.
  
  — Винсу свойственно большее чувство ответственности, чем вашему сыну?
  
  — Просто он ближе ко мне. Географически. Мой сын был в Вашингтоне, а Келли обитал в Ла-Джолле.
  
  — Вы же были в Ломпоке.
  
  — Я был в Ломпоке.
  
  — Чем он занимался?
  
  — Пол? Он юрист, как Келли и я, но у него никогда не было частной практики. Едва ему минуло восемнадцать, может, девятнадцать, он решил сделать карьеру в рамках федерального правительства.
  
  — Ваше пребывание в тюрьме отнюдь не способствовало его карьере.
  
  — Не стоит преувеличивать. Сразу же после моего осуждения он получил повышение по службе, которое в армии соответствовало бы перемещению от звания подполковника сразу же до бригадного генерала.
  
  На полных губах Б.Д. Хаскинс мелькнула кривая усмешка.
  
  — Вашингтону, должно быть, нравились его политические взгляды.
  
  — Во всяком случае, они отвечали общепринятым и не выбивались из ряда.
  
  — А ваши?
  
  — По традициям нашей семьи политические взгляды сыновей всегда противоречили воззрениям отцов. Мой дедушка, тот, который выиграл тросточку, был ярым социалистом. Его сын — мой старик — рыдал, когда Тафт проиграл Эйзенхауэру в пятьдесят втором.
  
  Она откинулась на кожаную спинку кресла.
  
  — И когда вы решили выставлять свою кандидатуру?
  
  — В старших классах школы. Я был отличным оратором, непобедимым спорщиком и принял решение идти по юридической стезе и, может быть, заняться политикой, когда выяснил, что любая победа буквально окрыляет меня. Где бы то ни было — только побеждать. И несколько позже я узнал, что ничто не дает такого ощущения победы, как выборы. Абсолютно ничего.
  
  — Сколько вам тогда было лет?
  
  — Когда я впервые вступил на эту дорогу? Двадцать семь. Выиграв кампанию, я стал прокурором округа, отслужил в этом звании пару двухгодичных сроков, отправил за решетку несколько богатых жуликов, добился того, что мое имя стало встречаться в газетах, а затем вернулся к частной практике, в ходе которой, защищая тех жуликов, что я недавно преследовал, обеспечил себе неплохой уровень жизни. Когда понял, что я обеспечен достаточно, решил стать членом Верховного Суда и добился своего.
  
  — Какая сумма вас устроила?
  
  Эдер пожал плечами.
  
  — Два или три миллиона на круг.
  
  — Как вам удалось стать главной судьей?
  
  — Каждые четыре года члены суда выбирают на этот пост одного из своих коллег.
  
  — Довольно любопытно.
  
  — Сам штат довольно любопытен. Отбыв на этом посту четыре года, я неизменно опять оказывался на нем в силу тех же причин.
  
  — Тех же причин, — повторила она.
  
  Эдер кивнул и склонился вперед, поставив локти на колени. Он не пытался скрыть своей заинтересованности, когда сказал:
  
  — Я был бы признателен, если бы мог послушать и вас.
  
  — О чем?
  
  — Как вам удалось стать выборным мэром.
  
  Хаскинс бесстрастно разглядывала Эдера, словно он был выловленной рыбкой, и она прикидывала, снять ли его с крючка и бросить в озеро, или же повесить на кукан. После почти двадцатисекундного молчания, она кивнула:
  
  — Хорошо.
  
  Эдер поудобнее устроился на кушетке и самым серьезным голосом сказал:
  
  — Когда вы дойдете до подробностей, которые могут вам показаться неприглядными, мэр, что всегда бывает, продолжайте, и пусть вас не беспокоят мои эмоции. — Он сдержанно улыбнулся ей. — Какие бы они ни были.
  
  Б.Д. Хаскинс начала свое повествование с напоминания о том, что их было девять человек, которые в размалеванном школьном автобусе ввалились в Дюранго летним вечером 1968 года. На следующее утро четверо из них решили остаться. Остальные пятеро собрались двинуться в Дюранго в Скалистых горах в Колорадо. Бросили монетку. Тех, кого манило Колорадо, поставили на орла и им достался разрисованный автобус.
  
  В калифорнийском Дюранго, как она поведала, остались она сама, которой к тому времени минуло 16 лет, ее двенадцатилетняя сводная сестра Дикси Венейбл, Сид Форк 18-ти лет, и их приятель, 20-летний псих, который называл себя то Тедди Джонсом, то Тедди Смитом.
  
  Хаскинс сказала, что Тедди был алкоголиком и наркоманом, который иссушал и травил свои мозги джином, кислотой и вообще всем, что он мог вдохнуть, проглотить или вколоть в вену. Но, кроме того, Тедди был единственным, у кого водились деньги. И когда он снял четырехкомнатный дом (скорее развалину, чем дом, заверила она) на Ботрайт-стрит в восточной части Дюранго, где тянулись трущобы, остальные трое вселились туда вместе с ним.
  
  Она сказала, что совместная жизнь длилась недели три, может, четыре. Она завершилась, когда они с Форком как-то днем пришли с пляжа. Тогда был настоящий песчаный пляж, не то, что сейчас. Как бы там ни было, когда они с Форком вошли в дом, то обнаружили привязанную к кровати голую 12-летнюю Дикси. Тедди тоже голый, прикладываясь к бутылке с джином, пытался этой же бутылкой изнасиловать Дикси, потому что, как сказала Хаскинс, никаким иным образом это у него не получилось бы.
  
  Сид Форк схватил первое, что ему попалось под руку — отломанный косяк, как она припоминает, сбил Тедди с ног и измолотил его до беспамятства. Когда тот пришел в себя, Форк изъял все его деньги, которых, насколько ей помнится, было около 300 долларов, то есть, по сегодняшним ценам порядка тысячи. Форк заявил Тедди, что тот получит свои деньги, лишь когда сядет на автобус, уходящий из города. В те дни, по ее словам, были две автобусные линии, обслуживающие Дюранго — компании «Грейхаундс» и «Трейлуэйс».
  
  Что Тедди и пришлось сделать, сказала она. Сид Форк проводил его до города, купил Тедди билет, засунул его в автобус, отдал ему деньги и пообещал, если когда-нибудь увидит его в Дюранго, утопить в океане.
  
  Хотя от Тедди Джонса (или Смита) им удалось отделаться, ей, Форку и Дикси как-то нужно было питаться. Поэтому они с Форком пошли работать: он на бензозаправку, а она в аптеку, владелец которой, еще достаточно симпатичный мужчина лет сорока пяти, стал приударять за ней, пока она не сказала, что, если он не прекратит волочиться, она все расскажет его жене.
  
  Так они втроем как-то тянули до конца 1968 года, когда заправка, на которой работал Форк, была ограблена. Владелец, конечно же, заподозрил Форка. Но, будучи первостатейным дерьмом, не обвинил его впрямую и даже не обратился к копам. То, что он сделал, было хуже. Куда хуже.
  
  По прикидкам Хаскинс, примерно недели через три на заправку подъехали три фэбээровца из Санта-Барбары. Сид вышел к ним, и они потребовали от него призывную повестку, которая была давно порвана. Владелец заправки обвинил Сида в уклонении от воинской повинности, и через три недели он уже оказался в рядах армии, а еще через четыре или пять месяцев — в Сайгоне в составе корпуса военной полиции.
  
  Хаскинс рассказала, что, расставшись с Форком, она явилась к владельцу аптеки и заявила ему, что, если он хочет регулярно посещать ее постель, это обойдется ему в двести долларов в месяц сверх того, что он ей уже платит. Фармацевт сказал, что ему нужно обдумать это предложение. Через три дня он попросил ее остаться после работы.
  
  Фармацевт предложил ей одно соглашение. У него есть два приятеля, оба отличные мужики, один из них юрист, а второй служит в ООП, обществе охраны интересов потребителей, и оба они, как и он сам, члены городского совета Дюранго. И они все втроем, как он дал ей понять, хотели бы скооперироваться.
  
  И вот что они предлагают — каждый из них будет платить ей 150 долларов в месяц. Фармацевту достались вечера понедельника и среды; юристу — вторник и пятница, а ООП — четверг и суббота. Хаскинс сообщила, что по совместному решению воскресенье целиком принадлежало ей.
  
  Но она сделала фармацевту контрпредложение. Она сказала, что готова принять их предложение, если Дикси получит возможность в сентябре пойти в школу, не ломая себе головы, как бы получить свидетельство ее прежних школьных успехов. Второе ее условие заключалось в том, что, поскольку она не видит для себя будущего, продавая аспирин или «Котекс», она хотела бы получить работу или в юридической конторе или в ООП, где сможет обрести какие-то практические знания.
  
  Потребовалось не меньше недели переговоров, прежде чем они согласились. Она стала заниматься в ООП подборкой досье и регистратурой, а Дикси зачислили в седьмой класс. Позже, сказала она, когда деятель ООП заметил, что у новой регистраторши, кроме фигуры, есть еще и голова, он стал учить ее основам бухгалтерского учета и дал ей возможность посещать курсы стенографии и машинописи на вечерних занятиях в Дюрангском колледже, которым, в соответствии с постановлением номер 13, девять лет назад был положен конец.
  
  Проработав в ООП около трех лет, рассказала Хаскинс, она стала управляющей этим офисом. И как раз к этому времени Сид Форк вернулся из Вьетнама.
  
  — Когда это произошло? — спросил Эдер. — В семьдесят первом?
  
  — В конце семьдесят первого.
  
  — И вам было тогда девятнадцать или двадцать лет?
  
  — Только что исполнилось двадцать.
  
  — И как складывались дела после его возвращения?
  
  — Мы поговорили, и все стало о‘кей.
  
  Когда Форк отслужил в военной полиции в Сайгоне три годичных срока, по ее словам, на рукаве у него были нашивки специалиста 6-го класса, а на талии — пояс с 15 тысячами долларов, вырученных на черном рынке. Эдер прикинул, что звание специалиста шестого класса равнозначно чину штабного сержанта в армии, в которой он служил давным-давно. Три полоски и угловой шеврон, припомнил он.
  
  — Почему шеф подписался еще на два дополнительных срока? — спросил Эдер.
  
  — Ему нравилось быть Эм-Пи. Кроме того, нравилось качать деньги с черного рынка.
  
  Хаскинс сказала, что Форк изъявил желание вернуться в те места, откуда они сюда прибыли. Он даже захотел перебраться в Лос-Анжелес, где, по его мнению, он сможет поступить в полицию. Она спросила его, кем, как ему кажется, он будет через десять лет — сержантом Лос-Анжелесского департамента полиции?
  
  Форк стал убеждать ее, что не видит в этом ничего плохого, пока она не объявила ему, что через шесть или семь лет он может быть шефом полиции Дюранго, если будет следовать ее плану.
  
  Б.Д. Хаскинс прервала свое повествование, чтобы еще раз осведомиться у Эдера, не хочет ли он бренди или что-нибудь еще. Эдер заверил ее, что хочет не столько бренди, сколько услышать продолжение ее рассказа, как она справилась со своими проблемами.
  
  Хаскинс объяснила, что к тому времени она стала незаменимым элементом существования всех трех членов сексуального кооператива. Все они по-прежнему были членами городского совета, так что, освоив стенографию, она предложила свои услуги по ведению протоколов еженедельных собраний совета. До сих пор эта обязанность ложилась по очереди на каждого из пяти членов совета. Все они терпеть ее не могли, сказала она, ибо протоколисту оставалось только слушать, что говорят остальные.
  
  Они с удовольствием приняли ее предложение, припомнила Хаскинс, заверив ее, что будут очень ей обязаны, особенно учитывая, что городу ее услуги не стоили ни цента. Она же сказала, что с удовольствием пойдет им навстречу, а если они пользуются влиянием у старого шефа полиции, то должны объяснить ему, насколько выгодно взять в свои ряды закаленного ветерана Эм-Пи и Вьетнама, который будет служить не за страх, а за совесть. Вот таким образом, уточнила она, Сид Форк и влился в ряды полицейских сил Дюранго.
  
  Джек Эдер решился задать еще несколько вопросов.
  
  — Кто служил городским казначеем? Тот тип из ООП, на которого вы работали?
  
  — Да. Он уделял этим обязанностям лишь часть времени. Теперь пришлось работать полный рабочий день.
  
  — И часть рутинной работы он поручил вам?
  
  — Все, от чего он мог отделаться.
  
  — То есть, вы вели протоколы заседаний городского совета и, в сущности, держали в руках всю городскую документацию.
  
  Она кивнула.
  
  — И плюс еще обязанности в сексуальном кооперативе?
  
  — Они по-прежнему платили и заходили ко мне раз-другой в неделю. Но я им, скорее, оказывала терапевтические услуги, чем сексуальные. Они любили болтать со мной обо всем, что приходило в голову.
  
  — Обо всем и обо всех.
  
  — И обо всех, — согласилась она.
  
  — Предполагаю, вы прекрасно помните все, что вам говорилось.
  
  — Я все записывала.
  
  — Общество охраны прав потребителей, юрист и фармацевт, — сказал Эдер, словно размышляя вслух. — Должны быть, они обо всех в городе знали, у кого какой скелет в шкафу.[2]
  
  — Если даже что-то от них и ускользнуло, Сид был начеку.
  
  — Между вами по-прежнему сохранялась близость?
  
  — Он приходил вечером по воскресеньям.
  
  Эдер кивнул в знак понимания, если не одобрения, такого расписания, хитро взглянул на нее и спросил:
  
  — И кто же из них в конце концов скончался на вас?
  
  — Фармацевт.
  
  Она сказала, что он умер от аневризмы аорты в 1973 году, вскоре после того, как ей исполнился двадцать один год. Поскольку выборов в том году не предполагалось, городской совет потребовал от мэра назначить преемника выбывшему члену до окончания срока полномочий совета, и выбор мэра должен получить одобрение большинства совета.
  
  — Поскольку в его составе осталось только четыре человека, голосование могло оказаться довольно сложным, — заметил Эдер.
  
  — Голос мэра мог оказаться решающим.
  
  — За вас, должно быть, были отданы два весомых голоса в совете — от ООП и юриста.
  
  — И кроме того и мэра. Остальные два члена совета предполагали, что он изберет какого-нибудь молодого, решительного и амбициозного юриста. Но два моих приятеля убедили его, что он проявит незаурядную мудрость, если предложит кандидатуру молодой женщины, которая будет, как всегда, вести протоколы и обеспечивать документацию.
  
  — И сколько вам потребовалось времени, чтобы утопить мэра?
  
  Хаскинс сказала, что у нее ушло на это пять лет. Она отслужила до конца срока полномочий совета и была переизбрана в него в 1972 году и в 1976-м году. В 1978 году она возглавила список кандидатов и выступила против засидевшегося на своем посту мэра, обвинив его в пренебрежении своими обязанностями, некомпетентности и намекнув, что его давно уже пора сдать в архив, хотя Сид Форк советовал ей не разжигать этих страстей, напоминающих детские жалобы.
  
  Но она еще усилила давление, откровенно назвав Дикки Хэндшоу старым, дряхлым и ленивым. В завершении кампании она выиграла у него выборы, получив 52,3 процента голосов; через три дня после переселения в кабинет мэра переименовала городской парк в его честь и, уволив старого шефа полиции, назначила на его место Сида Форка.
  
  Восхищенный и пораженный, Эдер только покачал головой.
  
  — Господи, подумать только, — назвать парк его именем.
  
  — Борьба носила довольно ожесточенный характер, и я решила, что это несколько успокоит общественное мнение.
  
  — И в то же время, возможно, будет служить постоянным напоминанием о судьбе бедного старого Дикки.
  
  В первый раз за последние полчаса Б.Д. Хаскинс позволила себе улыбнуться.
  
  — Да, пожалуй, что так, но я никогда об этом не думала.
  
  — Конечно, нет, — заверил ее Джек Эдер.
  Глава четырнадцатая
  
  Незадолго до полуночи этой же последней пятницы июня Келли Винс и Сид Форк предстали перед фасадом залитого светом трехэтажного броского здания в викторианском стиле, которое могло гордиться тремя ребристыми куполами, восемью колоннами (насколько успел быстро подсчитать Винс) и верандой, которая опоясывала две стороны дома и часть третьей.
  
  — Освещение оставалось включенным, пока он не возвращался домой, — объяснил причину иллюминации Сид Форк. — Свет служит чем-то вроде страховки от взлома. Кроме того, это здание числится среди достопримечательностей города.
  
  — У вас есть тут достопримечательности?
  
  — Ага, но осмотр их занимает всего десять минут.
  
  В лучах света было видно, что фасад недавно покрасили в темно-кремовый цвет, который, по мнению Винса, резко контрастировал с темно-зеленым цветом филенок двери. Новая черепичная кладка крыши могла противостоять любым капризам погоды. Сам дом основательно, не меньше, чем футов на двести, отстоял от дорожного полотна и был окружен посадками ухоженных старых сосен. В глубине за ними Винс увидел еще одно освещенное строение, которое, по всей видимости, когда-то было конюшней, переоборудованное под гараж.
  
  Пока они двигались по извилистой, выложенной кирпичом, дорожке до веранды, Сид Форк объяснил, что Норм Трис унаследовал этот дом от своего отца, а тот, в свою очередь, от своего, который и возвел его в 1903 году.
  
  Форк нажал кнопку звонка. Женщина, открывшая им дверь, оказалась моложе, чем Винс предполагал. Увидев, что ее поздними посетителями оказались шеф полиции и какой-то незнакомец, она предположила самое худшее и, не желая принимать его, замотала головой, словно говоря «Что бы ни было, я ничего не хочу слышать», пока наконец Сид Форк не решился:
  
  — Мне очень жаль, Вирджиния, но я принес плохие новости. В Норма стреляли, и он… ну, словом, он мертв.
  
  При слове «мертв» Вирджиния Трис перестала мотать головой и быстро замигала, словно стараясь удержать готовые брызнуть слезы. У нее были большие темно-карие глаза, которые теперь наполнились влагой, далеко отстоящие друг от друга на узком смуглом лице, увенчанном шапкой густых коротких волос соломенного цвета. У нее был маленький, с легким нахальством вздернутый нос и твердый, скорее всего, упрямый подбородок. Между носом и подбородком располагался рот безупречного рисунка, полная нижняя губа которого была закушена. Вирджиния Трис, освободив губы из прикуса, приоткрыла рот, с трудом вдохнула, перестала моргать и, задержав в груди воздух, издала печальный выдох. Обмякнув, она пригласила в дом.
  
  Они проследовали за ней через большой холл, из которого шла наверх лестница резного дуба, миновав пару скользящих дверей из того же дерева. Большая часть блестящего паркета дубового набора была покрыта ковром красной и пурпурной расцветки — пурпур был таким темным, что казался почти черным. Красные узоры ковра были расцвечены розовыми вкраплениями — они представляли собой сплетения вьющихся роз, узоры которых повторяли обои на стенах.
  
  Там же висели картины, в которых Винс предположил морские пейзажи Калифорнии, работы маслом, принадлежавшие руке любителя, которому техника была присуща больше, чем одаренность. В двух углах комнаты стояли массивные столы с круглыми мраморными столешницами, ножки которых завершались когтистыми лапами. На обоих столах высились лампы из толстого фарфора, с оранжевыми шелковыми абажурами, которые уже успели основательно выцвести.
  
  Вирджиния Трис оказалась высокой, почти пяти футов и десяти дюймов, женщиной, в плотных синих джинсах, отчего ее ноги казались еще длиннее, чем были на самом деле. На ней была также белая мужская рубашка на пуговичках навыпуск и с закатанными до локтей рукавами. На босых ногах стоптанные шлепанцы.
  
  Она медленно опустилась в кресло с истертым плюшем без подлокотников. Поджав колени и обхватив их руками, она внимательно выслушала, как Сид Форк представил Келли Винса, «моего старого друга», и, пока Форк и Винс, державший тросточку между колен, рассаживались на диване, приветствовала его почти неслышным голосом.
  
  Последовавшее короткое молчание прервала, откашлявшись, сама Вирджиния Трис:
  
  — Кто застрелил его?
  
  — Пока мы не знаем, — ответил Форк.
  
  — Это был налет… или грабеж?
  
  — Не думаю, но вполне возможно.
  
  — В него стреляли один раз, дважды, несколько раз… сколько?
  
  — Два раза. В голову.
  
  — Значит, все произошло быстро. То есть, Норму не пришлось лежать, истекая кровью и взывая о помощи.
  
  — Все было очень быстро, Вирджиния.
  
  Она снова вздохнула.
  
  — Ну и дерьмовая же история.
  
  Форк с печальной торжественностью кивнул в знак согласия и спросил:
  
  — Хотите, чтобы я кому-нибудь позвонил? Может, вы хотите, чтобы кто-нибудь пришел и посидел с вами.
  
  Вместо того, чтобы ответить Форку, она взглянула на Келли Винса.
  
  — Вы с Сидом старые друзья?
  
  — Не совсем.
  
  — Я живу тут всего четыре года и практически никого не знаю, чтобы кто-то пришел и побыл со мной. Мы были женаты всего три года. Я его вторая жена. «Скво номер два», как он называл меня. Я работала официанткой в «Орле», и, как мне кажется, именно поэтому люди не одобряли наш брак.
  
  — Кому он мог не нравиться? — попытался возразить Форк.
  
  Не обращая на него внимания, она продолжала разговаривать с Винсом.
  
  — Им не нравилось, что я была официанткой и из-за разницы наших лет. Мне двадцать три, а Норму сорок три. Двадцать лет разницы. Вам не кажется, что это многовато?
  
  Винс сказал нет, ему не кажется.
  
  Наступило молчание, пока она не глянула на Форка и не сказала:
  
  — Что же мне теперь, черт побери, делать, Сид?
  
  Держа локти на коленях, Сид наклонился вперед с сочувственным выражением длинного лица.
  
  — Первым делом вам надо хорошо выспаться.
  
  — Как я могу спать?
  
  — Я попрошу Джоя Эмори принести вам пилюль.
  
  — Даже с таблетками я не усну.
  
  — Вы должны поспать, чтобы набраться сил к утру.
  
  — Чего ради?
  
  — Я бы не хотел упоминать о деньгах в такие минуты, но все повалят посмотреть на то место, где убили Норма. Вам придется открыть заведение с самого утра, и вы можете наварить за день тысячу или, может, полторы тысячи.
  
  Даже эта заманчивая перспектива не смогла стереть с ее лица выражение печали и сокрушения.
  
  — Так много? — спросила она и тут же ответила на свой же вопрос: — Да, пожалуй, столько и получится. — Она нахмурилась, глядя на Форка: — А вы не думаете, что Норм был бы против?
  
  — Вирджиния, — мягким терпеливым тоном обратился к ней Форк. — Норму так и так плевать.
  Глава пятнадцатая
  
  Когда Форк и Винс в 12.46 без стука вошли в дом мэра, они нашли Джека Эдера на кремовом диване с бутылкой пива в руках и мэра в ее кресле коричневой кожи. Она повернулась к вошедшим, но Сид Форк успел предупредить ее вопрос:
  
  — Кто-то час назад пристрелил Норма Триса и оставил тебе послание.
  
  Хаскинс кивнула, словно новость ее не особенно заинтересовала, и, неторопливо поднявшись, отвернулась от трех мужчин. Подойдя к одной из репродукций картины Моне, она, казалось, стала внимательно изучать ее. Все еще не отводя от картины взгляда, она спросила:
  
  — Как это все приняла Вирджиния?
  
  — Тяжело.
  
  — Вы попросили кого-нибудь остаться с ней?
  
  — Она никого не хочет видеть.
  
  Отвлекшись от созерцания рассвета на Сене, Хаскинс повернулась; лицо ее было спокойно, глаза почти сухие, а голос сдержанный.
  
  — Я позвоню ей. Выясним, захочет ли она остаться тут еще на несколько дней.
  
  Подойдя сзади к креслу, мэр оперлась бедрами на его низкую спинку, словно эта поддержка успокаивала ее. Сложив руки на груди, она спросила:
  
  — Что за послание?
  
  Винс вытащил из бокового кармана конверт пять на семь дюймов, пересек комнату и вручил его Хаскинс.
  
  — Оно адресовано вам, но касается всех нас четверых.
  
  — Я вижу, что вы уже вскрыли его, — сказала мэр, ясно давая понять, что ей, как и всем прочим, не нравится, когда вскрывают ее почту. Вынув фотографии, она бегло просмотрела их. Когда она стала рассматривать их более внимательно, Джек Эдер спросил:
  
  — А кто такие Норм и Вирджиния?
  
  — Вирджиния — жена Норма Триса, — пояснила она, засовывая фотографии обратно в конверт. — Ему принадлежал «Синий Орел» и кое-какая собственность в городе. Кроме того, он одним из первых поддержал меня. — Она глянула на Эдера. — В финансовом смысле.
  
  Эдер сочувственно склонил голову, дабы показать, как глубоко к сердцу он принимает потерю мэра. Она оттолкнулась от спинки кресла и, обогнув его, протянула Эдеру конверт.
  
  — Мне будет не хватать Норма.
  
  — Могу себе представить, — кивнул Эдер, извлекая снимки и неторопливо просматривая их. Закончив, он поднял глаза на Винса: — Ты спрятался, а я высунул язык.
  
  — Шеф думает, что это своеобразная метафора.
  
  Форк покачал головой.
  
  — Это вы сказали, а не я.
  
  Эдер посмотрел на Б.Д. Хаскинс, которая стояла у окна, глядя в ночную тьму.
  
  — Когда и где они сфотографировали вас? — спросил он.
  
  — Два дня назад сразу же после шести, на стоянке за Сити-Холлом.
  
  Эдер глянул на Форка, желая услышать подтверждение. Тот потеребил мочку уха, нахмурился и кивнул:
  
  — Господи, совершенно точно.
  
  Б.Д. Хаскинс отвернулась от окна, чтобы взглянуть на Эдера.
  
  — Мы с Сидом говорили — может, даже спорили — стоит ли пойти выпить. И отказались. Пойти выпить, я имею в виду.
  
  — И вы решительно не заметили фотографа? — предположил Винс.
  
  Мэр покачала головой.
  
  — А эти ваши снимки… Где вас щелкнули?
  
  — В нижней части Ломпока, — сказал Винс. — Меньше чем через час, как Джек вышел из тюрьмы.
  
  Она посмотрела на Форка.
  
  — Я бы хотела выпить, Сид. Немного бренди.
  
  — Еще кто-нибудь хочет? — спросил Форк. Винс сказал, что предпочел бы пиво, а Эдер прикончит то, что у него есть. Когда Форк удалился на кухню, мэр села в свое любимое кресло, поджав под себя ноги и одернув на коленях черную юбку.
  
  Никто не проронил ни слова, пока Форк не вернулся с двумя банками пива и бокалом бренди. Он поставил его перед Хаскинс, протянул Винсу вскрытую банку и спросил, не нужен ли ему стакан. Винс сказал, что нет, не нужен.
  
  Отпив бренди, Хаскинс обратилась ко всем присутствующим в комнате:
  
  — В чем мог быть смысл убийства Норма?
  
  — В полной мере дать нам понять — до нас должен дойти смысл письма, — сказал Винс.
  
  — Что бы это могло значить — на понятном английском?
  
  — Очень просто, — сказал Форк, занимая единственное другое кресло в комнате, которое, скорее, смахивало на стул, чем на кресло. — Они делали эти снимки, чтобы дать нам знать: им все известно относительно того, что мы с тобой собираемся предоставить убежище судье и Винсу. Затем они убивают бедного старого Норма, давая нам понять, что народ они крутой и шутить с ними не следует. — Он взглянул на Винса: — Так?
  
  — Примерно так.
  
  В наступившем молчании Джек Эдер откинулся на спинку дивана и стал внимательно изучать потолок. Наконец, он сказал:
  
  — Я все пытаюсь понять, как им удалось так быстро нащупать связь между вами и нами.
  
  Наступило очередное краткое молчание, прежде чем Б.Д. Хаскинс предположила:
  
  — Кто-то проболтался.
  
  — Я ни с кем не говорил, — возразил Эдер. — А Келли пообщался только с Воякой Слоаном.
  
  — Значит, он был с ним излишне откровенен, — стояла на своем мэр.
  
  — Кто мог вам это передать, — спросил ее Винс, — кроме вашей сестры?
  
  — Никто.
  
  Винс и Эдер уставились на Сида Форка, который заверил их, что ни с кем не говорил.
  
  Эдер перевел взгляд на мэра.
  
  — А кому рассказывала ваша сестра?
  
  — Своему мужу, — опередил ответ мэра Форк.
  
  — Надеюсь, что так и было, — сказала Б.Д. Хаскинс, не обращая внимания на три пары глаз, уставившихся на нее. Снова заговорив, она обращалась непосредственно к Джеку Эдеру. Слегка наклонившись вперед, она не сводила с него взгляда холодных серых глаз, которые, как Эдер позже заверял Винса, «уставились в глубину моей души так, словно там сплошная грязь, темнота и мокрицы ползают».
  
  — Вы должны понять, — продолжала она, — если мне придется говорить с этой публикой — мне потребуется посредник. Некто посторонний.
  
  — Логично, — согласился Эдер.
  
  — И при том достаточно богатый, что куда лучше, нежели бедняк, ибо богатый не столь легко поддастся искушению изменить нам, если представится такая возможность — а в этой ситуации я в ней, черт побери, уверена. И видит Бог, Парвис более чем обеспечен.
  
  — Парвис ваш зять? — спросил Эдер.
  
  — Да.
  
  — Вроде бы вы говорили, что его зовут Мансур.
  
  — Парвис Мансур.
  
  — Когда мы с Келли сможем с ним встретиться?
  
  — Как насчет завтра?
  
  — Не выбрать ли нам субботу или воскресенье?
  
  — Субботу. Сегодня.
  
  — Сегодня более, чем устроит, — согласился Джек Эдер.
  Глава шестнадцатая
  
  Хотя на полированной гранитной плите над входом было высечено «Гражданский Центр Дюранго», никто не называл строение иначе чем Сити-Холл. Возведенное на месте старого Сити-Холла, который был выстроен в 1887 году и рухнул в 1935-м году во время землетрясения, новое здание городского совета явилось свету в июне 1938 года, но его золотой юбилей прошел никем не замеченным.
  
  Оно представляло собой массивное трехэтажное сооружение из серого гранита, которое Б.Д. Хаскинс называла сундук с окошком. Его границы включали в себя стоянку для парковки и пожарное депо № 1 (хотя пожарного депо № 2 не существовало), и Гражданский Центр занимал примерно половину квартала первостатейной недвижимой собственности на Проезде Нобеля.
  
  Проезд, как все его называли, был единственной улицей в Дюранго, которая хоть как-то напоминала бульвар, и единственной, которая со всеми своим поворотами и изгибами шла через город от его восточных границ до Южнотихоокеанской трассы на западе. Все остальные улицы — не считая расположенных у подножья холма — как по линеечке проходили с запада на восток и с севера на юг.
  
  Проезд Нобеля получил свое название по имени шулера из Луизианы Нобеля Кларка, который на пару со своей мексиканской женой Люпой, бывшей проституткой, основал это поселение 148 лет назад и назвал его Дюранго в честь одноименного в Мексике, откуда Люпа удрала в 1853 во время массового нашествия скорпионов.
  
  Воспользовавшись посильным содействием индейцев-чумашей, постоянно пребывавших в заторможенном состоянии, пара возвела первое строение Дюранго, из четырех стен и крыши. Наполовину из бревен, наполовину из необожженного кирпича, здание представляло собой комбинацию торговой фактории, таверны и публичного дома. При невыясненных обстоятельствах через двадцать три месяца оно сгорело дотла, зажарив в своих пылающих развалинах Нобеля и Люпу Кларков и двух неопознанных лиц мужского пола.
  
  Но старая тропа, которая, извиваясь, шла через горы, спускалась к подножью холмов и бежала дальше к побережью океана, продолжала называться Проездом, ибо никто не видел смысла переименовывать ее.
  
  Как гласила высеченная на камне надпись, Гражданский Центр являлся пристанищем всех муниципальных служб Дюранго. Мэр, шеф полиции и хранитель городской казны — все размещались на третьем этаже, вкупе с бухгалтерией последнего. На втором этаже находились судебный зал и камера муниципального судьи города, который переизбирался каждые четыре года. Через холл от него располагались помещения выборного прокурора города и двух его заместителей — плюс еще два клерка, судебный пристав, три секретарши и престарелый судебный репортер, который писал на полставки, все свое время посвящая развлечениям в стиле геев, и, хотя был заметно глуховат, все же сохранял тщеславие, не позволявшее ему прибегнуть к слуховому аппарату. Начальник пожарной команды занимал кабинет депо номер 1.
  
  Нижний этаж был отведен под остальные городские службы. Почти треть его занимала полиция и непосредственно тюрьма, которая включала в себя шесть камер и вытрезвитель. Остальная часть занята стойками, у которых горожане могли платить налоги, оплачивать счета за отопление и водоснабжение, получать свидетельства о браке и оформлять разводы, регистрировать смерти и рождения, подавать прошения на строительство и возведение пристроек; здесь же, если в том возникала необходимость, впрочем, довольно редкая, проходили встречи с членами городского совета.
  
  На часах только пробило 9.30; стояла последняя суббота июня, и шеф полиции Сид Форк, откинувшись на спинку своего вращающегося банковского кресла и положив ноги на стол мореного дуба, слушал отчеты двух своих детективов из отдела по расследованию убийств, Уэйда Брайанта, непомерно выросшего карлика, и Джоя Хаффа, который, по мнению Сида Форка, был сущим профессором в своем деле.
  
  Когда Брайант замолчал, шеф переспросил:
  
  — Значит, двадцать второй, а?
  
  — Такой выбор свойственен завзятым профессионалам, — подытожил Хафф.
  
  — Нам бы крепко помогло, будь у нас хоть какое-то представление о мотивах, — сказал Форк. — Я хочу сказать, что непонятно, почему сюда является какой-то профессиональный убийца, появившийся непонятно откуда, от Лос-Анжелеса до Сан-Франциско, пускает пару пуль в старину Норма и исчезает, даже не потрудившись опустошить кассу?
  
  — Хороший вопрос, — согласился Брайант.
  
  — Я тоже так считаю, — поддержал его Хафф.
  
  — Ну?
  
  — Потому что кто-то заплатил ему, — предположил Хафф.
  
  — Так кто же?
  
  — Для этого мы и существуем, — сказал Брайант. — Мы с Джоем только этим и занимаемся. Хотя сегодня суббота, мы поднялись в самую рань и отправились к новоиспеченной вдове, чтобы, как вы понимаете, убедиться, все ли с ней в порядке и не сунула ли она голову в духовку — и чтобы, может быть, задать ей парочку вопросов. Явились мы к ней около восьми часов утра и угадайте, что мы выяснили?
  
  Форк зевнул.
  
  — Ее не было на месте.
  
  — Верно, — согласился Брайант. — Тогда Джой и говорит: давай-ка проверим «Синий Орел», потому что, может быть, она сидит там над бухгалтерскими книгами или изливает свою печаль. Мы поехали к «Синему Орлу» и угадайте, что мы там обнаружили?
  
  — Отгадка номер два, — Форк снова зевнул.
  
  — Мы даже не смогли войти в него — вот что, — сказал Хафф.
  
  Форк кивнул, словно удовлетворившись ответом.
  
  — У стойки все стояли в четыре ряда, — продолжил Брайант. — Ну, в два, не меньше. А за ней порхала сама Вирджиния, разливая пиво, откупоривая бутылки, и, улыбаясь сквозь слезы, исполняла прекрасные мелодии звоночком кассы.
  
  — Я говорил ей, что сегодня она огребет не меньше тысячи, — сказал Форк. — Может, даже полторы.
  
  — Значит, это твоя идея?
  
  — Лучше, чем торчать дома, бродя по всем четырнадцати комнатам и грызя до дыр носовой платок.
  
  — Словом, мы кое-как пробились к стойке, попались Вирджинии на глаза, и Уэйд сказал что-то соболезнующее, типа «Ну, ты крутишься, Джинни!», а она сказала, как она, мол, благодарна, что мы заглянули утешить ее и что она еле справляется.
  
  — Значит, вам так и не удалось спросить, кто, по ее мнению, мог направить убийцу?
  
  — Ни секунды не могли улучить, — сказал Брайант, — потому что с одной стороны сидел «Кондор Стейк Банк», а с другой «Реджент-Шевроле».
  
  — Значит, сплошной прилив, так?
  
  — Сплошной.
  
  Повернув голову, Сид Форк взглянул в окно.
  
  — Припоминаю, что когда кто-нибудь умирал, его родственники, соседи и друзья собирались после похорон на поминки, где были тонны жратвы, главным образом, жареные цыплята и копченая ветчина, а вдова, вся в черном, встречала гостей, пожимала всем руки и соглашалась, что да, в самом деле, покойный Том или Гарри выглядел совсем как живой и, конечно же, цветы были просто великолепны.
  
  — Когда, черт возьми, это было? — спросил Брайант.
  
  — Лет двадцать пять-тридцать назад, — ответил Форк. Он отвернулся от окна и спросил Брайанта: — Так что же вы нашли… если вообще что-то нашли?
  
  Брайант облизал губы, предвкушая реакцию на свой ответ.
  
  — Возможного свидетеля.
  
  Форк рывком сбросил ноги на пол и наклонился вперед.
  
  — Кого?
  
  — Отец Френк из Сент-Мэгги.
  
  — Прекрасно, — Форк водрузил ноги обратно на стол. — Наш пастор-алкоголик.
  
  — Пока он в завязке, — уточнил Джой Хафф. — Обратился в общество «Анонимных Алкоголиков» и все такое.
  
  — Как вы на него вышли?
  
  — В то утро он болтался вокруг «Орла», опасаясь войти, и мы с Уэйдом, выйдя, наткнулись на него.
  
  — Он что, опасался опохмелиться?
  
  — Возможно, — кивнул Брайант. — Значит, Джой спросил его, как, мол, дела, отче? А тот сказал, что все прекрасно, если не считать, что он постарается зайти попозже и выскажет Вирджинии свое сочувствие, когда она не будет так занята. Затем он посмотрел на меня, и я понял, что он колеблется — да, нет, да, нет — пока, наконец, не признался, что прошлым вечером заметил тут нечто странноватое. Никогда раньше не слыхал такого выражения — странноватое.
  
  — Я тоже, — признался Джой Хафф.
  
  — Во всяком случае, похоже, он был на встрече…
  
  — С «Анонимными Алкоголиками»? — спросил Форк.
  
  Брайант кивнул.
  
  — Но там не было ничего особенного, никто не сбивал его с пути истинного, и он не получал от епископа никаких укоризненных посланий. Кто знает, что там было? Но, во всяком случае, он пребывал в смятении духа и решил пройтись, чтобы успокоиться. Он оказался как раз на Северной Пятой, когда увидел, что какой-то другой священник рассматривает щенков в витрине магазина Фелипе.
  
  — Пастушьих лабрадоров? — уточнил Форк. — Симпатичные малыши.
  
  Джой Хафф продолжил отчет.
  
  — Ну, вы знаете, в каком виде отец Френк ходит большую часть времени — в рубашке с открытым воротом и джинсах. Но он сказал, что тот, другой священник был весь в черном, хотя воротничок у него был не того покроя и все такое. В общем, отец Френк решил, что он решил посетить кого-то и просто проезжал мимо, потому что он никогда раньше не видел его. Он, кроме того, предположил, что священник мог заглянуть к «Красотке Полли» выпить кофе и перекусить. Он уже был почти готов пересечь улицу и пригласить коллегу, как тот развернулся и пустился едва ли не бегом.
  
  — По направлению к «Орлу»?
  
  — От него. Поэтому отец Френк, помявшись, сделал шаг назад в подъезд Клейна и забился поглубже, ибо не хотел, чтобы коллега неправильно оценил его поведение.
  
  — Ладно, изложи, что тебе рассказал отец Френк.
  
  — Как он утверждает, видел и слышал он следующее. Он сказал, что священник, который резво семенил по тротуару, остановился, резко развернулся, словно что-то забыл, и прямиком направился в «Синий Орел».
  
  — Сколько было времени?
  
  — Он думает, что примерно половина двенадцатого.
  
  — Во сколько кончилась встреча «Анонимных Алкоголиков»?
  
  — В девять тридцать, но он болтался на улице еще часа полтора, дожидаясь, когда сможет позволить себе кофе с пирожными.
  
  — Так он провел полтора часа?
  
  — Прогуливаясь мимо бара, как я прикидываю. Сопротивляясь искушению.
  
  — А другой священник, — предположил Форк, — вошел в «Синий Орел».
  
  Хафф кивнул.
  
  — И что сделал отец Френк?
  
  — Продолжал болтаться поблизости, — сказал Брайант, — дожидаясь, пока выйдет коллега, потому что еще надеялся, что им удастся вдвоем посидеть за кофе.
  
  — По какому маршруту он прогуливался?
  
  — По другой стороне улицы.
  
  Френк прикрыл глаза, словно восстанавливая перед мысленным взором схему пересечения улиц.
  
  — У ювелирного магазина Марвина. Там тоже утопленный в стене подъезд, — сказал он.
  
  — Отец Френк сказал, что укрывался в нем потому, что не хотел, дабы кто-нибудь видел, как он вечером слоняется по улице, — уточнил Брайант.
  
  — Не будем отвлекаться, — сказал Форк. — Он что-нибудь видел?
  
  Брайант отрицательно покачал головой.
  
  — Слышал?
  
  — Он думает, что до него донеслись из «Орла» звуки каких-то хлопков.
  
  — Хлопков?
  
  — Хлопков.
  
  — Один? Пять раз? Пятьдесят? Сколько?
  
  Брайант ухмыльнулся.
  
  — Понимаешь, Сид, как раз этот вопрос я ему задавал.
  
  — Ну и?
  
  — И он сказал, что хлопнуло вроде бы дважды.
  
  — И что потом?
  
  — Потом этот незнакомый священник вылетел из «Орла» и вскочил в фургон, который тут же снялся с места.
  
  — И что отец Френк сделал после этого?
  
  — Он сказал, что поскольку напарника на чашечку кофе у него больше не оказалось, он направился домой и пошел спать.
  
  — Как выглядел этот другой священник?
  
  Брайант кивнул Джою Хаффу, который вытащил блокнот, перевернул несколько страниц и прочел свои записи.
  
  — Невысокий. Очень короткие ноги. Рост примерно пять футов один дюйм. В возрасте от сорока до сорока пяти лет. Довольно полный. Круглый как мячик. Седоватые, коротко остриженные волосы. Некрасив. Смахивает на свинью.
  
  — Свинью?
  
  — Точнее, на поросенка. Нос такой вздернутый, что ноздри смотрят на тебя.
  
  — Какого цвета глаза?
  
  — Отец Френк сказал, что вблизи он его не рассматривал, — сообщил Брайант. — Но все же успел заметить, что этот тип смахивает на поросенка.
  
  — Что относительно фургона?
  
  Брайант с сожалением покачал головой.
  
  — Он не запомнил ни номера, ни модели машины, потому что отец Френк, по его словам, не может отличить «Бьюик» от «Форда». Но он сказал, что фургон был розового цвета.
  
  — Розового?
  
  Брайант кивнул.
  
  — Ну что ж. Это уже кое-что.
  Глава семнадцатая
  
  Придорожная закусочная, где Эдер, Винс и Б.Д. Хаскинс должны были в час дня в субботу встретиться с богатым иранским зятем мэра, лежала в четырех милях к востоку от Дюранго, на южной стороне Проезда Нобеля, который, выйдя за пределы города, превращался из подобия бульвара в двухполосную трассу черного асфальта, которая, изгибаясь и извиваясь, тянулась до государственного шоссе номер 101.
  
  Харчевня называлась «Кузина Мэри» и принадлежала Меррмену Дорру, который настаивал, что его заведение — скорее, загородный клуб, а не придорожная харчевня. Дорр сравнительно недавно перебрался сюда из Флориды и утверждал, что изучал географию в Арканзасском университете, летал вторым пилотом на некоей линии, именовавшейся «Транс-Карибской линией грузовых перевозок» и, кроме того, два сезона играл во втором составе за команду «Индейцы Саванны» в классе В Южной Лиги.
  
  Вскоре после того, как Дорр материализовался в Дюранго, неизменно подозрительный Сид Форк произвел серию междугородних звонков и убедился, что Дорр рассказывал о себе чистую правду, но не всю.
  
  Дополнительная информация включала в себя и три месяца без права выйти под залог в тюрьме Вест Палм-Бича по подозрению в мошенничестве.
  
  Обвинение имело в виду две или три поставки винтовок М-16 и минометов М-60. Дорр утверждал, что груз был оплачен некоей импортно-экспортной фирмой из Майами. Фирма же заверяла, что так и не получила заказанного груза.
  
  Все обвинения с Дорра были внезапно сняты, когда выяснилось, что после очередного Дня Благодарения фирма свернула все свои дела и исчезла — да так, что о ней больше ничего и никто не слышал.
  
  После этого Сид Форк прекратил дальнейшее расследование относительно Мерримена Дорра, ибо, как он объяснил мэру, «все это начинает смахивать на истории с привидениями». Тем не менее, Форк считал своим гражданским долгом время от времени отдавать должное прекрасному меню «Кузины Мэри» и ее разумным ценам, хотя закусочная лежала вне пределов его юрисдикции. Так что он каждые полтора месяца наносил Дорру полуофициальные визиты после того, как закусочная стала функционировать.
  
  — Что тебя сюда привело? — задал он вопрос Дорру.
  
  — Когда я сидел в тюрьме Вест Палм-Бича, я слышал о приемлемых порядках у вас тут.
  
  — А заодно о наших правилах?
  
  — Нет.
  
  — Правила таковы: никаких наркотиков и шлюх, если ты не хочешь, чтобы тобой заинтересовались федеральные власти и помощник шерифа.
  
  — А как насчет того, если по субботам люди тут тихо и спокойно перекинутся в покер?
  
  — Это другое дело.
  
  Сидя за рулем своего серого «Вольво»-седана, выпущенного три года назад, Б.Д. Хаскинс, миновав стоянку, по гравийной дорожке обогнула дом с тыльной стороны. Келли Винс, обратив внимание на скромную рекламу синего неона, буквы которой складывались в «Кузину Мэри», спросил, в самом ли деле существует Мэри, которая является чьей-то кузиной.
  
  — Владеет этим заведением, — сказала Хаскинс, — Мерримен Дорр.
  
  — Кормят тут прилично? — с заднего сидения спросил Эдер.
  
  — Во всяком случае, порции большие.
  
  Последний вопрос принадлежал Винсу, который поинтересовался, почему на стоянке нет машин посетителей.
  
  — Потому что он не открывается раньше шести, — ответила мэр.
  
  «Кузина Мэри» располагалась в заброшенном помещении школы в две комнаты, восьмидесяти лет от роду, пока Мерримен Дорр не купил и не перестроил его, причем большую часть работ он вел сам, включая даже проводку. Кроме того, он пристроил еще два крыла и окрасил стены в кирпично-красный цвет, оставив нетронутой только крышу. Каждое утро — оно редко начиналось раньше полудня — Дорр поднимал «Звезды и полосы» на старом, но заново выкрашенном и по-прежнему надежном флагштоке. На первых порах, открывая заведение, Дорр приветствовал восход солнца старым школьным колоколом. И хотя его ближайшие соседи жили не ближе четверти мили, все они (кроме одной глухой дамы) звонили, писали и являлись лично с протестами против такого шумного непотребства на рассвете. После этого Дорр стал пускать в ход колокол только Четвертого июля и в День ветеранов.
  
  Кроме того, он опоясал широкой желтой лентой, которую можно было считать кушаком, ствол огромного старого дуба, стоявшего посреди бывшей школьной игровой площадки, ныне стоянкой машин. Этот желтый пояс, сообщил Дорр 22-летнему репортеру «Дюранго Таймс», служит напоминанием о всех американцах, томящихся в плену или захваченных террористами всех мастей и обо всех прочих американцах, изнывающих в иностранных тюрьмах лишь потому, что эти тупоголовые в Вашингтоне забывают, что они обязаны защищать людей.
  
  Кое-кто считал Дорра записным патриотом. Другие воспринимали его как идиота. Но дела у него шли отменно.
  
  Хаскинс припарковала свой седан на задах дома, поставив его рядом с пятью почти новыми машинами разных американских моделей. Келли Винс обратил внимание, что их владельцы не страдают тщеславием — на номерах всех машин виднелась надпись «Аренда». Б.Д. Хаскинс перехватила его испытывающий взгляд, обращенный на анонимные машины, и ответила на его невысказанный вопрос.
  
  — Сюда приезжают поиграть в карты.
  
  — В покер?
  
  — В покер.
  
  Вид задней двери закусочной показался Винсу знакомым, потому что как-то ему довелось видеть дверь такой конструкции в квартире одного из своих клиентов, у которого были весомые основания предполагать, что его собираются убить. Дверь была, как минимум, двух дюймов толщины, и ее алюминиевая сердцевина обшита стальным листом.
  
  Хаскинс подняла было руку постучать, но дверь тут же распахнулась, явив их глазам худого человека шести футов ростом, с живыми зелеными глазами и лицом, украшенным узким белым шрамом от левого глаза до мочки левого уха. Шрам придавал ему определенную серьезность, что, по мнению Винса, шло делу на пользу.
  
  Зеленые глаза Мерримена Дорра скользнули по Винсу, остановились на Эдере и вернулись к Б.Д. Хаскинс. Наконец, он улыбнулся, обнажив прекрасные белые зубы.
  
  — Клянусь, Б.Д., каждый раз, как я вас вижу, хотя это бывает не так часто, вы все хорошеете.
  
  Комплимент был выдан со всем изяществом, но Хаскинс не обратила на него внимания, коротко представив спутников:
  
  — Джек и Келли. Мерримен.
  
  — Джентльмены, — приветствовал их Дорр, отступая в сторону, чтобы гости могли пройти внутрь. Минуя его, Хаскинс сказала:
  
  — Я не вижу машины Парвиса.
  
  — Должно быть, потому что он еще не явился.
  
  Дорр и мэр, сопровождаемые Винсом и Эдером, спустились в холл. Они миновали закрытую дверь. Перед ней на стуле без подлокотников сидел охранник, человек лет пятидесяти, на коленях у которого лежал короткоствольный автомат. Из-за дверей доносился безошибочный стук фишек. На середине холла они остановились перед другой запертой дверью, которую их хозяин распахнул и с поклоном пригласил войти.
  
  — До чего необычная тросточка, — отметил Дорр, когда Эдер проходил мимо.
  
  — Семейная реликвия.
  
  Когда Дорр проследовал за ними, Б.Д. Хаскинс уже изучала большой круглый стол с накрахмаленной льняной скатертью, изящно сложенные салфетки и четыре столовых набора тяжелого серебра; фарфор с золотыми ободками и салфетки в хрустальных кольцах. Винс отметил, что в помещении не было окон, и прикинул, что бесшумный кондиционер держал тут постоянную температуру не выше 72 градусов по Фаренгейту.
  
  В одном углу ее размещались три удобных кресла охряного цвета, темно-зеленый диван и кофейный столик. Пол покрывал коричневый шерстяной ковер с синтетической нитью. На стенах бледно-кремового цвета висели семь неплохих акварелей старой школы. Рядом с диваном и креслами размещался бар с напитками. Через полуоткрытую дверь виднелась ванная.
  
  — Как вы отнесетесь к моему предложению? — спросил Дорр. — Крупная жареная форель с рисом, может, немного брокколи и салат «Кузина Мэри», после чего на десерт пирог с фруктами?
  
  — Прекрасно.
  
  — Шеф Форк не присоединится к нам?
  
  — Нет.
  
  Дорр кивнул, давая понять, что новость его опечалила, и широким жестом пригласил всех к бару.
  
  — К вашим услугам, — сказал он и исчез.
  
  Мэр изучала ногти левой руки, Келли Винс рассматривал одну из акварелей, и Джек Эдер пил второй стакан пива, когда через девять минут дверь распахнулась и вошла блондинка Дикси Мансур, сопровождаемая элегантным мужчиной лет под сорок, который, непонятно почему, вызвал у Винса представление о церемониальном кинжале, который ждет минуты, чтобы быть выхваченным из ножен.
  
  На Дикси Мансур были светло-коричневые облегающие брюки, дававшие понять, что сто́ят они недешево, и темно-коричневая шелковая блуза, цена которой, как Винс прикинул, была просто непостижимой. Взгляд ее, скользнув по Винсу и Эдеру, остановился на сводной сестре, на мэре.
  
  — Я решила напроситься в гости, — сказала Дикси.
  
  — Я рада, — ответила Хаскинс и подставила щеку, для чего ее сестре пришлось чуть наклониться. — Думаю, что с судьей Эдером ты не встречалась. Моя сестра Дикси Мансур.
  
  После того, как они обменялись рукопожатием и поздоровались, Хаскинс сказала:
  
  — Келли Винс, ты, конечно, знаешь.
  
  — Конечно.
  
  Б.Д. Хаскинс приветствовала улыбкой своего зятя, который стоял со сдержанным, но любезным выражением лица, глубоко засунув правую руку в карман куртки из плотного шелка и в опущенной левой держа сигарету.
  
  — Как дела, Парвис? — спросила Хаскинс.
  
  — Прекрасно, Б.Д. А ты справляешься?
  
  Мэр кивнула в знак ответа и представила его Джеку Эдеру и Келли Винсу. Парвис Мансур, пожал руки обоим, сначала Эдеру, а потом Винсу, поблагодарив последнего за «спасение моей жены».
  
  — Не стоит благодарности.
  
  — Я у вас в долгу.
  
  — Отнюдь.
  
  — По крайней мере, примите мою благодарность.
  
  — Конечно, — кивнул Винс, прикидывая, когда же кончится обмен любезностями. Он завершился, когда открылась дверь и мальчик-мексиканец вкатил тележку с заказом. Из-за его спины появился Мерримен Дорр, который, глянув на жену Мансура, заметил:
  
  — Вы могли хотя бы позвонить и предупредить, Дикси.
  
  Она не обратила внимания ни на его упрек, ни на самого Дорра, наблюдавшего за действиями подручного. После того, как сервировка была закончена, Дорр сдвинул салатницу на четверть дюйма в сторону, повернулся, одарив гостей улыбкой гостеприимного хозяина, и сказал:
  
  — Остается лишь надеяться, что вы останетесь довольны.
  
  — Не сомневаюсь, — откликнулась Б.Д. Хаскинс.
  
  — Отлично, — и Дорр покинул помещение, выставив перед собой мальчишку.
  
  После того, как дверь закрылась, Мансур повернулся к мэру:
  
  — У нас еще есть время выпить?
  
  Хаскинс показала на бар.
  
  — Сделай одолжение.
  
  По пути к стойке Мансур спросил:
  
  — А ты, Дикси?
  
  — Конечно.
  
  Все наблюдали, как Мансур бросил кубики льда в два стакана, наполнил их скотчем и добавил воды. Движение его были столь экономны, что наводили на мысль едва ли не о скупости. У Винса зародилось подозрение, что столь сдержанно он ведет себя всюду и всегда, не считая разговоров, поскольку, как Винсу показалось, Мансуру очень нравится звук собственного голоса, низкого баритона с басовыми нотками, которым Мансур пользовался практически без акцента, если не считать некоторого англицизма в произношении гласных. Попытавшись представить себе, когда английские обертона нашли себе место в его речи, перед мысленным взором Винса предстала четкая картинка жизни отставного офицера британской армии в годах, пенсия которого позволяла ему неплохо существовать в Тегеране, где он проводил долгие томительные дни, обучая правильному произношению 6-летнего Мансура, который никогда ничего не забывал.
  
  Когда все расселись по креслам и на диване, Мансур глянул на Эдера:
  
  — Расскажите нам…
  
  — Трудно определить, с чего начинать.
  
  — Может, с сути самого дела… того, где шла речь о взятке в миллион долларов.
  
  — О ложной взятке, — уточнил Эдер.
  
  — Очень хорошо. О ложной взятке.
  
  Джек Эдер допил пиво, поставил стакан, скрестил руки на гнутой ручке черной тросточки и на несколько секунд уставился в потолок, словно припоминая последовательность событий. Затем он перевел взгляд на Парвиса Мансура.
  
  — Ну что ж, сэр, дело пришло к нам в порядке апелляции и включало в себя убийство и приблизительно несколько триллионов кубических футов залежей газа. Если вы знакомы с такого рода делами, это представляло собой определенный интерес.
  
  — Да, — согласился Мансур. — Могу себе представить, как его воспринимали.
  Глава восемнадцатая
  
  Джек Эдер начал свое повествование с Дельгано Мейтабби, 52-летнего индейца, выпивохи и сквернослова, непревзойденного знатока залежей нефти и газа на тех землях, которых крупные нефтяные компании никогда не удостаивали внимания или просто списали со счета. Если дела у него шли не лучшим образом, Мейтабби, находясь в стесненных обстоятельствах, не брезговал и поисками воды. Но кто бы ни нанимал его, он первым делом давал понять, что он-то доподлинный профессионал-лозоходец, не имеющий ничего общего с этими жуликами-любителями, которые верят в вуду, духов и прочую ерунду.
  
  Мейтабби наняли проверить, имеются ли запасы нефти или газа под пятью квадратными милями посадок дубов и зарослей лопушника, где 63-летний Оби Джимсон выпасал своих коров.
  
  Они вдвоем объехали вокруг ранчо в древнем «Форд»-пикапе Джимсона, пока Мейтабби не скомандовал ему притормозить. Затем он вылез и, вооружившись двумя ивовыми рогульками, куда-то побрел себе, а Джимсон на малом ходу следовал за ним в пикапе. Они занимались этой ерундой около месяца, пока, наконец, рогульки не дернулись три раза на одном и том же месте, и Мейтабби не произнес:
  
  — Ну, ну.
  
  Джимсон вылез из пикапа и скептически огляделся.
  
  — Ты думаешь, здесь?
  
  — Здесь.
  
  — Так что там такое?
  
  — Поскольку не нефть, скорее всего, должен быть газ.
  
  — Как ты можешь отличить одно от другого?
  
  Мейтабби вознес над головой правую руку с вытянутым пальцем.
  
  — Какого цвета?
  
  — Что?
  
  — Да небо, черт побери!
  
  — Синее.
  
  — Откуда ты знаешь?
  
  — Я его вижу.
  
  — Откуда ты знаешь, что можешь его видеть?
  
  — Вот дерьмо, Дел, да я просто знаю.
  
  — Вот так и я могу тебе сказать, что там внизу газ, а не нефть, — сказал лозоходец. — Просто знаю.
  
  Первая и основная причина, по которой Оби Джимсон нанял Мейтабби, если не считать его репутации лучшего во всем штате разведчика залежей нефти и газа, заключалась в том, что Мейтабби органически не мог держать язык за зубами. И через пару дней одному из отцов города донесли, что в кофейне «Сумасшедшая кошка» Мейтабби во всеуслышание хвастался своей незаурядной находкой на ранчо Джимсона.
  
  Информатор рассказал все в подробностях своему боссу, который поручил ему прошерстить всех судейских, дабы выяснить, кто еще, кроме лозоходца, совал нос в тот район. Когда подручный сообщил ему, что в городе неожиданно показался парень из компании «Филипс Петролеум», босс приказал ему немедленно же отправляться к Джимсону и выяснить, так ли крепок орешек, который предстоит расколоть.
  
  Оби Джимсон в самом деле проявил твердость обсидиана, что было свойственно всему братству нефтяников. Он уклонялся от ответа, что-то мямлил и бормотал, что, мол, коровам нефть ни к чему и что он должен оберегать землю, которая была во владении трех поколений его семьи, и как он-де, мол, разочарован, когда этот чертов лозоходец не нашел воды, потому что его коровы, конечно же, не могут пить нефть или дышать газом.
  
  Когда соблазнитель уехал, пообещав вернуться с, как он намекнул, интересным предложением, Джимсон позвонил в самую дешевую авиакомпанию «Континентал Эйрлайнс» и заказал билет на рейс до Нового Орлеана. Затем откуда-то выкопал вырезку из «Уолл-стрит джорнел» с именами двадцати лучших юристов, специалистов по налогам, и связался с Рандольфом Парментером в Новом Орлеане, который числился в списке под номером шестнадцать. На следующий день Джимсон вылетел в Новый Орлеан, пропустив в полете несколько рюмочек; плотно пообедав, он погулял по Французскому Кварталу и, хорошо отдохнувшим и бодрым, в десять часов явился на обусловленную встречу с Парментером.
  
  Парментер сразу же задал вопрос, с которого начинают общение большинство врачей и юристов:
  
  — В чем проблема?
  
  — Проблема, — сказал Джимсон, — заключается в том, что мне светит шанс стать до омерзительности богатым, и я не хочу, чтобы эти болваны-социалисты, что засели в Вашингтоне, наложили руки на мое добро. Во всяком случае, на бо́льшую часть.
  
  Офис Парментера располагался в одном из самых старых строений деловой части города за Каналом, которое заслуженно гордилось респектабельностью своих обитателей. Не подлежало сомнению, что тут в кафе подавали лучший в городе салат из цыплят, а табачный стенд с достоинством демонстрировал лучшие сорта контрабандных гаванских сигар.
  
  Юрист одарил Оби Джимсона покровительственной улыбкой, свойственной обитателям старых почтенных состояний, и задал второй вопрос:
  
  — И какого же размера, по вашему, должно быть это омерзительное богатство, мистер Джимсон?
  
  — Шестьдесят, семьдесят миллионов — примерно столько на круг. Но, конечно, не сразу.
  
  С лица Парментера быстро сползло покровительственное выражение.
  
  — И что же должно послужить источником такого благосостояния?
  
  — Натуральный газ.
  
  — Действительно, его залежи приносят девять долларов за тысячу кубических футов, — признался Парментер.
  
  («Вы должны учитывать, — заметил Джек Эдер своей аудитории, — что этот разговор происходил в начале восемьдесят четвертого года».)
  
  — Но эта высокая цифра долго не продержится, — предупредил Джимсон.
  
  — Да.
  
  — Пойдет, мать ее, книзу, как чай, которого слишком много в чашке, и он начинает переливаться через край.
  
  — Почему вы так думаете?
  
  — Прочел в «Уолл-стрит джорнел», где этот парень из Саудовской Аравии, как там его имя, шейх Ямани, предсказывает такое развитие событий, и я прикидываю, что в этом деле он разбирается лучше меня… знает то, чего я не знаю.
  
  — На вашей земле геологи, конечно, уже проводили изыскания.
  
  — Не помнится, чтобы я это говорил.
  
  — В таком случае, почему вы уверены в наличии у вас газа?
  
  — Потому что это мне сказал лучший лозоходец из всего народа осаджей.
  
  — Лозоходец, — повторил Парментер. — Понятно.
  
  — Нет, вы не поняли, мистер Парментер. Так уж получилось что у меня была красивая молодая жена, хотя выяснилось, что она мне не очень по сердцу, и в первом моем браке она принесла мне двух малышей, мальчика и девочку — она, первая моя жена, умерла десять лет назад, — и мне пришлось поднимать Джека и Джилл практически одному, пока, наконец, я два года назад не женился на Мэри Контрэр. И я был бы вам очень обязан, если бы вы не скалились при упоминании о моих детях. Джеку двадцать, а Джилл восемнадцать — я поздно женился в первый раз и не так давно во второй, и я хотел бы заранее позаботиться, как бы разделить годовой доход еще до обнаружения газа, потому что, как я читал в журнале «Деньги», в таком случае удастся сэкономить кучу налогов.
  
  Парментер откинулся на спинку своего высокого стула и задумчиво уставился на Джимсона сквозь очки в роговой оправе. Джимсон, который никогда не носил очков, заметил, что они трифокальные.
  
  — Значит, в журнале «Деньги»? — переспросил Парментер, не в силах скрыть ужаса в голосе.
  
  Джимсон кивнул.
  
  — Что ж, это действительно так: если до того, как удастся обнаружить естественные ресурсы в пределах вашей собственности или под ней, вы разделите ее, то можете значительно снизить сумму налога. Тем не менее, служба внутренних доходов относится к планам такого предварительного деления с известным скептицизмом. Вы уверены, что на вашем участке не проводились геологические исследования и сейсморазведка?
  
  — Насколько я помню, нет, — заверил его Джимсон.
  
  — Проявлял ли кто-то к ним интерес в последнее время?
  
  — На другой день появился какой-то тип из дешевой компании, которая называла себя Маленький Мекс и Большой Мик. Но я изобразил из себя идиота, и он отвалил.
  
  — Значит, вы прилетели сюда повидаться со мной, лишь полагаясь на заверения этого лозоходца из племени осаджей?
  
  — Дело не в том, верю я ему или не верю. Вопрос в том, чтобы ему поверила Служба внутренних доходов.
  
  Когда до него, наконец, дошло все изящество ответа Оби Джимсона, Парментер позволил себе улыбнуться. Он подтянул к себе блокнот с желтыми страницами, снял колпачок с авторучки и, по-прежнему улыбаясь, спросил:
  
  — Значит, как вы хотите разделить?
  
  — Две пятых я хотел бы оставить себе. Одну пятую получает моя жена Мэри Элен Котнрэр Джимсон, и пусть мои дети каждый получит по одной пятой. Когда я умру, пусть моя доля перейдет к детям, поскольку они все же кровные родственники, да и знаю я их, черт побери, куда дольше, чем свою старуху Мэри Контрэр. Вот и все, кроме кое-каких деталей.
  
  Закончив писать, Парментер поднял глаза:
  
  — Мне нужны дополнительные подробности, документы и…
  
  Джимсон не дал ему закончить.
  
  — У меня все с собой, — сказал он, поднимая с пола полиэтиленовый мешок с маркой магазина «Уол-Март» и вываливая его содержимое на стол перед юристом. Парментер быстро окинул взглядом его содержимое и улыбнулся во второй раз.
  
  — Похоже, вы принесли как раз то, что мне и надо. Снова подсказал журнал «Деньги»?
  
  Джимсон кивнул.
  
  — Он так и напихан толковыми советами.
  
  — Как-нибудь обязательно куплю его, — сказал Парментер.
  
  Джимсон, наконец, принял предложение одной из крупных нефтяных компаний и вызвал Парментера из Нового Орлеана, чтобы провести переговоры. Прошло меньше полугода, когда Оби и его сына Джека, охотившихся на перепелов, нашла Джилл, примчавшаяся в своем старом «Фольксвагене».
  
  — Он только что звонил! — крикнула она.
  
  — Кто? — спросил отец.
  
  — Тот парень из нефтяной компании.
  
  — И в чем дело?
  
  — Он сказал, что пошла продукция.
  
  — Не сказал, сколько?
  
  — Он сказал, что хлещет, как из шланга. Причем тут шланг, папа?
  
  — А при том, что мы стали жутко богатыми, — рявкнул Оби, издал торжественный вопль и, бросив шляпу оземь, сплясал вокруг нее джигу.
  
  Этим же вечером все четверо Джимсонов собрались отпраздновать событие в баре у Роя Стека, и Рой позже засвидетельствовал, что были заказаны «отборные филе, несколько бутылок калифорнийского шампанского по восемнадцать долларов бутылка и по стакану-другому виски на каждого».
  
  После чего все четверо Джимсонов — Оби, Мэри Контрэр, Джек и Джилл — отправились домой и разошлись по кроватям. В полночь Оби Джимсон поднялся и направился в свой кабинет на старом ранчо. Из шкафа с оружием он взял заряженный дробовик, тот, с которым они с Джеком охотились на перепелок. Дуло его оказалось во рту Оби, после чего оставалось лишь нажать курок. Его тело было обнаружено женой Мэри Контрэр, которая, вскрикнув, выскочила наружу и, вопя, помчалась искать Джека и Джилл.
  
  Когда заместитель шерифа, прибывший по отчаянному звонку Мэри, наконец, догадался спросить, где она нашла двух своих приемных детей, она ответила, что, как и всегда по ночам они спали в одной постели.
  
  Единственные отпечатки, найденные на дробовике, положившем конец жизни Оби Джимсона, принадлежали его сыну Джеку.
  
  Он и его сестра Джилл, 21-го года и 19-ти лет соответственно, были арестованы по обвинению в убийстве первой степени. Залог был определен в миллион долларов за каждого и был представлен президентом банка, с которым Оби Джимсон вел дела. Президент банка потребовал и получил гонорар в 18,9 процента с затребованной суммы в два миллиона.
  
  Выставленные с ранчо стараниями мачехи, которая оповестила — через посредство недавно нанятого ею консультанта по средствам массовой информации — что она «не может спать под одной крышей с омерзительными развратниками, которые лишили жизни моего дорогого мужа», Джек и Джилл сняли номер в сельском мотеле «Рамада-инн», отказались от услуг местного адвоката и позвонили Рандольфу Парментеру в Новый Орлеан; тот решительно посоветовал обратиться к услугам защитника Комби Уилсона из Остина в Техасе, который славился своим блистательным мастерством, цветистыми речами и внушительными гонорарами.
  
  — Значит, стоит нанять его? — спросил Джек Джимсон.
  
  — Джилл тоже слушает? — поинтересовался Парментер.
  
  Убедившись, что Джилл присутствует, Парментер напомнил брату и сестре о юридических документах, полученных им от Оби Джимсона, которые были подписаны ими обоими, а также их мачехой Мэри Контрэр Джимсон.
  
  — Если Оби умрет, что, к сожалению, и произошло, к вам по наследству переходят его сорок процентов запасов газа, — сказал Парментер, — это означает, что вы на пару будете теперь получать восемьдесят процентов от всех запасов, а ваша мачеха — двадцать. В случае вашей смерти, эта доля переходит к ней. Если она умирает, ее долю получаете вы.
  
  — О какой сумме идет речь? — спросил Джек Джимсон.
  
  — Сейчас в вашем распоряжении пять скважин, которые дают примерно двадцать миллионов кубических футов газа каждый день. Учитывая отчисления, вы получаете с каждой из них чуть больше двадцати тысяч долларов ежедневно, или около трех миллионов ежемесячно. Конечно, налог на продукцию составляет двести двадцать восемь тысяч ежемесячно, но все равно ваши восемьдесят процентов составляют более 2,7 миллиона долларов.
  
  — То есть, больше двадцати пяти миллионов в год, так? Джилл и мне?
  
  — Да.
  
  — Довольно интересно.
  
  — Не сомневаюсь, что Комби Уилсон согласится с вами, — сказал Парментер.
  
  Уилсон счел ситуацию настолько интересной, что вместо определения суммы вознаграждения, согласился представлять двух своих юных клиентов — или сирот, как он предпочитал называть их — на основе соглашения, практически неслыханного в делах об убийстве. Он сказал, что, если ему удастся добиться их оправдания и они свободными людьми выйдут из дверей суда, то в течение трех последующих лет будут платить ему десять процентов от всех своих доходов.
  
  — Но если мне не удастся вас вытащить, дорогие мои малышки, — сказал Комби Уилсон, — то вы не заплатите мне ни цента.
  
  Прервав свое повествование, Джек Эдер взял стакан и отпил пиво, которое стало почти теплым.
  
  — А десять процентов от объема газа, как признавал сам Комби, составляли весьма внушительную сумму. И чтобы заработать ее, он выдал блистательное представление. Многие говорили, что лучшее в его жизни.
  
  — Как оратор, насколько я понимаю, — высказался Парвис Мансур.
  
  — Как трибун, — поправил его Эдер. — Обливаясь слезами, он рыдал над судьбой обделенных любовью детей, которых одиночество, отчаяние и ужас бросили в объятия друг к другу, что окрашивало кровосмешение мягкими теплыми тонами. Он возмущался поведением пожилого равнодушного отца, который настолько небрежно относился к своим родительским обязательствам, что позволил себе привести в дом мачеху, которая шестнадцать раз арестовывалась в Хьюстоне за проституцию. Комби обеспечил в качестве свидетелей экспертов из Детройта и Лос-Анжелеса, которые камня на камне не оставили от вещественных доказательств обвинения. Вызвав на свидетельское место заместителя шерифа, он вывернул его наизнанку, как такса кролика, а трех других свидетелей обвинения довел буквально до слез. Скромного судью округа Комби несколько раз блистательно загонял в угол. И, наконец, подводя итоги, Комби выдал потрясающий фонтан демагогии в самом ее неприкрытом виде.
  
  Прервав свой рассказ, чтобы допить пиво, Эдер продолжил:
  
  — Мне рассказывали, что он то переходил на шепот, то голос его повышался до крика. Зал суда был забит юристами, часть которых непосредственно участвовала в процессе, но многие хотели просто послушать заключительную речь Комби. Казалось, она была пронизана несокрушимой логикой — если не присмотреться к ней более внимательно, что я, наконец, и сделал, и выяснил, что она вся построена на откровенной риторике, но великолепно организованной и блистательно поданной.
  
  Сестры и иранец взглянули на Винса. Но лишь Хаскинс задала вопрос, который всем пришел в голову.
  
  — А вы что там делали?
  
  — Представлял клиента — ту компанию Маленького Макса и Большого Мика, которую упоминал Джек. Они наняли меня, ибо думали, что им тоже удастся подобрать несколько крошек, что упадут со стола, если будет вынесен вердикт, на который они рассчитывали.
  
  — Так и случилось? — спросила Хаскинс.
  
  — Нет.
  
  Она посмотрела на Эдера.
  
  — Итак?
  
  — После того, как обвинитель закончил выступление, а Комби, наконец, закрыл рот, удалившееся жюри не появлялось в зале суда час с четвертью, чтобы соблюсти хоть какую-то видимость благопристойности. После чего, вернувшись, вынесло вердикт, обвинявший Джека и Джилл Джимсонов в убийстве первой степени.
  Глава девятнадцатая
  
  На десерт был подан до греховности вкусный пирог, и после того, как Мерримен Дорр лично обслужил гостей, кроме Винса, который отказался от десерта, Дорр осведомился у него, не могут ли они поговорить наедине.
  
  Поднявшись из-за стола, Винс последовал за ним в холл, где Дорр посмотрел налево, направо и снова налево, словно сидя за рулем и ожидая проезда.
  
  — Понравился ли вам ленч? — спросил он Винса.
  
  — Форель была неплоха.
  
  — Вам не кажется, что в салате было многовато эстрагона?
  
  — Салат тоже был превосходен. Сколько?
  
  — Тысяча наличными, — сказал Дорр. — Никаких чеков. Никаких карточек.
  
  — Форель была не так уж и хороша.
  
  — Вы платите за то, что вам пошли навстречу в субботу. Затем напитки и помещение. Но главным образом за то, что вам обеспечили уединение, а по заслугам оценить его трудно, потому что ничего лучше поблизости вы не найдете.
  
  — Наличные должны облегчить вам отчетность, — согласился Винс, вытаскивая из кармана брюк не столь уж толстую пачку стодолларовых купюр; неторопливо, чтобы Дорр мог сосчитать, он отделил от них десять купюр и протянул их хозяину заведения.
  
  Дорр еще раз тщательно пересчитал их, и сказал:
  
  — Я не знаю, что вы с Б.Д. собираетесь делать, но…
  
  — Вот пусть все так и остается.
  
  Дорр не обратил внимания, что его прервали.
  
  — Но что бы это ни было, если вам потребуется быстро добраться куда-нибудь, можете положиться на меня и мою «Цессну». Если, конечно, Б.Д. даст «добро».
  
  — И сколько же вы сдерете — двести долларов за милю?
  
  — А вы должны были бы научиться слушать, — ответил на это Дорр, засовывая плотно свернутые деньги в задний карман брюк. — Услуги вам я предлагаю лишь через нее. Я хочу сказать, если она скажет мне, что, мол, вам надо куда-то поскорее добраться — отлично, я переброшу вас туда, но лишь с ее одобрения, потому что не знаю ни вас, ни вашего партнера, если он является таковым. Но если я могу что-то сделать для Б.Д., я это сделаю лишь за ее «спасибо», потому что она для меня козырной туз.
  
  — Почему? — спросил Винс.
  
  — Что «почему»?
  
  — Почему из-за нее все так и торопятся чуть ли не с крыши прыгнуть?
  
  — Потому что, если сегодня вам предлагают спрыгнуть, то это значит, что завтра вас не скинут вниз головой.
  
  Когда Келли Винс вернулся на свое место за круглым столом, Эдер увлеченно продолжал повествование о взятке в миллион долларов.
  
  — …и, когда апелляционный суд штата поддержал решение суда присяжных, залог за них был возвращен. Юношу отослали в тюрьму штата в Голстоне, а девушку — в женское исправительное заведение, хотя когда его возвели в 1911 году, оно так и именовалось — женская тюрьма.
  
  — А приговор? — спросил Мансур. — Вы так и не упомянули о нем.
  
  — Смерть при помощи инъекции яда.
  
  — Вот как. Обоим?
  
  — Обоим.
  
  — Кто приводит в исполнение? Врач?
  
  — Фельдшер.
  
  Догадываясь, что у ее зятя в запасе длинный список вопросов, касающихся техники исполнения смертного приговора, Б.Д. Хаскинс вмешалась:
  
  — Давайте перейдем к взятке.
  
  Согласно кивнув, Эдер продолжил:
  
  — От имени штата перед нами предстал лично генеральный прокурор. Он был не столько юрист, сколько чертовски толковый политик, в силу чего ныне он губернатор. Затем появился Комби Уилсон, и всем членам суда пришлось записывать его систему доводов, потому что теперь перед нами предстал знающий специалист, а не тот Комби, который обращался с амвона к пастве. И если даже кто-то из нас и не очень внимательно следил за его системой доводов, мы ловили себя на том, что согласно киваем ему, раз за разом поддерживая его тирады о существе закона, который не имеет ничего общего с тем, как его воспринимает полуграмотный судья округа в Литл Дикси.
  
  — Литл Дикси? — переспросила Дикси Мансур.
  
  — Так назывался тот округ моего штата, в котором брат и сестра Джимсоны впервые предстали перед судом.
  
  — Это комплимент или оскорбление?
  
  — Может начаться с одного, но кончиться совершенно иным образом.
  
  — Так я и думала, — кивнула она.
  
  Эдер обвел взглядом слушателей.
  
  — Есть еще вопросы? — Поскольку таковых не последовало, Эдер продолжил: — Но несмотря на блистательную логику Комби, я чувствовал, что, по крайней мере, четырех из членов суда его аргументы не убедили. Дело в том, что трех из них ждали перевыборы, и они прикидывали, что, проголосовав за предание смерти двух богатеньких юнцов, они не причинят себе вреда в глазах избирателей штата, которые в большей своей части поддерживали смертную казнь. Четвертый голос принадлежал единственной странной личности из всех нас, который испытывал и, как мне кажется, до сих пор испытывает извращенное удовольствие, поддерживая смертный приговор. Во всяком случае, он никогда не голосовал за отмену ни одного из них. И должен признаться, что я испытывал определенное удовлетворение — правда, надеюсь, другого рода — голосуя противоположным образом.
  
  — То есть, в данном случае вы выступили против смертного приговора? — спросил Мансур.
  
  — Да, сэр, против. И безоговорочно.
  
  — Как странно.
  
  — Вы когда-нибудь видели, как он приводится в исполнение, мистер Мансур?
  
  Прежде чем Мансур успел ответить, что он, конечно, хотел сделать, Б.Д. Хаскинс снова нетерпеливо прервала его:
  
  — Давайте к делу.
  
  Эдер улыбнулся ей.
  
  — Вы хотите выслушать мой отчет, а не ознакомиться с моей философией, не так ли? — Не дожидаясь ответа, он продолжил: — Подсчитав раскладку голосов, я пришел к выводу, что они разделятся четыре к четырем, учитывая колебания старого судьи Фуллера.
  
  Парвис Мансур не мог устоять перед искушением снова прервать его:
  
  — Когда вы называете его старым, это образное выражение или констатация факта?
  
  — Судье Фуллеру минуло к тому времени восемьдесят один год, то есть он был не просто старым, а дряхлым. Полное его имя было Марк Тайсон Фуллер, и он пребывал в составе суда тридцать шесть лет, предпочитая называть себя его живой памятью, хотя вот уже четверть столетия клерки называли его Флюгером, ибо в восьмидесяти пяти случаях из ста он голосовал с большинством.
  
  — Был ли он компетентным судьей? — опять спросил Мансур.
  
  — Особо толковым назвать его нельзя было, да и ленив, но он достаточно сообразителен и бесстрастен, и лучше всех умел перетягивать суд на свою сторону, даже лучше меня, а я был по этой части далеко не из последних. Но он решил остаться в составе суда вплоть до смерти, потому что его жена маялась болезнью Альцгеймера, и постоянное внимание, которое она к себе требовала, довело его чуть ли не до банкротства.
  
  — Сколько получает член Верховного суда в вашем штате? — спросила Дикси Мансур.
  
  — Шестьдесят пять тысяч. А главный судья — семьдесят.
  
  — Ха! — бросила она. — Да любой клерк в Лос-Анжелесе получает примерно столько же.
  
  — Не сомневаюсь, — согласился Эдер. — Но лишь часть из нас могла позволить себе посвятить всю жизнь суду. Другие считали, что отбыв в судейских креслах срок-другой, они обеспечат свое политическое реноме или обретут весомую репутацию, когда вернутся к частной практике. Других привлекал престиж профессии. Есть старая пословица, что судья штата — это юрист, который вхож к губернатору. Но в моем штате избрание в состав Верховного суда означало, что ты обретаешь ранг чуть ниже помощника губернатора и лишь на несколько ступенек ниже сенатора Соединенных Штатов.
  
  Б.Д. Хаскинс бросила взгляд на часы.
  
  — Не могли бы мы….
  
  — Да, мэм, больше никаких отклонений.
  
  Эдер наклонился вперед, поставив локти на обеденный стол, и посмотрел на Парвиса Мансура, ответившего ему прямым взглядом бархатных карих глаз, которые могли показаться робкими, как у газели, если бы не легкий прищур левого глаза, дававший понять, что иранец относится к его рассказу с откровенным скептицизмом. Да и само лицо Мансура отличалось некоторой неправильностью, отметил Эдер. Глаза слишком широко расставлены по обе стороны от тонкого носа, а в очертаниях крупной челюсти недоставало какого-то существенного компонента, скорее всего — усов, и Эдеру показалось, что Мансур не раз отращивал их лишь для того, чтобы сбрить.
  
  — Продолжаю. Судья Фуллер изложил свою точку зрения через несколько дней после того, как мы кончили слушание дела Джимсонов. Ввалившись в мой кабинет, он намекнул, как рад содействовать отмене приговора в адрес этих двух ребят, после чего должен последовать новый процесс. Прекрасно, сказал я ему, меня это тоже устраивает. Затем он завел разговор, что, мол, скоро начнется непростая перевыборная кампания и продолжал нести чушь, пока не дошел до того, что на самом деле было у него на уме.
  
  — Что же? — спросил Мансур.
  
  — Он попросил меня предоставить именно ему право выразить в письменном виде мнение большинства, потому что, как он сказал, его глубоко заинтересовало это дело, и, кроме того, оно может укрепить его политическую репутацию, что было еще большей чушью. Но так как я уже прикинул распределение голосов, и все было в порядке, то согласился. Что он и сделал, и суд проголосовал пять к четырем за отмену вердикта и новый суд над Джимсонами. — Сделав паузу, Эдер взглянул на Келли Винса: — Пока все верно, Келли?
  
  — Пока верно.
  
  — Примерно через месяц у следователя генерального прокурора раздался анонимный телефонный звонок и какой-то тип, явно изменивший голос, заверил следователя, что судья Фуллер и я поделили взятку в миллион долларов, чтобы апелляция Джимсонов получила удовлетворение.
  
  — Вот таким образом, — сказала Хаскинс. — Напрямую.
  
  — Именно таким образом, — согласился Эдер. — Через тридцать минут после звонка генеральный прокурор самолично явился ко мне в кабинет, прокрутил мне запись звонка, что было с его стороны полной глупостью. Но так как перевыборы должны были состояться всего через несколько месяцев, я посчитал, что он думал больше о своей кампании за пост губернатора и возможных политических неприятностях, чем о законе. Прослушав запись, я любезно поблагодарил его и спросил, была ли предоставлена возможность прослушать запись и судье Фуллера.
  
  — И что он? — спросил Мансур.
  
  — Думаю, что эта мысль даже не пришла в голову Г.П., потому что он был удивлен и даже потрясен, и сказал, что, мол, нет, конечно же, нет, ибо он хотел первым делом переговорить со мной. Мне пришлось дать ему понять, что, как мне кажется, нам с ним больше не стоит обсуждать эту тему. Он, наконец, вспомнил, что существует такое понятие, как закон, и ушел. Было примерно половина десятого утра, и он вышел с таким видом, словно на него небо обрушилось, что в определенном смысле и произошло. Именно тогда я и решил, что мне может понадобиться хороший и недорогой юрист. И я позвонил моему зятю.
  
  Мансур посмотрел на Келли Винса.
  
  — То есть, конечно, вам.
  
  — Мне, — кивнул Винс.
  
  Джек Эдер, на которого внезапно навалилась усталость, откинулся на спинку кресла.
  
  — Думаю, Келли сможет рассказать вам, что произошло дальше.
  
  Переговорив с Эдером, Винс тут же позвонил домой к судье Фуллеру, но его телефон был все время занят. Он продолжал набирать его номер каждые пятнадцать минут, после чего связался с диспетчером, упомянул о срочной необходимости и попросил ее проверить, правильно ли лежит на рычажках телефон Фуллера. Проверив, она сообщила, что трубка снята.
  
  Дом Фуллера — большое старое двухэтажное чудовище, выкрашенное белой краской, с глубоко утопленным подъездом, надпись над которым сообщала, что здание выстроено в конце 1920-х годов, когда еще не существовало кондиционеров. Оно находилось в самом центре обветшавшего района, получившее от города название исторического в тщетной попытке повысить стоимость владений.
  
  Келли Винс дважды нажал на кнопку звонка. Когда никто не ответил, он толкнул дверь и обнаружил, что она не заперта. Первым его побуждением было сесть в машину и вернуться к себе в контору. Вместо этого он вошел в дом, повинуясь чувству, которое он описал, как «любопытство и трудно объяснимое чувство обязательности».
  
  Широкий центральный холл вел к лестнице наверх. Справа располагалась гостиная. Слева столовая, к которой примыкала кухня. Винс вошел в гостиную и обнаружил миссис Марту Фуллер, сидящей во вращающемся кресле, которое стало популярным стараниями Джона Кеннеди; она была в длинной розовой рубашке и, вне всякого сомнения, мертва от пулевого ранения в грудь. В руках ее, сложенных на коленях, по-прежнему покоились очки в серебряной оправе.
  
  Оставив гостиную, Винс пересек холл и вошел в столовую. Судья Фуллер сидел в кресле. Оно составляло единый комплекс с обеденным столом очень темного, почти черного дерева, скорее всего, филиппинского. Обстановку дополняли восемь стульев, резной комод и застекленная горка с фарфором.
  
  Семь из восьми кресел стояли вдоль длинной стороны стола. То, в котором сидел судья Фуллер, было отодвинуто на три фута от торца стола, почти касаясь стены — скорее всего, для того, чтобы кровь не брызнула на страничку рукописного текста, лежащей перед двумя открытыми коробками для обуви, которые были заполнены пачками стодолларовых банкнот, перетянутыми красными резинками.
  
  Судья Фуллер полулежал в кресле, откинув голову. В дюйме над переносицей зияла черная дырка. На полу лежал маленький полуавтоматический пистолет.
  
  Винс так и не мог припомнить, сколько секунд или минут он стоял, уставившись на мертвого члена Верховного суда; затем он повернулся прочесть письмо. Оно лежало прямо в центре стола и было прижато зубным протезом вместо пресс-папье.
  
  Отодвинув авторучкой искусственные зубы, Винс углубился в аккуратный почерк с завитушками, адресованный «всем-кого-это-может-касаться».
  
   «Получив сегодня утром тревожный звонок из офиса генерального прокурора, я решил покончить со своей жизнью, а также с жизнью моей неизлечимо больной обожаемой жены Марты.
  
   Причиной такого решения стало то, что судья Эдер и я, оба мы получили по 500 000 (пятьсот тысяч) долларов взятки от некоей группы, заинтересованной в благополучном исходе голосования по апелляции Джека и Джилл Джимсонов. И именно судья Эдер, который до сего времени был одним из самых достойных людей, встречавшихся мне в жизни, будучи полностью в курсе моих стесненных финансовых обстоятельств, обратился ко мне с предложением разделить поровну 1 000 000 (один миллион) долларов взятки. Но взятая на себя ноша оказалась непомерно тяжела, а мы с Мартой уже очень стары. Я ужасно сожалею».
  
  Письмо было подписано:
  
   «Сердечно ваш Марк Тайсон Фуллер».
  
  Снова пустив в ход ручку, чтобы вернуть протез на прежнее место, Келли Винс прошел к телефону в гостиной и позвонил знакомому репортеру. Подождав ровно пять минут, он позвонил в полицию. Первым явился репортер в сопровождении фотографа. Тот, быстро отсняв тело мертвого судьи, его жены и предсмертной записки, под разными углами принялся снимать коробки из-под обуви, забитые деньгами, когда прибыла полиция.
  
  — Их было четверо, — продолжал Винс. — Два детектива из отдела по убийствам и двое в форме. Первым делом, они выставили репортера и фотографа. Затем стали орать на меня. Лишь потом они удостоверились, что и судья и миссис Фуллер в самом деле мертвы. Прочитали записку самоубийцы. И, наконец, принялись считать деньги. Но сколько бы раз они их не пересчитывали — как минимум раз шесть или семь — выходило четыреста девяносто семь тысяч долларов.
  Глава двадцатая
  
  Как Винс и предполагал, именно Парвис Мансур задал первый и самый существенный вопрос:
  
  — Двух хватило?
  
  — Двух коробок из-под обуви? Да.
  
  — Вы прикидывали на глазок — или предполагали?
  
  — Ни то, ни другое.
  
  — Могу ли я поинтересоваться, откуда вы знали?…
  
  — Кое-кто из бывших клиентов таскал большие суммы наличности в таких коробках из-под обуви.
  
  — Сколько американских денег влезает в одну такую коробку?
  
  — В сотенных?
  
  — Да. В сотенных.
  
  — Примерные размеры такой коробки составляют двенадцать дюймов в длину, шесть в ширину, три с четвертью дюймов в глубину и могут вместить в себя три тысячи банкнот США, если те плотно сложены. Но человек, которого я знал, укладывал в одну коробку не больше двух с половиной тысяч купюр. И если все они по сто долларов, то получается удобный портативный контейнер с четвертью миллионов долларов, который весит всего лишь чуть больше пяти фунтов.
  
  — Откуда вы знаете, сколько он весит? — спросила Б.Д. Хаскинс.
  
  — Потому что в фунт входит четыреста девяносто банкнот США.
  
  — Это вы тоже узнали у своего бывшего клиента? — осведомился Мансур.
  
  — У кого же еще?
  
  — Должно быть, он исключительно состоятелен.
  
  — Он по-крупному играл на скачках, перешел в разряд дельцов, стал солидным оптовиком, но порой по старой привычке таскал с собой изрядные суммы наличности.
  
  — И что с ним случилось? — спросила Дикси Мансур.
  
  — Кого это волнует?
  
  — Давайте вернемся к репортеру и фотографу, — сказал Мансур. — Как только вы прочитали предсмертную записку и окинули взглядом две коробки из-под обуви, вы поняли, что они действительно могут содержать в себе не больше полумиллиона долларов, так?
  
  — Так.
  
  — Таким образом, чтобы зафиксировать все на пленке до появления полиции, вы позвонили репортеру и предупредили его, чтобы он прихватил с собой фотографа. Тоже верно?
  
  Винс кивнул, и Мансур ответил ему понимающим кивком. Наступившее затем молчание было нарушено удивленным вздохом Б.Д. Хаскинс.
  
  — Я не понимаю.
  
  — Что именно вы не понимаете? — спросил Винс.
  
  — Ничего не понимаю. Особенно ситуацию с деньгами. Был ли там миллион или только пятьсот тысяч? Сам ли судья, как там его имя, Фуллер покончил с собой и убил жену, или же это сделал кто-то другой? И, наконец, — сказала она, поворачиваясь, чтобы взглянуть на Джека Эдера, — получили ли вы полмиллиона долларов или нет, а если да, то от кого?
  
  Винс тоже вопросительно посмотрел на Эдера, бросив:
  
  — Ну?
  
  Эдер предпочел внимательно изучать потолок. Не отрываясь от разглядывания его, он пришел к решению и сказал:
  
  — Расскажи им, Келли.
  
  — Все?
  
  — Все.
  
  Приведя в ярость двух детективов из отдела по расследованию убийств тем, что отказался отвечать на любые их вопросы без присутствия своего адвоката, Келли Винс буквально вывел их из себя, когда вручил каждому визитную карточку и самым безапелляционным тоном предупредил, что, если они хотят в дальнейшем побеседовать с ним, то должны позвонить его секретарше и договориться о встрече.
  
  Два детектива кипели от возмущения, когда Винс вышел из дома Фуллера, сел в свою машину и сразу же направился в сторону семиэтажного кондоминиума, выстроенного три года назад на месте той школы, в которую он ходил семь лет. Многоквартирный дом, предлагавший, как гласила реклама, «престиж и все удобства», выходил окнами на те двадцать акров парка, который Винс ежедневно пересекал на пути в школу, куда он ходил сразу же после детского садика. Дуга подъездной дорожки привела его к парадному входу, окруженному пышным цветником. Винс вылез из «Мерседеса», того самого седана, в котором ему позже пришлось отправляться в Калифорнию, и вручил попечение за ним швейцару дома, который, как Винс припомнил, бросил старшие классы в 1965 году, чтобы вступить в морскую пехоту. Швейцар, похоже, так и не припомнил Келли Винса.
  
  Поднявшись на лифте на верхний седьмой этаж, Винс при помощи своего ключа вошел в апартаменты тестя в 2600 квадратных футов. Миновав гостиную, он спустился в холл и вошел в помещение, которое архитектор предполагал отвести под спальню хозяина и где рядом с ванной размещался обширный туалет. На двойных скользящих дверях туалета в свое время были зеркала в полный рост, которые Джек Эдер тут же снял, объяснив, что меньше всего жаждет видеть по утрам изображение голого или полуголого толстого мужчины.
  
  Винс вошел в туалет, включил свет, встал на колени и обнаружил все двенадцать в углу, скрытые — или, по крайней мере, прикрытые — двумя старыми пальто от «Барберри», которые стали для Эдера слишком малы, чтобы носить, но все же слишком хороши, чтобы их выбрасывать.
  
  Двенадцать коробок из-под обуви стояли двумя стопками по шесть в каждой. На коробках виднелись фирменные знаки «Феррагамо», «Джинсон и Мэрфи», «Басс», «Аллен-Эдмондс» и «Гуччи». Одна из таковых коробок стояла в самом низу ближайшей стопки. Другая коробка «Гуччи» была второй сверху в дальней стопке. Винс автоматически извлек обе, не сомневаясь, что Эдер, скорее, пойдет босиком, чем оденет что-то из изделий «Гуччи». Он вытащил эти коробки из-под обуви из туалета и положил их на огромную кровать. Сняв крышки, он убедился, что кто-то снова использовал красные резинки, чтобы перехватить пачки стодолларовых купюр.
  
  Позвонив вниз, Винс попросил подать к подъезду его машину. Выйдя, он открыл багажник «Мерседеса» и аккуратно положил в него зеленый пластиковый мешок для мусора. После этого он бесцельно кружил в машине минут пятнадцать по улицам, пока не убедился, что его никто не преследует. Из телефонной будки он позвонил бывшему клиенту, старшему партнеру в концерне, занимавшимся оптовыми поставками марихуаны.
  
  Через час они встретились у исторического музея, всего в двух кварталах от Капитолия штата. Встреча их произошла в подвале музея, где были представлены на обозрение почтовые фургоны столетней давности, телеги и крытые фургоны. Его клиентом был худой тридцатидвухлетний мужчина в джинсах, мягких ковбойских сапожках и белой хлопчатобумажной рубашке на пуговичках с закатанными выше локтей рукавами. Полгода назад клиент бросил курить табак и марихуану и сейчас не выпускал изо рта зубочистку. Четыре или пять раз в день он окунал ее в маленький флакончик с коричневым маслом.
  
  — Чего случилось? — спросил клиент.
  
  — Мне нужно воспользоваться одной из ваших систем отмывки денег.
  
  — Неужто?
  
  — Какую можете предложить?
  
  Клиент поковырял указательным пальцем в правом ухе, что, кажется, помогало ему думать, и сказал:
  
  — Ну, неплоха Панама, но ты никогда не знаешь, кто там говорит по-английски, а кто нет, хотя большинство из них лопочет, так что я все же предпочитаю Багамы, потому что там все говорят по-английски, хотя порой приходится основательно поломать себе голову, чтобы понять, что они там несут. О какой сумме идет речь?
  
  — Пятьсот тысяч.
  
  — Ого, — отреагировал клиент, словно эта сумма испугала его. — Это будет вам стоить.
  
  — Сколько?
  
  — Первым делом мы берем десять процентов, а еще наш прикормленный банк в Хьюстоне берет другие десять, так что пойдет речь об отмывке четырехсот кусков.
  
  — Займемся ими, — согласился Винс.
  
  — Когда?
  
  — Сегодня. Сейчас.
  
  Когда Келли Винс зашел в приемную кабинета главного судьи Верховного суда штата на третьем этаже здания Капитолия, 54-летняя секретарша встретила его испуганным взглядом, но сразу же успокоилась, увидев, что явился зять босса, а не полиция.
  
  — Он уже спрашивал о вас, — сказала Юнисия Варр, которая являлась секретаршей Эдера вот уже тринадцать лет.
  
  — Что он делает? Чем занимается?
  
  Она пожала плечами.
  
  — Тем, что вы и предполагаете.
  
  Винс слегка улыбнулся.
  
  — Думаете, это так на него подействовало?
  
  Она снова пожала плечами.
  
  — Говорит, что нет.
  
  Большой кабинет главы Верховного суда был отделан ореховыми панелями, устлан густым ковром ручной работы; здесь же размещался огромный тиковый стол, два коричневых кожаных дивана и, как минимум, шесть кресел коричневой кожи. Каштановые бархатные занавеси закрывали три широких окна от пола до потолка; они выходили на административное здание в японском стиле по другую сторону улицы, в котором работал губернатор.
  
  Эдер сидел в кожаном кресле с высокой спинкой, положив ноги на массивный стол; одев наушники, он слушал коротковолновый приемничек «Сони».
  
  Сдернув наушники, он сказал:
  
  — По крайней мере, Би-Би-Си еще не передавало.
  
  — Что ты еще слышал? — спросил Винс.
  
  — Только передачи местной станции новостей, — Эдер потянулся за черной тросточкой. Отвинтив ее ручку и сняв колпачок, он плеснул виски в пару стаканчиков.
  
  — Я держался до твоего появления, — сказал он, поднимаясь и протягивая Винсу один из стаканчиков. — Как-то не хотелось в такое время пить одному.
  
  Попробовав виски, Винс спросил:
  
  — Тебе кто-нибудь звонил?
  
  — Ни одной души.
  
  — Даже с соболезнованиями?
  
  — Какие тут соболезнования…
  
  — И Пол не звонил… или Данни?
  
  — Пол занимается богоугодными делами на Кипре, как я думаю, а что же Данни… ну, твоя жена и моя дочь вроде не уделяет много внимания текущим событиям в эти дни, что, как мне кажется, ты должен был бы заметить.
  
  — Но ты слышал о Фуллере и его предсмертной записке? — осведомился Винс.
  
  Кивнув, Эдер сделал еще один глоток виски.
  
  — Говорят, ты нашел тело.
  
  — Кроме того, я уже побывал в твоей квартире.
  
  — У тебя есть ключ.
  
  — И осмотрел ее.
  
  — Давай, излагай, Келли.
  
  — Я заглянул в большой туалет… тот, что рядом с твоей спальней.
  
  — Ты хочешь сказать, что у тебя была причина заглянуть туда?
  
  Винс кивнул.
  
  — И что ты там нашел?
  
  — Коробки из-под обуви «Гуччи». В первой из них было двести пятьдесят тысяч долларов в стодолларовых купюрах. Во второй было точно то же самое, мать ее.
  
  Винс не сомневался, что никто, даже самый великий актер, не мог столь искренне изобразить потрясение, от которого голубые, как у котенка, глаза Эдера чуть не вылезли из орбит, нижняя челюсть, отвисла, и он стал отчаянно чихать, словно пораженный сенной лихорадкой, отчего ему пришлось извлечь платок и уткнуться в него носом. Справившись с этим, он вспомнил о виски, выпил его одним глотком и почти спокойным тоном произнес:
  
  — Сукин сын.
  
  Затем, скользнув взглядом по коленям, Эдер уставился на домотканый ковер, после чего поднял глаза на Винса:
  
  — Я никогда в жизни не покупал «Гуччи».
  
  И тут только его охватил гнев — холодный гнев, накатившийся на него медленной волной, от которого глаза Эдера сузились, с лица отхлынула кровь и три его подбородка яростно затряслись, когда он снова заговорил.
  
  — И они по-прежнему там? — спросил он. — В моем туалете? В коробках из-под этих долбаных «Гуччи»?
  
  Винс глянул на часы:
  
  — Сейчас они должны быть на пути к Багамам.
  
  Гнев Эдера испарился. Щеки обрели прежний цвет и на лицо вернулось прежнее выражение заинтересованности.
  
  — Спасибо, Келли, — искренне поблагодарил он его. — Но должен сказать тебе, что это предельная глупость, которую ты только мог сделать.
  
  — Кроме того, это уголовное преступление. Тебя загнали в угол, Джек. Но без денег нельзя возбудить дело. Во всяком случае такое, которое можно выиграть.
  
  Эдер крутанулся в кресле и теперь смотрел на почти новое здание, в котором трудился губернатор.
  
  — Хотя они попытаются, не так ли?
  
  — Да.
  
  — И как ты думаешь, куда они первым делом сунут нос?
  
  — Твои банковские счета, личный сейф, финансовые авуары, инвестиции, налоговые выплаты.
  
  — Налоговые выплаты, — сказал Эдер, обращаясь к зданию по другую сторону улицы.
  
  Воцарилось молчание. Наступила та странная пауза, которая длится лишь, пока кто-то не кашлянет или не прочистит горло, что позволит избежать вскрика. Келли Винс нарушил молчание в кабинете главного судьи.
  
  — В чем проблема, Джек?
  
  Эдер опять крутанулся в кресле, оказавшись лицом к нему, и заговорил спокойным невыразительным голосом. Винс сразу же узнал этот тон, потому что нередко слышал его от клиентов, которые, когда все надежды испарялись, именно с такой интонацией, без страстей и эмоций, описывали свои прегрешения. И это, как Винс знал, был голос правды.
  
  — Четыре года назад, — начал Эдер, — я сказал, чтобы налоговое ведомство удерживало из моей зарплаты и федеральные, и местные налоги. Я исходил из того, что к концу года они удовлетворятся изъятыми налогами, что даст мне возможность укрыть от обложения дивиденды, посторонние источники доходов и так далее.
  
  — Очень мудро, — одобрил Винс.
  
  — Дело в том, что в первый год я как-то забыл заполнить налоговую ведомость. Когда, наконец, вспомнил, то просто отложил это дело в сторону. И поскольку ничего не произошло, оно так и осталось в этом состоянии.
  
  — И как долго?
  
  — Как я сказал, уже минуло четыре года.
  
  — Они тебя прихватят, Джек.
  
  — Знаю.
  
  — Ради Бога, ты давно мог бы этим заняться. Ты мог бы попросить Юнисию заполнить для тебя бланки. Ты мог бы… о, дерьмо, теперь это не имеет смысла.
  
  — Как вообще редко имеет смысл откладывать дела со дня на день.
  
  В очередной паузе не было ничего зловещего или угрожающего. Скорее она была пронизана печалью, которая порой возникает на краю могилы, когда никто не знает, какими словами, хорошими или плохими, проводить усопшего. Наконец, Келли Винс промолвил:
  
  — Может, я смогу что-нибудь придумать и, если нам повезет, что-то спасти.
  
  — Ты сможешь уберечь меня от тюрьмы?
  
  — Могу попытаться.
  
  — Я не об этом спрашиваю.
  
  — Чудеса мне не под силу, Джек.
  
  — Под силу ли тебе будет такое чудо, как выяснить, кто подсунул мне в туалет эти коробки из-под обуви?
  
  — Да. Чудеса тут не потребуются.
  Глава двадцать первая
  
  После того, как Парвис Мансур ознакомился с подробностями дисквалификации Эдера и Винса, тюремным бытом Ломпока, смертью Благого Нельсона и убийством в баре «Синий Орел», иранец взял ход дискуссии в свои руки, нацелив ее на то, что, вне всякого сомнения, волновало его больше всего.
  
  Отнюдь не пытаясь скрыть своего скептического отношения, он сказал:
  
  — В сущности, мистер Эдер, вы дали понять, что на самом деле никто не испытывает желания убить вас — по крайней мере, до настоящего момента. В таком случае, они легко могли бы добиться своего, когда фотографировали вас из задней двери розового фургона. Должен сказать, что с этой точки автомат было бы столь же легко пустить в ход, как и «Минолту». Может, даже и легче.
  
  — Или они могли бы расправиться со мной в тюрьме.
  
  — Но поскольку ничего подобного не произошло, вы считаете, что пока живы лишь из-за того, что вы что-то знаете, верно?
  
  — Потому что они так думают.
  
  — Есть ли возможность, что в подходящий момент память придет к вам на помощь?
  
  — Если мне в самом деле есть, что вспомнить, однажды мне может прийти озарение.
  
  — А что, если кто-то приставит вам к голове пистолет и скажет: «Выкладывай — или смерть»?
  
  — Такой подход может подхлестнуть воспоминания. Или нет, в противном случае.
  
  Позволив себе лишь на долю секунды выразить недоверие, скользнувшее во взгляде, Мансур повернулся к Винсу.
  
  — Насколько я понимаю, враги мистера Эдера — и ваши враги?
  
  — Вполне логичное предположение.
  
  — И отнюдь не ручные котята, не так ли?
  
  — Скорее всего.
  
  Сделав гримасу, Мансур прикрыл глаза, словно испытав внезапный приступ боли, что, как Винс предположил, имело происхождением умственное усилие. Открыв их, он снова взглянул на Винса, и во взгляде опять появилось скептическое выражение.
  
  — Если я правильно понимаю свою свояченицу, — усталым и несколько утомленным тоном произнес Мансур, — вы хотите, чтобы я путем ложной операции выманил ваших врагов из их убежища. С этой целью я должен распространить слухи, что ваши предполагаемые укрыватели, Б.Д. Хаскинс и шеф полиции Форк, готовы продать вас за миллион долларов наличными. Верно я излагаю?
  
  — Пока верно, — согласился Винс.
  
  — Могу ли я осведомиться, почему вы остановились на столь приятной круглой сумме?
  
  — Я решил, — сказал Эдер, — что миллион будет для них сравнительно небольшой суммой. То есть, внушающей уважение, но сравнительно небольшой.
  
  — И еще одна деталь, — вмешался Винс. — Мы также хотели, чтобы вы подали все это как ловушку, о которой мы, якобы, не подозреваем.
  
  — Ну что ж, — Мансур в первый раз за время общения не скрывал своей заинтересованности и удовлетворения. — Лихо. Просто восхитительно. Может сработать более, чем отлично, учитывая… — Завершение фразы замерло у него на губах, поскольку он бросил взгляд на Хаскинс. — Ну, Б.Д.?
  
  — Мы с Сидом хотели бы полной ясности, — сказала она. — Итак, ты распространяешь слухи и появляется мистер Загадка. После согласования времени и места, ты договариваешься о выдаче Эдера и Винса за миллион долларов — как ты это умеешь. После этого они предоставлены своей собственной судьбе.
  
  Повернувшись к Эдеру, Мансур вопросительно вскинул бровь.
  
  — Устраивает?
  
  — Звучит неплохо.
  
  Откинувшись на спинку кресла, Мансур принялся разглядывать Эдера.
  
  — В силу известных причин, я имею основания предполагать, что ни вы, ни мистер Винс не смахивают на тех, кто охотно и беспрекословно переступили бы порог камеры смертников.
  
  — Не смахиваем, — согласился Эдер.
  
  — То есть, у вас есть какой-то план… на случай непредвиденных обстоятельств?
  
  Эдер лишь бросил на него взгляд.
  
  — Который, конечно, меня не касается. Моя единственная задача — установить контакт и убедиться, что в его ходе никто не будет обманут и никто не пострадает — по крайней мере, пока деньги не окажутся у меня на руках.
  
  — С этим вы справитесь? — спросил Винс.
  
  — С организацией? — осведомился Мансур. — Да. Тут мне нет равных. — Просияв ослепительной улыбкой, он оглядел стол и сказал: — Есть еще какие-то вопросы или замечания?
  
  — Только один, — заметил Эдер. — Меня всегда интересовало, почему люди берутся за столь паршивую неблагодарную работу. Поскольку ни мы ничего не платим вам и, насколько я знаю, ни мэр и шеф полиции, мне хотелось бы задать вам грубый вопрос: вам-то что в этом?
  
  Мансур с любезной улыбкой повернулся к своей жене и накрыл ее кисть своей.
  
  — Обеспечиваю семейное счастье.
  
  — Которое, как мы все знаем, просто бесценно, — сказал Эдер.
  
  — Совершенно верно.
  
  Дикси Мансур отдернула руку и глянула на Винса.
  
  — Вы что-то забыли.
  
  — Что именно?
  
  — Вы сказали судье — или говорили, что сказали — что, по вашему мнению, сможете найти тех, кто засунул две коробки с деньгами в его туалет. Ну и? Удалось? Вы выяснили?
  
  — Да.
  
  — Как?
  
  — Я спросил у швейцара в доме Джека.
  
  — У того, с кем вы вместе учились в старших классах и который не припомнил вас?
  
  — Он меня вспомнил.
  
  Швейцар опустил глаза на пятидесятидолларовую бумажку, оказавшуюся в его правой руке и потом поднял взгляд на Винса.
  
  — Чего это ради, Келли, неужто ради добрых старых времен?
  
  — Кое-какие приятели отмочили шуточку с судьей Эдером, и он хотел бы выяснить, кто именно.
  
  — Что за шуточку? — спросил привратник. — Грубую? Смешную? Розыгрыш? Какую?
  
  — Розыгрыш.
  
  — Расскажи мне. Я тоже похихикаю.
  
  — Они кое-что подсунули ему в квартиру… или кто-то там оказался.
  
  — Что именно?
  
  Винс руками изобразил размер нечто вроде хлебного ящика.
  
  — Примерно вот такую коробку — или мешок.
  
  — Ты теперь вроде юрист, так? Я помню, в школе ты вечно красовался в ораторском кружке. Я даже помню, как ты отправился с командой в Вашингтон и соревновался там с ребятами из Висконсина. Да, думаю, из Висконсина. Так ты и решил стать юристом — потому что тебе нравилось выступать перед публикой и убеждать ее?
  
  — Может быть.
  
  — Значит, вот таких размеров? — теперь швейцар сам попытался изобразить хлебный ящик. — И что же в нем было такого смешного?
  
  — Дохлая рыба.
  
  — Что-то не усекаю.
  
  — Она должна была напомнить о поездке на рыбалку, от которой судья отказался в последний момент.
  
  Швейцар нахмурился, словно юмор ситуации никак не мог дойти до него.
  
  — Значит, кто-то из тех ребят, что все же поехал, подкинул ему дохлую рыбу, чтобы дать ему знать, сколько он потерял, так? Но рыба уже протухла и воняет. — Опять погрузившись в раздумья, он, наконец, кивнул: — Ну что ж, кому-то это и может показаться смешным.
  
  Серо-голубые глаза швейцара расширились, но потом снова сузились, словно он внезапно кое-что вспомнил — или постарался сделать такой вид.
  
  — Эй, слышь, а не ее ли ты вытащил сегодня днем из его квартиры в таком большом мешке, который сунул в багажник своего «Мерседеса» — это рыба была?
  
  — Мы отменно посмеялись, — сказал Винс.
  
  — Ты с судьей, так?
  
  — Точно. И теперь мы хотели бы в свою очередь подшутить над тем, кто сыграл с нами такую хохму.
  
  Швейцар вытащил свою каскетку с блестящим черным козырьком, и, внимательно рассмотрев пятидесятидолларовую купюру, которую продолжал держать в руке, засунул ее под ленту с изнанки. Но вместо того, чтобы водрузить шляпу обратно на голову, он продолжал покачивать ею на уровне талии, словно ожидая подаяния. Поскольку ничего в нее не упало, он сказал:
  
  — Слышь, вроде я припоминаю кого-то, у кого был ключ от хозяйства судьи.
  
  Вздохнув, Винс полез в карман, вытащил еще пятьдесят долларов и кинул их в головной убор.
  
  — И я все вспоминаю, был ли у него действительно большой пакет или маленький.
  
  Винс достал еще одну бумажку такого же достоинства.
  
  — И был ли то мужчина или женщина.
  
  Когда рука Винса на этот раз вынырнула из кармана, в ней было зажато три пятидесятидолларовых банкноты.
  
  — Ты до потолка макушкой достанешь, — сказал он, кидая и их в шляпу.
  
  Швейцар немедленно водрузил на голову каскетку, в которой покоилось его сокровище в 300 долларов в пятидесятидолларовых банкнотах.
  
  — Коротышка, — сказал он. — И тащил с собой вроде мешок из бакалейной лавочки. У него был ключ от квартиры судьи, и он сказал, что в пакете юридические документы, которые судья попросил доставить к нему домой. Такой забавный тип. Невысокий, как я уже говорил. Пяти футов и двух дюймов, круглый как окорок. Рожа у него неприятная, а дырки в носу, одна из которых вдвое больше другой, так и смотрели на тебя. Такой нос забыть просто невозможно, потому что он словно прицеливается в тебя. В общем, у него был ключ, и он сунул мне двадцатку, так что я и сказал ему, чтобы он поднимался.
  
  — Какого-нибудь удостоверения ты у него не спрашивал?
  
  — Черт побери, Келли, ты же не будешь спрашивать удостоверение личности у священника.
  Глава двадцать вторая
  
  Сид Форк, наконец, нашел то, что искал, в большой спальне своего обиталища на Дон Доминго-драйв. В спальне содержалась Коллекция Американских Изделий Форка. Часть ее — например, шестьдесят две бутылки «Кока-Колы» выпуска до 1941-го года — сохранялась в стеклянном шкафу. Менее хрупкие предметы, такие, как 131 образец колючей проволоки, были аккуратно размещены на фиберглассовых панелях, которые занимали треть одной из стенок.
  
  Среди других предметов в коллекции было прекрасно представленное собрание девяносто четырех разновидностей жетонов «Я люблю Айка», что выпускались во время выборных кампаний в 1952-м и 1956-м годах Эти бляшки политического характера, тщательно подобранные по размерам, сопровождались драматической коллекцией последних вышедших в свет номеров скончавшихся журналов «Кольер», «Лук», «Либерти», «Флейр», а также старыми «Сатурдей Ивнинг Пост», «Вэнити фейр», «Макклюр» и полудюжины других ушедших в небытие журналов.
  
  Немалая часть коллекции, которую Форк собирал много лет, еще ждала каталогизации и хранилась в щелястых деревянных ящиках и металлических коробках, что до потолка громоздились в одной из спален. Но с особой гордостью Форк относился к своему собранию стеклянных изоляторов, которыми когда-то оснащались линии электропередач в городах и сельской местности от Флориды до Аляски. Зеленые, коричневые и серые катушки изоляторов размещались на двух длинных высоких полках и подсвечивались лампочками. За их рядом, на верхней полке, Форк и нашел фотоальбом.
  
  Он перенес его на круглый дубовый стол восьмидесяти одного года от роду, включил старую, на длинном штыре, лампу, отметившую свой пятьдесят второй год рождения, сдул с кожаной черной обложки альбома, украшенном вышивкой, происхождение которой осталось ему неизвестным, густую пыль и стал листать его, пока не нашел большую цветную фотографию — любительский снимок — двух юношей и двух девушек, одна из которых едва ли вышла из возраста ребенка.
  
  Форк рассматривал фотографию несколько секунд, прежде чем изъял ее из альбома и обработал ножницами и бритвой. Он пустил их в ход, чтобы отрезать голову с плечами одного из молодых людей на снимке. Коротко глянув на труды рук своих, он обнаружил на столе бутылочку с резиновым клеем и аккуратно разместил отрезанную голову с плечами на чистой карточке три на пять дюймов. Из правого кармана старого твидового пиджака Форк извлек девять других таких же карточек и присовокупил к ним новую; перетасовав все десять, он разложил их перед собой на столе.
  
  На каждой из них красовалась цветная фотография мужского лица, и всем было от 20-ти до 40 лет. Никто из них не отличался красотой или пристойным выражением лица, а некоторые были просто уродливы. Все смотрели прямо в камеру. Никто не улыбался.
  
  Собрав воедино все десять карточек, Форк засунул их обратно в карман пиджака и оставил комнату, приостановившись лишь, чтобы восхититься объявлением из журнала в четыре краски в рамочке на стене: ему было самое малое пятьдесят пять и оно изображало симпатичную молодую женщину в большом блестящем гоночном родстере где-то к западу от Ларами. Эта рекламная иллюстрация была для Форка самым любимым образцом народного творчества.
  
  Шеф полиции нашел священника — любителя виски в 3.13 пополудни в последнюю субботу июня. Отца Френка Риггинса он обнаружил на скамейке под эвкалиптом недалеко от эстрады в парке имени Хэндшоу. На священнике были старые синие джинсы, почти новые кроссовки «Найк» без носков и зеленая рубашка с открытым воротом, на груди которой желтела надпись: «Малых чудес не бывает».
  
  — Так и думал, что вы здесь, — сказал Форк, садясь на скамейку рядом, и, вынув из кармана небольшой бумажный пакет, предложил Риггинсу. — Это изделие жены Джоя Хаффы. По рецепту из Вассара.
  
  Посмотрев на протянутый ему белый пакет, отец Риггинс грустно покачал головой.
  
  — Не имею права.
  
  — Там орешки.
  
  — Не искушайте меня, Сид.
  
  — Один кусок вам не повредит.
  
  — Да не буду я застигнут на месте преступления, — и Риггинс запустил в пакет правую руку. Вытащив большой кусок охлажденной ореховой помадки, он неторопливо прожевал изделие, с наслаждением улыбнулся и сказал: — Зубы пострадают у меня больше, чем совесть.
  
  — Берите все, — Форк протянул пакет Риггинсу.
  
  — А вы не хотите?
  
  — Никогда не любил помадки.
  
  Священник взял пакет, заглянул внутрь, чтобы сосчитать оставшиеся помадки, и со слабой улыбкой взглянул на Форка.
  
  — Теперь, когда вы окончательно скомпрометировали меня, вы хотели бы узнать что-то больше того, что я рассказал Джою Хаффу и Уэйду Брайанту сегодня утром?
  
  Форк кивнул.
  
  — Я не очень хорошо рассмотрел его.
  
  — Почему? Вы же не пользуетесь очками?
  
  — Было довольно темно.
  
  — Магазин Фелипе со зверюшками хорошо освещен, и как раз перед «Синим Орлом» стоит уличный фонарь.
  
  — Он был одет как священник — точнее, как мы стараемся одеваться.
  
  — Вы можете присягнуть, что на самом деле он не был таковым?
  
  — Конечно, не могу. Среди священников тоже встречается кто угодно — и сумасшедшие, и насильники, и жулики, воры, извращенцы и, конечно же, пьяницы. Выпивох выше головы. Так почему бы не быть и убийцам?
  
  — Оба мы прекрасно знаем, что он не был священником, Френк.
  
  Риггинс вздохнул.
  
  — Пожалуй, что так.
  
  — Смогли вы снова узнать его?
  
  — Может быть.
  
  — Как он выглядел?
  
  — Я могу повторить вам лишь то, что говорил Хаффу и Уэйду этим утром.
  
  — Отлично.
  
  Обдумав, что ему предстояло сказать, Риггинс кивнул, словно бы убеждая самого себя.
  
  — Ну, он был невысок. Это первое, что бросалось в глаза. Не выше пяти футов и одного дюйма. И очень грузен — понимаете, почти круглый. У него были кривоватые короткие ноги и коротко подстриженные волосы с сединой. Не то, что прическа, а словно кто-то взял ножницы и обкорнал его. Я был слишком далеко, чтобы заметить цвет его глаз, но красотой он не отличался.
  
  — То есть?
  
  — У него был такой странный нос, который выглядел словно поросячий пятачок, такой вздернутый, что ноздри видны даже с другой стороны улицы.
  
  — Я взял с собой несколько снимков и хотел бы, чтобы вы взглянули на них.
  
  — Портретная галерея преступников?
  
  — Что-то вроде, — и Форк извлек из кармана пиджака свои десять карточек и протянул их Риггинсу, который, медленно просматривая их, остановился на восьмом снимке.
  
  — В общем… точно я не уверен.
  
  — В чем точно не уверены?
  
  — Здесь он выглядит куда моложе.
  
  Шеф полиции взял карточку из рук священника и вгляделся в лицо человека, которое он вырезал из любительского снимка.
  
  — Потому, что в то время он в самом деле был моложе, — сказал Форк, продолжая держать перед собой снимок. — Лет на двадцать.
  
  Б.Д. Хаскинс поставила стакан с вином, чтобы просмотреть десять карточек, которые протянул ей Сид Форк.
  
  — Как мне догадаться, какую из них выбрал Френк Риггинс? — спросила она.
  
  — Ты узнаешь.
  
  Форк наблюдал, как мэр с бесстрастным выражением лица рассматривает седьмую из карточек. Остановившись затем на восьмой, она сощурила глаза и сжала губы в мрачную узкую линию. Лицо ее сохраняло угрюмое выражение, когда, подняв глаза, она произнесла:
  
  — Не может быть.
  
  — Тебе лучше знать, Б.Д.
  
  Указательным пальцем она ткнула в лицо человека на карточке.
  
  — Откуда ты взял изображение Тедди?
  
  — Помнишь тот день, когда все мы перебрались в развалюху, что он снял?
  
  Мэр неохотно кивнула, словно эти воспоминания не доставляли ей никакого удовольствия.
  
  — И ее владелец, старик Неверс, притащился выяснить, не поставит ли Тедди ему выпить, а Тедди выстроил всех нас четверых — ты, я, он сам и Дикси — и сказал Неверсу, что тот получит выпивку, если щелкнет нас твоим «Инстаматиком». Помнишь?
  
  — Ничего такого не припоминаю.
  
  — А я вот помню. И я так же помню, что сделал любительский отпечаток с этой пленки и вклеил его в свой альбом.
  
  — Понять не могу, зачем.
  
  — Что «зачем»?
  
  — Почему ты вспомнил о Тедди и показал его снимок Френку Риггинсу. — Она сморщилась, словно почувствовав вкус чего-то неприятного. — Тедди. О, Господи. Как я называла его?
  
  — Тедди? Рылом. Или поросенком. И этим утром двое моих детективов, специалистов по убийствам, опросили свидетеля — отца Френка, и тот сказал, что видел невысокого человека, лет примерно сорока, который выглядел сущей свинюшкой и который вошел в «Синий Орел» и выскочил из него, как раз в то время, когда убили бедного старого Норма. Поэтому я и стал припоминать, не знаю ли я какого-нибудь коротышку со свиным пятачком, который может пристрелить человека из-за денег или просто черт знает из-за чего и наткнулся на Тедди. Я хочу сказать, он просто пришел мне на ум.
  
  — После двадцати лет?
  
  — Тедди застрял в памяти — даже после двадцати лет.
  
  Закрыв глаза, мэр откинулась на спинку кожаного кресла.
  
  — Мы должны были утопить его. — Когда через несколько секунд она снова подала голос, глаза ее по-прежнему были закрыты, а в голосе чувствовалась усталость. — Одевался ли Тедди, как священник?
  
  — Я только что говорил тебе это.
  
  — Нет, ты не говорил.
  
  Форк прокрутил в голове несколько последних минут их общения.
  
  — Да, ты права. Не говорил. Так кто же это сказал?
  
  — Келли Винс — косвенным образом.
  
  — Когда?
  
  — Сегодня. Когда мы были в «Кузине Мэри».
  
  — Давай-ка припомни, — попросил Форк. — Все с начала до конца.
  
  Отчет Хаскинс о ходе ленча был сжат, но носил исчерпывающий характер и включал в себя воспоминание Келли Винса о разговоре со швейцаром, который не решился спросить у священника удостоверение личности. Когда она закончила, первым делом Форк спросил:
  
  — Что вам подали на ленч?
  
  — Форель, — сказала Хаскинс и быстро перечислила все остальное меню, понимая, что Форк все равно им заинтересуется.
  
  — И как она была — эта форель?
  
  — Очень хороша.
  
  — Кто платил?
  
  — Думаю, Винс.
  
  — Расскажи еще раз, что, по словам Винса, привратник сообщил о коротеньком человечке в сутане священника.
  
  — Ты имеешь в виду, как он выглядел?
  
  Форк нетерпеливо кивнул.
  
  — Дай-ка подумать. — Снова закрыв глаза, Хаскинс посидела в таком положении секунд десять, открыла их и сказала: — Швейцар рассказал Винсу, что священник был невысок ростом, с мерзкой рожей, на которой одна ноздря вдвое больше другой. Он сказал, что нос был вздернут так, что две его дырки смотрели прямо на тебя.
  
  — И даже теперь ты не считаешь, что это был Тедди?
  
  — Нет.
  
  Форк не мог скрыть снисходительности, с которой он кивнул.
  
  — Ну что ж, ты не коп.
  
  — Но поскольку ты являешься таковым, вот что скажи мне. Что копы могут сделать с Тедди?
  
  — Все, что позволяет закон.
  
  — А Сид Форк? Что он будет делать?
  
  — Все, что необходимо.
  Глава двадцать третья
  
  Пятидесятилетний детектив из Дюранго, который когда-то занимался мошенниками в Далласе, поднял глаза от страницы журнала «Пипл», когда в холл «Холлидей-инн» вошел высокий пожилой сереброголовый мужчина со смолисто-черными усиками и направился к нише, где стояли телефоны.
  
  Загнув уголок страницы, Айви Сеттлс положил журнал на столик рядом с диваном и поднялся, не спуская глаз с человека, который, прямой как шомпол, стоял, приложив трубку к уху в ожидании ответа.
  
  Изучив изысканный покрой строгого коричневого пиджака посетителя и решив, что он скроен из плотного шелка с шерстяной нитью, детектив прикинул, что его стоимость никак не меньше 550 долларов — а может, и 700. Желтовато-коричневые брюки с безукоризненной складкой тянули долларов на 400, даже на 425. А эти двухцветные, бело-коричневые туфли на шнурках — такого фасона Сеттлс не видел уже лет двадцать — были, скорее всего, ручной работы и стоили не меньше пиджака. Учитывая носки, рубашку и белье, Сеттлс подсчитал, что на этой личности добра на пару тысяч долларов.
  
  Детектив засунул руки в накладные карманы дождевика тайванского производства, который он купил за 16,83 доллара, включая и налог, в универсальном магазине Фиггса, и пересек холл, мягко ступая дешевыми мокасинами, приобретенными в мелочной лавочке. Остальное его одеяние было приобретено у «Сирса» — белая рубашка «Эрроу» с короткими рукавами и белье. Сеттлс любил одеваться подешевле, и поэтому все, что сейчас было на нем, включая белые носки, купленные в аптеке, стоило не дороже, чем ремешок из крокодиловой кожи, поддерживавший плоские золотые часы на левой кисти седого мужчины.
  
  Продолжая держать руки в карманах дождевика, Сеттлс остановился как раз у него за спиной, сделав вид, что занял очередь. Звонивший уже говорил в трубку хрипловатым приятным голосом, который казался слишком молодым для его лет. Сеттлс узнал северный акцент и вспомнил, как легко говоривший может переходить на мягкие южные интонации, звучащие точно как в Чарльстоне.
  
  — Да, в холле, — сказал человек в трубку. — Думаю, что за минуту-другую я смогу рассказать тебе нечто интересное.
  
  Наконец, почувствовав за спиной присутствие другого человека, он повернулся лицом к Сеттлсу, который продолжал стоять с руками в карманах, покачиваясь на пятках взад и вперед. Нахмурившись, человек кивком головы показал на другой телефон в холле. Чуть улыбнувшись, Сеттлс отрицательно покачал головой.
  
  Человек опять повернулся спиной к детективу и заговорил в трубку.
  
  — Давай продолжим минут через пять. Мне надо сделать еще один звонок. — Повесив трубку, человек опять повернулся к Сеттлсу и спросил: — Вам нужно звонить именно по этому телефону, приятель?
  
  — Он может и подождать, Вояка, — сказал Сеттлс.
  
  Человек снова свел брови, на этот раз пытаясь изобразить удивление. Он может и преуспел бы в этом своем намерении, если бы не блестящие зеленые глаза, которые не смогли скрыть хитрого выражения.
  
  — Сомневаюсь, чтобы я встречался с вами, — сказал он подчеркнуто холодным голосом.
  
  — Даллас, — напомнил Айви Сеттлс. — Февраль семьдесят третьего. — Я прихватил тебя и засунул в автобус «Грейхаунда» до Хьюстона, когда вдова биржевого маклера отказалась выдвигать против тебя обвинение.
  
  — Моя невеста, — поправил человек. — Эдвина Виккерман.
  
  — Та, которой ты должен деньги.
  
  — Вернуть заем, вы хотите сказать. — Седоголовый человек внимательно изучил Сеттлса с головы до ног, начиная с истоптанной обуви и кончая лицом, украшенным тонким носом и упрямым подбородком, хитрым тонкогубым ртом и всезнающими серыми глазами.
  
  — Ты пополнел, Айви, — заметил человек. — И похоже, пережил нелегкие времена — хотя это тебе всегда было свойственно. Кто ты теперь — гостиничная ищейка?
  
  — Кому ты звонил, Вояка? — спросил Сеттлс.
  
  — Вот уж не твое собачье дело, не так ли?
  
  Сеттлс кивнул, словно соглашаясь, пододвинув к себе один из внутренних телефонов и набрал три цифры. Когда ему ответили, он бросил трубку:
  
  — Это Сеттлс, снизу, из холла. Вам только что звонил Вояка Слоан? — Послушав ответ, он бросил взгляд на Слоана и сказал: — Нет, ничего особенного. Просто проверка. Я его тут задержал.
  
  Когда Сеттлс повесил трубку, Вояка Слоан одарил его мягкой, почти застенчивой улыбкой и спросил:
  
  — Как тебе нравится работать на Сида Форка, Айви?
  
  — Здесь тихо и спокойно, почему нам с Сидом тут и нравится.
  
  Слоан обвел взглядом почти пустой холл.
  
  — Да на кладбище не бывает так тихо.
  
  — На следующей неделе пройдет парад в честь Четвертого Июля.
  
  — Сомнительно, чтобы тут была особая суматоха.
  
  — Я провожу тебя до лифта, Вояка. Дабы убедиться, что ты нажмешь ту кнопку, что надо, и все такое.
  
  Пока они ждали у лифта, Сеттлс сказал:
  
  — Я слышал, что ты произвел себя в бригадные генералы.
  
  — Ты не думаешь, что было самое время?
  
  Улыбнувшись, Сеттлс с удовольствием кивнул, но не столько отвечая на вопрос Слоана, а словно бы придя к какому-то долгожданному выводу.
  
  — Во всяком случае, твои новые усики мне нравятся, Вояка. Напоминают мне о некоем римском цезаре, который предпочитал облачаться во все белое. И еще эти усики… Ручаюсь, тебе не пришлось красить их. И эта белоснежная грива. Черные брови. Соответствующие усы. Я бы сказал, что у тебя в самом деле благопристойный вид… и что мне сказать Сиду, когда он спросит, сколько ты собираешься оставаться у нас?
  
  — Вечером отбываю.
  
  — Сид будет огорчен, что не смог встретиться с тобой, — сказал Сеттлс, когда створки дверей лифта разошлись. Он наблюдал за действиями Слоана, который, войдя в лифт, повернулся и нажал кнопку четвертого этажа. — Был рад повидаться с тобой, Вояка.
  
  — С неизменным удовольствием, — кивнул старик как раз перед тем, как дверь сомкнулась.
  
  Поскольку Айви Сеттлс провел полжизни в общении с мошенниками и жуликами, он не спускал глаз с указателя движения лифта, в котором Вояка должен был подняться на четвертый этаж, — просто дабы убедиться, сказал он себе, что тот не выкинет какого-то финта. Лифт приостановился было на третьем этаже, а потом двинулся до четвертого, где и замер.
  
  Второй лифт, справа от Сеттлса, спускался вниз. Он тоже приостановился на третьем, и Сеттлс решил расспросить его пассажира или пассажиров, все ли в порядке на четвертом этаже.
  
  Дверь лифта справа разошлась, и из него вышел очень коротенький и очень коренастый человек. На нем была потрепанная каскетка, рекламирующая нюхательный табак из Копенгагена, большие солнечные очки и темно-синий комбинезон, над левым нагрудным карманом которого красным было вышито «Френсис». В правой руке пассажир лифта держал большой черный ящик с инструментами, старый и потертый.
  
  — Что случилось с другим лифтом? — спросил Сеттлс.
  
  Остановившись, человек посмотрел на Сеттлса, перевел взгляд на указатель этажей и снова на Сеттлса.
  
  — Понятия не имею.
  
  — Где вы входили в лифт?
  
  — На третьем.
  
  — Так вы не из ремонтной службы лифтов?
  
  Коротышка повернулся спиной к Сеттлсу. Двухдюймовые красные буквы, которые дугой шли через всю спину, гласили «ФРЕНСИС. ВОДОПРОВОДЧИК.» Под названием был номер телефона. Человек снова повернулся лицом к Сеттлсу.
  
  — Я и есть Френсис. В триста двадцать втором засорился туалет, а сегодня суббота, я и так уже переработал. Так что если кому-то хочется потрепаться со мной об испорченном лифте, ему придется за это платить по двойной ставке.
  
  — Подождите здесь, — приказал Сеттлс.
  
  — Чего ради?
  
  Сеттлс вытащил свой значок и сунул под нос водопроводчику.
  
  — Потому что я так сказал.
  
  Подскочив к нише, где стояли внутренние телефоны, Сеттлс подтащил к себе один из них и набрал три цифры. После двух звонков ему ответил мужской голос.
  
  — Мистер Эдер? — спросил Сеттлс.
  
  — Это Винс.
  
  — Это опять Сеттлс… я внизу в холле. Вояка Слоан еще не показывался?
  
  — Еще нет.
  
  — Можете ли бросить взгляд на лифт на четвертом этаже — кабина справа от вас — после чего спуститься вниз и сообщить мне, что там такое.
  
  — Спуститься в холл и рассказать вам?
  
  — Будьте любезны.
  
  — Хорошо, — сказал Винс и повесил трубку.
  
  Сеттлс торопливо вернулся к лифту, но водопроводчик Френсис, не дождавшись его, уже ушел. Повернувшись, детектив кинулся через холл ко входу в гостиницу. Он выскочил из него как раз, чтобы увидеть розовый «Форд»-фургон, который делал правый поворот, выруливая со стоянки. На одном его борту были большие буквы на магнитных присосках «Френсис. Водопроводчик», крупные и черные. Под оповещением — буквы поменьше «Ночью и днем».
  
  Смущенный и раздосадованный из-за своей оплошности, Айви Сеттлс вытащил очки из нагрудного кармана и нацепил их. Но к тому времени, даже в очках, он уже был не в состоянии прочесть номер розового фургона.
  Глава двадцать четвертая
  
  Лифт находился по коридору и за углом от номера Келли Винса на четвертом этаже. Когда Келли добрался до площадки, то увидел, что в лифте справа, на пороге, лицом кверху лежит Вояка Слоан и створки автоматических дверей каждые три-четыре секунды легонько смыкаются на талии старика.
  
  Винс тут же понял, что Слоан мертв. Зелень глаз потеряла блеск, и они, не мигая, уставились в подвесной потолок коридора. Встав на колени, Винс приложил руку к шее старика в поисках пульса, которого, как он знал, уловить ему не удастся.
  
  Но если смерть и была вызвана какой-то посторонней причиной, обнаружить ее Винсу не удалось. На глаза ему не попалось ни ран, ни крови, но он обратил внимание на странное положение тела Слоана. Словно бы старик повернулся спиной к дверям лифта, а затем рухнул плашмя, не давая дверям сомкнуться.
  
  Винс обыскал карманы трупа, почти не задумываясь о последствиях своих действий, хотя ему пришлось напомнить себе, что он больше не имеет отношения к правоохранительным органам. Часовой кармашек он оставил напоследок, поскольку не сомневался, что именно там обнаружит.
  
  В других карманах он нашел гребенку, перьевую авторучку «Монблан», бумажник страусиной кожи, в котором хранилось 550 долларов в пятидесятидолларовых банкнотах. Из других карманов он извлек ключ зажигания с эмблемой «Мерседеса», что, впрочем ничего не означало, небольшой перочинный нож в золотом футлярчике, носовой платок ирландского льна и записную книжку, представляющую собой комбинацию телефонной, адресной и карманного дневника. Один раздел был почти полностью заполнен именами и номерами телефонов, но адресов тут почти не было. Дневник был не тронут, но страничка этой июньской субботы, двадцать пятого числа, была вырвана.
  
  В часовом кармашке, как Винс и предполагал, он нашел сложенную тысячедолларовую купюру, выпушенную в 1934 году — она несла на себе выгравированный портрет Гровера Кливленда и подпись Генри Моргентау-младшего, секретаря государственного казначейства. На тыльной стороне старой банкноты было несколько хитрых гравировок, чтобы обескуражить фальшивомонетчиков.
  
  Выдранная страничка дневника тоже была в часовом кармашке, сложенная, подобно тысячедолларовой купюре, до размера почтовой марки. Винс осторожно развернул ее, отметив, что большая часть отведена под деловые записи и только снизу подраздел «для памяти». В верхней части странички были инициалы и несколько цифр: «КВ 431» и «ДЭ 433», и Винс немедленно расшифровал, что то были его и судьи инициалы и номера их комнат.
  
  В самом низу странички, в месте, отведенном под записи для памяти была еще одна строчка, состоявшая из набора букв «П О Э О В С Д В». Винс ничего из них не смог выжать и вернул все находки на место, включая вырванную страничку дневника и тысячедолларовую купюру, аккуратно сложив и ту и другую. Поднявшись, он отправился сообщить Айви Сеттлсу, что Вояка Слоан мертв.
  
  Сеттлс, первый из полицейских, который оказался у тела Вояки Слоана, наблюдал, как младший помощник управляющего гостиницей пустил в ход специальный ключ, после чего створки дверей лифта остались на месте, перестав толкать тело мертвеца. Опустившись на колени рядом со Слоаном, Сеттлс попытался найти признаки жизни и поднял глаза на Винса, который, как и Эдер, стоял, прислонившись к стене по другую сторону от лифта.
  
  — Он мертв, — сказал Сеттлс. — Как вы и говорили.
  
  Поскольку Винс ничего не мог добавить к этим словам, он промолчал. Через несколько минут появился Сид Форк, который, кивнув Эдеру и Винсу и бросив взгляд на мертвого Вояку Слоана, принялся опрашивать Сеттлса. Он по-прежнему задавал ему вопросы, когда появились два специалиста по расследованию убийств. Уэйд Брайант и Джой Хафф включились в разговор с Айви Сеттлсом.
  
  Лысый черный Хафф с профессорским видом подкидывал отдельные вопросы, пока, орудуя «Минолтой», с разных точек снимал лежащее тело. Справившись со своей задачей, он прервал Уэйда Брайанта словами:
  
  — Давай-ка перевернем его.
  
  Когда Вояку Слоана положили на живот, на спине отутюженного пиджака увидели пятно крови размерами с блюдечко. С помощью Брайанта Хафф стянул пиджак и сделал несколько снимков кровавого пятна; на этот раз оно было размером с обеденную тарелку на спине светло-желтой рубашки Слоана.
  
  Руководствуясь, скорее, любопытством, Келли Винс спросил:
  
  — Никак вы, ребята, исполняете работу коронера?
  
  — Потому что мы в девяносто двух милях от столицы округа, откуда надо вызывать доктора Джоя Эмори, помощника коронера, — сказал Хафф, выдергивая из-под пояса брюк подол рубашки Слоана и задирая ее до подмышек мертвеца. — Этот забавный титул ничего не значит, потому что округ платит Эмори лишь сдельно.
  
  — Ему нравится делать вскрытия?
  
  — Ему нравятся деньги, — сказал Хафф.
  
  Когда рубашку подняли к подмышкам, открылась небольшая колотая рана. Кровоточила она не очень обильно, и, по словам Хаффа, диаметр ее был, как у «кончика пешки».
  
  Поднявшись, Хафф заметил:
  
  — Умер он почти мгновенно, — и прицелился «Минолтой» в голую спину Слоана.
  
  — Если угол удара был точен и тот парень знал свое дело, — все еще не поднимаясь с колен, уточнил Уэйд Брайант, — то жертва воистину не успела ничего почувствовать.
  
  — Что-то он ощутил, — возразил Хафф. — Во всяком случае, чтобы успеть повернуться, увидеть лицо своего убийцы и лишь после этого рухнуть на спину.
  
  Помощник управляющего робко обратился к Форку.
  
  — Не могли бы ваши ребята хотя бы вытащить его из лифта, Сид? Он вам понадобится?
  
  — Пока нет, — сказал Форк.
  
  — Когда мы можем начать пользоваться им?
  
  — Через час-другой.
  
  — Вот дерьмо, — ругнулся помощник управляющего и направился к лестнице.
  
  Брайант в последний раз присмотрелся к мертвому Слоану и поднялся с колен.
  
  — Пока мы будем дожидаться дока Эмори, шеф, я думаю, Айви сможет подробнее рассказать нам о новом персонаже, об этом Френсисе-водопроводчике.
  
  — Я уже рассказывал.
  
  — Мы бы хотели послушать еще раз, — Брайант за поддержкой повернулся к Хаффу, который укладывал свою «Минолту». Подняв глаза, черный детектив уставился на коллегу, кивнул и вернулся к своему занятию.
  
  — Изложи-ка еще раз, Айви, — попросил шеф полиции.
  
  — Ему было примерно около сорока, толстоват и невысок — пять футов один дюйм и, скорее всего, двести десять футов. Темно-синий комбинезон с красными буквами через всю спину «Френсис, водопроводчик» и номер телефона, который я не запомнил. В руках у него был старый обшарпанный ящик для инструментов. Очки с очень темными стеклами, за которыми сумерки превращаются в настоящую темноту, в зависимости от освещения. Мятая шапочка из Копенгагена. Узкие губы, выражение рта неприятное. Уехал в розовом фургоне, на борту которого были буквы на магнитных присосках «Френсис. Водопроводчик», — может, и на другом борту, но утверждать не могу. И увы, не успел засечь номер.
  
  — Ты еще забыл и его нос, — напомнил Хафф.
  
  — Ага. Точно. Его нос. Вид у него такой, словно его расквасили, о чем я и говорил, одна ноздря куда больше, но обе так и смотрят на тебя, обе глубиной с милю. И волосы торчат из них. У него там рос настоящий лес, большинство волосиков поседевшие.
  
  — Уточни, как он от тебя ускользнул, Айви, — попросил Уэйд Брайант, вкрадчивым тоном давая понять, что он далеко не эльф.
  
  — Я его не отпускал. Я показал ему значок и приказал оставаться на месте, пока я из холла позвоню Винсу. Этот парень был водопроводчиком и, возможно — только возможно — вполне добропорядочным горожанином. Конечно, вы бы, ребята, заставили его ползать по полу. При вашем опыте вы-то знаете, что водопроводчики автоматически становятся первыми же подозреваемыми. — Помолчав, Сеттлс глянул на Брайанта и добавил: — Ах, да. Еще кое-что.
  
  — Что?
  
  — Я следил за лифтом, в котором Вояка поднимался кверху. То есть, я видел, как зажигаются номера этажей. По пути наверх он приостановился на третьем, как и тот лифт, в котором спускался вниз водопроводчик. Так что я думаю, что он вошел в лифт Вояки на третьем, убил его, лифт поднимался на четвертый, вышел, сошел по лестнице до третьего этажа и спустился в другом лифте в холл, где мне не пришло в голову выбить из него всю информацию.
  Глава двадцать пятая
  
  С благодарностью проглотив порцию бурбона с содовой, которую протянул ему Келли Винс, шеф полиции посмотрел на Джека Эдера и спросил:
  
  — Скажите, был ли когда-нибудь Вояка солдатом?
  
  — На двух войнах, — ответил Эдер, отворачиваясь от окна в комнате Винса. — И Вояка, как ни странно, его подлинное имя.
  
  — Не может быть.
  
  — Несколько лет назад я видел его свидетельство о рождении. Это было в начале пятидесятых, когда некий мистер Шипли в государственном департаменте с подозрением относился почти к любому, кто просил выдать ему заграничный паспорт, но с особой подозрительностью — к тем, кто служил в батальоне Линкольна в Испании, а потом в УСС, Управлении стратегических служб, почему Вояка и обратился ко мне.
  
  Форк даже не попытался скрыть свое удивление и недоверие.
  
  — Что он, черт возьми, делал в Испании?
  
  — По чистой случайности Вояке поручили перегнать девять машин скорой помощи «Додж» из Детройта до Мексики, а оттуда в Испанию. Они были закуплены для лоялистов некоторыми гражданами, которые несколько позже непродуманно объявили себя антифашистами, — улыбнулся Эдер. — Вояка всегда говорил, что помог распорядиться этими деньгами его старый приятель Хемингуэй.
  
  — Сколько было Вояке тогда лет?
  
  — Когда он направился в Испанию? Не больше двадцати. Он родился шестого апреля семнадцатого года, и я запомнил эту дату, потому что в этот день мы объявили войну Германии. — Эдер снова улыбнулся, на этот раз мягко и растроганно, и добавил: — Первую мировую войну.
  
  Нетерпеливый кивок Сида Форка дал понять, что он осведомлен о ходе первой мировой войны.
  
  — Поэтому родители и назвали парня Воякой.
  
  Эдер кивнул.
  
  — Его полное имя Вояка П. Слоан. «П» значит Першинг. Генерал… времен первой мировой.
  
  — И доставив машины скорой помощи, он вступил в армию?
  
  — Так он утверждал. Во всяком случае, он приобрел там некоторый опыт, который позволил ему получить звание второго лейтенанта в УСС сразу же после начала войны. — Эдер снова едва ли не с извинением улыбнулся Форку. — Второй мировой.
  
  — И что он там делал… или утверждал, что делал?
  
  — В УСС? Занимался всякими тайными делами — по крайней мере, в той степени, в которой они не мешали его операциям на черном рынке. — На этот раз улыбка Эдера была более всезнающей, чем извиняющейся. — Похоже, черный рынок и война всегда идут рука об руку.
  
  Форк вежливо прервал все дискуссии на тему черного рынка своим вопросом:
  
  — Почему в пятидесятых годах ему потребовался паспорт?
  
  — Долги.
  
  — Наверно, хотел улизнуть от них.
  
  — Что-то вроде. Но я припомнил, что один из конгрессменов-республиканцев у меня в долгу, и Вояка получил свой паспорт. Когда через четыре года, в пятьдесят пятом, он вернулся из Европы, ему было тридцать восемь лет и неожиданно он оказался в звании отставного лейтенанта-полковника. С тех пор он еще дважды повышал себя в звании, производя впечатление на бесконечную серию податливых, но обеспеченных вдов, которые снабжали его нарядами, машинами, наличностью и остатками того обаяния, которые они еще могли пускать в ход.
  
  — Я лично как бы унаследовал Вояку от Джека, — продолжил Келли Винс, осторожно ставя свой стакан на кофейный столик; наклонившись вперед, он посмотрел на Форка: — А где вы столкнулись с ним, шеф?
  
  — Он был нашим первым клиентом, которому потребовалось убежище, — сказал Форк. — А потом он прислал нам треть остальных, включая и вас двоих. Он как бы взял попечительство над нами тремя — Б.Д., мною и Дикси — и любил возить нас на воскресные обеды. Ну, мне с Б.Д. они быстро надоели, а Дикси всегда любила их, пока не вышла замуж за Мансура. Она говорила, что ей нравились манеры Вояки. — Он холодно посмотрел на Винса. — Устраивает такое объяснение?
  
  Когда Винс отреагировал лишь пожатием плеч, Форк спросил:
  
  — Так что мы с ним будем делать после вскрытия — похороним его, кремируем, передадим тело кому-нибудь? У него есть какие-нибудь дети, бывшие жены, братья, сестры… кто-нибудь?
  
  Эдер вздохнул.
  
  — У него были тысячи знакомых, не говоря уж о Келли и обо мне. Но из ваших слов вытекает, что у него были и вы, мэр и Дикси. Так что я предполагаю, мы и должны похоронить его, водрузить надгробный камень и поставить на этом точку.
  
  — «Вояка П. Слоан…», — сказал Винс. — «1917–1988 гг.» И подвести черту.
  
  — Подобрать эпитафию мы предоставим тебе, Келли, — затем Эдер повернулся к Форку: — Сколько это будет стоить: могила, памятник, дешевый гроб, несколько слов со стороны не самого благочестивого священника?
  
  — Вояка был католиком?
  
  — Боюсь, он выпал из их рядов.
  
  — В таком случае, я знаю священника. Что же до стоимости, у него в бумажнике было примерно пятьсот пятьдесят долларов, но это не покроет всех расходов, о которых идет речь. — Почувствовав на себе жесткий взгляд Келли Винса, он заторопился: — У него еще была в часовом кармашке тысячедолларовая купюра, но я не уверен, удастся ли пустить ее в ход.
  
  — Совершенно законное платежное средство, — сказал Эдер. — И поскольку вы являетесь шефом полиции, банк не будет задавать никаких вопросов.
  
  — В том же кармашке у Вояки было кое-что еще, — добавил Форк. Он выудил из нагрудного кармана сложенную страничку дневника и протянул ее Винсу: — Разве что оно не имеет никакого смысла.
  
  Винс развернул страничку и уставился на буквы и цифры, сделав вид, словно видит их в первый раз.
  
  — Никогда не умел разгадывать ребусы, — пробормотал он, — но вот эта строчка, «КВ 431» и «ДЭ 433» совершенно очевидна. Номера комнат Джека и моей. — Он протянул бумажку Эдеру. — Все остальное полная чушь.
  
  Эдер молча пробежал глазами набор букв и вслух зачитал их: «П Д Э О В С Д Э». Затем поднялся и подошел к окну, словно падавший из него свет мог помочь ему разобраться в головоломке, еще раз про себя прочитал буквы, несколько секунд разглядывал океан и, наконец, повернулся к Винсу:
  
  — Может, разгадка гораздо проще, чем кажется.
  
  — А не старый ли это код из УСС? — предположил Форк.
  
  — Скорее всего, это корявый набросок старика, который уже не доверяет своей памяти, — сказал Эдер. — «П ДЭ» может означать «поговорить с Джеком Эдером». Следующее — то ли ноль, что ли заглавное О. Если ноль то текст читается, как «Поговорить с Джеком Эдером ноль», что не имеет смысла, если только не перевести ноль как «в одиночку». «ВС», скорее всего, смахивает на «в связи». Последние две буквы похожи на инициалы, а единственный человек с такими инициалами — это моя дочь и жена Келли Винса, Даниель Винс.
  
  — То есть, — уточнил Винс, — это читается как «поговорить с Джеком Эдером в одиночку относительно Даниелы Винс»?
  
  — Может быть. А может быть, и нет. Но я предпочел бы сам повидаться с Данни.
  
  Сид покачал головой.
  
  — Глупая идея, судья.
  
  — Почему?
  
  — Вы собираетесь поехать туда на машине?
  
  Эдер кивнул.
  
  — Куда конкретно?
  
  — В Агуру, куда же еще? — ответил Эдер, глядя на Винса, который тоже кивнул.
  
  — И кто-то нагонит вас на трассе и разрядит вам в окно оба ствола дробовика, после чего Джека Эдера больше не будет.
  
  — С тем успехом кто-то может войти через эту дверь и сделать то же самое.
  
  Повернувшись, Форк бросил взгляд на дверь гостиницы и принял прежнее положение.
  
  — Поэтому через полчаса я и перевезу вас в другое место.
  
  — В какое?
  
  — Которое находится под самой надежной охраной в городе.
  
  — Спасибо, камеры мне не надо, — отказался Эдер.
  
  — Я говорю не о камере, — успокоил его Форк. — Я говорю о прекрасных чистых комнатах, ванной на двоих, гарантированном уединении, с телефоном, кроватями и завтраками — и всего за тысячу в неделю. С каждого.
  
  — Должно быть, это будет тот еще завтрак, — сказал Винс. — Она в самом деле нуждается в деньгах?
  
  — Да, сэр, Она нуждается.
  
  — Кто она? — спросил Эдер.
  
  — Вдова покойного Норма Триса, хозяина «Синего Орла», — объяснил Винс. — Она живет в том огромном старом доме в викторианском стиле, который, насколько я успел убедиться, в самом деле находится под надежной охраной. — Взмахом руки Винс показал на гостиничный номер. — Во всяком случае, лучше, чем здесь.
  
  Эдер посмотрел на Форка.
  
  — Значит, вы рекомендуете?
  
  — Вне всяких сомнений.
  
  — И все же я хотел бы поехать повидаться со своей дочерью.
  
  — И все же это глупая идея.
  
  — Он может долететь, — предложил Винс.
  
  — Откуда?
  
  — Вы говорили, что когда-то тут была взлетная полоса.
  
  — А также говорил, что федеральные власти закрыли ее.
  
  — Кое-каких пилотов это не остановит.
  
  — Кого вы имеете в виду?
  
  — Того парня, которому принадлежит «Кузина Мэри», — сказал Винс. — Мерримена Дорра. Он сообщил мне, что у него есть «Цессна» и он может перебросить нас в любое место — если, конечно, мэр даст ему «добро».
  
  Несколько секунд Форк, нахмурившись, размышлял, после чего неохотно согласился.
  
  — Во всяком случае, в таком подходе больше смысла, чем в поездке на автомобиле.
  
  Встав, Винс подошел к Форку и остановился, глядя на него сверху вниз.
  
  — Я не совсем понимаю, чего ради вы столь внезапно решили побеспокоиться о нашей безопасности, шеф.
  
  — Отнюдь не внезапно, — возразил Форк. — Она стала меня беспокоить сразу же после убийства Норма Триса и появления этих фотографий. Не меньше обеспокоило меня и убийство Вояки Слоана. Но по-настоящему я заволновался, когда мы с мэром обменялись мнениями.
  
  Форк посмотрел на Винса и Эдера и снова перевел взгляд на Винса, дабы убедиться, что полностью завладел их вниманием.
  
  — Помните, вы рассказывали всем в «Кузине Мэри» о швейцаре, который описал вам невысокого толстенького священника с поросячьим рыльцем, который засунул две коробки из-под обуви, набитые деньгами, в туалет к судье?
  
  Винс кивнул — да, он помнит.
  
  — И если Б.Д. правильно передала ваши слова, то описание этого священника, полученное от швейцара, полностью совпадает с описанием, полученным мною от свидетеля, который утверждал, что видел точно такого же человека, который вошел в «Синий Орел» и вышел из него в тот вечер, когда застрелили бедного старого Норма Триса.
  
  — Тоже священник? — спросил Винс.
  
  — Во всяком случае, в его наряде. Далее — то же самое описание, если не считать отсутствия сутаны, соответствует рассказу одного из моих лучших детективов, общавшегося с водопроводчиком, который, похоже, убил Вояку Слоана. Вы оба слушали Айви. И вот что все это означает: я чертовски уверен, что тип с двумя коробками из-под обуви с деньгами и тот, кто убил Норма Триса и Вояку Слоана — одно и то же лицо.
  
  — Вы хотите дать нам понять, что знаете, кто он такой, — сказал Винс, стараясь скрыть возбуждение, скользнувшее в его голосе.
  
  — Знаю. Это Тедди Смит — или Тедди Джонс — в зависимости, кем он себя считает в данный день. Мэр, Дикси и я знакомы с этой кучкой дерьма двадцать лет, когда я выгнал его из города, потому что он… впрочем, теперь это не важно.
  
  — Значит, Смит, — сказал Эдер, глядя на Винса. — Не с этим ли человеком Пол должен был встретиться в Тихуане, как он тебе рассказывал, с тем, который…
  
  Три коротких резких удара в дверь гостиницы прервали Эдера, который, сохраняя на лице то же задумчивое выражение, двинулся открыть ее. Не обращая внимания на Келли Винса, мэр кивнула ему, когда он снялся с места, и пересекла комнату, приблизившись к шефу полиции. Она остановилась над ним, уперев кулачки в бедра, и Эдер почувствовав, что, даже не произнося ни слова, она доминирует в комнате.
  
  Продолжая глядеть на шефа полиции сверху вниз, она сказала:
  
  — Все аннулировать, Сид.
  
  — Что аннулировать?
  
  Она сделала короткое яростное движение сжатым кулачком, словно бы вычеркивая Эдера и Винса.
  
  — Их, — сказала она. — И все остальное. Все кончено.
  
  — Черт побери, Б.Д., ты не можешь этого сделать.
  
  — Вот увидишь.
  Глава двадцать шестая
  
  Время от времени отпивая неразбавленный бурбон, мэр Хаскинс ходила по номеру «Холлидей-инн», из окна которого открывался вид на океан, и со странным облегчением рассказывала, каким образом она впервые услышала о смерти Вояки Слоана.
  
  — Так я получила информацию от шефа полиции или от прокурора города или хотя бы от тех двух алкашей, что гоняют катафалк из морга Браннера? — спрашивала она, явно не ожидая ответа. — Нет, я узнала это от Леноры Пул, которая собирает разные сплетни для дешевки, что передается по радиосети западного побережья. И попробуйте догадаться, что Ленора хотела узнать?
  
  Поскольку вопрос был риторический, трое слушателей промолчали. Мэр еще глотнула бурбон и, повернувшись к окну, уставилась на Тихий океан.
  
  — Ленора хотела узнать, — сказала она, — какова моя реакция на действия серийного убийцы, который затерроризировал Дюранго. — Она бросила холодный взгляд серых глаз на Сида Форка. — То есть, эта Ленора, которая еще только учит английский и посещает курсы журналистики — она не сомневается, что будет телерепортером в Санта-Барбаре или даже в Лос-Анжелесе, когда скопит деньги на операцию, чтобы подправить подбородок — эта Ленора рассказывает мне, как некий водопроводчик заколол Вояку Слоана в лифте.
  
  — А я думал, что она копит на «Харлей-Дэвидсон». Так она мне говорила, — вмешался Сид Форк.
  
  Не обратив на него внимания, Б.Д. Хаскинс повернулась к Эдеру, который казался ей самым симпатичным и понимающим из слушателей.
  
  — Ленора мне и выдала: «Эй, я слышала, что у вас сегодня прикончили старого Слоана, а прошлым вечером беднягу Норма Триса — так, мол, ты не думаешь ли, что у вас там бродит серийный убийца?» А я смогла выдать ей лишь то, что не могу комментировать ход идущего следствия и ей бы лучше поговорить с шефом полиции, с которым, по словам Леноры, она старалась «вступить в контакт» — это уже сказывается влияние уроков английского, — но его не удалось найти. — Хаскинс перевела на Форка взгляд холодных серых глаз: — Так где ты, мать твою, болтался, Форк?
  
  — Я был на месте.
  
  — Тогда почему же ты не позвонил мне — или не попросил кого-нибудь связаться со мной?
  
  — Я думал, что кто-то это сделает.
  
  Мэр отреагировала на это признание в полной некомпетентности лишь сокрушенно покачав головой и снова повернулась к Джеку Эдеру.
  
  — Затем Ленора решила подкатиться с другого бока и сказала, что если я не согласна с версией о серийном убийце или сумасшедшем потрошителе, может, я, в конце концов, признаю, что город захлестнула волна преступности. Я же сказала ей: «Прости, Ленора, никакой волны преступности у нас нет и в помине», — и повесила трубку.
  
  Она снова повернулась к Форку.
  
  — Тогда вот я и стала названивать во все концы, Сид, чтобы найти тебя. Но тут мой телефон стал надрываться от звонков — и их было слишком много для номера, которого нет в справочнике — и все газеты, телевидение и радиостанции словно с цепи сорвались, ибо звонили мне со всех сторон и…
  
  — Откуда именно звонили? — прервал Форк.
  
  — Из Сан-Франциско, Лас-Вегаса, Лос-Анжелеса, Санта-Барбары, Сан Диего, Сан Хосе. Даже из Окленда. И все они хотели получить информацию о, цитирую, «панике, которая охватила маленький сонный прибрежный городок в Калифорнии», кавычки закрываются. Пара из звонивших даже прокрутили мне часть идиотской передачи Леноры, которая прибавила мне два года, сообщив, что тридцативосьмилетняя мэр Дюранго, кавычки горячо отрицает кавычки, что два убийства за два дня могут означать волну тяжких преступлений или это дело рук серийного убийцы. Но вот на что обрати внимание, Сид. Ленора должна была переговорить с кем-то из твоих людей, потому что сообщила, что полное имя Вояки звучит, как В. Першинг Слоан, и что он генерал-майор в отставке. — Помолчав, она задумчиво наморщила лоб и повторила: — Першинг?
  
  — Его второе имя, — объяснил Форк, наклоняясь в кресле и в первый раз проявляя заинтересованность. — А что Ленора говорила о Норме Трисе?
  
  — Она назвала его владельцем самого фешенебельного в Дюранго ночного клуба.
  
  — Похоже на Ленору, — ухмыльнулся Форк и спросил: — Так что ты им выложила, Б.Д. — всем этим репортерам?
  
  — Я попросила звонить шефу полиции, который сообщил мне о грядущем аресте преступников.
  
  — Отлично.
  
  — Ты понимаешь, что все это значит?
  
  — Еще бы, — кивнул Форк. — Значит, дела с предоставлением убежищ пойдут не так активно.
  
  Мэр, давая понять о своем несогласии, трижды неторопливо покачала головой из стороны в сторону.
  
  — Нет, — сказала она. — Эти истории окончательно прихлопнут их.
  
  — Все вернется на круги своя.
  
  — Черта с два.
  
  Поднявшись, Форк неторопливо подошел к окну.
  
  — Ну, ладно, — согласился он. — Сойдемся на том, что все кончено. И основательно. А как насчет нашей сделки с Винсом и Эдером?
  
  — Пока ты не убедишь меня, — сказал она, — покончено и с ней. Пусть они скрываются в каком-то другом месте.
  
  Форк бросил на океан быстрый оценивающий взгляд. Повернувшись, он прислонился к подоконнику, сложив руки на груди и глядя на мэра понимающим взором, свойственным человеку, который уже знает, какой ответ он получит на свой вопрос.
  
  — Скажи-ка мне вот что. Объясни, откуда ты собираешься наскрести денег на библиотеку после того, как в конце следующего месяца нам придется выплатить все налоги за год? Или начать воплощение той летней программы, начало которой ты обещала к июню, а у нас уже на носу июль? Или на содержание венерической клиники? Или даже, черт побери, на мусорщиков, которые будут убирать все дерьмо после парада Четвертого Июля? — Сделав паузу, он кивком головы показал на Эдера и Винса: — А вот тут в двух креслах сидит миллион баксов. В этой комнате. И прежде, чем ты выйдешь отсюда, подумай над своими словами.
  
  В ходе его тирады на лице Хаскинс появилось задумчивое выражение; повернувшись, она медленно опустилась в кресло, которое освободил Форк. Поставив бокал с напитком на ручку, она вытянула свои длинные загорелые ноги, скрестив их в лодыжках. На ней была ярко-желтая полотняная блузка и светло-коричневая юбка до колен. На ногах — мексиканские сандалии. Джек Эдер уставился на ее ноги, пока она не спросила:
  
  — Никогда не видели?
  
  — В последнее время нет, — ответил он.
  
  Хаскинс еще раз бросила взгляд на Форка, который все так же, сложив руки на груди, опирался на подоконник.
  
  — Больше всего я думаю, Сид, о восьмом ноября — а не о Четвертом Июля.
  
  Упоминание даты выборов вызвало у Эдера глубокую заинтересованность.
  
  — И как обстоят дела? — спросил он.
  
  По-прежнему глядя на Форка, она сказала:
  
  — А что ты об этом думаешь, Сид? Сколько, по-твоему, голосов мы не досчитаемся, имея на руках два нераскрытых убийства, не говоря уж о том, что до ноября могут быть еще?
  
  — Поймав убийцу, мы наберем чертову кучу голосов, Б.Д.
  
  — Но когда ты собираешься схватить его? После того, как он прикончит Эдера и Винса?
  
  Прежде, чем Форк успел ответить, вмешался Келли Винс:
  
  — Мы можем внести ясность в ситуацию. Мы с Джеком не собираемся сидеть, сложа руки и дожидаясь начала переговоров, пока вокруг бродит какой-то тип в сутане священника или в комбинезоне службы доставки на дом, прикидывая, как бы нас пристрелить, заколоть или задушить. Прошло время, когда терпение отступает на задний план и его место занимают соображения здравого смысла.
  
  — Что подводит нас к теории участия Тедди, выдвинутой Сидом Форком, — сказала мэр.
  
  Форк издал горловой звук, который привлек внимание всех находившихся в комнате.
  
  — Это больше, чем теория.
  
  Мэр с сомнением посмотрела на него.
  
  — Ты считаешь, что Слоана убил Тедди?
  
  — Не сомневаюсь. Убил в лифте и вышел из него в обличье водопроводчика. С ящиком для инструментов и все такое.
  
  — Так что, когда ты найдешь Тедди и арестуешь его, он предстанет перед судом, так?
  
  Пожатие плеч могло означать да, нет или может быть.
  
  — И если он предстанет перед судом, — продолжила мэр, — на свет божий выплывет много забавных историй из давних дней обо мне, тебе, Тедди и Дикси. Куда как забавных вещей, которые многие забыли или никогда не знали. И уж они никак не сыграют мне на руку восьмого ноября.
  
  — Если состоится суд, — уточнил Форк.
  
  — Вы, хотите сказать, — вмешался Эдер, — если суд состоится до восьмого ноября.
  
  — Вообще.
  
  — Шеф говорит о чем-то ином, Джек, — бросил Винс.
  
  — Я прекрасно понимаю.
  
  — Я не сомневаюсь, что смогу найти Тедди, — сказал Форк, как бы размышляя вслух. — Или, может быть, он найдет меня. Но в любом случае, я совершенно уверен: он будет отчаянно сопротивляться аресту.
  
  — Что значит, вы совершенно уверены, что пристрелите его при задержании, — мягким и совершенно равнодушным голосом заметил Эдер, словно отпуская реплику о погоде.
  
  Его тон заставил Форка насторожиться.
  
  — Никак это вас крепко беспокоит, судья?
  
  Мягкость исчезла из интонации Эдера. Теперь звучал голос неподкупного юриста, хотя, как он сам считал, несколько чрезмерно напыщенный.
  
  — Я никогда не был уверен, что предумышленное убийство может быть оправдано, совершено ли оно личностью или от имени государства.
  
  — Никогда не слышала такой ахинеи, — пожала плечами Б.Д. Хаскинс.
  
  — В первый раз услышали?
  
  — Конечно. Послушайте. Вы с Винсом придумали эту комбинацию, этот план, запустили его в действие — и уже погибли два человека. Может, и три, если считать вашего приятеля в Ломпоке. Поэтому кончайте читать нравоучения. И если вы, ребята, хотите уносить ноги, милости просим. Это ваши дела. Конечно, мне и Сиду придется завершать то, что вы начали, потому что иным образом этого не остановить.
  
  — Никоим образом, — сказал Форк.
  
  — Может, я и ошибаюсь, — продолжала мэр, — но думаю, что единственный способ, с помощью которого вы сможете выпутаться из того, что заварили, или даже получить какое-то преимущество — и я говорю не о деньгах — это завершить то, что начали. В противном случае, на вашей совести будут три впустую загубленные жизни — и пусть даже вы сможете оправдаться, но мне как-то не верится, что это у вас получится. Вот поэтому, мистер Эдер, я и сказала, что вы несете ахинею.
  
  Эдер, побагровев, опустил голову и уставился на гостиничный ковер, пока присутствующие не спускали с него глаз. Наконец, он поднял взгляд на Хаскинс и сказал:
  
  — По тщательному размышлению, мэр, не могу не признать, что вы в чем-то правы.
  
  Она глянула на Винса.
  
  — Что это значит?
  
  — Это значит, что мы остаемся в деле.
  
  — Хорошо.
  Глава двадцать седьмая
  
  К пяти часам того же субботнего дня Джек Эдер и Келли Винс рассчитались в «Холлидей-инн» и послушно проследовали за Вирджинией Трис на второй этаж ее большого дома в викторианском стиле с четырнадцатью комнатами.
  
  Ванная, размерами, самое малое, десять на тринадцать футов, разделяла их две спальни и вмещала очень старую шестифутовую колонку на металлических когтистых ножках, новую ванну, рукомойник с двумя рожками, унитаз со спускным бачком и такое количество полотенец, которого Эдеру не доводилось видеть даже в лучших отелях.
  
  — Полотенца, — сказала Вирджиния, показывая на две большие стопки.
  
  — Очень хорошо, — оценил Эдер.
  
  Оставив ванную, они собрались в холле.
  
  — Что вы, ребята, хотели бы на завтрак? — спросила она.
  
  Эдер посмотрел на Винса, который ответил:
  
  — Все, что угодно.
  
  — Яичницу с ветчиной? — предложила она. — Кофе? Сок? Печенье или тосты? Может быть, дыню?
  
  — Кофе, тосты и сок меня бы вполне устроили, — сказал Эдер.
  
  — Меня тоже, — подтвердил Винс.
  
  — Можете получить все, что желаете. Во всяком случае, поскольку вы платите… — Страшно смутившись, она не закончила предложение.
  
  — Поскольку мы заговорили об арендной плате, — Винс вынул из кармана брюк незапечатанный конверт с фирменной маркой «Холлидей-инн» и протянул его Вирджинии Трис.
  
  Она лишь заглянула в него, но не стала пересчитывать двадцать одну стодолларовую банкноту.
  
  — Не слишком ли много?
  
  — Отнюдь, учитывая то беспокойство, что мы вам доставляем, — вежливо возразил Эдер.
  
  — О‘кей. Если вы так считаете… Они пришлись очень кстати.
  
  — Мне было очень жаль услышать о вашем муже.
  
  — Я тронута. Похороны в понедельник. Если вы не против, то милости просим. Вынос из морга Браннера, потому что Норм был не очень ревностным христианином. Из уважения к нему «Орел» весь понедельник будет закрыт. Хотя Сид Форк говорит, что я могла бы его и открыть. Но я не знаю. Мне это не кажется правильным. А что вы думаете?
  
  Эдер ответил, что не сомневается — ей знать лучше.
  
  — Телефон внизу в холле на маленьком столике у лестницы. В обе ваши комнаты я поставила по маленькому радиоприемнику, по ним вы можете слушать местные сводки новостей, а порой пробивается и станция Си-Би-Эс из Лос-Анжелеса. Хотя ТВ нету. Норм так и не поставил телевизора дома, потому что он купил тарелку и поставил ее в «Синем Орле», а до дома руки у него так и не дошли. По сути Норм ненавидел ТВ. Дайте-ка прикинуть… Что еще? Ох. Я чуть не забыла ключи от парадной двери. Они в ваших комнатах на столиках у кроватей. Можете приходить и уходить в любое время. Если захотите привести на ночь кого-нибудь из ваших друзей, пожалуйста. Всю неделю я прихожу домой не раньше часа ночи, а по субботам, вот как сегодня, только к половине третьего. Вот, собственно, и все правила.
  
  Улыбнувшись, Эдер сказал, что, по его мнению, они не очень обременительны.
  
  — Наверно, потому что я не очень смахиваю на настоящую хозяйку дома.
  
  Винс сказал, что, как ему кажется, она идеальная хозяйка.
  
  Кивнув в ответ на комплимент, Вирджиния Трис попыталась улыбнуться, не достигла в своем намерении больших успехов и внезапно вспомнила кое-что еще.
  
  — Иисусе! Есть еще одно правило. Тут все оплетено проводами для защиты. Но поскольку вы пользуетесь только ключом от входной двери, все в порядке. Только не открывайте окон, потому что они тоже поставлены под защиту. Не знаю, обратили ли вы внимание, но повсюду, кроме чердака, стоят кондиционеры. Так что, если вы войдете в дом не через парадную дверь или по ошибке откроете окно, копы будут тут через три минуты, может, через четыре.
  
  — Что очень успокаивает, — улыбнулся Эдер.
  
  — Могу я, ребята, кое-что вас попросить?
  
  Винс кивнул.
  
  — Насколько серьезны ваши… ваши тревоги?
  
  — На среднем уровне, — сказал Винс.
  
  — Сид сказал, что вы сможете помочь ему поймать убийцу Норма. Это в самом деле так, или же Сид просто пудрил мне мозги, что он порой делает?
  
  — Он не пудрил вам мозги, — заверил ее Винс.
  
  — Хорошо, — кивнула Вирджиния Трис и через несколько минут повторила: — Хорошо.
  
  В 5.35 того же самого субботнего вечера Эдер и Винс, стоя рядом с «Мерседесом», наблюдали, как к ним приближается четырехместное воздушное такси «Цессна», подскакивая на выщербленной взлетной дорожке поля, которое когда-то считалось муниципальным аэропортом Дюранго. От него остались только несколько выбитых полос, два ангара из мятого алюминия без крыш, две заржавевших бензозаправки, у которых кто-то стащил насосы, и терминал аэропорта — одноэтажное здание размерами примерно с бензозаправочную станцию, которое давно уже было разграблено.
  
  — Все одно к одному, — заметил Эдер, глядя на Мерримена Дорра, который, заглушив двигатель, вылезал из «Цессны». — Первым делом в таких маленьких городках исчезает железнодорожный вокзал, потом приходит черед автобусной станции, и вот нас окружает призрак бывшего аэропорта.
  
  — Ты уверен, что мне не стоит сопровождать тебя?
  
  — Мне кажется, что Данни с трудом вынесет присутствие лишь одного из нас, — сказал Эдер.
  
  — Не жди слишком многого, Джек.
  
  — Не буду.
  
  — Вообще ничего не жди.
  
  — Я хочу лишь встретиться с единственной оставшейся у меня кровной родственницей.
  
  Мерримен Дорр находился сейчас не дальше, чем в двадцати футах от «Мерседеса», и на нем была коричневая кожаная пилотская куртка, которая, на взгляд Винса, когда-то знавала лучшие времена. Кроме того, на нем были темные авиационные очки-«консервы», перчатки, ковбойские сапожки и синяя бейсбольная шапочка «Доджерсов». Приблизившись к ним, Дорр сказал:
  
  — Просто сучья полоса.
  
  — Это означает, что мы не сможем взлететь? — едва ли не с надеждой спросил Эдер.
  
  — Я взлечу с любого места, куда приземлился. Вы готовы?
  
  Эдер кивнул.
  
  — Тогда двинулись, — и Дорр, повернувшись, направился обратно к «Цессне». Прощаясь с Винсом, Эдер лишь пожал плечами и тоже направился к самолету, помахивая своей черной тросточкой.
  
  Винс, уже сидя за рулем «Мерседеса», наблюдал, как самолетик оторвался от земли, сделав вираж над Тихим. Когда «Цессна» окончательно исчезла из виду, Винс включил двигатель «Мерседеса» и поехал обратно.
  
  Первым делом он остановился у аптеки, где купил банку ореховой смеси «Плантерс» и две пачки печенья «Бэби Рут» себе на ужин. Чтобы уснуть, он приобрел роман в бумажной обложке автора, чьи предыдущие книги изображали слегка порочных, исключительно эмоциональных южан, с которыми ровным счетом ничего, ни хорошего, ни плохого, не происходило. На тот случай, если роман не заставит его погрузиться в сон, Винс остановился и у винного магазина и приобрел солидную бутылку «Джека Даниэлса».
  
  Минуло 6.20, когда он остановился у кремово-зеленого дома в викторианском стиле. Винс поставил машину на улице за «Астон-Мартином» и увидел Дикси Мансур, которая направлялась к его «Мерседесу». На ней были белые брючки и вязаный свитер с глубоким вырезом.
  
  Оказавшись рядом с «Мерседесом», она наклонилась, чтобы поговорить с ним через опущенное окно.
  
  — Парвис установил контакт, — сообщила она.
  
  — Уже?
  
  — Уже.
  
  — Тебе бы лучше зайти и рассказать мне все подробно.
  
  — В машину?
  
  — В дом.
  
  Выпрямившись, Дикси Мансур поверх крыши «Мерседеса» бросила взгляд на старое трехэтажное строение и, снова нагнувшись, спросила:
  
  — А кто дома?
  
  — Никого.
  
  — У тебя есть что выпить?
  
  — Бурбон.
  
  — Когда-нибудь, — усмехнулась она, — ты мог бы купить и бутылку шотландского.
  
  Винс показал ей весь нижний этаж. Она была искренне поражена тяжелой мебелью черного дерева и массивными фарфоровыми лампами.
  
  — Как декорации для кино, — сказала она. — Не так ли?
  
  — Не знаю. Никогда не обитал среди декораций для кино.
  
  В кухне они насыпали в миску льда, нашли два стакана и поставили в морозильник очередную порцию воды для льда. Когда по старой дубовой лестнице они поднялись на второй этаж, Дикси Мансур заметила:
  
  — Я бы не хотела здесь жить.
  
  — Почему?
  
  — Слишком много воспоминаний.
  
  — Каких воспоминаний?
  
  — О событиях до моего рождения. Мне как-то не хочется думать, что до моего появления что-то происходило, — сказала она.
  
  В комнате Винса они поставили виски, лед, стаканы, орешки и печенье на комод орехового дерева. Книгу Винс положил на столик у кровати, рядом с лампой. Дикси Мансур огляделась, изучая обстановку, и спросила:
  
  — А где комната Эдера?
  
  — Дальше по холлу, — объяснил Винс, кидая кубики льда в стаканы, добавляя виски и направляясь в ванную, чтобы долить воды. Когда он вернулся, Дикси Мансур уже сидела на кровати, прислонясь к ее изголовью. Он протянул ей напиток и попросил: — Изложи мне все по порядку.
  
  Первым делом, она попробовала напиток.
  
  — Когда сегодня днем мы вернулись в Санта-Барбару, Парвис так и сел на телефон. Он сделал не меньше полудюжины звонков, может больше, и собирался звонить и дальше, когда зазвонил другой телефон — его личный.
  
  — Ну и?
  
  — И это был кто-то из них. Или он. Кто-то там.
  
  — Ты слышала их разговор?
  
  — Он выставил меня.
  
  — Но ты слышала его остальные разговоры.
  
  — Я слушала, что он говорил, но не то, что ему говорили в ответ.
  
  — Он жаловался на что-то?
  
  — Я слышала это только один раз.
  
  — Ты же говорила, что слышала его предыдущие разговоры.
  
  — Он лишь раз говорил по-английски. Все остальные разговоры он вел на фарси — ну, ты знаешь, по-персидски.
  
  — Что относительно вызова по его личному телефону?
  
  — Он начал по-английски.
  
  — И перешел на фарси?
  
  — Не знаю. Когда он выставлял меня, то продолжал говорить по-английски.
  
  — Но ты слушала, что звонивший обращался к нему по-английски, так?
  
  Она кивнула.
  
  — Что он говорил? Он что, начал со слов: «Привет, Ал, я нашел для тебя малышку»? Я хочу знать — что он точно говорил.
  
  — В чем дело? Ты что, не доверяешь ему?
  
  — Поскольку речь идет о моей голове, я проявляю заинтересованность.
  
  — Точно не помню, что он там говорил. Да ничего особенного.
  
  — Припомни как можно точнее.
  
  — Ну, после того, как на звонок ответили, он никого не спрашивал. Он начал со слов, что, мол, это я — разве что он сказал, то ли «Это я» или «Это я, Парвис». Затем сообщил, что у него есть исключительно ценная информация о каких-то официальных лицах в Южной Калифорнии, хорошо известных при всей их изолированности, которые хотели бы принять участие в судьбе двух их — кажется, он употребил слово «гостей» — намекая на то, что остальные — предполагаю, что он имел в виду Б.Д. и Сида — будут вознаграждены за их старания или риск или за что-то такое. Затем Парвис послушал какое-то время и сказал: «Миллион, не меньше, — и добавил: — Будь любезен, посмотри, что ты сможешь сделать», — и распрощался.
  
  — Во сколько раздался этот звонок?
  
  — Как я говорила, он меня выставил. А когда все кончилось, позвал обратно. Он сообщил мне, что установил контакт и очень важно, чтобы вы с Эдером знали о нем и были наготове. Но он не хотел звонить вам через оператора гостиницы. И поскольку он должен был оставаться у телефона, сказал мне, чтобы я поехала и рассказала вам с Эдером, что ему удалось установить контакт. Я спросила его, а что, если я не найду никого из вас, а он потребовал, чтобы я искала, пока не разыщу. В самом деле, где Эдер?
  
  — В Лос-Анжелесе.
  
  — Что он там делает?
  
  — Встречается кое с кем.
  
  — Когда он вернется?
  
  — Поздно.
  
  — А что, если я подожду его?
  
  — Где?
  
  Она похлопала по кровати.
  
  — Здесь… если твоя хозяйка не возражает.
  
  — Она не возражает.
  
  — Когда она возвращается?
  
  — Примерно к половине третьего.
  
  — Тогда у нас куча времени, — сказала Дикси Мансур, ставя стакан на столик. Затем стянула свитер через голову и бросила его на пол.
  
  Убедившись, что у нее есть все основания никогда в жизни не носить лифчиков, Винс сел рядом с ней, поставил свой стакан на ночной столик рядом с приемничком и поцеловал ее. Когда длинный поцелуй, благоухающий бурбоном, наконец, кончился, он, расстегивая свою рубашку, спросил:
  
  — Это тоже идея Парвиса?
  
  — А тебя что, волнует, если это и так?
  
  — Ни в малой мере.
  Глава двадцать восьмая
  
  После того, как «Цессна» приземлилась на грунтовую посадочную полосу какого-то частного аэродрома в миле или около того к югу от трассы, ведущей к Агуре, Джек Эдер решил, что лучше всего не проявлять интереса ни к владельцу этой полосы, ни к хозяину прекрасного новенького «Лендровера», который ждал их на поле с ключом зажигания, заткнутым за щиток.
  
  — Насколько я предполагаю, вы толком не знаете, где эта ферма для психов? — осведомился Мерримен, включая двигатель «Лендровера».
  
  — Я дал вам адрес.
  
  — В этих благословенных местах адрес часто ничего не значит.
  
  — Можем спросить кого-нибудь, — пожал плечами Эдер.
  
  — Я никогда не спрашиваю направления.
  
  — Почему?
  
  — Потому что никому нет никакого дела, куда я направляюсь.
  
  Когда Дорр, наконец, нашел искомую дорогу на карте фирмы братьев Томас, они пересекли автотрассу на Вентуру и направились к северу. Проехав около мили, Дорр свернул на узкую асфальтовую дорогу без обочины, которая вилась среди холмов. На коричневатых выжженных склонах бросались в глаза ярко-зеленые дубовые кущи. Но даже эти дубы с их могучей корневой системой, думал Эдер, выглядят изнывающими от жажды.
  
  Эдер удивился, не встретив изгороди вокруг санатория «Алтоид». С первого взгляда это место напоминало дорогой загородный клуб, в котором забыли разбить теннисные корты и площадки для гольфа. Тем не менее, некоторое подобие изгороди отгораживало примерно пятнадцать акров, но она, скорее, играла декоративную роль, будучи совершенно бесполезной против людей, кроликов, койотов или оленей, которые, по слухам, водились тут.
  
  Кто бы ни планировал ландшафт вокруг санатория, видно было, что он хотел сберечь как можно больше дубов. Гравийная дорожка, которая вела к главному входу в санаторный корпус, причудливо изгибалась, чтобы обогнуть, самое малое, девять старых деревьев, чьи стволы были побелены известкой.
  
  «Лендровер» остановился перед входной дверью, размеры которой наводили на мысль о небольшом подъемном мосте, и толстые филенки красного дерева украшали ряды медных гвоздей. Рядом с дверью висела блестящая медная пластинка, размерами не больше конверта, на которой были выгравированы мелкие черные буквы: «Санаторий „Алтоид“». Пониже, еще более мелкими, но более разборчивыми буквами, была еще одна надпись, которая вежливо приглашала «Звоните только один раз, будьте любезны».
  
  — Как вы думаете, сколько тут пробудете? — спросил Мерримен Дорр.
  
  — Час. Не больше.
  
  Дорр глянул на часы, изделие рабочего человека в стальном корпусе с узкой серебряной стрелкой, на которые Джек Эдер как-то обратил внимание.
  
  — Сейчас шесть пятьдесят пять, — сказал Дорр. — Я вернусь за вами точно в восемь. Устраивает?
  
  — Отлично. — Эдер вылез из «Лендровера» и, поднявшись по двум ступенькам, исполнил указание медной таблички, один раз нажав кнопку звонка.
  
  Даниель Эдер Винс, 35-летняя пациентка, страдающая душевным заболеванием, что сидела у дальнего конца стола в уютной комнате с большим живописным окном, в глазах Джека Эдера почти не отличалась от той его дочери, которую он видел в последний раз более пятнадцати месяцев назад. Стала лишь чуть бледнее, подумал он, и несколько заторможенная. Но по сути она не очень изменилась, как только что сообщил главный психиатр. Ровное и стабильное состояние, сказал он. Мы ожидаем, что скоро наступит заметный прогресс.
  
  Заняв место на другом конце стола, Эдер кивнул и улыбнулся дочери.
  
  — Как ты себя чувствуешь, Данни?
  
  Она улыбнулась ему в ответ и сказала:
  
  — Кто вы? Я вас знаю?
  
  — Я Джек.
  
  — Джек?
  
  — Джек Эдер.
  
  — Чувствую я себя хорошо, благодарю вас, Джек.
  
  — Это прекрасно. Тебе что-нибудь надо?
  
  — Нет. Не думаю. А что?
  
  — Келли шлет тебе свою любовь.
  
  — Вы имеете в виде мистера Винса?
  
  — Совершенно верно. Келли Винса.
  
  — Мистер Винс такой забавный человек. Он приезжает увидеться со мной каждый месяц, как мне кажется. Порой он представляется Келли Винсом, а иногда совсем другим. Как-то сказал, что он киноактер, но я ему, конечно, не поверила. — Она улыбнулась. — Он такой забавный.
  
  — У тебя бывают другие посетители?
  
  — Случается, что приходят койоты. И олени. Они подходят почти к этому окну, но койоты стараются не приближаться.
  
  Эдер кивнул, одобряя визиты представителей дикой природы.
  
  — Тебя навещал или звонил тебе Вояка Слоан?
  
  — Кто?
  
  — Вояка П. Слоан.
  
  — Что означает буква «П»?
  
  — Першинг.
  
  — Я его помню.
  
  — Значит, он в самом деле навещал тебя.
  
  — Он умер.
  
  — Да, я знаю.
  
  — До того, как я родилась.
  
  — Кто умер?
  
  — Джон Джозеф «Блекджек» Першинг. Родился в тысяча восемьсот шестидесятом. Умер в тысяча девятьсот сорок восьмом.
  
  Даниель Эдер Винс неторопливо поднялась со стула, сплетя перед собой пальцы рук, и Эдер подумал, что внезапно она стала похожей на тринадцатилетнюю девочку, а не на женщину 35-ти лет. Откашлявшись, она чуть приподняла подбородок и завела речитативом:
  
  — «У меня свиданье со смертью», сочинение Алана Сигера, родился в восемьсот восемьдесят восьмом, погиб в девятьсот шестнадцатом. — У меня свиданье со смертью, на чьей-то дальней баррикаде, когда в тенях и шорохах придет весна и аромат цветущих яблонь заполонит весь воздух… — Она застенчиво улыбнулась Эдеру. — Я знаю еще одно о войне, на которой дрался ваш друг генерал Першинг. Оно называется «На полях Фландрии».
  
  — Думаю, что и я его знаю, — сказал Эдер. — Оно тоже очень хорошее. Весьма трогательное.
  
  Сев на стул, она положила перед собой все так же сплетенные пальцы рук.
  
  — Мистер Винс еще приедет повидаться со мной? — спросила она. — Он такой забавный человек.
  
  — Не сомневаюсь, что приедет.
  
  — И вы тоже приедете ко мне?
  
  — Если хочешь.
  
  — Я должна подумать на эту тему. Вы не такой забавный, как мистер Винс, но я все же должна подумать. И мне так жаль вашего друга.
  
  — Какого?
  
  — Того, кто умер. Генерала Першинга.
  
  — Спасибо, Данни, — сказал Джек Эдер. — Это очень любезно с твоей стороны.
  
  Главным психиатром был 43-летний доктор Дэвид Пиз, дважды разведенный поклонник Юнга, которому принадлежало двадцать процентов акций санатория «Алтоид». На нем был легкий зеленый костюм; голова имела остроконечную форму и была украшена вьющимися редкими волосами и парой непроглядно-черных глаз, которые мигали так редко, что Эдер был готов поверить, будто они нарисованы на лице.
  
  — Доктор Алтоид по-прежнему работает с вами? — спросил он.
  
  Дэвид Пиз пододвинул стул поближе к столу, не мигая, пожевал губами и ответил:
  
  — Доктор Алтоид скончался семь лет назад.
  
  — Готов ручаться, умер он богатым.
  
  — Достаточно обеспеченным.
  
  — Сколько еще месяцев, за каждый из которых я плачу по шесть тысяч долларов, моей дочери еще придется провести здесь?
  
  — Мы не можем дать вам точное расписание, мистер Эдер.
  
  — Хотя бы предположение… пусть самое неопределенное.
  
  Доктор Пиз покачал головой, не спуская с лица Эдера немигающих глаз.
  
  — Если я выскажу предположение, вы сочтете его за предсказание. А если я ошибусь, вы, что вполне вероятно, запишете его на мой счет.
  
  — Она существует в своем мире, не так ли? Она плавает где-то в своей собственной вселенной.
  
  — Ее состояние значительно улучшилось.
  
  — Она не узнает даже родного отца.
  
  — Должно быть, у нее есть на то свои причины.
  
  — И своего мужа.
  
  — Она опознает мистера Винса. Но не как своего мужа. Она воспринимает его как безобидного эксцентричного человека, который посещает ее раз в месяц.
  
  — Вы можете вылечить ее?
  
  — Мы можем помочь ей. И мы уже, вне всякого сомнения, помогаем.
  
  — Что, если кончатся деньги?
  
  Эти слова заставили доктора Пиза мигнуть.
  
  — Это возможно?
  
  — Так как ее отец только что вышел из тюрьмы, ее муж отлучен от работы, а брат погиб, можете считать это вполне реальной возможностью.
  
  — А что относительно ее матери?
  
  — Ее мать не может позволить себе выкладывать семьдесят две тысячи в год.
  
  — Конечно, мы будем держать Даниель столько, сколько сможем себе позволить. И если выяснится, что у нас больше нет такой возможности, мы постараемся, если будет на то ваше желание, чтобы она продолжала лечение в одном из лучших медицинских учреждений штата.
  
  — Я не знаю, где имеются такие учреждения штата.
  
  — В некоторых уход лучше, чем в других… как и всюду.
  
  — Как долго штат сможет заботиться о ней?
  
  — До тех пор, пока не станет ясно, что она больше не представляет опасности ни для себя, ни для окружающих.
  
  — То есть, это может выясниться через неделю или дней через десять, не так ли?
  
  — Мне бы хотелось, чтобы вы не ловили меня на слове, мистер Эдер.
  
  Эдер встал.
  
  — Пятнадцатого числа, как обычно, я или Винс прибудем сюда с деньгами.
  
  Доктор Пиз тоже поднялся во весь рост, который, даже при его сутулости, составлял больше шести футов.
  
  — Все до последнего цента служит к ее вящей пользе, мистер Эдер.
  
  Несколько секунд Джек Эдер разглядывал немигающую физиономию Пиза, затем кивнул и сказал:
  
  — Думаю, никто из нас не хотел бы растить своих дочерей, чтобы их по горло пичкали таблетками, не так ли?
  
  Эдер ждал Мерримена Дорра в приемной санатория, которая напоминала холл очень дорогой загородной гостиницы. Откинувшись в глубоком удобном кресле, Эдер с горечью думал о своей дочери; он мечтал пропустить глоток виски и непрестанно размышлял об отрывочных буквах из записки Слоана: «П ДЭ О ВС ДВ». Но в голову ему не приходило ничего лучше первоначальной расшифровки: «Поговорить с Джеком Эдером в одиночку относительно Даниелы Винс».
  
  Точно в восемь часов он вышел из парадных дверей санатория и увидел подкативший «Лендровер». Сев рядом с водителем, Эдер повернулся, чтобы взять что-то с заднего сидения, и Дорр спросил:
  
  — Ну, как?
  
  — Паршиво, — ответил Эдер, занимая прежнее положение; на этот раз он держал в руках черную тросточку.
  
  — То есть, мы не остаемся на ночь?
  
  — Нет, — сказал Эдер, вращая ручку тросточки справа налево. — Мы возвращаемся.
  
  Не скрывая удивления, Дорр наблюдал, как Эдер свинтил ручку, снял серебряный колпачок, поднес к губам стеклянную емкость и сделал глоток. Когда в воздухе разнесся аромат виски, Эдер предложил тросточку Дорру, который отрицательно покачал головой.
  
  — Только не когда я в воздухе.
  
  — Отлично, — и Эдер сделал еще один глоток.
  
  После того, как они миновали каменные въездные ворота в конце дорожки, Мерримен Дорр приостановил «Лендровер», оглядел дорогу в оба конца и спросил:
  
  — Не хотите ли продать мне эту штуку?
  
  — Тросточку?
  
  — Тросточку.
  
  — Она уже обещана кое-кому.
  
  — Кому?
  
  — Сиду Форку.
  
  — Вот дерьмо, — ругнулся Дорр, нажимая на акселератор, и, набирая скорость, двинулся вниз по узкой асфальтовой дороге без обочины.
  Глава двадцать девятая
  
  Поскольку он приостановился, чтобы открыть банку «Будвайзера», третью за последние три часа, Айви Сеттлс чуть не упустил из виду розовый фургон, который, проскочив по Проезду Нобеля, двинулся к восточной границе Дюранго, где, скорее всего, его ждал выезд на дорогу США номер 101.
  
  Все эти последние три часа Сеттлс провел, курсируя по улицам Дюранго в своей машине и за счет своего личного времени. Он разыскивал розовый фургон водопроводчика, безуспешно рассчитывая, что удача позволит ему отделаться от чувства унижения и ярости, которые затопили его чуть ли не с головой после убийства Вояки Слоана.
  
  Пятидесятиоднолетний детектив почти убедил себя, что смерть Слоана — результат его ошибки. И рассудительность Сеттлса, которая, как и у большинства полицейских, была выше всякой критики, покидала его, когда в памяти у него всплывал тот маленький толстенький липовый водопроводчик Френсис. Ты дал ему уйти, Айви, говорил он себе. Ты, и никто иной. И тем самым вписал свое имя в историю этого городка. Айви Сеттлс? Он самый. Тот, кого Сид Форк выставил, потому что он годен только морковку дергать.
  
  Эти мрачные мысли, наконец, заставили Сеттлса наорать на свою 37-летнюю новобрачную, на которой он женился полгода назад, выскочить из их двухспального дома на Двенадцатой Норс, залезть в «Хонду» четырехлетнего выпуска, остановиться у магазина напитков, прихватить с собой полдюжины банок пива «Будвайзер» и три часа мотаться по Дюранго, дожидаясь, пока ярость утихомирится и чувство унижения покинет его.
  
  Он начал поиски розового фургона в 6.03 пополудни, оказавшись поблизости от Южнотихоокеанской. Начав отсюда, он перешерстил весь город вплоть до его восточной границы, объезжая каждый квартал и не обходя вниманием ни одной улицы. В 7.15 он оказался на границе города, где открыл еще одну банку с пивом и снова принялся за поиск, теперь уже с востока на запад.
  
  В 9.02 он снова оказался у восточной границы города и решил, что пришло время для третьей банки пива. В 9.03 он только вскрыл очередную банку, когда на глаза ему попался розовый фургон, который миновав пересечение с 25-й стрит, ехал по Проезду Нобеля.
  
  Сеттлс выкинул через окно полную банку с пивом, включил первую скорость и погнал «Хонду» вслед за фургоном. Переключая на вторую скорость, он открыл бардачок и вытащил оттуда свой «38-й спешиал». Сеттлс таскал с собой револьвер двадцать один год, но сейчас в первый раз поверил, что ему в самом деле придется стрелять в обыкновенного человека — в данном случае, в толстого вруна-водопроводчика. Мысль эта заставила утихнуть чувствам ярости и унижения и подняла его настроение до опасного предела возбуждения.
  
  У его «Хонды» не было сирены, но Сеттлс обзавелся красной мигалкой, и, врубая третью скорость, подключил ее к гнезду для зажигалки. Оказавшись от фургона не дальше чем в полуквартале, он включил красную мигалку и заметил, что они два квартала назад выскочили за восточную границу города. Здесь лежали заброшенные пустоши, где когда-то предполагалось разбить парк развлечений. Из остатков его теперь представляла интерес лишь гоночная трасса для гокартов, которая тоже оказалась в запустении, когда парк потерпел банкротство.
  
  Когда мигалка была пущена в ход, розовый фургон сбросил скорость, подрулил к обочине и остановился. Сеттлс притормозил машину в двадцати футах сзади и осторожно вылез из «Хонды», держа в правой руке револьвер, а в левой фонарик в фут длиной. Подходя к фургону со стороны водителя, он заметил, что буквы, магнитные присоски которых изображали «Френсис, водопроводчик», исчезли, так он и ожидал.
  
  Он был искренне удивлен, обнаружив, что водителем фургона оказалась темноволосая женщина лет 27 или 28; она смотрела на него широко открытыми глазами, которые сузились, когда в них ударил луч фонарика.
  
  — Поднимите руки над головой, чтобы я видел их и выходите, — приказал Сеттлс.
  
  Кивнув, женщина подняла руки так, чтобы они были у него на виду, и сказала:
  
  — Как я открою дверь, если я держу руки над головой, чтобы вы их видели?
  
  — Я сам открою, — и Сеттлс, сунув фонарик под правую подмышку, взялся за ручку двери, повернул ее, приоткрыв на пару дюймов, и отступил на четыре фута, держа дверь в луче света и под прицелом револьвера.
  
  Женщина медленно вышла из кабины, держа руки над головой ладонями наружу. На ней были джинсы и темно-красная рубашка с открытым воротом, через грудь которой шли белые буквы: «Снимаю всех и вся». На ногах у нее были серо-синие кроссовки без носков. Ее темно-каштановые волосы были коротко подстрижены и ростом она была почти с Сеттлса, пять футов и девять дюймов. Глаза ее, он отметил, были того цвета, которые он всегда называл «коровьи карие». Он также отметил, что, не будь она так перепугана, ее можно было бы счесть довольно привлекательной, почти хорошенькой.
  
  — Повернитесь налево и идите к задней части фургона, — сказал Сеттлс.
  
  По-прежнему держа руки над головой, она повернулась и сделала три шага, когда Сеттлс показал ей остановиться.
  
  — Повернитесь к фургону. — Когда она исполнила его указание, он заставил ее прислониться к нему. Когда она возразила, что борт слишком далеко, он цыкнул, что пусть она облокачивается любым образом. Она чуть не упала, но, придержавшись руками, застыла под углом чуть ли не в 60 градусов.
  
  Снова засунув фонарик подмышку, Сеттлс обыскал женщину с головы до ног, не обойдя вниманием ни ее грудь, ни бедра. Но делал он это быстро и бесстрастно, и женщина не дернулась, не возразила.
  
  — О‘кей, можешь выпрямиться.
  
  Женщина послушалась.
  
  — Могу повернуться?
  
  — Поворачивайся.
  
  Луч фонарика опять ударил ей в глаза. Моргнув, она прищурилась.
  
  — Как твое имя? — спросил Сеттлс.
  
  — Терри, — ответила она. — Терри Кэндлс.
  
  — Терри с «и»?
  
  — С «и».
  
  — Чем ты занимаешься, Терри?
  
  — Я фотограф.
  
  — Какого рода?
  
  — По свободному найму.
  
  — Как написано у тебя на рубашке, ты щелкаешь всех и вся.
  
  Она кивнула.
  
  — Где ты живешь, Терри?
  
  — В Санта-Барбаре.
  
  — Что делала в Дюранго?
  
  — Вроде бы скорости я не превышала.
  
  — Я спросил, что ты делала в Дюранго, Терри.
  
  — Выполняла заказ.
  
  — Для кого… для водопроводчика?
  
  — Какого водопроводчика?
  
  — Кого ты фотографировала в Дюранго, Терри?
  
  — Пару ребятишек. Я хорошо снимаю детей.
  
  — Где твое водительское удостоверение?
  
  — В машине. Хотите, чтобы я достала его?
  
  — Попозже. А теперь открой-ка заднюю дверь.
  
  — Она закрыта. Мне надо взять ключ.
  
  Подумав несколько секунд, Сеттлс покачал головой.
  
  — Давай посмотрим в самом ли деле она закрыта. — Он сделал ей знак фонариком, чтобы она подошла к тыльной стенке фургона.
  
  Ручка одностворчатой двери фургона располагалась слева. Сеттлс остановился в шести футах.
  
  — Открывай двери и если там кто-то есть, скажи, чтобы выходил.
  
  — Там внутри никого нет и дверь закрыта.
  
  — В любом случае потяни-ка дверь, Терри.
  
  Ее рука поднялась было к ручке и упала вниз.
  
  — В общем-то она не закрыта, — сказала Терри.
  
  — Медленно распахни ее настежь, — скомандовал Сеттлс.
  
  Вместо этого она распахнула ее рывком, вместе с дверцей переместившись направо. В луче света блеснули два ствола дробовика и безобразная физиономия Френсиса-водопроводчика, который стоял, согнувшись и придерживая дробовик у бедра. Айви Сеттлс замешкался лишь на десятую долю секунды, прежде чем нажать курок своего револьвера. Но к тому времени правый ствол дробовика выплюнул клуб пламени и заряд дроби опрокинул Сеттлса на спину. Когда он падал, его «спешиал» выстрелил в небо, где висела полная луна. Заряд дроби вырвал почти всю левую сторону его груди, и он умер прежде, чем тело опустилось на землю.
  
  Женщина, которая представилась под именем Терри Кэндлс, появилась из-за открытой двери фургона и снизу вверх посмотрела на толстого некрасивого человека, который порой выступал в роли ложного священника, а порой становился фальшивым водопроводчиком.
  
  — Я хорошо сработала, милый? — спросила она.
  
  — Сработала ты превосходно, — сказал человек, нажимая на курок, который выплюнул заряд из второго ствола дробовика.
  Глава тридцатая
  
  Тридцатидвухлетний биржевой маклер из Вентуры, направляясь на своем БМВ-325 в Дюранго, где предполагал более чем раскованно повеселиться в конце недели, говорил по сотовому телефону с одной из дам, которая должна была составить ему компанию, когда мимо, держа курс на восток, пролетел розовый фургон со скоростью никак не меньше 80 миль в час.
  
  Биржевой маклер не обратил на него внимания, продолжая говорить с женщиной, но через несколько минут, а точнее, в 9.11 вечера, он увидел два тела, мужчины и женщины, которые лежали на левой обочине Проезда Нобеля, на самом краю несостоявшегося парка развлечений. Неподалеку стояла «Хонда» с включенными фарами.
  
  Притормозив, чтобы присмотреться к двум телам, маклер бросил в трубку, поняв, что об уик-энде придется забыть, и помчался на полной скорости, пока не оказался у первой бензозаправки Дюранго. Тут он бросил четвертак в платный таксофон, набрал 911 и, отказавшись назвать себя, рассказал тому, кто ответил, об обнаруженных им двух телах, «Хонде» и пролетевшем мимо него на скорости розовом фургоне.
  
  Брокер мог связаться и по своему сотовому телефону, но он смутно припомнил — кто-то предупреждал его, что все звонки по номеру 911 немедленно фиксируются и отслеживаются или что-то такое. И поскольку он уже выполнил свою гражданскую обязанность, сообщив полиции о трупах, маклер не видел основания и дальше иметь отношение к этой истории в Дюранго, где он даже не проживал.
  
  Он двинулся на восток по Проезду Нобеля, держа путь к 101-й трассе; проезжая мимо тел, он бросил на них беглый взгляд. Когда они остались в миле позади, маклер еще раз по сотовому телефону связался с женщиной в Санта-Барбаре, упомянув, что скоро он предполагает оказаться по соседству с ней и не составит ли она ему компанию выпить и, может быть, что-нибудь перекусить. Женщина, не утруждаясь объяснениями или извинениями, сказала, что нет, спасибо, не составит.
  
  По пути домой в Вентуру, маклер слушал запись Линды Рондштатдт, исполнявшей песню Нельсона Риддла, ощущая не столько свою ущербность, сколько добродетельность.
  
  Шеф полиции Сид Форк сидел на крайнем стуле у стойки бара в «Синем Орле», поглощая чизбургер и запивая его дешевым пивом, когда Вирджиния Трис придвинула к нему телефонный аппарат. Форк взглянул на часы над стойкой. Они показывали 9.23 вечера.
  
  Услышав приветствие Форка, детектив Уэйд Брайант, непомерно выросший гном, представился и доложил:
  
  — Айви уложили из дробовика на Проезде, в двух кварталах за границей города. Вместе с ним ухлопали и какую-то женщину лет под тридцать. Она мертва. Вот такие дела. На месте осталась «Хонда» с включенными фарами.
  
  — На какой стороне дороги?
  
  — На южной. Шериф переговорил с каким-то анонимом по 911 и вызвонил нас. Парень, который звонил ему, рассказал о трупах и о розовом фургоне, который промчался мимо него к востоку, словно за ним черти гнались.
  
  — Что за женщина?
  
  — Удостоверения личности при ней нет. Но ей примерно лет двадцать семь-двадцать восемь, короткие каштановые волосы, карие глаза, рост пять-девять или десять, и на ней рубашка с надписью «Снимаю всех и вся». Выше пояса огромная дыра, все вырвано.
  
  — Вы сейчас на месте?
  
  — Мы с Джоем Хаффом. — Брайант помолчал. — И знаешь, что Сид? Я в первый раз увидел, как Джоя вырвало.
  
  — Я сейчас буду на месте.
  
  Положив трубку, Форк пододвинул телефон обратно к Вирджинии, которая спросила:
  
  — Что на этот раз случилось?
  
  — Айви Сеттлс.
  
  — Мертв?
  
  Форк кивнул.
  
  От этого известия морщинки на лице Вирджинии Трис углубились. Глаза наполнились слезами. Нижняя губа задрожала. Всхлипнув, она сказала:
  
  — Это не… неправильно.
  
  — Знаю, — сказал Форк. — Дай-ка мне ключ от твоего дома.
  
  — Зачем?
  
  — Затем, что мне нужно найти Винса, а если его нет дома, я предпочел бы ждать его внутри, а не в машине.
  
  — Он имеет какое-то отношение к Айви?
  
  — Какое-то. Но не то, что ты думаешь.
  
  Сид Форк догадывался, что ждет его, когда он увидел «Астон-Мартин», припаркованный перед освещенным викторианским фасадом. Вздохнув, он пристроил свою машину перед «Астон-Мартином», вылез, едва ли не кивнув знакомому синему «Мерседесу» Келли Винса, и двинулся по извилистой, выложенной кирпичом дорожке к парадным дверям.
  
  Чтобы войти в старый дом, он воспользовался ключом, врученным ему Вирджинией Трис. Внизу горело несколько светильников, быстро оглядев прихожую и кухню — всюду было пусто, Форк поднялся по дубовой лестнице на второй этаж и, миновав холл, оказался у дверей, из-под которых пробивалась полоска света.
  
  Он было поднял кулак, чтобы стукнуть в филенку, но передумал и четко постучал четыре раза, как и подобает полицейскому. Через секунду свет в комнате потух.
  
  — Черт возьми, да это я — Сид.
  
  Свет снова вспыхнул, и на пороге появилась Дикси Мансур, на который, насколько Форк успел заметить, не было ничего, кроме небрежно застегнутой мужской рубашки.
  
  — А мы-то думали, что явился Парвис с нравоучениями, — ухмыльнулась Дикси.
  
  — Еще бы.
  
  — Что случилось?
  
  — Я должен переговорить с Винсом.
  
  — Зачем?
  
  Прежде, чем Форк смог придумать ответ, в полуоткрытых дверях показался Винс в одних лишь трусах.
  
  — О чем переговорить?
  
  — Нам стоит кое-куда подъехать.
  
  — Куда?
  
  — Когда вы там окажетесь, узнаете, о чем пойдет речь.
  
  Лицо Винса застыло, стянув складкой рот и почти все остальные черты, кроме глаз, в которых появилось подозрительное выражение; в его вопросе скользнула тревожная нотка:
  
  — Это Эдер, не так ли? С ним что-то случилось.
  
  — Не Эдер.
  
  Сначала расправилось лицо Винса, потом он сам, и он чуть ли не улыбнулся.
  
  — Я только оденусь. — Он отошел от полуоткрытой двери, и Дикси Мансур протянула ему рубашку.
  
  Поблагодарив, Винс взял рубашку и из-за плеча посмотрел на Форка, который, прислонившись к косяку, рассматривал теперь совершенно голую Дикси с насмешкой и вожделением, и, как показалось Винсу, отчасти покровительственно.
  
  — Мы двинемся все вместе, Дикси. Так что накинь на себя что-нибудь, — сказал Форк.
  
  — Почему вместе?
  
  — Потому что, если ты тут останешься, то обязательно включишь сигнал тревоги, и копы будут тут через четыре, может, пять минут и арестуют тебя за проникновение со взломом или за грабеж, а Парвису придется ехать из Санта-Барбары, вносить за тебя залог и, если у него хватит сообразительности, учить тебя уму-разуму.
  
  — Что за сигнал тревоги? — спросила она.
  
  — Если ты не пользуешься ключом, чтобы входить или выходить, то незаметно для себя включишь сигнал тревоги.
  
  — Все не могу понять, что за спешка, — сказала она, поднимая с пола свой синий вязаный свитер и натягивая его через голову.
  
  — Спешка потому, что я тороплюсь, — бросил Форк.
  
  — Будет куда цивилизованнее, — проворчала Дикси, влезая в белые штаны, — если первым делом мы что-нибудь выпьем.
  
  Форк не стал утруждаться ответом. Келли Винс, на котором уже были брюки, рубашка и башмаки, сказал, что он готов ехать.
  
  — Секундочку, — остановила их Дикси и, встав на колени рядом с кроватью, достала из-под нее свои белые трусики-бикини, скомкав, сунула их в сумочку и, поднявшись, сказала: — О‘кей. Двинулись.
  Глава тридцать первая
  
  Шеф полиции и его два детектива, которые когда-то расследовали убийства в Детройте и Чикаго, не сводили глаз с Винса, пока он рассматривал тело женщины в темно-красной рубашке с белыми буквами: «Снимаю всех и вся».
  
  — Знаете ее? — спросил Форк.
  
  — Не уверен, — сказал Винс, не отводя глаз от женщины.
  
  — Что значит «не уверен»?
  
  Винс глянул на Форка.
  
  — Это значит, что я видел ее лишь один раз. В Ломпоке. Она была той, что распахнула заднюю дверь розового фургона и сфотографировала меня и Эдера.
  
  Форк понимающе кивнул, словно слова Винса служили подтверждением его собственной версии, повернулся к Брайанту и спросил:
  
  — Что ты обо всем этом думаешь, Брайант?
  
  Тот задумчиво дернул мочку правого уха, покачал головой и сказал:
  
  — Я думаю, что мы слишком наехали на Айви сегодня днем в гостинице. Вроде бы обвинили его в недостатке преданности. Я думаю, это так на него подействовало, что он забрался в свою машину, купил полдюжины пива и отправился в одиночку искать розовый фургон, который, в конце концов, и обнаружил. Думаю, что с помощью фонарика, проводка от которого все еще подключена к его машине, он решил глянуть, что там внутри фургона. Думаю, что вела его девушка. Думаю, Айви заставил ее открыть задние двери. И думаю, что там сидел тот самый водопроводчик с дробовиком наизготовку. Я знаю, что Айви получил заряд в грудь, но не знаю, удалось ли ему кого-то подстрелить. Думаю, что водопроводчик то же самое сделал с девушкой, выпалив в нее из второго ствола, может, лишь для того, чтобы она молчала. — Брайант нахмурился и сказал: — Вот что я думаю.
  
  Форк повернулся к лысому черному детективу.
  
  — Джой?
  
  — То же самое… если не считать, что меня вывернуло.
  
  Кивнув, Форк дал понять, что он может продолжать.
  
  — И сравнить нельзя с тем, что видишь иной раз в Чикаго. Меня замутило от того, что я понял — если найду этого гребаного подонка, даже не буду стараться его задерживать.
  
  — Просто размажешь его по стенке? — предположил Форк.
  
  — Сам понимаешь. Дело в том, что я никогда раньше не сталкивался с таким бредом, почему меня и затошнило. Но когда я выблевал за «Хондой» Айви, я все равно почувствовал себя рехнувшимся, да и сейчас у меня такое же ощущение.
  
  — А у кого его нет? — Форк перевел взгляд на убитую женщину и снова на Хаффа. — Выясни, сможешь ли узнать, кто она такая.
  
  Когда Хафф на корточках присел у тела, и на лице его появилось рассеянное выражение, как у служителя морга, Форк услышал глухое урчание мотора «Астон-Мартина», едущего на второй скорости. Повернувшись, он увидел одного из полицейских в форме, который, пригнувшись, всматривался в кабину английской машины. Резко выпрямившись, как чертик, выскакивающий из коробочки, он сделал ей рукой знак остановиться.
  
  «Астон-Мартин» оказался по соседству с «Хондой» Айви, огни которой еще горели. С водительского места вылезла Дикси Мансур, а с места пассажира показалась мэр Б.Д. Хаскинс. На Дикси по-прежнему были синий свитер и белые брюки. На мэре темно-синий костюм, который был бы как нельзя кстати на поминках или похоронах.
  
  Форк отметил, что полные губы Хаскинс — на этот раз совершенно не тронутые губной помадой — стянулись в узкую мрачную линию. Но выражение ее лица меньше всего говорило о потрясении или сочувствии. Он увидел на нем то озверение, с которым она воспринимала грязные лужи, выжженные лесные пустоши, выбоины на асфальте и политическое предательство.
  
  Уэйд Брайант и Джой Хафф тоже увидели и узнали этот взгляд; пробормотав Форку, что они должны выяснить, не нашел ли полицейский чего-то толкового, они растворились в ночи. Сиду Форку не осталось ничего иного, как принять на себя обвинение мэра.
  
  — Я снова забыл тебе позвонить, Б.Д., и я ужасно извиняюсь.
  
  Остановившись в ярде от Форка, мэр первым делом внимательно осмотрела его с головы до ног, а затем холодным вежливым тоном произнесла:
  
  — Все в порядке, шеф Форк. Позвонили другие. Среди них ЮПИ, «Ассошиэйтид Пресс» и «Рейтер». Похоже, им очень хочется узнать о наших четырех убийствах за два дня. Кроме того звонила миссис Айви Сеттлс, услышав об убийстве своего мужа, и с радио Лос-Анжелеса. Она ужасно… как бы это выразиться?.. расстроена. Но к тому времени я уже могла ответить хоть на часть ее вопросов, потому что меня более-менее ввел в курс дела шериф Коутс. Ты же знаешь, какой он дотошный, Чарли Коутс.
  
  Шеф полиции не без оснований решил, что самым умным с его стороны будет только кивнуть.
  
  — Шериф Коутс интересуется, не послать ли ему нам в помощь группу, которую он называет отрядом особого назначения, — продолжила Хаскинс. — Похоже, он считает, что наш департамент полиции не справляется со своими обязанностями или, как он выразился, «у него кишка тонка справиться с четырьмя убийствами за два дня». Шериф Коутс считает, что если и дальше в Дюранго дела пойдут таким образом, я скоро окажусь в пятичасовой сводке новостей Си-Эн-Эн, распятая между разборками банд в Лос-Анжелесе и стычками палестинцев с израильтянами. И шериф Коутс отнюдь не уверен, что Дюранго нужна такая слава. Что ты думаешь, шеф Форк? Так приглашать отряд особого назначения?
  
  По всей видимости, не сомневаясь в ответе Сида Форка, Б.Д. Хаскинс, миновав его, подошла к телу Айви Сеттлса. Несколько секунд она, закусив нижнюю губу, смотрела на него, а затем, отмерив еще пять или шесть футов, уставилась на мертвую женщину.
  
  — Кто она, Сид?
  
  Форк посмотрел на Келли Винса.
  
  — Расскажите ей, — попросил он и, подойдя, к «Хонде», просунул руку в открытое окно, чтобы выключить фары.
  
  — Вы знали ее? — спросила мэр Хаскинс Винса.
  
  Винс покачал головой.
  
  — Это та, что сфотографировала меня с Эдером в Ломпоке… и, скорее всего, вас с Форком.
  
  — Тот самый таинственный фотограф. — Она снова посмотрела на убитую женщину. — Известно, кто убил ее?
  
  — Они думают, что невысокий толстенький человечек, который был священником, когда убил Норма Триса, водопроводчиком, когда заколол Вояку Слоана, и Бог знает, кем еще, когда пристрелил этих двух.
  
  — Тедди, — сказала она.
  
  — Тедди Смит. Или Джонс. Как бы он себя ни называл.
  
  Мэр перевела взгляд на пустошь, прикрыла глаза, набрала в грудь воздуха, слегка шевельнула губами, выпустила из груди воздух и сказала:
  
  — Я только что подсчитала похороны, на которых мне придется присутствовать на следующей неделе — спасибо Тедди.
  
  — Три. — Бросив на тело женщины беглый взгляд, Винс добавил: — Может, даже четыре.
  
  — Я прикидываю, сколько сюда слетится репортеров?
  
  — Как всегда, с избытком.
  
  — А они нам меньше всего нужны… с их вынюхиванием.
  
  Присмотревшись к мэру, Винс пришел к определенному заключению и спросил:
  
  — Дикси вам еще не рассказывала? В противном случае, мы бы с вами говорили не о реакции прессы.
  
  — Что она мне не рассказывала?
  
  — Парвис Мансур установил контакт.
  
  Мэр стремительно повернулась и едва ли ни гаркнула на свою сестру, которая, стоя рядом с «Хондой», непринужденно болтала с насупленным Сидом Форком. Медленно повернувшись, Дикси Мансур, сопровождаемая Форком, двинулась по направлению к Хаскинс и Винсу, бросив на мертвого Айви Сеттлса равнодушный взгляд и почти не обратив внимания на труп женщины-фотографа.
  
  — Мистер Винс сказал мне, что Парвис установил контакт, — сказала мэр.
  
  Ее сестра кивнула.
  
  — Ты забыла сказать мне. Или Сиду.
  
  — Я не забыла, — возразила Дикси. — Парвис сказал, чтобы я передала это Эдеру или Винсу. Эдера не было в городе, так что я рассказала Винсу. Я стараюсь делать все, как мне говорит Парвис. Так куда проще жить.
  
  — Он же не говорил тебе, чтобы ты не рассказывала Сиду или мне?
  
  — Нет. А зачем?
  
  Вместо ответа мэр повернулась к шефу полиции.
  
  — Мы с тобой должны тут же на месте решить, будем ли вызывать отряд особого назначения Чарли Коутса.
  
  Отвернувшись, Сид Форк бросил взгляд на другую сторону Проезда Нобеля, на того самого молодого полисмена, который махал «Астон-Мартину». Теперь он что-то втолковывал остолбеневшим пассажирам «Тандерберда».
  
  — Ну? — повторила она.
  
  — Если ты пригласишь Чарли Коутса и его команду, то я ухожу, — сказал Сид Форк по-прежнему глядя на юного полисмена.
  
  — Не угрожай мне, Сид.
  
  — Это факт, а не угроза.
  
  Прежде, чем мэр успела принять решение, что могло иметь непоправимые последствия, вмешался Келли Винс.
  
  — Хотите услышать профессиональный совет?
  
  — От вас? — спросила она.
  
  Винс одарил ее мальчишеской улыбкой, полной очарования, которая, как знал Джек Эдер, многих вводила в заблуждение.
  
  — Отлучено от профессии мое тело, но не мои мозги.
  
  — Прошу прощения, — сказала она и оглянулась. — Куда отойдем?
  
  — В мою машину, — предложил Сид Форк.
  
  — Хотите, чтобы и я пошла? — спросила Дикси Мансур.
  
  — Нет, — ответила мэр. — Не хотим.
  
  — Ну и хорошо, — бросила Дикси и направилась через дорогу к молодому полисмену, который продолжал управлять движением проезжающих машин.
  
  Мэр и шеф полиции расположились на заднем сидении четырехдверного седана. Дисквалифицированный юрист занял место спереди, повернувшись вполоборота из-за рулевого колеса и положив правую руку на спинку переднего сиденья.
  
  — Не отказывайтесь от услуг шерифа, — без предисловий начал Винс. — Введите его в заблуждение. Когда появится пресса, скажите, что можете уделить им не больше десяти минут, но потяните это время до получаса. Изобразите печаль, потрясение, ужас и гнев в адрес убийцы. Когда они спросят относительно мотивов, изобразите полное недоумение, но намекните, что арест преступника неминуем. Пригласите их на похороны. Все время давайте понять, что Дюранго предполагает расти и нужны инвестиции — пока их не затошнит. Наконец, созовите пресс-конференцию, вы двое, и повторите им еще раз все, что вы уже говорили.
  
  — Надоесть им до смерти, так? — уточнил Форк.
  
  Винс кивнул.
  
  Хаскинс согласилась без особого энтузиазма:
  
  — Мы не можем вечно отстранять Коутса, потому что он будет стоять насмерть. И поскольку мы не успели перехватить убийцу, нам придется прибегнуть к нему и его группе особого назначения.
  
  — Как относительно юрисдикции? — спросил Винс.
  
  — Мы в двух кварталах за чертой города, — сказал Форк, — так, что убийство моего детектива подлежит его юрисдикции.
  
  — Скажите шерифу, что он может высылать свою группу к четвертому июля, — сказал Винс. — Через неделю, начиная с понедельника.
  
  — Почему с четвертого? — спросила Хаскинс.
  
  — Потому что, если Мансур к этому дню не успеет заключить сделку, она так и не будет заключена. И пусть даже он будет ручаться, что продолжает договариваться, мы с Эдером не будем иметь к ней отношения.
  
  Видно было, что Сиду Форку не понравилась конечная дата. Он глянул на Винса, потом на мэра, расправил седоватые усы резким движением большого пальца и заявил:
  
  — Если группа особого назначения шерифа появится тут четвертого июля, ты, Б.Д., можешь забыть о перевыборах восьмого ноября.
  
  — Господи, — сказал Винс. — Так вытащите ее пятого.
  
  Форк с удовлетворением кивнул.
  
  — Пятого лучше.
  
  Б.Д. Хаскинс через окно бросила взгляд на свою сестру, которая болтала с молодым полисменом.
  
  — В сущности, не имеет значения, четвертого или пятого, Сид.
  
  — Черта с два не имеет.
  
  Мэр обратилась к нему голосом, в котором чувствовалась легкая усталость и бесконечное терпение. Голос учительницы, подумал Винс.
  
  — Чарли Коутс не горит желанием посылать группу особого назначения, чтобы помочь нам найти убийцу. Он хочет пустить ее в ход, чтобы заглянуть во все наши темные уголки и все поставить на уши.
  
  — Да пусть его, — отмахнулся Форк. — Мы с тобой, Б.Д., никогда и цента не получали от этой задумки с убежищем. Все шло городу — до последней монетки.
  
  Она грустно улыбнулась ему.
  
  — Это ты и собираешься выдать Чарли Коутсу и его отряду особого назначения, Сид?
  Глава тридцать вторая
  
  Сидя за рулем «Мерседеса», застывшего у края выщербленной посадочной полосы некогда муниципального аэропорта Дюранго, Келли Винс дожидался посадки «Цессны» и жалел, что не прихватил с собой печенье «Бэби Рут».
  
  В 9.58 он услышал гудение двигателя «Цессны», когда та закладывала вираж над самым полем. Прикинув, что она идет на высоте 200–300 футов, Винс включил фары машины на полную мощность. В 10.02 он увидел, как Мерримен Дорр приземлился на три точки.
  
  «Цессна», подрулив, остановилась футах в семидесяти пяти от «Мерседеса», но Дорр не выключал двигатель, пока Джек Эдер выбирался из салона и, обогнув по широкой дуге вращающиеся лопасти, быстро подошел к «Мерседесу», помахивая черной тросточкой. И еще до того, как Эдер оказался в машине, «Цессна», развернувшись, помчалась по дорожке и, оторвавшись от земли, исчезла в ночном небе.
  
  Когда Эдер расположился рядом, Винс выключил фары и спросил:
  
  — Ну, как она?
  
  — Примерно, как ты и говорил.
  
  — Она узнала тебя?
  
  — Нет.
  
  — Что еще?
  
  — Она считает тебя очень забавной личностью, — горько усмехнулся Эдер, после чего отвинтил ручку, вытащил пробку и молча предложил емкость Винсу, который вздохнул перед тем, как отпить глоток.
  
  Вернув выпивку Эдеру, Винс сказал:
  
  — Мансур установил контакт.
  
  — Он сообщил с кем?
  
  — Он передал это Дикси, но похоже, она больше ничего не знает.
  
  — Что еще?
  
  — Ну, объявился и Тедди, тот священник-водопроводчик.
  
  — Поймали его? — со слабой надеждой спросил Эдер.
  
  — Нет, не поймали, но он убил парня Сида, того, что работал по мошенничеству в Далласе, Айви Сеттлса.
  
  — Когда?
  
  — Примерно час назад. Они считают, что он уложил и женщину-фотографа, которая снимала нас в Ломпоке.
  
  — Ну, и дерьмо, Келли, — ругнулся Эдер и погрузился в молчание. Винсу, похоже, тоже нечего было добавить и молчание длилось, пока Эдер не сказал: — Давай все с начала. Все.
  
  — Хорошо.
  
  Винсу потребовалось минут пятнадцать, чтобы все изложить. Он начал с покупки пачки печенья, орехов, виски и романа в бумажной обложке и завершил мрачным предположением Б.Д. Хаскинс относительно целей, которые преследует шериф, предлагая услуги своего отряда особого назначения.
  
  Эдер слушал, не задавая вопросов, пока не убедился, что Винс завершил повествование. Затем спросил:
  
  — Ты знаешь, что мне пришло в голову?
  
  — Пересмотрел точку зрения? — предположил Винс.
  
  — Именно так.
  
  — Расскажи мне о Данни, а потом мы вернемся к твоей изменившейся точке зрения.
  
  — Ну, она не отличает меня от Адама и считает тебя довольно забавным, но безобидным джентльменом.
  
  — Что насчет Вояки Слоана?
  
  — Я сделал ошибку, задав ей этот вопрос, и она немедленно же захотела узнать, что означает буква «П» в его имени. Я назвал ей Першинга, и она внезапно вернулась памятью в старшие классы, вспомнила первую строфу «У меня свиданье со смертью» и спросила, не хочу ли я выслушать стихи о маках, что цветут на полях Фландрии.
  
  Прикрыв глаза, Винс спросил:
  
  — С кем из врачей ты говорил?
  
  — С Пизом. Он считает, что, пока мы присылаем шесть тысяч в месяц, здоровье Даниель неуклонно будет идти на поправку. Когда я спросил его, что с ней будет, если деньги вдруг иссякнут, он сказал, что позаботится, дабы поместить ее в одну из лучших психиатрических больниц штата, где ее продержат недельку или дней шесть. Я сказал ему, что Данни не очень смахивает на завзятую потребительницу лекарств.
  
  — Нет, — согласился Винс, открывая глаза, — не смахивает. — Пальцами правой руки он побарабанил по рулевому колесу и спросил: — Осталось еще в сосуде?
  
  — Конечно, — заверил Эдер, протягивая ему тросточку.
  
  Сделав еще один глоток бурбона, Винс откашлялся и вернул ее Эдеру.
  
  — Значит, ты считаешь, что связи между ней и Воякой Слоаном не прослеживается?
  
  — Никакой.
  
  — То есть, Данни, скорее всего, не имеет отношения к буквам ДВ в записке Слоана.
  
  — Скорее всего.
  
  Рассеянно глядя в ночную тьму, которая начиналась сразу же за капотом «Мерседеса», украшенного трехлучевой звездой, Винс снова забарабанил по рулевому колесу. Наконец, он прекратил свое занятие и сказал:
  
  — А что ты думаешь о Венейбл?
  
  — О ком?
  
  — Дикси Венейбл.
  
  Эдер закусил нижнюю губу, которая была готова отвалиться от изумления, и затем выдохнул:
  
  — Иисусе. Да это же ее девичья фамилия.
  
  — И к тому же под ним ее знал Вояка Дикси.
  
  Эдер подозрительно взглянул на Винса.
  
  — И когда же тебе все это пришло в голову?
  
  — Только что.
  
  — С кем же мы поделимся этим блистательным открытием? С Дикси? С ее мужем? Может, с шефом полиции?
  
  — Ни с кем.
  
  Когда Вирджиния Трис подошла к их столику и сказала: «Вам звонят», Винс доканчивал бокал дешевого пива, которым запивал чили, в котором, как ему показалось, было слишком много тмина и слишком мало чили. Эдер, рот которого был набит ветчиной, луком и помидорами, лишь беспомощно пожал плечами, а Винс спросил:
  
  — Кого просят подойти?
  
  — Любого из вас.
  
  — А кто звонит?
  
  — Он не назвался, — ответила Вирджиния Трис и вернулась к своим обязанностям.
  
  Когда Винс оказался у стойки, она уже пододвинула аппарат поближе к последнему стулу, который отстоял за четыре места от ближайшего посетителя. Винс кивнул ей в знак благодарности, снял трубку и поздоровался.
  
  — Мистер Эдер?
  
  — Это Винс.
  
  — Отлично. Это я, Парвис Мансур.
  
  — Ясно.
  
  — Я звоню из платного таксофона в Санта-Барбаре, так что учтите, что мне приходится кидать в него четвертаки.
  
  — Откуда вы узнали, что мы здесь?
  
  Винс услышал, как Мансур глубоко вздохнул.
  
  — Логика и удача. Я нашел вас по четвертому номеру.
  
  — Просто интересно.
  
  — Дикси передала вам и мистеру Эдеру мое послание?
  
  — Да.
  
  — Проинформировала ли она Б.Д. и Сида?
  
  — Да.
  
  — Хорошо. Примерно двадцать одну минуту назад, мне позвонили по моему личному засекреченному номеру, который больше не является секретным, поскольку связывались из таксофона.
  
  Припоминая, когда он в последний раз слышал слово «поскольку», Винс поинтересовался:
  
  — Этот звонок от того же самого лица?
  
  — Да. На этот раз была предложена встреча, или, я бы сказал, на ней прямо настаивали.
  
  — Когда?
  
  — Четвертого июля. Вас и мистера Эдера это устраивает?
  
  — Со временем все в порядке. Что относительно места?
  
  — Как мы обговаривали, это должно быть место, куда вас можно заманить. Но я хочу сказать, что это, конечно, не полянка под деревом.
  
  — Правильно.
  
  — У вас есть какие-то предложения? Если нет, они имеются у меня.
  
  Винс уже не раз прикидывал, в каком месте они с Эдером будут проданы за миллион долларов. Первым делом перед глазами у него всплыла дверь с алюминиевой сердцевиной, обшитая стальными листами, но решил, что благоразумнее сперва выслушать предложение Мансура.
  
  — Так что вы предлагаете?
  
  — «Кузину Мэри». Главным образом, из-за ее расположения и полной безопасности.
  
  — Неплохо.
  
  — Отлично. Я рад, что вы согласны.
  
  — Кто звонил вам, Парвис? — спросил Винс, в первый раз назвав Мансура по имени.
  
  — Тот же самый, что связывался со мной оба раза. По всей видимости, американец: голос — высокий тенор, без следов какого-то регионального акцента, во всяком случае, я такового не заметил.
  
  — Откуда он получил ваш номер телефона?
  
  — Я решил, что лучше его об этом не спрашивать.
  
  В наушнике раздался звук зуммера, и голос оператора предупредил звонившего, что надо бросить дополнительные пятьдесят центов. Винс услышал, как звякнули монетки.
  
  — Вы еще слушаете?
  
  — Еще слушаю. Вы обговаривали с ним цену?
  
  — Да, конечно, и он без возражений согласился.
  
  — Даже не пытался поторговаться?
  
  — Ни словом.
  
  — Это странно.
  
  — Я тоже так подумал, почему и подчеркнул, что никаких переговоров не будет, пока мы точно не обговорим сумму.
  
  — То есть, пока не сосчитаете деньги?
  
  — В сущности, да.
  
  — И что он ответил?
  
  — Он сказал, что, мол, нет проблем.
  
  — Что-нибудь еще?
  
  — Кстати, Дикси не говорила, куда она направилась после того, как оставила вас?
  
  — Когда я в последний раз видел ее, она была со своей сестрой.
  
  — Хорошо. Просто великолепно. Вы можете звонить Б.Д. и Сиду и рассказать им о развитии событий.
  
  — Хорошо.
  
  — В таком случае, спокойной ночи, мистер Винс.
  
  — Спокойной ночи, — ответил Винс, и, поймав взгляд Вирджинии Трис, кивком головы дал ей понять, чтобы она подошла к нему.
  
  — У вас есть домашний телефон мэра? — спросил Винс.
  
  — Его нет в справочнике.
  
  — Я знаю.
  
  Вирджиния Трис подняла глаза к потолку, перевела взгляд на Винса, и по памяти назвала цифры. Когда Винс, поблагодарив ее, начал набирать номер, она вернулась к себе на место.
  
  Мэр ответила «Алло» после третьего звонка.
  
  — Это Келли Винс.
  
  — Видимо, вы набрали неправильный номер, — ответила Б.Д. Хаскинс и повесила трубку.
  Глава тридцать третья
  
  Оборвав разговор с Винсом, мэр вернулась в свое кресло коричнево-шоколадной кожи и с извиняющимся видом улыбнулась Чарли Коутсу, сидевшему на кушетке выпуска 1930 года неподалеку от Сида Форка.
  
  Стесняясь своего среднего роста, который он считал явно недостаточным по стандартам Южной Калифорнии, 42-летний шериф расположился на самом краю дивана, занимая своей задницей не более шести квадратных дюймов ее, в его обычной позе — наклонившись чуть вперед, руки на коленях, пятки приподняты — словно готов сорваться с места и пуститься в погоню.
  
  В полный рост шериф казался ни высоким, ни маленьким, может быть, из-за своих блестящих черных ковбойских сапожек с каблуками в полтора дюйма. Когда репортеры выяснили, насколько пристрастно он относится к своему росту, то с удовольствием спрашивали его об этом, и шериф неизменно отвечал: «Точно как Стив Маккуни в натуре и босиком — пять футов десять с четвертью дюймов.»
  
  Когда Б.Д. Хаскинс снова заняла место в своем удобном кожаном кресле, 28-летний заместитель шерифа, шести футов трех дюймов ростом, спросил, часто ли к ней звонят по ошибке. Заместитель, Генри Квирт, занимал единственный стул в гостиной, действительно напоминавший стул, а не кресло, и ему приходилось сидеть, подтянув колени чуть ли не до груди. Заместитель на низеньком стуле присутствовал на этой поздней вечерней встрече в доме мэра не только потому, что отвечал за тот участок округа, который начинался за границей Дюранго, но и потому, что шериф Коутс решил: наличие живого свидетеля может оказаться полезным — если не бесценным.
  
  Мэр ответила на вопрос заместителя шерифа относительно неправильных звонков репликой, что да, порой случаются. Шериф же сказал, что, хотя он не может этого доказать, но ему кажется, что по номерам, не указанным в справочниках, по ошибке звонят куда чаще, чем по тем, что имеются в списках. Мэр спросила, не может ли она предложить ему и его заместителю что-нибудь выпить, может быть, пива.
  
  — Ни капли, Б.Д., но благодарю вас.
  
  — А я бы выпил пиво, — сказал Сид Форк, поднимаясь с дивана. — Но я сам его принесу.
  
  — Уж если ты найдешь его, Сид, я бы не отказался, — попросил Коутс.
  
  Форк глянул на заместителя Квирта.
  
  — Генри?
  
  — Нет, спасибо.
  
  Когда Форк направился на кухню, шериф Коутс извинился, что ввалился так поздно.
  
  Мэр глянула на часы.
  
  — Только десять сорок восемь.
  
  — Но мне так и так надо было быть в Дюранго… просто ужасно, что произошло с Айви Сеттлсом. Поверить не могу. Как его жена приняла известие?
  
  — Тяжело.
  
  — Если я хоть что-то могу сделать… — Коутс оставил висеть в воздухе свое предложение, по мнению Хаскинс, совершенно бессмысленное.
  
  — Очень любезно с вашей стороны.
  
  — Но подлинная причина, по которой я так поздно заглянул к вам, Б.Д. — настоятельная необходимость немного поговорить о политике.
  
  — С кем?
  
  — Ну как же… конечно, с вами.
  
  Хаскинс сохраняла на лице вежливое выражение, а голос бесстрастным.
  
  — Сид, скорее всего, тоже захочет принять участие.
  
  — Чему я не удивлюсь.
  
  Они сидели, пока Форк не вернулся с двумя вскрытыми банками пива, одну из которых протянул Коутсу.
  
  — Стакан нужен, Чарли?
  
  — Чего ради?
  
  Хаскинс подождала, пока Форк снова не занял место на диване и не сделал несколько глотков, лишь после чего сказала:
  
  — Чарли хочет немного поговорить о политике.
  
  Форк, повернувшись, уставился на шерифа, словно видел его в первый раз. Он изучил его блестящие сапожки, плотные брюки светло-коричневого сукна, зеленую рубашку от «Вийелы», подчеркивающую плоский живот, выпуклую грудь шерифа и плечи, которые выглядели в ярд размером.
  
  Медленный изучающий взгляд шефа полиции добрался до лица шерифа с упрямым подбородком, мрачной складкой губ, самодовольным носом, на который никогда не ложился загар, и, наконец, до глубоких глаз, настойчиво требующих ответа. Венчала эту конструкцию шапка темно-каштановых тронутых сединой волос, которые каждые семь дней подравнивались по фасону, принятому в корпусе морской пехоты.
  
  — О политике? — в завершение осмотра переспросил Форк. — Господи, Чарли, да в этом году у тебя не будет ни одного соперника.
  
  Чарли кивнул, уставившись в пол, чтобы подчеркнуть серьезность того, что он собирается сказать, и, подняв глаза, быстро глянул сначала на Форка, а потом на Хаскинс.
  
  — И то, что я скажу, не должно выйти за пределы этих стен.
  
  — Слова не вымолвлю, — сказал Форк, — если только это пойдет мне на пользу.
  
  Лицо Коутса до последней морщинки, кроме рта, расплылось в улыбке.
  
  — Никак, ты и в сорок лет остаешься весельчаком, Сид, точно?
  
  — Мне тридцать девять. И прежде, чем ты вваливаешься в чей-то дом, тебе стоило бы выяснить, можно ли тут доверять кому-то или нет.
  
  — Б.Д. знает ответ на это, не так ли, Б.Д.?
  
  — К делу, Чарли, — попросила мэр.
  
  Коутс еще сполз с края кушетки, склонился к Хаскинс еще на дюйм и заговорил приглушенным тоном.
  
  — Старик Слуп собирается в девяностом году отказаться от поста главы округа.
  
  — Зачем?
  
  — Чтобы соблюсти чьи-то другие интересы.
  
  Мэр покачала головой.
  
  — На следующей неделе Билли Слуп отпразднует — или по крайней мере, отметит — свой шестьдесят восьмой день рождения. Эти функции он осуществлял четырнадцать лет, и ничьих иных интересов соблюдать не собирается. Так что вы имеете к нему, Чарли?
  
  — Достаточно.
  
  — И почему вы сообщаете мне об этом?
  
  — Потому что я собираюсь претендовать на его пост и хочу, чтобы вы знали об этом.
  
  — Когда вы собираетесь сообщить об этом?
  
  — Через два дня после выборов — десятого ноября.
  
  — Почему именно в этот день?
  
  — Потому что Билли пообещал мне, что десятого ноября он объявит о своем отказе переизбираться в девяностом году и таким образом я получу преимущество перед всеми прочими.
  
  — И вы хотите моей поддержки?
  
  — Конечно, хочу, Б.Д.
  
  — Вы же знаете, что я не поддерживаю никого вне пределов города.
  
  — Думаю, что вы можете сделать и исключение.
  
  Мэр вздохнула.
  
  — Кончайте нести ахинею, Чарли. Что вам на самом деле нужно?
  
  — Я хотел бы помочь вам очистить Дюранго.
  
  — Он не грязен, — сказал Форк.
  
  Шериф повернулся к шефу полиции.
  
  — А четыре убийства за два дня? А серийный убийца на свободе? Если тут убьют еще кого-нибудь, нас станут называть калифорнийским Бейрутом. Я могу бросить сюда свои силы особого назначения, и они прищучат этого подонка максимум за десять дней, Сид, а может даже и семь.
  
  — Не очень быстро, — усмехнулась мэр.
  
  — Не улавливаю вашу мысль, Б.Д.
  
  — Все очень просто. Дюранго обладает независимым муниципалитетом, в распоряжении которого находятся собственные силы охраны порядка.
  
  — Я не нуждаюсь в уроках гражданского права.
  
  — Политики, а не гражданского права. Вы же сами сказали, что хотите немного поговорить о политике, что я и делаю. Давайте начнем с Дюранго. Я являюсь в нем избранным мэром, который считается и главой исполнительной власти. Это я. Шеф полиции, что сидит рядом с вами, нанят мною. Сид Форк. Я наняла его с одобрения городского совета, и он отчитывается передо мной. Это означает, что силы охраны порядка находятся полностью под моей ответственностью. С этой целью я и избрана на данный пост, и, если мне эти обязанности окажутся не по силам, город выберет другого мэра, который справится с ними. Но если я приглашу шерифа и его силы наводить порядок, то есть сделать то, чем должны заниматься шеф полиции и я, то у самого равнодушного избирателя закопошится мысль, что Б.Д. Хаскинс и Сид Форк не способны обеспечить закон и порядок. Эта мысль даже самому тупому избирателю даст веские основания голосовать за другого мэра, который наймет другого шефа полиции. Вы следите за моим изложением?
  
  Коутс только кивнул.
  
  — А мне нравится жить в этом городе, Чарли. Мне нравится быть его мэром. Я знаю по именам, наверно, не меньше двух тысяч человек в Дюранго. Я пустила тут корни, и не могу даже представить, что буду жить где-то в другом месте. И больше того, я планирую оставаться мэром, пока буду выигрывать выборы, потому что я чертовски хороший мэр — лучший, который когда-либо управлял этим городом. А вы просите меня совершить политическое самоубийство, дав вам возможность таким образом начать свою кампанию. Изберем Чарли Коутса — человека, который очистил Дюранго за неделю, ну, может, за десять дней. Так вот, это довольно медленно, шериф, потому что убийца, кем бы он ни был, будет арестован копами Дюранго и окажется в тюрьме Дюранго не позже, чем к Четвертому июля, что я полностью могу вам гарантировать.
  
  Помолчав, мэр улыбнулась, едва ли не любезно и закончила:
  
  — Так что, как видите, нет никаких логических причин, по которым я должна была бы прибегать к помощи ваших сил, не так ли?
  
  Б.Д. была во всем блеске, признал Сид Форк. Она давила, не уступая ни дюйма, голос ее был спокоен и холоден, как ледяная вода, а серые глаза, казалось, просверлили толстую черепную коробку старого Чарли. Форк решил тоже приложить руку.
  
  — Я сомневаюсь, стоит ли останавливаться на Четвертом июля, Б.Д.
  
  — Почему? — спросила Хаскинс, придав голосу нотку суровости, словно не догадываясь, каков будет ответ Форка.
  
  — Потому что мы собираемся засунуть этого подонка за решетку второго июля — самое позднее, третьего.
  
  Шериф Коутс еще на дюйм сполз с дивана, оставив под собой пространство не больше четырех дюймов.
  
  — Как давно мы знаем друг друга, Б.Д.?
  
  — Долгих девятнадцать лет.
  
  — Скорее, все двадцать. Помню, я только начинал свой путь на месте моего заместителя Квирта, когда вы с Сидом и всеми остальными прикатили сюда из Фриско в старом школьном автобусе, разрисованном как пасхальное яйцо. Остановились вы там, где не имели права — на Седьмой, рядом с парком — а на следующее утро я уже был у вас, перебудил всех и посоветовал уносить ноги, пока вас не прихватили городские копы. Я даже сказал вам, где вы можете остановиться. Помнишь, Сид?
  
  — Не очень.
  
  — За спиной у нас длинный-длинный путь — у вас, у меня, Сида и Дикси. Вы стали мэром, а я шерифом, Сиду довелось стать шефом полиции, а Дикси… ну, а Дикси обрела богатство. Но не был ли с вами еще один парень? Такой забавный коротышка. Уродливый. Звал себя Тедди, насколько мне помнится. Тедди Смит? Джонс? Что-то вроде.
  
  — Что-то вроде, — машинально повторила мэр.
  
  — Интересно, куда он делся?
  
  — Представления не имею.
  
  — Когда часть вашей компании отправилась в Колорадо, вы вчетвером вселились в ту старую развалюху на Ботрайт, не так ли? Затем Тедди как бы исчез — словно прыгнул в океан и утонул или что-то в этом роде.
  
  — Он прыгнул в автобус, — сказал Форк.
  
  — Интересно, куда он направился?
  
  — Не докладывался.
  
  Коутс грустно покачал головой, словно бы вспоминая таинственное исчезновение старого друга, и повернулся к мэру.
  
  — Б.Д., если мое предложение помочь вам найти этого сумасшедшего убийцу может нанести вам политический урон, считайте, что никогда этого не предлагал. Мне это и в голову никогда не приходило. Но я готов принять ваше решение.
  
  — Хорошо.
  
  — Дело в том, а если что-то случится и наш убийца до Четвертого июля не окажется за решеткой?
  
  — Есть и другая возможность, Чарли, — сказал Форк.
  
  — Какая возможность?
  
  — Что он окажется мертвым к четвертому.
  
  — Наверно, застрелен при попытке оказать сопротивление?
  
  Форк лишь пожал плечами.
  
  — Для этого не потребуется много чернил и времени, Сид. Его надо доставить в суд, чтобы оттуда он уже не выбрался.
  
  Шериф поднялся, поставив пустую банку из-под пива на кофейный столик. Наклонившись, Хаскинс подложила под нее салфетку. Глядя на нее сверху вниз, Коутс сказал:
  
  — И все же я хотел бы услышать ответ, Б.Д.
  
  — На что?
  
  — На мое предложение «а что, если». А что, если, несмотря на все старания Сида, убийца не окажется за решеткой и не будет убит к Четвертому июля? Что, если он по-прежнему болтается где-то здесь?
  
  — Тогда я пересмотрю свою точку зрения на помощь ваших сил.
  
  — И если мы его схватим?
  
  — Тогда я могу пересмотреть свою точку зрения и на поддержку.
  
  Шериф просиял, и внезапно щелкнул пальцами. Он даже сказал: «Вот черт!», заставив Форка подумать, в самом ли деле есть у шерифа будущее в политике, где хоть минимальная способность к действию столь же необходима, как деньги.
  
  — Чуть не забыл, Сид, а ведь мы нашли тот розовый «Форд» на стоянке на 101-й трассе. Вылизан сверху донизу, кроме того, о чем забывает девяносто девять процентов из них — маленький рычаг, который перемещает кресло водителя вперед и назад. Получили три хороших отпечатка пальцев левой руки плюс смазанный отпечаток большого. Власти штата и федеральные проверят их, и, если что-то выяснят, я дам тебе знать.
  
  Заместитель шерифа Генри Квирт тоже встал и сейчас высился за правым плечом шерифа.
  
  — Вы просили мне напомнить о том телексе, что мы получили из Ломпока, шериф.
  
  Коутс снова щелкнул пальцами, и на этот раз шеф полиции подумал, что представление, которое тут устраивал шериф, в самом деле требовало немалой подготовки.
  
  — Вот незадача, ребята. И чуть-чуть не забыл. Похоже, что ФБР хочет поговорить с парой ребят о том-сем, что случилось в Ломпокской федеральной тюрьме вчера или позавчера… не помню точно. Но фамилии этих личностей — Келли Эдер и Джек Винс.
  
  — Наоборот, — поправил Квирт.
  
  Подумав, Коутс кивнул и сказал:
  
  — Ага. Джек Эдер и Келли Винс. Во всяком случае, по пути к вам мы с Квиртом случайно остановились у «Холлидей-инн», но похоже, что Эдер и Винс рассчитались там к четырем часам, как раз после смерти Слоана — не могу сказать, что я осуждаю их — но не сообщили, куда отправились. Так что, если ты на них наткнешься, Сид, дай им знать, чтобы они связались с федеральными службами в Санта-Барбаре.
  
  — Где их ждет ордер на арест? — сказал Форк.
  
  — Нет, они хотят порасспросить их кое о чем. — Шериф повернулся к Хаскинс: — Конечно, не могу сказать, не ищет ли их кто-то еще. Но, с другой стороны, враги есть у всех, не так ли, Б.Д.?
  
  — Так говорят.
  
  Коутс поблагодарил за пиво, пожелал всем спокойной ночи и покинул дом мэра, сопровождаемый своим шестифутовым заместителем. Когда черный «Линкольн» шерифа с двумя прутиками антенн отъехал, Б.Д. Хаскинс повернулась от окна к Сиду Форку.
  
  — Он знает о Тедди.
  
  Форк кивнул.
  
  — Но предлагает свой отряд особого назначения не поэтому.
  
  — Нет.
  
  — На самом деле, он хочет доказать, что мы мухлюем с документами, отправить нас в тюрьму и на коне въехать в офис.
  
  Обдумав сказанное, Форк кивнул и сказал:
  
  — Может сработать. Только, если я не найду Тедди.
  
  — Так. А ты найдешь его?
  
  Форк подошел к Хаскинс, приподнял ей подбородок и поцеловал ее.
  
  — Я не должен искать Тедди. Я всего лишь должен заставить его искать меня.
  Глава тридцать четвертая
  
  Угловатый оштукатуренный дом, возведенный тридцать девять лет назад, располагался на юго-восточной окраине Дюранго в районе, состоявшем из трех небольших улочек Льюис, Кларк и Фримонт. На улочках, названных в честь исследователей этих мест, должно было быть куда больше домов, если бы застройщик района, бывший учитель истории колледжа, унаследовавший скромное наследство, не потерял бы деньги вместе с покупателями во время спада 1949 года.
  
  В 12.20 Сид Форк остановил свою машину на Фримонт-стрит под цветущей магнолией, которой было столько же лет, сколько и дому; сидя в машине, он дожидался, пока в третьем от угла доме потухнет свет. Свечение носило голубоватый оттенок, свойственный ТВ, и, поскольку дом не мог похвастаться тарелкой спутниковой антенны, Форк был почти уверен, что его обитатели смотрят взятую напрокат видеокассету. Если повезет, подумал он, она может оказаться короткой — может, сорокапятиминутный порнофильм с индексом «икс».
  
  После того, как в 12.35 голубоватое свечение потухло, Форк предоставил обитателям дома еще минут двадцать пять, чтобы улечься по постелям и даже, может, погрузиться в сон. В 1.01 он постучал в парадную дверь. Меньше чем через минуту ее открыл уже заспанный Генри Квирт в белой рубашке и голубых боксерских трусах; он держал наизготовку тупорылый «Смит и Вессон» 38 калибра, направленный прямо в грудь шефа полиции.
  
  — Господи, Сид, провалиться бы тебе…
  
  — Ты можешь целиться в другое место?
  
  После того как Квирт опустил оружие, Форк сказал:
  
  — Я и сам был уже в постели, когда меня вдруг осенило.
  
  — Что именно?
  
  — Лучше бы нам переговорить внутри.
  
  Прежде, чем Квирт успел ответить, из глубины дома раздался женский голос:
  
  — Кто там, милый?
  
  Квирт повернул голову на голос.
  
  — Сид Форк.
  
  — А ему-то что надо?
  
  Квирт помедлил, прежде чем ответить на второй вопрос.
  
  — Он по делам. — Квирт снова посмотрел на Форка. Сонливость окончательно покинула его, и он спросил уже шефа полиции: — Ты ведь по делу, не так ли, Сид?
  
  Сид остался ждать в гостиной, пока заместитель шерифа, как он сказал, пошел что-нибудь накинуть на себя. Скорее по привычке, Сид осмотрел комнату, оценивая ее содержимое, которое включало в себя потрепанный диван и пару кресел, покрытых пластиковыми накидками. Несколько больший интерес вызвала у него мраморная этажерка для безделушек в углу, на пяти полках которой стояли девять фотографий в хромированных рамках, по меньшей мере две дюжины миниатюрных фарфоровых котят и кошек и пять остроконечных раковин, которые, как Форк прикинул, были из Флориды.
  
  На стенах висели четыре репродукции в солидных рамках, изображавшие пасторальные сцены, имевшие место, как предположил Форк, в Европе девятнадцатого столетия, скорее всего, во Франции, но он решил, что они ему не нравятся. Подцепив носком правой ноги нейлоновый ковер, он прикинул, что оптовая стоимость его 4,95 доллара за квадратный ярд, и подошел ко встроенной книжной полке, которая содержала Библию, несколько томов последнего издания «Энциклопедия Британики» и девять романов в бумажной обложке серии «Арлекино».
  
  Тем не менее, центром комнаты был большой дубовый стеллаж, на полках которого размещались телевизор «Сони» с экраном в 21 дюйм по диагонали, видеомагнитофон и целый комплекс аудиосистемы, предназначенный для прослушивания пластинок, магнитофонных лент и компакт-дисков. Наверху телевизора лежала видеокассета в упаковке. Подойдя поближе, Форк прочел на наклейке «Дебби отправляется к дьяволу» и попытался вспомнить, брал ли он такую напрокат.
  
  Он отвернулся от центра развлечений как раз, когда Квирт вернулся в комнату. На заместителе шерифа теперь были джинсы, та же самая рубашка и пара плотных рубчатых белых спортивных носков. Хотя Форк лишь мельком заметил их, Квирт счел необходимым объяснить их наличие.
  
  — Я не ношу обувь в доме, когда ребенок спит.
  
  — Уэйну теперь должно быть… два года?
  
  — Два с половиной.
  
  — Как Мэри-Эллен?
  
  — Все в порядке, если мы будем говорить потише и не разбудим малыша.
  
  Форк занял кресло, а Квирт расположился на диване.
  
  — Ничего встреча у нас состоялась, а?
  
  Квирт кивнул головой, словно бы соглашаясь.
  
  — Ну и Б.Д.!
  
  — После того, как вы с шерифом ушли, я вернулся домой и отправился в постель. Но позади у меня остался чертовски длинный паршивый день, и я просто не мог уснуть. Главным образом я думал об Айви Сеттлсе, который был отменным копом, пусть даже он таковым и не выглядел.
  
  — Айви был в порядке.
  
  — Вот, значит, я лежал себе, прокручивая все в голове и думая об Айви и Карлотте — ты знаешь Карлотту?
  
  Квирт сказал, что он знаком с Карлоттой Сеттлс.
  
  — По крайней мере, она будет получать приличную пенсию. И лежал себе, думая о ней и прикидывая, кого мне взять на место Айви, как меня вдруг осенило.
  
  — Кого же?
  
  — Тебя.
  
  Откинувшись на спинку дивана, Квирт стал внимательно изучать Форка. Шеф полиции был доволен, что не услышал от Квирта удивленного «Меня?». Он приободрился еще больше, заметив искорку заинтересованности в темно-карих глазах Квирта.
  
  — Давай дальше.
  
  Форк явно не торопился.
  
  — Если Чарли Коутс в течение двух лет будет занимать пост, на который он нацелился, кто, по твоему мнению, будет новым шерифом?
  
  — Полицейская ищейка Дик Григ.
  
  — Вроде у тебя не идут дела с лейтенантом Григом?
  
  — Я уживаюсь с любым, с кем мне надо уживаться, Сид.
  
  — Ты не думаешь, что Чарли Коутс почти добрался до руководства округа?
  
  — Этот пост для него лишь остановка.
  
  — На пути куда?
  
  — Коутсу сорок два. Если его выберут в девяностом, ему будет сорок четыре. Два года — и перед ним прямая дорога в Конгресс. Если он победит, прекрасно. Если нет, он проведет на этом посту еще два года, и ему будет только сорок шесть лет. Он использует следующие два года, чтобы его имя стало известно, обзаведется кучей наград и, когда ему стукнет сорок восемь, попробует еще раз пробраться в Конгресс. И если даже ему и на этот раз не удастся оказаться в Вашингтоне, он бросит это занятие и вместо этого станет богатеть.
  
  — Все это он тебе и выложил?
  
  — Он таскает меня с собой, чтобы я был кем-то вроде его биографа. Вот почему я и оказался у Б.Д. сегодня вечером. У меня чертовски хорошая память, Сид.
  
  — И Чарли также сказал, что заберет тебя с собой в руководство округа или когда отправится в Вашингтон? Может, чтобы таскать его багаж, встречать его с самолета, делать для него памятные записки?
  
  — Он может.
  
  — Как тебе нравится в Дюранго, Генри?
  
  — Погода меня устраивает.
  
  — Считаешь, что тебе понравится в Вашингтоне?
  
  — Я родился в Вашингтоне. Мой старик работал в департаменте торговли. Сегодня там температура 103 градуса. Влажность порой достигает девяносто процентов.
  
  — Никогда не был в Вашингтоне, — сказал Форк, помолчал и нахмурился, словно бы ему предстояло принять трудное решение. В таком виде он и оставался сидеть, нагнетая напряжение. Наконец, Форк спросил:
  
  — Ты говоришь, что можешь уживаться с любым, с кем тебе приходится уживаться, так?
  
  Квирт кивнул.
  
  — Уживешься ли ты с Б.Д. и со мной, если я предложу тебе тридцать пять в год, звание детектива, круглосуточную машину в твоем распоряжении, оплату стоматолога и медицины и оплачиваемые четыре недели ежегодного отпуска?
  
  — Я-то отлично уживусь с тобой и Б.Д., Сид, но ведь я должен это отработать, не так ли?
  
  Форк сделал вид, что удивлен.
  
  — Как-то не улавливаю твою мысль.
  
  — Я хочу сказать — тебе что-то от меня надо. Прямо сейчас. Сегодня вечером.
  
  Форк сменил выражение с удивленного на обиженное.
  
  — Ни я, ни Б.Д. не играем, Генри. Место — твое. И ты можешь начать прямо в понедельник, если успеешь рассчитаться с шерифом. Но лучше мне быть с тобой абсолютно откровенным. Если кому-то удастся утопить Б.Д., предполагаю, что первым уволят меня, и новый мэр, скорее всего, избавится от всех моих людей и наберет свою команду. Ведь так обычно эти дела и делаются, не так ли?
  
  Генри Квирт склонился вперед, стараясь выглядеть и скептиком и мудрецом.
  
  — Чем, по-твоему, я могу помочь Б.Д., чтобы она вечно оставалась мэром?
  
  — Ничем. Как я и говорил, это место за тобой.
  
  — Кончай нести ахинею, Сид.
  
  — Ну, если ты так настаиваешь… отпечатки, о которых шериф говорил мне с Б.Д., — те, что обнаружили в розовом фургоне. Чарли уже получил ответ, так? Что бы он там ни говорил…
  
  — Верно?
  
  — И ты уже заглянул в него?
  
  Квирт кивнул.
  
  — И поскольку у тебя такая память…
  
  — Я все помню, Сид. Все.
  
  — И я не прошу тебя доложить мне, кому принадлежат эти отпечатки. Я хочу, чтобы ты понял: они не имеют ничего общего с работой, и с машиной, и тридцатью пятью тысячами в год, поскольку все уже обговорено. Кроме того, я вообще не могу просить тебя ни о чем, что противоречило бы твоей совести.
  
  С видом еще более скептичным и задумчивым, чем обычно, Квирт сказал:
  
  — Что-то я не слышу голоса своей совести, Сид.
  
  — Ну что ж, отлично. Так когда ты бы хотел выйти на работу — в понедельник?
  
  — Лучше, если пятнадцатого числа будущего месяца — на тот случай, если шериф Коутс выяснит еще, что может пригодиться Б.Д.
  Глава тридцать пятая
  
  В 2.04 этого последнего воскресенья июня Келли Винс и Сид Форк опять сидели бок о бок на диване в викторианской гостиной дома Вирджинии Трис.
  
  Напротив них располагалась мэр Б.Д. Хаскинс. Джек Эдер устроился на низком плюшевом стульчике — волосы всклокочены, подол рубашки выбился из брюк и босые ноги наспех засунуты в парусиновые туфли, которые не успел зашнуровать, потому что именно он торопился на настойчивые трели дверного звонка, раздавшиеся в 1.52. Винс, который с трудом приходил в себя, одевался, пока Эдер на кухне готовил кофе.
  
  Хаскинс поставила чашку с блюдцем и спросила:
  
  — Вирджиния еще не пришла домой с работы?
  
  — Еще нет.
  
  — Нам надо кое о чем переговорить.
  
  — О том, что, насколько я понимаю, не может ждать.
  
  Она кивнула.
  
  — Но первым делом я хотела бы получить ответы на кое-какие вопросы.
  
  — А я бы первым делом хотел бы, Б.Д., — вмешался Сид Форк, — чтобы ты перестала вести себя столь таинственным образом.
  
  Мэр не сводила с Эдера взгляда серых глаз, когда бросила:
  
  — Заткнись, Сид.
  
  Шеф полиции было открыл рот для ответа, но передумал и откинулся на спинку дивана, вытянув ноги и засунув руки в карманы брюк; вид у него был, как показалось Келли Винсу, глубоко униженный.
  
  По-прежнему глядя на Эдера и давая понять, что ей глубоко безразлично, как себя чувствует Форк, Хаскинс откашлялась и сказала:
  
  — Вы так и не рассказали нам, что же случилось с юношей и девушкой — Джеком и Джилл Джимсонами — когда ваш Верховный суд отменил обвинительный вердикт и назначил новое судебное разбирательство.
  
  — Их дело рассматривалось в другом округе.
  
  — То есть, его туда передали?
  
  — Комби Уилсон добился своего. Дело Джимсонов разбиралось во второй раз в ста тридцати милях от дома, и они были оправданы.
  
  — Но разве взятка, полученная старым судьей… как его имя, Фуллер?
  
  — Марк Тайсон Фуллер.
  
  — Не дискредитировала ли она решение верховного суда?
  
  — Штат решил, что взятки тут не было.
  
  — А как иначе назвать пятьсот тысяч долларов на обеденном столе в коробках из-под обуви?
  
  — Четыреста девяносто семь тысяч, — поправил ее Эдер, — не говоря о тех пятистах тысячах в моем туалете, которых они так и не обнаружили.
  
  — Давайте вернемся к делу Фуллера. Если это не взятка, то как же тогда назвать эту сумму?
  
  — Двойное убийство. Разработать схему которого, чтобы все выглядело, как взятка, обошлось очень недешево.
  
  — Такова официальная точка зрения — или это только ваша теория? — спросила Хаскинс.
  
  — Такое решение вынесла полиция штата и города после тщательного расследования. Более того, из конторы генерального прокурора был следователь, ибо, кроме всего прочего, старый Марк был членом Верховного суда штата.
  
  — Почему вы раньше не рассказали нам об этом? — спросила Хаскинс.
  
  В голубых глазах Эдера было выражение как у новорожденного котенка, когда он посмотрел на Келли Винса и спросил:
  
  — Разве мы не обговаривали это во время того ленча в харчевне у дороги?
  
  — Нет.
  
  — Почему же, мистер Винс? — спросила мэр.
  
  Винс пожал плечами.
  
  — Вся информация была в прессе.
  
  — В прессе далекого штата.
  
  — Может, я должен был сказать, что это всем известно.
  
  — Сдается мне, что кое-кто, неизвестно почему, не доверяет кое-кому, — сказал Форк.
  
  Возникшее молчание становилось томительным, когда Джек Эдер, пустив в ход самые мягкие и убедительные интонации, прервал его:
  
  — Мы можем оказаться в тупике, но, с вашего разрешения, мэр, я хотел бы предотвратить такое развитие событий, если вы дадите мне пару минут.
  
  Обдумав его предложение, она кивнула.
  
  — В соответствии с данными полиции штата и города, убийца, который постарался представить смерть судьи Фуллера и его жены как убийство и самоубийство, соответственно, был то ли небрежен, то ли глуп, то ли не смотрел телевизор. Благодаря последнему теперь даже девятилетки знают, что, когда вы стреляете из полуавтоматического пистолета, он оставляет на руках следы пороха. Ничего подобного у судьи Фуллера обнаружено не было. Так что, он не мог стрелять ни в свою жену, ни в себя. — Эдер бросил взгляд на Винса. — Оружием убийства, насколько я припоминаю, было «Ллама» 32-го калибра, так?
  
  — Модель ХА, — уточнил Винс.
  
  — Полиция проследила его происхождение до оружейного магазина в Тампе, — продолжил Эдер, — где оно было куплено мистером Т.С. Джонсом, чье имя, адрес и водительская лицензия, как выяснилось, оказались фальшивыми.
  
  — А как же то письмо, которое написал Фуллер — его признание? — спросила Хаскинс.
  
  — Полиция пришла к выводу, что оно было ему продиктовано. Они убеждены, что убийца угрожал убить старую миссис Фуллер, если ее муж не напишет то, что ему было продиктовано. После того, как он написал этот текст и подписал, копы решили, его заставили вынуть нижнюю челюсть и использовать как пресс-папье — странная деталь — а также отодвинуть стул от стола. Затем убийца пристрелил Фуллера, вошел в гостиную и убил миссис Фуллер, которая была в таком состоянии, что вряд ли понимала происходящее вокруг нее. Затем убийца вернулся в столовую, обхватил пальцами Фуллера рукоятку пистолета, чтобы на ней остались его отпечатки и позволил оружию упасть на пол. Все это было, как говорят копы, чисто любительской работой — если не считать вставной челюсти на предсмертной записке, издевательской детали, и недостающих трех тысяч долларов из пятисот тысяч, которые Фуллер словно бы потратил.
  
  — А что, если б копы нашли те полмиллиона в вашем туалете? — спросила Хаскинс.
  
  — В таком случае, я предполагаю, они бы не копали так старательно убийство Фуллера и, скорее всего, сочли бы письменное признание неоценимым доказательством. Что же касается меня, то я бы, скорее всего, и сейчас тянул срок.
  
  — Значит, взятки никто не давал, — сказала Хаскинс.
  
  — Я по-прежнему живу на те полмиллиона, что Келли нашел в моем чулане и успел перевести на Багамы.
  
  — Но в юридическом смысле слова, это не было взяткой?
  
  — Как вы предпочитаете назвать их — подарком?
  
  — Я бы сказал, что это были найденные деньги, — сказал Сид Форк. — Но готов принять и другое мнение.
  
  Опять наступило молчание, на этот раз оно длилось меньше, потому что Хаскинс нарушила его вопросом, обращенным к Эдеру.
  
  — Где они теперь?
  
  — Джек и Джилл? — Судья посмотрел на Винса. — Точно не знаю. В Нью-Йорке?
  
  — В Лондоне, — бросил Винс.
  
  — Когда мы сегодня — то есть, уже вчера — покидали «Кузину Мэри», кроме, конечно, Сида, вы как-то обошли эту тему…
  
  — Просто упустил из виду, а не обошел, — уточнил Эдер.
  
  — Когда вы умолчали о том, что только сейчас нам рассказали, я вспоминаю ваши слова, что, мол, если двух ребят Джимсонов казнят, их доля залежей газа и отчисления перейдет к их мачехе. Так?
  
  — Да, — согласился Эдер. — А в случае смерти мачехи, ее доля соответственно должна была достаться Джеку и Джилл.
  
  — Поскольку взятка оказалась подложной, — сказал Сид Форк, — я готов за соответствующее вознаграждение поговорить с этой мачехой.
  
  — Это уж решать Келли, — сказал Эдер.
  
  Все трое уставились на Винса, но слова прозвучали из уст мэра:
  
  — На этот раз, мистер Винс, будьте любезны, ничего не упускайте из виду.
  
  Не обратив на нее внимания, Винс повернулся к шефу полиции, сидящему справа от него.
  
  — Насколько трудно инсценировать самоубийство, если оружием служит пистолет?
  
  — Черт побери, практически невозможно, учитывая возможности современной судебной медицины, — сказал Форк. — Самый лучший способ инсценировать самоубийство — это в три утра выкинуть жертву из окна, после которой не останется ни записки, ни намека.
  
  Винс повернулся к мэру.
  
  — После того, как копы выложили генеральному прокурору смутное предположение, что смерть Фуллеров является двойным убийством, он и пальцем не шевельнул, пока не прикинул, как извлечь из ситуации максимальный политический капитал. Наконец, он решил, что дело о взятках должно громко прозвучать в Верховном суде — хотя к тому времени у его главы были небольшие неприятности с отделом внутренних доходов.
  
  — Не такие уж небольшие, — поправил Эдер.
  
  — Таким образом, генеральный прокурор приказал провести полномасштабное расследование, которое, по его словам, камня на камне не должно было оставить в этой неясной ситуации. Одним из таких камней, который, конечно же, требовал внимательного осмотра, была мачеха. Поэтому к ней отправилась команда из двух весьма опытных следователей. Вскоре после их возвращения и отчета, генеральный прокурор созвал пресс-конференцию, на которой оповестил, что смерть судьи и миссис Фуллер отнюдь не было убийством и самоубийством, а, скорее, тем, что он назвал «дьявольским двойным убийством» и что ни судья Фуллер, ни глава Верховного суда Эдер не получали взяток. А через два дня, как раз, когда двоим следователям надо было снова допрашивать мачеху, ее «Кадиллак» слетел с трассы на скорости примерно в семьдесят восемь миль и врезался в дерево.
  
  — Ручаюсь, она была убита, — сказал Форк.
  
  — Она сломала себе шею. Вскрытие показало, что в крови у нее было 1,6 процента алкоголя, то есть, с точки зрения закона, она была основательно пьяна. Исследования «Кадиллака», проведенное командой механиков, отряженных генеральным прокурором, выяснило наличие — как он описывал на очередной пресс-конференции — «необъяснимого нарушения механизма рулевого управления». Когда репортеры спросили, не означает ли это, что кто-то подпилил рулевые тяги, он ответил, что не может комментировать данный факт до окончания расследования, и продолжил сообщением, что в последние пять месяцев данная мачеха сняла с разных счетов почти два миллиона долларов наличными. После этого все пришли к выводу, что теперь-то им понятно происхождение денег в коробке из-под обуви, и рулевые тяги были почти забыты.
  
  — Убедительный мотив, — сказал Сид Форк. — Она вложила два миллиона долларов, чтобы выиграть… сколько там было: пятнадцать, двадцать миллионов?
  
  — Если бы ребята Джимсоны отправились в мир иной, она бы стала получать все отчисления от добычи газа, — сказал Винс. — Последнее, что слышал: их запасы оценивались суммой от пятидесяти до ста миллионов долларов.
  
  — Если бы ей удалось создать впечатление, что это двое ребят успешно подкупили Верховный суд, чтобы избавиться от газовой камеры…
  
  — В моем штате делают смертельную инъекцию, — уточнил Эдер.
  
  — О'кей, — согласился Форк. — От процедурной. Но случись это, сомневаюсь, что нашелся бы на земле суд, который хоть пальцем шевельнул, чтобы спасти ребят от смертной казни.
  
  — Боюсь, вы правы, — кивнул Эдер.
  
  — Но во всяком случае, все, конечно же, окончилось хэппи эндом, не так ли? — подытожил Сид Форк. — Эти двое ребят оправданы. Ризы Верховного суда штата остались незапятнанными, если не считать небольших проблем, которые касались отношений главного судьи с ведомством внутренних доходов. И когда наконец все стали прикидывать ситуацию с точки зрения «кому выгодно?», если ребят казнят, выяснилось, что речь может идти только о зловещей мачехе. Так, мистер Винс?
  
  — Примерно так.
  
  — Тогда растолкуйте мне вот что, — не унимался Форк. — Пытались ли найти и засечь того подонка, который сделал грязную работу? Того, кто прикончил старого судью и его жену, а потом одел рясу священника, чтобы подсунуть полмиллиона долларов в чулан судьи Эдера, и который, скорее всего, и подпилил рулевые тяги в машине мачехи?
  
  Прежде, чем Винс собрался ответить, Б.Д. Хаскинс посмотрела на Эдера и спросила:
  
  — Как звали ту мачеху?
  
  — Мэри. Мэри Джимсон.
  
  — А до того, как она вышла замуж… ее девичья фамилия?
  
  — Мэри Контрэр.
  
  Лицо Сида Форка мертвецки побледнело, и лишь некоторое время спустя кровь прихлынула к шее, отчего запунцовели кончики ушей. Вскочив, он обвинительным жестом ткнул в Хаскинс указательным пальцем и заорал:
  
  — Черт побери, Б.Д.!
  
  Мэр одарила его самой любезной из своих улыбок.
  
  — Просто я хотела, чтобы ты услышал эту подробность от них, а не от меня.
  
  Багровый цвет лица Форка сменился розовым; все еще пылая возбуждением, он сел и пробормотал:
  
  — В этом дерьме еще надо разобраться.
  
  — Так заткнись и слушай дальше, — приказала мэр и снова повернулась к Эдеру: — Поскольку Сида не было с нами, когда мы встречались с Парвисом Мансуром в «Кузине Мэри», я изложила ему лишь сокращенную версию нашей беседы. И, скорее всего, я упустила кое-какие детали.
  
  — Как, например, девичье имя мачехи, — буркнул Форк.
  
  Не обратив на него внимания, она перевела взгляд на Винса.
  
  — Когда вы сегодня вечером звонили мне, я вела достаточно деликатный политический торг с шерифом, почему и прервала разговор с вами. Примите мои извинения.
  
  — Нет необходимости извиняться.
  
  — А позже появился Сид с очень важной информацией, которая и явилась подлинной причиной нашего визита.
  
  Она пытается в силу каких-то причин вызвать к нему полное доверие, подумал Винс, глядя на Форка.
  
  — Так что вам удалось выяснить, шеф?
  
  По лицу Форка расплылась улыбка, которую скромной не назовешь.
  
  — Тот парень, которого мы с Б.Д. знали давным-давно — тот, который представал в виде священника и водопроводчика — и которого мы знали как Тедди Смита или Джонса…
  
  — Убийца, — сказал Винс.
  
  — Да. Он. Так вот, я выяснил его настоящее имя.
  
  — Каким образом?
  
  — С помощью отпечатков, которые он оставил в фургоне.
  
  — Перестань хорохориться, Сид, — бросила Хаскинс.
  
  С той же гордой и счастливой улыбкой Форк перевел взгляд с Винса на Эдера.
  
  — Словом, настоящее имя этого типа не Смит и не Джонс — хотя большого открытия тут не было. Настоящее его имя — Теодор Контрэр.
  
  Не скрывая удовольствия, Форк наблюдал, как на лицах Эдера и Винса появилось изумление. Первым пришел в себя Винс и спросил:
  
  — Ее брат?
  
  Форк кивнул.
  
  — Кому еще она могла довериться в таких делах? По его данным, у него есть — или точнее, была — сестра на три года старше, чье имя было Мэри-Эллен Контрэр — звучит, как старинный романс.
  
  — Насколько длинен у него список правонарушений? — спросил Винс.
  
  — Девять арестов и два приговора. Он провел два года в Луизиане, в тюрьме Ангола и девять месяцев в тюрьме округа Лос-Анжелес за попытку нападения.
  
  — Чем он в основном занимался?
  
  Форк с удовольствием ухмыльнулся.
  
  — Он актер.
  
  — Примите мои поздравления, шеф, — сказал Эдер.
  
  — Тут понадобилось больше охмурять, чем работать мозгами, — со скромным видом ухмыльнулся Форк. — Мне всего лишь пришлось убедить кое-кого сделать то, в чем он сомневался, стоит ли ему этим заниматься.
  
  Встав, Винс подошел к окну и выглянул из него, обратив внимание на неприметный четырехдверный седан, который остановился внизу на улице, и прикинул, не доставил ли он того черного детектива и высокого, которые всю ночь были на вахте. После чего отвернулся от окна к Б.Д. Хаскинс.
  
  — Когда вы прервали разговор со мной, — сказал он, — я звонил сказать вам, что ваш родственник связался со мной по телефону и сказал, что достигнута договоренность о времени и месте обмена. Четвертого июля в «Кузине Мэри».
  
  Хаскинс кивнула в знак поддержки этого решения.
  
  — Хорошо. Мерримен обычно закрывается в этот день. Четвертого. Во сколько?
  
  — Мансур не сказал.
  
  — Должно быть, не раньше полудня.
  
  — Почему?
  
  — Потому что с утра мы с Сидом должны присутствовать на параде.
  Глава тридцать шестая
  
  Слегка подкинув сковородку, Джек Эдер ловко поймал свой первый за полтора года омлет, когда услышал голос Вирджинии Трис:
  
  — А я вот всегда промахиваюсь, а потом соскребаю с пола яичницу.
  
  Глянув из-за правого плеча, Эдер увидел, что она стоит в дверях кухни, прислонившись к косяку и плотно сцепив на груди руки. Эдер подумал, что тени у нее под глазами стали несколько больше и темнее, чем днем, когда она изображала рачительную хозяйку дома. Она полностью измотана, решил он, не сомневаясь в диагнозе. Физически, умственно и эмоционально.
  
  — Лучше садитесь и попробуйте мое изделие. Я взял шесть яиц и как следует взбил их. — Повернувшись к газовой плите, возраст которой не уступал его собственному, Эдер спросил: — Позади длинный день?
  
  — Самый длинный из всех, что были, — вздохнула она, садясь за стол из отшлифованных сосновых досок.
  
  Не спуская глаз с омлета, Эдер сделал несколько шагов вправо, налил в чашку кофе из кофеварки. Чашку он поставил перед ней на стол и торопливо вернулся к плите.
  
  — Теперь предстоит самая трудная часть, — сказал он, — после которой станет ясно, получится ли все нормально или размажется.
  
  Омлет послушно скользнул со сковородки на тарелку. Эдер быстро разрезал его на половинки, одну положил на другое блюдо, которое преподнес Вирджинии вместе с серебряным прибором и бумажной салфеткой.
  
  — Тосты в духовке.
  
  — Тостер стоит за открывалкой для банок.
  
  — Я знаю, но мне нравится поджаривать их в духовке.
  
  Он открыл высокую дверцу старой плиты, ухватом извлек поднос и выложил на стол четыре тоста с подрумянившимися корочками. Рядом с ними на блюде расположился кубик маргарина.
  
  — Не смог найти масла, — объяснил он, садясь рядом с ней перед своей порцией омлета.
  
  — Мы не пользовались маслом, потому что Норм беспокоился из-за своего холестерина, — объяснила она, размазывая маргарин по тосту. — Но теперь я думаю, что, знай он свою судьбу, он мог бы есть масла, сколько захочется, не так ли?
  
  — Пожалуй.
  
  Попробовав омлет, она похвалила его. Эдер сказал, что стоило бы добавить немного соли и перца. Она ответила, что вообще не употребляет много соли. Эдер попытался завязать разговор, который не походил бы на пустую светскую болтовню. Он ломал себе голову над непреодолимой задачей, когда Вирджиния Трис внезапно спросила:
  
  — Когда вы в последний раз спали с женщиной?
  
  Эдер продолжал аккуратно намазывать маргарин на последний кусок тоста.
  
  — Семнадцать месяцев и четыре дня…
  
  — Сколько времени вы провели в Ломпоке?
  
  — Пятнадцать месяцев.
  
  — И на прощанье вам так и не удалось развлечься?
  
  При помощи ножа и вилки Эдер положил остатки омлета на тост, испытывая легкое удовольствие от разговора. Прожевав, он проглотил омлет и сказал:
  
  — Проблемы, стоявшие передо мной перед заключением, были таковы, что секс не казался самым важным среди них.
  
  — И как вы в тюрьме решали проблемы секса?
  
  — Я как-то смог воздержаться. Конечно, нормально было бы прибегнуть к мастурбации. Во всяком случае, я считал, что это было бы нормально.
  
  Она положила нож и вилку, отодвинула тарелку с недоеденным омлетом, опустила скрещенные руки на стол и уставилась на его выскобленную поверхность.
  
  — А я чувствую себя так, словно меня посадили в тюрьму.
  
  — Долго это не протянется.
  
  По-прежнему не отрывая глаз от стола, она продолжила:
  
  — Должно быть, сегодня у меня было четыреста или пятьсот посетителей. Я открыла в восемь, а закрыла заведение в четверть третьего, что-то вроде. Девять из ребят, что заходили выразить свое соболезнование по поводу смерти Норма, пытались затащить меня в постель. Все женаты. Его хорошие друзья. И когда сегодня днем я показывала вам и Винсу комнаты, я решила было не возвращаться в «Орел».
  
  — Сегодня вы приобрели неоценимый урок, — сказал Эдер. — Подонки встречаются повсюду.
  
  — Я живу в этом городе четыре года, пошел пятый; так долго я нигде не оседала. Я знала тут кучу людей, и потому что была женой Норма, да и потому что еще раньше работала у него. Но он был единственным моим настоящим другом тут — и вот он мертв. Я закрылась сегодня вечером, и, когда сидела за стойкой с джином с тоником, которого не люблю, думая как мне протянуть до утра, кто-то постучал в дверь — а было уже без четверти три.
  
  Она подняла глаза на Эдера, словно ожидая от него поддержки или одобрения. Эдер кивнул и спросил:
  
  — Вы открыли дверь?
  
  — Ну, сначала я подошла и спросила, кто там… понимаете, было уже поздно, а у меня лежала выручка за весь день, и я опасалась. Догадайтесь, кто это был.
  
  — Представления не имею.
  
  — Б.Д.
  
  — Мэр?
  
  — Ага, и она зашла узнать, не хочу ли я переночевать у нее или вообще остаться у нее, сколько мне надо. И вы знаете, что я сделала?
  
  — Вы заплакали.
  
  — Разрыдалась как ребенок. Но она была внимательна и добра, как только она может быть, и вроде поняла меня, когда я сказала, что не могу остаться у нее.
  
  — Почему же?
  
  — Не знаю. Может, потому, что я все время думаю: что бы я сказала Норму? Имеет ли все это какой-то смысл?
  
  Эдер сказал, что, по его мнению, имеет.
  
  — И вот когда я, наконец, села в машину и направилась домой, мне внезапно пришло в голову, что я и сама как в тюрьме. То есть, словно бы провела год или два сама по себе в той комнате на втором этаже. Словно бы по приговору или что-то такое.
  
  — Конечно, это не так, — не согласился Эдер. — По крайней мере, пока.
  
  — И все же я себя так чувствую, — сказала она, уставясь в дальний угол кухни. Она все еще не отводила от него глаз, когда спросила: — Так хотите спать со мной этой ночью?
  
  — Почему я?
  
  Она посмотрела на него с полной серьезностью и сказала:
  
  — Вы симпатичный человек, вы старше меня и, поскольку я сама попросила вас, не дожидаясь ваших действий, значит, я сама вас выбрала, не так ли? И если я сделала такой выбор, значит, я должна выбраться из своей тюрьмы.
  
  — Это также означает, что вы могли бы выбрать кого-то другого.
  
  — Мы ничего не будем делать — ровным счетом, ничего — если вы не захотите. Просто я хочу проснуться и почувствовать кого-то рядом. Кого-то симпатичного.
  
  — Я очень польщен.
  
  Она улыбнулась в первый раз — легкая, еле заметная улыбка.
  
  — А я-то ждала, что вы скажете, мол, спасибо, нет, Вирджиния.
  
  Эдер улыбнулся ей в ответ.
  
  — Но если каким-нибудь вечером вы почувствуете то же самое желание…
  
  Она медленно поднялась и остановилась, с интересом глядя на него сверху вниз:
  
  — И вы предоставите мне еще одну возможность, не так ли?
  
  — Я не могу давать вам то, что у вас уже есть.
  
  Она еще раз улыбнулась, на этот раз более доверительно.
  
  — Я подумаю об этом, мистер Эдер, — и покинула кухню.
  
  Встав, Эдер собрал тарелки, чашки, столовое серебро и поставил все в раковину. Пустив воду и добавив шампунь, он заставил себя медленно и тщательно промыть каждую тарелку, чашку, вилку, ложку и нож. Это занятие позволяло ему думать о том, как он будет сидеть на краю постели в комнате Вирджинии Трис, неторопливо снимая с нее одежду, одну вещь за другой.
  
  Покинув однокомнатные апартаменты молодого высокого полицейского, который регулировал движение на трассе Нобеля, где были убиты Айви Сеттлс и женщина-фотограф, Дикси Мансур отправилась домой в Санта-Барбару, где жила в районе Монтечито. Они с Парвисом располагались в обширном сельском доме с крышей из синей черепицы, окруженным высокой, в двенадцать футов, изгородью.
  
  Всовывая закодированную пластиковую карточку в щель, чтобы открыть ворота, она попыталась припомнить имя молодого полисмена. То ли Шон, то ли Майкл, прикинула она, решив, что он так молод, что родился в то время, когда детей было принято называть Шонами и Майклами. Но лучше всего ей запал в память тот беспорядок, который был в его комнате.
  
  Миновав ворота, она погнала свой «Астон-Мартин» по бетонной дорожке к гаражу на четыре машины. Чтобы поднять его ворота, она нажала кнопку под приборной доской. Когда створки приподнялись, она, въехав внутрь, поставила свою машину рядом с белым «Роллс-Ройсом» Парвиса Мансура.
  
  Когда она вошла в библиотеку, Парвис поднял глаза от книги, посмотрел на часы и бросил:
  
  — Ты могла бы и позвонить.
  
  Подойдя к бару, Дикси налила себе стакан шерри.
  
  — Я было собралась, — сказала она, — но поговорив с Винсом и передав ему то, что ты сказал, я подъехала к Б.Д. и тут события понеслись вскачь.
  
  — В каком смысле?
  
  — Помнишь ту женщину-фотографа… что хотела снять дом?
  
  — Я припоминаю, что ты поговорила с ней и сплавила ее. Кажется, мисс Хорнетт, не так ли?
  
  — Хейзел Хорнетт — хотя она предпочитала называть себя Хейзи. Во всяком случае, она мертва.
  
  — Дорожная авария?
  
  — Ее застрелили на проезде, примерно в двух кварталах от восточной границы города. Убит и коп из Дюранго. Один из тех иногородних, которых нанял Сид. Кажется, Айви.
  
  — Айви Сеттлс, — Парвис не поленился выучить имена всех четырех нанятых Сидом детективов, которые, по мнению Мансура, были его личной полицией «Севак».
  
  Он отложил книгу, «Историю современного мира» Палмера и Коттона, пятое издание, поднялся и подошел к бару, где смешал себе немного шотландского с водой. Сделав глоток смеси, он повернулся к Дикси и спросил:
  
  — Значит, ты их видела — то есть останки?
  
  — Я была у Б.Д., когда позвонил шериф и сообщил о происшедшем. Она так торопилась оказаться на месте, что села в мою машину. Их еще не убрали, так что, да, я видела тела.
  
  — Я бы хотел, чтобы ты рассказала мне все с самого начала, Дикси, и как можно подробнее. Можешь начать с момента, когда ты впервые увидела Келли Винса.
  
  Она выдала ему точный и достаточно правдоподобный отчет о том, как провела день, вечер и ночь, а также утренние часы, а также о том, что видела, слышала или делала, опустив секс, которым она с удовольствием занималась с Винсом, а также секс, который она без особого удовольствия испытала с высоким молодым полицейским, имя которого она, наконец, вспомнила, было Шон, а не Майкл.
  
  После того, как она завершила изложение и Мансур задал ей все вопросы, которые, по его мнению, он должен был задать, она сказала:
  
  — Все это каким-то образом связано с той твоей сделкой, которая должна состояться четвертого, не так ли?
  
  Подумав, Мансур кивнул:
  
  — Может так и случиться.
  
  — Значит, четвертого меня в городе не будет.
  
  — Почему?
  
  — Потому что, если что-то пойдет не так, если что-то случится с Сидом или с тобой, я хотела бы быть с кем-то рядом в другом месте.
  
  Мансур понимающе улыбнулся.
  
  — Тебе нужно алиби.
  
  — Можешь называть это как хочешь.
  
  — По сути, я не могу тебя осуждать. Кто у тебя на уме?
  
  — Я думаю, что в субботу я могла бы поехать в Сан Диего, остановиться у Муссави и вернуться к концу понедельника, когда все будет кончено.
  
  — Они будут рады увидеться с тобой, но движение на дорогах в выходные жутко напряженное.
  
  — Поэтому я и хотела бы взять «Роллс», если ты не собираешься куда-то сам отправиться на нем.
  
  Мансур хмыкнул.
  
  — Ничего более несуразного и в голову не приходит.
  
  — Поэтому-то я и подумала…
  
  — Конечно, бери его, — сказал он, снова поглядев на часы. — А теперь нам стоило бы пойти в постельку. — Сделав паузу, он улыбнулся ей: — Сегодня ты хочешь спать у меня или ты слишком устала?
  
  — Я вообще не устаю, — сказала Дикси Мансур.
  Глава тридцать седьмая
  
  Из номеров «Дюранго таймс» за 28-е, 29-е, 30-е июня и 2-е июля:
  
   Служба по Норману Трису, 46, владельцу заведения «Синий Орел», состоялась в понедельник в морге братьев Браннер.
  
   Двадцать три иногородних представителя средств массовой информации и примерно 200 провожающих выслушали краткое, но трогательное прощальное слово мэра Б.Д. Хаскинс. Мистер Трис, уроженец Дюранго, жил со своей
  
   (продолжение на 3-й стр.)
  
  
   Заупокойная служба состоялась во вторник в Первой Методистской Церкви по детективу Айви Сеттлсу, 51, служившего в департаменте полиции Дюранго. Краткое, но трогательное последнее слово было произнесено шефом полиции Сидом Форком.
  
   Среди более, чем ста человек, присутствовавших на службе, были мэр Б.Д. Хаскинс, шериф Чарльз Дж. Коутс и представители 17 департаментов полиции Калифорнии. Присутствовали также пять иногородних репортеров.
  
   Сеттлс жил со своей
  
   (продолжение на 5-й стр.)
  
  
   Тело Хейзел Хорнетт, 28, фотографа из Санта-Барбары, работавшей по свободному найму, было опознано в среду ее тетей, Марлен Хорнетт, 52, также проживающей в Санта-Барбаре. Кремация и гражданская панихида состоятся на берегу моря в Клубе Нептуна Санта-Барбары.
  
  
   Похоронная служба по бригадному генералу Вояке П. Слоану, 71, состоялась в пятницу на кладбище Эвергрин. Моление за покойного вознес отец Френсис Риггинс из католической церкви Санта Маргариты. Краткое, но трогательное прощальное слово было произнесено Джеком Эдером из Ломпока.
  
   Присутствовали мэр Б.Д. Хаскинс, шеф полиции Сид Форк, Келли Винс из Ла-Джоллы и миссис Дикси Мансур из Санта-Барбары.
  
   Генерал Слоан не оставил после себя наследников.
  
  
  После того, как утром над могилой Вояки Слоана были сказаны последние слова, Эдер и Винс покинули ее и направились к синему «Мерседесу». Из черного седана «Меркурий» вылез человек в светло-коричневом костюме и двинулся к ним.
  
  Правая рука человека скользнула то ли в карман рубашки, то ли во внутренний карман пиджака, и в этот момент перед Винсом и Эдером возник Сид Форк, преградив незнакомцу дорогу.
  
  На заупокойную службу Форк одел свой старый твидовый пиджак, темные брюки, белую рубашку и темный вязаный галстук. Правая рука его нырнула в карман пиджака.
  
  Не спуская глаз с человека, Форк сказал:
  
  — Я, конечно, предполагаю, что ты опустил руку, чтобы достать сигареты или удостоверение личности, приятель.
  
  Человек в светло-коричневом пиджаке кивнул:
  
  — И после того, как я медленно выну ее, вы убедитесь, что я представляю департамент юстиции.
  
  — Прекрасно. Только медленно.
  
  Человек вынул сложенное удостоверение личности и протянул Форку, который, изучив его, поднял глаза:
  
  — Из него явствует, что вы Леонард Дип и что вы помощник заместителя прокурора США из Вашингтона. Но тут не сказано, с каким вы тут официальным делом.
  
  — С личным, — сказал Дип. — К мистеру Винсу и мистеру Эдеру.
  
  Форк повернулся:
  
  — Вы хотите переговорить с департаментом юстиции по какому-то личному делу?
  
  — Пожалуй, да, — кивнул Эдер, посмотрев на Винса. — Келли?
  
  — Конечно. Почему бы и нет?
  
  — Значит, мы с Б.Д. увидимся с вами в «Кузине Мэри» за ленчем, — Форк протянул удостоверение Дипу, после чего повернулся и направился к мэру, которая стояла у своего «Вольво», слушая отца Риггинс.
  
  — Где вы хотели бы поговорить, мистер Дип? — спросил Винс.
  
  Дип оглядел кладбище.
  
  — Вон та скамейка в тени вроде бы подойдет.
  
  По пути к ней они прошли мимо могилы Вояки Слоана, которую засыпали двое могильщиков. Дип приостановился, чтобы вслух прочесть эпитафию, которую Винс сочинил для надгробья: «Вояка Першинг Слоан, 1917–1988 гг. Мало кто заслужил иметь такого друга». Дип посмотрел на Эдера и Винса и сказал:
  
  — Думаю, Вояке понравилось бы. Как и он сам, очень выразительно.
  
  — Вы знали его? — спросил Эдер, когда они рассаживались на скамейке, а Винс отклонился в тень, падавшую от сосны.
  
  — Ну скажем, в течение многих лет его длинная и интересная карьера привлекала мое внимание.
  
  Дипу было лет сорок или около того; у него было тело атлета, который лишь медленно уступает влиянию времени и который в юности, как предположил Винс, отдавал предпочтение контактным видам спорта, оставляя вне поля зрения такие циклические виды, как бег или плавание. Винс решил, что Дипу, скорее всего, свойственен некоторый снобизм и что он достаточно неглуп, о чем говорит его лицо.
  
  — Вы хотели поговорить с нами о Вояке? — с невинным, как у новорожденного котенка, видом, спросил Эдер.
  
  Ответ Дипа носил осторожный характер.
  
  — Отделение ФБР в Санта-Барбаре было бы признательно, если вы им позвоните.
  
  — Об этом мне говорил Форк. И я это обязательно сделаю, когда улучу минутку.
  
  Дип улыбнулся, словно бы давая понять, что ожидал такого бесстыдного вранья, но оно его не волнует. Винс решил выяснить причину такой реакции и сказал:
  
  — Мне кажется, что звонок Джека в ФБР придаст вашей поездке более официальный, нежели личный характер.
  
  Дип внимательно изучил Винса прежде, чем ответить:
  
  — Я здесь из-за Пола Эдера.
  
  — Что вы знаете о Поле? — потребовал ответа Эдер.
  
  — Скорее всего, это не очень утешит вас, мистер Эдер, но могу заверить вас, что Пол не совершал самоубийства.
  
  Эдер медленно склонил голову, кивнув.
  
  — Это в самом деле не может дать мне утешение, но я благодарю вас за сообщение.
  
  — Я также хотел дать вам знать, что мы наконец нашли двух мексиканских проституток, которые под присягой дали показания, что они слышали два выстрела, когда поднимались по лестнице в номер Пола в Тихуане. Теперь они опровергают свои заявления и говорят, что они и не поднимались к нему и не слышали никаких выстрелов.
  
  — Откуда поступила информация? — спросил Винс.
  
  — Из данных расследования ФБР, которое проводилось по указанию генерального прокурора, весьма уважавшего Пола.
  
  — Весьма любезно с его стороны, и я ценю ваше сообщение, что Пол не совершал самоубийства, потому что и я, и Келли давно удивлялись, как человек может дважды выстрелить себе в рот из сорок пятого калибра. К тому же, зная сексуальную ориентацию Пола, мы серьезно сомневались в том, что он мог заказать к себе в номер пару проституток. Ведь они были женщинами, не так ли, мистер Дип?
  
  Дип с легким смущением приподнял голову:
  
  — Вы, конечно, знали, что он был геем.
  
  — Со дня его пятнадцатилетия, когда он объявил об этом за завтраком своей матери, сестре и мне.
  
  — И вы тоже знали, мистер Винс?
  
  — Да, но я предпочитал иметь дело с его сестрой.
  
  — На которой вы и женились.
  
  — Я был потрясен смертью Пола. Это было для меня большой личной потерей, — вздохнул Дип.
  
  — Нас всех она поразила до глубины души. Особенно Келли, которому пришлось ехать туда и опознавать тело.
  
  — Он был исключительно талантлив. Если бы Пол остался в живых, он мог бы…
  
  — Он мертв, мистер Дип, — перебил его Эдер.
  
  — Но мы, наконец, выяснили, кто убил его, — и Дип замолчал в ожидании реакции.
  
  Но Джек Эдер лишь кивнул.
  
  — Вы имеете в виду Теодора Контрэра, так? Также известного как Тедди Смит или Джонс.
  
  Леонард Дип был слегка потрясен, но быстро оправился.
  
  — Мне бы очень хотелось узнать, как вы определили Теодора Контрэра.
  
  — Вычислил его Форк и рассказал нам. Контрэр, скорее всего, именно тот, кто убил этих людей в Дюранго, включая и Вояку Слоана, что очень расстроило меня и Келли, потому что оба мы знали его много лет. У шефа местной полиции Форка, конечно, нет в распоряжении ресурсов ФБР, но он неглуп и настойчив. И мне кажется, что стоит встретиться с ним и обменяться мнениями.
  
  — Что я и посоветую сделать, — сказал Дип, поднимаясь со скамьи.
  
  — Вы с Полом были друзьями, не так ли? — спросил Эдер.
  
  — Мы были исключительно близки.
  
  — Я рад, что у него был хоть какой-то близкий человек.
  
  — Можно еще пару вопросов, мистер Эдер, — совершенно неофициальных?
  
  Эдер кивнул.
  
  — Почему вы оказались в Дюранго?
  
  — В тот день, когда меня выпускали из Ломпока, кто-то назначил цену за мою голову.
  
  — Я слышал. Двадцать тысяч долларов.
  
  — Так что я прикинул, что Дюранго — далеко не самое плохое место, где можно укрыться или залечь на дно, или как бы еще вы это назвали.
  
  — Кто вам посоветовал это место?
  
  — Слоан.
  
  — А что он здесь делал, когда его убили?
  
  — Мне так и не представилась возможность спросить у него.
  
  — Будь я на вашем месте или месте мистера Винса, постарался бы как можно скорее унести ноги из Дюранго.
  
  — Мы с Келли уезжаем вечером четвертого.
  
  — Почему не раньше?
  
  — Мы не хотим пропустить парад, — сказал Винс.
  Глава тридцать восьмая
  
  Маленький кабинет Мерримена Дорра в «Кузине Мэри» был двумя дверями дальше по коридору от помещения, в котором по уик-эндам резались игроки в покер. Кабинет был размером примерно с небольшую гостиную, точнее, размеров ее ковра и содержал большой сейф фирмы «Чабб», три металлических шкафа и два кресла с гнутыми спинками.
  
  Здесь стоял и стол — парта, которую Дорр притащил из старого школьного здания — с откидывавшейся наверх деревянной крышкой, круглым отверстием для чернильницы и сидением, которое можно было отодвигать, чтобы освободить место для колен.
  
  И теперь Дорр сидел за ней и слушал Б.Д. Хаскинс, которая, скрестив ноги и одернув на колени темно-синюю юбку, сидела в одном из кресел.
  
  — Для меня это звучит странно, Б.Д., — сказал Дорр, перестав отрицательно покачивать головой. — Вы меня загоняете в угол.
  
  — Пять тысяч, Мерримен, за использование двух комнат и вашего сейфа в течение часа.
  
  — Если вам нужны две комнаты и сейф, это означает, что в деле будут принимать участие два человека или две группы людей. Одна из них доставит товар, а другая — деньги, и никто из них не будет доверять друг другу. И если одна из них не выложит товар или деньги, то, вполне возможно, начнется шум и гам. А в таком случае пяти тысяч и в малой степени не хватит, чтобы компенсировать урон, который я претерплю от Чарли Коутса или, может быть, от Бюро по борьбе с наркотиками.
  
  — Мне нет необходимости напоминать вам, что речь идет не о наркотиках.
  
  — Тем не менее, вам потребуются на час две комнаты и сейф, то есть, иными словами, из рук в руки перейдут большие суммы, ибо в противном случае вы вполне могли бы пообщаться где-то под деревом в Хэндшоу-парке.
  
  — Десять тысяч. Последнее слово.
  
  — Деньги вперед.
  
  Помедлив, она неохотно кивнула.
  
  Дорр, улыбаясь, поднялся из-за стола.
  
  — А теперь, как насчет ленча, Б.Д.? Ломтик ветчины от настоящего вирджинского окорока, молодая картошечка, свежая фасоль, салат из цикория и на десерт домашнее мороженое?
  
  — Если за счет этих десяти тысяч, более чем приемлемо.
  
  Ленч снова был сервирован за тем же круглым столом в большой комнате без окон. Когда все, кроме Келли Винса, который вообще не хотел есть, покончили с мороженым, Парвис Мансур, закурив сигарету, выпустил к потолку клуб дыма, изобразил самую любезную из своих улыбок и спросил:
  
  — Можем ли мы начать, Б.Д.?
  
  Мэр посмотрела на Винса.
  
  — Мерримен хочет авансом десять тысяч. — Она помолчала. — И сегодня.
  
  — Что мы получаем взамен? — спросил Винс.
  
  — Сейф и две комнаты — эту и ту, где играют в покер. И поскольку вы платите, у вас есть право выбора.
  
  — Первым делом я хотел бы осмотреть комнату для покера.
  
  — Мерримен предоставит вам эту возможность, когда получит свои десять тысяч.
  
  — Я знаю, как она выглядит, — сказал Сид Форк. — В ней обыкновенный карточный стол, пара диванов, небольшой бар, холодильник, жаровня для тостеров, большая кофеварка, ванная — и нет окон.
  
  — Как насчет дверей?
  
  — Двери стальные.
  
  Винс бросил взгляд на Эдера.
  
  — Что ты думаешь?
  
  — Дверь мне нравится.
  
  — Как и мне, — согласился Винс, поворачиваясь к Хаскинс. — Где Мерримен?
  
  — У себя.
  
  Винс отодвинул кресло от стола и встал.
  
  — Пойду рассчитаюсь с ним.
  
  Когда Винс постучал и услышал приглашение войти, он оказался в небольшом кабинете Мерримена Дорра и с интересом огляделся.
  
  — Прекрасный сейф, — отметил он. — И ваш столик мне нравится.
  
  — Открыть вам сейф?
  
  — Думаю, что да, — сказал Винс, подходя к Дорру и извлекая толстый белый конверт из нагрудного кармана пиджака, который бросил на стол. Дорр подхватил его, отогнул клапан и заглянул внутрь.
  
  — Думаю, имеет смысл пересчитать.
  
  Кивнув, Винс повернулся, подошел к одному из гнутых кресел и, усевшись, стал наблюдать за Дорром, пересчитывавшем 10 000 долларов.
  
  — Все в порядке, — закончив это занятие, сказал Дорр.
  
  — Вот что скажите мне, — попросил Винс. — Каков у вас план действий на случай непредвиденных обстоятельств?
  
  — На случай чего?
  
  — Если, скажем, шериф накроет ваших игроков.
  
  Дорр пожал плечами.
  
  — Через заднюю дверь.
  
  — И прямо в лапы заместителя шерифа? Я не это имел в виду. Я имел в виду подлинный план действий.
  
  — Что ж, сэр, если бы я сидел за игрой — хотя я никогда этого не делаю — и услышал бы, как шериф Коутс и его ребята пытаются вломиться в эту дверь, что потребовало бы у них не меньше четырех, а то и пяти минут, я бы аккуратно собрал свои деньги и двинулся в ванную, в которой нет ванны как таковой, а лишь душ.
  
  Встав, Дорр подошел к сейфу и, повернувшись к Винсу спиной, чтобы скрыть комбинацию номеров, стал вращать диск.
  
  — И что дальше? — спросил Винс, когда Дорр, с трудом оттянув тугую дверцу сейфа, положил туда конверт.
  
  Дорр оставил дверцу сейфа приоткрытой.
  
  — Вряд ли имеет смысл закрывать ее и потом снова открывать — меньше, чем за тысячу, не так ли?
  
  — Оставьте ее открытой. Я положу тысячу на ваш столик, а вы расскажите мне, как воспользоваться душевой. Если меня это устроит, вы положите себе в сейф тысячу. Если нет — только пятьсот.
  
  — Годится.
  
  Винс вынул из бумажника десять стодолларовых купюр, положил их на парту, вернулся к креслу, сел и кивнул Дорру.
  
  — Готов выслушать.
  
  — Когда я во всей одежде оказываюсь в душевой, — начал Дорр, — я поворачиваю вправо ручку холодной воды и сильно тяну ее. Откидывается металлическая панель, ведущая на площадку старой деревянной лестницы, которая ведет в школьный подвал. На площадке есть фонарик. Я включаю его, плотно опускаю панель на место, спускаюсь по лестнице, сажусь и жду.
  
  — Чего?
  
  — Пока не удалится шериф.
  
  — И выхода из подвала нет?
  
  — Это всего лишь дыра, в которой можно спрятаться, мистер Винс. Выйти наружу можно только тем путем, которым вы вошли.
  
  — Было бы куда лучше, если бы имелся другой выход.
  
  — Но его нет.
  
  — Берите вашу тысячу.
  
  После того, как Винс, вернувшись к круглому столу, сообщил, что́ он выяснил в результате осмотра двух комнат и сейфа, ход дискуссии взял в свои руки Парвис Мансур.
  
  — Самая простая уловка обычно бывает самой лучшей, — сказал он. — Таковой, с помощью которой я в следующий понедельник, четвертого июля, как бы заманю сюда мистера Эдера и мистера Винса, будет игра в покер.
  
  — Во всяком случае, так вы сообщите тем, кто хочет выложить миллион долларов за нас обоих, — уточнил Эдер.
  
  — Верно.
  
  — Во сколько начинается игра?
  
  — В три дня.
  
  — И что вы ему скажете — тому типу, что звонит вам?
  
  — Вы имеете в виду процедуру обмена?
  
  — Да.
  
  — Ну первым делом я обговорю вопрос денег.
  
  — Хорошо, — сказал Сид Форк.
  
  — Также я подчеркну — и достаточно недвусмысленно, должен добавить — что ничего не произойдет, пока деньги не будут переданы, сосчитаны и положены в надежное место.
  
  — Что с сейфом? — Форк спросил Винса.
  
  — Дорр согласен оставить его открытым, чтобы Парвис запер в нем деньги.
  
  — Значит, когда все будет покончено, Мерримен откроет его и вручит нам миллион?
  
  Винс кивнул.
  
  — Сдается мне, если с нами что-нибудь случится, старина Мерримен просто скажет: «Какие деньги?» — разве не так? — предположил Форк.
  
  — До чего интересная мысль, шеф, — усмехнулся Эдер.
  
  — Думаю, пока все это будет раскручиваться, — предложил Форк, — мы с Меррименом перекинемся в несколько партий в джинрами у меня дома — просто, чтобы убить время.
  
  — Очень умно, — согласился Мансур.
  
  — Давайте дальше, — предложил Эдер. — Мистер Мансур пересчитывает деньги и закрывает их в сейфе. И что потом?
  
  — Потом я поворачиваюсь к лицу или к лицам, которые передали мне деньги, и вручаю им ключ от комнаты для игры в покер, где вроде бы ждете вы с мистером Винсом, проводя время за игрой.
  
  — Вы собираетесь запереть нас в ней? — спросил Винс.
  
  — Боюсь, что так — ради пущей правдоподобности.
  
  В течение нескольких секунд никто не проронил ни слова, пока Б.Д. Хаскинс не спросила тихим голосом:
  
  — И что произойдет потом, мистер Винс?
  
  — Поживем — увидим.
  
  В 12.09 воскресного утра, 2 июля, шеф полиции встал с постели мэра и натянул трусы, которые валялись на полу рядом с джинсами и белой рубашкой, что были на нем во время похорон Вояки Слоана.
  
  — Хочешь, чтобы я тебе что-нибудь принес? — спросил он у Б.Д. Хаскинс, которая лежала на спине, подтянув простыню до подбородка и уставившись в потолок.
  
  — Может, стаканчик вина.
  
  — «Зинфанделя»? — спросил он, застегивая молнию джинсов и пуговицы рубашки.
  
  — Прекрасно, — согласилась мэр.
  
  Форк предложил:
  
  — Может, мне стоит остаться, Б.Д.?
  
  Она отрицательно покачала головой.
  
  — Мне нужно время подумать.
  
  — О чем?
  
  — Просто подумать.
  
  — Я принесу вина.
  
  Когда Сид вернулся с двумя стаканами «Зинфанделя», Хаскинс сидела, опираясь спиной об изголовье, позволив простыне сползти почти до пояса. Форк улыбнулся при виде ее голых грудей, которые, как он давно понял, обладали совершенной формой.
  
  — Когда я вижу их, — сказал он, протягивая ей стакан с вином, — пусть даже случайно, я неизменно думаю то, что пришло мне в голову еще двадцать лет назад: два самых прекрасных кувшина в Калифорнии.
  
  — Кувшины, — сказала она, глядя на свои груди с видом, в котором была то ли отрешенность, то ли равнодушие. — Пожалуй, ты можешь их так называть, поскольку их главное предназначение — поить молоком малышей, которых у меня, скорее всего, никогда не будет.
  
  — Это тебя беспокоит?
  
  — Мне тридцать шесть. Еще четыре или пять лет и…
  
  — Ты хочешь почувствовать себя замужней женщиной?
  
  — Мне не обязательно выходить замуж, чтобы родить ребенка.
  
  Форк допил вино, поставил стакан на столик у кровати и сказал:
  
  — Разреши мне еще кое-что спросить у тебя, Б.Д.?
  
  Она кивнула.
  
  — Не крутится ли у тебя в голове мысль, что мы можем взять этот миллион и сделать Дюранго ручкой, пожелав ему удачи?
  
  Она подняла на него глаза, которые — может из-за сумрака, стоявшего в комнате — обрели цвет пороха.
  
  — Как раз об этом я и должна подумать.
  
  В 12.49 того же самого воскресного вечера Вирджиния Трис, закрыв «Синий Орел», вернулась домой пораньше и обнаружила Джека Эдера на кухне у того же старого кухонного стола. Он как раз закончил сооружать два сандвича с ветчиной и сыром, когда она спросила:
  
  — Вам в самом деле нравится готовить?
  
  — Мне нравится есть, — сказал Эдер, раскладывая сандвичи на двух блюдах.
  
  — Смотрится отлично.
  
  — Молоко не помешает? — спросил он, открывая холодильник.
  
  — Отлично.
  
  Поставив молоко, Эдер сам присел к столу и, отхватив отменный кусок сандвича, стал с нескрываемым удовольствием жевать его. Поедая сандвич и запивая его молоком, она рассказала ему, что сегодня днем официантка в «Синем Орле» без предупреждения ушла с работы. Что поставило ее в безвыходное положение.
  
  — Но вы справились? — спросил он.
  
  — В Дюранго? Да через час после ее ухода ко мне прибежали пять девчонок проситься на ее работу. Каждой из них я сказала, что позвоню ей завтра — то есть, уже сегодня — и скажу «да» или «нет». Чтобы они не сидели у телефона, боясь пропустить звонок.
  
  — Весьма достойное решение.
  
  — Когда я сама была официанткой, то очень быстро выяснила, насколько тут не хватает благородства.
  
  Она открыла маленькую коричневую кожаную сумочку, замялась, посмотрела на Эдера и спросила:
  
  — Вы курите?
  
  — Случалось.
  
  — Не против, если я закурю?
  
  — Отнюдь.
  
  Она вынула пачку «Кэмела» с фильтром, и прикурила сигарету от зажигалки.
  
  — После похорон вновь стала курить. Не притрагивалась к ним шестнадцать месяцев.
  
  — Они как-то успокаивают.
  
  — Я все думала о ваших словах относительно выбора — есть ли у тебя возможность выбирать, делать что-то или нет — когда решила снова начать курить. Но я решила, что у человека не так много возможностей выбирать и делать, что он хочет. Если ты болен, ты не можешь решать, выздороветь ли тебе или нет. И уж, конечно, черт возьми, ты не можешь выбирать себе родителей и все неприятности, что сваливаются на голову. И чем больше я думала, тем все больше понимала, что нет права выбора по большому счету, разве что по мелочам.
  
  — Например?
  
  — Например, тебе вдруг захочется взять и пересечь улицу, а позже выясняется, что это был самый решительный шаг в твоей жизни.
  
  — Из-за того, что может последовать.
  
  — Да. Из-за того, что может последовать. Поэтому я и решила сделать выбор. Не знаю, большой он или маленький. Но решила спросить вас, прямо и откровенно: хотите ли вы со мной в постель?
  
  Эдер улыбнулся, как ему казалось, с победным видом.
  
  — С большим удовольствием.
  
  Лежа в постели, Келли Винс, наконец, добрался до 389-й страницы романа в 406 страниц, наполненных мягкой южной расслабленностью, когда услышал голос Эдера и смех Вирджинии Трис, проходивших мимо его комнаты. Он ожидал услышать знакомый звук открывающейся двери комнаты Эдера. Вместо этого он услышал, как открылась и захлопнулась дверь дальше по холлу. Такой звук, как он прикинул, издавала дверь в комнату Вирджинии.
  
  Улыбнувшись, Винс отложил книгу, набрал горсть орехов из открытой банки рядом с кроватью, встал и подошел к окну, из которого открывался вид на улицу. За два дома поодаль стоял какой-то неизвестный седан. Бросив взгляд на часы, Винс убедился, что сейчас без нескольких минут час.
  
  Стоя у окна, он кидал в рот орешек за орешком, дожидаясь каких-то изменений в картине, открывшейся перед ним. В одну минуту второго перед первой машиной остановился другой неприметный седан. Из него вышел очень высокий человек, подошел ко второй машине, нагнулся к окну — скорее всего, чтобы переброситься несколькими словами — и вернулся к своей машине.
  
  Задний седан мигнул огнями и снялся с места. Винс доел оставшиеся в руке орешки, вернулся в постель, взял роман и, сидя, дочитал его. Но поскольку роман не погрузил его в сон, он решил прибегнуть к старому доброму средству и налил в стакан для воды почти три унции «Джека Даниэлса».
  
  Он медленно выпил его, думая, как с ним часто случалось в те бессонные ночи, что начались год назад, что, конечно же, пройдет еще год и все вернется на круги своя.
  
  Покончив с виски, он потушил свет и лег на спину. Когда он последний раз взглянул на светящийся циферблат часов, было несколько минут после половины третьего, и Джек Эдер так и не вернулся к себе в комнату.
  Глава тридцать девятая
  
  Едва только минуло девять часов воскресного утра 3 июля, когда Дикси Мансур поцеловала на прощанье своего мужа и двинулась в его белом «Роллс-Ройсе», держа путь на юг по 101 трассе США к Сан Диего, где, как считал Парвис Мансур, она собиралась провести уик-энд с их друзьями мистером и миссис Муссави.
  
  Из-за плотного воскресного движения Дикси оказалась в прибрежной гостинице Вентуры «Холлидей-инн» не раньше половины десятого утра. Она прихватила с собой дорожную сумку, закрыла белый «Роллс» и направилась в заранее оплаченный номер, который оставила за собой под именем Джойс Меллон.
  
  В комнате она бросила сумку на одну из кроватей, сама села на другую и, подтянув к себе телефон, набрала трехзначный номер другой комнаты в той же гостинице. Когда мужской голос ответил ей «Алло», она спросила лишь: «Ты готов?». Услышав ответ мужчины, что он готов, Дикси сказала, что сейчас зайдет.
  
  Комната Дикси Мансур была 607-й, а мужчина располагался в 505-м номере. Она спустилась по лестнице, прошла по коридору и постучала в дверь. Ее открыл Теодор Контрэр, который порой носил одеяние священника, порой комбинезон водопроводчика, а теперь на нем был светло-голубой халат, который мог быть деталью одежды фармацевта или парикмахера.
  
  Как только Дикси, прикрыв за собой двери, оказалась в комнате, Контрэр, рост которого достигал лишь пяти футов и одного дюйма, привстал на цыпочки, схватил Дикси за плечи и пригнул ее голову к себе, чтобы впиться в ее губы бесконечным поцелуем.
  
  Поцелуй кончился так же резко, как и начался. Контрэр вытер рот тыльной стороной ладони и сказал:
  
  — Мы несколько запаздываем.
  
  — Парвис решил меня трахнуть до того, как я уеду.
  
  — Вот сюда, — показал он ей на низкий длинный туалетный столик с большим зеркалом.
  
  Она села на козетку, и Контрэр включил четыре светильника, свет которых бил в зеркало.
  
  Глядя на себя, Дикси посетовала:
  
  — Господи, до чего я ужасно выгляжу.
  
  — И будешь выглядеть еще хуже. Старше, — пообещал он, — может, даже лет на десять. Я собираюсь начать с контактных линз. Вот они.
  
  Он протянул ей маленькую пластиковую коробочку. Вынув из нее чашечки контактных линз, она быстро вставила их под веки.
  
  — Напрактиковалась, — с грубоватым одобрением заметил он.
  
  — Всю неделю.
  
  — Теперь у тебя будут карие глаза вместо голубых.
  
  — Мне больше нравятся голубые.
  
  — С твоими темно-каштановыми волосами они не будут сочетаться.
  
  Контрэр зажал в губах четыре заколки, поднял копну светлых волос Дикси и точными движениями заколол их, превратив в небольшой плотный шлем. Из шкафчика он извлек каштановый парик с волосами до плеч, расчесал его щеткой и аккуратно водрузил Дикси на голову.
  
  С удовлетворением оценив плоды рук своих, он взял плоский белый флакончик без наклейки, свинтил крышечку, вылил на ладонь несколько капель тягучей белой жидкости и стал втирать ее в шею и лицо Дикси.
  
  — Две минуты — и все, — сказал он.
  
  Когда он закончил, кожа ее обрела цвет густого загара. Дикси критически осмотрела себя в зеркало.
  
  — Я изменилась, но не очень постарела.
  
  Контрэр, глядя из-за плеча Дикси на нее в зеркало, провел большим и указательным пальнем по ее лицу линии, которые начинались у крыльев носа и шли до уголков рта.
  
  — Когда ты постареешь, эти морщинки углубятся. Что мы сейчас и сделаем.
  
  Использовав приспособление, походившее на остро отточенный карандаш для наведения бровей, Контрэр аккуратно выделил еле наметившиеся складочки. Результат ошеломил Дикси:
  
  — Провалиться бы мне!
  
  — Надень еще и их, — и Контрэр протянул ей очки с широкой оправой и зелеными стеклами.
  
  Она нацепила их, но очки тут же сползли с переносицы. Дикси подкинула их обратно, но они съехали снова.
  
  — Когда будешь говорить с ним, то и дело сажай их на место. У него крыша поедет.
  
  Дикси, сколько могла, повернула голову направо, не теряя из виду свое отражение в зеркале. Затем сделала то же самое, повернувшись налево.
  
  — В этих идиотских очках я выгляжу лет на сорок.
  
  Контрэр свинтил крышечку с большого флакона охлажденного крема.
  
  — О‘кей. Стаскивай все с себя, затем приладь снова и посмотри, как быстро ты управишься.
  
  Ей пришлось совершить эту операцию дважды, прежде чем он остался доволен. Парик, очки, контактные линзы и косметику он сложил в простой белый бумажный мешок для покупок. Из кармана халата он извлек пачку стодолларовых купюр, перетянутых красным резиновым колечком.
  
  — Точно шесть тысяч, — сказал он, кидая их в тот же бумажный мешок.
  
  — Как насчет карты? — спросила Дикси.
  
  Ее он вынул из другого кармана халата. Она представляла собой набросок от руки на белом листе бумаги. Изучив ее, Дикси кивнула и спросила:
  
  — Какая машина?
  
  — Черный «Кадиллак-Севиль»-седан, выпушен два года назад. — Он улыбнулся, обнажив ряд серых зубов. — Консервативен — дальше некуда. — Смахнув с лица улыбку, он нахмурился, словно бы забыв что-то. — В чем ты будешь одета?
  
  — Я купила старомодный летний костюмчик в магазине для бедных в Санта-Барбаре.
  
  — Пойдет.
  
  — Мне звонить ему отсюда?
  
  — Господи, конечно же, нет. Из таксофона.
  
  — Ты не хочешь услышать, как звучит мой голос?
  
  Контрэр сморщился, словно его обвинили в непрофессионализме.
  
  — Естественно, хочу. Я только что собирался попросить тебя.
  
  — Значит, так. Алло, вы слушаете? Вы слышите миссис Нельсон Уигмор? Кузину Келли Винса? И я хочу узнать, могу ли я у вас кое-что отколоть?
  
  Контрэр снова кивнул в знак одобрения.
  
  — Не забывай повышать голос в конце каждой фразы. Но звучит отлично — словно ты родом откуда-то с полпути между Нью-Орлеаном и Мобилем.
  
  — Я практиковалась с диктофоном.
  
  Контрэр опять нахмурился, словно стараясь вспомнить что-то забытое. Ничего существенного в голову ему не пришло и вместо этого он задал вопрос:
  
  — Как Б.Д. и Сид?
  
  — Они пока так и не поняли, что их водят за нос. Разве что Сид выяснил, кто такая была Хейзи. Кстати, почему тебе пришлось ее прикончить?
  
  — Почему? Потому что ты притащила ее, когда мы нуждались в фотографе, а она могла связать тебя со мной, вот почему. А после того, как она увидела, что я уложил того копа из дверей фургона, чего иного ты от меня ждала?
  
  — Ты мог поступить как-то по-другому.
  
  — Ты говоришь так, словно я только и хотел прикончить ее, будто мне нравится убивать и все такое. Может, тебе стоит знать, что у меня с Хейзи стали складываться очень неплохие отношения.
  
  — Да пошел ты, Тедди.
  
  — Пошла сама, Дикси.
  
  Они часто прощались таким образом.
  
  Выехав со стоянки, Дикси Мансур двумя кварталами дальше нашла бензозаправку «Тексаско» с вереницей платных таксофонов. Она вылезла из «Роллса», закрыла его и, бросив квотер, набрала одиннадцатизначный номер. Когда ей ответили, вмешался голос оператора, напомнившего, что три минуты разговора стоят 1,25 доллара. Дикси в ответ купила семь четвертаков.
  
  Когда их звон стих, мужской голос на том конце повторил: «Санаторий „Алтоид“».
  
  Дикси перешла на южный диалект:
  
  — Могу ли я поговорить с доктором Дэвидом Пизом? Вы не узнаете миссис Нельсон Уигмор? Племянницу мистера Джека Эдера?
  Глава сороковая
  
  Когда циферблат его «Омеги» в корпусе из нержавеющей стали показал, что минуло точно шесть утра понедельника, четвертого июля, Мерримен Дорр обеими руками ухватился за канат и стал раскачивать язык старого школьного колокола.
  
  На счет девять, когда он скорее дернул, чем потянул, медный корпус издал густой звук, на который ответил отдаленный лай, как минимум, двух дюжин собак. Дорр все быстрее и быстрее колотил в колокол, подвывая и подлаивая в унисон собакам и время от времени выкрикивая строчки «Боевого гимна республики», «Дикси» и «Боже, благослови Америку».
  
  Он звонил в школьный колокол точно десять минут. В 6.10 он строевым шагом направился к бывшему школьному флагштоку, поднял на нем «Звезды и Полосы» и встал по стойке «смирно», декларируя «Залог Преданности». Не меняя положения тела, Дорр отдал флагу четкий салют и склонил голову. На лице его расплылась сияющая улыбка, которая, вне всяких сомнений, могла принадлежать только завзятому патриоту или, как кое-кто посчитал бы, круглому идиоту.
  
  Сделав поворот кругом, Дорр тем же строевым шагом подошел к парадному входу «Кузины Мэри», сохраняя на лице Сияющую Улыбку, достойную дня Четвертого Июля, но уже думая о завтраке, который включал в себя апельсиновый сок, сосиски с картошкой, черничный пирог, два или три яйца, слегка поджаренные тосты с солью и, по меньшей мере, три чашки кофе. После того он мог позволить себе отправиться в город полюбоваться парадом.
  
  Участники парада стали собираться к девяти часам недалеко от бывшего железнодорожного вокзала Дюранго, который, расставшись со своим предназначением, стал бесполезен, когда выяснилось, что железная дорога больше не приносит никакого дохода.
  
  Вокзал преобразовали в Туристский и Культурный Центр Дюранго. Его существование длилось, пока не выяснилось, что он обслуживает всего несколько драгоценных туристов в год, а о культуре не стоило и говорить. Вокзал с равным успехом становился то подобием универмага, то баром, где подавали японское блюдо суши, то книжным магазином для взрослых, то кафе стиля «Текс-Мекс», то клиникой акупунктуры. Все эти заведения прогорали одно за другим. Наконец, здесь разместился городской Центр контроля за венерическими заболеваниями, который Сид Форк и все прочие по привычке называли триппер-бар.
  
  Предполагалось, что парад начнется как предписывалось расписанием в 10.30, если бы у «Форда-Бронко», в котором добиралась мать-одиночка 12-летнего Билли Апко, не спустило колесо, что потребовало от нее с Билли двенадцати минут на его смену. Но поскольку Билли был ударником на самом большом барабане в оркестре из волынок и ударных, существующем на средства Кивани-клуба, начало парада отложили до его появления.
  
  Путь шествия пролегал прямо от Пятой Нордс-стрит через сердце делового квартала, пока примерно к полудню он не достиг Хэндшоу-парка, где стояла трибуна, с которой к участникам парада обратилась мэр Б.Д. Хаскинс, произнеся, по оценке «Дюранго Таймс» «краткую патриотическую речь». Сопровождение мэра слонялось по парку в ожидании бесплатных «горячих собак» и соды-пепси, которыми обеспечивали супермаркеты «Мейфуэй» и «Альфа-Бета», а для взрослых — пятицентовые пластиковые стаканчики пива, традиционное подношение бара «Синий Орел».
  
  Джек Эдер и Келли Винс, держа в руках стаканы с разливным пивом, стояли у «Синего Орла», ожидая приближение парада. Чуть позади их и несколько слева находился детектив Джой Хафф, голый череп которого прикрывала бейсбольная шапочка с эмблемой «Чикагских кубинцев»: она, а также огромная сигара лишали его привычного профессорского вида. Справа от Винса и Эдера стоял детектив Уэйд Брайант, чей рост позволял ему смотреть поверх голов публики, толпящейся на повороте дороги.
  
  Возглавляли парад цветастые мундиры, принадлежащие членам Американского Легиона и Ветеранов иностранных войн, все из которых были настолько стары, что могли принимать участие во второй мировой войне или в корейском конфликте. За ними следовала платформа «Сандвичи и Пироги Красотки Полли», одна из девяти коммерческих колесниц, принимающих участие в параде. Дальше двигалась «Дикая команда», клуб антикварных мотоциклов, члены которого пользовались только древними «Харлей Дэвидсон»; далее — Философическое общество Дюранго, предметом гордости которого было несколько превосходных лошадей; затем Корпус волынщиков и ударников Кивани-клуба во главе с Билли Апко, колотившем в свой огромный барабан; «Веселые Вакеро» в красочных костюмах, которые, лихо гарцуя, напропалую флиртовали со зрительницами; еще несколько колесниц; мэр, сидевшая на опущенном парусиновом верхе «Крайслера» 1947 года выпуска; шеф полиции, махавший с заднего сидения «Бьюика-Сенчури» 1940 года; члены городского совета, сгрудившиеся в одной повозке, влекомой двумя внушительными мулами, по-идиотски улыбались толпе; группа бойскаутов; клуб велосипедистов; четырнадцать клоунов, нанятых Торговой Палатой, которые разбрасывали конфетки от «Херши» и жевательные резинки «Флир», и, наконец, двенадцать мажореток, вошедших в возраст полового созревания, которые лихо жонглировали своими жезлами под звуки «Полковника Богги», производимого оркестром волынок и рожков Ротари-клуба.
  
  Пропустив мимо себя парад, Эдер, Винс и Вирджиния Трис, сопровождаемые по пятам детективами Брайантом и Хаффом, направились в Хэндшоу-парк. Отдавая должное «горячим собакам» и пятицентовому пиву, они слушали, как прокурор города предоставил слово мэру Б.Д. Хаскинс.
  
  Цитируя Тома Пэйна, Авраама Линкольна, Дуайта Эйзенхауэра и Брюса Спрингстина, мэр произнесла, по мнению Джека Эдера, лучшую восьмиминутную политическую речь, пригодную на все случаи жизни, которую только ему доводилось слышать.
  
  — У нее не только прекрасный голос и большое чувство собственного достоинства, — объяснил он Келли Винсу, — но ей также доступен секрет, который девяносто девять сегодняшних политиканов забыли или никогда не знали.
  
  — Какой именно? — заинтересовался Винс, принимая на себя роль, к которой он уже успел привыкнуть: прямого и незамысловатого человека.
  
  — Она знает, как оставлять их в ожидании, — сказал Эдер. — А любой политик, который в наши дни способен заставлять людей желать чего-то и ждать его, будет переизбираться снова и снова, пока, как выразился бывший губернатор Луизианы, его не застукают в постели то ли с мертвой женщиной, то ли с живым мальчиком.
  
  В 12.31, сразу же после того, как ее сестра завершила свое краткое патриотическое выступление в Хэндшоу-парке, Дикси Мансур свернула со 101-й трассы на Агуру и добралась до места с названием «Чертик из Коробочки» где ее будет ждать черный «Кадиллак».
  
  Как и обещалось, у ресторана стоял припаркованный черный «Кадиллак» 1986 года выпуска. Дикси вылезла из белого «Роллс-Ройса» своего мужа, закрыла его и, прихватив с собой тот простой бумажный мешок, врученный ей Контрэром, направилась в женский туалет.
  
  Никто из окружающих не обратил внимания на темноволосую женщину в мятом старомодном полотняном костюмчике и в зеленых очках, которая пять минут спустя покинула туалет. Никто также не обратил внимания, что, обогнув туалет, она направилась к черному «Кадиллаку», а не к белому «Роллсу», доставившему ее.
  
  Ключ зажигания от «Кадиллака» лежал в пепельнице, как Контрэр и предупредил ее. Дикси включила двигатель, проверила количество горючего, которого оказалось более чем достаточно, сдала назад, выехала на 101-ю трассу и, проехав меньше мили, обнаружила узкую асфальтовую дорогу без обочины, которая вилась кверху среди выжженных холмов.
  
  Дикси покинула Сан Диего и дом своих гостеприимных хозяев мистера и миссис Муссави в семь утра, объяснив свой поспешный отъезд убедительным извинением, что она все больше и больше тревожится из-за ожидающихся пробок на дорогах.
  
  Точно в 12.46, расходясь с расписанием всего лишь на одну минуту, она повернула свой «Кадиллак» к санаторию «Алтоид», проехала между двух каменных колонн у входа вверх по извилистой дорожке и остановилась точно перед массивными парадными дверьми красного дерева. Пригнувшись, она внимательно осмотрела себя в зеркальце из косметички, нацепила на переносицу солнечные очки и проследила, как они тут же скользнули вниз. Она столь же внимательно изучила изменившийся, благодаря контактным линзам, карий цвет глаз, подсмугленное лицо с новыми морщинками, появившимися на нем, и еще раз подивилась одному из тех маленьких чудес, на которые способна современная химия.
  
  Убедившись, что ей без труда можно дать не меньше сорока, Дикси вылезла из «Кадиллака» и дважды позвонила в колокольчик, не обращая внимания на выгравированную надпись на медной пластинке, которая просила посетителей звонить только один раз.
  
  Теперь, сидя по другую сторону стола от доктора Дэвида Пиза, на котором была пурпурно-оранжевая гавайская рубашка с белыми шортами до колен, Дикси Мансур говорила:
  
  — Мы были просто потрясены, когда у себя в Абердине получили письмо от мамы Данни. Мы с Нельсом буквально не имели представления.
  
  — Нельсон, насколько я понимаю, — это ваш муж?
  
  — Нельсон Уигмор? Разве я не сказала вам по телефону, что он из нефтяного бизнеса? Работает с «Окси»? Этим мы и занимаемся в Абердине вот уже четыре года.
  
  — В Шотландии.
  
  Дикси подкинула на переносицу очки с зелеными стеклами.
  
  — Разве я не сказала, что мы из Шотландии? Я как-то привыкла, что любой из нефтяного бизнеса знает, что если ты упоминаешь Абердин, то речь идет о Шотландии и Северном море, а не о Южной Дакоте. Но как бы там ни было, мама Данни — это моя тетя Лена, а Джек Эдер — мой дядя, пусть даже они развелись и с семьдесят второго живут раздельно. Но в том письме, которое мы получили от тети Лены, говорится, что дядя Джек и Келли Винс… каким он мне стал родственником после женитьбы?…
  
  Доктор Пиз понимающе кивнул, пока Дикси опять водружала очки на переносицу.
  
  — Ну, словом, она слышала, то есть, тетя Лена, что из-за всех этих неприятностей, которые свалились на дядю Джека и Келли, они, так сказать, не могут больше оплачивать содержание здесь Данни. Вот я и поговорила с Нельсоном на эту тему.
  
  — И что же он сказал?
  
  — А Нельсон говорит: «Да плевать, скажи им, чтобы они не беспокоились относительно их счетов.» И тогда я переговорила с вами, и вы сказали, что лечение обходится в шесть тысяч в месяц, так? А Нельсон сказал, почему бы нам сразу не взять на себя эту заботу? Так что я приехала к вам… и вы не против, если я уплачу наличными?
  
  — Это более, чем устроит, миссис Уигмор.
  
  Дикси подняла с пола большую вязаную сумку и стала рыться в ней, успев не менее трех раз поправить очки. Наконец, она нашла фирменный конверт от «Ширсон, Лиман и Хаттон», адресованный мистеру Нельсону Уигмору на Кемден-драйв в Беверли Хиллс. Адресом вверх она послала конверт по полированной поверхности стола к доктору Пизу. Бросив взгляд на адрес на конверте, он заглянул внутрь, изучил его содержимое, а Дикси сказала:
  
  — Будьте любезны, не могу ли я получить его обратно?
  
  Удивившись, доктор Пиз собрался было возвращать конверт, но Дикси покачала головой.
  
  — Да не деньги, сладкий мой, всего лишь конверт. На обратной стороне его записаны адрес и телефон, которые мне понадобятся.
  
  Пытаясь припомнить, кто и когда в последний раз называл его «сладкий мой», доктор Пиз извлек шестьдесят стодолларовых банкнот и вернул конверт. Дикси засунула его в свою объемистую сумку и спросила:
  
  — Устроит ли вас, если я буду расплачиваться пятнадцатого числа каждого месяца, может, день-другой туда или сюда, и видеться с Данни после того, как уплачу?
  
  — Вы не хотите сейчас повидаться с ней?
  
  — О! В самом деле можно? — воскликнула Дикси, водружая очки на переносицу, по прикидке доктора Пиза, раз двенадцатый. Выражение лица Дикси внезапно изменилось с восторженного на сосредоточенное. — Как вы думаете, она узнает меня? Тетя Лена пишет, что Данни не узнает даже Келли или дядю Джека.
  
  — Независимо от того, узнает ли она вас или нет, вам имеет смысл повидаться с ней.
  
  Дикси снова водрузила очки на место.
  
  — Знаете, доктор Пиз, о чем я только что подумала? А что, если я прихвачу Данни с собой на прогулку и куплю ей сливочное мороженое с орехами? Всего лишь часик или около того, а? А в следующий раз, когда приеду оплачивать чек, может, я могла бы взять ее на ленч и немного покататься? Ведь это никому не повредит, как вы думаете?
  
  Доктор Пиз уставился на деньги, поднял глаза на Дикси и улыбнулся.
  
  — Не могу утверждать, миссис Уигмор, что это ей поможет. Но я не сомневаюсь, что поездка не ухудшит ее состояния.
  
  Опять уделив внимание очкам, Дикси нахмурилась, наклонилась вперед и еле слышно шепнула:
  
  — Но, надеюсь, она не склонна… м-м-м, к насилию и все такое?
  
  — Конечно, нет.
  
  — Я тоже так не думаю, — вздохнула Дикси. — Данни всегда была на редкость мягкой и милой девочкой.
  
  Даниель Эдер Винс успела покончить со своим шоколадным мороженым, когда Дикси повернула к мотелю, который отстоял недалеко от 101-й трассы на Кенен Дам-роуд, что вела к океану и Малибу.
  
  — Не хочешь ли ты зайти сюда, посмотреть телевизор и, может быть, выпить чего-нибудь холодненького?
  
  — Я ужасно извиняюсь, — сказала Даниель, — но я никак не могу припомнить вашего имени.
  
  — Бетти.
  
  — Да. Бетти. Верно.
  
  — И, может, чуть погодя, — сказала Дикси, заруливая «Кадиллак» на стоянку перед номером 141, — мы можем позвонить Джеку и Келли.
  
  — Кому?
  
  — Джеку Эдеру и Келли Винсу.
  
  — Ах да, конечно. Мистер Эдер. Он очень милый. А мистер Винс такой забавный.
  Глава сорок первая
  
  После того, как серый «Вольво»-седан одолел пятый крутой поворот на Гарнер-роуд, Б.Д. Хаскинс повернула направо на Дон Доминго-драйв и направилась к дому Сида Форка, размещавшемуся в конце тупика.
  
  Рядом с мэром сидел Мерримен Дорр, чье зрение летчика позволило ему первому увидеть следы катастрофы:
  
  — Эй, Сид! Кто-то вырубил все твои кактусы.
  
  Сид Форк подскочил на заднем сидении, недоверчиво вглядываясь сквозь ветровое стекло туда, где недавно высились его двенадцать величественных кактусов сагуаро, которые сейчас лежали ничком, спиленные, скорее всего, бензопилой, оставив по себе лишь двенадцать пеньков в фут вышиной.
  
  — Сукин сын, — с отчаянием ругнулся Сид Форк.
  
  — Кому потребовалось сделать такое? — удивился Дорр.
  
  Ни Хаскинс, ни Форк не ответили, пока мэр медленно не подрулила к дому Форка и остановилась, не выключая двигатель «Вольво».
  
  — Постой тут минутку, — сказал Форк, выбираясь с заднего сидения седана и уже держа в правой руке свой «Смит и Вессон» 38-го калибра. Не поворачиваясь в сторону срубленных кактусов, он подошел к входной двери, не спуская с нее взгляда.
  
  Оказавшись рядом, он увидел, что она чуть приоткрыта. Отступив, Форк распахнул ее ударом ноги, одновременно прижавшись к кирпичной стене вправо от входа. Он ждал не меньше минуты, вскинув револьвер, который держал в обеих руках. Поскольку ничего не последовало, он, пригнувшись, нырнул в двери и исчез за ними.
  
  Появился он через пару минут, с потрясенным выражением лица, забытый револьвер болтался в его опущенной правой руке. Левой он сделал странный беспомощный жест, приглашая Хаскинс и Дорра войти.
  
  Когда они оказались в гостиной, первым делом им бросилась в глаза дальняя стена. Все украшавшие ее картинки в рамках были сорваны, брошены на пол и чувствовалось, что кто-то давил их ногами. На стене красовалось выведенное струей из баллончика приветствие: «Рыло говорит „Привет!“».
  
  Осмотрев гостиную и убедившись, что больше ничего в ней не пострадало, мэр спросила:
  
  — Это все?
  
  Форк покачал головой.
  
  — Еще в большой спальне.
  
  С Дорром по пятам мэр миновала узкий холл и вошла в большую из двух спален, которая содержала Коллекцию Американских Изделий Форка. Все шестьдесят две бутылочки «Кока-Колы» выпуска до 1941 года были разбиты вдребезги. Девяносто две разновидности жетонов «Я люблю Айка» валялись на полу, изуродованные, скорее всего, молотком. Последние издания ныне не существующих журналов были разодраны в клочья. Выставка образцов колючей проволоки залита кленовым сиропом. Все стеклянные изоляторы, предмет особой гордости Форка, превращены в осколки.
  
  — Иисусе, — только и смог произнести Дорр и снова спросил: — Кому это было нужно?
  
  — Скорее всего, дело рук детей. Во время парада, когда никого не было дома, — сказала Хаскинс.
  
  Вернувшись в гостиную, они нашли Форка, который, прислонившись к стене, не спускал глаз с противоположной, на которой было выведено «Рыло говорит „Привет!“».
  
  Хаскинс повернулась к Дорру:
  
  — Почему бы вам не подождать нас в машине, Мерримен? Мы выйдем через минуту.
  
  — Ясно, — понимающе кивнул Дорр. — Конечно.
  
  Когда он вышел, мэр повернулась к шефу полиции и мягким успокаивающим движением положила ему руку на плечо.
  
  — Поедем, Сид. Тут ты ничего больше не сделаешь.
  
  Не обращая на нее внимания, Сид продолжал глядеть на противоположную стенку.
  
  — Тедди все это сделал, чтобы заставить тебя кинуться за ним. И чтобы у него появилась возможность подстрелить тебя.
  
  Он посмотрел на нее.
  
  — Кто ему сказал, Б.Д.?
  
  — Что сказал?
  
  — О моей коллекции… этих вещичек.
  
  — Она не представляла собой секрета.
  
  Форк упрямо покачал головой.
  
  — Кто-то ему рассказал.
  
  — Может, у него есть напарник, — предположила Хаскинс. — Может, кто-то из жителей города.
  
  — Накрыв Тедди, я займусь его напарником.
  
  Келли Винс припарковал синий «Мерседес» на задах «Кузины Мэри» в 2.45 в понедельник, Четвертого июля, точно в соответствии с инструкциями Парвиса Мансура. Первым из машины вышел Винс. Затем последовал Джек Эдер, который остановился, опираясь на тросточку и осматривая парковку у ресторана, где стояла лишь двухдверная «Акура» Мансура.
  
  Винс и Эдер направились к задней двери, обшитой стальными листами. Едва они оказались перед ней, на пороге возник Парвис Мансур, демонстрируя нервное возбужденное выражение лица; он был облачен в плотную дорожную куртку.
  
  — Верхней одежды на вас нет, — вместо приветствия сказал он. — Отлично.
  
  — Как и было сказано, — бросил Винс.
  
  Смерив взглядом черную тросточку Эдера, Мансур спросил:
  
  — А внутри, небось, клинок?
  
  Эдер протянул ему тросточку:
  
  — А вы поверните ручку вправо, только не влево.
  
  Следуя указанию, Мансур повернул ручку, улыбнулся при виде пробки с серебряным колпачком, вытащил ее, приподнял тросточку и втянул в себя густой аромат.
  
  — Бурбон, верно?
  
  — Для укрепления нервов.
  
  Мансур привел тросточку в прежний вид и вернул ее Эдеру.
  
  — Вы, наверно, первым делом хотите осмотреть комнату для покера.
  
  — Только мы одни, — сказал Винс.
  
  — Да, конечно. Только вы наедине.
  
  Помещение почти полностью отвечало описанию Сида Форка. Здесь стояли семь столов для игры в карты, покрытых зеленым сукном. Рядом с ними выстроились удобные мягкие кресла. Здесь же размещались три кожаных дивана (а не два, как показалось Форку), причем достаточно велики, чтобы прикорнуть на них; большой холодильник фирмы «Дженерал электрик» с морозилкой для льда; тостер, буфет, полный тарелок, стаканов, рюмок и бокалов; длинный узкий стол, на котором, скорее всего, раскладывали холодные закуски и несколько телефонных аппаратов; окон в комнате не было.
  
  — Как насчет туалета? — поинтересовался Эдер.
  
  Винс кивком показал на дверь в дальнем конце комнаты.
  
  — Давай проверим.
  
  Ванная была достаточно велика, чтобы дать место писсуару, унитазу, раковине и металлической колонке душа, которая затягивалась зеленой прорезиненной занавеской, скользившей на круглых пластмассовых кольцах цвета слоновой кости. Винс отодвинул занавеску в сторону и, приглядевшись, обратил внимание, что пол тут цементный, с металлическим желобом стока. Пройдя за занавеску, он взялся за ручку холодной воды и, повернув направо, резко отдернул руку, словно опасаясь струи воды. Но она не появилась.
  
  — До чего ты подозрителен, — сказал Эдер.
  
  — Интересуюсь, — пробормотал Винс, подходя к душу и с усилием толкая металлическую панель, на которой были смонтированы рукоятки кранов и рожок душа. Стенка отошла в сторону, явив взгляду деревянную площадку размерами три на три фута. На кронштейне висел мощный хромированный электрический фонарик на пять батареек.
  
  Они пустили его в ход, когда спустились по пролету деревянных ступенек из необструганных сосновых досок. Перил вдоль марша не было. Лестница вела в небольшую комнатку с цементными стенами и полом. В ней стояли пара деревянных скамеек, переносной химический туалет, запечатанная пластиковая бутылка с питьевой водой «Эрроу-хед», две металлических кружки — и больше ничего.
  
  Винс небрежно обвел лучом фонарика по потолку и по всем четырем углам.
  
  — Отсюда не убежать, — заметил Эдер.
  
  — Нет.
  
  — Давай-ка выбираться.
  
  Когда они вернулись наверх, то услышали слабое чириканье телефона. Винс снял трубку и бросил:
  
  — Да.
  
  — Это Мансур. Я звоню из отдельного кабинета для обедов. Один из этих телефонов и тот, что в кабинете Дорра, будет нашим каналом связи. В случае необходимости мы можем организовать диспетчерское совещание, хотя сомневаюсь, чтобы в этом возникла необходимость.
  
  — Что с сейфом? — спросил Винс.
  
  — Он открыт и совершенно пуст.
  
  — Дал ли о себе знать человек с деньгами?
  
  — Пока нет. Но у него еще есть пять минут. После того, как он прибудет и я пересчитаю деньги, я запираю их в сейфе, вручаю ему ключ от комнаты и отбываю.
  
  — И вы ему сообщите, что мы в ней заперты? — спросил Винс.
  
  — Да. Конечно.
  
  — Мы к этому не готовы. По крайней мере, пока.
  
  Мансур глубоко вздохнул.
  
  — Вы не должны забывать, мистер Винс, что я якобы заманил вас сюда под предлогом игры в покер. Как предполагается, я действую в роли агента Б.Д. и Сида Форка, которые готовы продать вас тому, кто доставит деньги. И чтобы наш маленький спектакль производил убедительное впечатление, я не могу позволить вам и мистеру Эдеру шататься по холлу, не так ли?
  
  — Парвис.
  
  — Да?
  
  — А что, если у него не будет с собой денег?
  
  — Тогда я готов защищаться. Что, конечно, придется сделать и вам. — Наступила короткая пауза, которая завершилась словами Мансура: — Простите, что прерываю разговор, но он уже прибыл.
  
  После того, как на другом конце наступило молчание, Винс повесил трубку и повернулся к Эдеру.
  
  — Он на месте.
  
  — А мы заперты.
  
  — Хочешь выпить? — спросил Винс.
  
  — Нет. А ты?
  
  — Нет.
  
  — Пара врунов.
  
  Теодор Контрэр, который порой называл себя Тедди Джонсом или Смитом, вошел в отдельный кабинет «Кузины Мэри», одетый по случаю дня Четвертого июля в форму ветерана Вьетнама. На нем был камуфляжный комбинезон, парашютные ботинки, маскировочный берет, а на сгибе его правой руки лежало оружие, запрещенное законом, неизменный М-16, дуло которого смотрело на Мансура.
  
  — Вы Парвис, точно?
  
  — Да, я Парвис.
  
  — Где Эдер и Винс?
  
  — А где, я должен спросить, деньги?
  
  — Какие деньги? — удивился Теодор Контрэр.
  Глава сорок вторая
  
  Мансур с руками на затылке проследовал в кабинет Дорра, сопровождаемый Контрэром, который держал его на прицеле М-16. Осмотревшись, он обратил внимание на два кресла с гнутыми спинками, сейф и парту.
  
  — Симпатично. Что в сейфе?
  
  — Ничего.
  
  — Открой-ка и дай глянуть.
  
  Подойдя к сейфу, Парвис потянул на себя тяжелую стальную дверь.
  
  — Руки за голову, — напомнил Контрэр, отходя назад, чтобы отчетливее видеть весь сейф, который представлял собой емкость примерно трех футов в высоту, двух в ширину и трех в глубину.
  
  — Ну и здоровый же сукин сын, — заметил Контрэр.
  
  — Да.
  
  — И вылизан дочиста. Даже полок не осталось. Без хлопот можно засунуть туда миллион баксов, пусть даже в двадцатках и пятидесятках.
  
  — Эти купюры нас вполне устроят.
  
  — Вроде я не совсем точно выразился. Никаких денег не будет. Но пойдет речь кое о чем, за что кое-кто отдаст и больше миллиона.
  
  — О чем именно?
  
  Дулом М-16 Контрэр показал на столик.
  
  — Садись-ка за эту парту. Когда сядешь, можешь положить руки перед собой и сложи их, как тебя учили в школе.
  
  — Я никогда не ходил в школу, если вы это имеете в виду. Я получил домашнее образование.
  
  — Как бы там ни было, садись, черт побери, а я расположусь в одном из этих кресел и подождем, пока зазвонит телефон.
  
  — Этого номера Мерримена нет в справочнике.
  
  — Незарегистрированных номеров не бывает.
  
  Телефон зазвонил через две минуты, точно в 3.05. Держа правой рукой нацеленное на Мансура оружие, Контрэр левой снял трубку и сказал:
  
  — Это я.
  
  Слушая, он улыбался, демонстрируя ряд серых зубов Мансуру, который, не двигаясь с места, вежливо улыбнулся ему в ответ.
  
  — Подожди на проводе, — бросил Контрэр в трубку, а Мансуру сказал: — Не сомневаюсь, ты можешь устроить общий сбор по телефону — мы с тобой здесь, говорящий с той стороны и еще Винс и Эдер в другой комнате. Ведь ты можешь организовать такое совещание, не так ли, Парвис?
  
  Мансур кивнул.
  
  Прижав трубку левым плечом, Контрэр использовал освободившуюся левую руку, чтобы подтащить и поставить остальные телефоны перед Мансуром, который набрал кнопками номер из четырех цифр.
  
  С улыбкой кивнув Мансуру, Контрэр бросил в трубку:
  
  — Слышишь звонки? А теперь посмотрим, кто ответит.
  
  На четвертом звонке Винс снял трубку.
  
  — Кто это? — спросил мужской голос.
  
  — Келли Винс.
  
  — Слышь, Келли, сейчас по второму телефону Парвис объяснит тебе, как идут дела. О‘кей?
  
  — Да.
  
  Наступило секундное молчание, пока Мансур брал трубку.
  
  — Денег нет, — сказал он.
  
  — Нет денег? — переспросил Винс, несколько отводя трубку от уха, чтобы Эдер тоже мог слушать разговор.
  
  — Нет. Он тут рядом, и я под прицелом М-16. Должен добавить, что предохранитель спущен. По другому телефону у него есть кто-то, с кем он хочет, чтобы вы поговорили. Это все, что я знаю.
  
  Наступила еще одна пауза, после которой снова прорезался Контрэр.
  
  — Все усек, Келли?
  
  — Да.
  
  — О‘кей, давай-ка посмотрим, узнаешь ли еще один голосок.
  
  Очередной голос, раздавшийся в трубке Винса и Эдера, произнес:
  
  — Здравствуйте, мистер Винс. Как вы сегодня поживаете?
  
  — Прекрасно, Данни. А ты?
  
  — У меня сегодня великолепная прогулка. Мы немного поездили, и я поела сливочного мороженого, а теперь мы отдыхаем перед тем, как я вернусь.
  
  — Сейчас с тобой кто-то есть? — спросил Винс.
  
  — Со мной Бетти.
  
  — Какая Бетти?
  
  Несмотря на то, что его жена прикрыла микрофон рукой, Винс мог слышать ее голос: «Простите, но я забыла вашу фамилию».
  
  Послышался неразборчивый ответ, пауза и ответ Даниель Винс.
  
  — Бетти Томпсон.
  
  — Могу ли я поговорить с мисс Томпсон?
  
  Вмешался Контрэр.
  
  — Прошу прощения, Келли.
  
  — Кто это, мистер Винс? — спросила Данни.
  
  — Приятель.
  
  — А мистер Эдер с вами? Бетти говорит, что я могу также поговорить с мистером Эдером, который мне кажется таким приятным человеком.
  
  Винс передал трубку Эдеру, который, прикрыв глаза, помассировал их большим и указательным пальцами и сказал дочери:
  
  — Здравствуй, Данни. Это Джек Эдер.
  
  — Как вы сегодня поживаете, мистер Эдер?
  
  — Отлично, Данни. Откуда ты звонишь?
  
  — Я в…
  
  Раздался щелчок повешенной телефонной трубки. Но связь с Контрэром не прервалась.
  
  — Хватит трепаться, Джек. Хочешь сам поговорить со мной или дашь Винса?
  
  — Я буду сам говорить с вами, — сказал Эдер, отводя трубку от уха, чтобы слушал и Винс.
  
  — Значит, так, Джек. Я должен, ребята, получить от вас кое-какие откровенные ответы на вопросы лицом к лицу, и если я не получу их, что ж, боюсь, Данни не вернется на свою ферму для психов. Значит, вот чего я хочу: скажите Парвису, пусть он передаст мне ключ от вашей комнаты.
  
  — Что с ним будет после того, как он передаст ключ?
  
  — Ничего с ним не будет. А что с ним может случиться? То есть, конечно, я запру его в этой комнате, но тут есть отличный маленький бар, и он может пить до посинения, пока все не кончится.
  
  — Дайте-ка мне Парвиса.
  
  — Мансур слушает.
  
  — Он меня слышит?
  
  — Нет.
  
  — Он хочет, чтобы ты дал ему ключ от нашей комнаты.
  
  — Знаю.
  
  — Если ты ему не отдашь ключа, он убьет тебя.
  
  — Ясное дело.
  
  — Если ты дашь ему ключ, он все равно убьет тебя.
  
  — Это еще не точно.
  
  — Когда-нибудь доводилось играть в покер?
  
  — Да.
  
  — Сострой самую невозмутимую физиономию, потому что она тебе понадобится. Я собираюсь задать тебе вопрос, на который не обязательно отвечать. Я жду от тебя лишь, чтобы ты попрощался, повесил трубку и делал то, что сочтешь для себя наилучшим. Это ясно?
  
  — Да.
  
  — Следует вопрос. Если тебе доведется сегодня умереть, кто унаследует твое имущество?
  
  Наступило молчание. Эдер сосчитал до шести, пока не услышал, как Парвис Мансур мягко положил трубку. Эдер повернулся к Винсу и спросил:
  
  — Что еще мог я сказать?
  
  — Больше ничего.
  
  — Ты думаешь, они отпустят Данни?
  
  — Сомневаюсь.
  
  Поднявшись из-за парты, Мансур сказал:
  
  — Думаю, самым умным с моей стороны было бы без всяких дополнительных условий вручить вам ключ.
  
  — Очень мудро, Парвис.
  
  — Но, чтобы передать вам ключ, я должен опустить руку в правый карман пиджака. Если вы считаете, что тут какой-то фокус или увертка, милости прошу самому запустить руку в карман.
  
  — Вот что я тебе скажу, — бросил Контрэр. — Подойди-ка и стань перед сейфом.
  
  — Очень хорошо, — и Мансур занял место в той точке, на которую Контрэр указал дулом М-16.
  
  — Я не собираюсь лезть к тебе в карман, Парви, — сказал Контрэр. — И вот по какой причине: прикидываю, что, общаясь с «Севаком», ты научился разным грязным трюкам.
  
  — Я никогда не имел дело с «Севаком», — с достоинством сухо сказал Мансур.
  
  — Никто из вас, богатеев, не имел к нему никакого отношения — как никто из фрицев никогда не был в СС. Впрочем, я тебя не осуждаю. Я бы и сам на твоем месте так бы говорил. Но все же я не собираюсь подходить к тебе и шарить у тебя по карманам, потому что ты сейчас повернешься, вынешь ключ и положишь его на верх сейфа.
  
  — Можно?
  
  — Можно.
  
  Мансур повернулся лицом к сейфу. Его правая рука спокойно, не медленно, не быстро, нырнула в карман куртки. Он резко повернулся, сквозь подкладку выстрелив в Контрэра. Пуля малого калибра не попала в Контрэра, а врезалась в спинку одного из кресел. Контрэр поразил Мансура в левое бедро и, ошеломив его, выстрелил в левое плечо. Застонав, Мансур скорчился и опустился на пол.
  
  Нагнувшись, Контрэр вытащил из кармана Мансура никелированный автоматический пистолет «Стерлинг» 25-го калибра, старую 300-ю модель. Дамская безделушка, подумал Контрэр, засовывая ее себе в карман. Он еще раз запустил руку к Мансуру и извлек оттуда ключ.
  
  — Ползать можешь? — спросил Контрэр.
  
  — Да, — прошептал Мансур. — Не знаю.
  
  — Думаю, тебе лучше пошевелить мозгами и прикинуть, как забраться в сейф.
  
  — Нет.
  
  Контрэр постарался придать голосу терпеливые и убедительные нотки.
  
  — Я хочу, чтобы ты кое-что понял, Парви. Я не сержусь, что ты стрелял в меня. Я бы сам так поступил на твоем месте. Так что могу предоставить тебе шанс. Ты заползешь в сейф, куда Б.Д. и Форк кинуться первым делом в поисках денег. Может, к тому времени ты еще и не отдашь концы, если будешь дышать пореже. Но если ты откажешься влезть в сейф, мне придется проделать тебе дырку в башке.
  
  Мансуру потребовалось минут пять, чтобы подползти к сейфу и разместиться в нем. Колени у него оказались подтянутыми к самому подбородку. На лице застыла маска изумления и страдания.
  
  Контрэр присел на корточки перед ним.
  
  — С тобой все в порядке?
  
  — Почему?
  
  — Что почему?
  
  — Почему она это сделала?
  
  — Дикси? — понял Контрэр. — Потому что она с ума по мне сходит, едва только ей исполнилось двенадцать.
  
  — Но почему? — прошептал Мансур.
  
  — Должно быть, из-за моей рожи, — сказал Контрэр, встал, медленно прикрыл дверь сейфа и, когда она захлопнулась, несколько раз крутанул диск цифрового замка.
  Глава сорок третья
  
  Когда черный «Кадиллак» одолел почти половину пути наверх по узкой извилистой дороге без обочины, что вела к санаторию «Алтоид», Даниель Винс повернулась к Дикси Мансур:
  
  — Я так прекрасно провела время, Бетти, что не хочу возвращаться.
  
  Дикси, сосредоточенная на крутых поворотах, даже не посмотрела на нее.
  
  — Ну и, слава Богу, хорошо.
  
  — Думаю, что вы не поняли меня, Бетти. Или, может быть, я недостаточно ясно выразилась — хотя сейчас чувствую себя куда лучше, чем обычно.
  
  Дикси бегло взглянула на нее.
  
  — Чего не поняла?
  
  — Что я не вернусь к доктору Пизу. Думаю, что вместо этого, мне стоит нанести визит мистеру Винсу и тому симпатичному мистеру Эдеру.
  
  — После того, как я высажу тебя у дверей, можешь делать все, что заблагорассудится.
  
  — Но если я приеду, доктор Пиз больше не отпустит меня. Так почему бы нам не вернуться в тот симпатичный мотель, откуда я и позвоню мистеру Эдеру? Или вы позвоните ему от меня. Можете пригласить его ко мне. А я буду ждать его в отеле.
  
  — Увы.
  
  — Вы хотите сказать, что вы не сможете?
  
  — Совершенно верно. Не смогу.
  
  — О, моя дорогая, — и Данни ухватила рулевое колесо обеими руками, резко повернув его налево как раз в тот момент, когда «Кадиллак» старался вписаться в крутой поворот направо. Дикси Мансур отчаянно попыталась сохранить контроль над машиной, но у жены Келли Винса то ли было слишком много сил, то ли отчаяния. Дикси инстинктивно нажала на тормоз, когда «Кадиллак» перевалился через заградительный бордюр.
  
  Удар по тормозам и сопротивление бордюра замедлили движение «Кадиллака», но не смогли остановить его. Тяжелый лимузин смял хрупкое ограждение, перевалился через него и, клюнув носом, помчался вниз по склону в сорок пять градусов с такой скоростью, что едва ли не задымились передние колеса. Никто из женщин не успел даже вскрикнуть, когда машина врезалась в огромный старый дуб на скорости больше сорока миль в час.
  
  У старого дерева, растущего на крутом склоне, были низко расположенные ветви. Некоторые из них едва ли не касались земли. Одна — высохший сук — пробила ветровое стекло «Кадиллака» напротив места водителя. Она воткнулась Дикси Мансур в горло и вышла у основания черепа, от чего Дикси мгновенно скончалась.
  
  Даниель Винс, в страшном потрясении, покрытая синяками и кровью из глубокого разреза на правой щеке, кровоточащих царапин левой руки, с трудом открыла дверь справа от себя и выкарабкалась из машины. В полубеспамятстве она стояла на четвереньках, когда услышала мужской голос:
  
  — С вами все в порядке, леди?
  
  Подняв глаза, она увидела на верху склона у смятого бордюра мужчину, который смотрел на нее. Она обратила внимание, что на нем была какая-то серовато-зеленая униформа.
  
  — Я… думаю, что да. Но, кажется, бедной Бетти не повезло.
  
  Карл Симант посмотрел на часы. Было 3.35 пополудни. Симант был дезинспектором в Агурской компании контроля за паразитами и вредителями и только что ответил на звонок из санатория «Алтоид», когда в нескольких десятках ярдов от него «Кадиллак», за которым он рассеянно наблюдал, смяв ограждение, полетел под откос. Персонал санатория был в панике, выяснив, что его пациенты подверглись таинственному нашествию блох.
  
  Поскольку сегодня было Четвертое июля, а по выходным дням Симант получал двойную оплату, он решил, что лучше всего использовать сотовый телефон из своей машины, чтобы вызвать шерифа или дорожный патруль, подождать, пока они не появятся — или, может быть, скорая помощь — а затем взыскать оплату за это время с сумасшедшего дома в Алтоиде, где, как все говорили, было столько денег, что они сами не знали, куда их тратить.
  
  Теодор Контрэр бесшумно подошел к двери в комнату для игры в покер. Чуть приоткрыв ее, он сунул ключ в карман, пинком распахнул створки и ворвался в комнату, поставив М-16 на ведение автоматического огня.
  
  Взгляд Контрэра сразу же пробежал по периметру комнаты, не оставляя без внимания ни один из ее углов, как его учили на тех двухнедельных курсах слежки и выживания, которые он посещал в Южной Алабаме, выложив за обучение 4250 долларов.
  
  — Никаких шуточек! — гаркнул он. — Никаких долбаных номеров!
  
  Плавно приоткрылась дверь в дальнем конце помещения. Она явила Джека Эдера, сидящего на унитазе со спущенными до лодыжек брюками и трусами; одной рукой он придерживался за свою черную тросточку с гнутой ручкой.
  
  — Я скоро выйду, — сказал Эдер, прикрывая дверь.
  
  Контрэр кинулся к ней, резко распахнул и ткнул дулом М-16 в левое ухо Эдера.
  
  — Что тут, мать твою, происходит?
  
  — Я убедился, что страх служит самым натуральным слабительным.
  
  Контрэр хмыкнул, отвел дуло М-16 от головы Эдера и, помолчав, спросил:
  
  — Где Винс?
  
  — А где моя дочь?
  
  — Сейчас она должна вернуться в свой сумасшедший дом… так где Винс?
  
  — Я за ним не следил.
  
  — Дерьмо сучье, так его здесь нет! — завопил Контрэр.
  
  — С чего ему тут быть? — удивился Эдер. — Я, конечно же, не просил сопровождать меня в туалет. И сам он тоже не вызвался. Так что он должен быть в комнате, где я его и оставил.
  
  — Его там нет, черт побери!
  
  — Но вы же не считаете, что он улетел? — сказал Эдер. — Может, у него был свой собственный ключ? И после того, как я тут уединился, занявшись своими делами, он вышел через заднюю дверь и исчез. Это очень похоже на Келли, который никогда не был склонен к самопожертвованию. Конечно, я не взялся бы ругать его, но все же он мог пригласить и меня с собой.
  
  Контрэр уже не слушал Эдера. Все его внимание теперь было обращено на колонку душа и зеленую прорезиненную занавеску, прикрывавшую подход к ней.
  
  — Он там за занавеской.
  
  — Заверяю вас, что его там нет.
  
  — И, может быть, у него в руках расколотая бутылка из-под пива, которой он трахнет мне по голове.
  
  — Таковая на глаза мне не попадалась.
  
  — Эй, Винс! — позвал Контрэр. — Вылезай-ка!
  
  Но когда Винс не послушался его приглашения, Контрэр перевел М-16 на одиночный огонь и выпустил три пули в занавеску. От грохота у Эдера зазвенело в ушах.
  
  Когда в течение нескольких секунд ничего не изменилось, Контрэр сказал:
  
  — Может, его и в самом деле там нет.
  
  — Или он безмолвно отошел в мир иной.
  
  Контрэр глянул на часы.
  
  — На моих сейчас три тридцать восемь и мой визит в это заведение должен кончиться к четырем. Так что у нас есть тридцать две минуты поболтать о том о сем.
  
  — Насколько мне кажется, двадцать две, — возразил Эдер.
  
  Контрэр нахмурился, произведя в уме кое-какие подсчеты:
  
  — Ну да. Двадцать две. Этого хватит.
  
  — Поскольку вы предполагаете провести нечто вроде коллоквиума, почему бы нам не расположиться в комнате, где гораздо удобнее?
  
  — А ты мне нравишься в таком виде, судья, со спущенными штанами. Тут-то ты уж ничего не выкинешь.
  
  — Могу ли я по крайней мере спустить воду в туалете?
  
  Контрэр хмыкнул.
  
  — Валяй. Если тебе от этого станет лучше.
  
  Повернувшись, Эдер нажал на ручку. В старый унитаз с ревом и бульканьем обрушился водопад воды, и эти звуки донеслись до Келли. Звук спускаемой воды был достаточно громок, чтобы скрыть легкий скрип дверцы в душе, откинув которую, Винс скользнул к колонке и бесшумно притаился за занавеской, дыша широко открытым ртом.
  
  Эдер посмотрел на Контрэра и спросил:
  
  — Могу ли я выпить?
  
  — Если у тебя есть стакан, пользуйся краном.
  
  — Я имел в виду виски.
  
  — Ты что, хочешь, чтобы я притащил тебе виски?
  
  — У меня есть свое, — сказал Эдер, приподнимая тросточку и потряхивая ее, чтобы Контрэр мог услышать бульканье.
  
  — Точно. Дикси говорила мне об этой штуке.
  
  — Есть возражения?
  
  Контрэр пожал плечами.
  
  Эдер повернул ручку тросточки, вытащил пробку, а затем стеклянную емкость и отпил. Он предложил и Контрэру, который покачал головой:
  
  — Может, ты яду туда напустил.
  
  — Значит, я скоро скончаюсь.
  
  — А вдруг ты успел взять противоядие. — Неправдоподобие последнего предположения заставило Контрэра торопливо добавить: — Кроме того, я почти никогда не пью на работе.
  
  — Побольше бы людей придерживались ваших воззрений.
  
  Контрэр прислонился к стене, держа М-16 на сгибе руки, и стал внимательно изучать Эдера.
  
  — Ты знаешь, кто я на самом деле?
  
  Эдер кивнул.
  
  — Вы тот самый парень, которого Сид Форк выгнал из города в шестьдесят восьмом году, когда застал вас с бутылкой джина в руках и с двенадцатилетней Дикси, привязанной к кровати.
  
  — Это была ее идея, а не моя. Дикси какая-то трахнутая. Всегда была. И всегда будет.
  
  — Кроме того, вы брат Мэри Контрэр, которая погибла, когда ее машина врезалась в дерево после отказа рулевого управления… весьма загадочная история, я бы сказал.
  
  — Ты хоть представляешь, сколько б я унаследовал от Мэри, если бы штат прикончил бы этих двух Джимсонов, как и предполагалось?
  
  — Миллионы.
  
  — Миллионы, миллионы и миллионы.
  
  — Мне просто интересно. Когда вы все продумали… то есть, план сделать Дикси богатой вдовой — она вошла в связь с вами или вы с ней?
  
  Контрэр растянул тонкие губы в гримасе, которая быстро перешла в ухмылку.
  
  — С шестьдесят восьмого мы с Дикси никогда не теряли связи. Во всяком случае, надолго. И тебе стоит понять — тут уж я не хвастаюсь — что я был единственным, который устраивал ее в сексуальных делах. Оба мы любим эту работу.
  
  — А бедняга Парвис, насколько я предполагаю, сейчас мертв?
  
  Контрэр снова посмотрел на часы.
  
  — Сидит в коробке вот уже около часа. Подстрелив, я запер его в сейфе, так что минут через пять, самое большее, через десять он задохнется.
  
  — И сколько унаследует Дикси?
  
  — Округленно?
  
  Эдер кивнул.
  
  — Может, миллионов тридцать. От Мэри я получил бы куда больше, если бы все сработало. Но и тридцать миллионов тоже неплохо.
  
  — И что потом?
  
  — Ну, Дикси возвращается домой после своего визита и приходит в потрясение и ужас, когда выясняет, что ее муж мертв, потому что позволил себе ввязаться в какую-то темную сделку, организованную стараниями мэра и Форка. Как бы те ни брыкались, за них берется шериф. Ты тоже, конечно, не вякнешь ни слова, поскольку будешь мертв, как и Винс, когда я найду его. Словом, не останется никого, кто на самом бы деле знал, что тут происходило, мать его.
  
  — Почему вы так уверены относительно судьбы мэра и шефа полиции?
  
  — Дикси прикидывает, что могла бы купить их молчание за миллион-другой. — Контрэр нахмурился. — А как ты вообще узнал о Дикси?
  
  — Первым заподозрил ее Винс — благодаря Вояке Слоану.
  
  — Я же говорил ей, если она не перестанет крутить шашни с этим старым франтом, я с ним что-нибудь сделаю. Так и случилось.
  
  — Не вы ли что-то сделали и с моим сыном?
  
  — Ну, тут пришлось поломать себе голову. Понимаешь, он чуть ли не все вычислил к тому времени, когда поехал в Тихуану. Вот уж не думал, что среди педиков могут быть такие умные головы. — Контрэр еще раз бросил взгляд на часы. — Похоже, Винс не собирается возвращаться. — Он опять перевел М-16 на автоматический огонь и нацелил оружие в грудь Эдера.
  
  — Последний глоточек, — с натянутой улыбкой попросил тот.
  
  Контрэр улыбнулся ему в ответ, довольный тем, как идут дела.
  
  — Давай побыстрее.
  
  Эдер стал поворачивать ручку тросточки. Но в этот раз он вращал ее справа налево, а не наоборот, как обычно. Когда раздался легкий щелчок, он кашлянул, чтобы отвлечь внимание Контрэра от этого звука, затем Эдер грустно покачал головой, поднял глаза и сказал:
  
  — Должен признаться, он мне как-то не лезет в горло, мой последний глоток.
  
  — Никак животик болит? — хмыкнул Контрэр, но внезапно замолчал, когда ему в голову пришла какая-то другая мысль.
  
  — Да ведь все это дерьмо собачье — мол, у вас есть какая-то информация на миллион долларов! Вы просто придумали все это и скормили Б.Д. и Сиду после того, как Дикси, пустив в ход Вояку, затащила вас сюда.
  
  — Но кто сидел на руле и кого сюда заманивали? — вопросил Эдер.
  
  — Может, пятьдесят на пятьдесят. Но ты-то ни хрена не знаешь. Во всяком случае, на миллион долларов. Так что на самом деле было нужно тебе и Винсу — я? Меня искали?
  
  — Ты убил моего сына. Довел до сумасшествия мою дочь. Поспособствовал, чтобы меня засунули в тюрьму на пятнадцать месяцев. Так что я должен к тебе испытывать? Что же до счетов с Келли, он сам тебе все выложит.
  
  Эти слова послужили сигналом для Винса. Он резко сдвинул влево прорезиненную занавеску. Ее пластиковые кольца звякнули, что заставило Контрэра вздрогнуть и повернуться в ту сторону. Когда он оказался к нему спиной, Эдер вытянул ручку из тросточки, вслед за которой показался семидюймовый стилет. Оставаясь в том же положении, на корточках со спущенными штанами, Эдер вонзил плоское лезвие в правую ягодицу Контрэра.
  
  Завопив, тот перехватил М-16 в левую руку, схватившись правой за раненую ягодицу. Винс выскочил из душа и рванул М-16, направив его ствол в потолок. Контрэр, повинуясь мгновенному импульсу, нажал на курок, но пуля ушла в воздух. Винс пнул противника ногой, целясь в коленную чашечку, но попал коротышке в промежность. Контрэр хрюкнул от боли и неожиданности, и Винс обеими руками вырвал у него М-16.
  
  Грузный толстячок с искаженным уродливым лицом с силой втянул воздух в легкие и сломался в поясе. В таком положении он оставался не меньше двадцати секунд, правой рукой придерживая мошонку, а левой зажимая раненую ягодицу. Винс подумал, что это чертовски неудобное положение, которое почему-то напоминало ему огрызок засахаренного печенья.
  
  Когда Контрэр, наконец, выпрямился, все следы болевого шока сползли с его лица, на котором теперь застыла маска полного равнодушия. Он опустил глаза на окровавленный стилет в руке Эдера.
  
  — Как эта гребаная штука сработала? — не без профессионального любопытства спросил он.
  
  — Ты поворачиваешь ручку влево, а не вправо, пока не услышишь щелчок, — объяснил Эдер. — Это значит, что язычок предохранителя высвободил лезвие.
  
  Контрэр кивнул, приняв объяснение, и посмотрел на М-16, под прицелом которого, сдерживая отчаянную дрожь в руках, держал его Винс.
  
  — Надо потянуть за курок, болван, — сказал Контрэр.
  
  Винс кивнул, словно благодаря за напоминание, положил указательный палец на спусковой крючок, и тщательно прицелившись в грудь Контрэру, бросил беглый взгляд на Джека Эдера.
  
  — Ну?
  
  Наступило долгое молчание, прежде чем Эдер ответил:
  
  — Нет.
  
  — Почему нет? — спросил Винс, не спуская глаз с Контрэра.
  
  Эдер вздохнул.
  
  — Потому, Келли, что это противозаконно.
  Глава сорок четвертая
  
  Первым из ванной вышел Контрэр, держа руки сцепленными на затылке; его сопровождал Винс с М-16 и Эдер с черной тросточкой, ручка которой сейчас была на месте, а клинок в ножнах.
  
  Они безмолвно прошествовали до металлической двери комнаты, когда заверещал телефон. Эдер бросил в трубку короткое «Алло». Контрэр, держа руки в прежнем положении, повернулся взглянуть на Эдера, который, слушая, массировал глаза большим и указательным пальцами: от уголков рта прорезались две морщинки. Келли Винс не сводил взгляда и прицела М-16 с Контрэра.
  
  Послушав секунд тридцать, Эдер задал первый вопрос:
  
  — Когда это случилось? — Кивнув невидимому собеседнику, он спросил: — Вы уверены, что с ней все в порядке?
  
  Наступила пауза, после которой Эдер сказал:
  
  — Я толком и не знаю, что сказать, кроме того, что мне очень жаль. А шеф Форк знает? — Ответ заставил Эдера нахмуриться. — Понимаю. — Резко положив трубку, он повернулся к Теодору Контрэру и сказал: — Дикси Мансур мертва. Она погибла в автоаварии, когда везла Данни обратно в санаторий.
  
  Контрэру понадобилось время, чтобы переварить это известие. А Винс сразу же спросил:
  
  — Как Данни?
  
  — С ней все в порядке. Небольшое сотрясение и вся в синяках, но все нормально. В санатории ей дали успокоительное.
  
  Поняв наконец, что Дикси Мансур мертва, Контрэр отреагировал кривой понимающей ухмылкой и покачал головой:
  
  — И что же вы, ребята, собираетесь делать?
  
  — Звонила мэр, — терпеливым голосом сообщил Эдер. — Только что с ней связался дежурный патруль, сообщив, что они никак не могут найти Парвиса. У них на руках водительское удостоверение Дикси. Ее кредитные карточки. Сказали, что на ней был парик. И она мертва.
  
  Сглотнув, Контрэр отвел взгляд и выдавил из себя:
  
  — Окончательно мертва?
  
  — Да.
  
  — Ей не повезло.
  
  — Да, — согласился Эдер. — Скорее всего, да, не повезло.
  
  Контрэр медленно разъял руки на затылке и расстегнул молнию камуфляжного комбинезона, обнажив грудь, покрытую густыми седеющими волосами.
  
  — Сделай мне большое одолжение, Винс. Нажми этот гребаный курок.
  
  Винс покачал головой и, не спуская с него взгляда, спросил у Эдера:
  
  — Что нам с ним делать, Джек?
  
  — Мы его отпустим.
  
  — Почему?
  
  — Потому что это будет самый умный поступок.
  
  — Я как-то не испытываю к нему сочувствия.
  
  — Я говорил не о сочувствии. Я упомянул о мудрости решения.
  
  — Через какую дверь выйдем — через переднюю или заднюю?
  
  — Через переднюю.
  
  — Двинулись, Тедди, — сказал Винс, — и верни-ка ручки на прежнее место.
  
  Они втроем миновали длинный холл, пройдя мимо дверей кабинета Дорра с большим сейфом фирмы «Чабб», в котором по-прежнему находилось тело Парвиса Мансура, и мимо обеденного зала без окон. Во главе процессии шел Контрэр, держа руки за головой и чуть прихрамывая, оберегая правую ногу. За ним шел Винс с М-16 наизготовку. За его спиной держался Эдер, в такт шагам неторопливо помахивая тросточкой и сохраняя на лице выражение неразрешенных сомнений.
  
  Когда они достигли парадной двери «Кузины Мэри», Контрэр остановился.
  
  — Можно ли мне опустить руки прежде, чем я истеку кровью из задницы?
  
  — Вот что ты можешь сделать, Тедди, — сказал Винс. — Неторопливо открыть двери и выйти. А снаружи ты можешь делать все, что хочешь.
  
  Контрэр опустил руки. Левой он взялся за дверную ручку. А правую опустил в карман, где по-прежнему лежал маленький автоматический пистолет 25-го калибра Парвиса Мансура.
  
  — Ну что ж, — сказал Контрэр, — остается надеяться, что мы с вами, ребята, больше не увидимся.
  
  Прежде, чем Винс и Эдер успели ответить, Контрэр открыл двери и рванулся сквозь них, выхватывая из кармана маленький пистолет.
  
  Не глядя друг на друга, Винс и Эдер остались перед захлопнувшейся дверью, застыв в ожидании того, что должно было последовать.
  
  Сид Форк, глава полиции скорчился за капотом своего «Форда»-седана, держа под прицелом пятизарядного револьвера «Смит и Вессон» парадную дверь «Кузины Мэри». Он не крикнул ни «Стоять на месте!», ни «Полиция!», когда из этих дверей выскочил Теодор Контрэр с маленьким пистолетом в правой руке.
  
  Вместо этого Форк выстрелил Контрэру в левое плечо, что отбросило грузного коротышку назад; что-то крикнув, он открыл ответный огонь, попав в заднее боковое стекло «Форда». Форк еще раз выстрелил в Контрэра, на этот раз в живот. Контрэр не с любопытством посмотрел на пулевое отверстие, продырявившее его голый живот, поднял глаза и снова выстрелил, на этот раз попав в переднюю дверцу «Форда».
  
  Форк наблюдал, как Контрэр опустился на колени, в последний раз в жизни нажав на курок пистолета. Тщательно прицелившись, Форк поразил его в грудь. Контрэр приподнял голову, слегка улыбнулся, словно говоря: «Вот оно!» — и повалился на правый бок. Сид Форк вышел из-за капота «Форда», приблизился к Контрэру и прострелил ему голову.
  
  После того, как появились представители прессы, и после того, как шериф Чарли Коутс публично — перед камерой — поблагодарил шефа полиции Сида Форка «за избавление Дюранго от присутствия серийного убийцы, который в полной мере расплатился за свои преступления», мэр Б.Д. Хаскинс отвела шерифа Коутса в сторону и проинформировала его — кое-кто посчитал, что предупредила, — что не хотела бы видеть его в пределах города до дня ноябрьских выборов. И лишь после десяти вечера на исходе дня Четвертого июля все четверо: Хаскинс, Форк, Винс и Эдер, — собрались в гостиной мэра.
  
  Она расположилась в своем любимом кожаном кресле цвета шоколада. Винс и Эдер сидели на диване. Сид Форк оседлал единственный стул в комнате, который действительно был стулом, а не креслом.
  
  Б.Д. Хаскинс в расслабленной позе полулежала в кресле, держа обеими руками стакан и рассеянно глядя на дальнюю стенку, когда Форк произнес:
  
  — У меня какое-то отвратное ощущение — словно меня использовал и обвел вокруг пальца кто-то, куда умнее, чем я.
  
  — Так оно и было, — кивнула мэр. — Как и всех нас. И делала это Дикси.
  
  Эдер, приняв осанку судьи, прокашлялся и сказал:
  
  — Пока вы проводили свою пресс-конференцию, мы с Келли связались со знакомым адвокатом и попросили его о небольшом одолжении…
  
  — Господи, — вздохнул Форк. — Только этого нам еще не хватало — еще одного юриста.
  
  — Зачем? — спросила Хаскинс.
  
  — Мы пригласили его представлять ваши интересы.
  
  — Мне не нужен юрист.
  
  — Тем не менее, мы пригласили его в виде благодарности за прошлые одолжения.
  
  Хаскинс посмотрела на Винса.
  
  — Зачем мне понадобится юрист, мистер Винс? — спросила она, словно желая выслушать мнение другой стороны.
  
  — Чтобы выяснить, оставила ли Дикси завещание.
  
  — И, что не менее важно, — дополнил Эдер, — установить условия, упомянутые в завещании Парвиса.
  
  — У Дикси ничего не было. То есть, у нее была одежда, драгоценности, ее помятая машина, вот и все.
  
  — Я хотел бы выразиться ясно и исчерпывающе, — сказал Винс. — Насколько мы можем определить, Дикси погибла после смерти Парвиса. Адвокат, с которым мы связались, нарушил воскресный отдых некоторых людей в Санта-Барбаре, попросив от них, со своей стороны, оказать ему кое-какие одолжения. И он выяснил, что Парвис все оставил Дикси, кроме нескольких незначительных сумм для приюта бездомных животных.
  
  — Парвис опекал бездомных животных? — удивился Форк.
  
  Не обратив на него внимания, Винс говорил, обращаясь к Хаскинс:
  
  — И Дикси также оставила завещание. Все, чем она владела, должно было отойти Парвису. Но в том случае, если Парвис умрет раньше ее, Дикси все оставляла вам.
  
  — И понимаете ли, мэр, — сказал Эдер, — мы установили, что Дикси скончалась после Парвиса. И в течение этих последних сорока пяти минут или часа она была единственной законной наследницей всего имущества Парвиса, которое ныне переходит к вам.
  
  — Если только… — добавил Винс.
  
  — Если только что? — перебил его Форк.
  
  — Если только не будет доказано, что Дикси вступила в заговор с целью убийства Парвиса. И единственные доказательства тому находятся здесь, в этой комнате.
  
  — То есть, я унаследую все имущество Парвиса? — спросила Хаскинс. — Вы об этом говорите?
  
  — Суть вы поняли правильно, — кивнул Эдер.
  
  — Сколько это? — спросила мэр.
  
  — Что ж, Тедди удалось кое-что выяснить и, по его мнению, порядка тридцати миллионов.
  
  — Вот что я хочу сказать, — бросила Б.Д. — Сколько вы, ребята, хотите, чтобы не проболтаться относительно Дикси?
  
  Эдер потом клялся, что под покровом воцарившегося в комнате долгого молчания, он отчетливо слышал, как напряжение доходит до точки кипения и как в такой же воображаемой кастрюле начинает завариваться враждебность. Он также клялся, что уже ощущал едкий вкус злобы, повисшей в помещении. И ему казалось, что это двусмысленное положение так никогда и не кончится.
  
  Ему пришел конец, когда Сид Форк, вздохнув, медленно поднялся, подошел к Хаскинс и, остановившись перед ней, сказал, глядя на нее сверху вниз:
  
  — Черт бы тебя побрал, Б.Д. Это самые идиотские слова, которые ты когда-либо говорила в жизни.
  
  Закрыв глаза, Хаскинс кивнула:
  
  — Знаю. Я поняла это, едва только они у меня вырвались. Я не могла удержать их, потому что должна была на кого-то возложить вину за Дикси. Но возлагать ее не на кого.
  
  Открыв глаза, сразу посмотрела на Джека Эдера.
  
  — Примите мои извинения, мистер Эдер. — Затем она перевела взгляд на Келли Винса: — И перед вами я обязана извиниться, мистер Винс. Я очень сожалею.
  
  Эдер улыбнулся.
  
  — Думаю, первое, что вам придется усвоить, мэр, — это то, что богатые люди не должны ни объяснять свои действия, ни извиняться за них перед кем бы то ни было.
  
  По пути к «Синему Орлу», до которого они добирались в синем «Мерседесе» Винса, Джек Эдер спросил:
  
  — Ты не хочешь войти и пожелать Вирджинии спокойной ночи?
  
  — Как-то сомневаюсь, что она будет у меня спокойная.
  
  — Тогда я скажу ей от твоего имени.
  
  — Как долго ты собираешься тут оставаться?
  
  — Пока не найду, где обосноваться. А пока буду помогать ей в баре и постараюсь преобразовать ее дом в гостиницу, в которой завтрак подают в постель, хотя, как она говорит, он уже смахивает на таковую.
  
  — И из-за любезности твоей хозяйки, которую ты уже успел очаровать, Джек Эдер, на подушках остаются следы шоколада.
  
  Эдер улыбнулся, когда «Мерседес» остановился перед «Синим Орлом».
  
  — Завтра я одолжу у Вирджинии машину, съезжу в Агуру и повидаюсь с Данни.
  
  — Скажи доктору Пизу, что я обеспечу поступление денег, — сказал Винс. — Как-нибудь.
  
  — У тебя есть какое-то представление, куда ты двинешься?
  
  — Ни малейшего.
  
  Эдер вылез из машины, хлопнул дверцей и нагнулся к окошку, чтобы бросить взгляд на Винса.
  
  — Когда обоснуешься, дай мне знать.
  
  — О'кей, — кивнул Винс, отъезжая.
  
  Миновав четыре квартала, Келли Винс двинулся вверх по Гарнер-роуд и, миновав пятый крутой поворот, поехал вниз по Дон Доминго-драйв, пока не добрался до небольшого домика, на лужайке перед которым красовались шесть огромных уродливых валунов и дюжина пеньков в фут высотой, оставшихся от величественных кактусов сагуаро.
  
  Остановившись на углу, Винс притушил фары, зажег освещение приборной доски и вытащил из бумажника свою старую визитную карточку, которая ныне не имела никакой ценности. На оборотной стороне он нацарапал несколько слов и, обернув вокруг черной тросточки, прихватил ее резиновым колечком.
  
  Выйдя из «Мерседеса», он подошел к дверям дома Сида Форка, прислонил к ним тросточку и вернулся к своей машине. Выехав на Проезд Нобеля, он двинулся по нему, пока не достиг двойного съезда со 101-й трассы США. И прежде чем подняться по ней, Винс притормозил и остался сидеть, прикидывая, то ли ехать ему на юг к Гвадалахаре, то ли на север к Ному.
  
  Сид Форк расстался с Б.Д. Хаскинс утром среды 5 июля, в 2.04, прибыл к дому в 2.09 и улыбнулся, увидев черную тросточку, прислоненную к дверям.
  
  В гостиной он развернул визитную карточку Келли Винса и прочел то, что было написано на ее обороте: «Поверни налево и тяни».
  
  Форк повернул ручку налево, пока не услышал легкий щелчок. И потянул. Ручка поддалась, обнажая семидюймовое лезвие стилета. Ухмыльнувшись, Форк кончиком пальца проверил остроту его. Вложив клинок обратно в тросточку и приведя все в порядок, на этот раз он повернул ручку направо и снова потянул ее, после чего, сняв серебряную крышечку, плеснул порцию «Джека Даниэлса» в стакан.
  
  Сев в мягкое кресло, он глотнул виски и подумал, что пожалуй, пора начинать собирать новую коллекцию Американских изделий. Может быть, она будет называться Коллекцией Форка Странных и Ужасных Орудий Смерти. Что-то в этом роде.
  Примечания
  1
  
  Cад камней.
  (обратно)
  2
  
  Идиома, означающая секреты, тайны.
  (обратно)
  Оглавление
  Глава первая
  Глава вторая
  Глава третья
  Глава четвертая
  Глава пятая
  Глава шестая
  Глава седьмая
  Глава восьмая
  Глава девятая
  Глава десятая
  Глава одиннадцатая
  Глава двенадцатая
  Глава тринадцатая
  Глава четырнадцатая
  Глава пятнадцатая
  Глава шестнадцатая
  Глава семнадцатая
  Глава восемнадцатая
  Глава девятнадцатая
  Глава двадцатая
  Глава двадцать первая
  Глава двадцать вторая
  Глава двадцать третья
  Глава двадцать четвертая
  Глава двадцать пятая
  Глава двадцать шестая
  Глава двадцать седьмая
  Глава двадцать восьмая
  Глава двадцать девятая
  Глава тридцатая
  Глава тридцать первая
  Глава тридцать вторая
  Глава тридцать третья
  Глава тридцать четвертая
  Глава тридцать пятая
  Глава тридцать шестая
  Глава тридцать седьмая
  Глава тридцать восьмая
  Глава тридцать девятая
  Глава сороковая
  Глава сорок первая
  Глава сорок вторая
  Глава сорок третья
  Глава сорок четвертая
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"